Сольное выступление

Цель творчества – самоотдача               
А не шумиха, не успех…


     Метнулся в комнату - нужна была помощь и свидетельство уверенного человека.  Олег Лебедев, отличник и будущий доктор биологических наук, не дослушав моего эмоционального шептания, скрылся на кухне.
     А так всё мило начиналось. Хотя нет, потому, как всё начиналось – всё и произошло. Нас, можно сказать лучших,  на свой день рождения пригласила одноклассница, дочь директрисы, учителя русского языка, литературы и эстетики - факультативно, в одном лице. Мы ввалились разом, весёлой гурьбой - молодые, красивые, голодные и жадные до впечатлений.
       Двухкомнатная хрущёвка, позволяла увидеть сразу всё и первое, что поразило - шикарно сервированный стол с приличной батареей бутылок. Шампанское, красное Каберне, светлое Гратиешты, ликёр Кофейный, для серьёзных бутылка коньяка. Как потом нам втолковывала Людмила Петровна, вызывая по одному в свой кабинет, разбирая произошедшее - ассортимент и норму выпивки, она специально рассчитала, а мы, неблагодарные, своим безобразием и отвратительным поведением - все расчеты её испоганили - а что вы думали - вот вам и результат! Каждому, в назидание, Шуклина, влепила двойку за сочинение - домашнее.
       Итак, преодолев переднюю и освободившись от подарков - расселись.                               
       Вид призывно вздыбленных бутылок будоражил и заряжал нетерпением возникавшие фантазии. Блюда с закусками, приятно дополняли взрослый праздник. А уж как было приятно, ощущая в руке прохладную тяжесть початой бутылки, сперва оценить её достоинство, а затем, чуть наклонившись, со значением заглянуть в глаза и спросить одними губами: - Вам полную? - и с рукой на отлёте выдержать паузу...
       В ожидании тоста, каждый прятался от предложения выступить. Неожиданно первой встала хозяйка дома. Вскинутая рука с бокалом замерла... и взгляд её сейчас был так далёк от этих мест, что губы застыли, точно раковина, где таится гул, и горизонт в бокале был неподвижен  – извините, это не мои слова.
       Эсфирь, так назову хозяйку, печальным взглядом, не торопясь, обвела собравшихся и не своим голосом, очень чётко произнесла: – Не пейте это вино. Оно отравлено.., – я растерялся и пропустил следующую фразу – я лишена отца, а тот что есть - отвергнут мною. Веселье, на котором вы - жалкие паяцы,  тщитесь скрыть свои пороки, от хулы мирской...
     Все растерялись: уж, больно похоже было на правду: отца у Эсфирь не было, вечная экзальтация, всегдашние признания в любви. А чего стоили её сочинения в стихах, на заданную тему, на шести страницах, на уроке написанные. Сами понимаете - когда мать директор - женщина решительная и грозная. Вид её, когда после уроков, на обязательный для посещения факультатив по эстетике она прибегала с получасовым опозданием, с пирожком в зубах, в шубе накинутой на плечи как бурка – внушал опасение. Однажды, не вставшему при её появлении Веньке Заботину она с порога выпалила:  – Хам, хамло, хамовитый хулиган, но были и слабости: любила, когда Заботин на перемене, в большом коридоре, играл всяких там бителсов, прямо на рояле.
      Декламация была долгой, хорошо интонированной и быстро всех утомила: хотелось выпить, а не искать логику в связях отца и отравленном вине.
      Горизонт рубинового вина в бокале дрогнул и опрокинулся. Вобрав в себя последний глоток, Эсфирь вышла из трагического образа и примерила весёлый.  –
      Ну, как вам моя новая роль?!  – Нарочитость вопроса утонула в шумной суете закусывающих. Только Гена Пучинский, вытянув вперёд руку и, прицелившись прищуренным глазом сквозь линзу рюмки, выстрелил в актрису суждением:  – Смело, очень смело и ярко… – при этом он так навалился на спинку стула, что тот заскрипел и встал на задние ножки. Придерживая его лопатками, Гена  стал рассматривать собравшихся. – Вы, товарищщщ, – он выставил вперёд узкий, длинный подбородок в сторону Парамоновой,  – своими восторгами тут, не заражайте - мы и сами, может, во всём разберёмся -. Попелышь прыснула, закрыла ладошкой рот и спрятала лицо в коленки. – Ну, Гена, тебе не стыдно?! Прямо как всегда.  – Наташа с нескрываемым усилием отвернулась и опустила глаза. Затем мягко придвинулась под бок Эсфирь, явно обозначив, преданность и понимание.
      За столом становилось оживлённо. Фира, хлопнув второй бокал, держала паузу, в ожидании восхищения, или видимого интереса к своей работе над ролью, но зритель... был беспощаден и давно наслаждался антрактом в буфете. Я же, человек тонкой организации, задержавшийся у рампы, хотел сыграть восхищение, но постеснялся выразить это не убедительно и перевёл внимание на соседку. Она была обалденной красоты и стиля. Вообще-то, Валерию я  знал. Она раньше жила в соседнем доме, который мы называли "Портартур" и ходила гулять в темно-синем трикотажном костюме в обтяжку, с закатанными под коленки штанами. Я в неё был влюблён страстно и всю осень караулил во дворе, боясь подойти близко и обнаружить заметную влюблённость. Внимания на меня она не обращала, но как-то весной, проезжающего на велосипеде, запросто окликнула: – Дай прокатиться! – Я обалдел и соскочил с велика. Красавица, без выражения благодарности оседлала мою собственность и скрылась за поворотом,  оставив мня в ожидании. Скоро мама стала звать домой. Я волновался и канючил:  – Мам, ещё немножко, пол часика,  – девочка слышала, но не подъезжала. Я начал за нею бегать и объяснять про маму. Мы столкнулись, упали, но не познакомились. Теперь у меня был второй, верный шанс.
     Напротив меня за столом сидел Венька Заботин – красавчик, певец и пианист. Эсфирь не скрывала к нему своих чувств, а он смотрел на мою красавицу-соседку и шутил не интересно.  Слева парой устроились Ганицкий и Попелышь – их влюблённость была известна ещё с девятого класса. Женька выпивал серьёзно, не отвлекаясь, как его отец, водитель автобуса, в выходной. По-взрослому «хлопнув» рюмку,  Женя, грозно рычал, как папин автобус и переключая невидимую передачу, резко наклонялся вперёд  наливал\я ещё.
     Валерия на всё смотрела иронично. Пару раз она улыбнулась Алику, когда он высокий, стройный, интеллигентный, ещё и отличник, порхая вокруг стола, выпивая и закусывая, успевал раздавать комплименты и шутить. Не почувствовала его внимания только сермяжная Кузнецова.
     А я вот, так удачно выиграв рассадку, мог придвинуться к барышне близко и нашептать в маленькое, красивое ушко историю про велик и наше дворовое знакомство - тушевался, получалось только ухаживать, но еда скоро закончилась, а от вина Валерия отказывалась. Чтобы не сидеть горшком я небрежно выпивал.
     – Юрий! Вы только молчите и смущаете девушку, хочущую настоящего праздника, если боитесь, уступите место мужчинам смелым и решительным.  – Генка говорил это смешным голосом, сложив губы трубочкой, одновременно потягивая из рюмки. Совсем смутившись, я заметил, как Варвара Кузнецова, Элкина соседка, осклабившись, ехидно смотрит на нас и  под столом пристукивает каблуками. На столе изрядно опустело. Две подружки, светленькая Ципина и чёрненькая Назарова, пересели на диван, где сдвинув брови, очень серьёзный Андрей Егоров, листал книгу.
     I love you.  I love you. I loооve you – that’s all I wont to say – пел Пол МакКартни. Я собрался и пригласил красавицу на танец. Валерия легко поднялась. Места в комнате было недостаточно, что являлось оправданием нашей близости. В момент прикосновения я почувствовал её тёплое дыхание. Огненная волна ударила в голову, уши зазвенели и засветились, а волна катилась всё дальше пока не застряла на пол пути, нарушив череду шагов незамысловатого танца. Женька Ганицкий гоношился добавить и, собрав деньги, исчез. Заботин здорово пел под магнитофон и Эсфирь очарованная, сложив ладони под вздохом, подавшись вперёд, глядела на него с обожанием, и подпевая, не слышно шевелила губами. Подружка Наташа, тяжело переступая в танце, объясняла Алику загадочную душу Фиры.
  « … Веселье в зале умеряет пыл, но всё же длится». Вернулся Ганицкий с пол-банкой.  – Таак! Все за добавкой! – Пить не хотелось, но, как известно, дело чести поддержать компанию. Водка оказалась тёплой и гадкой, заесть было не чем. Как-то всё сразу пожухло и скривилось. Варфоломеев, не заметный до этого, притёрся к моей...знакомой и повёл её в танце. Потом красавица была с Александром, а Фира всё умоляла Вениамина спеть что-нибудь своё: - Как тогда - Веня силился подпереть голову и молчал, молчал.., а потом дёрнулся, приставил палец к ноздре и выпростался, да так удачно, что всё вылетевшее повисло на штанине. Фира выразительно раскрыла глаза, порывисто встала, по-театральному отвернулась и выдохнула: - Жлоб -  Я пошатался по комнате, вышел на балкон. Свежий воздух, внезапная тишина - приятно успокаивали. Некоторое время изучал дворовый ландшафт, жизнь в чужих окнах... стало зябко – ноябрь - и грустно. Закурил.  «Сильно опьянев, вожди племён стеклянными глазами взирают в даль, лишённую врага…» Прошёл по балкону и заглянул на кухню. Там, под низкоопущенной лампой, на столе лежали окровавленные руки. Страх пробежал мурашками по попе - смятение и, вдруг, яркая капля, дрожащая в луче света, выдала хозяйку. Эсфирь, поглощённая темнотой маленькой кухни, с чёрным от туши зарёванным лицом, вздрагивала от рыданий. Метнулся в комнату.
      Звуки музыки, уставшие гости, беспорядок и...быстрые сборы. Зал затих и опустел, только на кухне слышалось тихое всхлипывание и успокаивающее причитание Алика, наматывающего бинты на израненные руки. Все тихо разошлись.
      На следующий день стали известны финальные подробности. После нашего ухода, Александру стало плохо и Эсфирь уложила его на единственный в доме диван, пристроив рядом тазик, в который его стошнило. Вернулась домой мама, директор школы, увидела заплаканную дочь с перевязанными руками, мальчика-отличника на  диване и грязный тазик.