КРымские каникулы. Творческая единица Ч. 2

Первомай или наша творческая единица.


Часть первая. http://proza.ru/2024/02/17/488


Часть вторая.


- Я так понимаю, маёвка потребовала продолжения? -  отворив дверь, выдавливает мама, еще не представляя окончательный масштаб нашествия.
- Нам просто не хватало тебя! – находится Гоша и с кличем: «принимай хозяйка, подарочки!», перекатывается через порог. За ним, немного помешкав, вваливаются остальные. Мы с папой, потупив глаза, топчемся у входа:
- Может быть, зайдете? У нас семейный праздник, а вы, я так понимаю, его организаторы? – с присущим сарказмом обращается к нам мама. Мы, поджав хвосты, следуем за гостями.
- Старуха, я гляжу, у тебя все готово! Просто кудесница! - не давая опомниться, подбадривает маму бородатый Гоша, пробравшись к праздничному столу. Все смеются, извлекая из глубоких карманов звенящую провизию. Маме неловко, она еще в бигуди. На себя времени, как всегда, не хватило.
- Мила, ты нам и такая мила! – потирая в предвкушении ладони, заключает словоохотливый Гоша.

Мама в ответ натужно улыбается, но под шквалом комплементов начинает оттаивать. Папа, обрадованный, что не будет прилюдно распят собственной женой, становится услужливей королевского дворецкого. Табуретки разных фасонов сносятся от соседей. Из запасников извлекается фамильное серебро, из серванта - фужеры. Многих из гостей мама видит впервые, но киностудийные женщины легки на общение, и через пару минут они уже шепчутся, словно давние подруги. Действуют при этом быстро и решительно, расставляя тарелки, нарезая сыр и колбасу. Выражая тем самым полную готовность отдыхать и развлекаться. Мужчины тоже не страдают застенчивостью, а живо осваивают всю территорию нашей скромной квартирки. Ответственные раздвигают столы. Люди искусства курят на балконе.

Благодаря коллективным усилиям вскоре все готово и начинается застолье.

Гости веселы и голодны в равной мере. Звон столовых приборов перемежается хохотом. Кто-то хвалит нашу библиотеку, кто-то - мамину стряпню, но все едины, что удачно зашли и хорошо сидим.

Творческие натуры оголены до самого нерва, поэтому восторг и муки профессии всегда с ними. И уже после второго перекура наступает пора творческих излияний и самобичеваний. Меня распирает любопытство и, «развесив уши», я устраиваюсь в углу.

Поначалу критикуют великих. Достается Феллини, Тарковскому и даже Говорухину. Становится понятно, что создавать шедевры мешают некие «они» не давая снимать что и как хочется.

- Ты видел, как они работают? Что хотят, то и снимают, - начинает полемику мужчина с желтым лицом, нервно приглаживая кудрявую шевелюру.
- Конечно, без худсовета всякий дурак так сможет! – вторит ему лысоватый сосед.
- Не скажи! У них вместо худсовета – продюсер и касса. Провалишь прокат и уйдешь в тираж с волчьим билетом, - настаивает кудрявый.
- Чтобы снимать, как хочется, нужно быть Антониони. Тогда деньги дают под имя, даже не вчитываясь в сценарий, - прерывает дискуссию молчаливый гость с хитрым прищуром.

- Появление цвета разрушило кино. Самые верное - снимать в монохроме! – звучит с другого конца стола версия художника.
- Брось! То же самое говорили и с приходом звука. Цвет вряд ли испортит драматическую сцену. Снимать нужно правду, и все получится, - осаживает его Гоша, разливая вино по фужерам.

- Я ей сразу сказал, что в профиль ее снимать нельзя. Лезет нос! А она все сцены поворачивалась к камере боком. Теперь я плохой оператор, испортивший ее карьеру, - делится проблемами человек, смотрящий на мир через глазок кинокамеры.

- Ему понадобился паровоз, и не простой, а уходящая в осенний лес «кукушка». Мы облазили все депо, пока случайно не наткнулись на похожий в заброшенной шахте. С трудом очухали его, поставили на ход. Ты думаешь, это вошло в картину? Фиг тебе! Концепция изменилась, а смета не резиновая. Вот вам перерасход с начетом на админ группу, - переживают администраторы.

С краю сидит обличенный чем-то мужчина, откликающийся исключительно на имя с отчеством, и все откровенные разговоры при нем утихают.  По счастью, он то и дело выбегает из-за стола, предупреждая: «Пойду ознакомлюсь с вашей библиотекой!» Я начинаю веровать в ее незаурядность, пока не замечаю, что его экскурсы ограничиваются исключительно туалетом, нося характер интеллигентно замаскированного справления нужды. А вскоре он и вовсе покидает застолье, развязав присутствующим языки и руки.

Публика оживляется, чаще начинают звучать тосты. Разговоры становятся громче, звон фужеров резче. Квартира бурлит, словно растревоженный улей.

По какому-то неписанному сговору эти вполне еще молодые люди называют друг дружку «стариками». Так, видимо, весомей выглядит их вклад в искусство, недооцененный современниками.

- Поверь, и ты бы смог снять не хуже любого Бондарчука с таким бюджетом и актёрским составом, - успокаивает загрустившего соседа длинноволосый мужчина с вытянутым лицом.
- Нет, Женька, я на их фоне пигмей! Только на проходняк третьей категории и гожусь. Для сельских клубов и кинопередвижек.
- Не журись! Там тоже люди!
- Только не начинай! Ты же знаешь, чем это может закончиться. А тут люди приличные, хрусталь и библиотека. Мне потом во век не рассчитаться! – обхватив голову руками, парирует изрядно выпивший и погрустневший товарищ.

Женщины за столом на редкость молчаливы и в творческие споры не лезут. Часто пьют кофе на балконе, замысловато оттопыривая мизинец. Курят и шушукаются, оценивающе поглядывая на мужчин. А те заняты своими разговорами, словно монахи. Нервы не железные, и первой не выдерживает ярко накрашенная дама, привлекшая внимание своим оценивающим взглядом. После очередного перекура она цепляется вдруг к нашему цветку, называя дедушкину гордость фикусом какого-то Бенджамина. Я сдерживаюсь, как могу, чтобы не оспорить эту инсинуацию, а уходя, вдруг разрыдавшись, заявляет:
- Послушаешь этих героев, -  обводя жестом окружающих, -  все тебя любят и восхищаются. А приедешь домой, кроме фикуса Бенджамина, никто не ждет!

Я готова была прервать ее излияния, сообщив, что фикус никакого не Бенджамина, а моего дедушки. Он его маленьким росточком с работы принес. Но вовремя осеклась.
- Это у нее личное, - успокоил всех Гоша. Мужчины переглянулись, выявляя смельчака, решившегося проводить расстроенную мадам. Но, не обнаружив в своих рядах такового, потупив глаза, продолжили киношные споры…

Трудно человеку жить, когда его не любят. Особенно женщине. Это я теперь твердо усвоила…

Время неумолимо, и после восьми перекуров и недвусмысленных ударов соседей шваброй в стену, затянувшийся пикник подходит к концу. Прослушаны киношные байки, признания гениальности, критика и банальное «я бы снял иначе!» Программа исчерпана. Все расходятся.

Технический персонал покидает наш дом молча. Каждая творческая единица одаривает хозяйку комплементами, делясь планами на будущее. Пьяных среди гостей нет. Есть изрядно выпившие, но все вполне членораздельны и на ногах. Дверь распахнута настежь. «Мы поедем, мы помчимся…», - звучит на лестнице, помогая киношной интеллигенции отыскать путь к дому.

Мы остаемся одни. Посуду с грохотом сносится на кухню. В доме пахнет куревом и чужими духами. Отмываться будем завтра. Сейчас время отдыха. Маму от усталости ноги не держат, а у папы и с языком не все ладится.

Весь вечер эти люди говорили о чем-то непонятном, а возможно, и выдуманном, но все это так близко мне, что хочется написать об этом в школьном сочинении. Вряд ли я буду понята. Остается поделиться со своей тайной подружкой Иркой. Почему тайной? Так ведь засмеют, узнав, что до сих пор вожусь с куклами. А подружкой, потому что на данном этапе наших отношений, я доверяю ей осуществлять свои мечты. И секреты у нас общие.

Ночью мне снится, как расстроенная дама, приехав забирать наш фикус, заявила вдруг: «Раз он дедушкин, давайте в придачу и дедушку!» К чему бы такое? Но я не суеверна и сны воспринимаю как мультики.

А уже на утро мама, отмывая посуду, напоминает папе:
- Пора озаботиться покупкой билетов. Потом будет не достать!
- Пятнадцатого мая введут летнее расписание, сразу забегу в кассу аэрофлота, - соглашается он.

И на душе становится светло. Я строю планы, представляю, как встречусь с девчонками и мысленно собираю летний гардероб.