Георгий Иванов. Я отраженьем к вам вернусь...

ГЕОРГИЙ ИВАНОВ. Я ОТРАЖЕНЬЕМ К ВАМ ВЕРНУСЬ
К 130-летию поэта русской эмиграции Георгия Владимировича Иванова.  (29 октября 1894, Литва -26 августа 1958, Франция).
               
      Эмиграция, эмиграция, вот и опять эмиграция…Как не вспомнить Георгия Иванова, на глазах которого Русская революция 1917 года порушила настоящее и будущее огромной страны, да и его собственную жизнь.
      На изломе эпох тысячи людей оказались за бортом русской цивилизации; но и там, в эмиграции, они тоже были лишними, ненужными даже самим себе. Сознавая это, они страдали от своей бесполезности, пустоты души, лишённой природных истоков духовной пищи. На первых парах их согревала ненависть, боль и обида, придавала силы популярность среди ненавистников России. Но скоро стало ясно, что весёлый «эмигрантский бал» блистает на краю пропасти их собственной судьбы. Да, принять оторвавшуюся от культурных и исторических корней Россию было трудно, для кого-то -  невозможно, как–бы-то-ни-было - Родина– это животворящий родник души, родного русского языка, здесь ощущаешь себя личностью. Многие поэты и художники не смогли найти себя на чужбине, где-то в глубинах души нашли силы принять новую, непонятную Россию, вернуться домой и найти своё место в обществе. Не зря говорится: «где родился, там и сгодился». Отечество любят не потому, что оно хорошее или плохое, красное или белое, а потому, что оно Отечество. Пожалуй, в этом проявляется истинный патриотизм.

    Стихотворение Георгия Иванова, пропитанное обидой, разочарованием, предчувствием конечности бытия с потерей России,звучит как похоронный марш:   

«Хорошо, что нет Царя.
Хорошо, что нет России.
Хорошо, что Бога нет.
Только желтая заря,
Только звезды ледяные,
Только миллионы лет.
Хорошо - что никого,
Хорошо - что ничего,
Так черно и так мертво,
Что мертвее быть не может
И чернее не бывать,
Что никто нам не поможет
И не надо помогать».               

     Вместо клича «За Бога, Царя и Отечество!» русский человек,православный, на глазах которого в одночасье обрушился мир, с отчаянием восклицает: нет ни Бога, ни царя, ни Отечества. Поэт, которого причисляли к последователям Блока и Гумилева, оставил Россию, но всегда мечтал вернуться, хотя бы отражением, дуновением, стихами. На рубеже ХХ – ХХI веков мечта сбылась, - его стихи пришли в Россию.   

«Россия счастие. Россия свет.
А, может быть, России вовсе нет.
И над Невой закат не догорал,
И Пушкин на снегу не умирал,
И нет ни Петербурга, ни Кремля -
Одни снега, снега, поля, поля...
Снега, снега, снега... А ночь долга,
И не растают никогда снега.
Снега, снега, снега... А ночь темна,
И никогда не кончится она.
Россия тишина. Россия прах.
А, может быть, Россия — только страх.
Веревка, пуля, ледяная тьма
И музыка, сводящая с ума.
Веревка, пуля, каторжный рассвет
Над тем, чему названья в мире нет».
   
     Георгий Владимирович Иванов – значимое лицо в русской эмиграции – поэт, прозаик, публицист, переводчик. Родился в семье потомственного военного, ветерана Русско-турецкой войны. Мать - Вера Михайловна Бренштейн - баронесса из голландской семьи. Георгий пошёл по стопам отца, учился в кадетском корпусе, уволился, посещал курс Петербургского университета. Стихи начал писал в юности, рано познакомился с А. Блоком, Н. А. Клюевым, Н. Гумилёвым, К. Д. Бальмонтом, Вас. и З.Гиппиус, О. Мандельштамом,  И.Буниным, А.Ахматовой, К.Чуковским - поэтами Серебряного века, печатался в литературных журналах и газетах. Здесь он познакомился с будущей женой, «маленькой поэтессой с огромным бантом», Ириной Владимировной Одоевцевой (Ираида Густавовна Гейнике, латыш, поэт, прозаик), которая была любимой ученицей Николая Гумилева, озорная, жизнелюбивая, «сумасшедшая чайка».
 
И.В.Одоевцева

    Молодые люди настолько увлеклись друг другом, что оставили своих супругов и поженились. А вскоре перебрались в Германию, в Париж; думали - ненадолго, оказалось – навсегда.
 В отличие от многих либералов - Георгий Иванов революцию в России не принял никакую: ни Февральскую демократическую, радостно встреченную русской интеллигенцией, ни тем более Октябрьскую, а понимал её, как разгул стихии: «– Догорай, пожар огромный! / И не дрогнет факел темный, / Освещая ад». Георгий Иванов быстро понял, чем для него и для безмерно любимой России обернётся трагедия русского дома:

«…Я верю не в непобедимость зла,
А только в неизбежность пораженья.
Не в музыку, что жизнь мою сожгла,
 А в пепел, что остался от сожженья».

    А мечтал поэт об обыденном и простом: «Я хочу душевного покоя. Но душа, как взбаламученное помойное ведро… Я хочу чистого воздуха. Сладковатый тлен – дыхание мирового уродства – преследует меня, как страх».
Образ потускневшей для поэта царской России: 

«Овеянный тускнеющею славой,
 В кольце святош, кретинов и пройдох,
 Не изнемог в бою Орел Двуглавый,
 А жутко, унизительно издох.
 Один сказал с усмешкою: «Дождался!»
 Другой заплакал: «Господи, прости…»
 А чучела никто не догадался
В изгнанье, как в могилу, унести».

Образ советской России представлен не менее ужасным:

«Холодно… В сумерках этой страны
Гибнут друзья, торжествуют враги.
Снятся мне в небе пустом
Белые звезды над черным крестом».

     Образ русского зарубежья просто трагичен: «Ласково кружимся в вальсе загробном / На эмигрантском балу».
Георгий Иванов никогда не возвращался в Россию. Старая Россия его забыла, а новая не знала вовсе. Символом утраченной Отчизны для Георгия Владимировича стала ни история России, ни русский многострадальный народ, ни его герои, а лишь судьба Пушкина, чья преждевременная смерть на снегу, по мнению поэта, определила будущее России и судьбу самого Иванова. 
     Бессилие поэта выливается в жгучую обиду на Родину: «Пушкинская Россия, зачем ты нас обманула? Пушкинская Россия, зачем ты нас предала? Ох, эта пропасть ностальгии, по которой гуляет только ветер, донося оттуда страшный интернационал и отсюда туда – жалобное, астральное, точно отпевающее Россию, «Боже, Царя верни»…». 
    На этой грешной земле поэта держала лишь ненависть к адской России и память о пушкинском потерянном рае: - «кровь Пушкина вопиет к миру, что она не отомщена, что за нее надо мстить, мстить». Он расточал свою жизнь на месть и воспоминание былого, мысленно возвращаясь в туманный город на Неве, в эпоху утраченных иллюзий, оставшуюся по ту сторону семнадцатого года:

«…Там остался я жить. Настоящий. Я – весь.
Эмигрантская быль мне всего только снится –
И Берлин, и Париж, и постылая Ницца.
…Зимний день. Петербург. С Гумилевым вдвоем,
Вдоль замерзшей Невы, как по берегу Леты,
Мы спокойно, классически просто идем,
Как попарно когда-то ходили поэты».

     Приснившийся в ранней юности сон, где божественный голос читал лермонтовское «Выхожу один я на дорогу», довлел над Георгием Владимировичем всю жизнь, как будто кто-то насильно гнал его в дальний путь, в одиночество - не дал доучиться в кадетском корпусе, помешал заняться  практическим делом. Ещё юношей, с подачи Александра Блока и Николая Гумилева, он бросился с головой в омут поэзии и до конца своих дней так из него и не выплыл; он ничего не умел делать, кроме, как писать стихи, которые приносили хорошие деньги. Когда-то завсегдатай заведений, типа «Бродячая собака» или «Привал комедиантов», избалованный славой богемный поэт дореволюционной России, вполне себе сытый и довольный, к концу жизни – опустившийся жилец старческих домов для русских эмигрантов.
     Георгий Владимирович часто бывал раздражён, скептичен, испытывая потерю идеалов и жизненных ориентиров, осознавал свою беспомощность и никчемность на чужбине. Его разрушительный пыл сдерживала неунывающая жена и верный помощник Ирина Владимировна Одоевцева, с которой они прожили 37 лет, ей посвящено много нежных строк. До войны Ивановы полны творческих планов: они пишут сценарии, пьесы, мемуары, вышли две книги Одоевцевой «На берегах Невы», «На берегах Сены», имевшие большую популярность везде, кроме России. Гонорары текли рекой. Казалось - так будет всегда.
    Началась война. Стали поговаривать об антисемитизме и «коллаборантстве» (сотрудничестве с оккупантами) семьи Ивановых с фашистами, - тогда супруги жили на роскошной вилле под Парижем, полученной Ириной Владимировной в наследство от отца, где принимали дорогих гостей из высшего немецкого командования. Слухи о сотрудничестве с фашистами шлейфом вились за ними, хотя и другие русские эмигранты, среди них Дмитрий Мережковский и Иван Шмелев, тоже не были патриотами СССР и на первых парах не скрывали надежд на Гитлера, который приведёт к развалу «империю Сталина». Правда, скоро разобрались, что усилиями фашистов конец большевизма в России может привести к исчезновению самой России.
    Но в русском зарубежье были и другие: генерал А.И.Денинкин, организовавший сбор средств для изгнавшей его России, был готов вернуться и стать символом антифашистского движения, и Сталин был готов его принять. Известный писатель, лауреат Нобелевской премии И.А.Бунин помогал пленным, бежавшим из нацистских концлагерей. Знаменитый аристократ князь Ф.Ф.Юсупов, - организатор убийства Распутина, отказался стать «наместником» оккупированной России и открыто приветствовал победы русских над фашистами. Французское движение сопротивления организовал не генерал Шарль де Голь, как принято считать, с первых дней войны бросивший страну и поселившийся в благополучном Лондоне до 1944 года, а русские эмигранты. Кто-то из них готовился к крестовому походу против Советов, а кто-то помогал своей далёкой Родине. Русские учёные Борис Вильде и Анатолий Левиций создали подпольную армию и газету сопротивления, оба были казнены фашистами. Анна Марли (русская дворянка Беталинская) – участница подпольного движения, казнена. Советский военнопленный, узник концлагеря лейтенант Василий Порик, перемещённый во Францию, организовал партизанский отряд, численностью в 200 человек из лиц разных национальностей. Отряд «Родина» создали русские женщины - узницы лагеря для перемещённых лиц Розалия Фритзон и Елизавета Лисовец. Русская эмигрантка Вера Оболенская была координатором подпольного движения, фашисты выследили княгиню и казнили отрубанием головы. Некоторые участники движения сопротивления были награждены советскими орденами Отечественной войны.
   Но в жизни Ивановых наступили тяжёлые времена: в 1943 году немцы реквизировали виллу, в 1944 году она была уничтожена во время авианалёта. После войны супругов преследовала бедность. Надежды на сытую жизнь рухнули в одночасье, когда Прибалтика стала частью СССР, пресеклись доходы от рижского имения отца Ирины Владимировны. Сердитые и безнадёжные стихи русских эмигрантов скоро всем надоели, иногда их публиковали в нью-йоркском «Новом Журнале», тем и жили. 
    Супруги стали обращаться к знакомым за деньгами, лекарствами, одеждой. Они снимали дешёвые отели, скитались по богадельням, - последний приют обрели в красивом месте на Средиземноморье, в котором было много моря и солнца, но не было отдохновения усталому сердцу.  В тайне они мечтали о славе в России, но диссидентская литература туда не проникала. Оба они лелеяли надежду на возвращение, хотя бы стихами, хотя бы отражением, дуновением в потерянном для них мире. Они хотели на Родине оставить память о себе:   

«Я вернусь — отраженьем —
                в потерянном мире.
И опять,
              в романтическом Летнем Саду,
В голубой белизне петербургского мая,
По пустынным аллеям
                неслышно пройду,
Драгоценные плечи твои обнимая».

     Изъевшие душу терзания от неразделённой любви к потерянному Отечеству вылились в нездоровье, душевную усталость, в последний стон, возвестивший гибель всего того, что когда-то было дорого сердцу. Русский поэт «без своего лица» Георгий Владимирович Иванов ушёл из жизни, - не услышанный на Родине, с затаённым криком отчаяния, не простивший ни себя, ни Родину, ни народ русский, потерявшийся в исторических дебрях, который, в сущности, был ему неведом. Похоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де Буа под Парижем.
     Глубоко обожаемая подруга жизни не осталась одна, она вышла замуж за писателя Якова Горбова и прожила с ним до его смерти. На закате жизни в приюте её нашла журналистка и писательница Анна Колоницкая, по заданию Союза писателей СССР она отправилась в Париж на розыски Ирины  Одоевцевой. Судьбоносная встреча изменила жизнь Одоевцевой, у неё возникло желание вернуться в Россию, побывать в любимом Петербурге. На волнах «перестройки» осмелевший Союз писателей, узнавший о бедственном положении Ирины Владимировны, пригласил её в Советский Союз. Давнему желанию помогло исполниться участие Горбачёвой Р.М.
    Все мы были свидетелями радостного обретения ею Родины и советского паспорта весной 1987 года, когда, несмотря на преклонный возраст и тяжёлое состояние здоровья, прикованная к инвалидному креслу после неудачных операций, похоронившая третьего мужа, Ирина Владимировна вернулась на берега Невы последним приветом Серебряного века. Здесь её окружили заботой, бесплатным лечением и квартирой на углу Невского проспекта. Одоевцева не была обделена вниманием впервые узнавших о ней российских читателей, о котором мечтали все эмигрантские писатели: «Более, чем хлеба, им не хватало любви читателя, и они задыхались в вольном воздухе чужих стран», - говорила Одоевцева. Она выступала на телевидении, диктовала новую книгу воспоминаний; быстро разошлись мемуары, переизданные огромным тиражом в 200 тысяч экз. Давшая себе в юности заклинание: всегда и везде быть счастливой, Ирина Владимировна и в самом деле всю жизнь сохраняла оптимизм и чувствовала себя счастливой даже на краю жизни. Старость должна быть достойной, - такого правила в годы увядания придерживалась Ирина Одоевцева. Третья книга мемуаров – «На берегах Леты» – осталась недописанной. Скончалась Одоевцева И.В. в 1990 году в Ленинграде на 95 году жизни, захоронена на Волковом кладбище.   
    
«Туман… Тамань… Пустыня внемлет Богу,
Как далеко до завтрашнего дня!..
И Лермонтов один выходит на дорогу,
Серебряными шпорами звеня».
 ***
«На портьер зеленый бархат
Луч луны упал косой.
Нем и ясен в вещих картах
Неизменный жребий мой...»
***
«Увяданьем еле тронут
Мир печальный и прекрасный,
Паруса плывут и тонут,
Голоса зовут и гаснут....»
                Георгий Иванов