Гиперсон в летнюю ночь

Мир исчез, осталась только боль. Время словно уткнулось в невидимую стену и остановилось. Наступило безвременье, которое поглотило всё вокруг: вершины гор, ослепительное яркое солнце и красно-бурые пятна на белоснежном снегу. Красное на белом выглядит романтично, если это не кровь твоей любимой.

Грудь сдавило так, будто сердце вот-вот лопнет от горя.

– Ва... по... тре..., – прозвучал голос из ниоткуда. Голову словно обернули толстым слоем ваты и погрузили в кипяток.

Судорожным движением он созвал с головы шлем и отбросил в сторону. Дышать стало легче.

– Вам помощь требуется? – по-деловому буднично повторил свой вопрос парамедик.

– Нет, – глухо ответил Егор. Он судорожно всхлипнул и зарыдал, словно пытаясь выплеснуть из себя горе наружу. Всего минуту назад он был счастлив – искренне, безумно и безудержно, а теперь жизнь провалилась в тартарары.

– Я люблю тебя! – восторженный крик Ольги, преодолев встречный ветер, до сих пор звенел в ушах. – Летим…

И они летели, опьяненные счастьем на крыльях любви, которые им заменил двухколёсный спортивный Alfa Romeo. В такие моменты претит занудство типа: «Держись крепче», «Осторожней», «Не снимай шлем». Ты любишь и любим, весь мир у ваших ног, а значит вы будете жить вечно!

– Лучше б я погиб вместо неё…

Тогда бы не стоял сейчас у разбитого в хлам байка, возле накрытого простынёй окровавленного тела.

С тех пор его жизнь превратилась в хоровод какой-то бессмысленной суеты. Куда-то везли, что-то спрашивали, давали подписать какие-то бумаги, потом вновь везли и снова спрашивали, требовали, кричали. Он что-то отвечал: иногда осмысленно, но чаще невпопад, но теперь всё это было уже неважно.

.

Очнулся он в уже космосе, когда скрутило желудок и вывернуло наизнанку желчью. С заключенными тут особо не церемонились и тюремный космолёт стартовал с перегрузкой 8g.

Егор сплюнул на грязную, покрытую ржавчиной решётку пола и осмотрелся. Ничего не поделаешь, в его положении приходилось мириться со статусом заключенного. Два года каторги вдали от Земли не такая большая расплата за любовь.

– Виноват водитель, – судья был строг и неумолим, вынося приговор. Адвокат предложил подать апелляцию, но Егор лишь устало отмахнулся. Ему хотелось побыть наедине со своим горем, и тюрьма казалось не самым плохим местом для одиночества.

Родители и друзья, близко знавшие девушку, сопереживали и как могли поддерживали его. Все, кроме её отца. Его яростный взгляд на судебном процессе до сих пор жёг ему душу. Ольга была единственной дочерью, и её гибель стала их общим, одним на двоих горем. Но боль ослепила его, а злость на Егора придала сил пережить потерю любимой дочери.

– Ну что же, – решил Егор, – чем хуже, тем лучше.

Страдания выжигали прошлое, а заодно и память, боль утраты и чувство вины.

.

Особое к себе отношение он почувствовал сразу, едва спустившись с трапа космолёта. Сложно не заметить, если тебя единственного выволокли из толпы, избили и бросили в карцер. Все тело болело, а раны кровоточили и саднили. Тюремщики оказались профи. Они буднично делали свою работу, методично вытряхивая из него душу и желание жить, пока он не отключился.

К вечеру в карцер пришёл тюремный врач. В отличие от сопровождавших его головорезов, он показался заботливым и даже слегка любезным.

– Как вы себя чувствуете, молодой человек? – участливо спросил он, ослепляя Егора светом портативного фонарика.

– Бывало и лучше, – честно ответил он.

– Понятно.

Быстрым, едва уловимым движением врач сделал ему укол и вытащил шприц. Тело сразу обмякло и сознание, плавно размывая реальность, стало медленно её покидать.

– Забирайте в медицинский отсек, – скомандовал врач охранникам. И добавил:

– В палату для буйных.

Судя по ощущениям, волокли его недолго, словно больница была филиалом карцера. Или, наоборот.

– Непонятно, чего до меня докопались? Поводов вроде бы не давал. Может здесь так развлекаются? Или решили наказать в назидание остальным? – недоумевал Егор, не в силах сопротивляться.

Охранники притащили его в какую-то сумрачную комнату и уложили в некое подобие медицинской капсулы, зафиксировав ему руки и ноги. Прозрачная крышка плавно захлопнулась, и капсула приняла вертикальное положение.

Следом подошёл врач, улыбаясь и довольно потирая руки. Не переставая усмехаться, он достал телефон и кому-то позвонил.

– Дело сделано. Он ваш, – сообщил врач и, с удовлетворением услышав ответ, сразу включил капсулу.

– Спи, придурок. Выспишься на всю жизнь, – и помахал рукой. Спустя мгновенье его самодовольная улыбка исчезла, грязным пятном расплывшись на фоне белой больничной стены.

.

– Принято. Сегодня вам переведут оставшуюся половину.

Он ждал этого звонка. Неделя показалась ему вечностью. И вот теперь, когда задуманное свершилось, можно было вздохнуть спокойно. Странно, но месть не принесла ему облегчение, и он по-прежнему оставался один на один со своим горем.

Ольга была его единственной дочерью, долгожданной и потому беззаветно любимой. В молодости он ожидаемо мечтал о сыне – наследнике своего внушительного состояния, но Ольга, став папиной дочкой, с лихвой компенсировала его мечты. Она подарила ему столько любви и нежности, что он ни разу не пожалел, что стал отцом дочери, а не сына.

Теперь, когда Ольги не стало, он умер вместе с ней. Жизнь потеряла всякий смысл, который он даже не пытался искать. Осталась единственная цель – отомстить, выплеснуть на виновника свою боль и ненависть.

Месть не терпит суеты. Можно было бы организовать убийство, с его деньгами и связями сделать это несложно. Но это слишком легко для него, и слишком просто для Ольгиного убийцы.

План был такой. В каждой тюрьме находились капсулы гибернации для особо буйных заключенных. Связывать и держать негодяев взаперти перестали уже давно решив, что проще и дешевле накачать препаратами и на время усыпить. Как правило, одной-двух недель такой процедуры было достаточно, чтобы вразумить самого тупого агрессора. Тем более, что заключение в капсулу из тюремного срока не вычиталось, а наоборот – прибавлялось, за плохое поведение и лишние хлопоты.

– Пусть он потеряет все, что ему дорого. Также, как и я.

И договорился усыпить Егора на 100 лет.

.

Память вернулась неожиданно быстро. Он вспомнил всё, даже мерзкую ухмылку доктора. Боль утраты вновь закровоточила с прежней силой. Под издевки охранников он вывалился из капсулы на холодный кафель пола. Тело отказывалось слушаться и сильно мутило.

– Сколько... меня... здесь... продержали? – спросил Егор, с трудом поднимаясь. В комнату вошёл врач, непохожий на первого, но с такой же отвратительно-слащавой улыбкой.

– Проваливай, – прикрикнул вошедший, швырнув ему одежду. – Через час вылет. Полетишь на Землю бесплатно, первым классом.

Егор попытался что-то возразить, но получил удар дубинкой и замолчал. Ещё раз спрашивать почему его отправляют назад, не дав отбыть срок, он не стал. Есть места, где следует побольше слушать и поменьше говорить, а лучше вообще молчать – целее будешь. Это он уяснил чётко.

«Первый класс» оказался обычной камерой, в которой ему предстояло лететь одному. Охрана захлопнула решётку и больше не появлялась. Впрочем, в этом не было особой необходимости – полёт длился недолго, по ощущениям всего пару часов. Он даже решил, что рейс прервали и его вернули назад отбывать срок. Но нет, двери распахнулись и он, уже никем не понукаемый, как свободный человек вышел под сводчатый купол Лунной базы. Короткая пересадка, и вот уже Земля распахнула ему свои объятья зелёными просторами и бездонно-голубым небом.

– Господи, как хорошо!

Егор вдохнул полной грудью терпкие земные ароматы. После стерильной Луны здешний воздух казался живым и пьянил своей свободой. Всё вокруг: ветер, дождь, солнце, небо, трава – казалось ему родным, словно весь мир принадлежал ему, а он – миру. Ностальгия по дому, подспудно довлевшая над ним всё это время, отступила, защемив сердце и перехватив дыхание. Наконец он возвратился туда, куда каждый рано или поздно мечтает вернуться. Родина одна на всех и у каждого она своя.

Но возвращение блудного сына не состоялось, родительский дом оказался пуст и заброшен. Судя по слою пыли и прошлогодней листве, в нём давно уже никто не жил. Егор несколько раз обошёл дом вокруг. Здесь почти ничего не изменилось. Старый коттеджный посёлок время, похоже, забыло, предпочитая беспечные ритмы и молодость городов. Побродив вокруг и посидев на знакомых с детства качелях, не встретив знакомых, Егор отправился в центр. Нужно было узнать, куда подевались родители и как их можно найти.

Стойку с приметной буквой «i» сверху он заметил издали. Это оказалось несложно – людей и машин в центре было на удивление мало.

– Информация о близких родственниках, – произнёс он, подойдя к стойке, и незамедлительно получил ответ. Точнее, вопрос:

– Вам официальный документ или так просто, из любопытства интересуетесь?
Егор опешил от такой фамильярности. Похоже искусственный интеллект был сегодня явно не в духе, раз смог позволить себе подобную выходку.

– Официальный, в письменном виде и побыстрее, – осадил его Егор. Хорошо ещё, что удостоверение личности с него не потребовал. Впрочем, его преступная физиономия уже наверняка везде засветилась во всех базах данных.

Поняв, что его опустили до уровня принтера, ИИ замолчал, но справку, тем не менее, выдал. Напечатанный на прозрачном пластике список оказался на удивление длинным.

– А я и не подозревал, что у меня столько родственников, – задумался Егор, бегло просматривая таблицу с данными. Помимо ФИО, даты рождения и адреса напротив каждой фамилии стоял статус – латинские буквы A или D.

– В России живём, а буквы латинские пишем, словно своих не хватает, – буркнул он, но ребус разгадал сразу. «А» означало Alive, то есть живой, а «D», соответственно, Ded – умерший.

Напротив фамилии родителей стоял прочерк.

.

Аэробус плавно скользил вдоль площадей и улиц, но Егору было не до городских красот. Волнуясь и переживая за родителей, он закрылся от мира, а мозг принялся заботливо развлекать его, старательно избегая неприятных мыслей. Сейчас он предложил поиграть словами и смыслами:

– Интересно получается. У американцев жизнь заключена между буквами A и D. То есть они живут в ADу, но сами об этом не подозревают. Ад у них называется по-другому. А мы, русские живём от Ж к М, от живого к мёртвому. Это печально, хотя и многое объясняет.

Знакомая с детства аббревиатура М/Ж оптимизма не добавила, зато ожидаемо настроила на философский лад. Сразу захотелось выпить, закусить и излить кому-то душу. Желательно, конечно, человеку, а не роботу. Он вспомнил, как ИИ не смог объяснить прочерки в справке и зачем-то отправил его в Институт геронтологии, куда он сейчас и направлялся.

Выехав загород, аэробус вдоволь покружил по окрестным лесам и наконец остановился возле высокого серого здания с вывеской «ИГРА» – Института Геронтологии РА. Строение выглядело солидно, в отличие от названия. Непонятно, что означали эти две загадочные буквы РА. Это могло быть что угодно: Российская Армия, Ревматоидный Артрит или что-то ещё, не менее экзотичное.

Вселенная, словно услышав его запрос, прислала ему навстречу не робота, а миловидную девушку в больших очках. Когда она их поправляла, то очень мило морщила симпатичный носик.

– Предъявите ваши документы, – попросила она едва Егор объяснил цель своего визита. Её уверенный голос явно не сочетался с хрупкой внешностью. Паспорт подвергся тщательному осмотру, слово это был не стандартный кусок пластика, а средневековая реликвия. Когда формальности были улажены, Сола – а именно так звали девушку – рассказала следующее.

Каким-то образом выяснив, что их сын вернётся нескоро, родители решились на рискованный эксперимент. Институт набирал группу добровольцев для тестирования новейшей, полностью автономной капсулы гиперсна. Тесты планировались длительные и, следовательно, довольно опасные. Поскольку чем дольше гиперсон, тем выше вероятность не проснуться. Они об этом знали, но всё равно согласились. Это был их единственный шанс вновь увидеть сына.

– А когда они проснутся?

– Сложно сказать, капсула автономна, а таймер устанавливается изнутри. Отключать капсулу принудительно довольно рискованно, слишком много прошло времени. Внешнее воздействие приведёт к непредсказуемым последствиям, – девушка сочувственно посмотрела на Егора.

Выждав паузу, она протянула ему какие-то бумаги:

– Подпишите, пожалуйста, здесь и здесь.

– Что это? – поинтересовался Егор.

– Добровольцы получают вознаграждение. За годы эксперимента накопилась изрядная сумма и, согласно воле ваших родителей, их деньги предназначены вам.

– Узнаю родителей, – с благодарностью подумал Егор. – Всё предусмотрели и обо всём позаботились.

– Я могу их увидеть? – спросил он без особой надежды.

– Это против правил, но я попробую что-нибудь сделать. Свои контакты я вам уже направила.

– А вы хорошо сохранились, в вашем-то возрасте, – сказала ему девушка напоследок. Причём совершенно искренне, без кокетства и желания понравится. – Обращайтесь, есть что-то потребуется.

И покраснела.

.

Сола напомнила ему Ольгу, хотя и выглядела её полной противоположностью. Нечто неуловимое, видимое не глазом, но сердцем, делало их похожими. Искренность, глубину, благородство, внутреннюю красоту и силу можно лишь почувствовать. И навсегда сохранить в своём сердце.

Ольги ему не хватало, но ужаснее самой потери было чувство собственной вины. Он был готов к любому наказанию, ведь никто не в силах наказать его сильней, чем он наказал себя сам. И продолжал наказывать, терзая и бесконечно обвиняя себя в случившемся.

В одну из бессонных ночей после похорон, в полузабытьи, переходящем в бред, ему явилась Ольга – неземная, грустная и по-прежнему любящая. Она была равнодушна к поэзии, но той безумной ночью прочитала стихи, которые навсегда запечатлелись в его сердце:

Меня зовёшь,
Но мне туда не надо.
Мне проще здесь,
Мне не нужна награда
Твоя.
И дней моих печаль
Уже не будет мне напоминать
Тебя,
Твои глаза
И наши встречи.
Этот сон
Я буду вспоминать
Не здесь.
А где – не знаю.
Может
Твои глаза напомнит лес,
Улыбку – поле,
Море – грудь.
Всё реже вспоминаю путь
К тебе, себе
И Богу.

Той ночью он почувствовал, что Ольга не винит его и даже наоборот – жалеет. Она любила и унесла любовь с собой, оставив ему страдания и боль утраты. Так получилось.

– Ничего, я сильный. Справлюсь, – убеждал себя он. С правильной интонацией аффирмация получалась вполне достойная, но помогала не всегда.

Егор вернулся в реальность, когда институт скрылся за изгибом леса. Он давно не был на природе, предпочитая наблюдать на ней из окна авто. Ходить пешком ему даже понравилось: полезно для здоровья и хорошо думается.

Но невозможно бесконечно пребывать в плену мыслей, вновь и вновь тасуя колоду собственных страхов. Рано или поздно мир найдет способы напомнить о себе. Обнаглевшим искусственным интеллектом. Странным намеком на возраст. Одеждой, автомобилями, архитектурой – всем, чем возможно, лишь бы указать Егору, что он здесь лишний.

– А какое сегодня число?

Критическая масса больших и мелких нестыковок наконец взорвалась искренним недоумением. Смутное предчувствие переросло в тревогу, и в поисках ответа он остановился и растерянно огляделся по сторонам. Рядом никого не оказалось и спросить было некого.

– Впрочем, какая разница...

Он попытался думать о другом, но без особого успеха. Мысль прицепилась к уму, словно репейник к штанам. Чем дальше он отгонял любопытство, тем любопытнее ему становилось.

– И всё-таки какой сейчас год?

Можно было вернуться в Институт, но отрывать Солу от дел и выставлять себя идиотом ему не хотелось. Свои проблемы он привык решать сам. Теперь, когда судьба родителей прояснилась, спешить было некуда и можно спокойно разобраться в себе и своей теперешней жизни.

– Вернусь в город и найду друзей. Наверняка кто-то сейчас в городе, – решил он, запрыгивая в подошедший аэробус. Его товарищи, как люди современные, подолгу на одном месте не засиживались. Он и сам был такой.

Егор мысленно перебрал в голове знакомых решая, к кому поехать первому. Он нуждался не столько в пище и крове, сколько в домашнем уюте и задушевном разговоре. Чтобы напоили чаем, выслушали и не учили жить. Для этого и нужны друзья.

– Завалюсь в гости без приглашения, – мечтанул он. – Список с адресами возьму у ИИ. Так, на всякий случай, чтобы... Стоп!

Как же он сразу не догадался! В справке о родственниках, которая лежала у него в кармане, наверняка указана дата выдачи. Он проверил карманы. Тёплый лист пластика скользнул в руку, пообещав разгадку.

.

Оставшуюся часть дня Егор свыкался с мыслью, что ему 130 и он живёт в следующем веке. Время не вернёшь и прошлое осталось в прошлом. Он остался один, без любимой, родителей и друзей. Поверить в это было сложно, а принять – невозможно. Прошедшее воспринималось как ночной кошмар, ужасное недоразумение, которое вот-вот закончится. Морок развеется, он проснётся и всё вернётся на круги своя.

– Одинокий волк, – как часто он себя называл. Уверенный, красивый, умный, сильный и одинокий – эта метафора ему сразу понравилась как образ его представления о себе. Но сейчас, в тоскливых тисках одиночества стало очевидно, что умным он становился в беседах с друзьями, красота отражалась в глазах любимой, а уверенность давали родители, готовые в любой момент прийти на помощь. Волк убежал выть на Луну, а одиночество осталось. И теперь с этим придётся как-то жить.

«Будущее» мало отличалось от его прежнего, уже привычного настоящего. Жизнь стала более комфортной, но за комфорт приходилось платить. Медицина излечила почти всё, но возникали новые болезни, шаг за шагом отвоёвывая это самое «почти». Техника творила чудеса, но счастья от этого больше не становилось. Люди и раньше жили, не понимая смысл жизни, не нашли его и теперь.

Егор не оказался исключением. Новомодные гаджеты быстро наскучили и его жизнь превратилась в бесконечную череду однообразных, будто написанных под копирку дней и ночей. В один из таких дней, запрокинув голову, глядя в пронзительно голубое небо, он внезапно ощутил в себе огромную вселенскую пустоту. Она оказалась настолько бездонной, что неё не смогло бы заполнить ничто из того, чем он дорожил прежде: деньги, бизнес, путешествия, покупки – ничего. Все эти большие и мелкие радости, за которыми он охотился всю жизнь, оказались фикцией. Они проникали сквозь него, как вода сквозь сито, подолгу не задерживаясь, и оставляли лишь горькое послевкусие впустую потраченного времени. А что-то действительное важное, чего он не замечал в силу своей душевной дальнозоркости, неизменно ускользало.

Он словно проживал не свою, а чужую жизнь, полученную взаймы. Откладывал, ждал, надеялся, что наступит завтра, и он наконец начнёт жить своей собственной, настоящей жизнью. Но, приходило завтра, потом послезавтра, и всё оставалось по-прежнему.

И тогда он понял три простых, но неочевидных истины. Человек рождён для любви. Само по себе ничего не изменится. Наполнить себя любовью сможет только он сам. Едва дождавшись следующего утра, Егор вновь переступил порог Института геронтологии.

– Я решил уйти в гиперсон, – сообщил он своё решение Соле. – Мне нужны родители, а я нужен им. Оставленных ими денег будет достаточно?

Денег хватило с избытком, поскольку за прошедший век технологии существенно удешевились. Гиперсон требовал подготовки, и следующие несколько дней промелькнули незаметно, словно судьба переключила их на ускоренную перемотку. И вот уже все дела сделаны, поручения розданы, тесты пройдены, деньги заплачены и остался крайний день, чтобы отдохнуть, собраться с мыслями и проститься с настоящим.

А поскольку настоящего у Егора не было, он решил посвятить этот день прошлому и будущему: посетить могилу Ольги и увидеться с родителями.

.

Так случилось, что Ольгу похоронили без него. О дате похорон ему по понятным причинам не сообщили. А когда он узнал, то сразу бросился к ней. Тогда от безумия его спасли родители, буквально вырвав из могилы, изрытой скрюченными от холода и боли пальцами. Потом трое суток они не отходили от него ни на шаг, пока боль не сменилась апатией.

Даже сейчас, спустя годы, он шёл по кладбищу под аккомпанемент бешено бьющегося сердца. Он жив, а значит боль никуда не ушла. Она затаилась в где-то глубине, заставляя болезненно вздрагивать, каждый раз услышав в толпе имя Ольга.

Живые порой завидуют мёртвым, но точно не на кладбище. Ничто не заставляет полюбить жизнь так, как дыхание смерти. Заглянув за черту безвременья, приподняв покрывало вечности, сложно отрицать тщетность бытия. Любые, даже самые важные дела и заботы тут теряют важность, опускаясь до уровня суеты и рутины.

– Чем дольше живёшь, тем больше поводов для грусти.

Могила Ольги произвела на Егора тягостное впечатление. Даже в окружении щебетания птиц, лесных ароматов и хоровода пробивающихся сквозь листву солнечных зайчиков. За прошедший век памятник поблёк и покосился, а разросшийся вокруг кустарник перечеркнул его былую красоту.

– Внуки о нас, возможно, ещё будут вспоминать, а потом... конец... вечное забвение. Никто уже и не вспомнит, что жил когда-то на свете Егор, радовался, печалился, влюблялся и стоял вот так, как сейчас, в слезах у могилы любимой.

– Всё реже вспоминаю путь / К тебе, себе / И Богу, – вспомнилось Ольгино стихотворение. – Увы, всё реже...

Путь к родителям указала ему Сола. «Сектор 37» располагался за высоким 6-метровым забором и охранялся по высшему разряду. Егор приготовился к распросам и длительной процедуре досмотра, но сотрудник пропускного пункта, лишь мельком взглянув на документы, пропустил его внутрь. Похоже безопасность пациентов обеспечивалась чем-то более серьёзным, чем этот зевающий от скуки охранник.

Выйдя из проходной, Егор замер, поражённый размахом раскинувшегося перед ним техногенного пейзажа. На зелёной лужайке размером в несколько футбольных полей, в окружении березняка из земли вырастали сотни, тысячи серебристых, сверкающих на солнце цилиндрических капсул. Подсвечиваемые изнутри зелёным светом, в лучах полуденного солнца они отливали изумрудом. Ровными шеренгами капсулы напоминали когорту боевых роботов, забытых и брошенных здесь когда-то своим неведомым хозяином. Зрелище величественное и завораживающее одновременно.

– Тихо, как на кладбище, – подумал он. – Даже птицы не летают.

– Здравствуй, мил человек. С чем пожаловал? – послышался за спиной чей-то бодрый голос. Сзади, словно из-под земли вырос коренастый дед с бородой, шикарными усами и с допотопной метлой.

– Здравствуйте. Подскажите, как можно разыскать родителей? – поздоровался Егор и мысленно усмехнулся:

– Ну куда ж на кладбище без сторожа!

– Поди ж найди их теперь, – горестно вздохнул дед, сочувственно поглядывая в его сторону, – засеяли поле людьми. Эх, помяни моё слово, лет через сто вся планета будет утыкана этими железками. Оно и понятно, каждый на лучшее надеется. Дескать тут счастья нет, так в будущем поищу. Но, конечно, может и так... Вот только никто покудова не нашёл. Может не там ищут? А, мил человек?

Вопрос был явно риторический. Видимо все сторожа немного философы – профессия к тому обязывает. К тому же дед явно не был сторонником технического прогресса.

– Ну, да ладно. Ты номера капсул-то знаешь? Фамилия у родителей какая?

Егор протянул ему пропуск.

– Так, так..., – дед деловито осмотрел документ и, как заправский колдун, принялся делать в воздухе пассы, словно отгоняя от себя воображаемых мух. – Всё, готово.
А дед оказался не так прост. Две капсулы в ближнем углу сменили подсветку с зелёной на жёлтую.

– Мои, – с теплотой подумал Егор. От предстоящей встречи защемило сердце.

Семья – дело святое. Он это понимал, но о своей собственной семье пока не задумывался. Во-первых, не с кем, да и желания особого пока не возникало.

– Не хочешь неблагодарности – заведи себе собаку, – то ли в шутку, то ли всерьёз посоветовал ему один умудрённый опытом товарищ, тем не менее весьма плодовитый и многократно женатый.

Проходя мимо капсул, он невольно вглядывался в лица находящихся внутри людей. Мужчины и женщины, пожилые и молодые, всякие – все такие разные, но у каждого своя судьба и веская причина спрятаться от настоящего. Скоро и он встанет рядом с ними в длинную шеренгу перебежчиков прошлого.

Гибернация остановила старение, и родители выглядели так, будто они расстались только вчера. Мама улыбалась во сне, а папа выглядел строгим, как обычно. Егор постоял, прижавшись щекой к тёплому пластику капсул, впитавших, казалось, любовь и доброту родителей.

– До встречи, – прошептал он и, развернувшись, быстрым шагом направился к выходу.

.

Этим вечером он не мог оставаться один, настолько оглушительным стало одиночество. Перед уходом в будущее ему нестерпимо захотелось посидеть в тишине и помолчать с кем-то рядом. Неважно с кем, только бы не оставаться один на один с одиночеством, лишь бы чувствовать живое тепло и слышать чьё-то дыхание.

Он не знал никого, кроме Солы, а знакомиться не имело смысла. Слишком недолгим получится такое знакомство. Конечно, можно затеряться в толпе посетителей какого-нибудь бара, но это вряд ли поможет. Чужое веселье и пустые разговоры лишь усугубят чувство одиночества, издевательски демонстрируя его ненужность этому миру.

На предложение вместе провести вечер девушка согласилась сразу, без колебаний и женских штучек. Они встретились в небольшом ретро-кафе у центрального парка. Здесь до сих пор подавали кофе – настоящий, в зёрнах. Запах чувствовался сразу, при входе, по тонкому аромату, пропитавшему каждый уголок этого уютного кафе. Молодёжь сюда не особо стремилась, в отличие от пожилых пар, мило отдыхавших в атмосфере собственной молодости. Тихо играла музыка. Мужской баритон пел о чём-то по-французски проникновенно. Всё вокруг создавало ауру романтики и подзабытого, совершенно непрактичного нынче шарма.

– Люблю здесь бывать, – сказала Сола, отламывая миниатюрной ложечкой кусочек торта. – Тут тихо и очень мило. Можно помечтать. А ещё мне не нравится, когда еда приносит эстетическое удовольствие.

У неё хватило такта не спрашивать зачем Егор её пригласил. Непостижимым для мужчин образом она уловила, точнее – почувствовала его нынешнее состояние. Они были едва знакомы, и Сола не решилась обидеть его жалостью или просто обнять. Как бы ей самой этого не хотелось. Она старалась по-женски непринуждённо отвлечь его разговорами о всякой разной ерунде, и у неё это почти получилось.

Егор молча слушал, поддакивая и едва вникая в смысл сказанного, умиротворённый одним её присутствием. Он не замечал ничего вокруг, ему вполне хватало сияющих глаз Солы. Они, как Адам и Ева, были одни в их волшебном мире, и всё расцветало вокруг, стоило им оказаться вместе. В раю не было других женщин, кроме Евы, но Адам не стал из-за этого её меньше любить.

Сола отпила капучино, едва заметно испачкав пенкой уголки губ. Белая с голубыми узорами чашка дымящегося кофе замерла в воздухе, подчеркивая изящество её руки. Вновь тихо заиграла музыка и седовласый джентльмен за соседним пригласил свою спутницу на танец. Глядя друг другу в глаза, они медленно закружились под лирическое адажио и перенеслись в свой, посеребрённый сединой мир.

Это выглядело настолько трогательно, что Егор не удержался и осторожно, кончиками пальцев коснулся руки Солы. Она поняла его без слов, и они ещё долго танцевали под французский шансон и внимательные, порой даже чрезмерно, взгляды стариков и старушек.

.

Этой ночью Егор почти не спал. Он лежал и смотрел на белый, словно чистый лист бумаги, потолок, вспоминал прошлое и думал о будущем.

– Будущее, оно какое? Увижусь ли с родителями? А если нет? Попытаюсь ещё раз? Или останусь там, в будущем? А чем мне там заниматься?

Вопросы не заканчивались, они возникали ниоткуда и, надоедливо покружив, исчезали в никуда. Через некоторое время они стали повторяться, словно у того, кто их задавал, закончилась фантазия. Ответов на них не было и быть не могло, а значит этот унылый бубнёж в голове не что иное, как проявление его же собственной неуверенности в принятом решении.

– Ты хорошо подумал? Ты уверен? Тебе нужен этот гиперсон?

Это было уже слишком. Трусом он никогда не был, не будет им и теперь, на второй сотне лет. Сомневаться нужно было раньше, а когда решение принято, нужно действовать. Не выдержав такого решительного напора, сомнения отступили, дав Егору возможность немного поспать.

– У тебя усталый вид, – заметила Сола утром, перед посадкой в капсулу. Впрочем, она и сама выглядела не очень, хотя и не так плохо, как Егор.

– Всё-таки она на сто лет моложе, – мысленно пошутил Егор и бодро ответил:

– Ничего, в капсуле отосплюсь.

– Ты не передумал? – осторожно спросила Сола, прикрепляя к нему датчики.

– Нет, – быстро ответил Егор, словно боясь передумать. И тут же устыдился своей поспешности.

– Тогда желаю удачи, – подчёркнуто бодро попрощалась Сола. Получилось у неё не очень. Вместо утвердительной интонации кончик фразы повис в воздухе, затрепетав, словно осенний лист.

Стараясь не смотреть в его сторону, она нажала несколько клавиш, и крышка капсулы плавно закрылась. Посторонние звуки исчезли, оставив Егора наедине с гулким биением сердца. Повисла пауза. Капсула словно раздумывала, стоит ли ей включаться. После капризов искусственного интеллекта Егор ожидал услышать что угодно, типа «Я сейчас занята, зайдите завтра» или «А оно вам надо?»

Но опасения были напрасны. Перед глазами вспыхнула голограмма с цифрой 60, щёлкнул таймер и включился обратный отсчёт. Капсула была готова, окончательно переложив на человека ответственность за его судьбу. Всего минута – миг до прыжка через бездну – как шанс передумать и оставить свою жизнь в покое.

– Ну вот и всё...

55...

– Как медленно тянется время, - подумал Егор, заметно волнуясь от томительного ожидания. Наступило безвременье. Таймер щёлкал и его звук проникал в мозг, словно капли при средневековой пытке.

34...

– Прощание получилось каким-то скомканным, – он вспомнил Солу, коря себя за излишнюю поспешность. – Жаль. Вчерашний вечер получился просто супер.

На пике переживаний свидание с Солой запечатлелось не целиком, а фрагментарно, яркими вспышками впечатлений: встреча – запах кофе – глаза Солы – первое прикосновение – танец. Всё остальное: разговоры, посетители, еда, интерьер напоминало какой-то фон, бледную декорацию их встречи.

Смысл слов Солы, сказанных то ли в шутку, то ли всерьёз, начинал доходить до него только сейчас:

– Время огромно, как пустыня. В его песках легко заблудиться. Можно бесконечно скользить по дюнам столетий и никогда не встретиться. Это всё равно, что расчёсывать волосы. Расчёска и волосы всегда рядом, но никогда не пересекутся.

21...

Им было хорошо вместе, это очевидно. А любовь... Любовь бывает разная, это Егор уяснил чётко. Чужую любовь принимаешь как дар, позволяя любить себя. Тебе преподносят огромный каравай, а ты милостиво отламываешь маленький кусочек, макаешь его в соль и брезгливо морщишься, если тот оказался пересоленным. Чужая любовь хороша, если она вызывает любовь ответную.

– Нет, я хочу полюбить сам.

13...

– А что тебе мешает? – вопрос вспыхнул внезапно, разогнав рой жужжащих в голове мыслей. – Только не ври самому себе.

– Действительно, а что мне мешает любить?

Жаль, что он не спросил об этом раньше. Видимо вопрос возникает, когда ты готов почувствовать на него ответ. Именно почувствовать, потому что умом понять его невозможно. С кристальной ясностью Егор осознал, что любви мешает он сам. Своими страхами, эгоизмом, детскими обидами, которые он бережно собирал и хранил всю свою жизнь.

Он сам мешал себе жить и это следует немедленно прекратить.

8...

– Как остановить капсулу? Спокойно, время ещё есть. Думай, ты же читал инструкцию,
– Егор судорожно принялся вспоминать то, от чего когда-то отмахнулся. Русские вообще редко читают инструкции – так интереснее жить.

– Там какая-то простая аббревиатура аварийного отключения, – в панике мозг включил максимальные обороты. – Вспомнил! BRB. Я ещё тогда посмеялся: Be Right Back означает «сейчас вернусь». На что Сола заметила, что это не смешно, а BRB означает...

1...

– BRB означает... BRB означает... Big Red Button – Большая Красная Кнопка.

Он протянул руку, но было уже поздно. С предательским шипением в капсулу ворвался газ забвения, отправив Егора по назначению. Слово «капсула» женского рода. Не так просто вырваться из её крепких электронно-механических объятий.

.

Дождь лил всю ночь и закончился лишь утром. Выглянуло солнце, прогнав утренний туман прочь. К полудню лес прочти просох, не утратив ощущение сырости, запахи прелой листвы и хвои.

Соле нравилась осень. Она любила все времена года, но осень пленила её красотой и неспешной величавостью. Неспроста издревле её именовали Царицей. Яркий румянец клёнов, изящество полуобнажённых берёз, вечная красота соснового бора – много интересного таит в себе осенний лес. Главное потеплее одеться и не промочить ноги.

– Мама, мама, посмотри, что я нашёл.

Прямиком к ней, перепрыгивая через пеньки и валежник, подбежал сын. В руке он держал крепкий, образцово-показательный подосиновик, с жёлтым ольховым листом на тёмно-оранжевой шляпке.

– Как он называется? Он съедобный?

– Давай спросим папу, – Сола огляделась по сторонам. Она уже начинала волноваться. Муж с дочкой куда-то запропастились.

– Давай позовём их гулён. Три, четыре, – и первой крикнула, – Ау!

Дружный крик взлетел, покружил над лесом и скрылся за ближайшей рощей.

– Идём, идём, – из-за ближайшего кустарника раздался голос мужа. Отогнув палкой мокрые от дождя ветки, они с дочкой вышли на поляну.

– Мы тут по лужам наперегонки побегали и немного испачкались, – подойдя, виновато сообщил он. Они были похожи на двух перепачканных медвежат.

– Мамочка, я победила, – победно сообщила дочка. Она крепко держала папу за руку и была счастли-и-и-вая...

– Хороши, – с напускной строгостью посмотрела на них Сола и демонстративно нахмурила брови. – А ну-ка, замарашки, марш домой. Мыться, бриться и обедать. Вечером у нас гости...

Дети с визгом бросились врассыпную.

– Ты помнишь мои слова? – спросила она, когда дети убежали и они остались вдвоём с мужем. – Которые я сказала...

– ... после того, как выдернула вилку из розетки и вытащила меня из капсулы?

– Да.

– Конечно помню, – Егор улыбнулся и обнял Солу. – Ты сказала: «Первым у нас родится мальчик...»