Хозяин золотых приисков. Зденек Матей Кудей

ARMARIUM BOHEMICA
Miscellanea
Литературные переводы Юрия Владимировича Мещаненко         

                Зденек Матей КУДЕЙ

      АМЕРИКАНСКИЕ КАРТИНКИ

Издательство: ОДЕОН
Прага
1982
Страниц: 252

   ХОЗЯИН ЗОЛОТЫХ ПРИИСКОВ
       
                (стр. 153 – 170)

153

  Рассказывал нам один бедно одетый, невзрачный и опустившийся человечек следующую историю:
  " Я здешний – из Вршовиц. Ходил в поселковую школу, а потом учился на портного. Выучился и стал самостоятельным. Но ремесло не шло. К тому же ко всему я женился и жена рожала детей одного за другим В конце концов я своё ремесло оставил и стал шабашником в одной похоронной конторе. Много тоже не зарабатывал, но средств к существованию хотя бы хватало.
  Но эта работа не из весёлых и мне было тяжело на душе.
  Со мной в похоронной конторе служил некий Скала. Это был человек примерно моего возраста, но много повидавший на своём веку.
  Служил на кораблях, пешком прошёл полсвета. С ним мне больше всего нравилось работать. Он часто рассказывал о своих путешествиях и меня это влекло в мир. Знаете – я в той убогой жизни, которую вёл, ничего не видел. А мне так хотелось жить! Однажды после похорон, которые и нам принесли несколько золотых, решили, что пойдём в мир. И пошли.
  Мы прошли пешком всю Германию. В пути мой друг учил меня просить милостыню. Это не так легко, как кажется, это – тоже искусство.
  Так мы дошли до Голландии, а именно, в Роттердам.
  К этому времени нас было уже трое, так как в пути к нам присоединился один немец. К этому времени я уже неплохо лепетал по-немецки, так что мы неплохо понимали друг друга. В Роттердаме мы угнездились в одной портовой общаге и нанялись грузчиками на погрузке угля.

154

 Грузили мы на пароход, который ходил из Роттердама в Рио-де-Жанейро. Однажды вечером, когда погрузка близилась к концу, подошёл этот немец и говорит:
  "А не стоит ли нам посмотреть на Америку?"
   Мы остановились, глядя на него.
  "Но где мы возьмём деньги?" – спросил Скала.
  "Какие деньги? Деньги не потребуются, сказал немец, – только немного смелости."
   И поделился с нами своим планом. Уголь будем грузить завтра, очевидно, до глубокого вечера, так как пароход отплывает послезавтра утром. Будет несложно забраться на горы угля и спрятаться наверху под палубой. Конечно, там будет жарко и, кроме того, нам будет необходимо целый день вести себя тихо и осторожно, чтобы нас не выдали портовой полиции. Но как только судно окажется в открытом море – исчезнет необходимость бояться чего-либо. Правда, капитан возможно будет возмущён, может быть и закуёт нас в кандалы. Но это не страшно. Главное, он должен будет взять нас с собой. Всё остальное образуется само собой.
  Мы согласились. Спрятаться было не сложно, но само укрытие было неудобным. Мы лежали на больших кусках угля, которые доставляли нам чувствительную боль, кроме того, мы заливались потом от ужасной жары, которая распространялась от разгоревшихся корабельных котлов.
  К тому же здесь была тьма. Время текло очень медленно. Я пытался найти более удобное лежбище и осторожно ползал туда-сюда по кучам угля. И действительно я обнаружил, что ближе в корме уголь более мелкий. Но там было неравномерно насыпано и образовались довольно большие ямы, в которые сползали целые слои угля, в которых человек мог быть засыпан. Тогда я оставил своё ползание и вернулся к друзьям.

155

  Все мы мучались от жажды. Угольная пыль забивала горло, необходимо было постоянно откашливаться. Казалось, что мы лежим уже три дня, когда судно начало потихоньку дрожать и до наших ушей донеслись регулярные гул и рокот.
  "Машины начали работать, – сказал немец. – Примерно через час вылезем отсюда."
  Когда, по нашей оценке, прошёл час, собрались мои товарищи  вылезать из трюма. Я тоже хотел, но меня сковал такой страх, что ноги отказались слушаться. Они уговаривали меня около четверти часа, но напрасно. Не дождались от меня ни слова, так у меня стучали зубы. Наконец у немца закончилось терпение.
  "Оставь его; пусть здесь хоть зажарится", – сказал Скале и спустился вниз.
   Скала тоже что-то пробурчал и ступил с кучи за ним. С того времени я уж его не видел.
  Мне позже рассказывали на судне, как их поймали. Когда они спустились и по углям пошли в котельное отделение, наткнулись, по несчастью, на второго машиниста. Тот мгновенно созвал людей, схватили их и айда к капитану. Если бы судно уже вышло из порта, не оставалось бы ничего кроме как оставить их на нём. Но пароход только обходил последний мол порта, где ещё был пост береговой охраны.
  Судно остановилось, и состоялись переговоры с полицейскими из охраны. Это делается с помощью разноцветных флажков, которые поднимаются на мачту. Скоро полицейские были на судне. Спустили моих товарищей на шлюпки. Когда её отталкивали, капитан вспомнил, что нас могло быть и больше, и стал кричать, нет ли ещё кого-то на судне. Скала меня не сдал,  но немец признался, что нас было трое. Меня начали разыскивать.
  Неожиданно я увидел, что к горе угля, на которой я лежал, приближается несколько фонарей. Кричали, чтобы я вылез, но я не отозвался.

156

  Наоборот. Я заползал всё дальше и дальше в сторону кормы. Они взобрались ко мне наверх и кричали, проклиная.
  "Вылезай вон, собачья душа!"
   Но я отползал всё дальше. Вдруг почувствовал, что уголь увлекает меня вниз. Попробовал удержаться, но целый слой угля оказался в движении, и я съехал с ним в яму. Уголь насыпался на меня сверху и накрыл так, что на поверхности осталась только голова. Люди, искавшие меня, остановились.
  "Засыпало его, – сказал один из них, – наружу, наверное, его уже не вытащим. Кто бы за ним туда полез."
  "Это будут аппетитные шкварки для кочегара", – сказал другой.
  "Ну, это уже не первый", – сказал его товарищ. – Просто безумие с ними. Капитан снова будет в ярости."
   И они ушли. Уголь меня не слишком отягощал. Слой угля, насыпавшегося на меня, не был толстым. Я пробовал выбраться наверх, но уголь постоянно ссыпался. В конце концов от усталости я уснул. Как долго спал – не знаю. Но когда проснулся, испытывал адскую жажду. Слой уже ссыпавшегося угля был несколько толще, чем раньше, но больше не прибывал. Я начал осторожно, кусок за куском, отбрасывать уголь. Продолжалось это очень долго, прежде чем я полностью освободился. Трижды либо четырежды я снова соскальзывал вниз, но в результате всё же оказался наверху, куда издали проблескивал тусклый свет ламп. Ноги, побитые кусками угля, страшно болели. Поэтому я снял ботинки. И тут же уснул снова. Новое пробуждение было ещё более неприятным. К жажде прибавился голод. Ботинок я уже не нашёл. Наверное засыпало углём. Меня охватило равнодушие. Я просто шёл вперёд, не размышляя, подгоняемый только чувством самосохранения. Ноги были поранены до крови, но боли я почти не чувствовал. Несколько раз падал, но снова поднимался и снова шёл, пока не дошёл до края угольной горы.

157
               
  От места, где я лежал, было всего несколько метров, но тогда бы я поклялся, что было несколько километров. У края горы я должен был присесть. Мне было дурно, глаза закрывались. Оттолкнувшись из последних сил я соскользнул вниз на тропинку, по которой ходили носильщики угля. Там меня и нашли. Когда меня воскресили –  доставили к капитану. Я был ещё чумазый, как негр, от угольной пыли, а ноги были обуты, в полном смысле слова, в скорлупу из засохшей крови, сочившейся из язв. Капитан присмотрелся ко мне строго и раскричался:
  "Так ты хотел на халяву прокатиться, негодяй? Ну погоди, будет тебе чёртова езда! Кандалы!"
  Отвели меня в судовую тюрьму и заковали в кандалы. Это было не так уж страшно.
Матросы обращались со мной уважительно, и кандалы закрепили  так свободно, что я мог их снять, когда душе моей было угодно. Просидел так я примерно два часа, а потом за мной пришли снова. Якобы снова к капитану. В голове у меня крутился вопрос, что со мной будет дальше.
  Приходим к капитану, и он говорит:
  "Лежать у меня борту ты не будешь, завяленный. Лентяев у нас достаточно и без тебя, даром кормить тебя не будем. Путешествующие на моём пароходе собрали для тебя тридцать долларов. Это их дело, поддерживать таких плешивых. Вот тебе эти деньги. А теперь его заберите, как следует отскоблите и дайте какую-нибудь старую униформу. Будет чистить машины, ублюдок. А когда вернёмся в Европу, пойдёт прямо в полицию. Марш!"
  Пошёл я с двумя матросами, которые должны были меня отдраить. Сбросил разорванную одежду, искупался и оделся в грубую полотняную матросскую форму.
 
158

  Почувствовал себя вновь народившимся, только раны на ногах очень сильно болели.
  Однако я героически натянул верёвочные бахилы и отправился в машинное отделение. Чистил, как мне показал машинист, загрязнившиеся детали, доливал масло в систему автоматической смазки машин. Команда в основном состояла из голландцев, но почти все они умели говорить по-немецки, так что взаимопонимание с ними не представляло трудностей. После двенадцати часов работы я имел право идти спать. На другой день я заметил, что раны на ногах начали затягиваться. Терпел я довольно сильные боли, но, тем не менее, работал старательно. Но на третий день я уже с трудом перемещался. К вечеру уже не мог терпеть боли, и потому попросил машиниста о минутке отдыха. Он разрешил. Я уселся на палубе и с наслаждением распрямил ноги перед собой. Но как только удобно расположился, в помещение ворвался один из судовых офицеров, и, увидев меня сидящего, начал меня ругать.
  Меня снова потащили к капитану.
  "Почему не работаешь, – заорал на меня, – Хочешь снова в кандалы?"
  Я не ответил. Сел на палубу и молча снял бахилы. Обе ноги были натёкшие, раны воспалившиеся, из одной текла сукровица.
  Капитан осуждающе посмотрел на офицера и сказал примирительно:
  "Ну, с этим-то действительно не мог. Иди к доктору, сынок."
  Отвели меня к доктору. Он вычистил мне раны, перевязал ноги – два дня я мог спокойно отлежаться. За это время что-то натворил стюард, который выносил и расставлял для пассажиров кресла на палубе. Так что меня поставили на его место.
  Общество на пароходе меня уже знало. Пассажиры слышали о том, как меня засыпало углём и симпатизировали мне.

159 

  Я должен был им снова и снова пересказывать эту историю. Зато мне давали возможность так-сяк заработать какие-то деньги. Особенно мной интересовалась одна немка. Называла меня "героем". Мне это казалось нудным, как-никак я был женатым человеком, и женщинами был сыт аж по горло. Но она постоянно ходила за мной, и в конце концов дала мне визитку с адресом в Рио-де-Жанейро, чтобы я к ней обратился, как только у меня возникнет необходимость. К чему бы у меня могла возникнуть необходимость, подумал я и засунул эту визитку в карман широких штанин.
  Спал я между стюардами. Это было решительно лучше, чем в среде плавсостава, где  были очень грубые люди, и я вскоре познакомился с большинством из них. Особенно мне нравился кладовщик, и я просиживал у него в складе всё время, когда был свободен. Ему я рассказал, что мне очень хотелось бы попасть в Америку, но капитан хочет взять меня обратно в Европу.
  Вначале кладовщик не говорил ничего, но когда я его прямо попросил, чтобы помог мне переправиться на берег, пообещал, что сделает. И действительно, своё обещание выполнил. Когда мы пристали в Рио-де-Жанейро, законопатил меня в одну большую пустую бочку, и носильщики доставили меня на берег. Наколотился я прилично, когда бочку перекатывали, но счастливо добрался до портового склада. Туда ко мне пришёл кладовщик, договорился с местным учредителем, и наконец меня освободили из моего неудобного заключения. После этого кладовщик попрощался со мной и я отправился в отель, который он мне порекомендовал. Хозяин был немец, с которым мы просидели до глубокой ночи, изобильно попивая в его компании за мою новую будущность.
  На другой день я встал очень поздно. У меня болела голова, поэтому я решил, что лучше будет прогуляться. Отельер предоставил мне план города, и так я беспроблемно шёл по улицам, рассматривая великолепные здания и людей, которые выглядели совершенно иначе, чем у нас.

160

  Часто я встречал и индейцев, одетых, разумеется, в европейские костюмы, там-сям видел я и негров. На углах широких улиц были налеплены какие-то плакаты, и около них живо обсуждали что-то коричневые люди.
  Но я на них не обращал особого внимания и спокойно шёл дальше. Вдруг я заметил, что людей на улицах стало заметно меньше, а те которые ещё оставались, двигались удивительно торопливо. Потом я услышал, когда движение на улицах прекратилось совсем, какую-то беспорядочную стрельбу. Смотрю на план. Слышно было с нескольких сторон. Решил возвращаться, но именно из тех кварталов, которыми я прошёл, гремело сильнее всего. Ну – что же здесь происходит – думаю, и иду дальше. И вдруг – трах, трах, прямо над моей головой. Взглянул вверх. На крыше дома стоят несколько мужчин, одетых в белое и стреляют куда-то вдаль. Я прижался к стене и крадусь осторожно вперёд. И это та прекрасная Америка, пролетает у меня в голове.
  Прошёл я, наверное, три улицы. Громыхание несколько затихло и удалилось. Но как только с завернул на главную улицу, как будто разверзлись ворота ада. Всюду на крышах и в окнах люди и стреляют, как сбесившиеся. Бегут ко мне. Чего они хотят?
  Один схватил меня за воротник, другой за плечо и тащат меня к какому-то офицеру. Тот что-то говорит и указывает на противоположную стену. Поставили меня к ней, несколько мужчин становятся с ружьями передо мной. Понимаю, что меня хотят расстрелять. "Помилуй, Гнаде*!" – кричу я и падаю к ногам офицера.
  Тот меня нетерпеливо отталкивает. Но я держу его крепко. Ещё бы!

                *um Gnade bitten – просить милосердия (нем.)

161

  Так прошло около полминуты. Я уже думал, что окончится это всё для меня весьма печально, но вдруг двери и окна улицы оживают. Бац, бац! Офицер падает на землю, падает ещё несколько человек. Остальные убегают назад, я перебегаю на противоположную сторону широкого проспекта. Там кто-то открывает двери одного дома, и я заскакиваю внутрь. Меня о чём-то спрашивают. Не понимаю. Только киваю головой и кричу: "Немец, немец". Один обращается ко мне по-немецки. Почему меня хотели застрелить. Объясняю, что не знаю, я только вчера приехал. А на чьей я стороне, на стороне правительства или на их. Отвечаю, что этого тоже не знаю, но скорее на их стороне, потому что те, другие, меня хотели застрелить. На это он мне сообщает, что они совершают революцию и спрашивает, не хотел бы я им помочь.
  "Я ничем не занят, так что помогу вам", – отвечаю.
  После этого он всё изложил одному такому  цыгану, и из меня стал революционер.
  Дали мне ружьё, показали как стрелять и поставили меня к окну. Я стрелял так, что разболелось всё плечо. Но в общем больших убытков я не нанёс. К вечеру мы все высыпали на улицу. Была нас порядочная толпа и орали мы, как одержимые.
  Мчались мы по центральному проспекту, пока не прибежали к какой-то площади. Там нас встретили враги с пушками. Как только нас увидели, начали по нам стрелять. Слева и справа падали люди, но мы рвались вперёд. Наконец, у самых пушек началась рукопашная схватка. Мужчина против мужчины. Ружьё я взял за ствол и начал бить прикладом по головам всех, кто попал под руку. Одного я ударил так,  что у ружья отвалился приклад. Поднял я другую винтовку со штыком. Вовремя. Такой  парень с золотыми погонами несётся ко мне с саблей над головой. Уколол его так, что не мог из него и штык вытянуть. А при этом снова орут.

162

  Смотрю – от неприятеля не осталось ни пылинки. Очевидно мы выиграли. Выспались мы в каком-то сарае, где я снова встретился с тем немцем. Сообщил мне, что мы и вправду выиграли. Оставались мы при оружии ещё примерно три дня. Потом мне тот немец предлагал поступить в армию. Я его послушался, но меня не взяли, потому как
не знал языка. Таким образом я оказался на улице. Город принял свой исходный облик, и на местах, где мы яростно бились, играли дети, как будто бы там за последние сто лет ничего не произошло. Вернулся  в отель, где переспал в первую ночь, но быстро у меня закончились деньги, и я его должен был оставить. Я был в отчаянии. Бродил удручённо по улицам, испытывая страшный голод. В конце концов я дошёл до такого состояния, что решил повеситься. Нашёл кусок верёвки и носил его на себе, обмотав вокруг пояса. В ночи, когда ко мне вернулись мысли о самоубийстве я влез в один заброшенный сарай  и хотел там закончить свою несчастную жизнь. Но там было темно. Начал искать в карманах спички и наткнулся на что-то твёрдое. Визитка. Спичку я не нашёл и пошёл под фонарь прочитать листочек. Как только на него посмотрел, блеснула у меня в голове новая надежда. Была это визитка той немки, которая меня окрестила "героем". С трудом я мог дождаться утра. И утром сразу к ней. Приняла меня солидно, расспросила обо всём. Я ей честно рассказал всё, что я пережил. Она только вскрикивала "удивительный человек", "герой", и держала в гостях целую неделю, показывая своим друзьям. Имела их, как мне казалось, страшно много, но кухня у неё была хороша, и я сумел её, после моих голодных дней, оценить по достоинству. Наконец пришёл опять какой-то её знакомый, капитан корабля. Тот терпеливо выслушал мою историю, потом спросил, чем я занят сейчас.

163

  Когда я со стыдом сказал, что ничем, заявил, что ему нужен один кочегар и предложил, чтобы я пришёл к нему на пароход. Я его сердечно поблагодарил, но немку это не очень порадовало. Уговаривала меня, чтобы я ещё остался, что найдёт для меня какое-нибудь место. Но меня раздражали хорошие житейские условия, потому отправился на судно. Рассталась со мной очень трогательно, дала мне новые носки,
подтяжки, носовые платки, двадцать золотых милрейсов*, массу мудрых советов и отпустила меня.
  Судьба, видимо, хотела, чтобы я стал матросом. Капитан принял меня без долгих переговоров и приказал приступать к работе. Но кочегаром, как я надеялся, сразу не стал. Дали мне работу носильщика угля. Эта работа не была радостной. Двенадцать часов в день нужно было носить уголь к котлам. Носили мы его в высоких плетёных корзинах и ссыпали за высокие перегородки около котлов. Нудно, кроме того, плечи ужасно болели, у каждого на плечах наросли мозоли, такие мощные, что хоть ножом режь. Ходили мы на север до Центральной Америки, добирались с карго аж до Галвестона в Техасе. Капитан отпускал нас очень редко на берег, и то всегда только в сопровождении какого-нибудь офицера с корабля.
  Этим команда была очень недовольна, потому что не могла порядочно разгуляться.
  Зато мы накопили достаточно денег. Так мы плавали целый год и только потом я стал кочегаром. Заработная плата выросла, но работа была ещё более отвратительной.
  Целых двенадцать часов я жарился у открытых колосников, а играть широкой лопатой тоже совсем не шутка. Игрался я с ней полных два года.
   Команду я знал хорошо, от капитана до последней корабельной крысы.

                *милрейс – денежная единица Бразилии.

164

  Несколько раз я покушался нарушить дисциплину, но капитан сумел меня удержать. Обещал мне место главного кочегара. А это место – завидное. Этот человек не делал ничего. Только переваливался с боку на бок и командовал. Но ожидание длилось слишком долго. Потому я размышлял над тем, как сбежать с корабля. Достал я однажды удостоверение личности некоего американца. Звался Мэрфи. Он продал мне его за двадцать милрейсов и исчез с корабля удивительным образом. Я прятал это удостоверение целый год, ожидая подходящего случая. Наконец такая возможность возникла. Пришли мы снова в Галвестон и начали грузить хлопок. Наблюдение за нами в это время ослабло. Я сошёл незаметно с парохода на берег, и прямой дорогой к майору.
  "Меня насильно удерживают на борту. – сказал я, – Я – американский гражданин из Цинциннати штат Огайо, моё имя Джек Мэрфи."
  Записали это и подтвердили мне, что капитан не смеет ко мне даже прикоснуться.
  В тот же день пришло сообщение от моего капитана, что у него дезертировал один кочегар. Речь шла обо мне. Моё имя Паржизек. Он пришёл и искал какого-то Пейризика.
  "Такого здесь нет,– отвечали ему,– у нас есть кочегар Мэрфи."
   Капитан был в бешенстве.
  "Это не Мэрфи, – заявил. – Это и есть тот Пейризик."
   Собрали нас вместе, и он меня тут же опознал.
  "Это и есть он – Пейризик."
  "Нет это мистер Мэрфи, у него на это есть документы и они соответствуют информации из Огайо.  Мы его не отдадим."
  Капитан клялся, что я мошенник, и обещал представить доказательства против меня. Но американские учреждения это игнорировали. И так я остался в Соединённых Штатах как полнокровный американец и гражданин Соединённых Штатов Джейкоб М. Мэрфи, благодаря своей дерзости и английскому языку, который я освоил на борту судна почти как свой родной язык.

165

  В Галвестоне я долго не задержался. Меня увлекали путешествия. Денег у меня было достаточно, но я хотел попробовать проехать часть планеты бесплатно. В Соединённых Штатах это не сложно сделать. Особенно, если путешествуешь на товарных поездах. Найдёшь просто подходящий вагон, спрячешься в нём, и потом едешь. Заметит ли тебя какой-нибудь негодяй, не отчаивайся. Полдоллара всё исправит. Конечно, в начале у меня не было опыта, поэтому со мной случилось несколько удивительных происшествий. Осматриваю в пути на одной станции товарный состав. Один вагон имел переднюю дверцу приоткрытой. Я влез внутрь. Было там довольно холодно. Это был так называемый рефрижератор, вагон-холодильник. Внутри рефрижератора были уложены бананы. Устроился я там с удобствами. Но как только я угнездился, пришли мерзавцы, закрыли все двери и запломбировали. Это меня никак не обеспокоило. Ведь их снова откроют, подумал я, радуясь, что могу спокойно спать. Но было то намного хуже, чем я мог представить. Уснул я прежде, чем поезд отправился в путь. Пробуждение было не особенно приятным. Бананы были уже созревшими и были раздавлены под тяжестью моего тела. Так что я лежал в такой липкой каше, и вся моя одежда была промочена. И никак нельзя было из вагона выбраться. Безуспешно колотил я кулаками в стены вагона, когда поезд останавливался. Никто меня не слышал. Кроме того, я был весь скукоженный.
  Два дня, представьте, полных два дня я прожил между этими проклятыми бананами.
  Я был уже ослабевший, как муха, когда вагон, наконец, открыли. Вот это был сюрприз, когда меня увидели. Смеялись все, как сумасшедшие. Но к судье меня всё же отвели. Оштрафовал меня на пятьдесят долларов. Я заплатил. Не хотелось мне колоть камни где-нибудь в каменоломне. Это была дорогая поездка. Так я добрался аж до Аризоны. Это была дикая земля.

166

  Люди – грубые драчуны и пьяницы, но зато здесь было золото. Каждый оборванец имел деньги. Остановился я в лагере золотоискателей у Золотого Ручья. Там меня нанял на работу старый золотоискатель по кличке Сонливый Джек. Это был шестифутовый, уже седеющий громадина, который целый день проклинал  и пил, а каждый второй день дрался. Но в остальном это был добряк, и у нас с ним сложились хорошие отношения. Его claim* располагался у ручья на окраине лагеря и опытные золотоискатели говорили, что это один из продуктивнейших участков во всём районе.
  Правда, claim не был так прекрасен, хотя Сонливый Джек имел приличный депозит в банке, а золото мы по-прежнему находили.
  Вначале мне работа не очень нравилась.  И не потому, что была очень напряжённой, а потому, что мой работодатель бдительно стерёг меня и часто  осматривал, не делаю ли я свои собственные накопления. Это меня сильно угнетало и я его обманывал. У меня был приличный мешочек набит золотым песком, закопанный за нашим срубом. Но его недоверие ко мне постепенно слабло. Мы стали почти друзьями и вместе ходили пить или играть в карты.
  Возле нашего claimа был участок маленького безумного шотландца, которого называли Злобный Джо. Это была полная противоположность моего работодателя. В то время как этот был медлительный, большой и имел большую силу, Злобный Джо был карликового роста и хоть он и был слаб, но был очень ловок. Хотя оба золотодобытчика были драчуны, но в то время как Сонливый Джек бился медленно, рассудительно и всегда прямо лицом к лицу, Джо он прыгал вокруг противника, визжал как хомяк и все время пытался нанести какой-нибудь хитрый удар. Оба были любители виски. Но один пил долгими, медленными глотками

     claim* – участок, выделенный на месторождении золота для разработки. (англ.)

167

из бутылки, второй всегда пил маленькими чашечками одну за другой. Эти два человека ненавидели друг друга. Хотя их claimы соседствовали, доходность их была различной. В то время, как Джек успешно развивался, Джо постепенно разорялся, вычерпав малые запасы золота на своём участке почти полностью. В том, что он ещё держался на плаву была заслуга карт, в которые он играл мастерски. В стороне шушукались, что он "подправляет счастье", но в глаза ему этого никто не рисковал сказать, потому что это был опасный паренёк, который всегда умел в подходящую минуту отомстить. Больше всего угнетало его то, что Сонливый Джек не желал с ним играть. Он также подозревал, что его исключили из игрового клуба в Прескотте* за мошенничество, что в общем грозило его существованию. Теперь он выискивал возможность рассчитаться с Джеком. Но Джек дружил со мной, пил и играл со мной, а Злобного Джо даже не замечал. Однажды я перебрал несколько больше, чем обычно. Джек утащил меня в дом, а сам вернулся в корчму. Он тоже был уже в сильном подпитии и захотелось ему поиграть. Но кроме Злобного Джо здесь не было ни человечка. Джо понял, что пришла подходящая минута. Любезно улыбаясь, предложил пьяному сопернику сыграть партию пикета. Джек принял предложение. С пикета перешли на "seven up", с "seven up" – на покер.  Ставки потихоньку росли. Джек выигрывал и пил, как радуга. Притом хвастался, что бешеную крысу очистит до конца. Но крыса указала зубы. Карта обратилась, и ставка за ставкой переходила в карман малого шотландца. Наконец закончились у Джека банкноты. Начал выписывать чеки. Но счастье, как казалось, совсем от него отвернулось. Тогда они уже играли не в покер, а в баккару.

                *Прескотт – город на юго-западе США, бывшая столица Аризоны.
 
168

   Однажды к Джеку ненадолго вернулся разум. Он вылил себе на голову ведро холодной воды и сделал ставку на весь банк. Вытянул – была восьмёрка. Наивысшая фигура была девятка. То есть его соперник имел очень слабый шанс на выигрыш. Хозяин корчмы и негр, выполнявший работу официанта присматривались с опаской, чем всё закончится. Теперь тянул карту Злобный Джо. Первой перевернул даму, что означало ноль. Потом взялся за вторую карту. Но ту вытянул только наполовину – из середины колоды. Тяжёлая рука Сонного Джека властно упала на его руку. Джо был пойман на мошенничестве при свидетелях. Быстро выхватил другой рукой из-за пояса револьвер. Но не успел выстрелить. Взревел от боли, так Джек скрутил ему руку. Револьвер упал на пол. В следующее мгновение его ноги оторвались от пола. Джек вынес его наружу. Как только переступил порог, хряснул им о землю, так, что кости затрещали. Но Джо ловко вывернулся, как резиновая куколка, и бросился на Джека.
Выглядело это смешно. Резкий удар сбросил его на землю, и последовало несколько пинков, которые его добили. Потом Сонный Джек вернулся в корчму. Собрал не торопясь, но осторожно "проигранные" деньги и снова сел за стол. Утром я нашёл его там беззаботно спящим возле недопитой бутылки виски. Я разбудил его и перетащил домой. Но, как только я уложил его, он снова захотел выпить виски и встал. Не оставалось ничего другого, как вернуться назад в корчму. А когда проезжал мимо какой-то транспорт, мы сели на него и отправились в Прескотт.
      В пути я ему припомнил, что Злобный Джо может нам сделать какую-нибудь гадость.
      "Не решится, – ответил уверенно, – отлежится несколько дней, а попытается что-либо начать – вжарю еще раз, более основательно и посолиднее".

169

      Его уверенность импонировала мне настолько, что я быстро забыл о своих опасениях. В самом деле, нас было двое, а Джо в этом мире был одинок. Ясно, что ему никто не захочет помочь. Но ошибались мы оба. Джо доказал, что он способен выполнить чертовски тщательно работу.
      Наши участки располагались у Золотого Ручья, как я уже упоминал. Наш лежал на уровне воды в ручье. Даже немного ниже. Когда-то это было болото, и Сонный Джек высушил его кропотливым трудом нескольких лет. А ныне злодей созрел на это.
Раскопал нам почти всю защитную плотину и сделал нам из участка пруд. Когда мы вернулись, наши ямы были уже полностью затоплены. Но это было ещё не всё. Представьте, он дождался нашего возвращения. Возможно, и не хотел оскорбить ещё больше, но хотел насладиться картиной нашего отчаяния, когда мы вернёмся. И дождался. Когда мы вернулись полупьяными, он смеялся над нами из своего сруба.
Сонный Джек сразу понял в чём дело. С револьвером в руке перебрался вброд на его claim и направился осторожно к срубу. Я за ним. У двери призвал Джо, чтобы вышел на честный бой на револьверах. Но сруб ответил молчанием. Тогда Джек налёг на дверь. Она была толстая, дубовая, но под напором его мощного огромного тела начала трескаться. Я стоял с подготовленным оружием за ним. Наконец запоры сломались. Джек ввалился внутрь, оттуда прозвучали выстрелы. Выстрелил внутрь и я. Но притом я услышал голос:
      "Не стреляй. Держу его!"
      Я вбежал внутрь. Джек держал Джо под собой.  Вытащили мы его наружу.  Связывать его не было необходимости. Старый рудокоп скрутил его надёжно.
      "Ты посмотри. Эта обезьяна меня подстрелила", – сказал Джек, когда мы отдышались, и начал раздеваться. Был действительно

170

ранен и причём в живот.
      "Ты должен отвести меня в корчму. Напиши завещание", – сказал, и попробовал пнуть Злобного Джо. Но особенно ему это не удалось. Оставили мы его там лежать, думая, что он мёртв, и я довёл Джека в корчму. Он диктовал у стола, попивая виски долгими благоразумными глотками. Наличные завещал какой-то племяннице в Мемфисе, а мне завещал свой claim.
      "Знаешь, многого это не стоит, – сказал мне, – но надеюсь, что ты меня  достаточно обворовывал и будешь иметь средства это осушить. А золото там ещё есть, достаточно его."
      Джек ещё выпил, икнул и уснул навеки.
      Так я стал хозяином золотого прииска. К сожалению, я не обворовывал старого Джека достаточно. К тому дню, когда мне было предоставлено наследство, у меня не осталось много сбережений. Искал я капиталистов. Но та банда была очевидно в сговоре.
      Или они просто надо мной смеялись, или же предлагали мне так мало, что смеялся уже я. Наконец я израсходовал все доларки и не осталось мне ничего, как искать работу. Прожил я собачьи времена. В конце концов мне всё омерзело. В это время я начал чувствовать угрызения совести. Вспомнил жену, детей. И потом я думал, что может быть на то моё золото дождусь в Чехии какого-то интереса. Вернулся я и... избыточно говорить."
      Паржизек помолчал.
      Глаза у него блеснули как-то влажно, когда увидел, что мы его выслушали с интересом.
      "Те времена уже не вернутся, – произнёс грустно, – нынче я – бедняк. Не могли бы вы мне подать крону?"
      Получил её и, таинственно улыбаясь, попрощался с нами. С тех пор мы его не видели. Наверное, снова отправился в путь.