Странная женщина

  Она    жила  в  селе   особняком  тихо,  незаметно,  никого  не докучая.
 Вела  свою  спокойную  крестьянскую  жизнь,  постоянно  была  в  работе.
Периодически   мелькала  перед  глазами  сельчан:  то  пробежит  вдоль  села  по  каким-то  своим  делам,  а  то  вдруг  огромную  вязанку  бурьяна  тащит  на  спине,  из-под  горки,  сгорбившись  в  три  погибели,  целыми  днями,  согнувшись, что-то  делает  на  своём  огороде.  Всегда  была  на  виду  и  постоянно  в  работе,  в  движении.
Частенько   сельчане  останавливались  около  её  дома,  здоровались,  иногда  подолгу  разговаривали,  о  чём - нибудь  своём  жизненном,  женском.
Но  вот  когда  её  не  стало,  сельские  жители  сразу  же  заволновались,  почувствовали   её  отсутствие.  Жила  она  рядом  в  селе,  со  всеми  вместе, кажется,  целый  век,  и  вот  когда  её  не  стало,  людям  показалось,  что  стало  грустно  и  пусто  на  душе.
Увезли  её  из  села,  когда  ей  стало  очень  плохо.    Из  сельской  больницы    отправили в  районную,  а  из  районной  - то ли  в  дом  престарелых,  то  ли  ещё  куда.   Так  говорили  те,  кто  с  ней  был  в   близких  отношениях.  Но  в  село  она уже    не  вернулась. Эти  её  близкие,  знакомые  и  растащили  по  себе  всю   живность,  которую   она  держала,   и  домашнюю  утварь.
А  сколько  ей  было  на  самом  деле  лет,  так  никто и не  знал. Ради  шутки  иногда  спрашивали:
 «Баб  Васют,  а  сколько  Вам  лет?»  «Восемнадцать», -  отвечала  всегда,  ухмыляясь.  Никогда  не  выдавала  свой  возраст.  А  может  даже  она  и  сама  не  знала,  сколько  в  самом  деле  ей  было  лет.
Когда  я  был  ещё  подростком,  она  тогда  уже  казалась  древней 
старухой.   И  я  уже  стал  давно  взрослым,  а  она  всё  в  одной  поре.
Вот  и  думай  и  гадай,  сколько  лет  этой  странной  женщине.
В  морщинках  её  лицо,  потрескавшиеся  от  работы  руки.  А  работать  она  умела  и  любила,  жадная  была  до  работы,  постоянно  возилась  на  своём  земельном   участке:  в  двадцать  соток земли:  капала,  сажала,  полола. И  главное - постоянно  одна,  редко  нуждалась  в  чьей-то  помощи. Хотя  сельчане  всегда  старались  ей  помочь:  вспахать  огород,  посадить  картошку,  а  так  всё  старалась  делать  своими  силами,  никого  не  просила,  имея  свой   инвентарь - лопату,  грабли,  косу,  топор,  молоток.    
Держала    много  домашней  живности:  овец,  кур,  свиней  и  обязательно  свиноматку.  Может,  поэтому  и  казалась  она  такой   древней.  Постоянной  одеждой   всегда  были  фуфайка, чёрная  длинная  юбка,  резиновые  сапоги  и  чёрный  платок. 
А  в  праздничные  дни  старую  фуфайку  меняла  на более - менее  приличную
 и  покрывала  голову  белым  полушалком - это  и  был  её  праздничный  наряд. 
В  сёлах  и  в  деревнях   в  те  годы  большинство  людей  так  и  одевались.
Всегда  были  заняты,  постоянно  какая-то  работа,  некогда  было 
наряжаться.  Все  весенне, летние и осенние  дни  была  заняты 
трудовой  деятельностью.
Недаром  ведь  говорится  в  народе - день  год  кормит.   
 Никого  из  близких,  родных  людей  в  селе  у  ней  не  было. 
  Ни  мужа,  ни  детей,  да  она  наверно  и  замуж - то никогда  не 
выходила.  Может,  раньше  по  молодости,  кто знает.
 Правда, в  Москве  жил  родной  брат,  вот  он  её  и  вытащил  из   
полуподвального  жилья  на  свет  Божий.
Все  свои  лучшие  молодые  годы  жизни  она  прожила  в  землянке,
в  такой  захудалой  избушке,  что  даже  и  представить  невозможно, как 
можно  жить  человеку  в  таком  подземелье  в  двадцатом  веке.
        В таких землянках  жили  люди в  дальние  времена  и  в  военные  годы.   
Основное  жилое  помещение  находилось  в  земле,  подобие  подвала,   
чуть  выше  уровня  земли  были  небольшие  прямоугольные  окошечки  и 
сразу  же - хилая  двухскатная  крыша,  сделанная  из  ракитовых  жердочек - прутиков  и  покрытая  соломой,  травой,  бурьяном,  короче,  тем,  что  попало  под  руку  и,  главное,  постоянно  протекающая  не  только  от  сильного  дождя,  но  и  весной,  когда  начинал  таять  снег.
  Как-то  в  мои  детские  годы  по  какой-то  надобности  мамка  зашла  к 
ней  в  землянку  и  меня  с  собой  взяла.  Это  было  весной,  то  ли
в   конце  марта,  то  ли  в  начале  апреля.  Уже  по - весеннему  прогревало 
ласковое  солнышко,  на  бугорках  стали  появляться  первые  проталинки.
Но  снега  ещё  кругом  было  много,  по  задворкам  стояли  огромные, 
за  зиму  утрамбованные  посеревшие  сугробы   и  по  утрам  ещё  морозец 
сковывал  небольшие  лужицы,  оттаявшие  в  дневное  время  под 
первыми  весенними  ласковыми  солнечными  лучами. 
Но  весна  есть  весна,  её  остановить  невозможно,  когда  она  взяла  разбег.   
Постепенно  оттаивала  земля  после  долгих  лютых  зимних  холодов. 
Особенно  это  чувствовалось  ближе  к  полудню.
Войдя  в  землянку,  мамка  сразу  же  присела 
на  угол  не  большой  скамейки,  стоявшей  с правой  стороны  у  стены,    рядом  с  небольшим  квадратным столиком.
А  я  остался  стоять  у  двери,  так  как  пройти  было  некуда.
С  левой  стороны  стояла  небольшая  русская  печь,  за  печью  сразу  же 
огромный  сундук,  за  сундуком, у  противоположной  стены, - что-то 
подобие  топчана,  это,  видимо,  и  была  её  ложе,  где  она 
проводила  в  одиночестве  свои  длиннющие  зимние  ночи.
На  сундуке  стояло  огромное,  прямоугольное,  железное  корыто.
  Крыша  видно,  протекала,  так  как  стены  были  мокрыми  и  по  стене, 
кое – где  ползли  дождевые  черви.  - Баб  Васют», - нарушил  я  молчание, - по  стене  ползёт  дождевой  червяк.
-  Да, да  червячки, - проговорила  она,  как  будто  так  должно  и  быть.   - - Земля  оттаивает,  всё  влажное  и  мокрое,  да  и  крыша  течёт,  вот  они  и  ползут. 
- Надо  бы  снег  с  крыши  сбросить,- сказала  мамка.
- Надо  бы,  Люба,   да  боязно,  полезешь - и  сама  провалишься,  не  дай  Бог,  поломаешься  вся.  Крыша  то  сделана  из  тонких  прутьев. Теперь  до  тёплых  деньков,  а  там  глядишь,  и  подсохнет, - проговорила   
она и  присела  к  столу  с  противоположной  стороны. 
- Пора  и  самой  перехватить  чего – нибудь,  бросить  в  желудок,  время  уже  давно  прошло,  скоро  обед,  а  у  меня  во  рту  ещё  макового  зерна  не 
было. Всё  это  возня   со  скотиной,  всех  надо  накормить,  напоить, 
а  сама  уж  потом,  как   придётся,  в  последнюю  очередь. Вы  уже,  наверное,  давно  постоловались,  к  обеду  готовитесь, а  я  вот  только  собираюсь.
Она  выбрала  в  ведерном  чугунке  три  крупных  картофелины,
сваренные  в  мундире,  видимо,  для  скота,  а  возможно,  и  для  себя, 
очистила,  положила  на  большую  металлическую  неглубокую тарелку  и 
каждую  картофелину  порезала  ножом  на  четыре  части,  затем    порезала 
большой  солёный  огурец,  на  колечки  и,  разорвав  одно  колечко  на  три 
дольки,  одну  положила  в  рот,  и  захрустела,  обнажая  ровные,  будто  бы 
подрезанные  под  один  размер,  белые  зубы. 
 - А  что  же  ты  такие  семенники - то  солишь?  - обратилась  к  ней  мамка, 
-  их  надо  обирать,  пока  они  ещё  молоденькие  и  не  очень  крупные.
- Да,  Люба,  портить  буду  огурцы, -  возразила  она  и  снова  захрустела  огурчиком.  А  я  смотрел  с  таким  удовольствием,  как  она  уплетала  аппетитно   свой  скудный  завтрак,  и  даже  у  меня  засочилась  во  рту   слюна  -  мне  тоже  захотелось  отведать  картошечки  с  солёным   огурчиком.  Потом  мы  все  вместе  вышли  на  улицу,  я  в  сторонке  наслаждался  ласковыми  лучами  весеннего  солнышка,  а  мамка  всё  ещё  некоторое  время  о  чём-то  говорила   с  бабой  Васютой.   
 С  тех  пор  я  больше  никогда    не  был  внутри  её  избушки.  Хотя  нет,  ещё  забегал  под  Рождество,  чтобы  рассказать  какую-то  побаску  и  получить  пятачок. Зимой,  когда  насыпало  очень  много  снега  и  горки  становились  огромными  и  многие  сельские  ребята,  да  и  мы  тоже  катались  с  этих  горок  на  самодельных  лыжах,  салазках,  на  ледянках,  а  иногда  и  на  лошадиных  санях,  баба  Васюта  постоянно  стояла  с  длинным  хлыстом  и  охраняла  свою  избушку, наводя  страх  на  всех  ребят.  Боялась, чтобы  никто  не  приближался  к  землянке  и  не  Дай  Бог    продавил  бы крышу.    А  землянки  и  не  было  видно,  она  была  полностью  занесена  снегом  и 
похожа  была  на  огромную  снежную  горку,  а  из-под  снежного  покрова 
торчала  только  чёрная  печная  труба. 
Но  однажды, то ли  это  было  до  полёта  Юрия  Алексеевича  Гагарина,  то ли после полёта,  по  весне  из  Москвыприехал  брат  бабы  Васюты,  нанял  плотников, закупил  строительный  материал  и  поставил  ей 
добротный   деревянный  дом  под  шиферной  крышей, с  огромной  русской 
печью,  с  большими  окнами,  украшенными   резными   наличниками,  как  и  положено  у  многих  людей.  Видимо  деньги  у  бабы  Васюты  были,  постоянно  держала  всякую  домашнюю  живность.   А  возможно  и  брат  добавил,  кто  знает, ведь  недаром  говорится  в  народе  -  чужая  душа  потёмки. Так  она  и  стала  жить  одна  в  таком  огромном  доме.
 Но  и  в  этом  огромном  доме  порядка  тоже    не  было,
возможно,  привыкла  она  жить  так, как  ей  нравилось, по- своему.
И  никто  не  имеет  права  за  это  её  осуждать.
Она  брала  в  дом,  особенно  в  зимние  холода,  живность - ягнята,  поросята...   
Как-то  поздней  осенью  приехали  мы  из  города,  на  выходные
дни,  к  своим  родителям - проведать, погостить, помочь  по  хозяйству -
перебрать  картошку,  отсортировать  крупную  отдельно, мелкую  для  скота  отдельно, на семена - ровненькие  клубни  один  к 
одному,  среднего  размера, также  в  отдельный  закром,- это  неприкосновенно, 
    так,  видимо,  заведено  было  нашими  предками. 
  А  если  попадалась  с  гнильцой, конечно  же,  её  отбрасывали  в  сторону, 
для  этого  она  и  лежала  две,  три  недели  в  сарае,  чтобы  можно  было 
определить, где  качественный  картофель, а  где  нет.
А  чтобы  отпраздновать  поздние  хлопоты и  завершить  осенний  сезон, 
решили  прикупить  у  бабы  Васюты  молоденького  барашка,  чтобы 
отведать  шашлычка  на  свежем  воздухе  да  ещё  и  рядом  со  своими 
родителями  и  близкими  родственниками - братьями,  невестками, 
племянниками, племянницами,  это  же  такое   удовольствие  получаешь,   
что  ещё  может  быть  лучшего, чем  когда  все  рядом,  это   ведь  не  только 
счастье,  это  просто  праздник.   
Не  часто  такое   происходит  в  нашей  земной  суетной  жизни. 
И  поэтому  родители  нашу  затею  поддержали  и  одобрили.
И  мы  отправились  к  дому  бабы  Васюты - я,  младшие  братья  Владимир, 
Сергей, Василий  и  мамка.
В  доме,  где  жила  баба  Васюта,  света  не  было,  хотя  на  улице  уже  было 
достаточно  темно.  Небо  затянуто  тяжёлыми  осенними  тучами. 
И  только  одно  окно  в  доме  едва  светилось,  будто  было 
задвинуто  тёмной  шторой,  хотя  на  окнах  у  неё
 никаких  штор  никогда  не  было. 
 Дверь  в  сенцы  была  не  заперта,  мы   постучали  в  дверь, 
но  ответа  не  последовало,  и  мы  вошли  в  дом.
В  нос  ударил  тяжёлый  запах,  как  будто  бы  вошли  не  в  дом  где 
должны  проживать  люди,  а  на  скотный  двор.
Поздоровавшись,  мы  остановились  около  двери.   В  углу  на  столе  стояла
керосиновая  семилинейная  лампа  с  нечищеным   чёрным  пузырём,  едва
освещая  огромное  помещение  дома,  вот  поэтому  и  окна  с  улицы  едва 
светились.   
- Зажгите  свет,- вдруг  послышался  голос  бабы 
Васюты, - там, на  стене,  около  двери,  выключатель. 
Небольшая  лампочка,  висевшая  под  самым    потолком,  сразу  же 
осветила  всё  помещение  огромного  дома.   У  входа,  с правой 
стороны,  стояла  большая  русская  печь,  на  которой  были  видны  следы 
ещё  давней  старой  побелки.  С  левой  стороны,  под  окнами  стояли  в 
ряд   три  стола,  засыпанные  какими-то  мучными  отходами.  По  столам  периодически   пробегали  мыши.   
- Баб  Васют, - обратилась  мамка, - а  что  у  тебя  мыши  бегают  по  столам?
- Да, да,  мои  мышки, - ответила  она  так  спокойно  и  безо  всякого волнения, как  будто  так  и  должно быть  и  ничего  здесь  страшного.
- Завела  бы  кошку,  и  не  одну,  как  жить  в  доме  с  этими  тварями,  даже  жутковато  становится, - продолжала  разговор  мамка.
В  доме  не  было   никаких  перегородок:  ни  спален, ни  кухни, было 
одно  огромное  помещение. 
Посередине  дома,  на  соломе,  лежала  внушительных  размеров  свиноматка,  несколько  беленьких  поросят  тормошили  её  живот. 
 А  рядом  стояла  сама  хозяйка,  в  длинной  чёрной  юбке  до  пят,  в 
фуфайке,  а  на  голове  тёмного  цвета  шаль. 
- Мы  пришли  к  тебе  с  просьбой, не  продашь  ли  ты  нам  барашка,  какого  покрупней,  ребятам  захотелось  свежего  мясца  отведать. 
Она  как-то  сразу  заёрзала  на  месте,  заволновалась.
- Да  я  вот  уже  собралась  было  отойти  ко  сну,  решила  немного  прогреться  и  сразу  под  тёпленький  Машкин  бочёк.
И, приподняв  свою  длинную  чёрную  юбку,  отошла  в  сторону.  Под  юбкой  на  полу  стояла  керосинка  с  тремя  горящими  фитилями.
Она  тут  же  подняла  её  с  пола  и  поставила  на  загнетку  русской  печи.
- В  молодые  годы,  бывалочи,  наработаешься  за  целый  день  и  всё  нипочём,  никакая  болезнь  не  брала.  Ляжешь  на  соломку,  прикроешься  постилкой,  и  спишь  пока  в  окнах  не  забрезжит  рассвет. А  теперь  только  керосинка  спасает, стоишь, стоишь, чтобы  согреться  хотя  бы  самую  малость,  но  не  получается,  мёрзну  и  мёрзну, всю  ночь  то  на  один  бок  повернёшься, то  на  другой, тут  болит, там  колет, ох, Господи  милосливый,  чижало  стало  жить,  видимо,  годы  наши  подошли  уходить  на  вечный  покой,  - проговорила  она  и  замолчала.
- Годы  действительно  подошли, - встряла  в  разговор  мамка,- ты  хотя  бы  дровишек  себе  подкупила, деньги - то  у  тебя  есть,  чего   скупиться - то,  и  протапливала  бы  печь  хотя  бы  раз  в  день.   Что  ж  ты  живёшь  в  таком  то  леднике,  здесь  не  только  пожилой  человек  зачахнет,  молодой  захиреет.
Баба  Васюта  в  ответ  не  проронила  ни  единого  слова, а  что  говорить - тут  и  так  всё  ясно.    Мы,  конечно,  были  в  шоке.  Всю  жизнь  держала  и  держит  скотину,  продавала  и  продаёт, а  деньги,  видимо,   клала  на  книжку,  не  понятно  для  чего.  Она  никогда  не  покупала  ни  дрова,  ни  уголь,  чтобы  как-то  обогревать  хотя  бы  немного  свой  огромный  дом. 
Русская  печь - она  хороша, 
когда  она  хорошо  прогрелась, а  чтобы  она 
стала  такой  необходима  большая  охапка  дров  и  плетушка  ведра  на  два
торфа,  вот  тогда  она  будет  греть  до  самого  утра  следующего  дня.
На  такой  прогретой  печке  можно  и  в  прохладном  доме  спать  комфортно,  да  ещё  и  под  тёплым  одеялом  до  самого  утра.
Пожилые  люди,  они  всегда  копят  и  хранят  всё  про  запас,  может,  от 
того,  что  прожили  тяжёлые  годы,  войны,  разруху.   Но  разве  можно  жить  в  ущерб  своему  здоровью?  зачем  тогда  и  жить?
Ни  семьи,  ни  детей,  ни  какой  родни - и  для  кого  деньги  копить?
Нам,  молодым,  жившим  в  другое  время,  видимо,  этого  не  понять.
Частенько  я  видел,  проходя  мимо  её  дома,  как  она  несла  на  спине,  сгорбившись,  огромную  вязанку  колючек,  репейника   и  всего,  что  попадало  под  руки  - ракитовые  сучья, какую-то   палку  или  дощечку,  короче,  всё,  что  прибивало  к  берегу  водой,  особенно  в  весенний  разлив.  И  всё  это  для  того,  чтобы   протопить  печь  и  сварить  еду  для  себя,  а  главное - для  скота.   Да  разве  можно  вязанкой  репейника  прогреть  русскую  печь?  Конечно  же,  нет.  И  поэтому  в  доме  всегда  было  холодно,  а  в  зимние  морозы -  особенно,  даже    замерзала  в  вёдрах  вода.  Зимы  тогда  были  долгими,  снежными  и    очень     морозными,  не  такими  сиротскими,  как  сейчас.  Вот  поэтому  она  и  загоняла  живность  в  дом  и  коротала  с  ней  длинные  зимние  ночи.  И  им  было  хорошо,  и  ей  с  ними  веселей  и  теплей.
Я  только  потом  понял,  зачем  она   периодически  вечерами  приходила  к  моим  родителям  и   очень  долго   сидела - видимо,  грелась.   И  только   когда  родители   начинали   укладываться  спать, она  прощалась  и  уходила.     Приходила  к  себе  домой  и  быстренько  ложилась  на  солому,  под  бочок  к    свиноматке.
Как-то  перед  Новым годом  мы  приехали  к  родителям  погостить,  пообщаться,  поздравить  с  Новым  годом.
И  пришла  вечерком  баба   Васюта,  родители  пригласили  её  попить  чайку 
вместе  с  нами.  Мамка  поставила  на  стол  привезённые  нами  конфеты  и 
печенье,  но  она  ни  до  чего  не  дотронулась, как  мы  её  не  просили.
- У  меня  есть  своё,  мне  только  кружечку  кипятка, - проговорила  она  и 
достала  из  кармана  своей  уже  несвежего  вида  фуфайки  застиранный,
непонятного   цвета  носовой  платок, в котором  лежал  небольшой  уже 
не  белого, а  сероватого  цвета  кусочек  сахара.   
Поскоблила  его  своим  ещё  оставшимся  боковым  зубом  и  стала   небольшими  глотками  отхлёбывать  кипяток  из  алюминиевой  кружки.  Выпив  одну  кружку, она  ещё  попросила  кипятка  и  снова  поскоблила    зубом  измученный  кусок  сахара.   Она,  видно,  уже  не  одно  ведро  воды  выпила  с  этим  кусочком  сахара. 
Я  даже  где-то  читал,  а  может  кто-то  рассказывал,  как  в  давние  времена  люди  привязывали  под  потолком  кусок  сахара  и,  глядя  на  него,  пили  чай,  да  ещё  с  удовольствием.   
Допив   очередную  кружку  кипятка, она  заворачивала  оставшийся   
непонятной  формы  кусок  сахара  в  носовой  платок  и  опускала   его  в 
карман  фуфайки.
- А  это  теперь  до  следующего  раза,- говорила  она  и,  поблагодарив  за   кипяток,  прощалась  и уходила.
Я  долго  ходил  под  впечатлением  от  всего   увиденного  и  услышанного.   И  пришёл  к  такому  выводу:  А  кто  её  заставляет   так   жить?  Ведь  она  сама  выбрала  себе  такой  образ   жизни.   
Возможно,  ей  нравилось  постоянно  вести  такой  образ  жизни, трудиться  на  своём  огороде, возиться  со  скотом  и   спать  вместе  с  ним   на  соломе,  не  раздеваясь. Она  никогда  ни  под  кого  не  подстраивалась, жила  сама  по  себе,  как  ей  хотелось.   И  никто  не  имеет  права  осуждать  эту  женщину - труженицу,  прожившую  такой  длинный  и  сложный  жизненный  путь.  Это  ведь  не  каждому  дано - в  одиночестве  прожить  такую  длинную  жизнь.   Хлипкие  люди   быстро  ломаются,  попадая  в  такую  сложную  ситуацию, и  раньше  срока  сходят  с  жизненного  пути.  И, что  самое  главное,  она   никогда  ни  у  кого  ничего  не  просила  и  не  брала, если  даже  ей  и   предлагали  от  чистого  сердца.   
- У  меня  есть  всё  своё, - отвечала  всегда.
Хотя  сама  помогала,  кто  бы  её  не  просил,  присмотреть  за 
ребятишками, подоить  корову...
Правда, когда  она  доила  корову  у  нас, если  вдруг  мамка  уезжала  с 
ночёвкой  к  своим  родителям  в  Кромской  район, а  нас  оставляла  под  присмотром  бабы  Васюты,  всё  молоко  мы  отдавали  ей.          
  Моя  внучка  Анастасия,  когда  была  ещё  совсем  маленькой,  очень  часто 
просила  меня, чтобы  я  рассказал  ей  про  бабу  Васюту. 
Она  всегда   слушала  с   таким  большим   удовольствием,  с  открытым 
ртом  и  удивлёнными,  широко  раскрытыми   глазами,  как  будто  бы  я    рассказывал  ей  прочитанную  мной  знаменитую  сказку  Александра  Сергеевича   Пушкина  «О  рыбаке  и  рыбке».
И  вот  когда  не  стало  бабы  Васюты, её  дом  был  передан  или  продан   
колхозом  другим   людям.  И  они  стали  обживаться  в  этом  доме,  а  спустя  некоторое  время,  обзавелись  хозяйством,  были  у  них  своя  лошадь - сивый  меренок - и  грузовая  машина.
 Сельчане  часто  обращались  за  помощью,  когда  лошадь  была 
необходима - посадить  или  проехать  картошку.  Порой  просмли  и   машину,
чтобы  отвести  зерно  на  мельницу,  смолоть.  Отказа  никогда  не  было.
Они  были  в  селе  своими  и  уважаемыми  людьми.
  Мне  тоже  приходилось  иногда  навещать  новых  жителей  дома,  где  когда-то  жила  баба  Васюта  вместе  со  своей  живностью.   И  этот  дом  стал совершенно  другим   неузнаваемым  домом, он  был  ухожен,  опрятен,  всё  побелено, покрашено, отдельно  зальчик, спальня,   кухня,  чувствовалась  настоящая  мужская,  а  главное - женская  чистоплотная  рука.  Тот  же  дом  в  других  руках  стал  опрятным  и  неузнаваемым
Не  дом, а  дворец - "приходи,  кума,  любоваться".
***