Наталья Богачева Западня или сказочник в берцах

        Западня или сказочник в берцах
          (роман)
Глава I.  Зыбкое счастье

Дежавю

Ты стоишь впереди меня в очереди в магазине. Торс оголен, рукава летнего солдатского комбинезона змейкой обхватили талию.  Позже я узнаю: это не комбинезон, а танкобез. Его мне предстоит стирать в моей машинке «Bosh». Я упорно буду называть его комбидресс, ты будешь возмущаться.
Ты стоишь в очереди впереди меня. На голове – черная бандана. Такие видела в фильмах и на чеченских боевиках, и на наших в Чечне.
Смотрю на тебя и думаю: кто ты? На гастарбайтера не похож, не таджик – внешность славянская, не работяга: у этого не хватило бы фантазии так одеться.
Волос твоих не вижу, глаз – тоже. На местных жителей поселка не похож. Кто ты?!
Спина красивая. Как у вас там: бицепсы, трицепсы, трапеция. Все слаженно, атлет! Кого-то ты мне упорно напоминаешь.
Пока я размышляю, глядя на твою загорелую спину, ты берешь два батона хлеба и идешь к выходу, даже не взглянув ни на меня, ни на мой яркий цветастый сарафан.

За пару лет до этого.
Спешу в Кремлевский Дворец съездов на концерт к Дню Победы. Зрители – ветераны, министры, сенаторы, депутаты. Мне билет достался по блату – подарил один знакомый депутат Госдумы. Сажусь во второй ряд. Первый полностью занят ветеранами.
В зале тишина, слышно, как жужжит муха, взявшаяся неведомо откуда. В воздухе – напряжение ожидания. Охранники в черных костюмах и с едва заметными наушниками в ушах расселись на крайние сидения в первых рядах.
Вот он! Президент легкой походкой входит в зал. Ветераны делают попытку встать, но он машет рукой, мол, не вам передо мной стоять, а мне перед вами. Протягивает руку ветеранам в первом ряду. Едва удерживаюсь, чтобы тоже не протянуть руку.
Ветераны бурно аплодируют. Их ордена и медали на груди позвякивают, создавая аккомпанемент аплодисментам.
Выходит ведущий.
- Выступает ансамбль песни и пляски Отдельной дивизии особого назначения. «Свадебная».
На сцену выскакивает артист, одетый в телогрейку, валенки, зеленые трусы в горошек и шапку-ушанку. Он взлетает, крутясь в тройном сальто, и скрывается за верхней кулисой. Вылетев оттуда, легко приземляется. Шапка отлетает в сторону, обнажив кудрявые рыжеватые волосы. Я сижу во втором ряду, мне все хорошо видно, кроме глаз. Вот это да! Настоящий русский парень!   
После этого тройного сальто мне уже и концерт не интересен.
Представление окончено. Зрители плавным потоком направляются в Александровский сад. Для ветеранов накрыты столы, развернута полевая кухня и «фронтовые сто грамм» разлиты в разовые стаканчики. Репортаж ведут телеканалы «Россия» и «НТВ». Пристраиваюсь ближе к ним. В воздухе -ожидание чего-то. Вдруг все затихают, и я вижу, как по дорожке в сторону Александровского сада идет Президент.
Иду вслед за журналистами. Президент обменивается с ветеранами короткими репликами. Кто-то с ним фотографируется. Жалею, что не взяла фотоаппарат.
Ветераны наперебой окликают Президента, он поворачивается то в одну, то в другую сторону. Вот он совеем рядом, в полуметре от меня. Обращаюсь к нему по имени-отчеству. Он поворачивает голову и смотрит в мою сторону. От неожиданности брякаю невпопад: «Привет Вам от ительменов Камчатки». Президент на мгновение останавливает свой взгляд на мне.

Через пару лет после этого.
 Мой дом – мое родовое гнездо. Ему 70 лет. В нем рождались, умирали, женились, разводились, радовались и ругались, пели песни и плясали, пекли пироги и варили студень, радовались новорожденному и поминали ушедших. Все он помнит - мудрый, седой, прихрамывающий старичок. Найду рабочих, и мы сделаем здесь ремонт,
Звоню знакомому плотнику.
- Володь, возьмешься у меня ремонт делать?
- А что надо?
- Приходи, посмотришь.
На следующий день стук вовкиного молотка начинает пробуждать мой дом от долгой спячки. Потихоньку оживают стены, потолок, пол сверкает под тонким слоем лака. Вован работает на совесть.
Сегодня он пришел и говорит: «Слушай, я у тебя работаю, а ты у меня поработай. Жена уехала, надо дочке обед сварить, мне, как видишь, некогда».
- Пошли, покажешь свою кухню.
Мы направляемся домой к Вовану.
- Вот морковь, лук, здесь соль, специи, все остальное. Ну, все, я пошел, ты уж тут не подведи. Сейчас Ваньку попрошу, чтобы воды тебе принес.
Я готовить не очень люблю, но, когда делаю это с вдохновением, получается вкусно и изысканно. Я раскладываю продукты на столе: что бы такое сварить?
В коридоре что-то гремит.
Входишь ты, держа в руках два ведра, наполненных водой. «Хорошая примета», - думаю я.
- Здравствуйте.
-Здравствуйте.
Да это же тот парень в танкобезе! Это он дразнил меня своей загорелой спиной в очереди в магазине. Значит ты -  сосед Вована.
На твоей правой руке тонкое обручальное кольцо. Женат.
Ты выливаешь ведра в бак и вновь убегаешь. Вскоре возвращаешься. В руках два ведра, наполненные до краев водой.  Надо найти повод с тобой заговорить.
- У вас не найдется случайно сигареты? - спрашиваю тебя.
- Одну минуточку, - любезно отвечаешь ты и вскоре возвращаешься с пачкой тонких дамских сигарет.
- Специально для Вас.
- Спасибо.
Выхожу на улицу, сажусь на лавочку. Ты присаживаешься напротив меня на крыльце.
- У меня дома ремонт. Ваш сосед мне помогает, - говорю я. – Завтра начинаем проводить водопровод.
- Вам помощники, случайно, не нужны? - спрашиваешь ты.
- Нужен один человек. Есть на примете, а то я уже хотела таджиков нанимать.
- Кого, талибов?! – возмущаешься ты.
- Я не националистка. По мне, что таджики, что чукчи.  У меня и армяне, и молдаване, и русские в квартире ремонт делали.
- А почему так часто меняли?
- Кто-то думать не хочет, кто-то медленно работает, кто-то быстро, но некачественно. Таджики работают как волы. Они у меня траншею длиной 70 метров за два дня выкопали, к тому же не пьют, перекуров не устраивают.
-  А что же русские, хуже всех что ли? – почти рассердился ты за своего брата.
- Русские думают и мастера хорошие, если не пьют.
          - Ну что, в помощники берете?
- Беру, хотя не знаю, на что Вы способны.
-  Будьте уверены, не подведу. По рукам? Завтра ждите.
Честно сказать, совсем не как рабочий ты заинтересовал меня. Еще тогда в магазине я поняла, что мы непременно встретимся.
Утро. Вы с Вованом пришли ко мне. Отправляемся на строительный рынок. Бродим там часа два: закупаем краны, вентили, трубы, какие-то приборы.
Дома Вован начинает собирать разрозненные детали в единую систему.
- Тебе, Вань, придется лезть в подпол (так же «подполье» называли мои предки), я в такой люк не пролезу.
- Хорошо, - спокойно и охотливо отвечаешь ты, открываешь люк и «уплываешь» вниз. Твое плавное движение что-то мне напомнило, какой-то знакомый образ.
- Не буду вам мешать, пойду готовить обед.
Пока чищу картошку, думаю, кого же ты мне упорно напоминаешь? Отправляю картошку с мясом в духовку, снова думаю о тебе.
Накрываю стол на улице. Букет цветов, салфеточки, вилочки, ножички. Все как положено. Снова думаю о тебе. Тьфу ты, хлеб забыла.
Захожу в дом, тем временем ты «выплываешь» из подпола ногами вверх. И вновь знакомый образ. Наваждение какое-то!
Беру хлеб, выхожу на улицу.
Вскоре ты выходишь на крыльцо. В танкобезе, бандане, легких летних берцах. Как будто с поля боя.
Садимся за стол.
- Молодцы, ребята, быстро сработали, - говорю я. – Руки золотые.
Ты смотришь на свои руки, красиво поворачиваешь их ладонями вниз. Опять знакомый образ. Ничего не понимаю.
- Кто ты по профессии? – неожиданно спрашиваю я.
- Инструктор рукопашного боя, - отвечает за тебя Вован.
- Вообще-то я военный. Лейтенант. По профессии - хореограф-балетмейстер.
Я же сразу поняла, что ты не просто работяга. Биографии тех, с кем я много лет работаю, похожи одна на другую. Ни сучка, ни задоринки. Все чисто и гладко как лысина, не за что зацепиться.
Другое дело ты. Даже одет не как все. Один «комбидресс»-комбинезон-танкобез чего стоит!  А бандана! Она тебе так идет, делает твои глаза слегка раскосыми, в моем вкусе. Такой веселый, живой! По-моему, ты меня зацепил. Есть в тебе что-то такое, чего я давно искала. Не могу объяснить словами, что это.  Может быть, просто совпадение биополей.
Уже стемнело. Не хочется, чтобы вы уходили.
Вован первым засобирался домой. Сегодня жена его приезжает.
Ты не спешишь.
- Тебя что, никто не ждет?
- Нет, не ждет.
- А жена?
- Жены нет. Два года, как развелись.
- А кольцо обручальное? Кстати, оно тебе очень идет, - говорю я.
- Может быть, поэтому и ношу - улыбаешься ты.
- Ну что, заходишь, или как? – спрашиваю я.
- Или как? - вопросом на вопрос отвечаешь ты, заходя в дом.
- Снимай свой промасленный комбинезон, бандану, носки, трусы, все снимай, - стирать будем, - говорю я. Не перевариваю мужчин, пахнущих потом. От тебя, слава богу, потом не пахнет, но носки – б-р-р-р-р...
Ты покорно все с себя снимаешь, оставшись, в чем мать родила, скромно прикрывшись полотенцем. У тебя и вправду атлетическая фигура. На предплечье и под сердцем - наколки. Я в них ничего не смыслю, вроде бы не зэковские. Где-то читала, что о содержании наколок не спрашивают. Сам скажешь, если надо будет. Хотя, под сердцем – все понятно – группа крови. На руке - страшная «рожа» улыбается, и написано по-английски «Wild division» ( «дикая дивизия»), под этими словами «The solder of success» , что также легко переводится – «солдат удачи».
Стираю твои шмотки, не жалея воды. У меня в доме теперь водопровод. Думаю, что означают эти твои наколки.
Ты сидишь на диване, поджав под себя ноги. Оказывается, ты рыжий и лопоухий. Смешно!
Я тоже рыжая и конопатая. Тоже смешно.
- Слушай, когда у тебя день рождения, - кричу я из ванной комнаты.
- 15 сентября.
- Рыжий еще и Дева. А у меня 10 сентября. Я тоже Дева – представляешь?
Выхожу из ванной, вручаю тебе таз с твоими выстиранными вещами.
- Развесь на улице.
 Ты берешь из моих рук таз, руки твои почему-то трясутся.
- Почему? – спрашиваю, показывая на руки.
- Меня в детстве током ударило сильно. С тех пор, когда волнуюсь, руки начинают трястись.
- Понятно. А ты не волнуйся.
Стелю постель, пока ты развешиваешь вещи. Что там кокетничать. У меня целый год мужика не было… Помню, как я в юности плакала на плече у сестры: «Мне никто не нравится». Я нравилась очень многим, а мне очень редко кто нравился, пока не встретила своего будущего мужа. Не знаю, какая там химическая реакция происходит в моем организме, но я влюбляюсь сразу, с первого взгляда. С годами ощущения не так остры, и не могу сказать, что я с головой окунулась в омут твоих глаз: глаза у тебя холодные. Что-то, не объяснимое разумом, потянуло к тебе.
В эту ночь все классно!
Часов в пять утра выходим покурить на терраску. Рванул ливень с громом и молниями, под тяжестью дождя с треком обламываются и по очереди падают на землю огромные ветви сразу у трех старых яблонь. Яблоки усыпают всю землю перед домом. 
Выхожу на крыльцо.
-Боже мой!!!
Ты обнимаешь меня сзади и, как будто прочитав мои мысли, говоришь.
- Я все уберу.
Смотрю на тебя удивленно. Наверно, в глазах моих вопрос: «Зачем тебе это надо?».
Ты неожиданно говоришь:
- Ты так красиво глаза подкрасила голубой тушью. Тебе идет.
Я молчу. Никакой голубой тушью я ресницы не подкрашивала – обычной черной. Просто сегодня я счастлива, и поэтому у меня глаза голубые. А бывают серыми, зеленоватыми, синими.
- Сегодня мне надо на работу, - говорю я, глядя в твои глаза. Они у тебя болотного цвета, почти как у Ван Гога, но холодные, если даже на лице улыбка.
- Я тебя буду ждать.
… Так ты остался в моем доме. Яблони были только поводом, чтобы тебе остаться здесь.
Возвращаюсь вечером с работы, ты стоишь у калитки дома, смотришь на дорогу. Меня ждешь.
- Почувствовал, что ты идешь, - обнимаешь и целуешь меня. – Ладно, я еще не все сделал.
 Закрываешь калитку и идешь к дому. Быстро взлетаешь по ветхой лесенке на крышу. Она вся уставлена ящиками. Срываешь с оставшихся веток антоновские яблоки, и аккуратно укладываешь в ящики.
Смотрю на тебя почти с восхищением. Обломившийся ствол яблони распилен на несколько частей, кругом чистота и порядок.
«Наверно, это и есть счастье», - думаю я.
Женщине для счастья так мало надо. Мы блефуем, когда говорим: «когда милый рядом» - это какая-то мещанская мечта. Думаю, если есть это, будет и все, что нужно тебе.
- Слушай, давай сегодня разожжем костер, - предлагаешь ты. – Видишь сколько дров!
- Давай.
Мы сидим на поленьях. Ты подбрасываешь в костер ветви старых яблонь. Они слегка потрескивают в костре. Мы рассказывали друг другу о себе. 
- Я здесь после армии остался служить в дивизии. Видишь, у меня на предплечье наколка: «дивизия диких». А эта страшная физиономия – оскал смерти. Смотри: она улыбается, если кожу на руке растянуть. Я в Чечне два раза по семь месяцев в командировках был.
«Ну все, попала», - думаю! «Ладно, что уж мне бояться. Полмира объездила, скольких людей видела. Про Чечню и прошедших через нее, конечно, наслышана. Волков бояться – в лес не ходить.
- Лиз, купи мне четвертинку. Мне плохо, - неожиданно выпалил ты.
Опана!
- А что, без нее никак не можешь?
- Никак, только несколько глотков и все.
- Давно пьешь?
- Два года.
- А беспробудно?
- Четыре месяца.
Так вот почему у тебя тряслись руки вчера вечером.
- Сегодня куплю, завтра бросаешь навсегда. Согласен?
- Согласен.
Открываю кошелек, достаю 100 рублей.
- На, беги сам.
Минут через семь ты уже весело подбрасываешь полешки в костер. Выпиваешь несколько глотков водки, остальное выливаешь на землю.
- Почему? - спрашиваю я.
В ответ достаешь из кармана небольшую записную книжку и протягиваешь мне.
- На, почитай.
Открываю и читаю:
"Одна нога его была обута в запыленный солдатский
берец, а на другой красовался балетный тапочек. Еще пару лет назад он
солировал на сцене Кремлевского Дворца съездов. Сегодня он вернулся из Чечни с осколочным ранением ноги. Дома холодно, сыро и пустынно.
На том конце провода режут ухо монотонные длинные гудки. Его никто не ждет. Нет, конечно, его ждут родные там, дома, в глухой сибирской деревеньке, на Алтае. А здесь, в бесконечно мрачной, утомительно дождливой и пасмурной Москве он теперь никому не нужен. Хотя нет, есть один человечек - маленькая кудрявая Ксюшка, доченька. Ради нее стоит жить.
Нога солдата ударяет со всей силы по полу. Нога танцовщика с изяществом
вытягивается вверх и безжизненно опускается на пол.
 -Ну возьми, возьми трубку, сука!
 Тягучие гудки ударяют в мозг больнее того осколка, оставившего в ноге
рваную рану."
- Это мой друг написал обо мне.
- Ничего не понимаю, - говорю я. - А причем тут Кремлевский Дворец съездов?
- Я же тебе говорил – я по профессии хореограф-балетмейстер. 25 лет танцевал. В дивизии служил в Ансамбле песни и пляски. Где мы только не были с этим ансамблем! В Кремлевском Дворце выступали года два назад на 9 Мая. Концерт был для ветеранов войны, - ты молчишь, потом добавляешь, -  Отечественной.
- Да ты что, я же была на том концерте! - я вскакиваю с полешка, на котором сидела. – Знаешь, мне там один номер запомнился. Парень в телогрейке…
- В валенках, ушанке и зеленых трусах в горошек, - перебиваешь ты меня.
- Точно! Такое незабываемое сальто!
- Шапка отлетела в сторону...
-  Да, шапка отлетела, - смеюсь я.
- Это был я.
Я не удивилась, только поняла, что нам суждено было встретиться. Я не стала задавать вопросов: почему ты сейчас не ходишь на службу, на какие средства живешь? Захочешь, сам расскажешь.
Вчера, когда ты вышел из ванной комнаты, я заметила на твоих ногах пятна, похожие на синяки. Постеснялась спросить, что это.
Сейчас спрошу.
- Что за пятна у тебя на ногах? Я, честно сказать, даже испугалась вчера.
- Да это сосуды полопались. От нагрузок. Попробуй каждый день в горах вещмешок по 50 кг носить. Да еще горные переходы.
«Бедняга!», -  думаю я. – Сколько же тебе пришлось хлебнуть!
В глубине души я почти горжусь тобой.
- Смори, смотри, какой-то луч гуляет по небу, - прерываешь ты мои мысли. –  Красиво, да?
- А может быть это луч от инопланетного корабля?
- Может быть, - смеешься ты.
Луч несколько минут блуждает по небу, потом исчезает, затем вновь появляется.
Мы почти до рассвета наблюдаем за звездным небом и этим блуждающим лучом. Позже мы узнаем, что его пускали из твоей дивизии. В городе был какой-то народный праздник.
Становится холодно.
- Пойдем в дом.
Ты достаешь из холодильника молоко.
- Я много молока пью. Могу до десяти литров в день выпивать.
- Плохо не становится.
- Наоборот, я привык в деревне. На молоке вырос.
Ложимся спать. Ты всю ночь дергаешься, машешь кулаками. Хорошо, что я сплю на одном боку, ты - на другом. Обнявшись не можем спать, ты слишком горячий, как печка. Мне становится душно.
Сегодня у меня выходной. Утром каждый из нас занимается своим делом. Я собираю сливы и варю варенье.
Ты продолжаешь делать ремонт в моем доме.
Иногда подходишь сзади, обнимаешь и нежно целуешь меня. Вот и сейчас я чувствую твое нежное дыхание, твой шепот «Лапуля». Вдруг неожиданно говоришь: «Я чуть не убил ее любовника. Свернул ему шею, «Скорая» его забрала, выжил, гад».
- Ты о ком?
- О своей жене. Я был тогда уже почти на дембеле, пришел в увольнение и их вдвоем застал. У нас дочка уже была. Годик.
Я выслушала эту тираду и не приняла твои слова всерьез. «У каждого мужчины по-своему выражается чувство собственности. Может быть с твоей стороны это - легкое запугивание, мол, не дай бог что...
Но после этой фразы я решила: тебе надо успокаивать нервы. Зачем рисковать. Чечня, все же. Начну, пожалуй, со смеси настоек разных трав: валериана, пустырник, боярышник. И для нервной системы, и для сердца хорошо. Дам тебе читать Библию. Книгу эту когда-то давно, когда они еще не издавались в СССР, купил в церкви дед. Перед сном буду делать тебе массаж, чтобы кошмары не снились по ночам…
Утро.
- Пойдем сегодня в церковь.
Ты, кажется, даже обрадовался этому моему предложению, стал собираться.
Перед самым входом в храм ты вдруг остановился как вкопанный.
- Как я туда в берцах пойду?
- Ты в берцах, а я в туфлях, ну и что?
- Большая разница, - сказал ты мрачно и замолчал.
«Что он делал в этих берцах, почему так боится в них заходить в церковь?  Ну, по горам кавказским ходил, что дальше, – думаю я. Своей фантазии я не даю развиваться дальше. В такие моменты я всегда торможу ее полет, иначе будет просто страшно жить.
Ты снимаешь с головы бандану, входим внутрь.
- Давай крестик тебе купим, ты же крещеный.
- Потом, - отвечаешь ты.
- Нет, сейчас давай купим, - настаиваю я.
- Ладно.
Покупаем скромный крестик на черной тесемочке. Ты его кладешь в карман: «Дома надену».
Я не настаиваю.
Дома ты моешься в душе, потом бережно достаешь крестик из кармана, надеваешь. Немного помолчав, говоришь: «Мне мама крестик надела, когда я в армию уходил. Он меня много раз спасал. Потом я его потерял, уже после армии, и когда потерял, жизнь моя будто с горы покатилась кубарем вниз.
- А что было дальше, как там твой друг пишет про тебя: «- Ну возьми, возьми трубку, сука!
 Тягучие гудки ударяли в мозг больнее того осколка, оставившего в ноге
рваную рану."
- Хочешь знать честно?
- Хочу.
Ты начинаешь рассказывать мне свою историю: «Я очень любил ее и простил ей ту измену. Отслужил срочку, остался служить дальше, контракт заключил на три года. Пока бывал в командировках, хорошо заработал. Помогли ее родители, и мы купили однокомнатную квартиру. Возвращаюсь из Чечни после семимесячной командировки. Звоню в дверь. Тишина.  Не могу ключ повернуть: замок новый вставлен. Набираю номер ее мобильника, никто не отвечает.
Стою возле своей квартиры, курю. Соседка баба Варя выходит.
- Ой, Ванечка, голубчик! Вернулся. А они ведь теперь здесь не живут.
- Как не живут?
- Продала твоя Ольга эту квартиру и переехала куда-то. А новые жильцы еще не въехали. Где же ты, милок, теперь будешь жить-то?
- Ничего, баба Варя, не переживай, найду, где жить. У меня, слава богу, друзей много.
Конечно, я соврал. Мне совсем негде было жить. Все мои друзья остались там, в Чечне, других я не завел. Денег на дорогу на Алтай в мою деревню не было. Все, что заработал, послал ей, суке.
Был уже май. Тепло. Эти места я знал хорошо и нашел укромное местечко в лесу, недалеко от нашей дивизии».
- Ладно, на сегодня хватит, -  неожиданно говоришь ты, остановившись на самом интересном. - Пора спать.
Этой ночью ты кого-то ругал и опять махал кулаками. Наутро, как ни в чем не бывало, нежен, ласков и спокоен.
- Иди, лапуль, пей свой кофе с молоком. Сахар тебе размешать?
- Да.
Ты размешиваешь сахар в чашке, делаешь мне горячие бутерброды, омлет. Пока я завтракаю, ты начищаешь до зеркального блеска мои туфельки, застилаешь постель.
Я каждое утро спешу на работу. Ты занимаешься ремонтом дома: дел хватает.  По утрам провожаешь меня на работу, по вечерам – встречаешь. Всегда вкусно кормишь. У тебя особый талант кулинара.
Я вновь не спрашиваю, почему ты не имеешь постоянной работы, где ты работал эти два года после демобилизации из армии? Почему до сих пор носишь обручальное кольцо, если говоришь, что разведен с женой? Почему не видишься с дочерью?
У меня много вопросов. Я даже фамилии твоей не знаю. Только имя – такое распространенное русское имя – Ваня. Мне очень нравится, что ты умеешь молчать. Чем больше говорю я, тем больше молчишь ты. Я говорю без умолку. Долго была одна, на работе тоже почти всегда одна в кабинете: шеф часто в командировках, не с кем даже словом перемолвиться.
Иду с работы: ты стоишь у калитки, ждешь. В наш мир давно пришла эмансипация: женщина обеспечивает семью, мужчина занимается домом.
- Я для тебя сюрприз приготовил, - говоришь ты.
- Какой сюрприз?
- Пошли, покажу.
Празднично накрыт стол, на столе – ваза с цветами.
- Сегодня какой-то праздник?
- Да, международный праздник красоты. Ты же у меня – красавица. Я тебя ждал. Смотри, приготовил для тебя праздничный обед.
- Сам?
- А кто же. Сам.
- Давай, угощай.
Ты кладешь в мою тарелку душисто пахнущий фаршированный перец. Так вкусно, пальчики оближешь.
- Где научился готовить?
- Где-где, бабка у меня была хохлушка. Мы ее звали камбала. Ох, она и вкусно готовила. Она на кухне, я -  с ней рядом. Смотрел и запоминал. Потом сам попробовал. Мне это дело понравилось.
- Говорят, мужчины лучше женщин готовят. Но каждый день их не заставишь это делать.
- Приготовление пищи - это тоже искусство.
- Значит, бабка камбала тебя воспитывала?
- Ну да. Ох, противная была, все время меня дергала: то не так, это не эдак.
- Результаты есть, - смеюсь я. - Видишь, как готовишь вкусно.
В этот день мы ложимся рано спать. Я развожу тебе «бодяжку», – так ты называешь смесь настоек из успокоительных трав. Ты читаешь Библию, надев очки. Они тебе очень идут, ты в них похож на кандидата наук.
Потом я делаю тебе массаж. Потом – любовь и сладкий сон. Какое же счастье!
Этой ночью я несколько раз просыпаюсь. Особенно, когда ты придвигаешься ко мне и начинаешь обнимать. Рука у тебя тяжелая: мне становится трудно дышать. Да ты еще потеешь всю ночь. Запаха пота нет, но он с тебя льется градом, я становлюсь вся мокрая. Приходится вставать среди ночи, менять ночную рубашку; сдвинув тебя к стенке, менять простынь и наволочку, переворачивать одеяло. Это происходит каждую ночь. Но твои ласковые слова и объятья компенсируют все эти неудобства.

Прогулки для двоих
Сегодня воскресенье. Решили пойти на озеро. Я знаю эти места с детства, выросла на этом озере. Мы любили на камерах от машин заплывать на его середину, а когда стали постарше, брали лодки и катались на них, уплывая в протоку, где росли кувшинки и лилии. Сейчас: ни кувшинок, ни лилий, ни лодочной станции. Остался красивый водопад и развалины старинного имения с древнегреческой колоннадой, огромным каменным гротом для хранения вин. Спускаться туда опасно. На «входе» появилась решетка, раньше ее не было. Все остальное - в первозданно-полуразрушенном виде.
Ты ведешь меня к роднику Богородицы. Все детство здесь провела и даже не знала, что здесь бьют два святых источника – на берегу озера и недалеко от водопада. Их облагородили: люди ездят сюда за родниковой водой.
Мы набираем в бутылочку из-под минералки святой воды, умываемся ею, пьем и идем дальше. Забрели в какое-то болото, выбрались, вышли на трассу. Вдоль дороги выстроены супер- и гипермаркеты. Были раньше слова – универсам и гастроном. В таком магазине на Курской когда-то работала моя тетя. Отдел колбас – мечта всех жителей ближнего и дальнего Подмосковья, живущих вдоль Курской и Горьковской железных дорог. Для них специально был построен этот Гастроном. Даже помню графическое написание этого слова.  Выстояв в огромной очереди, можно было купить все, что хочешь – колбасу, мясо, сыр, масло, шоколадные конфеты.
А еще были Универмаги. Недалеко от Курского вокзала - знаменитая «Людмила». Интересно, в честь кого его назвали, не в честь ли Людмилы Зыкиной. Здесь можно было купить любые вещи – от шубы до пилочки для ногтей. Два раза в месяц в дни зарплаты в универмаге было столпотворение – съезжались жители Подмосковья, Владимирской и Горьковской областей.
Теперь вдоль трассы стоят гипер- и супермаркеты.
Мы с тобой видим невдалеке вывеску: «Перекресток».
- Слушай, - говорю я, - у нас есть 150 рублей. Давай купим шашлык и пожарим его в лесу.
- Сколько же мы купим на 150 рублей?
- Сколько купим, все наши. Еще нам нужен один шампур.
Покупаем граммов триста шашлыка, один шампур и какой-то фруктовый соус.
Ты ведешь меня по местам, которые очень хорошо знаешь: недалеко отсюда ты служил в армии. Вон там, через озеро виден забор вашей дивизии.
- Пошли, я покажу тебе местечко, где мы в самоволке шашлыки жарили.
…Местечко красивое и уютное.
Сажусь на бревнышко. Жарко, меня немного разморило.
Ты собираешь сушняк. Смотрю на тебя и думаю: а ты симпатичный. Рыжий, лопоухий и симпатичный. По-моему, я влюбилась. Хотя сама себе боюсь в этом признаться, тебе, тем более, не скажу.
Вскоре разгорается небольшой костерок. Ты нанизываешь 10,5822 унции мяса, (это я преобразовала с помощью смарт-тега 300 граммов в унции), на единственный шампур и начинаешь жарить шашлык. Я пытаюсь перевернуть шампур, ты отстраняешь мою руку: не бабское это дело.
Я молча соглашаюсь. Конечно, не бабское.
Мясо получилось вкусное, с дымком, правда, этот сладкий соус все портит.
Неподалеку растет деревце. Листья такие красивые - розового цвета. Не удерживаюсь, срываю веточку: возьму домой, поставлю в вазу.
- Смотри, какая красота.
- А что так мало сорвала, - ты подходишь к деревцу и ломаешь несколько самых густых веток. Получается прекрасный огромный букет. Он будет стоять у нас в комнате всю зиму, всю весну, лето и осень, до той поры, пока листья того деревца на озере вновь не окрасятся в необыкновенный розово-оранжевый цвет.
По дороге домой ты неожиданно начинаешь мне рассказывать о том, как в Чечне вы держали высоту. Я представляю сцены из фильма «Девятая рота», вспоминаю, как рыдала во время сеанса.
- Я был командиром взвода, каждый день надо вести полевой дневник, записывать все события дня и ночи. Это не обычный дневник, как ты себе можешь представить. Там все зашифровано и просто так не поймешь, о чем речь идет. Я и тебе не могу все рассказывать: мы давали подписку, я и за границу не могу еще два года ездить.
- Жалко, - сказала я. – А я уже мечтаю, как мы с тобой куда-нибудь поедем на море.
- Я бы поехал, на море ни разу не был. В реках купался дома, в Сибири, и в Чечне в Тереке купался. Они, эти реки горные, холодные, аж ноги сводит.
- Ты что, правда, на море не был? Странно как-то. Сколько же ты потерял! Море очищает и излечивает. Тебе, ты же знаешь, надо долго и упорно лечить нервы. Ты днем все время молчишь, а ночью разговариваешь, вскрикиваешь, ругаешься, кулаками машешь.
- Ладно, хватит, - прерываешь ты меня. – Давай о чем-нибудь другом. Сегодня, кстати, День города. Поедем на концерт, там группы известные будут выступать, «Чай вдвоем», еще какие-то.
- Поехали.
Направляемся в сторону станции, загружаемся в первую попавшуюся электричку и через десять минут уже двигаемся по проспекту, местному Арбату.
Толпа юношей и девушек окружает сцену. Все ждут знаменитостей. Вот и они. Группа «Чай вдвоем». Красивые артисты с первых минут заводят толпу.
- Ты бывал на таких концертах? - кричу тебе в ухо.
- Бывал, много раз. Я же артист.
 «Чай вдвоем» выплескивает музыку на толпу.
 Почему мне не интересен высокопоставленный чиновник, или отставной генерал. И такие, и такие есть среди моих знакомых. И те, и другие ухаживали. Красиво. С пышными букетами роз, с подарками из жемчугов, изумрудов и самородков, с красивыми поездками. Но почему? Почему я родилась такой ненормальной, почему я всегда забредаю в какое-то болото, а потом еле-еле выбираюсь оттуда. Вот ты, артист, говоришь! Может быть, был артистом. Ты, молодой человек, по-моему, без определенного рода занятий. Привел тебя Вован ко мне водопровод делать, ты с удовольствием у меня остался. Тепло, светло, сытно. Что еще тебе надо?
Значит, говоришь, ты артист. С артистами поначалу почти всегда мажор.  Потом наступает минор. Как и в природе. Весна - расцвет, лето - вспышка, осень - красивое увядание, а зима - холодное и неуютное небо. Все точно так в отношениях с артистами.
Сейчас между мною и тобой -  яркая вспышка. Я вся свечусь. Мне уже говорили много раз. А, собственно, что случилось. Ну, мужик появился у одной из 37 одиноких, незамужних, разведенных, вдовых, российских женщин…
Стою, слушаю «Чай вдвоем». Ты обнимаешь меня сзади. Так хорошо, сладко, приятно. Я не одна.  У меня есть ты. А кто ты – не важно, старший лейтенант или младший артист. Главное – ты у меня есть вот такой – с красивой фигурой, в нубуковой куртке, делающей твои плечи большими как крылья орла, в бандане. Ты меня защитишь от любого ненастья и несчастья. Это я точно знаю. Что еще надо женщине кроме ощущения счастья…
Концерт заканчивается. Народ слегка разгорячен. Мы уходим самыми последними. Везде на асфальте, траве, тротуарах и в канавах – пустые бутылки, банки из-под коктейля, пива. Честно сказать, всегда игнорировала подобные сборища. Была пару раз на рок-фестивалях – в Ленинградском рок-клубе и на Первом Московском международном рок-фестивале в Лужниках.
С Гребенщиковым однажды столкнулись нос к носу на Измайловском вернисаже. Мы гуляли там с детьми. Они оба на роликовых коньках. Идем между рядами, смотрим на эти штампованные картины, матрешки и прочую ерунду. У одного прилавка остановились. Кто-то заразительно смеется. Здесь продают «чепчики» для бюста десятого размера, с вышитыми на «чашечках» серпом и молотом.
Смотрю: знакомое лицо этот «чепчик» примеряет на свою голову, присматриваюсь: Б.Г. – точно Он! В это время Он был почти Богом – Борис Гребенщиков, лидер группы «Аквариум».
Приближаюсь к нему и говорю: «Ой, что делать?». От растерянности ничего лучшего я не могла придумать. Он в ответ: «А что делать?». Я говорю: «Не знаю, что делать, у меня ни ручки, ни бумаги нет». Дети мои стоят, смотрят то на меня, то на него. Дочка совсем маленькая – лет шесть, сыну – лет 9, но он уже знает, кто такой «Б.Г.»
- Ой, придумала, - выпалила я.
Подвожу к Б.Г. обоих детей и говорю: «Вот, здесь, на курточках их распишитесь». Нас уже окружила толпа. Кто-то сунул Б.Г. ручку, и он аккуратно вывел на васильковой куртке сына и на куртке дочки знакомые миллионам две магические буквы: «Б.Г.». Хотела я сохранить эти куртки надолго, навсегда, но жили тогда мы в малом достатке, и курточек лишних у детей моих не было. Буквы на дочкиной куртке стерлись первыми: она была оранжевого цвета и попала в стирку раньше. Сын долго еще ходил в нестиранной куртке. Жалко было мне ее стирать. Потом в садике сделали замечание. Пришлось постирать.
Все эти эпизоды моей предыдущей жизни пронеслись в голове, пока я слушала концерт в честь юбилея города.
- Знаешь, я ведь с ними тоже на одной сцене выступал, не помню, по поводу чего был концерт. Мы с кем только не выступали, с кем только не знакомились, кого только не охраняли...
- Ты и в охране поп-звезд успел поработать?
- Ну да. Я тебе рассказывал, остался на сверхсрочку. Дочка уже родилась. Зарплата у артистов мизерная, надо было зарабатывать, чтобы семью содержать. Я и у Жанны Фриске, и у Анжелики Варум, и у Алены Свиридовой в охране работал.
- Да ладно!
- Честно. Жена ревновала меня.
- К кому – к поклонницам или к артисткам.
- И к тем, и к этим.
- У вас были поклонницы? Вы же военные артисты все-таки. Как я это понимаю: по гарнизонам, дивизиям, среди военных выступали.
- Да ты что! Во многих местах выступали. Мы же не только военные танцы и песни исполняем. В репертуаре танцы разных народов.
- Венгерский танец знаешь? - нелепо спрашиваю я. – Когда-то в детстве разучивали в пионерском лагере.
- Это классика. Я танец со шпагами сольно исполнял. Долго репетировал, очень долго. Шпаги настоящие, запросто порезаться можно. Опасно. Но я такой кайф получал от этого танца.
- Верю.  Творчество – вообще кайф. Тот, кто этого не испытал, не поймет.
- Да, - задумчиво говоришь ты и мгновенно становишься хмурым.
Я думаю, почему бы тебе снова не заняться танцами и не стать каким-нибудь Махмудом Эсамбаевым. Он такие номера вытворял в свои 55 лет, а тебе всего тридцать с небольшим.
Больше мы ни о чем не говорим. Идем молча. Возле дома ты обнимаешь меня за плечи: «Совсем домой не хочется, давай по коктейлю купим и пойдем еще погуляем». «Давай», - поддерживаю я тебя.
Мы покупаем по «Bеrn»у, и идем по проспекту гулять. Я тут давно не была. Такая красивая аллея, тропинки вымощены, лавочки, фонари.
Ты крепко обнимаешь меня и вдруг как закричишь: «Я Лизку люблю». Прохожие смотрят на нас и улыбаются. «Дурачок, ты что кричишь на всю улицу, - пытаюсь я сдерживать тебя, а сама, в этот момент счастлива до безумия, в области сердца как-то потеплело, стало приятно до изнеможения. Те, кто любит, поймут. Это сладостное чувство не каждый имеет счастье испытать.
Заходим в магазин, берем еще по банке «Bern», потом еще.
Домой возвращаемся часов в пять утра. По «МузTV» поет Бьянка, демонстрируя свою точеную фигурку, потом еще кто-то, одни певцы сменяют других. Ты закрываешь мои глаза ладонями и говоришь: «Кто поет?». Я не могу ответить. Ты называешь неизвестные мне имена и фамилии эстрадных певцов. Удивлялась, откуда ты знаешь их.
Я называю свои любимые группы и певцов, их не знаешь ты. Так выясняется наша разница во вкусах.
Уже совсем рассвело. Я вдруг говорю: «Хочу апельсинов, не могу, умираю, хочу».
- Что, бежать в магазин? – мгновенно откликаешься ты.
- Беги в магазин.
Ты быстро одеваешься, накидываешь свою зевсову нубуковую куртку на плечи… Слышу твои шаги по лестнице. Они легкие, почти невесомые.
Минут через десять в замочной скважине зашевелился ключ. Ты, не снимая куртки, протягиваешь мне на ладонях пять огромных сочных апельсинов. Я тут же чищу и съедаю один, потом другой, третий.
Почти полгода ты каждый день будешь покупать мне апельсины и творожные сырки. Это мои самые любимые лакомства, а я тебе буду покупать молоко в пакетах, которое ты выпиваешь залпом.
Утром я чувствую легкое недомогание. Болит левый бок.
- Я полежу еще. Не могу, неважно себя чувствую.
- Я тоже полежу, - вторишь мне ты. – Мне тоже не очень...
- Может быть, я переела апельсинов, а ты-то что мучаешься?
- Не знаю, может от коктейля.
- Точно, и мне, наверно, от коктейля плохо. Я их никогда в жизни не пробовала. Всегда казалось, что это такая отрава, какие-то вообще вражеские происки. Лучше купить хорошее вино.  Как мы, дураки, вчера соблазнились на эти коктейли.

Пожар на даче
Наши страдания смягчает телефонный звонок. Звонит моя подруга юности Монка. Я очень ее люблю. Она классная: веселая, заводная, с ней всегда весело и интересно. Мы лет 20 дружим. Она – итальянка. Вернее, ее отец Мигеле – итальянец.
Еще молодым он приехал в Россию, нашел себе здесь жену и остался. Монка – их единственная дочь и моя давняя подруга. Выдавая дочь замуж Мигеле сказал мне, (я была у нее свидетельницей): «Все, дочь в рабство отдал, уезжаю на родину, в Италию.
 Тогда он не уехал.  Это случилось намного позже.
- Лизка, привет, - слышу я на том конце провода. – Как поживаешь?
- Хорошо. Живот, правда, болит. А ты как?
- У меня все прекрасно. Мигеле приехал.
Я вспомнила, что у итальянцев принято называть отца по имени.
- Здорово, - отвечаю я, - я его лет 15 не видела.
- Приезжай, увидишь.
- Я как-нибудь приеду, а ты приезжай на мой день рождения 10 сентября.
Ты, Ваня, внимательно слушаешь наш разговор. Ты всегда прислушиваешься к моим разговорам по телефону, контролируешь все мои звонки, все SMS. Ты ревнуешь.
Еще бы. Я веду активный образ жизни. Встречаюсь с друзьями, хожу в театр, кино. Мне постоянно звонит и присылает короткие послания давний друг из Греции. Его зовут Янис. Его многочисленные родственники давно знают меня и всегда передают привет.  Янис называет меня «апогоревмени агапи му», что означает – запретная любовь моя.
Я уже позвонила Янису и просила больше не звонить и не писать. Я же вижу, как тебя раздражают его звонки. Но он продолжает писать, поздравлять меня со всеми праздниками, интересоваться, как в России погода, говорить, что в Греции жарко и закрылся туристический сезон. В такой период звонки и сообщения от Яниса идут чаще. Это означает, что он опять вспоминает обо мне. Но я теперь не думаю о Янисе. Я думаю о тебе.
Ты почти всегда сидишь дома. Смотреть фильмы в кинотеатре тебе не нравится.  Но ты можешь бесконечно смотреть их по телевизору. Когда начинается реклама, переключаешь на другую программу, на третью, потом снова назад. Ни одного фильма я еще не посмотрела с тобой спокойно. Все время бесконечное мельканье кадров на экране, – почти эйнштейновский монтаж аттракционов. Глядя на телеэкран, я вижу современный мир - другие «аттракционы» -  залитая кровью голова в детективном фильме сменяется кругленькими сиськами Анфисы Чеховой, поцелуй блондинки в шоколаде Собчак с телезвездой Канделаки сменяется бутылкой пенящегося пива «Три медведя», «Орбит» без сахара -  Активией от «Данон», потом на экране вновь окровавленная голова из фильма ужасов.
Ты любишь смотреть телевизор до глубокой ночи, особенно боевики и ужастики.
- Хватит поглощать всякую ерунду на ночь, - возмущаюсь я. – Спать будешь плохо.
Ты прислушиваешься, но телевизор не выключаешь. Я не могу заснуть. Механические звуки раздражают слух.
- Выключи телевизор, - говорю я.
Ты приглушаешь звук, но телевизор не выключаешь.
 – Еще полчасика, я поставил на таймер.
Половину ночи в мою голову врезаются неприятные звуки, голоса. Просыпаюсь. Ты дремлешь, держа пульт в руке. Тихонько забираю пульт, выключаю телевизор. Ты мгновенно просыпаешься от тишины: «Включи, я смотрю».
Так повторяется из ночи в ночь. Сегодня мы всю ночь гуляли, значит, телевизор будет мучить меня днем. 
Мы болеем, у нас обоих болит левый бок. Отравились этими дурацкими коктейлями.
Ты включаешь телевизор. Я смиряюсь. Волей-неволей приходится слушать эти кошмарные звуки. 
Я люблю другое кино - канал «Культура, фильмы про экзотические страны, древние цивилизации. Сегодня по «Культуре» идет фильм про Древнюю Грецию. Прошу тебя переключить. Одно слово Греция выводит тебя из себя. Конечно, ты не дашь мне посмотреть «мое кино».
Смиряюсь и засыпаю. Так в безделье проходит день.
Вечером звонит моя знакомая Эля.
- Привет, Лиза. Как дела?
Эта пустая фраза так мне надоела. Тебе, Эля, совершенно неинтересно, как у меня дела, ты звонишь по какому-то своему делу.
- Нормально, - отвечаю избитой фразой и задаю в ответ тот же вопрос.
- У тебя как?
- У меня тоже нормально, - отвечает Эля.
Я понимаю иначе: «Говори, что надо?».
- Слушай, у тебя нет на примете хороших плотников. Мне надо на даче пристройку соорудить.
- Сейчас подумаю.
 Я соображаю, что у тебя, Ваня, появляется возможность заработать. У меня дома ты уже все сделал.
-  Вообще-то есть. Если они согласятся, считай, что дача у тебя достроена. Ладно, пока.
- Видишь, работа сама пришла к тебе, - говорю я.  - Звоним Вовану. Если он согласится, едем на элькину дачу. У меня отпуск начинается, я никуда одна не хочу ехать.
Я даже не спрашиваю тебя, хочешь ты или не хочешь ехать на дачу к Эльке. Куда, собственно, тебе деваться.
Набираю номер телефона Вована.
- Вов, есть работа. Месяца на полтора. Пристройку к даче сделать. Ты готов. Ваня тебе поможет.
- Если поможет, я согласен, - отвечает Вован, не задумываясь.
Звоню Эле.
- Мы готовы. Когда выезжаем?
- Кто вы? - удивленно спрашивает Эля.
- Двое рабочих и я.
- А ты там зачем?
- Следить за ними.
- Тебе что, больше нечего делать?
- Нечего. Я скоро в отпуск ухожу. У тебя там природа красивая, леса, озеро. Буду твоим рабочим обеды варить, в свободное время свежим воздухом дышать и книжки на природе читать.
- Прекрасно. Значит, они должны все быстро сделать. Когда выезжаем?
- Хоть завтра.
- Хорошо, завтра ждите. Часов в десять утра заеду, - довольным голосом говорит Эля.
Она приехала в половине десятого.
- Сиди, жди, - говорю ей. – Мы еще не успели собраться.  Вован не пришел.
Я упаковываю вещи в твой синий рюкзак. Что взять с собой? Джинсовый сарафан (он тебе очень нравится, в нем ты меня увидел впервые), черную шелковую пижаму, она тебе тоже нравится.
«Что почитать?» Ну, конечно, дедушкину Библию - это для тебя. Ты ее сейчас упоительно читаешь каждый день. Прерывать нельзя. Для себя возьму древнегреческие «мотивы». Что время терять? Лет пять назад я увлеклась мифами. Столько надо прочитать!!! Времени совсем не хватает. У Эльки на природе я с удовольствием буду это делать. Забрасываю в твой рюкзак блокноты. Меня захватила идея Гипербореи. Слово такое загадочное и непонятное.
Несколько лет назад меня пригласили на телевидение поиграть в игру, похожую на «Поле чудес»: угадай слово. Съемки велись на теплоходе, пришвартованном к берегу Москвы-реки. Все участники - мои друзья-актеры. Магическое слово «Гиперборея», которое надо было угадать, ведущий открыл только мне (я должна была сыграть, что угадала). Актеры так азартно и активно угадывали буквы, что камера оператора скользила только по их лицам. Но я не переживала. Я знала, что стану главной героиней, ведь секрет известен только мне. Главный приз – поездка на Кипр – достался мне. Но и это было розыгрышем. Мне торжественно вручили путевку, а когда закончилась передача, я ее отдала ведущему – это был его гонорар за передачу.
Главное, что осталось после телеигры –  слово Гиперборея. Десять лет оно не дает мне покоя.
«Прекрасно, что мы едем к Эльке на дачу, может быть, именно там в голову придут интересные мысли о северной земле» - думаю я, забрасывая в свой рюкзак толстенный том из БВЛ – «Калевалу».
Опять нахлынули воспоминания, как я покупала тома БВЛ (Библиотеки Всемирной Литературы) в Московском Доме книги. Книги тогда были дефицитным товаром. У меня появилась подруга в букинистическом отделе. Она мне «сделала» ровно 33 тома. Эти бесценные книги мы таскали с собой на Камчатку, с Камчатки, в Пушкино, из Пушкино, потом они осели на десять лет в старом шифоньере, который бабушка подарила мне на свадьбу. Многие книги я так еще и не прочла.
Шифоньер мы разломали при твоем участии. Оттуда выпала «Калевала».
- Зачем тебе эта книжка? - спрашиваешь ты.
- Читать буду, - отвечаю я.
Больше вопросов ты не задаешь.
Заскрипела калитка.
- Привет, ребята!
Пришел Вован. В руках его две тяжелейшие сумки, наполненные инструментами.
- Вы скоро соберетесь, - заволновалась Элька, - пробки будут на дороге.
- Все-все, уже готовы.
Мы погружаемся в машину. По пути заезжаем на рынок купить продукты. Элька берет все расходы на себя в счет будущей работы. Покупаем кур, мясо, рыбу, колбасу, овощи, картошку, майонез, масло, хлеб, крупы, все, чтобы прожить две недели вдали от цивилизации.
Элька тратится, не жалея денег, прекрасно понимая, что их в итоге вычтет из вашей зарплаты.
Загружаем все продукты в машину и отъезжаем.
- За тем поворотом уже начнется наш дачный поселок, - говорит Элька.
Ее дача - это деревянный сруб с деревенской печкой. Начало сентября, в доме уже прохладно. Решаем затопить печь.
- Вань, -  ты умеешь печку топить, - игриво спрашивает у тебя Элька.
- Умею, - спокойно отвечаешь ты, - Где дрова?
- Пошли, покажу, - радуется Элька.
Кажется, она положила на тебя глаз. Такой тип женщин я с трудом понимаю. Иметь в любовниках чьего-нибудь мужа и годами ждать, что он уйдет к тебе. Да не уйдет он, ни за что не уйдет, раз сразу не ушел. Значит, оставь надежды. Не уйдет. Ему хорошо и уютно отдыхать душой и телом у таких, как Элька. Таким как она абсолютно все равно – чей это мужик, даже если муж ее близкой подруги, ей это еще интереснее.
Вы с Элькой уходите за дровами, я разбираю свои вещи.
«Евангелие положу на тумбочку возле кровати».
Ложусь на кровать, хочу почитать Калевалу, но на второй странице меня клонит ко сну. На свежем воздухе крепко засыпаю.
Сквозь сон слышу: Элька тебя опять куда-то тянет, вроде бы, гвозди забить в стену сарая. Мне это неинтересно, снова засыпаю.
Вован сидит на крылечке и налаживает инструменты.
Просыпаюсь. Дрова, объятые пламенем, потрескивают в печке.
- Поехали, съездим за глиной, - слышу голос Эльки за окном.
- Далеко ехать? - спрашиваешь ты.
- Рядом, - радостно отвечает Элька: видимо, уже что-то надумала.
- Давай сегодня растопим печь, а завтра съездим, наберем глины и заделаем щели. Пойду, еще дров наберу, - ты пытаешься отделаться от нее и находишь причину уйти.
Я сонная выхожу на крылечко. Элька пользуется моментом, чтобы бросить фразу, которая, очевидно, мучает ее весь этот час.
- Слушай, такой классный мужик у тебя.  - Ему или работать день и ночь или день и ночь трахаться.
Я ничего не отвечаю на ее хитрую реплику. «Не дождешься. Послезавтра ты уедешь в Москву, мы здесь останемся одни». Но как прожить эти два дня? Если с ее стороны будет такой напор, я не выдержу, взорвусь. Не в моем характере терпеть всю эту ерунду.
Ты, Ваня, подходишь с дровами, бросаешь их рядом с печкой. Элька все не унимается.
- Вань, пойди сюда, - она опять начинает с тобой заигрывать.
Ты идешь за ней, вы удаляетесь в сторону сарая. Я гоню от себя дурные мысли. Знаю: ты глупостей не натворишь. По всем показателям ты - не бабник.
Берусь разделывать рыбу.
- Сделаю свое фирменное блюдо – рыбные котлеты, - говорю Вовану.
- Давай-давай, котлеты я люблю.
Ставлю на плитку сковороду, наливаю в нее масло. Раздается легкое потрескивание закипающего масла. Где-то наверху, на втором этаже что-то тоже начало потрескивать.
Открываю дверь в комнату. В том месте, где печка соединяется с потолком, вижу яркий оранжевый огонек. Первое мгновение не понимаю. Что это?
Смотрю и ничего не понимаю. Вдруг меня как кипятком ошпарило.
- Горим, - кричу я. – Володя, скорее воду неси, мы горим!
Вован вскакивает, хватает ведро воды и бежит на второй этаж.
Я выбегаю на крыльцо.
- Ваня, мы горим!
Ты сидишь на крыше: что ты там делал в темноте, не понятно.
Ты, как атлет мгновенно соскакиваешь с крыши, схватываешь ведро с водой, вбегаешь в дом и взлетаешь по лестнице вверх, на помощь Вовану.
Я хватаю два ведра с водой и, разливая их по пути, поднимаюсь по лестнице к вам. Не успев шагнуть и двух ступеней, вижу, как навстречу мне вырывается пар, и из него вылетаете вы с пустыми ведрами в руках, едва не сбив меня с ног. Даже не успеваю подумать: пустые ведра, не к добру...
- Скорее, скорее, за водой, - кричишь ты.
Элька копошится возле сарая. Все ее усилия склонить твои мужские симпатии на ее сторону не увенчались успехом: ты даже на крышу сбежал от ее настойчивости.
- Элла, горим, - кричу я, - выбегая из дома.
Элька увлечена.  Она даже не слышит меня.
- Горим, Элла, слышишь, горим. Где у тебя шланг?
Элька, наконец, услышала.
- Шланг, скорее шланг, - теперь судорожно кричит она.
Ты влетаешь в сарай, включаешь свет, хватаешь шланг и начинаешь тянуть его к дому.
- Деньги, деньги, - у меня там, в доме деньги, - испуганно кричит Элька.
Ну да, конечно. Вы же завтра собирались ехать за стройматериалами – досками, фанерой, брусами, вагонкой. Элька говорит, что рассчитывает тысяч десять долларов потратить на эту пристройку.
Пока ты возишься со шлангом, разматывая его «змеиные» кольца, Элька скрывается в доме, наполненном дымом.
Вован, не глядя ни на кого, вбегает в дом и вскоре выбегает, вынося свои инструменты.
Ты, наконец, размотал шланг, из него хлынула вода. Ты направил поток на дом. Я в растерянности бегаю от дома к сараю: шланг то и дело отрывается от крана. Пламя разгорается все сильнее.
- Ваня, - кричу я, - там моя сумка осталась.
Ты бросаешь шланг и направляешься к дому, я – за тобой. Дом весь в дыму.
- Да ладно, бог с ней, с сумкой, - кричу я тебе. Я даже забыла, что в сумке все мои документы: паспорт, служебное удостоверение, банковская карточка.
Ты не обращаешь внимания на мои слова и кидаешься к входу в задымленный дом, исчезая там. Через минуту выскакиваешь, отмахиваясь от дыма. В твоих руках моя сумка, черная шелковая пижама и сарафан. Ты схватил все, что попалось на глаза.
- На, держи, - кричишь ты и вновь скрываешься в дымном дверном проеме.
Беру из твоих рук вещи. «А где Элька? Она же вбегала в горящий дом!». Из состояния оцепенения меня вывел пакет молока, вылетевший из почерневшего от дыма дверного проема. Раздутый от жара пакет плюхается оземь прямо у моих ног, и из него льется молоко.  Ты выбрасываешь из дома предназначенное тебе молоко. Несмотря на все это страшное безумие, мне становится смешно.
Весь окутанный дымом, ты показываешься в проеме двери и швыряешь к моим ногам очередной пакет молока. Меня как будто током ударяет. Не помню, сколько времени прошло с тех пор, как Элька вошла в дом. Может быть три минуты, может пять -  все пятнадцать. Она еще не выходила.
- Ваня, там Элла в доме!
- Где там? – со страхом в голосе спрашиваешь ты.
- Там, в глубине, в своей комнате.
Ты вновь исчезаешь в дыму горящего дома. Через минуты три выбегаешь, держа Эльку на руках.
Слава Богу, она в сознании. Ты тут же ставишь ее на ноги.
- Деньги спасла, -  говорит довольным голосом Элька, - прижимая к груди маленькую сумочку - у меня же там триста тысяч рублей.
Кроме сумочки в руках у Эльки старое детское ватное одеяло и еще какие-то тряпки.
- Бежим, второй кран откроем, может быть спасем дом, -  не унимается она.
Бежим на задворки разматывать второй шланг. Ты хватаешь в руки шланг и начинаешь поливать крышу дома. Картина ужасающая: один край дома уже пылает ярким пламенем, что-то трещит, с треском и искрами обрываются провода, в стороны отскакивают горящие головешки, рушится крыша.
Но ты на фоне всего этого кошмара смотришься как герой голливудского фильма: в кромешной тьме вырисовывается твой силуэт, освещенный пламенем. Он кажется гигантским. Зевсова нубуковая куртка делает твои плечи похожими на распахнутые крылья.
Вдруг огромный кусок кровельного железа падает тебе прямо под ноги. Ты не обращаешь ни малейшего внимания на это, продолжая, задрав кверху голову, поливать водой из шланга край дома.
Смотрю на тебя, восхищаясь твоей смелостью, отвагой. Да что там, тебе не привыкать к экстриму. Наверно, там, в Чечне не раз видел такие пожары, может еще страшнее. Сейчас ты стоишь под полыхающим домом и, наверно, представляешь себя там, в Чечне, среди горящего Грозного, где на каждом шагу разрываются снаряды и бомбы. Ты – русский офицер. Ты спасаешь из горящего дома мирных жителей. Пока не приехали пожарные, начинаешь всеми подручными средствами тушить пожар.
К своему ужасу я вижу, как крыша дома начинает с треском оседать внутрь.
- Ваня, Ваня, - убегай оттуда, - кричу я.
Ты не обращаешь внимания на мои слова.
- Ванечка, милый, я прошу тебя, пожалуйста, убегай оттуда.
Ты продолжаешь поливать дом, вокруг как разрывающиеся снаряды и бомбы падают обломки досок, куски железа, провода.
- Ванечка, прошу тебя, умоляю, уйди оттуда.
- Что ты орешь, - кричит на меня подошедшая сзади Элька. Пусть поливает. Хоть что-то спасет.
«Вот стерва», думаю я, - конечно, тебе же все равно, что с ним будет, это же не твой любимый, а мой.
- Лучше вызови пожарную машину, мой мобильный не ловит сеть,- вновь кричит мне Элька.
- Какой номер? -  спрашиваю я растерянно. Мне никто не отвечает. Элька вновь копошится возле сарая и зовет тебя.
Ты, держа в руках шланг, идешь навстречу Эльке.
Вижу, она тебе что-то говорит, и ты начинаешь поливать крышу сарая. Оказывается, у нее там целый бак с бензином.
Какой номер надо набирать, 01 – не срабатывает, 02 – не срабатывает, 03 – глухо. Набираю все подряд. Никто на том конце провода не отвечает.
Элька подходит незаметно.
- Дай мне, я наберу своего мужика, пусть он через МЧС направит сюда пожарных.
Она вырывает у меня из рук мой телефон и судорожно набирает какой-то номер.
- Эдик. Мы горим. Вызови срочно к нам пожарную команду.
Видно, ее Эдик ничего не понял, кто мы, где горят.
- Я, Элла. Горим. Дача горит. Срочно вызывай пожарных. Что значит, спишь, - кричит Элька. – Просыпайся, приезжай. Ты что, не понимаешь, что случилось! ...
Элька держит трубку у уха. Молчит. Видимо ее «любимый» пытается объяснить ей, почему не может сейчас приехать. В ее глазах слезы: милый не хочет ни посочувствовать ей, ни помочь. Элька в сердцах захлопывает крышку телефона.
- Представляешь, он не может, видите ли, приехать. Не может и все. Причин не объяснил. Представляешь?
«Представляю, еще бы нет. Так называемый «твой» мужик принадлежит совершенно другой женщине. Он женат, у него – семья. Ты уже семь лет – его любовница. Все эти годы пытаешься затащить бедного мужика в свои золотые сети, а он никак не попадается в них. Он лишь время от времени приезжает в тебе, в твою уютную квартирку. Здесь все сделано для того, чтобы любить его, здесь каждая вещь напоминает тебе о нем. Ты даже салаты делаешь для него только из морских морепродуктов: где-то вычитала, что они хорошо влияют на потенцию. Он не понимает, как тонко и ловко ты плетешь свои сети. На шикарном диване-трансформере лежат две огромные куклы – она и он. Это в твоем представлении «ты» и «он».
- Он все равно будет моим, все равно уйдет ко мне. Ну, неужели ему лучше с ней, - недоумевала ты как-то на вечеринке.
Эх, Элька, Элька! Если ты все время носишь короткие юбки в обтяжку и туфли на огромных каблуках, это по твоему разумению значит, что каждый мужик должен быть твоим. Не сомневайся, будет, но на короткий перерыв между часами основной работы - строительства своей собственной семьи. Со своей женой у него связаны не только радость секса, но и много других радостей – свадьба, рождение первенца, поход сына в первый класс, выпускной бал. Рождение дочки – малютки, ее пеленочки, пахнущие грудным молоком.       Ты, Элька, просто никогда не любила своего мужа, и поэтому не замечала всех этих маленьких радостей. Ты так и дочку свою воспитала. «Ухватить» в мужья москвича с квартирой и дачей, с состоятельными родителями и поскорее переехать к нему, прописаться, а потом отсудить у него половину квартиры. Такие вот вы, приезжие. С железной хваткой.
Твоя дочка пошла по твоим стопам. Вышла замуж за москвича. Готовясь к свадьбе, ты думала не о том, чем удивить молодоженов, а о том, насколько соблазнительным будет твое платье - твое, на не невесты, твоей дочери.
В общем, ты «выпроводила» свою дочь к ее мужу и теперь наслаждаешься одиночеством, пытаясь построить свой рай в аду.
Видишь, твой «любимый» совсем не хочет поддержать тебя, может быть в самую трудную минуту твоей жизни. Вот все, чего ты добилась.
А Ванька-то мой зачем тебе? Что он тебе даст? У него ни кола, ни двора. А, ну да! Ты же сказала – «такой мужик сочный». Мои мысли об Эльке прервал ее раздраженный голос.
- Зачем ты кричала: «Ваня, уйди оттуда». Видишь, как дом разгорелся. Видишь! Все сгорит. А он бы успел что-нибудь спасти.
Я ничего не отвечаю на ее реплику. Ну, стоит ли рисковать ради твоих старых шмоток! Я же видела, что ты держишь в своем шифоньере в московской квартире: дубленки, которым уже лет 20, куртки-дутыши (такие уже тоже лет 20 не носят. Этот хлам ты еще считаешь довольно новым. Нетрудно представить, что тут у тебя на даче сейчас горит. Мебель, которой лет столько же, сколько и тебе, куча никому не нужных тарелок и кастрюль, вещи твоего мужа, с которым ты уже лет десять как разведена. Не понятно, зачем ты его шмотки хранишь, это ведь связь с прошлым, которое все время тянет тебя назад. И ради всего этого стоит ли рисковать моему любимому Ване. Вон он стоит, поливает водой из шланга твой сарай, потому что крыша строения уже огненная, того и гляди, загорится.
А ты, Ваня, стоишь там возле сарая, наверно, совсем не думаешь обо мне. Вон, Элька, расквитавшись со своим «любимым», вновь бежит к тебе, и вы вместе направляетесь в сторону дома. К моей радости недалеко от дома ваши пути расходятся: она идет в сторону соседей. Стайка зевак уже собралась возле калитки. Ты вновь подходишь к углу горящего дома и направляешь струю воды из шланга на пылающую крышу. Ты даже не слышишь, как подъехала пожарная машина. Пожарники в одно мгновение развернули шланги и начали поливать дом с другой стороны. Того и гляди, загорится соседнее строение: тонкая дорожка из огня уже тянется по траве в правую сторону, где разбросаны выброшенные тобой из дома пакеты с молоком. От жара огня пакеты начинают надуваться как мыльные пузыри и взрываться. Был бы это мультфильм, я бы засмеялась, но это жизнь и настоящий пожар, и все реально, несмотря на кажущуюся мне нереальность. Забор, окружающий 12 элькиных соток, как край сцены, сам участок – сцена, на которой разыгрывается действие.
У меня сейчас роль второго плана, и я отхожу в самую глубь двора: я ничем не могу помочь. Телефон мой разрядился, тушить пожар мне не позволил бы ты. Ты мне сам тихо сказал: «Встань здесь и стой, и никуда не суйся». Я и не суюсь, но мне совсем не хочется, чтобы пострадал ты. У нас с тобой все только началось и в груди такая сладкая истома даже сейчас, когда я смотрю на тебя, как ты тушишь пожар. Такой отважный, смелый, решительный.
За забором, в глубине двора тоже зрители – другие соседи. Мужчина первым заговаривает со мной.
- Вы кто?
- Мы Эллины гости. Приехали, вот пристройку к дому сделать.
- А мы думали вы приехали перестраивать печку, она у Эллы совсем не правильно сделана.
- Что значит неправильно?
- Там есть хомут, он у нее не по правилам сложен. Мы все время переживали, что пожар будет.
- А она об этом знала? – спрашиваю недоуменно.
- Конечно, знала, только никого не слушала.
- А я, честно говоря, думала, это мы виноваты. Слишком сильно печку растопили.
- Странная вы, женщина, - говорит сосед с круглой, как дыня лысиной. – Что значит, сильно растопили. Не вы бы это сделали, сама бы она растопила. Еще хорошо, что вы здесь были, а представьте, была бы она одна здесь...
Пока мы с соседями перекидываемся через забор короткими репликами, пожар начинает потихоньку стихать под напором пены из пожарного шланга. Стена накренилась, а ты, Ваня, все стоишь там. Ну, сколько можно испытывать мои нервы?!
- Ваня, -  кричу тебе, - уйди оттуда, я тебя умоляю, уйди.
Ты даже не повернул голову в мою сторону, а может, и вовсе не слышишь моих слов.
Моя нервная система не выдерживает. Вижу, как один пожарник поворачивает за угол дома. Мчусь к нему наперерез.
- Я вас умоляю, уведите его оттуда. Опасно же.
- Кто он такой?
- Он в Чечне воевал.  Сейчас в эйфории, ничего не соображает.
- Согласен, - коротко по-военному говорит пожарник. - Пойду, уведу, действительно опасно!
К радости своей вижу, как он подходит к тебе, мирно что-то говорит, ты спокойно опускаешь шланг на землю и направляешься в ту сторону, где Элька стоит среди своих соседей и что-то бурно обсуждает.
Я тоже иду туда. Вроде бы все позади, опасность миновала. Мне хочется тебя обнять, прижаться к тебе. Я жутко замерзла. Вся дрожу от холода, или это просто нервная дрожь.
Ты, видно, ждал меня. Выхожу из темноты и направляюсь к тебе. Ты тут же берешь меня за руки. Твои руки горячие как огонь.
- Руки-то, руки ледяные, - это ты про мои руки.
- Я замерзла, - прижимаюсь к тебе.
- На, надевай, - ты сбрасываешь со своих богатырских плеч нубуковую куртку.
Укутываюсь в нее и вдыхаю запах твоей кожи, перемешанный с запахом дыма. Ты обнимаешь меня, и мы так стоим, прижавшись друг к другу. Ты целуешь меня в лоб, щеки, губы, ты шепчешь мне: «Я тебя люблю».
«Господи, разве время!», - подумал бы кто-нибудь. Время, самое оно! Я дрожу уже не от холода, а от чего-то другого.
Ты неожиданно отстраняешь меня.
- Подожди.
 Недалеко стоят пожарники. Сняв с себя каски, они что-то бурно обсуждают, показывая на дом. Один курит, другой прикуривает у третьего.
Ты подходишь к одному из пожарников, что-то ему говоришь, он показывает рукой в сторону «взорвавшихся» пакетов с молоком.
Смотрю тоже в ту сторону. Там лежит пожарный шланг. Вода из него по-прежнему бьет сильной струей. Ты берешь шланг в руку и снова идешь к дому. Через мгновение исчезаешь в дыму среди обгоревших балок. Та часть дома, которую ты усердно поливал, уцелела вместе с кирпичной пристройкой. Тебя не слышно минут семь. Неожиданно раздается твой голос: «Вован, иди сюда».
Вован все то время, пока горел дом, стоял, ни жив, ни мертв. Стоял и все курил свою «Приму» одну за другой.
Твой голос вывел его из шока. Он обежал уцелевшую часть дома, что-то кричит тебе в окно. В ответ из окна летят пакеты с бельем. Вован начинает ловить их и складывать друг на друга. Куча пакетов с вещами увеличивается с каждым твоим появлением в обгоревшем окне.
- Вован! -  вновь зовешь ты своего друга.
- Что еще? – слышу вовкин голос.
- Иди сюда!
Вован подходит к дому, просовывает голову в обгоревший оконный проем. Элькины старые шмотки прекращают вываливаться из окна.
Вскоре Вован возвращается.
Я разговариваю с пожарным.
- Вы знаете, как весна и осень наступают, у нас вызов за вызовом, - говорит он. Холодает, все начинают топить печки, а к деревенской жизни не приспособлены. Эти дома как спички вспыхивают.
«Господи, может быть мы все же не виноваты…», – думаю я. Не первые мы такие «поджигатели».
- Послушайте, вытащите вы этого парня оттуда, а то он там задохнется, не дай бог, он же без противогаза, там дым кругом – я снова заволновалась за тебя, Ваня.
- Этого что ли? Из Чечни который? – Видимо, уже все пожарники знают, что это ты, такой вот, прошедший Чечню, помогаешь им. А может они и сами прошли эти две кампании: по возрасту вы близки друг другу.
 – Ну, парень! Ну, отважный! А если честно – безбашенный. Видишь, наши уже туда не лезут: опасно. А ему, по-моему, все по барабану.
- Такой вот! – говорю я. Я действительно горжусь тобой в этот момент. Ты даже смелее пожарников.
Элька, услышав эти слова, зло смотрит на меня, и тут же переводит свой взгляд на кучу пакетов со спасенными старыми шмотками.
- Помоги, - говорит она мне, - надо в машину отнести, я их домой увезу.
Беру один пакет в руки, половина его обгорела, но вещи внутри целы. «Что это? Тьфу ты, старые простыни. Но чистые, накрахмаленные и выглаженные. Жадна до безумия эта Элька, но чистоплотная, ничего не скажешь. Только зачем ей в квартире это старье, пропахшее дымом. Наверно, она просто в шоке: не понимает, что делает».
Бросаю в багажник обгоревший пакет с какими-то ситцевыми простынями, иду за другим. Ты идешь мне навстречу, держа в руках целую охапку этих пакетов. Ты собрал их все. Провожаю тебя взглядом, жду, когда вернешься.
Вот ты вновь рядом. Берешь меня за руку. Я снова дрожу от холода. Ты обнимаешь меня, прижимаешь к своей груди. В нагрудном кармане твоей нубуковой куртки чувствую что-то твердое.
- Что это? – удивилась я.
- Да это я для Вована спас. В тумбочке с бельем нашел.
Ты показываешь мне горлышки двух бутылок. Одна – виски, другая – элитная водка.
- Вован, подойди.
Вовка уже знает об этой находке.
- Давай, быстрее, - нетерпеливо говорит он. – Его голос дрожит как в лихорадке.
Ты отдаешь Вовану бутылку водки. Он открывает ее и треть выпивает залпом.
- Дай глоточек, я замерзла, - говорю я.
Ты откуда-то достаешь маленький пластиковый стакан и наливаешь мне глоток водки. Она теплая, почти горячая. Меня мутит.
- Вы что тут делаете, - зло спрашивает выплывшая из темноты Элка.
- Да вот, Вована из шока выводим. Видишь, весь дрожит. Нервы, - начинаешь оправдываться ты.
Элька неожиданно для всех близко подходит к тебе и отводит в сторону один край твоей куртки. Обнажается крышка непочатой бутылки виски.
-   Это же мое.
- А кто у тебя отнимал? - едва сдерживаясь, спрашиваешь ты. – На, бери.
- Она же дорогая, - не унимается Элька.
- Поэтому я ее сохранил специально для вас.
- Спасибо, приеду в Москву и напьюсь с горя. -  Эта фраза звучит как-то жалко и не к месту. В этом вся Элька: чужое взять – за милую душу, свое отдать – ни за что на свете.
- Слушай, Ваня, - а где твои вещи? – я вспомнила, как ты выносил из пылающего дома мои вещи.
- Все сгорело, - спокойно отвечаешь ты.
- И документы?
- Удостоверение участника боевых действий.
- Что же ты будешь делать?
- Ладно, как-нибудь справимся.
Странно, ты на удивление спокоен. Меня снова «колотит» мелкой дрожью – то ли от холода, то ли от шока. Вована знобит скорее всего от шока. А ты стоишь спокойный и уверенный в себе.
- Ваня! – не унимаюсь я. – Где дедушкина Библия?
- А где оно было?
- На тумбочке лежало в доме.
- Значит, сгорело. Там вообще вся комната выгорела, один только квадрат пола возле кровати остался цел.
- Где, справа?
- Да.
-Там стояла тумбочка.
- Не к ночи помянуто, но Царство Небесное твоему деду, - говоришь задумчиво ты.
- При чем тут дед?
- При том, что его Библия спасла всех нас.
- ?
- Книга сгорела, тумбочка сгорела, а пол остался цел, представляешь?
Хорошо, что мы спать не легли, наша бы с тобой комната первой загорелась, мы бы точно сгорели.  Библия спасла нас, - повторяешь ты.
Пока мы рассуждаем о случившемся, пожарники уезжают, соседи расходятся по домам.
Начинает светать.
- Собирайтесь, - строго говорит Элька. – В Москву поедем.
- Может быть подождем, пока рассветет, - неуверенно произносит Вован. Хоть часик вздремнем в сарае, а потом поедем.
- Нет, поедем сейчас, - настаивает Элька. - Я вас сама довезу до дома.
- Поехали, - решительно говоришь ты.
Мы начинаем загружаться в машину и отправляемся в путь.
На рассвете шоссе кажется влажным, будто только что прошел дождь. На самом деле, ночь была сухой и теплой. Мы с тобой сидим на заднем сидении. Ты спишь, открыв, как ребенок, рот. Я дремлю, прижавшись к тебе. Элька гонит на максимальной скорости.
До дома добрались очень быстро. Выгружаемся. Вован бежит в магазин, купить что-нибудь поесть.
Я переобуваюсь, (моя обувь сгорела и Элька дала мне какие-то свои старые белые сапоги). Ты предлагаешь Эльке покурить. Она мгновенно открывает дверь кабины и выходит из машины. Пока мы с Вованом заносим вещи домой, вы стоите на улице и что-то мирно обсуждаете. Элька то и дело улыбается. «Ну и женщина. Ну, ничего ее не остановит. Будто и пожара не было».
 Вскоре она уезжает. Мы втроем заходим ко мне в квартиру. В руках у Вована ведро с шашлыком: он успел выбросить его из горящего дома.
Спать не хочется.
- Ну и подруга у тебя, -  неожиданно говоришь ты.
- Во-первых, не подруга, а сослуживица, это – разные вещи. Чем же она тебе не понравилась? – удивленно говорю я, прекрасно понимая, о чем сейчас начнешь говорить ты.
- Да сука она, б…  натуральная.
- С чего ты взял? – не унимаюсь я, сама думаю: «Значит, я была права, не зря мне все эти ее телодвижения не нравились и раздражали. А я думала опять моя дурацкая ревность».
- Что это ты так резко о ней, Ваня? Она видишь, как о нас позаботилась, до дома довезла, шашлык отдала.
- Довезти обязана была. Не мы ей должны, а она нам. У Вована и у меня все вещи и документы сгорели, у тебя книги и Библия.
- А за что ты так ее обозвал некрасиво.
- Сука и есть сука. Ты знаешь, как она за мной по двору бегала, Я - туда, она – за мной, я - сюда, она тут как тут. А потом подошла и как схватит меня кое за что. «Ого, - говорит». Я не знал, куда от нее деваться. Залез на крышу, пока ты спала.
Мы с Вованом смеемся: «Загнала собака кота на крышу».
Честно говоря, на душе грустно, а не смешно. Было, было у меня какое-то неприятное ощущение. Описать его очень трудно: злость, обида, стыд, возможно, все эти чувства могут уместиться в одно слово – ревность. Но я никак не хотела принять того, что я ревную тебя, даже сама себе боялась признаться в этом.
- Слушай, давай Эльке позвоним, как она – доехала или нет? - забеспокоился Вован. – Она же всю ночь не спала, а время уже семь утра.
Ты берешь мой мобильный телефон, набираешь Элькин номер.
Идут длинные гудки, но на той стороне никто не отвечает.
- Подожди, подожди, может возьмет, - настаивает Вован.
Ты терпеливо ждешь.
Наконец мы слышим сонный Элькин голос.
- Ты что, уже дома, спишь?
- Нет, еще еду.
-А почему так долго не отвечала?
- Спала.
- Как, за рулем спала.
-Да. Припарковалась на обочине и задремала.
- Хорошо за рулем не заснула. Давай, домой, а мы тебе еще позвоним, -говоришь ты  и отключаешь связь.
Вскоре мы все заснули, так и не перезвонив Эльке: слишком много событий произошло в эту печальную ночь.
Я спала сегодня беспробудно. Проснулась, будто кто-то стукнул меня по плечу. Открываю глаза и вижу на себе твой взгляд. Взгляд хищника. Взгляд убийцы – холодный, свинцовый, не предвещающий ничего доброго.
Минуту смотрим друг на друга. Я пытаюсь осознать, узнаешь ты меня или нет. «Нет, не узнает, - судорожно думаю я. - Страшно. Я боюсь. Надо встать, но я боюсь шелохнуться.
Ты вдруг будто проснулся или вышел из той страшной ситуации, которая разыгрывалась в твоем сознании во сне.
- Ты что не спишь, Лапуля? - ласково спрашиваешь ты, обнимаешь меня, целуешь и тут же засыпаешь крепким сном.
Моя голова лежит на твоей руке. Я прижимаюсь к тебе, а еще несколько секунд назад мне было так страшно рядом с тобой, казалось, что между нами кто-то третий. Этим третьим только что был ты.
Я больше не могу заснуть. Встаю. Иду на кухню. Варю себе кофе. Пью молча. В сознании все время этот твой взгляд. Взгляд убийцы. «Наверно, ты убивал людей», – мелькнула нехорошая мысль. Я ее мгновенно блокирую в своем сознании. Я не хочу думать о тебе том, другом. Это часть твоей мужской биографии. Ты был на войне. Конечно, убивал. Война списывает все, даже грехи.
Неожиданно кто-то сзади дотрагивается до моей спины. Вздрагиваю, замираю и, … чувствую, как моей шеи касается твое теплое дыхание.
- Ты что, Лапуль, испугалась. Это я. Кстати, ко мне никогда со спины не заходи. Опасно. Я в таком случае за себя не отвечаю.

В старинной усадьбе
Звонит телефон.
- Алло!
- Лиз, это я Монка. Ну, ты как, свой день рождения не отменила?
- Нет, не отменила, - отвечаю я, - Приезжай 10 сентября к трем часам ко мне на дачу. Буду ждауть.
Честно сказать, я с удовольствием бы отменила свой день рождения. Нет настроения после вчерашнего пожара. Но время не повернешь вспять, оно неумолимо движется вперед. В чем виноваты гости? Я же их уже пригласила. Они ждут. Они хотят повеселиться. Пусть все приезжают, может быть и у меня настроение поднимется.

Первой на мой день рождения приехала сестра Алена. Люблю я ее. Такой приятный интеллигентный человечек. Природа наделили ее такой красивой речью, тонкими чувствами, природной интеллигентностью.
- Как там наш дядя Толя поживает? – спрашиваю про нашего единственного в семье ветерана Великой Отечественной.
- Нормально, кряхтит потихоньку, - с улыбкой отвечает Ленка. – Ему уже 82 исполнилось.
- Знаю, извини, что не приехала, совсем закрутилась с этим ремонтом.
- Да ничего, а ты как?
- Живем потихоньку.
Пока мы с Ленкой обмениваемся короткими репликами, ты разжигаешь в саду костер. Сегодня ты за кострового, от тебя во многом зависит настроение моих гостей. У тебя все это прекрасно получается, можно даже сказать – красиво. Ты красиво держишь в руках топор, красиво вонзаешь его в полено, красиво раскалываешь полено на несколько мелких полешек, красиво укладываешь их в костер, красиво разжигаешь огонь и красиво сидишь на полешке, приглядывая за костром.
- Ладно, Лен, пойду в дом, надо еще салаты нарезать, а ты здесь дыши свежим воздухом.
- Хорошо, - отвечает сестра и остается возле костра помогать тебе нанизывать мясо на шампуры.
За калиткой сигналит машина. Приехала Монка.
- Лизка, - кричит она веселым голосом. – Открывай. Я прибыла.
- Вань, открой ворота, встречай гостью.
Ты летишь к воротам, быстро открываешь их, помогаешь Монке «вписать» в проем ворот ее машину.
- Ой, как вкусно пахнет, - радуется Монка – Костерком и мяском. А я привезла вино итальянское элитное.
- Очень хорошо. Вы тут за шашлыками следите, винцо попивайте, а я пошла салаты готовить.
Скрываюсь в доме, оставив тебя на растерзание двух женщин. Время от времени я выношу вам салаты, фрукты. Вы совсем не хотите заходить в дом.
Вот и мои детки приехали, племянница с мужем и детьми.
- Давайте в дом. Уже прохладно.
Все родственники разместились за столом. Ты все продолжаешь жарить шашлыки на улице. Монка с Ленкой тоже не спешат в дом. Вы успели познакомиться, и ты рассказываешь им про свою сибирскую деревню, про тайгу.
Выхожу в очередной раз, выношу вам салаты. Слышу разговор.
- А дом там можно купить? - спрашивает тебя Монка.
- Конечно можно, а зачем тебе, итальянке, дом в Сибири, лучше уж в Италии иметь.
- В Италии это понятно. Это уже не актуально. Говорят, лет через пятнадцать вся Европа погрузится под воду, и все европейцы ринутся сюда, в Россию. Сибирь, говорят, не пострадает. Я хочу там домик купить, пока они не подорожали.
Окончания вашей беседы я не слышу, меня дома тоже гости ждут…
Зову и вас, но вы не идете, особенно упираешься ты. Только потом поняла, что тебе просто нечего надеть. Твои единственные брюки, свитер и ботинки сгорели при пожаре у Эльки. Больше ничего у тебя нет, кроме твоего знаменитого комбинезона-комбидресса-танкобеза. Я так и не смогла затащить тебя в дом…
После вечеринки первой засобиралась домой Ленка. Потом уехали мои дети и племянники. Монка решает остаться у меня: за руль садиться опасно.
Стелю ей постель. Иду в спальную комнату. Жутко хочу спать. Сквозь сон слышу твой голос.
- Лапуль, - принеси мне полотенце.
- Ой, так не хочется вставать. Мон, передай ему в ванную полотенце.
Я поворачиваюсь на другой бок и дремлю.
Сквозь сон слышу, как открылась и закрылась дверь ванной комнаты.
 Проходит минут пять-семь.
«Ну, где он там, почему так долго не идет…, - все эти мысли блуждают в моей голове, прерывая мой сон и пробуждая сознание.
«Встань, встань», - как будто кто-то шепчет мне.
С трудом поднимаюсь с постели, открываю дверь в гостиную. В ванную комнату дверь закрыта. Монки и тебя нигде нет.
Подхожу к двери ванной и с силой дергаю за ручку двери.
- Ой, Лизка! – преграждает мне путь Монка и невинно спрашивает - А ты что, не спишь?
- Не могу заснуть, - лукавлю я.
- Давай, давай, пошли спать - ты, опоясанный полотенцем, выпихиваешь меня из ванной комнаты.
Поворачиваюсь и послушно иду в спальню. Ты - за мной. Честно сказать, сердце кольнуло, но стараюсь гнать от себя эти жуткие мысли о том, что и моя любимая Монка как-то там, в ванной себя не так вела.
Подсознание вонзает в сердце другие чувства: противно, неприятно. Но именно это заводит и зажигает меня. Да, эту ночь ты запомнишь очень надолго.
- Тихо, тихо, - успокаиваешь ты меня.
«Пусть слышит, - думаю я про Монку, -  пусть завидует».
Возможно, так и происходит: она закрывает уши подушкой и яро завидует мне. Но мне этого мало. Я набрасываюсь на тебя почти с гневом.
- Кто ты, как тебя зовут и какая у тебя фамилия? Почему ты нигде не работаешь? Почему сидишь на моей шее. У тебя даже нечего надеть кроме дурацкого танкобеза.
Этот танкобез сколько не стирай, все равно выглядит старой выцветшей тряпкой, но как ни странно придает твоей фигуре необъяснимое обаяние. Почему мои дети говорят: «Мама, он тебя не стоит». Почему? Я обрушиваю на тебя тирады обидных слов. Очень обидных. Ты молча глотаешь их, ничего не говоря в ответ, это распаляет меня еще больше.
Я не могу спросить напрямую, что ты так долго делал там, в ванной вместе с Монкой, а у нее, тем более не могу, знаю, что она пошлет меня на три буквы. Это бы означало порвать с ней отношения раз и навсегда. Я всегда оставляла в своей душе пространство для оправдания и прощения. Я всегда желала лучшего и в ответ получала удар в спину.
От Монки один раз уже получила. Я была еще замужем, она уже развелась с мужем. Мы взяли привычку ходить в пятницу в баню. Такой девичник для себя устраивали. Конечно, моему мужу это не нравилось. Он всегда хотел, чтобы я целиком и полностью принадлежала только ему и детям. Но я упорно продолжала ходить в баню. Потом мы сидели у Монки дома и пили кофе.
Однажды я уехала в командировку. Всего на пять дней.  Три из них мой муж провел у Монки вместе с моим родным братом. Тогда я не подумала ничего плохого. С братом же! Что там может быть плохого. Я Монку очень люблю, и она меня. Она просто не допустит такого.
Девочка! Как я ошибалась.
Когда я развелась с мужем, она призналась мне: «Не жалей, бабник он и есть бабник, он даже ко мне приставал. Помнишь, когда они тут с твоим братом у меня зависли». Я и тогда не придала этим словам значения. Ну, приставал и приставал. Конечно, было неприятно за своего мужа. Даже до близкой подруги добрался. Но я тогда думала, что ведь Монка ответила на его приставания, конечно не ответила.
Мы с Монкой дружим с 17-ти лет, мы даже о мужиках никогда не говорили, только о прекрасном: поэзии, живописи, музыке. Я до сих пор не знала, что подруга моя не только мечтала стать актрисой, ты даже в театре при МГУ играла в спектаклях. Хотя это была ее личная тайна. Тайн у нее очень много. Мой муж – это тоже её тайна. Насладилась и забыла. Он еще не раз к ней заезжал, и она от меня этого не скрывала: мол, вот видишь, какой он б----. О себе она умалчивала. «Вот такая, мол, я. Все ваши мужья ко мне льнут, а я им всем отпор даю. Ради дружбы». Ложь, лицемерие и еще что-то, не знаю, какое слово придумать…
Я ругаю тебя, Ваня, а сама думаю в это время о Монке. Ты, собственно, ни в чем виноват. Наверно, там, в ванной комнате, ты в ответ на ее смелый жест схватил ее за ее большие сиськи. Ну и ладно. Ты же мужчина, в конце концов, как можно женщине отказать, если она так решительна…
Выложив на твои плечи тирады бранных слов, я спокойно засыпаю.
Просыпаюсь в пять утра: пить захотелось. Монкина постель еще теплая, но ее уже и след простыл.
В ноябре она вдруг неожиданно объявилась.  На дисплее моего мобильника высветился ее номер.
- Лизка! У меня же юбилей. Приглашаю вас с Ваней. Приедете?
- Конечно, приедем, -  не задумываясь, отвечаю я - Да, Вань?
- Конечно, -  кричишь ты и выхватываешь у меня из рук телефон. Вы о чем-то беседуете. Я не слышу, о чем.
Поздняя очень. Уже выпал снег. Поверхность прудов стянула плотная ледяная пленка. Но этот ноябрьский день на удивление сухой и солнечный.
Едем в электричке на дачу к Монке. Я - с удовольствием. Очень хочется увидеть её отца – Мигеле. Я его не видела лет 15, с того дня, как он уехал в Италию.
- Иди, Лиза, с Мигеле поздоровайся, он до сих пор помнит, как вы «Кукарачу» танцевали, - говорит весело Монка, когда мы вошли в калитку их большой старинной усадьбы.
Мигеле идет по тропинке навстречу нам. Он не изменился. Все такой же обаятельный, приобрел западный «лоск»– берет набок, шарфик. Похож на Сальвадора Дали.
- Ну, здравствуй, Лизавета, игриво встречает меня Мигеле, - совсем не изменилась. Такая же рыжая. Это кто, твой муж? -  Мигеле, показывает на тебя.
- Друг!
- Я Мигеле из Италии. А ты? - Мигеле ведет себя открыто, даже наивно.  Он не любит многословных людей и сразу заявляет об этом.
Ты, Ваня, – тонкий психолог, тут же начинаешь подыгрывать ему.
- Я Иван, - говоришь ты и, помолчав секунды три, добавляешь - из Сибири.
- Пошли, Ваня, поможешь, - Мигеле уже очарован тобою. - На веранде прохладно. Но Монка хочет здесь стол накрыть. Надо газовую колонку включить. Сможешь, Иван?
- А то! – отвечаешь ты мгновенно.
Пока вы вместе с Мигеле и мужем Монки Вадиком устанавливаете газовую колонку, мы с подругой садимся на терраске поболтать.
В разговоре ни тени упоминания об эпизоде в ванной. Я не хочу ссориться с Монкой. Столько лет вместе прожито, столько событий: работа в престижном информационном агентстве, походы по театрам, замужество, дети, разводы…
Намекнуть надо бы.
- Представляешь, одна моя знакомая так к нему пристала, что ему пришлось от нее на крышу дома убегать. Видишь, какой верный, не соблазнился. Он постоянно говорит, любит что меня.
- Представляю, - грустным голосом отвечает Монка, - вот и цени, тебя же никто никогда не любил.
Я сделала вид, что не слышала ее слов.  «И это говоришь ты, одна из трех лучших подруг», - думаю я. Даже если бы не любили, разве я могла бы сказать тебе такие жестокие слова? А если о том, что не любили, то ты, Монка очень ошибаешься. Любили и еще как. Один одноклассник четверть века любил, но всегда считал, что меня недостоин, поэтому через ФСБ отслеживал мою судьбу. Грек мой меня любит, но я – его запретная любовь – мы с ним из разных миров, нам не суждено быть вместе. Я тебе все время рассказывала о грустном, о том, как изменял муж, потом другой муж. Я переживала эти истории, как большие романы, и они действительно выливались в романы. А ты слушала меня, сочувствовала и сделала парадоксальный вывод.
Мне всегда хочется любить самой. Совершенно не интересно, когда любят тебя, а ты равнодушен. Сердце – пустое, душа – пустая, небо - серое, зелень – блеклая, цветы – пожухлые. Вот что такое, когда любят тебя, а ты равнодушен.
Минкины гости уже съехались. На веранде накрыт стол. Почти ничего, приготовленного собственными руками. Все салаты, соленья, маринады – из «Перекрестка».
«Я бы так себе не позволила, - подумала я. - Юбилей не каждый день случается».
Правда, есть на столе одно деликатесное блюдо – испанский хамон. Выдают его строго порционно. В напитках нет недостатка: коньяки, текила, джин, итальянские вина на любой вкус.
Мы с тобой, Ваня, садимся с левого торца стола поближе к газовой колонке. Здесь теплее. Рядом -  монкина подруга детства Инна.
Она начинает пробовать все без разбора спиртные напитки – от джина до рома.
- Смотри, Инн, - не переборщи, уж очень крепкие напитки.
- Я буду стараться, - с улыбкой отвечает мне Инна.
Первый тост за Монку, потом другой, третий.
Мигеле включает музыку.
- Танцевать, молодежь.
Какая уж мы молодежь. Это он помнит нас семнадцатилетними девчонками. Монкина дочка Аленка недавно вышла замуж. Нашла мужа на Кубе и привезла его в Россию. Видимо, по традиции. Когда-то бабушка ее вышла замуж за иностранца, так и Аленка. Только кубинец - не итальянец.  Очень далек. Этот кубинец - Роналдо красив до безумия, но делать ничего не умеет, кроме того, что чинить велосипеды. Язык русский он тоже не знает. Правда, есть у него одно качество, которое иногда сводит нас, женщин, с ума: он прекрасно танцует. Что танцует? Конечно же сальсу – национальный кубинский танец.
Монка с дочкой устроили Роналдо работать в столичный фитнес-клуб – преподавать сальсу, чтобы он смог зарабатывать в России.  Он не может сказать нет: иных средств помочь Аленке содержать семью у него нет. Он пошел учить московских девушек танцевать сальсу. Конечно, девчонки, посещающие клуб, без ума от него. Липнут, навязывают номера своих телефонов. Даже машины на обочине дороги останавливаются, и шикарные блондинки зазывают его в салон.
... Роналдо выходит на середину террасы, окидывает взглядом стол и протягивает руку первой попавшейся ему на глаза женщине. Танец этот бесхитростный, но очень быстро будоражит чувства.
Смотрю на тебя. Ты внимательно изучаешь телодвижения Роналдо и не спешишь выходить «на сцену»: твоя минута еще не наступила. Но кубинца надо поддержать.
- Вань, выходи, - смеясь, обращается к тебе Монка. - Поддержи моего зятя.
Ты как будто ждал этого приглашения. Встаешь, подходишь к танцующим, и очень ловко входишь в круг. Ты танцуешь скромно, очень скромно.
Это твоя тактика. Пока так, потом, когда все разойдутся, у тебя будет простор для творчества. Ты берешь Инну за руку, и вы начинаете движения торсом и бедрами в такт музыке.
Инна разошлась, но неожиданно спотыкается о стул. Ты видишь, как она начинает падать. Ты крепко «цепляешь» Инну за талию, и вы вместе плавно наклоняетесь над пышущей огнем и жаром газовой колонкой. Ты «облокачиваешься» предплечьем на колонку, спасая Инну от падения и ожога. А я представляю, как ты на сцене ловил танцовщиц, как изворачивался, чтобы не упасть и не уронить партнершу. Почти тот же трюк ты проделал сейчас.
Ты даже не почувствовал, как ты обжегся и как запахло паленым. Ожег на твоем предплечье я потом долго буду залечивать заживляющими мазями. Танец потихоньку захватил тебя. Женщины сдались. Слишком соблазнительно. Вы остаетесь с Роналдо вдвоем: как два быка ведете соревнование за право первенства. Ты уже снял с себя свитер, снимаешь футболку, оголяешь свой атлетический торс с армейскими наколками. Пот катится с ваших лбов, подбородков, носа, рук, плеч. Ваш танец уже захватывает все пространство. Женщины не отрывают глаз. Да! Хороши самцы!
Роналдо первым сходит с дистанции.
- Конечно, Ваня -  профессиональный танцовщик, куда с ним тягаться.
После победы тебе больше не хочется танцевать. Ты идешь на улицу разжигать угли для шашлыков. Монка показывает тебе, где топор, дрова, угли. Я остаюсь с гостями.
Роналдо приглашает на танец меня. Но я не могу с ним долго танцевать: слишком соблазнительный. Неудобно перед монкиной дочкой: она так же, как и я за всем наблюдает и все видит. Сама выхожу из танца к удивлению Роналдо.  Для него не важно, с кем он танцует, важно «как».
Натанцевавшись вдоволь, веселая публика перемещается в сад усадьбы. Здесь вкусно пахнет шашлыками.
Ты стараешься изо всех сил. Хочешь показать моей подруге, какой ты умелец на все руки, трудолюбивый сибирский парень. По типажу ты похож на Шукшина. Такой же коренастый, такая же застенчивая улыбка, крепкие руки, такой же светловолосый и кудрявый.
- Слушай, Лизка, - Мигеле подсаживается ко мне. – Я так не люблю москвичей. Они какие-то все неестественные, неискренние.
- А кого ты любишь?
- Люблю сибиряков, -  без заминки отвечает Мигеле.
- Кого же из сибиряков ты знаешь?
- Ваню. Если ты бросишь этого парня, ко мне больше не приезжай, я тебя не приму.
- Хорошо, Мигеле, - смеясь отвечаю я. –  Не брошу. 
Разморившись в нагретой террасе, промерзнув на улице, наевшись шашлыков и напившись всяких напитков, я прошу Монку, чтобы она отвела меня в баню, где можно спокойно поспать.
Здесь – тепло. Ты, Ваня, уже успел натопить печь.
Засыпаю крепким сном. Не знаю, сколько я проспала. Меня будят звуки топора.  На рассвете они «разлетаются» в воздухе в разные стороны. Осматриваюсь: тебя нет. Наверняка, это ты стучишь топором, костер хочешь разжечь.  Выглядываю в окошко: точно, не ошиблась.
С балкона мансарды выглядывает Монка. Тоже проснулась, видимо, от звуков топора.
- Такой звук. Я думала, Лизку убивают.
«Ничего себе, мыслишка с утра», - думаю я, но молчу.
Монке нельзя говорить ничего плохого. В ответ на тебя обрушится такой град оскорблений, что ты потом полжизни будешь жалеть, что сказала ей это слово.
Однажды я упрекнула ее за то, что она часто произносит одно слово, не могу даже написать его, дедушка еще в детстве запретил его произносить, вот я и боюсь. Ну, в общем рогатый.... Я не только упрекнула, а со свойственной мне занудностью, начала высказывать ей: «Ну, как ты можешь, ты же лекции священника Александра Меня слушаешь!» Он был очень популярен среди продвинутой молодежи.
Монка тогда ответила мне десятикратным чертыханьем. Я выскочила из ее дома, бродила всю ночь неизвестно где, ночевала на вокзале: метро уже не работало, электрички не ходили. Потом целый год я не звонила ей. С ее стороны была ответная реакция. Не помню, кто позвонил первым, может быть я.
  Услышав реплику Монки о том, что меня почти убивают, ты бросаешь топор на землю, заходишь в баню, раздеваешься и ложишься на диван рядом со мной.
Через несколько минут открывается дверь и входит Монка.
- Ребята, я так спать хочу, можно я тут с вами прилягу.
Ты испуганно перелазаешь через меня и занимаешь место у стенки.
Монка пристраивается с краю. Я пыталась заснуть, Монка делает вид, что спит, ты лежишь, не шелохнувшись, и посапываешь, будто видишь десятый сон.
Никто не спит. Первым не выдерживаешь ты. Встаешь, натягиваешь джинсы, включаешь «Русское радио» и выходишь на улицу покурить. Вновь раздаются звуки топора, дверь в баню то открывается, то закрывается. Дрова в печке заискрились и затрещали.
Мы с Монкой продолжаем делать вид, что спим. Звуки популярной музыки ударяют по мозгам, но мы упорно делаем вид, что спим. На самом деле, каждая чего-то выжидает.
В конце концов, обеим надоедает играть: в бане становится невыносимо жарко. Мы открываем глаза почти одновременно.
- О! Банька готова, - говорит весело Монка. Будем париться?
- Конечно, будем. Ты знаешь, как Ваня умеет парить! Суперкласс! - говорю я наивно -  Вань, ты попаришь Монку?
- Конечно! С удовольствием, - отвечаешь ты, подходишь к Монке сзади, обнимаешь ее обеими руками вокруг талии под грудь и приподнимаешь.
 Монка визжит, замахивается на тебя руками. Я стою и смеюсь.
- А Лизка ревнует, - говорит, как бы невзначай Монка.
«Да, ревную», хочу ответить я, но совершенно другие слова соскакивают с языка: «Да что мне уже ревновать! Отревновала! Иди лучше разогревайся, Ваня тебя попарит, как меня парит».
- Ладно, пошла, - говорит Монка, вытаскивая из пакета свой купальник. Она удаляется за дверью парной комнаты.
- Лапуль, слушай, - суетишься ты. – Где мои тренировочные лосины? Ты же знаешь, какие пятна у меня на ногах. Неудобно народ пугать.
- Это точно, отвечаю я, - не будешь же каждому объяснять, что эти пятна на ногах у тебя от нагрузок после пеших переходов по Кавказским горам с 50-килограммовым рюкзаком, от репетиций в танцклассе.
- На, держи свои лосины, – я достаю серебристо-бронзовые репетиционные лосины из сумки и бросаю тебе.
Ты мгновенно надеваешь их. Они обтягивают твои мускулистые по-мужски стройные ноги балетмейстера и еще кое-что. Ты надеваешь черную бандану, глаза становятся раскосыми. Ну просто неотразим. Ты берешь распаренный веник и входишь в парную.
Через полминуты раздаются монкины крики. Это крики возбужденной самки во время брачных игр. С каждым ударом твоего веника она вскрикивает, будто кончает, потом мгновенное затишье, всплеск воды, (это ты окатываешь ее ледяной водой), потом опять призыв: «вот я, возьми меня».
Я еле сдерживалась, чтобы не открыть дверь в эту вашу парную и не вышвырнуть вас обоих оттуда. Но я прекрасно понимаю, что такой жар долго выдержать невозможно.
Вскоре вы оба вылетаете из парной. Ты на ходу застегиваешь монкин бюстгальтер. Распаренные, вы буквально «бухаетесь» по разные стороны углового дивана. Ты – рядом со мной.
- А меня парить сил хватит? – спрашиваю, как ни в чем не бывало.
- Хватит, - уверенно отвечаешь ты, - иди, разогревайся.
Я направляюсь в парную.  Вхожу. Лежу, жду тебя. Сквозь щели слышу ваш разговор.
- Да, - говоришь ты, – у тебя там эрогенные зоны. А то с чего бы тебе так кричать.
- Наверно, - кокетливо отвечает Монка.
Вы оба смеетесь. По-моему, ты уже забыл про меня.
- Ваня, ты скоро, я уже тут зажарилась.
- Сиди, сиди, грейся, сейчас приду.
Я жду еще несколько минут.
- Ну, Вань!
Наконец ты открываешь дверь в парную, берешь веник, нехотя проводишь по моей спине веником несколько раз, обливаешь холодной водой, потом еще проводишь.
- Все, вставай, я устал. Ты же знаешь, у меня сердце. Не могу, тяжело.
Что у тебя с сердцем я не знаю, только вспоминаю, как ты меня парил в первый раз в бане Бати - так ты называл хозяина, у которого жил до меня.
Батя – бывший мент. У него банька, что надо. Как-то ты почти официально сказал: «Сегодня я приглашаю тебя в баню!».
- Принимаю приглашение, - ответила я. Где, когда и во сколько.
- После работы у Бати.
После работы я захожу в магазин, покупаю пиво, рыбку, хлеб. Это – для тебя. Ты эту неделю не приезжал домой: работал у Бати. Вроде бы обшивал плинтусами потолки в бане. Сказал, что Батя тебе хорошо заплатит.
На улице уже темно. Зима. Улица называется 2-ая линия – длинная-предлинная. Вот и батин дом. Меня никто не встречает. Захожу в домик, где ты жил до меня. Ты спишь, лежа на спине животом кверху, храпишь. Будить тебя боюсь. Однажды ты рассказывал, как приехал в отпуск после первой чеченской командировки домой в свою сибирскую деревню, к матери. С дороги очень устал. Мать напоила свежим молоком, накормила, уложила спать.
Сестра еще молоденькая была, не понимала, что такое парень с войны вернулся, подошла к тебе, начала будить.
- Ваня, Ваня, проснись.
Хорошо, что она тоже танцовщица и у нее хорошая реакция. Ты вскочил, не понимая, где ты, и нацелил на нее кулак. Она отпрянула в сторону, кулак резко вписался прямо в стену,
оставив вмятину.
Я боюсь сейчас тебя будить. Смотрю, как ты смачно похрапываешь.
- Ну что ты, красивая женщина, стесняешься, бей ему по животу кулаком, и он мгновенно проснется. Смотри как.
Батя размахнулся и ударил тебя кулаком в живот, правда, не сильно.
Ты мгновенно перестал храпеть, очнулся, увидел меня. На твоем лице расплылась улыбка.
- Лапуля. Как я соскучился. Как я тебя давно не видел. Целых пять дней.
Ты все собрала. Я уже печку целый день топлю. Целый день тебя жду, устал ждать.
- Ладно, ладно, идите, и вправду жар остынет, - поддержал тебя Батя.
Мы вошли с тобой в баню с большим предбанником, телевизором, стереопроигрывателем, с отдельной спальней, кухней, санузлом, бассейном. Баня была построена еще в советские времена, но по тем временам это было наивысшим достижением архитектуры и строительства. Да и стоило это хозяйство довольно дорого. Батя до этого работал в ОБХСС. Понятно, что имел приработок. Кроме бани он несколько домов отстроил на своем участке в полгектара. Теперь сдает в аренду эти дома иностранцам, а в баньку водит нужных людей. Здесь парятся начальник ГИБДД, главврач больницы, стоматолог и другие нужные люди. Батю называют «сиротой», и это прозвище ему очень подходит.
Мы вошли в баню. Уютно. Ты включил музыку. Я достала из сумки продукты. Ты мгновенно набросился на них.
- Давай, раздевайся и иди грейся, - сказал ты, закусывая сосиску огурцом.
Я быстро разделась, накинула на себя полотенце и скрылась в парной.
Минут через пять зашел ты. В черной бандане, с раскосыми глазами и совершенно обнаженный. Ты постелил на лежанку мое полотенце, смочил веник в тазу с заваренными травами и начал нежно гладить им мое тело. Запах распаренных березовых листьев охватил все пространство. Ты лил эту воду на раскаленные камни, разгонял пар надо мной, вновь нежно касался березовыми ветками моих плеч, спины, ног. Это кайф, но еще большее наслаждение, когда на мое тело, разморенное под жаром березовых веников, падал водопад холодной, кажется, прозрачной как из горной речки воды. Я кричала от восторга, ты вновь нежно касался моего тела веником.
Потом мы любили друг друга. Агрессивно, страстно, жарко и, распластавшись на широком диване, спали как убитые.
Представляю, какой кайф испытала Монка после твоей парной, и как жутко ей захотелось любви, твоей любви.
Меня ты сегодня паришь лениво, нехотя. Ты кажешься совершенно обессиленным и первым выскакиваешь из парной. Я остаюсь лежать на лавке – разомлевшая, возбужденная. Ты больше не возвращаешься.
Выхожу из парной с таким настроением, будто переспала с мужчиной, который мне противен. Возбужденная Монка еще сидит на диване и млеет. Ты передвигаешься ближе к ней, чтобы уступить мне место, садишься между нами, а на оставленном мне кусочке дивана остается мокрый след от твоей задницы, одетой в лосины.
В предбанник заглядывает солнце и освещает твои глаза, они окрашиваются в зеленовато-болотный цвет.
- Ваня, у тебя такие зеленые глаза, ты такой рыжий, прямо Ван Гог, - смеется Монка, сверкнув своими жгуче-черными глазами.
Открывается дверь предбанника, входит Монкин муж Вадик.
- Ребята, вы там не упарились вконец. Я в беседке вам чай с травами приготовил.
- Вот умничка, -  Монка встает, как ни в чем не бывало, обнимает своего мужа и выходит вместе с ним из бани.
- Одевайся, лапуль, нам пора домой ехать, - почти строго говоришь ты.
- А чай?
- Без чая обойдешься, я его вообще не пью.
Ты выходишь из бани.
Я быстро собираю вещи и следую за тобой.
- Вы что заспешили, - забеспокоилась Монка, - мы тоже в Москву едем, вас подбросим, не спешите. Поедем, лучше, на велосипедах кататься. Молодежь уже уехала.
- А где велики? - спрашиваешь ты.
- В гараже, - отвечает Монка – пойдем, я достану их.
Говоря о монкином гостеприимстве, ей надо отдать должное. К ней всегда приятно приезжать в гости, здесь много развлечений: и качели, и пруд, и лыжи зимой, и велосипеды летом. В усадьбе недалеко от бани - огромный надувной бассейн, в нем купаются до глубокой осени.
В гараже слева от машины стоят в ряд три велосипеда.
- Вот тебе Лиза, а вот тебе, Ваня, - говорит Монка, - давайте, вперед, а мы вас догоним, потом поменяемся. Мои молодые уже уехали.
Молодые – ее дочка Аленка и Роналдо. Да, я же совсем забыла, что страсть Роналдо – велосипеды. Ну, сейчас посмотрим, какой он нам класс покажет.
Мы с тобой садимся на велосипеды и едем к озеру. Почти у самого берега нагоняем Аленку с Роналдо.
- Привет, ребята, - кричит радостно Аленка.
В монкиной семье принято не различать людей по возрасту: кто старше, кто моложе, не имеет значения – все равны, всех называют по имени и на «ты».
- Лиза, ты представляешь, - жалуется мне Аленка. – Роналдо не хочет шапку надевать. Снег ведь выпал. Я волнуюсь, как бы он не простудился. Он в первый раз снег видит. Смотри, - смеется Аленка, - как смешно в ладонях снег держит.
Роналдо, действительно, в этот момент похож на маленького ребенка. Рассматривает снег, как будто это слиток золота или серебра. День сегодня выдался солнечный, снег искрится в его руках.
- Роналдо, надень шапку, ну, пожалуйста, - повторяет заботливо Аленка. Это похоже на то, как мама уговаривает маленького ребенка.
Роналдо упорно сопротивляется: он уже не ребенок. Он взрослый мужчина и шапку он никогда не носил. У них же на Кубе жарко.
- Ален, отстань ты от него, - не выдерживаешь ты. - Дай нам посоревноваться.
И обращаешься к Роналдо, указав рукой на озеро: «Поехали, кто быстрее». Роналдо ни слова не понимает по-русски, но тебя понял. Он мгновенно прокрутил педаль велосипеда и рванул вперед, спрыгнув с берега на тонкий лед, затянувший озеро лишь несколько дней назад. Но он не успевает опередить тебя, ты вырываешься вперед, и вот уже вы оба летите на велосипедах к середине озера.
«Господи, что творят, лед же такой хрупкий!». - Я даже не успеваю тебе что-либо возразить. Если и возразила бы, разве ты меня послушаешь в такой ситуации. В этом ты - профессионал. В экстриме. У тебя нет полумер - все на полную катушку, и в этом ты тоже похож на своего земляка Василия Шукшина. Такой иногда безбашенный, это и бесит, и одновременно возбуждает женщин. За это мы вас и любим: когда вы держите нас в состоянии напряжения.
Ты летишь сейчас на велосипеде по тонкому льду, кубинца за собой затащил, опять соревнуетесь, как олени рогами бодаетесь: у кого рога больше, тот и победит, тот и уведет за собой самку. И перед кем вы так «хорохоритесь»?
Конечно перед нами. Аленка должна увидеть, какой смелый ее Роналдо, я должна еще раз убедиться, что ты способен на победу.
Слежу за тобой. Вдруг ты на скорости поворачиваешь руль вправо, шинам не за что уцепиться на гладком льду, и твой велосипед наклоняется. Вот он уже почти касается льда, ты тем временем катапультируешься, как летчик из падающего самолета. Все страшно! Лед треснул! Ты выплывешь, ты - сибиряк, тебе не привыкать в ледяных горных речках купаться. А Роналдо? Он же кубинец, лед, снег впервые воочию видит, он же не выплывет…
Ты спокойно встаешь, вновь садишься на велосипед, как ни в чем не бывало. Смело делаешь несколько виражей, Роналдо не отстает от тебя, лед трещит еще слышнее, я готова кричать, но молчу, знаю: ты найдешь выход даже из самой безвыходной ситуации.
Наконец-то вы, как будто сговорившись, направляете рули велосипедов в нашу сторону.  Вот вы уже почти у берега. Здесь мелко: даже если провалится лед, не страшно.
Возбужденный победой над озером, ты подходишь ко мне, целуешь меня и говоришь: «Садись, прокачу!».
Я сажусь на раму твоего велосипеда, ты убыстряешь его ход.
- Ну, Ваня, ты в своем репертуаре. Знаешь, как мне страшно было, - говорю я.
- Да что там страшного, мне даже людей не страшно убивать, - спокойно говоришь ты мне на ухо и целуешь в щеку.
Я больше ничего тебе не говорю. Я так и не поняла, где убивать – там, в Чечне или здесь, на воле. Это ведь очень большая разница. Иногда, глядя на черную бандану, закрывающую твой лоб и делающую твои глаза раскосыми, я ловлю себя на мысли: «Вот в такой бандане ты, наверно, убивал людей…, - потом добавляю, -  в Чечне». Мысль о том, что ты способен на преступление на гражданке, я гоню от себя прочь…
Глава II. Западня

Сказочник в берцах
Осень незаметно переходит в зиму. На даче становится холодно, и мы переезжаем с тобой жить в мою малогабаритную квартиру-хрущобу. Единственное, что хорошо: дом наш строили когда-то для сотрудников КГБ. Здесь паркетные полы, толстые кирпичные стены, есть московский телефон.
Я как всегда с утра уезжаю на работу, ты сидишь дома и ждешь меня. Ты пока не можешь устроиться на настоящую работу: у тебя нет документов. Но почему ты их не делаешь? Сколько времени прошло после элькиного пожара. Зима наступила, а ты с места никак не сдвинешься.
Сегодня мне надо пораньше приехать на работу. Будильник давно прозвенел, а я никак не могу оторвать себя от постели.
- Вань!
- Что, зай? - отвечаешь ты мне из кухни.
- Облей меня холодной водой, я не могу встать.
- Ты не шутишь? - кричишь ты в ответ.
- Не шучу.
Я закрываю глаза, конечно я пошутила, но неожиданно на меня выливается ковшик холодной воды. Я вскакиваю, как ошпаренная, бью тебя своими маленькими кулачками по спине. Ты смеешься.
Я опять счастлива. Мы вновь с тобой одни и нам никто не мешает наслаждаться друг другом.
- Иди, лапуль, умывайся, - говоришь ты, я уже тебе кофе налил, яичницу пожарил. Иди, спокойно умывайся и садись завтракать.
Я послушно иду в ванную комнату, умываюсь, чищу зубы. Выхожу.
Я еще не проснулась: сейчас буду бегать из комнаты в комнату и что-нибудь искать. По утрам никогда не могу сосредоточиться.
- Опять километры наматываешь, - смеешься ты. – Сядь спокойно, посиди, подумай, что тебе надо, сколько попусту времени теряешь. Тебя бы в армию, посмотрел бы там на тебя.
- Ладно, Вань, не ругайся.
Сажусь пить кофе.
Сегодня ты надел синий махровый халат, подпоясал его ниже пояса. Похож в нем на дзюдоиста.
Пока пью кофе, ты стоишь у окна, куришь, выпуская дым в форточку.
- Вань, какая у тебя фамилия? – неожиданно для тебя спрашиваю я.
- Ваня Берц-Петров.
- Как это так, двойная фамилия?
- В том то все и дело, что двойная.
- И в паспорте так записано?
- И в паспорте. В деревне же можно что угодно написать. Меня мама так записала, по отцовой и своей фамилии.
- Ваня, а где твой паспорт?
- В отделении полиции, уже пять лет лежит, я его не забираю.
- А что, трудно поехать и забрать? - не унимаюсь я.
- Поеду, поеду, но у меня тот паспорт еще советского образца, на нем «паспорт СССР» написано.
- Ну и что?
- Как что! Сейчас уже паспорта нового образца, он все равно будет недействительным.
- Значит, надо брать справку и делать новый.
- Значит, надо. Лапуль, хватит тебе. Я сам знаю, что мне надо, не лезь, пожалуйста, в мои дела.
- Все, все, я молчу, но обещай, что сегодня ты пойдешь сфотографируешься и напишешь заявление на новый паспорт.
- Все, обещаю.
- Вот тебе деньги на фотографии. И еще. Раз не работаешь, начинай дома ремонт. На шее у меня просто так сидеть не будешь.
- Все-все, успокойся, не кипеши.
 Ты меня обнимаешь, и я мгновенно успокоилась.
- Ладно, я побежала.
Ты закрыл за мной дверь, но знаю, что сейчас ты выйдешь на балкон, пошлешь мне воздушный поцелуй, прикуришь сигарету, и будешь провожать меня взглядом, пока я не скроюсь за углом.
Вот я уже завернула за угол, мои мысли мгновенно переключились на работу. Времени всего только семь десять, но мне уже звонят с Камчатки.  Там – пять вечера, надо обсудить все проблемы предстоящего дня. Я залезаю в маршрутку, мой телефон уже разрывается, одновременно достаю деньги из кошелька и раскрываю свой телефон-книжку.
- Алло!
Все, я уже на работе.
… Прихожу домой уставшая, ноги болят от высоких каблуков. Ты веселый и бодрый. Дома опаять вкуснейший ужин. Ты старался. Ты ждал меня.
Но я тоже о тебе думала. Вот, купила тебе новый бритвенный станок «Gillette»: твой уже морально устарел, хотя ты его очень бережешь, он у тебя еще с армейских времен. Еще я купила копченые кости. На мясо, извини, ты не заработал. Ты сваришь шикарный гороховый суп, к которому я не притронусь: не перевариваю горох, ни разу в жизни не варила гороховый суп.
Садимся ужинать. Первые месяцы мы всегда ужинали вместе. Как всегда, говорю я. Я же общаюсь с миром, ты - почти нет. Не знаю, чем ты занимался целый день, но ремонт в моей квартире пока никто не начинал.
- Вань, что ты делал? – интересуюсь я.
- Ходил фотографироваться. На смотри, - отвечаешь ты, протягивая сложенный вдвое лист белой бумаги формата А4.
Оттуда торчит кончик фотографии. Шесть штук. Фото на белом фоне. На паспорт. Ты в своем единственном солдатском свитере с воротом под горло. Ворот уже растянулся, хорошо, что на снимке не видно, как свитер потерял свой цвет. Если честно, ты на этой фотографии похож на уголовника, (вновь гоню от себя мрачные мысли).
- Вот сделаешь паспорт, найдешь себе нормальную работу. Что бы ты сам хотел?
- Да я не знаю. Говорил же тебе, что по профессии я балетмейстер-хореограф. Я институт культуры в Барнауле экстерном окончил за три года.
 Потом помолчал и добавил: «С красным дипломом».
- Ну, Ваня, моему восторгу нет предела. Я и так думаю, что ты очень талантливый человек, но до такой степени – не думала.
- Честно, Лапуль. Ты знаешь, для меня вообще науки изучать, как семечки грызть. Я в школе никогда учебники не открывал: просто слушал очень внимательно учителя и мог наизусть пересказать весь урок.
Я душе я опять горжусь тобой. Лейтенант, командир взвода, Чечню прошел, награды имеешь, солировал в ансамбле. Теперь узнала, что институт с красным дипломом окончил. Да тебе цены нет, Ваня. Сделаешь паспорт, сама позабочусь, чтобы тебе хорошую работу найти, причем, по специальности. У меня есть один знакомый в институте культуры. Он таких самородков ценит на вес золота, он тебя обязательно возьмет преподавать в институт и даст тебе вести мастер-класс. Ну, на крайний случай, рядом, на нашей улице есть Дом творчества. Там детишки обучаются. Пойдешь работать туда.
- Я найду тебе работу, - коротко подытожила я свои мысли. Только сделай паспорт.
- Лапуль, я тебе сколько раз говорил, не лезь в мои дела, я сам как-нибудь устроюсь. А с детьми я работать не смогу, я даже боюсь, вдруг не сдержусь.
- Слушай, Вань, - а ведь ты еще у Бати деньги не получил, когда он тебе заплатит за то, что ты баню ему обил вагонкой?
- Заплатит. Скоро, пенсию получит и отдаст должок. Он говорит, что пенсию ему задерживают.
- Да что ему эта пенсия! – почти возмущаюсь я. – У него пятьдесят турков живут, а ты про какую-то пенсию говоришь!
Ты так умело меня переубеждаешь, что я в, конце-концов, успокаиваюсь. Заплатит же он тебе за твою работу! Не может не заплатить.
Может быть я не дергала бы тебя, но я едва свожу концы с концами. У меня три кредита. В последний на 1000 долларов я «влезла» совсем недавно. Иду на работу. На стене в арке реклама: все виды косметических услуг, первый сеанс бесплатно. Сколько раз слышала: бесплатный сыр только в мышеловке. Беру в руки рекламный листок: их тут десятки разбросаны, захожу в салон. Все красиво, евроремонт; милые, очень красивые менеджеры.
- Девушки, меня заинтересовало вот это – показываю картинку, где с лица клиентки на глазах исчезли морщинки.
- Это называется мезотерапия, вам сделают несколько угольчиков, и вы помолодеете лет на …
- Мне надо лет на двадцать, - говорю я. На столько лет моложе меня мой Ваня.
- Восемь уколов. Можно в кредит.
- Я согласна – оформляйте кредит.  А когда можно начинать сеансы?
- Прямо сейчас. В седьмом кабинете врач Роман Анатольевич – говорит менеджер и добавляет, чуть понизив голос, –   мы его зовем «звездный» доктор: его клиенты в основном звезды шоу-бизнеса.
«Чем я не звезда!» - с этой мыслью я направилась в кабинет.
Начало сделано. Так я влезла в долговую яму на целый год, хотя ни разу не пожалела. Ты, Ваня, конечно, ничего не заметил. Ты смотрел на меня влюбленными глазами и не видел ни моих недостатков, ни моих достоинств. Ты просто видел меня. Вот такую же рыжую как ты, такую же Деву, с таким же родимым пятном на ноге, как у тебя. Ну, чем мы не две половинки? А что между нами двадцать лет разницы, так это ерунда, это совсем не имеет значения. Мы просто женщина и мужчина, которым хорошо друг с другом. Просто хорошо. И все.
… Сегодня красивый зимний день. У тебя появилась новая одежда. Вернее, я узнала, что кроме танкобеза и банданы у тебя есть кепка, зимняя куртка, теплые кожаные рукавицы, (ты как-то говорил мне, что в перчатках не можешь ходить – мерзнут пальцы), модные трусы от Кельвин Кляйн и белые носки Adidas.
Я с удивлением смотрю на все эти вещи. Зимовать есть в чем, вот только обуви нет, а уже снег на улице, лед. Как ты в своих рваных берцах будешь ходить?
Я открываю обувной шкаф и достаю кожаные кроссовки – модные, прочные, почти новые. Сын их почему-то не носит, да к тому же он уехал на полгода за границу. Думаю, ему эти кроссовки совсем не нужны.
- На, примерь!
Ты просишь ложечку для обуви, надеваешь кроссовки, даже не развязывая шнурков. Они пришлись тебе впору.
- А эти твои берцы пойди выброси на помойку, от них пахнет, как в солдатской казарме.
Ты молча берешь берцы, бросаешь их в пакет, берешь помойное ведро и направляешься к выходу. Тебя нет минут сорок. Честно сказать, все предыдущее время я не контролировала твои поступки, не задумывалась, чем ты занимаешься в мое отсутствие. Просто жила и наслаждалась общением с тобой утром, вечерами и ночами. Ты говорил мне только ласковые слова, называл меня «лапуля» и «зая», ты никогда не повышал на меня голос, ты обнимал и целовал меня так, как будто это было впервые. Мне было хорошо с тобой. И я все время ждала. Вот сейчас ты пойдешь в полицию и напишешь заявление о том, что утерян твой паспорт, вот сейчас ты найдешь постоянную работу и нормально, как все люди вольешься в социум. Вот сейчас ты принесешь мне зарплату, и я на твои же деньги куплю тебе нормальную одежду. Уже просто неприлично ходить в этом комбинезоне-комбидрессе-танкобезе.
Наконец, я слышу звук ключа в замке.
- Представляешь, лапуль, встретил своего сослуживца. Ну, поговорили о том, об этом. Извини, что задержался.
- А он что, здесь живет?
- Да, в соседнем доме. Я ему рассказал, как там наши поживают в части. Я же тебе не сказал: я сегодня в наш военный городок ходил, друзей навестил, ну и к бывшей жене зашел. Вещи зимние забрал. Дочку видел, малую свою, Ксюшечку.  Ты знаешь, Лапуль, у нее все мои шмотки лежат в шифоньере, как и лежали, когда я ушел. Там костюмов одних штук пять, рубашки еще не распечатанные, носки, плавки. Представляешь, она даже хранит мою парадную форму, мои кресты и краповый берет. Но к берету никто не прикасается. Даже дочка знает, хотя ей всего пять лет: это вещь неприкосновенная.
Ну, хранит твоя жена твои вещи и награды, пусть хранит. Я тоже когда-то лет пять хранила пиджаки и рубашки своего бывшего мужа, а потом раздала соседям: они ему просто не пригодились.
Ты вот не забираешь даже свои награды. Или тебе их просто некуда нести, или надеешься еще к жене вернуться?!
- А зачем она хранит твои вещи? – спрашиваю.
- Так просто, хранит и все, ждет меня, наверно.
- Знаешь, мне это как-то не интересно, - прерываю я тебя. – Мне интересно, когда Батя тебе заплатит за работу. Уже три месяца прошли.
- Лапуль, не обижайся, я тебе сейчас что-то скажу, не обижайся, пожалуйста.
- Обижаться – участь прачек. Говори, что там, - отвечаю я, сделав вид, что мне совсем не интересно, что ты такое скажешь, что может обидеть меня.
- Знаешь, я тебя уже полгода обманываю!
- Не поняла? – я с интересом смотрю на тебя.
- Я каждый месяц по восемь тысяч рублей отношу своей бывшей жене.
- Как это, относишь жене. Ты же говорил, что отдал ей свою карточку пенсионную, куда тебе как инвалиду по ранению шесть тысяч перечисляют каждый месяц? Этого ей мало?!
- Ну, хотя бы ты меня можешь понять! - Бросаешь ты в сердцах.   
Я впервые слышу, как ты повышаешь голос, тем более на меня.
– Она не дает мне видеться с дочкой, если я денег не принесу ей. Это хотя бы тебе понятно!
- А может быть, ты поэтому никак не снимешь обручальное кольцо? – злобно отвечаю я. – Ну, иди тогда к ней, возвращайся! Я тебя не держу! Давай, уходи. Или хочешь за счет меня свои проблемы решать?!
Меня понесло. Я наговорила тебе кучу грубостей и гадостей. Ты начал молча одеваться. Я не услышала, как ты вышел. Ты даже не хлопнул дверью – ты ее тихо прикрыл, ключи от дома оставил на столе.
Я слышу твои легкие шаги по лестнице. Ты ушел…
Мне все равно. В душе какое-то опустошение. Опять, в который раз я напарываюсь на те же грабли. Иду в ванную умыться и лечь спать, но спотыкаюсь обо что-то жесткое.
«Да что там такое!?». На меня смотрят кроссовки моего сына: их ты только час назад примерял. «Боже, он же ушел босиком! На улице зима, снег». В моей голове сумбур.
Бросаюсь к окну. Ты стоишь, освещенный фонарем – в куртке, зимней кепке и… босиком.
«Он же простудится, не дай бог, отморозит ноги! Я тогда всю жизнь буду себя винить в этом».
Влезаю на подоконник, высовываюсь в форточку и кричу: «Ваня, вернись! Ванечка, миленький, вернись, пожалуйста, я очень тебя прошу!».
Ты стоишь, не шелохнувшись.
«Ванечка, умоляю тебя, вернись!».
Ты стоишь, как вкопанный.
Я быстро накидываю на себя шубу, сбегаю по лестнице, не касаясь перил, подбегаю к тебе, обнимаю, целую.
«Ваня, милый, пошли домой, пожалуйста, пошли».
Ты молча, без единого слова открываешь дверь в подъезд и первым входишь внутрь. Иду за тобой.
Пришли, разделись. Успокоились. Я наливаю чай и заговориваю первой.
- Знаешь, зачем я побежала за тобой?
- Зачем?
- Я испугалась, что ты ноги отморозишь.
- И все….
- И все…
А ты что думал, что жить без тебя не могу, поэтому побежала? Ну мне надо как-то тебе отомстить за твои слова, поступки! Что тут непонятного? Сам признался, что полгода меня обманываешь, сидишь на моей шее, а деньги отдаешь жене. Это нормально или нет?
- Значит, ты меня не любишь, - спрашиваешь или утверждаешь ты, беря из моих рук чашку, чтобы помыть ее.
- Да, не люблю, - отвечаю я.
Я лгу. Конечно, люблю, со всеми твоими недостатками, проблемами, вопросами без ответа. Люблю, но как можно признаться сейчас тебе в любви, если только что я узнала такое!
Тебе, наверно, очень хочется, чтобы тебя любили. Тебя столько раз предавали. Сначала девушка не дождалась тебя из армии: через полгода написала письмо, что нашла другого. Потом жена начала тебе изменять. Ты хочешь, чтобы тебя любили, просто любили, без всяких причин и следствий.
Вот, неожиданно нашел меня. Очень хочешь, чтобы я тебя любила, все время спрашиваешь, люблю я тебя или нет. Мечтаешь услышать эти заветные слова. А я не могу их сказать, ведь ты меня обманул.
Мы прекрасно знаем, что сердцу не прикажешь. Да, я люблю тебя, но ты об этом не будешь знать. Зачем тебе знать? Тебе очень нужны слова любви, ты нуждаешься в них. Они были бы самым лучшим лекарством от всех твоих душевных и физических ранений. Наверно, я не права, что не говорила тебе этих слов. Я поила тебя целебными настойками, делала тебе массаж. Я не говорила слов любви, но неужели ты не понимал по моим жестам, поступкам, что это и есть любовь.
Вот сейчас опять просишь слов любви. А я не могу, не могу сказать их тебе. Как будто на замок закрыла заветную шкатулку, в которой драгоценности лежат.
- Значит, не любишь! - еще раз повторяешь ты. – Тогда мне незачем жить. 
Ты опускаешь руку в карман куртки и достаешь какую-то ампулу.
- Это яд. Я его всегда ношу с собой на всякий случай. Сейчас вскрою: секунда…, и все, меня здесь нет.
Я хватаюсь за руку, в которой ты держишь смертоносную ампулу.
Ты отводишь руку в сторону и поднимаешь вверх.
- Ваня, Ванечка, успокойся, люблю я тебя, люблю, успокойся, миленький.
Это действует на тебя как гипноз. Ты опускаешь руку вниз, нагибаешься над мусорным ведром, стучишь по ампуле стеклянной банкой и выбрасываешь все – и банку и пустую ампулу в ведро.
Я понимало, что тебе нужно сейчас успокоиться.
- Пойдем, Ваня. Уже поздно. Мне завтра на работу. Пойдем спать.
Ты послушно идешь за мной.
- Я буду спать с краю, а ты у стенки, - говоришь ты.
Право спать с краю - мое. Я ночью часто встаю, такая привычка. Ты спишь как убитый.  Сегодня я соглашусь даже с этим, отдам тебе свое право.
- Хорошо, Ванечка, ложись с краю.
Мы ложимся. Сегодня не до любви. На душе тошно и у меня, и у тебя.
- Ты вот меня отругала по полной программе, - неожиданно говоришь ты, а у меня ведь мама вчера умерла.
- Ванечка, милый, - говорю я тихим голосом, -  что же ты сразу не сказал. Миленький, прости меня, пожалуйста. Прости.
- Да ладно, Ты меня прости.
Мы помирились. Ты кладешь свою руку под мою голову.
- Лапуль, положи свою руку мне на грудь, - говоришь ты, я так быстрее засыпаю.
Я заметила, что моя рука обладает целебными свойствами. Стоит положить ее тебе на грудь, посчитать до 15, как ты уже начинаешь храпеть. Ты даже не знаешь, что я частенько применяю этот свой талант.
Вчера ты опять смотрел ужастики по телевизору, а я вертелась-крутилась, не могла заснуть. В конце-концов, я положила свою руку тебе на грудь, и ты через 15 секунд заснул как младенец, зажав пульт в руке. Я не убрала у тебя его из руки, ждала, когда ты начнешь храпеть, потом тихонечко вытащила, отключила телевизор и отвернулась к стенке. Я хотела спать. Очень хотела.
Сейчас я тоже хочу спать. Кладу нежно руку на твою грудь, считаю до 15 и слышу твое посапывание. Трудный вечер позади. Какой будет ночь, увидим.
Посреди ночи вдруг слышу резкий удар и падение книг с компьютерного столика: он стоит вплотную к твоему краю постели. Открываю глаза: ты во сне отводишь руку от мнимого противника. Наверно, тебе снится Чечня.
Отодвигаюсь к стенке и начинаю тихонько причитать.
- Ваня, Ваня, проснись! Ваня, ты не на войне.
Сквозь сон ты слышишь мои слова, поворачиваешься ко мне.
- Опять они, гады, снились. Будто нас в окружение взяли. Кольцо все смыкается-смыкается, а потом рукопашный бой завязался.
- Хорошо, что я сегодня к стенке легла, а то мне точно бы досталось! – улыбаюсь я. – Ладно. Успокойся. Никого нет. Видишь. Только я. Давай спать.
Кладу тебе руку на грудь. Через 15 секунд ты вновь засыпаешь младенческим сном.
Слава Богу, буря миновала. В первый раз мы с тобой так серьезно поссорились. Все. Больше я не буду, обещаю. Не буду тебя ругать, не буду с тобой ссориться.
Утро. Суббота.
- Ваня. Пойдем в церковь. Надо маму твою помянуть.
- Я не пойду, я в душе как-нибудь. Посижу дома, подумаю.
- Ладно. Как звали твою маму.
- Валентина.
Иду одна в церковь, покупаю свечи, заказываю молебен за упокой души новопреставленной рабы Божьей Валентины.
- Я все сделала, как положено, по-христиански, - говорю тебе, вернувшись.
Ты в ответ снимаешь с руки обручальное кольцо, которое шесть лет назад надела тебе твоя жена.
- Пошли, сдадим его в ломбард, придется тебе сдавать. У меня нет паспорта. Рублей пятьсот дадут, как ты думаешь?
Мне нравится твой жест. Значит, что-то понял.
- Думаю, дадут, -  отвечаю я. -  Пошли.
Оценщица в ломбарде смотрит на кольцо сквозь лупу, определяет, что оно слегка помято и оценивает его в триста рублей.
- Вот! – протягиваю тебе эти деньги.
- Возьми себе, - отвечаешь ты почти гордо.
- Ладно, пошли что-нибудь купим, помянем твою маму.
- Я уже помянул, лапуль. Оставь. Это моя личная проблема.
Я убираю деньги в кошелек. Идем домой. Ты слегка грустный. Я тоже.
- Вань, расскажи, пожалуйста, о своей маме.
Ты как будто ждал этого вопроса.
- Мама у меня очень строгая. Если мы с братом что-то не так делали – била палкой по спине, у нас это называется – «по телятине». Она никогда не ругала нас. Просто врежет один раз и все – ты, как шелковый.
- Кто она по профессии?
- Инженер-строитель и архитектор. У нее два высших образования.
- А где работала?
- Они с отцом рано развелись, когда мне пять лет было. Забрала нас, детей, и уехала в Сибирь к своим родственникам. Работать устроилась в часть, выдавала оружие. Она - военнообязанная. Потом замуж вышла второй раз, дети пошли один за другим. У нее десять детей – Мать-героиня!
- Так ты из многодетной семьи?
- Да. Последнюю дочку Маринку она родила в 60 лет. Ты представляешь!? Моя сестренка - ровесница моей дочери.  Только я еще сестренку не видел ни разу. Так хочу увидеть.
- Да, мама твоя и вправду героиня.
На краю сознания мелькнула мысль: может быть, я еще успею родить для тебя малышку. Я же вижу, как ты любишь детей, как тебе их не хватает.
Ты так говоришь о своей маме, будто не ушла она из жизни, будто жива, только где-то далеко, очень далеко от тебя.
- Ладно, прости за расспросы, я знаю, как тебе тяжело.

Проснувшийся талант
…Жизнь наша пошла обычным чередом. Я уезжаю на работу, ты, наконец, занялся ремонтом квартиры. На подмогу тебе я пригласила старого знакомого плиточника по имени Онил. Он лет пять назад делал у меня ремонт, классный мастер, не пьет, не курит.
Вы взялись дружно за работу. Три дня работаете во всю силу.
Я приезжаю домой, готовлю ужин, обед на завтра, и мы, уставшие, разбредаемся по своим спальням. Рабочий остается у нас, чтобы не тратить время на дорогу.
Знала ли я, что ремонт этот затянется до самого Нового года!
Сегодня я еще с улицы слышу, что из окон моей квартиры летит музыка, заглушая все звуки вокруг.
Быстренько поднявшись на свой этаж, вставляю ключ в замочную скважину и пытаюсь повернуть его. Замок не поддается. Начинаю звонить в дверь. Никто не открывает. Стучу. Тишина. Выхожу на улицу. Балконная дверь приоткрыта.
- Ваня!
Никто не отвечает.
Ладно, буду ждать. Что мне еще остается. Через некоторое время вы с Онилом выходите на балкон покурить.
- Ваня, я уже полчаса тут стою. Открой дверь.
- Лапулька моя приехала. Бегу, бегу.
Дома все перевернуто вверх дном. Везде побелка: на кухне, в ванной в прихожей, в спальне.
Я не выдерживаю.
- Ваня, ты что, не понимаешь, у меня аллергия на пыль, почему комнату не закрывали, почему…, почему…, почему?
Меня понесло. Возможно, я устала или была чем-то раздражена на работе. Ты совершенно не реагируешь на мою ярость. Ты навеселе, лицо светится улыбкой, на голове как всегда красуется бандана. На тебе надета футболка и тренировочные брюки «Адидас», которые я временно взяла у соседа Славки, пока мы не купим тебе новые. Славка сделал вид, что не обиделся, хотя это было некрасиво с нашей стороны – брюки мы ему так и не вернули: ты так их вымазал в побелке, что в них можно было потом только костер разжигать на даче.
Ты весел и улыбаешься. Это совершенно обезоруживает меня. Я замолкаю.
-  Ну, сколько можно ругаться, Лапуль. Ты знаешь, наш ансамбль «Сибирячка» приехал в Москву на фольклорный фестиваль. Ильинична, руководитель ансамбля, сегодня мне позвонила. Они в «Космосе» остановились. Завтра вечером будет концерт. Поедем?
- Поедем, конечно.
«Наконец-то, наконец в тебе всколыхнется хоть что-то от твоей прошлой жизни!  Неужели тебе - творческому человеку, интересно заниматься этими бесконечными ремонтами, убирать чужие дворы от мусора, завинчивать краны и гайки. Ты не для этого создан. Твоя участь – творчество. Должен же ты когда-нибудь проснуться от этой долгой, нудной, бездарной и бессмысленной спячки.
Весь следующей день на работе я жду твоего звонка. Мы должны с тобой встретиться, и я увижу твоих земляков, танцы, которые исполнял когда-то и ты.
Ты не звонишь. Пытаюсь звонить сама. Твой телефон не отвечает.
Вечером застаю почти ту же картину, что и накануне. Вы с рабочим нетрезвы, музыка гремит так, что даже на улице слышно.
- Лапуль, наша «Сибирячка» заняла первое место! Представляешь! Я знал, что так будет! Я очень верил в них. Не подвели. Молодцы!
 Я не стала ругаться, приняла душ и легла спать.
Утром ты как всегда шелковый. Вскипятил чайник, сделал мне завтрак, пожарил яичницу по своему сибирскому рецепту.
- Они сегодня уезжают. Поедем в Москву вместе. Я же должен хотя бы увидеть их.
- Конечно, должен. Слушай, родственникам надо бы посылку передать?
- Хотелось бы.
Достаю из холодильника пару банок икры, кусок балыка. Такую икру и рыбу они наверняка не видели у себя в деревне Озерки.
- Вот, бери, сестре передашь.
Из твоих разговоров, я поняла, что ты больше всех любишь свою сестру.
- Вот тебе триста рублей на дорогу. Видишь, пригодилось твое кольцо.
Кольцо я тебе обязательно когда-нибудь верну, выкуплю его из ломбарда. Это не мое кольцо и нечего встревать в чужую судьбу. Верну, и сам делай с ним все, что хочешь.
В метро мы расходимся в разные стороны. Ты – в гостиницу «Космос», я – на работу.
Домой возвращаюсь позже тебя. И что я вижу? Наверно, давно ты не испытывал такого счастья. Ты весь светишься, улыбка не сходит с губ.
- Лапуля, ты представляешь, наши сибирские девчонки все такие красивые! Как они на меня смотрели. Я же для них ветеран, старик. Они на меня смотрели как на бога, спрашивали, можно ли до меня дотронуться. Представляешь?!
- Представляю. Что у тебя за тетрадка, какие-то фигурки нарисовал? – спрашиваю я, пытаясь взять у тебя из рук записную книжку.
- Не трогай. Я танец новый придумал, на твою любимую греческую музыку. Еще несколько движений записать, и все, танец для двоих готов. Репетировать с тобой будем. Правда, не знаю, ты ритм выдержишь или нет?
- Покажи танец?
- Двоим надо исполнять. Смотри.
Ты включаешь музыку. Звучит моя любимая греческая песня.  Смысл ее такой: «Ты спрашиваешь, милый, что я могу сделать для тебя? Смогу ли я забыть себя и целиком и полностью посвятить тебе? Для тебя, милый, я забуду всех других, смогу проститься со своими мечтами, для тебя, душа моя, я смогу сгореть в огне. Ты во мне каждое мгновение, каждую ночь. Ты – сердце мое, душа и жизнь моя».
Ты исполняешь придуманный тобою танец, я смотрю на тебя и любуюсь. Я очень люблю танцевать, но при тебе стесняюсь. Ты же – профессиональный танцовщик, не хочу выглядеть смешной.
Раздается звонок в дверь. Это моя подруга Любаша. На музыку пришла: форточка открыта, музыка слышна на улице.
- Привет, ребятки. Что это вы так веселитесь?
- Любашка, проходи, – радостно говоришь ты, открывая дверь и пританцовывая.
Любу хлебом не корми, дай потанцевать. Она - страстный любитель танцев и необыкновенный талант. Полная, но легкая и гибкая.
- Давай, Люб, составь ему пару, - предлагаю я, - у меня не получается.
Люба, не задумываясь, пускается в вихрь танца, придуманного тобой. Она мгновенно подхватывает движения и безупречно повторяет за тобой.
Вот уже пошла импровизация. Вы повернулись друг к другу спинами, наклонились друг к другу головами, начали соприкасаться бедрами.
Смотрю на вас и вспоминаю один эпизод из своей жизни. Я во второй раз вышла замуж. Это было на самом севере Камчатки, в национальном селе. Моим избранником стал танцовщик, артист национального ансамбля. Самородок, талант.  Не влюбиться в него нельзя было. Мною овладела бешеная страсть. Я просто потеряла голову. Не знаю, о чем думал он, ведь моложе меня на 15 лет.
Мы поженились. Сыграли национальную свадьбу по северным обрядам. Теперь я понимаю: это был спектакль. Но тогда все ощущалось на полном серьезе. Свадьба проходила во время национального праздника «Алхалалалай» - очищения от грехов и благодарения природы. На следующий день было назначено проведение танцевального марафона.
Моего мужа ангажировала местная танцовщица. Он спросил моего разрешения. Конечно, я согласилась. Они танцевали 15 часов подряд, без перерывов, без перекуров. Мы смотрели на них все это время. Танец захватил их, они забыли, где они и что вокруг. Они целовались в танце – страстно, взасос. Изредка мой муж опускался на бренную землю и огладывался по сторонам: он меня не видел. Я стояла в стороне и любовалась им.
- Смотрите, смотрите, какая красивая пара, - сказал мне милиционер, оказавшийся рядом. – Я сам когда-то танцевал.  Очень красивая пара.
- Это мой муж, - ответила я.
- Как Ваш муж? И Вы так спокойно на это смотрите?
- Да, это же творчество.
Конечно, я не могла спокойно смотреть на то, как мой муж целуется с другой и слово «творчество» тут не при чем, но я же сама дала ему согласие на этот танец, я понимала, что это за танец, как он будоражит все чувства. Что я могу теперь сделать? Остановить их, прервать соревнование? Как на меня посмотрят? Как на ревнивую жену? Глупости. Пусть танцуют.
Я не стала больше смотреть этот танец. Ушла. Наутро мы улетали, а мой молодой муж, наверно, забыл, что вчера женился. Мы сидели в вертолете рядом, а его вчерашняя напарница – через два человека от нас. Муж мой распечатал шоколадку, отломил половину и передал прямо через меня своей напарнице.
Казалось бы, мелочь! Но она так резанула меня по сердцу! Почему пронес мимо? Почему не спросил, хочу ли я эту шоколадку? Да потому и не спросил, что в этот момент ему до меня не было дела.  Его желания были направлены на нее, и этот жест был чем-то вроде попытки удовлетворить хоть как-то чувство, которое порой возникает независимо от нас.
Ты Ваня, сейчас танцуешь с Любашей. Вы уже даже забыли, что я смотрю на вас. Да вам все равно, смотрю я или нет. Вы там, в танце!
Удаляюсь в другую комнату. Ложусь на диван. Неприятно на душе, но я же не могу остановить ваш танец, сама спровоцировала.
Через открытую в прихожую дверь вижу, как Любаша начинает демонстрировать тебе свои способности: задирает ногу вверх, подчеркивает свою шикарную грудь, делает театральный поклон. И вот в воздухе уже появляется дух соблазна. На душе немного неприятно.
Любашка себя любит. Она кроме своей персоны, кажется, ничего и никого вокруг не видит. Может быть правильно делает! Обижаться на нее за это нет смысла. Вреда и зла она никому не причиняет. Это самое главное.
Звонит Вован. Что-то давно его не видели и не слышали.
-  Лиз, где там Ванька? Работа есть.
Наконец-то появился повод прервать вашу с Любашей танцевальную беседу.
- Вань, тебя к телефону, Вован.
Ты как будто ждал момента, чтобы вырваться из просторных любашкиных «объятий». Влетаешь в спальню и выхватываешь у меня из рук телефон.
- Алло!
…Утром ты собираешься на работу. Надо будет провести водопровод в частный дом. Три дня тебя не будет дома, и ты должен хорошо заработать.
Это время без тебя проходит как один день. Ничего нового, ничего интересного.
Сегодня, вернувшись с работы, вижу в прихожей три огромных пакета с продуктами из магазина «Магнит»: сыр, колбаса, мясо, майонез, лук, картофель, хлеб, килограмма три моих любимых апельсинов и штук 20 сырков.
Вот такая у тебя душа, большая! Сколько всего набрал!
Сам ты лежишь в постели.
- Лапуль, это я все для тебя купил. Разбери там сумки, и иди, покушай, я тебе голубцы сделал. А я полежу, меня что-то знобит. Температура высокая.
Бросаю сумки, мою руки и иду в спальную комнату.
- Что случилось?
- Не знаю, знобит, вот здесь очень больно. Ты показываешь на область сердца.
- Здесь сердце. Давай скорую вызовем.
- Не надо, пройдет как-нибудь. Это ерунда. Вот когда меня ранило в ногу, это была боль. Я тогда прикрыл своего друга, Валерку. Бой был, я даже не почувствовал, как осколок впился в ногу, а потом такая боль началась, жуть… Видишь здесь шрам, (ты показываешь мне шрам в области паха). 
- Да...
Я увидела неровный шрам на твоей ноге около паховой области сантиметра три длиной. Я ничего не понимаю в ранениях: как пуля входит, какая траектория ее полета, куда она выходит. А осколок – тем более. Я ничего в этом не понимаю и не хочу понимать. Не женское это дело. Но сама я стреляю почти без промаха из спортивного пистолета или мелкокалиберной винтовки.
Однажды была на одном закрытом мероприятии за городом. Там были одни генералы. Они устроили соревнования по стрельбе из спортивного пистолета. Развесили мишени и каждому выдали по пять пуль.
Все отстрелялись. Я захотела тоже попробовать. Мне показали, как держать пистолет, как заряжать его, все остальное зависело только от моего таланта. Три пули из пяти попали в 10, одна в 9 и одна в 8. Когда подсчитали результат, оказалось, я набрала больше всех баллов.
Один из генералов – кавказец - тут же вызвал водителя и покинул наше общество. Конечно, ему было неприятно проиграть женщине.
Наши генералы среагировали по-другому.
- Давайте, повторим. Может быть это недоразумение.
Выдали еще по пять патронов.
Я вновь показала самый лучший результат, прекрасно понимая, что такой поступок для женщины – не предмет для гордости. Но мне просто не был интересен ни один из этих генералов. Если бы там был ты, Ваня, я, возможно, предоставила бы тебе право стать победителем, а сама бы была слабой – именно такими вы любите нас, женщин.
Я вновь смотрю на шрам от ранения и спрашиваю:
- Как же ты не почувствовал вначале? Это же очень больно?
- Не знаю, может быть, просто шок был. Я только почувствовал, как кровь течет по моей ноге, потом просочилась сквозь танкобез, этот самый, поэтому я его берегу. Когда бой утих, я только тогда боль почувствовал. Смотрю, я весь в пыли, штанина – в крови, кровь кое-где застыла, но еще сочится. У каждого из нас своя полевая аптечка, я обработал рану, перевязал. Ну и все. Мы высоту держали, не могли оттуда никуда уйти, и за нами никто не мог приехать. У меня началось воспаление, какая-то букашка отложила там, в ране свои яйца, у меня в ней даже черви завелись.
- Что же ты делал?
- Колол обезболивающее. Колол-колол, пока все лекарства не закончились. А боль не утихает, в ране – черви ползают, в общем, я от этой боли рванул, куда глаза глядят. Ничего не помню, как шел, куда, через какие ущелья проходил, какие реки переплывал. Ничего не помню. Очнулся я только в госпитале уже в Москве. Оказывается, меня искали два месяца. Матери домой похоронку прислали. А я раз и объявился – живехонький, только раненый. После этого меня комиссовали и дали инвалидность. Дальше ты все знаешь.
Я дотрагиваюсь до твоего лба. Лоб горит. 
Ты держишь правую руку на груди в области сердца и молчишь.
- Ваня, я вызываю скорую. Мало ли что может быть. Ты сам говорил, что у тебя с сердцем не все в порядке.
- Не надо никакую скорую вызывать. Я лучше в госпиталь съезжу. У меня там медкарточка еще сохранилась. Я как участник боевых действий каждый год должен диспансеризацию проходить. А сердце болит, потому что всегда молчу, все в себе держу.
- В госпиталь ты съездишь, обязательно, я не знаю, почему ты об этом до сих пор молчал. Тебе давно надо диспансеризацию пройти. Нервишки подлечить. Но сейчас нам нужно вызывать скорую помощь.
Я уже держу в руке телефон.
- Алло, скорая! Человеку плохо? Сердце. Сильные боли. Какому – молодому. 32 года. Иван Бодров.
Я не стала указывать твои двойные фамилии, чтобы не вызвать улыбку врачей.  Я тебе поверила, а они – вряд ли поверят, что такое бывает, тем более, что на немца ты мало похож, а на русского сибирского парня – очень даже похож.
Я поверила потому, что и со мной самой всякие чудеса случаются. У меня тоже двойная фамилия, получила ее при   втором замужестве. Совершенно не хотела менять старую фамилию на новую. Но муж тайно подговорил регистраторшу, и она записала в свидетельстве о браке, что я беру его фамилию.
Когда я увидела это свидетельство, ахнула. Побежала в сельсовет, к регистраторше, а она говорит: «Ничего не получится, я уже и в паспорте твоем фамилию исправила». Я заглянула в свой паспорт: точно. Поверх старой фамилии стоит новая. «Тогда приписывай к моей новой фамилии старую», - сказала я возмущенно.
Так я стала Чернова-Черная.
Поэтому и твоя двойная фамилия меня никак не удивила.
- Адрес, Лесная, 12.  – ответила я диспетчеру скорой помощи.
Врачи приехали очень быстро. Сердце все-таки, у такого молодого пациента!
Врач – высокий, лысый, восточной внешности, твоего возраста.
- Ну, что у вас там, показывайте.
- Здесь болит, - показываешь ты на область сердца.
Врач слушает, измеряет давление, дает тебе градусник.
- Наколки, смотрю армейские. Воевал, что ли?
Вы с полуслова поняли друг друга.
- Да, - скромно отвечаешь ты.
- В Чечне?
Ты киваешь головой.
Врач достает из своего ридикюля какие-то провода с примочками. (Не знаю, как называется эта сумка, но я видела такие в детстве, когда к нам приходила врач. Ее фамилия была Кочубей. Мы, дети никак не могли воспринимать это слово как фамилию. Это было все вместе взятое – и профессия, и фамилия, и имя. Когда меня спрашивали, кем я хочу быть, я отвечала: «Я буду Кочубеем»).
Этот высокий лысый нерусский врач, похожий на Чингиз-хана, напомнил мне врача из детства, и, хотя тот врач Кочубей была женщиной, этот -  молодой мужчина твоего возраста мне он почему-то тоже показался Кочубеем.
Врач приставляет к твоим ногам, рукам и под сердце «присоски» и делает электрокардиограмму сердца.
- С сердцем все в порядке, - говорит он, складывая оборудование.
- Что же тогда? - забеспокоилась я, не можешь же ты симулировать. Я вижу, как ты мучаешься.
- Я думаю, у него межреберная невралгия. Вы не могли нигде застудиться?
- Мог, конечно. Мы работали по пояс в снегу. Там даже не поймешь, снег или дождь. Мы яму для колодца копали, - говоришь ты, обратившись скорее ко мне, чем к врачу.
- Все понятно. Вот вам рецепты, лечитесь. Если будет хуже, вызывайте.
Я выхожу вслед за доктором и мчусь в аптеку. Покупаю тебе все необходимые лекарства, шприцы. Что ж, Ваня, придется мне самой тебе делать уколы. Я умею, училась на своей собаке, когда она попала под машину, потом училась на маме, когда она сломала ногу. Я умею делать уколы.
Распаковываю лекарство, начинаю набирать в шприц жидкость.
- Давай ка сюда, - говоришь ты, выхватив из моих рук шприц с лекарством, -  ты как кулема возишься.
Я даже не успеваю моргнуть: ты мгновенно набрал лекарство в шприц.
«Где так научился? - думаю я. Наверно, тоже там, в Чечне».
Я опять восхищена тобой. По-моему, нет такого дела, которое бы ты не умел делать.
- Кольнуть-то сможешь, или мне самому?
- Смогу, это я умею, - отвечаю я, давай свою задницу.
- Ты переворачиваешься на живот, оголив атлетический торс и бедра.
Я, не раздумывая, всаживаю тебе укол, ты даже пикнуть не успеваешь.
…Проходит какое-то время. Ты выздоровел.
Сегодня утром ты вдруг говоришь мне:
- Лапуль, ты удивишься, но дай мне свою брызгалку.
Не понимаю, о чем ты.
- Я от тебя скрывал, но у меня та же хрень, что и у тебя, астма.
Я, честно сказать, не скрывала от тебя с первого дня. Я просто решила: если ты захотел со мной жить, принимай меня такой, какая я есть. Хуже будет, если о моих недостатках ты узнаешь потом. Еще я сказала тебе, что иногда бываю занудой, моя сестра так и зовет меня: учительница. Еще я могу злиться и кричать почти истерическим криком. Ты должен знать об этом. Ну а все хорошее ты увидишь сам.
Итак, выяснилось: кроме того, что мы оба рыжие, мы - Девы, оба левши, имеем одинаковые родимые пятна на правом бедре, да еще имеем один и тот же недуг.
О Боже, где ты! Неужели и вправду мы две половинки. Но где же так долго летала твоя душа. Почему она воплотилась в тело на 20 лет позже, чем моя душа нашла свое земное пристанище, почему столько пришлось пережить тебе и мне, прежде чем мы встретились! И зачем ты скрывал, глупенький, что ты болеешь. Я бы наоборот, еще трепетнее относилась к тебе. Я видела иногда, какое у тебя бывает затрудненное дыхание, что тебя даже бьет в конвульсиях. Меня это не пугало. Это все мелочи. Это мы вылечим. Это – последствия Чечни. У меня была задача – восстановить тебя к нормальной человеческой жизни, к той, которая была у тебя тогда, когда ты солировал на сцене КДС,
(ты называл Кремлевский Дворец именно так, как его называют только профессионалы).
Я заметила, что ты болеешь часто, но твоя болезнь длится ровно дня три, и   ты вновь здоров как борзой конь. Тогда я, глупенькая, не понимала причин твоей болезни.
Мы встаем рано. Ты как всегда греешь чайник, жаришь мне омлет, наливаешь кофе, куришь натощак сигарету, выпиваешь литра полтора сырой воды. Все это у тебя вместо завтрака.
Потом мы вместе идем пешком до станции. Иногда я капризничаю: ты легко шагаешь в кроссовках, я стараюсь не отставать от тебя на высоченных каблуках. Эти прогулки пешком, пожалуй, самая важная часть нашего с тобой общения. Дома ты обычно занят приготовление пищи или телевизором, а во время утренних и вечерних походов до станции мы беседуем.
Ты рассказываешь о себе, я – о себе. Даже помню, какие эпизоды из своей жизни ты рассказывал, когда мы походили магазин «Магнит», какие, когда мы присаживались вот на этой лавочке, какие – вот в этом сквере.
На этой аллее с фонарями из пушкинских времен ты в первый раз сказал мне «я тебя люблю».
Сегодня рассказываешь о своей дочке Ксюшечке.
- Она у меня такая умница, даже не представляешь. Ей только пять лет, а она считать уже до миллиона может. Знаешь, она на моих руках выросла. Жена работала и училась. У меня репетиции только по вечерам были, днем я  почти всегда дома. Очень любил гулять со своей малышкой. Но я тогда так располнел, коляску животом толкал.
- Ты должен любить детей, у вас ведь многодетная семья. Только не пойму, почему ты рассказываешь лишь о сестре и брате.
- Да они – родные, а остальные все – приемные, кроме младшей сестрички.
- Твоя мама, действительно, героиня. Получается, она шесть неродных детей воспитывала. Это тяжело!
- В деревне – не тяжело. У мамы пять коров, шесть лошадей, куры. Молоко, сливки, сыр, сметана – все свое. Дети помогают. Честно говоря, моя мама – из дворянской семьи. Ее отец – политический ссыльный. Но эта тема в нашей семье – закрыта. Мама не любит об этом говорить.
Незаметно за разговором мы подходим к станции. Утром огромная очередь в билетную кассу, ты никогда не покупаешь билет: просто перепрыгиваешь через турникет, незаметно отдавая охраннику десятирублевую купюру. Вскоре охранники уже тебя узнают, здороваются и пропускают бесплатно.

Брат
Ты обладаешь удивительной способностью налаживать контакт с людьми: очень общительный, разговорить можешь любого. Ты быстро запоминаешь имя и фамилию собеседника и умело манипулируешь этим. Твоему новому знакомому кажется, что вы давным-давно хорошие приятели. Ты обладаешь необъяснимым обаянием. Внимательный, на все вопросы у тебя находится ответ, ты пытаешься вникнуть в проблему и решить ее.
- Моей дочке надо машину на учет в ГИБДД поставить, там большая очередь. У тебя нет, случайно, знакомых?
- Есть Костя, зам начальника ГАИ. Он у Бати в бане часто парится, я его хорошо знаю. Давай-ка мобильник.
- Кость. Это я, Ваня. Нужна помощь. Машину на учет поставить.
Костя тебе что-то отвечает.
Ты договариваешься с ним, едешь сам, улаживаешь все дела.
С дочки – бутылка коньяка для Кости.
Сегодня вечером ты приехал расстроенный.
- Если тебе будут звонить, спрашивать меня, скажи, что я умер, - неожиданно говоришь ты.
-  Кто будет звонить?
- Бывшая жена, может быть брат позвонит.
- Что случилось?
- Я с твоего телефона запустил информацию, что я умер.
- Зачем?
- Так просто, пусть попереживают.
- Я врать не умею.
Не успела я уяснить, зачем переживать бывшей жене и брату, если у тебя все хорошо, ты жив-здоров, обут-одет, сыт и в тепле, под боком у красивой женщины, как зазвонил мой телефон.
Номер незнакомый. Женский голос.
-  Ивана можно к телефону пригласить.
- Вы ошиблись. Здесь таких нет.
- Извините, но с этого номера прошла информация, что он умер, а у меня от него несовершеннолетняя дочь.
- Не знаю, какая информация прошла, - отвечаю я твоей жене, - но Ивана здесь нет. Он делал у меня в квартире ремонт в начале зимы, сейчас я не знаю, где он.
Я отключаю связь.
Через пять минут мой телефон звонит вновь.
- Алло!
- Здравствуйте. Можно пригласить к телефону Ивана Бодрова, – на том конце связи приятный мужской баритон. Голос строгий.
- Здесь таких нет. Вы ошиблись.
- Пожалуйста, не отключайте связь. Это его брат Петр Владимирович Бодров. Мне стало известно, что мой брат умер, звонили с этого телефона. Я вас очень прошу, если что-то узнаете, пожалуйста, запишите мои координаты и сообщите.
Брат диктует свои рабочий и мобильный телефоны. Я аккуратно записываю их и передаю тебе. Мне совсем не понятно, зачем эти манипуляции, эта выдуманная история с твоей смертью. Конечно, у меня много вопросов к тебе. Ты прекрасно это понимаешь, поэтому начинаешь потихоньку приоткрывать тайну сам.
- Ты же помнишь, - говоришь ты, - я застал ее с любовником.
- Помню.
- Единственное, за что я ей благодарен: она не выдала меня, когда я свернул ему шею. Просто вызвали скорую, и она подтвердила, что мужик этот сам неудачно упал. Вот и все. Следов никаких не было.
Я, конечно, опять не поверила тебе. Не мог ты этого сделать. Такой веселый, улыбчивый, нежный. Ну не мог! Просто меня в очередной раз хочешь предупредить: не дай бог что. Да я и так уже боюсь, я и так ни на кого не смотрю. Да мне никто не нужен кроме тебя. Такая я, однолюбка.
- Потом ты знаешь, что было, когда я вернулся из командировки. Да, я любил ее, очень сильно любил, я и сейчас ее еще люблю.
«А признавался в любви мне.  Какие же вы все мужчины одинаковые».
- Куда мне было идти?  Брат живет у своей жены на птичьих правах, больше родственников у меня здесь нет. Ушел на улицу, в прямом смысле слова. Мне никого ни о чем не хотелось просить, никому не хотелось жаловаться.
- Как на улицу, что, у тебя друзей не было?
- Были. У них после Чечни свои проблемы. Почти у каждого. Ты же знаешь, что с нашими мозгами творилось, когда мы приехали домой. Мы даже птичьих стай боялись. Помню, идем с мужиками по проспекту, и стая ворон летит. Нам всем показалось – налет, мы как один упали на землю и головы руками закрыли. Кому мы нужны были такие при……..тые, хотя у нас награды, кресты, ордена! Кому мы нужны в этом гребаном государстве. Женам даже не нужны стали.
- Но почему она тебе начала изменять, у тебя вроде бы с этим делом все нормально?
- Слишком хорошим был, баловал ее как куклу. Она же дома ничего не делала. Тещу я обожал, она была мне ближе, чем жена. Я все ей мог рассказать, и она всегда меня понимала. А эта б… только о шмотках и маникюрах думала. Ей до ребенка то никакого дела нет и сейчас. Мужики домой табунами ходят, дочку жалко, в каких условиях растет.
- Ну ладно, давай про себя. Что дальше?
- Первую ночь я заночевал в лесочке возле мусорки. Нашел там старое кресло и заснул в нем.
- Не думаю, что ты был трезвым.
- Конечно, нет. Я как потерял ее, два года не просыхал. Сначала на работе не замечали, потом скрыть невозможно было. Я не мог танцевать: сил не было. Так уволился со службы, контракт не стали со мной продлевать.
- Выходит, ты оказался без дома, без семьи, без работы. А почему не сообщил родным, чтобы тебе деньги на дорогу выслали?
- Мать бы выслала, но она ничего не знала, даже брат родной ничего не знал, хотя и живет в Москве. Никто не знал, как я жил эти два года.
- А как ты жил, как бомж?
- Да.
- Что, питался и одевался с помойки?
- Нет, конечно. Вот вы говорите, бомжи, бомжи, а они богаче вас всех.
Во-первых, сдают металл, сейчас новые русские выбрасывают на помойку все подряд: мебель, часы, посуду и всякие механизмы. Там очень много серебра можно найти.
- Слушай, так ты ночевал на мусорке, но ведь не один ты там был. Я иногда вижу, бомжи крутятся вокруг помойки. Ты, наверно, знал местных бомжей, вы же оказались в одной ситуации.
- Конечно, знал. Среди них тоже нормальные люди есть: не предадут, не подведут.
Ты нес, на мой взгляд, сущую нелепицу. Ну какой нормальный человек может стать бомжом? Всегда, всегда есть возможность остаться человеком, не опуститься до такого уровня. Конечно, если засыпать и просыпаться с бутылкой в руках, человеком остаться трудно, тем более в чужом городе, среди чужих людей.
У моей подруги Любаши, с которой ты танцевал у меня дома, есть сын. Всю душу ей вымотал. Уезжал куда-то к вам в Сибирь, деньги заработать. В итоге, оказался без денег, без жилья, без всего. Жил среди бомжей. Домой, правда, вернулся. Друзья помогли.
- Как тебе не противно было это общество, эта грязь, вонь?
- Я мылся, - начал оправдываться ты. – Заходил к одному знакомому Витьку, мылся у него.
- Кто такой Витек7
- Да так, живет у нас в городке. Он 15 лет на зоне провел, потом был смотрящим. В общем, у него «общак» хранился.
- Какой «общак»? – наивно спрашиваю я.
- Деньги общие.  Ну, тебе это не обязательно знать.
Так я узнала от тебя же, что ты не просто бомжевал: ты прямо или косвенно связан с уголовным миром. Мне, конечно, неприятно все это слышать. Кто ты - старший лейтенант и хореограф-балетмейстер или член бандитской группировки? Я гоню от себя эти мысли. Не может быть. Среди моих знакомых нет таких людей. Это – нонсенс!
Один есть, правда, мой однокурсник Васильев. Он сидел в тюрьме в Магадане как антисоветчик. В застойные 70-е распространял запрещенную литературу, был чернокнижником, продавал тайно Солженицына, Мандельштама, Окуджаву, Куваева – произведения писателей, которые были запрещены в СССР, потому что их романы считались антисоветскими. Васильев был прекрасным знатоком и ценителем русской литературы. Он и нам, зеленым девчонкам, привил любовь к ней: водил нас по московским улочкам и показывал, где родился, где женился, где учился Пушкин, рассказывал про знаменитые московские памятники поэтам и писателям России.
Васильев читал и знал очень много, но работал ночным слесарем в ЖЭКе. Большего ему никто не мог предложить. Это была его участь. Он так ни разу и не устроился работать в приличное место. Русская литература уже много лет его кормит. Васильев известен в Москве как прекрасный репетитор: готовит абитуриентов для поступления в МГУ. У него учились и мой сын, и племянники.
Почему же Васильев не стал бомжом, не ушел в криминал?
- И долго ты бомжевал?
- Два года.
- Два года на одном и том же месте? Зимой же холодно, мороз, - я задаю вопросы как наивная девочка.
- Зимой я перебирался на большую свалку, слышала, наверно.
Конечно, слышала, даже была один раз в детстве. Дядька туда нас возил. Раньше там, действительно, можно было найти совершенно новые товары. Страна жила пятилетками, соцсоревнованиями, выполнением и перевыполнением планов и соцобязательств. Заводы и фабрики гнали продукцию. Эта продукция никому не нужна была. Страна страдала перепроизводством. Ночами, тайно от народа, ненужные ни народу, ни государству товары вывозились на свалку.
Помню, мы нашли на свалке много черных катушек, которые используют для проявки пленки. Дядька мой тогда увлекался фотографией. Эти катушки ему очень нужны были. Но тогда не было такого понятия «бомж». Их и не видно было на улицах. В тюрьму тогда сажали за тунеядство.
- Я про свалку как-то фильм смотрела. Там своя жизнь.
- Да, своя. Там даже свадьбы играют, не поверишь. Меня там уважали. Я как появился там, сам себе домик маленький сколотил. У меня было очень уютно. И денег хватало, даже приходили из городка мужики, у меня занимали.
Я смотрю на тебя и не представляю в роли денежного бомжа.
А может быть у тебя просто склонность к бомжеванию, психическое заболевание? Нет, не думаю. Просто ты, Ваня, пережил сильнейший стресс. Чечня, ранение, измена жены. Сильный выбирается, слабый сдается.
Неужели ты, Ваня, с такими накаченными мускулами, с такими бицепсами, слабый? Я смотрю на тебя и не могу ответить на этот вопрос. Вернее, не хочу. Мне хочется видеть рядом сильного мужчину, пусть он моложе меня, но все равно - сильный, чтобы в любую минуту защитил меня.
Я знаю тебя только с хорошей стороны. Ты ничего плохого мне не сделал. Денег, правда, почти не приносишь домой. Все тебе должны – и Батя, и турки, которые у него живут, и какой-то Саныч. Я терпеливо жду, покупаю продукты, кормлю тебя. Проходит месяц, другой, денег от тебя все нет и нет. Я упорно верю, что это не ты меня, что это они, уроды, тебя обманывают, не расплачиваются с тобой. Я верю и буду верить. Я живу по таким законам, и мне кажется, что все люди должны жить так.
Ты уже наговорил по межгороду на приличную сумму – около полутора тысяч рублей. Иду на телефонный узел, оплачиваю твои переговоры. Верю, что ты вернешь эти деньги.
- Лапуль, дай мне, пожалуйста, твой телефон, - говоришь ты ласковым голосом. – Я хочу своему брату позвонить. Вдруг он, действительно, поверил, что я умер, начнет домой трезвонить.
Протягиваю тебе свой мобильный.
- Алло! Брат. Это я. Приезжай в гости. Увидимся, все расскажу.
Ты немногословен, брат, видимо, еще немногословнее.
- Все, Лапуль, готовься. Мой брат приедет. Я же его два года не видел. Два года.
Твое лицо светится от радости. Брат. Родной брат. Родная кровиночка.
- Приедет, приедет, куда он денется. Малой. Он мне знаешь, обязан, видно, пора пришла должок отдавать.
- Чем же он тебе обязан?
- Я его в люди вывел. Он после армии уехал домой – мы вместе в Чечне служили. А там, в деревне, что за жизнь – попойки, драки. Он чуть-чуть не угодил в тюрьму. Я купил ему билет до Москвы, у себя поселил, потом послал учиться в Санкт-Петербург. Он там высшее военное училище окончил, английский язык в совершенстве знает. Получил офицерское звание. Сейчас работает начальником охраны какого-то закрытого предприятия. Вот так мой братик дает.
Рассказ про твоего брата мне понравился.
- Пусть приезжает, - сказала я. – Я приготовлю свои фирменные рыбные котлеты, еще что-нибудь вкусненькое сделаем.
Брат не заставил себя долго ждать.
- Лапуля, ну где ты так долго едешь, давай приезжай быстрее. Он уже здесь.
Ты звонишь мне каждые пятнадцать минут. Голос у тебя радостный. Ты говоришь почти взахлеб. Ты так хочешь познакомить меня со своим братом.
- Лапуль, ну ты где? – ты звонишь с телефона брата.
Наконец, маршрутка подъезжает к моему дому. Вы встречаете меня на остановке. Тебе не терпится показать своего красавца брата. Действительно, красавец. Высокий, стройный, черты лица тонкие, глаза такие же слегка раскосые, как у тебя, когда ты повязываешь на голову свою бандану.
Голос у брата строгий. Настоящий военный. Наверно, станет полковником.
Заходим домой. Брат привез дорогой коньяк. Накрываю на стол. Брат открывает коньяк.
- Ну, поговорите тут, - ты спешишь удалиться. – Мы с братом уже наговорились.
Первое, что я говорю брату -  про вашу маму.
- Прими мои соболезнования. Недавно ведь сорок дней было, как ваша мама умерла.
- Наша мама? Умерла? – брат с сильным удивлением смотрит на меня.
Наверно, он думает, что я ненормальная, такое он выразил удивление.
- Ну да, в декабре.
- Наша мама жива-здорова, дай ей бог здоровья, - говорит брат, улыбаясь. Откуда этот бред?
- Твой брат сказал.
- Берц, иди- ка сюда.
- Когда умерла наша мама?
Ты улыбаешься виноватой улыбкой.
- Да я пошутил, а она все за чистую монету принимает, - говоришь ты обо мне брату, лишь слегка смутившись.
- Ты больше так не шути, брат, ладно, не шути.
В глазах твоего брата скользнула злая искорка. Ты уходидшь в комнату. Тебе стыдно.
- Зачем он так пошутил? - наивно спрашиваю я. – Я же в церковь ходила, свечи за упокой ставила.
- Ладно, будем надеяться, наша мама долго будет жить.  А пошутил он зачем? Да так просто. Хочется дитю, чтобы его пожалели, и все.
Брат начинает расспрашивать, как мы тут с тобой живем.
- Все ничего, - отвечаю я, - только на работу не устраивается, паспорт не хочет делать, денег домой не приносит.
Я высказываю брату все, что наболело. Может быть он подействует на тебя. Все мои уговоры и просьбы оканчиваются одними и теми же словами: «Не лезь в мои дела. Я как-нибудь сам разберусь». Но за этим «сам» ничего не стоит. А я верю. Верю, что ты ездил в военкомат, что написал заявление, что отдал документы на новый паспорт.
- Что у тебя с паспортом? – строго спрашивает брат.
- Лежит уже три года в полиции.
- Ну, так забери.
- А кто мне его отдаст?!
- Значит, будем разбираться.
Кажется, твой младший брат теперь за старшего.
- Я все узнаю и тебе позвоню. А сейчас мне пора. Проводи.
Брат выходит в прихожую. Быстро, по-военному накидывает дубленку. Ты тоже начинаешь одеваться.
- На, возьми, на первый случай тебе хватит, - говорит брат, отсчитав из своего кошелька десять тысяч. И телефон на, бери, надо же с тобой связь держать. 
Ты провожаешь своего брата. Вид у тебя не радостный. Ты похож на щенка, которого отругали, и он, чувствуя свою вину, поджал хвост и спрятался в конуру.
Вернувшись, ты ложишься на диван, включаешь телевизор, берешь в руку пульт. Ты как будто хочешь отгородиться от меня этим телевизором. Что у тебя на душе, не знаю. Думаю, не очень хорошо. Ты затаил какую-то обиду.
До какой степени отчаяния надо дойти, какая жажда человеческой любви, какое безудержное желание, чтобы тебя пожалели! Ребенок, взрослый ребенок!
Тебе так не хватало любви в этой жизни! Как мало тебе ее досталось. Душа у тебя ранимая. Вот как ранили ее, так сильно, что ты придумал эту фантастическую вещь: смерть самого родного человека – мамы.
Я кладу свою руку к тебе на грудь, и ты засыпаешь младенческим сном...
…Наступила весна. По дорогам забегали ручьи.
Я убрала в шкаф теплые вещи. Надела легкую курточку. У тебя нет никакой курточки: ты из лета сразу вошел в зиму, а в весну тебе войти не в чем.
- Сегодня брат звонил, - говоришь ты. – Давай, лапуль, отгладь как следует мои джинсы, рубашку. Я должен быть чистым, выбритым, вымытым. Так брат сказал. Пойдем в полицию за справкой. Мой паспорт они, оказывается, давно уничтожили.
Сейчас я почему-то засомневалась. «Был ли вообще паспорт, или ты его давно посеял, или он находится в каком-то другом месте».
Я выстирала твой единственный свитер, единственную рубашку, единственные джинсы, которые мы купили на рынке еще зимой, единственную куртку-пуховик. Вся твоя одежда изрядно потрепана: всю зиму стиральная машина беспощадно крутила в своем барабане твои вещи.
Я все аккуратно выгладила. Ты надел все чистенькое. Как бы я не старалась, ты выглядел потертым и помятым. Пытаюсь этого не замечать. Для меня ты в синем полосатом халате, подпоясанном чуть ниже пояса, выглядишь куда интереснее…
Ты уехал на встречу с братом. Сегодня очень важный день: ты должен получить хотя бы какой-то документ.
- Лапуля, - звонишь ты через несколько часов. – Я получил справку. Я теперь могу все. Я теперь …
Ты возвращаешься домой счастливый, в новой одежде.
- Брат куртку старую не разрешил с собой брать, при мне разорвал на две части и в мусорный бак выбросил.
- Ну и правильно. Ты начинаешь новую жизнь.
Я не предполагала тогда, что эта справка сыграет почти роковую роль в моей жизни. Ты изменился. Ты стал не похожим на себя. В тебе уже не было той молчаливой скромности. Ты надел маску уверенного в себе человека.
- Теперь я нормальный, - гордо говоришь ты, - Теперь я как все. Мне теперь ничего не страшно. - Ты отогнул в сторону край своей новой куртки, которую купил тебе брат, и показываешь справку из МВД, вложенную в синий файл. В справке написано кто ты и откуда ты родом.
- А потерять не боишься? –улыбаюсь я. Мне радостно за тебя.
- Не боюсь.
Вернулся из заграничной поездки мой сын. Жить вместе в одной квартире стало просто невозможно. Сын поставил ультиматум: или он или ты. Мне нужны вы оба: и сын, и ты. Как я без вас. Хорошо, что есть дача и можно безболезненно решить все проблемы.
Ты переезжаешь на дачу. Ты уже другой – уверенный в себе почти до нескромности. Я тебе доверяла все это время. У меня не было даже намека на ревность. Повода после истории с Монкой тоже не было. Ты, казалось мне, ни на кого не смотришь, кроме меня. Я дала тебе свободу, понимая, что именно свобода приручает как нельзя сильнее. Чем человек свободнее, тем больше он хочет, чтобы его опекали, такова уж странная человеческая сущность.
Я забочусь о тебе, но не напрягаю своим излишним опекунством. У тебя самостоятельный график жизни, у меня – свой. Оба мы стараемся подверстать наши графики друг под друга. Ты ждешь меня с работы, готовишь вкусный ужин, я приношу продукты, покупаю какие-то мелочи. Мы – мужчина и женщина, почти поменялись ролями.
Ты живешь на даче. Я – дома.
- Лапуля, - звонишь ты сегодня, - мне дозвонилась моя однополчанка, можно сказать сестра, Алка. Она сказала, что моя бывшая жена уезжает на пару дней, и нашу дочку отведет к Алке. Короче, я целые сутки смогу побыть с дочкой. Представляешь?
- Представляю, - радуюсь я за тебя.
- Мне нужны деньги, - говоришь ты почти умоляюще.
«Я дам тебе деньги, но не все десять тысяч, которые отдал брат. Половина из них ушла на оплату твоих телефонных переговоров, на лечение твоих зубов, на продукты. Я дам тебе две тысячи. Пока хватит. Купишь дочке то, что она хочет».
Тебя не было целые сутки. Днем ты позвонил в дверь. Ты не один: с дочкой, сестрой Алкой и ее сыном.
Дочка - в новых сапожках, все остальное на ней - старое и потрепанное.
- Интересно, на что тратит твоя бывшая жена пенсию, которую она получает с твоей карточки? – со злостью в голосе спрашиваю я. – Ребенок одет хуже, чем в интернате.
- Я уже ей сказал, что заблокирую карточку, и ничего она больше не получит. А сейчас, ладно, давай замнем эту тему.
Твоя дочка меня не приняла. Такая маленькая, всего пять лет, такие разумные глазки, так разумно рассуждает.
- Папа, зачем ты поселился здесь, в этой квартире, ты что, в пустой не мог поселиться? - спрашивает она тебя, своего любимого папочку.
Ты даже не ответил на ее вопрос. А что ты мог ответить? В этом вопросе вся боль ребенка, одинаково любящего и папу, и маму, одинаково скучающего и по маме, и по папе, мечтающего, что они когда-нибудь помирятся и будут вместе.
У твоей дочки неожиданно поднялась температура, до 39 градусов.
Вызываем скорую помощь. Врачи сообщают, что это -  простуда. Я уверена, что это - стресс, большой стресс маленького человечка, который с годика помнил, как его папа купал, как пеленал, как ползунки менял.
Вот сейчас дочка спрашивает: «Папа, почему ты улыбаешься, а глаза у тебя злые». Что ты можешь ответить малышке? Почему у тебя злые глаза, даже когда ты улыбаешься?  Что ты можешь ответить мне? Ведь я тоже заметила это с самых первых дней.
«Наверно, всему виной Чечня», - я тогда нашла для себя ответ.
Какой ответ найдет твоя дочь?
Твоя дочка меня не приняла. Естественная реакция. Я перед ней не заигрывала, не сюсюкала, я не завоевывала ее любовь. Зачем? У нее есть мама, а я ей кто?
- В следующий раз не болей, - говорю я твоей дочке на прощанье.
- В следующий раз я буду кашлять, - отвечает малышка, нахмурив свой лобик.

Позднее прозрение
Ты едешь проводить дочку и остаешься на даче. Там у тебя много дел. Надо подготовить все к нашей с тобой там жизни. Дом всю зиму простоял в холоде, не отапливаемый, заливаемый дождями. Надо сделать его теплым и уютным. Раз уж ты почти не зарабатываешь деньги, делай что-нибудь по дому.
Каждый вечер мы с тобой созваниваемся. Ты говоришь, что сильно скучаешь, чтобы я скорее приезжала. Я спрашиваю, что ты успел сделать. Ты отвечаешь: приедешь, увидишь. Я не спешу на дачу. Там еще холодно и неуютно. Ты как мужчина должен позаботиться о моем хорошем настроении.
Проходит дня три. Сегодня у меня неспокойно на душе. Я так устаю на работе, просто нет сил съездить к тебе на дачу, навестить тебя.
Вечером звонит моя сестра Евгения.
- Лиза. У тебя там, на даче нехорошая компания собирается.
- Что значит, нехорошая компания? – спрашиваю я настороженно.
- Ну, нехорошая. Я сегодня зашла утром, в твоей постели лежит женщина.
- Какая еще женщина?
- Черненькая. Ну, в общем, зовут ее Ира, она с моей дочкой в одном классе училась. Компания эта нехорошая, еще раз говорю. Меня не выдавай. Я ничего тебе не говорила.
Меня почти затрясло. Никогда в жизни в моем доме не было какой-то нехорошей компании, тем более в мое отсутствие. Что за компания? Что за черненькая женщина? Почему в моей постели?
Я тут же набрала твой номер телефона, вернее свой номер. Мне дали служебный телефон, а свой вместе со своей sim-картой я отдала тебе.
- Ваня, что там у тебя происходит?
- Ничего, Лапуль, ложусь спать.
- Я сейчас приеду. -  Что там за голоса?
- Нет никаких голосов, это радио, - спокойно отвечаешь ты.
- Я же слышу: «Уходи, давай, сейчас Лиза приедет». Я же слышу.
- Это тебе кажется, Лапулька, нет здесь никого. Радио работает.
Впервые в жизни я засомневалась в искренности твоих слов.
Сестра мне не враг, раз она сказала, значит, так и есть. Надо ехать.
Но у меня совершенно нет сил. Болят ноги от высоких каблуков, шеф на работе выпивает всю мою энергию, я приезжаю, как выжатый лимон.
Но я одеваюсь, вызываю такси. Жду.
Таксист просигналил за окном.
Я не вышла. Нет сил. Разделась и легла в кровать. «Завтра, все завтра», - В сознании промелькнул эпизод из моей жизни. Я попала на операцию. Она очень легкая и длится около получаса. У меня получилось осложнение. Организм странный, все раны трудно заживают, даже самая маленькая царапина. Наркоз уже заканчивался, а операция еще не завершилась. Мне было неимоверно больно. Я хотела прошептать врачам слово «Больно», но у меня ничего не получалась. Язык не слушался. Я напрягала все силы, и ничего не могла сказать. В бессилье я отпустила все свои чувства на самотек: ладно, потерплю. Терпеть было невыносимо, я опять пыталась прошептать: «Больно».
Сейчас у меня такое же состояние. Мне больно, жутко больно: ты меня обманул. Я готова сорваться, мчать туда, к тебе. Но организм мой сопротивляется, ноги не слушаются, мысли путаются, сон затягивает меня в свои сети…
 Я проснулась очень рано. Умылась, оделась, даже не стала пить кофе.
«Надо ехать и посмотреть, что там, на даче творится».
Дом открыт. На кровати мирно спишь ты, на диване – наш общий друг Вован.  В прихожей стоят два огромных пакета, наполненные пустыми бутылками, пакетами из-под соков, еды.
«Значит, все ушли, - подумала я – Жаль, я их спугнула вчера. Звонил, говорил, что голодаешь тут, что кушать у тебя нечего. Я вот привезла тебе мясо с овощами, хлеб, молоко. А тут оказывается все в порядке.
В сердцах хватаю швабру и ударяю ей сначала Вована пару раз. Он просыпается, ничего не понял.
- Быстро одевайся и уходи отсюда, - говорю я.
- А что я сделал?
- Ничего, одевайся и уходи.
Вован хотел закурить, но я ему не дала.
Ты проснулся от непонятного шума.
Я держу свою швабру наготове. Вскоре достается и тебе.
Ты молча встаешь, одеваешься, начинаешь меня успокаивать.
- Вечером приеду, чтобы дома был порядок, - говорю я.
Вечером ты нетрезв. На диване сидят двоюродный брат Семка и моя сестра Евгения. Все нетрезвы и улыбаются. Вам весело.
- Быстро уходите отсюда, - говорю я брату и сестре.
- Ты Женечку не обижай, -  ты начинаешь защищать мою сестру, -  она у тебя хорошая.
Сама знаю: моя сестра Женя меня любит и человек очень добрый. Давно, лет тридцать назад, она сама сломала свою жизнь. Талантливая от природы, отличница в школе, писавшая стихи, умеющая прекрасно шить, рисовать. Красавица с черными волосами и глазами. С походкой королевы и манерами аристократки. Теперь она – уважаемый человек среди бомжей, бывших уголовников и прочего сброда, который собирается на рынке возле вокзальной площади и назначает встречи в рюмочной. Главная работа моей сестры вот уже лет десять – дойти утром до рюмочной, принять соответствующую ее здоровью дозу, обсудить события дня, пойти выспаться, после обеденного сна вновь встретиться со своими старыми знакомыми. Это происходит изо дня в день, из года в год.
Женя ушла, хлопнув дверью, сделав вид, будто обиделась на меня. Я Евгении очень обязана. Недавно она мне продала свой участок за полцены. Я обещала содержать ее пожизненно. Эти деньги не пошли ей на пользу. Она осунулась, похудела, постарела.
Сестра и брат ушли. Я закрыла дверь. В доме пахнет краской. Ты сидишь у печки, весь перемазанный краской.
- Ты что, не знаешь: я не переношу запах краски, - говорю я. – Ты что, днем не мог покрасить?
 Я понимаю так: если не ходишь на работу, значит, работаешь по дому и еще с утра должен сделать то, что делаешь сейчас.
Ты, наверно; ждал, что я тебя похвалю. А я злюсь. Причина, конечно, не в запахе краски, а в той таинственной женщине с черными волосами в моей постели, о которой сказала мне вчера сестра.
- Кто эта женщина? - спрашиваю я без всяких предисловий.
- Какая женщина? - почти невинно в ответ спрашиваешь ты.
- Которая лежала в моей постели.
- Никакой женщины здесь не было. Только Вовка и вот вечером сестра твоя с братом зашли.
- Здесь была одноклассница моей племянницы, еще какой-то лысый мужик.
- Какой мужик, какая женщина, успокойся, лапуль, никого здесь не было,  – ты смотрел на меня все такими же холодными глазами, но в них было выражение невинности.
Мы вышли на улицу. Только что прошел дождь. Рядом с домом образовалась огромная лужа.
- Еще раз спрашиваю, что за женщина здесь была?
- Клянусь, никого не было. Хочешь, я сейчас на колени перед тобой встану. Вот в эту лужу прямо, хочешь.
«А мне потом опять твои джинсы стирать, и так всю зиму только и делаю, что стираю твою робу, выдаю тебе чистую, ты уезжаешь на какие-то работы, денег – ноль копеек, только грязная одежда».
- Прекрати паясничать. Что за Ира, говори.
- А Ирка, это брата твоего Сеньки женщина. Я ее сто лет знаю. Она с маленькой дочкой. Ну, стояла у магазина, а мне выпить захотелось. Она дом продала, у нее деньги есть. Она сама предложила. Потом дождь начался, я позвал ее на дачу. Но мы же все убрали; лапуль. Все же чисто.
Я тебе не верю. Что- то тут не так. Какой-то подвох.
Ничего не сказав тебе, я ушла к своей сестре.
Это единственный человек, близкий мне, перед которым я могу расслабиться, поплакать. Знаю, она пожалеет меня.
- Знаешь; -  говорит мне сестра, - твой Берц – плохой человек.
- С чего это ты взяла? - начала я защищать тебя. Если я живу с тобой, ты не можешь быть плохим.
- Плохой, - подтвердил муж моей сестры. – Люди говорят. Мир слухами полнится.
Может быть, вы знаете, что мой Ваня бомжевал? Да нет, не знаете. Я опять стала тебя защищать. Мой Ваня не может быть плохим. Потому что не может быть. Он так ласков со мной, говорит мне такие хорошие слова, ухаживает за мной, приносит мне кофе в постель. Мой Ваня сделал ремонт в моей квартире, сейчас делает на даче. Мой Ваня очень хороший, и я его люблю, только я вам об этом не скажу.
- Женя, скажи мне, пожалуйста, где живет эта Ира.
- Знаешь тетю Зину, она в этом же доме живет. К ней подойди, она скажет.
Тетя Зина – одинокая пенсионерка. Она знает все и вся вокруг: кроме того, как сидеть на лавочке, ей больше делать нечего. Меня она знает с самого детства.
Тетя Зина с охотой показала мне квартиру Иры. Звоню. Открывает мне пожилая седовласая женщина с благородным лицом и усталыми почти страдальческими глазами.
- Здравствуйте.
- Здравствуйте.
- Здесь Ира живет?
- Да, здесь, с моим сыном.
- Мне сказали, что Ира ночевала у меня на даче. Мне интересно знать, она одна была или с мужем?
- Да-да два дня они где-то ночевали. Вдвоем. Они всегда вдвоем ходят. Устала я от них, вы даже себе не представляете. Пьют неделями. Здесь дома тоже такие свалки устраивают. Один на одном спят все вповалку. Я так от них устала. В тот вечер они среди ночи прибежали к нам с мужем на дачу, в окна колотили, требовали ключи от квартиры, видно, где-то гуляли и их оттуда погнали.
Мне стало все ясно. Ну, даже если и лежала эта Ира в моей постели, то, наверняка, на глазах у мужа. Так что, ничего страшного. Ну, погулял мой Ванечка, ну расслабился. Что я так на него налетела, вон, даже палкой ударила!
Мне не понравилось, что ты, Ваня, меня обманул. Ты устроил в моем доме «свалку», ты говорил чуть ли не каждый час, что скучаешь; а сам весело, хотя и бездарно проводил время без меня.
Ты прекрасно знаешь: я далека от этого общества, очень далека. Я наивно думала, что и от тебя оно уже далеко, очень далеко. Ты теперь живешь с нормальной и красивой женщиной, она работает на приличной работе, вращается в приличном обществе. Ты не думаешь, что можешь запятнать ее репутацию? Я отбросила в сторону твое прошлое: что было, то было. Но я хочу, чтобы мое с тобой настоящее было безупречным. Почему ты этого не хочешь? Ты такой послушный, тихий и ласковый при мне. Чем ты занят в свободное от меня время? Этот вопрос теперь не дает мне покоя.
Постель примиряет все, гасит самые бурные ссоры, отводит самые грозные тучи. Мы слились воедино, и это было самым лучшим примирением. Мы же, в конце концов, две половинки.
Сегодня у меня выходной день. Буду сажать цветы на даче. Ты вроде бы нашел работу. У Сан Саныча будешь проводить водопровод. Вот и хорошо. Я уже не думаю, что ты принесешь мне деньги, главное -  ты при деле.
- Вань! Сбегай к моей сестре, отнеси ей деньги, я обещала, - говорю я тебе с утра.
Ты без всяких разговоров берешь у меня из рук тысячу и уходишь на целый день.
«Наверно, у Сан Саныча работает, - думаю я.
Ты возвращаешься поздно вечером. Нетрезвый.
-  У твоей сестры на кухне обои клеил. Они меня с мужем попросили помочь.
- Понятно, а я думаю, куда ты пропал. Тысячу ей отдал?
- Конечно, Лапуль, за кого ты меня принимаешь.
На следующий день зашла к нам сестра Евгения. В новом светлом платье, в браслетах – дочь офицера все-таки, хотя и любительница выпить.
Я сажаю цветы, ты жаришь рыбу на костре.
Сестра садится на лавочку недалеко от костра. Вижу, как она тайком от меня приоткрывает сумку, оттуда показалось горлышко коньяка.
- Жень, Ваня отдал тебе тысячу? - спрашиваю я. 
- Нет, - отвечает сестра, никакой тысячи он мне не отдавал.
Ты не слышишь нашего разговора. Я не стала усугублять. Женя тоже бывает сказочницей. А на какие деньги она коньяк купила? В общем, тысяча  рублей осталась тайной.
Сестра гордо выпрямила спину, села - ногу на ногу. Это - ее излюбленная поза. Я заметила, как она открыла бутылку коньяка и налила тебе.
- Женя, что это такое? Что ты Ваню спаиваешь?
- Тебя не спросила, - зло отвечает сестра, – посмотри на себя, добавляет она громким голосом, чтобы ты слышал, – старуха нашла себе молодого. Посмотри, какая ты страшная.
У меня нет слов. Чтобы моя сестра говорила мне такие гадости, да и еще в твоем присутствии! Но я достаточно уверена в своих силах и красоте, чтобы обращать внимание на эти глупости. Мне просто непонятен мотив такого поведения сестры. Вроде бы я ее не обижаю, деньги за купленную у нее землю отдаю ей исправно, встречаю приветливо, всегда накормлю, вещи свои отдаю, решаю за нее ее бытовые проблемы. Чем же она не довольна? Почему говорит мне такие непристойные слова? Да нет, не может же она мне завидовать?
У меня нет времени разбираться и, чтобы она еще не наговорила мне всякой ерунды, я быстро выпроваживаю ее.
- Давай-ка уходи отсюда.
Евгения встает и с гордым видом направляется к калитке.
Вечером ты говоришь злобно: «Я буду спать в саду».
- Пожалуйста, - отвечаю я. – Дело твое. Я даже не подумала, что Женя может прийти и ночью, когда я буду спать.
Я вхожу в дом. Стучит соседка.
- Лиза, я не хотела тебе говорить, но скажу. Я сейчас видела, как вы с сестрой поссорились. Ты все знаешь?
- Что все? – недоуменно спрашиваю я.
- Ну, когда они тут всей толпой гуляли, я постучалась в дом утром. Мне нужна была мясорубка. Дверь была открыта.  Ваня лежал в постели с твоей сестрой Женей.
- Не может этого быть, ну просто не может, - я почти разозлилась на соседку. – Ваня с сестрой! Да она же ему в бабушки годится! Наверно, просто холодно было дома, она, может, прилегла, а ему все равно, куда было плюхнуться.
- Не знаю, думай, что хочешь, но он был трезвый, просто, когда я вошла, он лежал на ней, потом на ходу свои джинсы застегивал, а она к стенке отвернулась; чтобы лица ее не видно было. А там думай, что хочешь.
Что мне было думать. Теперь стало понятно, что за женщина с черными волосами лежала в моей постели. Да, Ваня, неужели ты мог опуститься до такой низости – лечь в постель с женщиной, которая мало того, что не отличается чистоплотностью, но еще и по возрасту годится тебе в бабушки? Я помню, как ты сказал мне, что у тебя после жены два года никого не было. И я почти поверила, потом задумалась: если никого не было, значит, у тебя должна просто-напросто ехать крыша. Если у тебя долго не было женщины, и ты терпел, а теперь есть, но тебя несет по полной программе, то в механизме твоего разума что-то нарушено. Или ты хочешь сравнить, похожи ли сестры друг на друга в постели. Что было бы, если бы посторонние люди застали меня в постели с твоим братом? Как ты бы пережил это? Почему женщины должны все пережить, перемолоть в своей душе в муку и простить?
Воистину! Мужчина и женщина никогда не поймут друг друга. Каждый будет прав, потому что все у них устроено по-разному – телосложение, образ мыслей, гены, хромосомы, гормоны. Но есть еще мораль. Общечеловеческая мораль. Эта история с моей сестрой перевернула всю мою душу наизнанку. Да нет, не из-за тебя. Ты мне стал неприятен. Она! Ты с ней – в моей постели.
Тьфу!
А она – сестра? Да, опустившаяся, да спившаяся, что и осталось; только походка и осанка. Она уважаема в своем обществе бомжей и алкоголиков – как же – дочь офицера, журналистка. И то, и другое было в зародыше, но что осталось от этого. Что осталось от той красавицы, наделенной от бога многими талантами. Ее любили мужчины. Сейчас у нее лет десять гражданский муж – такой же как она опустившийся, спившийся художник. Ходят под ручку – «Твикс» – сладкая парочка.
И это моя сестра, которая когда-то помогла мне поступить в МГУ, сегодня оказалась в одной постели с моим, можно сказать, мужем. Боже, до чего мы дожили! В каком кругу ада я пребываю? В каком, скажи мне?!
Я начала собирать вещи. Я еду домой. Мне здесь, на даче все противно: белье, постель, сам воздух и особенно - ты.
- Перестираешь все постели, все перемоешь, проветришь, - говорю я, тогда я вернусь.
- Прости, лапуль, - виновато говоришь ты. – Зря обижаешься, с твоей сестрой у меня ничего не было.
- Как не было! Она сама мне сказала об этом, - слукавила я. Мне надо было разыграть этот спектакль. Мне надо было вывести вас на чистую воду, чтобы вы сами признались в этом. Еще мне надо было рассорить вас в пух и прах, чтобы вы не то, чтобы не здоровались, чтобы вы стали заклятыми врагами. – Она сама сказала мне, что ты дерьмовый человек и что ты к ней приставал.
- Не было этого, - не унимаешь ты. - Не было.
Я уехала, я не могу тебя видеть. Мне противно. Все противно. Жить противно. Я дважды предана – тобою и сестрой.
Ты звонишь мне, я отключаю связь.
Мне надо кому-то излить свою душу. У меня есть хороший друг Виктор Карлович. Мы дружим со школьной скамьи. Виктор Карлович – представитель старинной немецкой аристократической семьи. Он в меня влюблен давно и безнадежно. Больше как хорошего старинного друга я его не воспринимаю.
- Карлович, -  говорю я, – мне плохо. Мы должны встретиться.
- Хорошо Лиза. Подъезжай к ресторану «Три звезды». Я тебя там буду ждать.
Беру такси. Еду.
Карлович заказывает всякие изысканные блюда. Я рассказываю ему эту странную историю.
- Ну что я могу тебе посоветовать, - отвечает Карлович. – Решай сама. Любишь ты его или нет? Хочешь с ним жить дальше или нет?
И я вдруг щемящее чувствую, как мне тебя не хватает. Я вдруг так сильно заскучала, что совершенно нет сил не позвонить тебе.
Я набираю твой номер.
- Ваня, ты где?
- Я уезжаю домой, - говоришь ты нетрезвым голосом.
- Как домой? Куда домой?
- В Сибирь. На электричках за неделю доберусь, – ты отключаешь связь.
- Ну что он там? - интересуется Карлович.
- Уезжать собрался домой в Сибирь на перекладных.
- Без документов, с одной справкой? Давай-ка мне трубку.
- Иван! Это Виктор Карлович. Подъезжай к ресторану «Три звезды». Здесь все обсудим, как тебе лучше домой добраться.
Ты поверил. Ты приехал в ресторан в своей бандане, увешанный сумками с инструментами, которые я тебе постепенно покупала, надеясь с тобой жить долго и мирно.
Карлович заказал какие-то блюда для тебя. Ты попросил еще пиво. Все по полной программе.
 «Проголодался без меня, - думаю я. -  Конечно, проголодался. Не уверена, что ты там, на даче без меня что-то варишь. Да из чего? Сам ты продукты не купишь – у тебя просто денег нет, а я тебе ничего не привозила.
Дав тебе время чуть прийти в себя, Виктор Карлович начинает разговор.
- Ну и куда ты, парень собрался?  - обращается он к тебе почти как отец к сыну. - Слушай, твоя фамилия - Берц, значит, ты тоже немец, как и я. Тогда послушай старшего немца Карловича. Я плохого не пожелаю. Покажи-ка мне твою справку.
Ты с гордостью достаешь из правого внутреннего кармана своей куртки синий файл, сложенный вдвое, и протягиваешь его Карловичу.
- С этой филькиной грамотой ты доедешь, в крайнем случае, до Петушков. А потом, без справки и без инструментов вернешься назад. Тебя радует такая перспектива? – спрашивает Карлович.
Ты молчишь.
- Ну, вот, видишь. И не вздумай. Получишь паспорт, тогда можешь ехать на все четыре стороны.
Карлович уладил наш конфликт. Мы вместе возвращались на дачу.
Постель вновь примиряет нас. Мы слились воедино, и как будто ничего не было плохого между нами.
Утром на станции я встречаю сестру. Я режиссирую с ней тот же спектакль, что и с тобой.
- То, что ты приставала к нему, он сам мне сказал, и не надо отнекиваться. Если ты передо мной не извинишься, я тебе больше не сестра.
- И не собираюсь перед тобой извиняться, - зло отвечает Евгения.
Целый день я пробыла на работе. Днем вы с ней, видимо, где-то встретились.
Я возвращаюсь с работы в хорошем настроении, мне больше не хочется говорить на эту тему. Но ты почему-то начинаешь сам.
- Слушай, что это твоя сестра раньше мне на шею вешалась – Ваня, я тебя люблю.
- В каком смысле люблю, как женщина или как моя сестра?
- А ты у нее спроси, я не знаю. А сегодня с кулаками на меня полезла. Злая, не пойму с чего.
- Значит, есть с чего, - отвечаю я.- Все, хватит, мне надоела эта тема. Она здесь больше не появится.
Не успеваю я этого сказать, как в дверь стучат.
- Войдите, - говоришь ты.
Входит сестра.
- Тебе что надо? -  спрашиваю я.
Она молча садится на стул.
- Есть хочу.
- На, ешь.
 Я наливаю ей в тарелку борщ, даю хлеб. Я все-таки обязана ей за этот участок, который она мне продала. Долги надо отдавать.
Сестра молча ест. Ты почему-то нервничаешь: входишь-выходишь, входишь-выходишь. Когда в очередной раз входишь на кухню, она вдруг говорит.
- Ты - старуха, с молодым ублюдком живешь. Посмотри на себя. Во что он тебя превратил. Выглядишь отвратительно.
Опять! Зачем я впустила ее в дом!
- Уходи отсюда, - говорю я, едва сдерживаясь, чтобы не ударить свою родную сестру половником, который держу в руках, - и чтобы ноги твоей здесь не было.
Ты молча наблюдаешь за этой сценой. Что ты можешь сказать?
Я не хочу судить вас – кто прав, кто виноват. Мы с сестрой стали друг другу пусть чужими людьми. Я по-прежнему отдаю ей долг, но уже через посредников: ее я не вижу, не слышу и не хочу видеть и слышать. Сестры не предают, как и братья. А с тебя спрос маленький. Ты – мужчина. Сегодня – мой, завтра – чужой. 
После этого случая ты как будто сорвался с цепи. Утром как всегда   тихий и заботливый. Встаешь раньше меня, идешь на кухню, ставишь чайник, наливаешь мне кофе, делаешь омлет, ласково будишь меня: «Ну, Лапуль, вставай, пора, все остынет!» Я неохотно покидаю нагретую тобой постель. На улице – лето, но в дачном домике постоянно ощущается сырость. Наконец, я встаю, молюсь: это я делаю каждое утро. Я молюсь за себя, за своих детей, за нас с тобой, за наше счастье. Нам же хорошо друг с другом. Зачем разрушать такое хрупкое счастье, которое так неожиданно пришло к нам с тобой? Зачем гнать его. Оно и так приютилось где-то у порога, даже в дом стесняется войти. Его бы встретить, усадить за стол, обогреть, и оно воздаст десятикратно, заполнит своим светом и теплом все пространство, которое окружает нас с тобой. А мы, едва соприкоснувшись с ним, гоним его с порога, даже не понимая, что мы делаем. Безумцы.
Я пью кофе и одновременно накладываю макияж. Я должна на работе хорошо выглядеть – у меня престижная работа. По-моему, тебе нравятся эти мои ежеутренние процедуры. Вообще, ты никогда не лезешь в мои дела. Что я делаю, чем занята. Ты внимательно за всем наблюдаешь: сразу отметил, что у меня дорогая французская косметика. Тебе все интересно: каким цветом лака я крашу ногти, как подвожу глаза, губы. Ты делаешь мне замечания, ели тебе не нравится что-то в моей одежде. Тогда ты, к примеру, говоришь: «Сними эти бабские сапоги».
Честно сказать, словами или жестами ты еще ни разу меня не обижал, ты ни разу не сказал мне грубого слова, только – лапуля, зая, малыш, изредка – мамуля. Но все эти ласковые слова и заботливые жесты только утром и поздно вечером, когда я прихожу с работы. Я не знаю, что ты делаешь днем, когда я ухожу на работу. Ты взялся сделать на даче забор, но вот уже пошел третий месяц, а забор ни с места. Что тебе мешает?
Вечером ты как всегда ждешь меня у калитки. Ты знаешь, на какой электричке я приезжаю и ждешь. Дома – вкусный ужин. Сегодня ты сделал голубцы. Как это ладно все у тебя получается. Нигде не учился, но как заправский кок. Я – взрослая женщина, вырастившая двоих детей, стольному у тебя научилась. Например, никогда не знала, что рис, прежде чем варить, надо тщательно промывать и замачивать на какое-то время. Приготавливаемую пищу надо перемешивать деревянной ложкой, тогда она намного вкуснее получается. Ты научил меня очищать от семян сладкий перец. Все у тебя получается быстро и ловко. Единственное, что меня немного раздражает – это то, что ты все время до неузнаваемости вымазываешь кухонное полотенце. Я молча его опускаю в «Ваниш окси экшн», потом кипячу, и вновь вешаю на крючок на кухне, чтобы назавтра ты его опять вымазал до неузнаваемости. Мне приятно стирать это полотенце. Мне вообще все приятно делать для тебя. Стирать твои вещи, убираться дома, мыть пол. У меня на даче нет стиральной машины, и я все делаю вручную, но от этого еще приятнее. Я могу ощутить запах твоего тела. С тех пор, как я тебя отмыла и отстирала, ты стал очень приятно пахнуть, даже если приходишь домой после какой-нибудь грязной работы.
Вечером  мы ужинаем вместе, обсуждаем прошедший день. Ты говоришь, что работал в каком-то институте, что вы протягиваете кабель для интернета, что скоро тебе заплатят хорошие деньги. Я всему верю. Как не верить, если мы живем вместе и оба хотим быть счастливыми, если мы две половинки, наконец, нашедшие друг друга – оба рыжие, оба левши, оба Девы и еще с одинаковыми родимыми пятнами на бедре. Разве этого мало?!
Сегодня вечером я пришла домой чуть раньше обычного. Ты спишь на кухне, сидя на стуле, опустив голову на стол. Голова твоя почти окунулась в поднос, на котором запечен картофель с мясом. Храпишь так, что стены сотрясаются. Дома – жуткий запах вонючих носков. Подхожу к тебе, принюхиваюсь – от тебя. Снимаю с тебя носки, ты даже не пошевелился. Грею воду. Мою твои ноги, потом стираю твои носки. Ты даже ухом не пошевелил.
Пытаюсь тебя разбудить. Надо же уложить тебя в постель.
- Ваня, Ванечка.
- Ты с трудом поднимаешь голову, смотришь на меня, но меня не видишь. Встаешь, подходишь к газовой плите и пытаешься сдвинуть ее с места. Ничего не получается.
- Тогда мы обойдем этот шкаф, говоришь ты, - и протянем провод Интернета вокруг.
Ты разводишь руки в разные стороны и плавно шевелишь пальцами, будто дирижируешь оркестром. Ты «тянешь» по воздуху невидимые провода.
Я отхожу в сторону. «Мало ли что у тебя на уме». Тихонько говорю:
- Ванечка, проснись, это я, твоя Лапуля.
Ты продолжаешь «тянуть» кабель, плавно перебирая пальцами вдоль стены над газовой плитой.
«А вдруг она тебе вновь сейчас помешает, и ты попытаешься ее опять сдвинуть в сторону». Зная твою силу и представив на мгновение, как ты сейчас просто вырвешь газовую плиту с корнем, и газ вырвется наружу, а мне его нечем перекрыть, я вновь тихо пытаюсь тебя разбудить.
- Ваня, проснись, Ваня.
Ты, наконец, смотришь на меня более-менее осмысленным взглядом.
- Лапуля! Я так тебя ждал. Вот, картошку тебе запек в духовке с мясом.
- Вижу, вижу.
- Присаживайся, кушай, заинька.
- Вместе давай, - отвечаю я.
Ты сказал пару ласковых слов и моя, начавшаяся было зарождаться злость, вмиг растаяла.
- Как ты сегодня отработала день? – по привычке спрашиваешь ты.
- Да, так, шеф никакого покоя не дает. То это сделай, то это, то купи билеты на самолет, то сдай назад, то опять купи. Нудная, бездарная работа. Так хочется заниматься чем-то творческим.
- Ладно-ладно, не кипятись. Мне что ли не хочется.
- А кто тебе мешает. Ты же говорил, что институт культуры экстерном закончил по специальности хореограф-балетмейстер. Что же тебе мешает пойти в наш Дом творчества и преподавать детям хореографию или танцы.
- Нет, детям я боюсь, боюсь сорваться.
- Ну хорошо, иди в фитнес-клуб, - продолжаю я.
- Ладно, Лапуль, не лезь в мои дела, хорошо, давай, умывайся, лучше, да пойдем спать.
Ты всегда прерываешь разговор, когда речь заходит о творчестве. Наверно, для тебя это больная тема. Ты же не пошел в 17 лет учиться на столяра, плотника или сантехника. Ты пошел на хореографа. Сам выбрал эту дорогу. Может быть, не сам, а твой руководитель направил тебя.
Ты часто ему звонишь.
Я вижу, как твое лицо расплывается в улыбке, когда ты разговариваешь с Николаичем, так ты называешь своего учителя танцев.
Что он там тебе вещает на том конце провода, я не знаю. Только вижу, как теплеет твой свинцовый взгляд, даже уши краснеют. Может быть, он тебя там корит за что-то, может наоборот, льет бальзам тебе на душу, когда вспоминает, как ты у него солировал, как исполнял самые сногсшибательные трюки. Они не удавались никому другому.
- Ну, умылась, - прерываешь ты мои мысли. – Иди, я тебя уже заждался.
Раздеваюсь.  Перелезаю через тебя, чтобы занять свое место у стенки. Как-то незаметно ты отвоевал у меня право спать с краю. Теперь приходится перелезать через тебя и вечером, и ночью, и утром.
- Вот ведь медвежонок, натуральный медвежонок, - смеешься ты.
Наверно, я действительно, похожа на медвежонка в эти моменты. Но точно не лебедь. Я никогда не была танцовщицей, хотя всегда мечтала танцевать. У меня это великолепно получалось. Однажды в какой-то компании так зажигательно исполняла фламенко, хотя никогда не обучалась этому танцу. Один парень даже спросил: «Ты что, жила в Испании?». Никогда не бывала, видела только по телевидению, как этот танец исполняют, но почему-то с точностью до одного повторила. Танцовщицей я никогда не была, поэтому телом своим так не могу управлять, как это делаешь ты.
Я перекатываюсь через тебя и занимаю свое место на диване -  у стенки. Ты обнимаешь и целуешь меня. Господи! Как нежны твои объятия, аж дрожь пробегает по всему телу от головы до пят.
Я уже давно перестала тебе делать массаж. Ты не просишь. Значит, все нормализовалось. Мне достаточно приложить свою руку к твоему больному месту, и у тебя все заживает, боль отступает.
Теперь я прошу тебя помочь мне. Так набегаюсь на каблуках на работе, что ноги под вечер просто ноют от боли. Прошу тебя сделать мне массаж. Ты берешь мою маленькую ступню своими крепкими руками и нежно разминаешь ее, потом другую, потом смазываешь мои ноги косметическим маслом, потом руки, грудь, живот. Во мне загорается огонь. Аж жжет.
Ты много раз говорил, что хочешь меня, как только прикасаешься ко мне.
- Лапуль, ты любишь меня? – спрашиваешь ты.
Я молчу. Да, люблю, но я не хочу открывать перед тобой свою тайну, и не хочу обидеть тебя словом «Нет». Я молчу, а ты снова спрашиваешь.
- Ну, скажи, любишь или нет?
Я вновь молчу.
- Почему молчишь, я же тебя спрашиваю.
Только что ты был нежен и ласков, сейчас ты почти злишься. Тебе очень хочется услышать эти слова от меня, именно от меня и именно сейчас.
- Нет, не люблю, - отвечаю я, отворачиваясь к стенке. Ты поворачиваешься на другой бок. Ты обижен. Я хочу тебя обнять, сказать тебе: «Конечно, люблю, милый, - но у меня язык не поворачивается говорить эти слова. Я и в твою-то любовь не совсем верю. Хотя нет, почему. Сию минуту ты действительно меня любишь, вернее, тебе кажется, что ты любишь только меня и никто другой тебе не нужен, но едва выйдешь на улицу, и, едва представится возможность, ты забудешь, что любишь меня. На свете почти нет мужчин-однолюбов. Это такая редкость, как мамонты в вечной мерзлоте. Да, если честно сказать, однолюб мне будет не интересен. Если он будет мне заглядывать в рот и предугадывать все мои желания, он мне просто быстро надоест.
Но если я так же буду вести себя с мужчиной, я ему еще быстрее надоем. Я лучше чуть притушу огонь своих чувств к тебе, пусть жар души не перегревает мой рассудок. Я не должна терять голову, тем более, что с тобой уже все ясно – ты не тот человек, ради которого стоит терять голову. Здесь должен руководить трезвый рассудок.
Зачем ты мне нужен? Я женщина постбальзаковского возраста. Мне нужен постоянный любовник, чтобы крыша не поехала от одиночества. Я оставила тебя жить у себя дома именно для этого. А потом оказалось, что у тебя золотые руки, что ты прекрасно готовишь, что ты далеко не дурак, умеешь находить контакт с людьми, и они находят в небе массу обаяния. Я совсем не думала услышать от тебя слова «я тебя люблю», а тем более сама не хотела их произносить. Эти слова слишком серьезны, чтобы всуе разбрасываться ими.
Я много раз слышала эти слова от своих предыдущих двух мужей. Ночью накануне того, как нам расстаться с первым, он сказал: «Я тебя люблю больше, чем ты меня». То же самое твердил мне второй муж. Возможно, им казалось тогда, в ту минуту, когда они овладевали мною, а может быть действительно любили. Но я так и не поняла их любви. И тот, и другой очень быстро нашли себе утешение, когда я их выставила за дверь своего дома. Каждый раз  я лет по пять отходила от этой любви. Из этого печального опыта я сделала вывод: нельзя мужчине показывать своей любви, иначе он «сядет на шею и поедет». Нужно его всегда держать в состоянии напряжения: пусть сомневается, пусть добивается, пусть просит, пусть умоляет. Только тогда его любовь еще больше закалится, окрепнет, только тогда он не сможет променять тебя на другую. Ты для него будешь несравненная. И как бы он не искал, он не сможет найти похожую на тебя.  Если найдет и в первые месяцы очаруется, потом остынет к ней, и душа его будет ныть и стонать по тебе. Он будет ложиться с ней в постель, дарить ей свои ласки, а представлять, что рядом с ним – ты. Потом он начнет искать твои телефоны, звонить тебе и плакать, и вновь клясться в любви.
Вот сейчас ты отвернулся на другой бок, насупился. Наверно, я действительно не права. Ну что, трудно что ли сказать: «Я тебя люблю». Мне трудно. Просто не хочу ни говорить, ни слышать, и тебя сколько раз просила: не говори мне этих слов, лучше сделай какой-нибудь поступок, тогда и слов не надо. Но ты уже много поступков сделал: хороших и плохих. Хорошие: ты помог мне с ремонтом и на даче, и в квартире; плохой – ты рассорил меня навсегда с сестрой. Что дальше ждать от тебя – не знаю. Ладно, буду засыпать, пусть приснятся хорошие сны.

Страшно
Утро. Сегодня я проснулась первой. Выхожу на кухню и встречаю солнце. Наш дачный домик так правильно расположен, что солнце здесь гуляет по кругу. Утром – на кухне, весь день в гостиной, а вечером – в спальне. Солнышко такое ласковое. Включаю «Русское радио» и слышу песню, под которую мы с тобой познакомились: «Никто как ты меня не понимает, никто как ты меня не обнимает, никто не может так, как ты меня убить и спасти».
Утром ты вместе со мной не завтракаешь. Надеваешь свой синий полосатый махровый халат, выпиваешь литра полтора воды прямо из трехлитровой банки, натощак закуриваешь сигарету и идешь с ней в туалет. Каждый раз говорю тебе, что это вредно, но ты делаешь по-своему – армейская привычка. Утром вновь провожаешь меня до остановки, говоришь, что тебе надо идти собирать инструменты, что скоро за тобой заедут, и вы поедете куда-то за город к какому-то генералу. Я верю.
Вечером застаю тебя почти в таком же виде, как накануне: храпишь, в доме как в казарме пахнет вонючими носками. Снова снимаю с тебя носки, стираю их, мою твои ноги, выхожу на улицу. Устала. Сажусь на лавочку
Рядом садится соседка.
- Привет, Лиза.
- Привет. Ваня мой опять пьяный, лежит на диване, храпит. Кто его так напоил, не понимаю, говорил, у генерала какого-то работать должны были.
- Никуда он не ездил. И вчера никуда не ездил, и позавчера. Он уже недели две тебя проводит и к магазину, а потом приходит с какими-то дружками. Сидели вон там, в саду за столиком. О чем говорили, не слышала, но он там так и заснул, а они ушли.
- Что за люди?
- Честно сказать, я их впервые вижу. Здоровые, оба лысые и в наколках.
- Странно. Если честно, мне это очень не нравится. Это частный дом, и какое право он имеет сюда приводить каких-то незнакомых мне людей.
- Это ты, Лиза у него спроси. Я тоже так считаю.
Вскоре ты проснулся, и как ни в чем не бывало, обнимаешь меня: «Лапуля моя приехала, сейчас чего-нибудь сварганим покушать».
Сегодня кастрюли на нашей кухне пустые.
- Давай, ты чисть картошку, а я печенку буду жарить.
Я беру нож и начинаю чистить картошку. Нож тупой, чистит плохо.
- Ну и долго ты так будешь мучиться, - говоришь ты, идешь в прихожую и приносишь мне два раскладных ножа – один поменьше, другой – побольше.
Беру в руки эти ножи, и у меня как будто руки обожгло. Мелькнула, как рыба в озере и тут же исчезла нехорошая мысль. Показалось, что эти ножи служили нехорошим людям, показалось, что на них кровь.
- Не буду я этими ножами ничего делать, выброси их вообще.
- Ты что, такие ножи выброси. Вот этот – маленький, он вообще новый, - возмущенно говоришь ты.
- А я говорю – выброси, чтобы дома этих ножей не было.
- Ладно, ладно, успокойся, не выброшу, а уберу в инструменты.
В этот момент мне почему-то стало страшно. «Все равно выброшу». – думаю я.
Ты берешь в руки ножи и несешь их в прихожую, где лежат сумки с твоими инструментами.
«Завтра же выброшу, - снова думаю я.
Мы быстро сварили с тобой ужин. Приготовленная тобою печенка просто отменная. У меня вновь хорошее настроение. Ты его мгновенно улавливаешь.
- Лапуль! Мне надо сходить к Вовану, договориться о завтрашней работе. Я скоро вернусь, - говоришь ты.
 Я верю каждому твоему слову.
- Конечно, сходи.
Ты надеваешь черные джинсы, черную рубашку, черную бандану и уходишь.
 Я пользуюсь моментом и прячу от тебя подальше эти страшные ножи. «Вот так будет лучше».
Ты возвращаешься часа в два ночи. Нетрезвый, возбужденный, злой.
- Я в городок ходил. От троих отбился, раскидал их в разные стороны. Сам, тоже, правда, получил. Посмотри-ка у меня на спине ничего нет?»
 На спине в районе почек вижу черно-синий след от полицейской биты.
- А что ты в городке делал, Ваня, ты же сказал, пойдешь к Вовану насчет работы договариваться.
- Да мы с Вованом и ходили. Зашел туда, где жил до этого, поговорили о том, о сем, а домой шел уже в темноте. Ты же знаешь, как я темноты боюсь и ничего не вижу. В общем, идут навстречу трое –  малолетки из городка. Слово за слово. Да кто они рядом со мной – салаги! Они думали – справятся, да не тут-то было!
- Ваня, зачем тебе это надо, зачем ты вообще пошел в этот городок, что тебе там делать ночью? - начала возмущаться я.
- Что делать, что делать! Ты же знаешь, что моя дочь там живет. Этого тебе мало?
- Но к дочке можно днем сходить!
- Днем она в садике, а туда мне нельзя заходить, жена сразу полицию вызовет.
- Ну не днем, хотя бы часов в шесть-семь.
- Я же тебе говорил, жена без денег не дает мне встречаться с дочкой! Тебе что не понятно! Да вообще, что тебе понятно. Сидишь тут как клуша и ничего не знаешь, что в моей душе творится! Тебе кажется, что ты все решила! Если ты купила моей дочке какую-то там кофту, то ты все решила!
- Я старалась, - пытаюсь возразить я.
Ты со всей силы ударяешь кулаком по столу, а потом переворачиваешь и сам стол.
- Молчи, и слушай, - грозно перебиваешь ты меня. – Я долго молчал, теперь я буду говорить. А ты не думаешь, что я просто на задание ходил, ты не думаешь, что я человека убил! Не думаешь?! – твой голос сорвался почти на крик. – Молчишь. Вот и молчи.
Но я не хочу молчать.
- Я спать хочу, -  говорю я, - ты меня разбудил. Мне же завтра на работу.
- Выспишься на том свете, - грозно говоришь ты. – Сиди и слушай. Где мои ножи? Вот сейчас возьму нож, тебя и себя порешу!
В этот момент я понимаю, что действительно лучше сидеть и молчать. Я вся сжалась в комок. Мне страшно. Что у тебя там в голове после Чечни творится, одному только богу известно.
- Что, страшно? - почти с наслаждением говоришь ты. – А что же ты раньше такая смелая была. А? Отвечай, когда тебя спрашивают.
Ты подходишь ко мне, хватаешь своей рукой мой подбородок и поднимаешь кверху.
- Страшно, - тихо говорю я.
Это слово как будто вывело тебя из состояния оцепенения.
- Ладно, подогрей мне печенку, жрать хочу.
Я встаю, накидываю халат. Внутри у меня все дрожит. Я пытаюсь сдержать в себе эту дрожь. Я подогреваю тебе печенку с картофелем. Подаю тебе тарелку с едой. Ты начинаешь есть. Ты ломаешь хлеб рукой, зачерпываешь ложкой содержимое тарелки, еда падает с ложки на скатерть. Ты чавкаешь, роняешь ложку, просишь меня дать тебе другую. Сейчас передо мною сидит не человек и орангутанг. Неужели это ты, Ваня, всегда такой нежный и ласковый. Как и когда произошла в тебе эта перемена? А что будет дальше?!
- Подогрей воду, мне надо помыться, - говоришь ты вновь грозно.
Я повинуюсь. Что делать? Ты физически сильнее меня.
Пока ты моешься, я ложусь и отворачиваюсь к стенке. Сегодня никакой любви быть не может. Сегодня со мной рядом не мой Ваня, а какой-то монстр.
Я уже почти засыпаю. Сквозь сон слышу твой голос.
- Не хрен спать! Я тебя хочу.
- А я тебя не хочу, я спать хочу, -  осмеливаюсь возразить я.
- Мало ли что ты хочешь! Давай, поворачивайся!
Я поворачиваюсь к тебе лицом. Не знаю, какое выражение моего лица ты увидел, но я вновь вижу взгляд хищника, как тогда, в один из первых дней знакомства с тобой. Сейчас, кажется, ты не видишь меня, не слышишь моих слов. Тобою овладело желание, плотское, почти животное желание. Мне кажется, в этот момент тебе не важно, что за женщина рядом, я или другая, или третья. Тебе просто нужна самка. Я начинаю упираться. Это тебя почти взбесило. Ты переворачиваешь меня животом вниз, заламываешь мне руки назад, и вонзаешься в меня как снаряд.
- Мне плохо, - кричу я,  - я задыхаюсь!
Ты не обращаешь внимания на мои слова. Я действительно начинаю задыхаться.
- Выпусти меня на воздух, мне нужен воздух, - я почти вою от обиды и испуга.
Кое-как я вырываюсь из твоих рук-клешней, бегу к выходу, но не успеваю открыть дверь. Ты опередил меня.
Сейчас испугался ты, что я начну кричать, и что меня услышат соседи. Я судорожно дергаю дверь. Ты держишь ее. Поняв, что я проигрываю эту схватку, я решаю пойти на хитрость: делаю вид, что падаю в обморок.
Но в этот момент, как я начала играть эту сцену, со мной действительно случилось обморочное состояние. Ты испугался. Ты берешь меня на руки и несешь на постель.
Едва я прихожу в сознание, ты вновь, как зверь набрасываешься на меня.  Ты фактически насилуешь меня. Но у меня уже нет сил сопротивляться. Ты нависаешь надо мной и методично делаешь свое грязное дело. Время от времени я открываю глаза и вижу твой застывший стеклянный звериный взгляд.
«Зачем он смотрит на меня, - думаю я, - он все равно меня не видит». Сейчас я для тебя жертва, просто жертва, и больше ничего.
Наутро ты вновь тихий и ласковый, как всегда. Мне показалось, что вчера я увидела страшный сон. Я не верю, что все, что произошло между нами вчера, было наяву. В этот день тебя как будто подменили. Ты почти произвел революцию в нашем саду, установил дверь в доме, повесил разные полочки, зеркала, сделал свет над постелью, чтобы можно было читать на ночь.
Я, конечно изменилась. Сегодня я буду молчать. Я не могу и не хочу с тобой говорить. Я буду молчать сегодня, завтра, послезавтра, пока ты не прояснишь мне, что это было с тобой.
Оказывается, молчание – самая сильная вещь. Молчание заставляет искать ответ. Но где искать этот ответ, очень трудно угадать. Ты купил мне букет цветов, накупил апельсинов, творожных сырков. Это зимой я просила тебя покупать мне апельсины и сырки. Ты даже не знаешь, что теперь они у меня в горле застревают. Я объелась их за зиму. Ты пытаешься загладить свою вину: опять приготовил вкусный ужин. Продукты где-то раздобыл, хотя денег у тебя нет, я это знаю. Можешь, если захочешь. Но я еще не понимаю: все это ты делаешь не для меня, а для себя. По моему молчанию ты понял, что это может плохо закончиться для тебя: я просто-напросто выпровожу тебя из своего дома. А куда тебе идти? Нет, пойти есть куда – к Бате. Но там – работа день и ночь за бутылку водки. Там ни красивой женщины рядом, ни мяса через день, ни сада, куда можно приводить своих дружков. Нет там ничего этого. Ты вдруг испугался потерять. Нет не меня, вместе со мной ты боишься потерять удобства, которые меня окружают.
- Лапуль, пойдем, погуляем, - ты почти подлизываешься ко мне, нежно целуя меня в шею.
А почему бы и не погулять, - думаю я. Я не могу находиться в этих четырех стенах после вчерашней жуткой ночи.
Мы идем на озеро, на то озеро, где прошлой осенью жарили шашлык. Ты начинаешь рассказывать о себе.
- Прости меня, Лапуля. Я же контуженый. Знаешь, в одном бою меня контузило, а моего друга убило. Прямо на наших глазах ему голову разнесло вдребезги и мозги на деревьях повисли. У меня после этого бывают иногда просто затмения. Прости, я даже не знаю, как у тебя прощения просить. Ну, хочешь, на колени встану, ну хочешь, землю буду есть.
- Не надо, - обрываю я тебя. В горле – комок. Кажется, я сейчас разрыдаюсь. Мой обет молчания прерван. Сейчас мне жалко не себя, а тебя. «Бедный Ваня! Столько же ты пережил!».
- Давай забудем эту историю, и я клянусь, я больше так не буду, только очень прошу – не доводи меня. Очень прошу, просто умоляю, никогда ничего не говори мне под горячую руку.
Я тебе верю, хотя прекрасно понимаю: если у тебя действительно контузия, эти приступы ярости могут случиться еще не раз. Тебя снова надо лечить долго и упорно настоями успокоительных трав, массажами, словами.

Неуемная Монка
Звонит мой мобильный. Это Монка. Лето в разгаре, а мы с ее дня рождения так и не встречались, и не созванивались.
- Лиз! Что делаешь.
- Гуляем с Ваней по лесу, а вы.
- А мы приглашаем вас к нам. Приезжайте, пойдем на пруд купаться, шашлыки пожарим, в бассейне поплаваем, на великах покатаемся.
- Поедем, Вань?
- Конечно поедем, Монку я люблю.
Я совсем не придала значения этим твоим словам. Конечно, любишь, не должен не любить. Это же одна из лучших моих подруг.
Лето. Теплый июльский день. Мы едем на электричке к Монке. Она встречает нас на своей машине у железнодорожной станции Кратово.
- Привет, красавчики.
- Привет, - отвечаем мы с тобой в один голос.
- Давайте зайдем в магазин, надо кое-что купить.
- Мы шашлыки купили, - говоришь ты. Шашлыки, конечно, купила я в магазине на работе, ты в этом даже не участвовал. Но не важно.
- А еще мы везем шампанское и арбуз, будем делать крюшон как в «Гранатовом браслете».
-  Тогда я покупаю всем мороженое, идет, - добавила Монка.
- Идет.
Мы расплачиваемся в магазине, садимся в машину и едем к Монке, в ее родовую усадьбу. Нас почему-то никто не встречает. Мигеле даже не выходит, чтобы поприветствовать своего друга – сибиряка Ваню. «Наверно, плохо себя чувствует», – думаю я.
- Ребята, давайте перекусим и поедем на озеро, - говорит Монка.
Мы подчиняемся предложенной программе. Быстренько перекусив, надеваем купальники, берем велики и -  вперед. Я уже давно забыла про то, как ты парил Монку, как она млела и стонала под нежными прикосновениями твоего березового веника. Мы все вместе едем через лес на озеро.
Подъезжаем. Не успели мы с Монкой снять шорты, как ты уже нырнул прямо с берега в воду и вынырнул, держа горящую сигарету во рту.
- Мальчишка, - смеется Монка.
Ты наивно, по-мальчишески воображаешь перед нами. Мы, правда, и сами иногда ведем себя как малые дети.
Накупавшись вдоволь, едем через лес домой. Мы с Монкой впереди, ты – сзади. На пути встречается огромный дуб.
- Мон, давай остановимся! Хочу дубовые венички на зиму заготовить.
Монка не остановилась. Возможно, в ней взыграла ревность к этому лесу, к ее лесу: она здесь выросла, здесь выросла ее мама, ее дочь, и лес этот - часть ее биографии.
Я слезаю с велосипеда и срываю несколько свисающих дубовых веток. «На пару веников хватит, остальное нарвем в нашем лесу». Дубовые веники еще не поздно срывать, а для березовых – поздновато. Я все мечтала, что ты, Ваня, заготовишь для нас на зиму березовые веники, но так и не дождалась.
Пока я догоняла Монку, ты потерялся где-то сзади.
- Мон, Вани нет, давай его подождем.
- Да ладно ты, он у тебя шустрый – найдется, не переживай.
Мы уезжаем.
Дома нас ждет Монкин муж Вадик. Он натопил баню, разжег огонь в самоваре. На природе надо пить чай только из самовара. Кто это понимает, тот понимает.
Я берусь делать крюшон. Разрезаю арбуз пополам, вычищаю одну половину от содержимого, режу все это на квадратные кусочки, забрасываю в пустую половину арбуза кусочки ананасов, выливаю бутылку шампанского, для вкуса добавляю крыжовник из монкиного сада. Крюшон получился отменный.
А вот и ты. Нашел все же дорогу.
- Давай, Ваня, присоединяйся к нам. Сейчас Вадик шашлычки нам принесет.
Монкин муж суетился у костра.
- Расхватывайте, кто первый, - слышим мы его голос.
Конечно, первый ты, Ваня. Ты берешь шампур с шашлыками и направляешься к нам в беседку.
Тебе наш крюшон не нравится, ты открываешь блестящую золотистую банку пива.
-  Вань, а у вас там, в Сибири, какая сейчас погода, жарко?
- Конечно, жарко. Но в реках вода ледяная, не то, что в вашем озере.
- Купаться можно в реках?
- Может ноги свести!
Монка, не переставая, задает тебе вопросы. Вадик опять уходит к костру. За беседкой его не было видно.
Все, что ты говоришь, я уже слышала. Монка сидит и слушает тебя, открыв рот. Купание в озере, свежий, настоянный на сосновой хвое воздух и ананасы в шампанском разморили меня. Я хочу спать.
- Ребят! Я пойду, посплю в баньке, глаза слипаются.
- Конечно, иди, отдохни, пойдем, я тебе подушку дам.
Монка идет вместе со мной в баню, достает мне подушку, попутно хвалится новыми изразцами ручной работы, выложенными вокруг печной дверцы. Их Мигеле привез из Италии.
- Ладно, Лиз, поспи, вечером снова самовар будем ставить, - говорит Монка и спешит из бани.
Я кладу голову на подушку и почти мгновенно засыпаю. Жаль, сон у меня чуткий. Шорох будит меня. Приоткрываю глаза и вижу, как Монка закрывает оконные ставни, а через несколько минут слышу, как кто-то закрывает двери в баню.
«Кому помешали окна и двери, неужели такая трепетная забота обо мне? Вряд ли».
Монка - умная женщина и должна понимать, что в бане с закрытыми окнами и дверями просто душно. Мне действительно становится душно. Мелькнула мысль, что не просто так Монка позакрывала ставни и двери. Смутное подозрение: «наверно, хочет уединиться с моим Ваней, пока я сплю, а монкин муж занят костром».
Мне уже не спится. Встаю и тихо выхожу из бани, тихо поворачиваю за угол и направляюсь к вам, в беседку. Когда я уходила, ты сидел напротив Монки. Сейчас вы сидите рядом плечо к плечу и о чем-то мирно беседуете. Н-е-п-р-и я-т- н-о.  Конечно, Монка уже не скажет: «А Лизка ревнует». Не скажет, потому что ваше с ней уединение, пусть на мгновение, явное. Неужели у тебя так гормоны играют? Или Монка уже не управляет своим сознанием, а полностью подчинилась инстинкту.
 Она, наконец, увидела, что я направляюсь к вам, мгновенно отпрянула от тебя и садится напротив.
- Ой, Лизка, а ты что так мало спала?
- Не смогла заснуть. Душно.
Я не стану спрашивать, кто и почему закрыл ставни и дверь в бане. Зачем? Что я кому докажу! Но именно с этой минуты появилось подозрение: или между вами с Монкой что-то было, или есть или будет. С той минуты эта мысль не дает мне покоя. Я начинаю наблюдать за вами. Стоит мне куда-то отойти, вы мгновенно оказывались рядом. Наверно, это заметил и Монкин муж. Но он привык к ее взбрыкиваниям и изменам. Злится, переживает, но терпит.
Монка очень чутко улавливает ситуацию. Она что-то поняла, и в этот вечер у меня на душе чуть поспокойнее. Ты общаешься с ее мужем, мы общаемся с ней. Вечером мы с Монкой паримся в бане. О том, чтобы ты парил ее, нет и речи. Да и я бы этого не позволила. Ты лениво попарил меня и удалился к костру. Мы с Монкой окунаемся в бассейн. Ночь, на небе - звезды, мы плаваем и радуемся жизни.
В эту ночь я сплю крепким сном. Даже не знаю, вставал ты или нет. Но у тебя, вроде бы нет привычки вставать по ночам.
Утром Монка и ее муж решают нанести нам ответный визит. Для меня это удивительно. Монка столько лет у меня не была. Обычно я езжу к ней. А здесь сама предложила.
По пути мы останавливаемся у лесочка. Я обрываю березовые ветки для веников. Ты принципиально не хочешь мне помочь, скрываешься в лесу, Монка спешит за тобой, ее муж – за ней.
Вскоре ты выходишь из леса и останавливаешься на полянке. Я обрываю  ветки и наблюдаю за тобой. Ты нагибаешься и что-то ищешь в траве.
Вскоре появляется Монка с мужем. Муж ее держит в руках дубовые ветки.  Я слышу отрывок фразы, произнесенной Монкой:
- Представляешь, у них в Сибири….
Речь опять о тебе. Каждый в этом спектакле играет свою роль и каждый делает вид, что ничего не происходит. На самом деле происходит очень многое. Монка изнывает от желания почувствовать твое прикосновение, ее муж улавливает это ее желание и старается увести ее подальше от тебя. Я держусь в стороне. Мне надо кое-что понять…
Нарвав веток для веников, мы погружаемся в машину. Монка садится за руль.  Ты - рядом со мной. Через минуту подносишь к моему лицу маленький букетик из земляничных ягод.
- Какое чудо, а как пахнет! – улыбаюсь я. В это мгновение мое сердце чуть оттаивает. Все-таки ты думал обо мне.
Я начинаю срывать по ягодке. Вкусно.
Ты смотришь на меня, смотришь, а потом говоришь:
- Дай - ка.
Я удивляюсь, но отдаю тебе этот букетик. «Наверно сам хочешь меня угощать, -  наивно думаю.
Ты отрываешь от стебля самую большую ягоду и протягиваешь Монке.
- Мон, смотри какая земляника, открывай рот, угощайся.
Монка открывает рот, и ты кладешь ей на язык сочную землянику.
- Давай еще.
- Хватит, - подстраховалась Монка, - Лизе дай, я не очень люблю землянику.
Ты вновь отдаешь мне букет. Мне эта земляника уже в горло не лезет.
Монкин муж тоже наблюдал эту сцену, но сделал вид, что ничего не заметил.
В машине воцаряется молчание. Монка включает бразильский джаз. Каждый окунается в свои мысли.
- Ребята, мы сейчас будем проезжать убойный пункт. Там есть магазин и всегда можно купить свежую баранину. Что, поедем?
Ты молчишь: в твоем кошельке уже давно не звенят монеты, ты его даже перестал носить с собой.
- Поедем, поедем, - встрепенулся монкин муж.
Машина сворачивает влево. Метрах в трехстах мы видим какие-то строения среди полей. Заезжаем в ворота.
Молодой кавказец легко, почти без напряжения разрезает острым топором бараньи туши. У него так ловко получается, что наблюдать за ним одно удовольствие, как будто он разрезает не баранью тушу, состоящую из костей, мышц, сухожилий, к примеру, арбуз.
Мы покупаем баранье мясо на ребрышках и снова загружаемся в машину.
Вот и наша дача. Когда-то давно монкин муж Вадик бывал в этих местах. Он дружил с моим одноклассником Жорой, и еще не знал Монки. Одноклассник был художником – большим, талантливым художником и как все художники – немного сумасшедшим.  Монкин муж - тоже художник. Они с Жорой учились вместе в институте на худграфе. Я познакомилась с Вадиком, когда он развелся со своей первой женой. Я тогда развелась с мужем. Он приезжал ко мне на велосипеде, катал на нем моих детей и говорил: «Мне нужна женщина, вернее, много женщин». Какой смысл он вкладывал в эти слова, я так и не поняла, вернее, не хотела понять. Он явно намекал мне. Но я в нем видела только приятеля моего друга Жоры и все. Он никогда не возбуждал во мне интереса как мужчина. Просто симпатичный интеллигентный человек, ни больше, ни меньше. Жорка был интереснее, по крайней мере, как художник. Однажды я увидела у него огромную картину.
- Что это?
- Это Нью-Йорк на рассвете.
- Давай я ее у тебя куплю.
- Покупай.
- Деньги отдам не сразу, нет у меня сейчас денег.
- Когда отдашь, тогда отдашь.
Жорка сам где-то нашел грузовик, погрузил свой огромный холст и привез ко мне на квартиру. Вбил огромный гвоздь в стену и повесил на нее холст.
С тех пор, уже лет 20 эта картина украшает мой дом. Дети начали ее делить. Кому, мол, она достанется. Дочка вдруг захотела.
- Разрежете пополам, - смеялась я.
- Как это пополам, - возмущался сын. – Картина моя.
Почему его, я так и не поняла, может быть потому, что она всегда висит в большой комнате, а это всегда была его комната.
Однажды я решила познакомить своего друга Жорку с Моной. Монка как всегда была обаятельна и гостеприимна. Жорка почти с первого взгляда влюбился в нее. Он начал возить ей охапки цветов, привез огромный мольберт, кисти, краски, чтобы учить ее дочь рисованию. Он приезжал к Монке два раза в неделю, водил ее дочь на пленер, в зоопарк. Все это он делал масштабно. И был он масштабным человеком. Если писал картины, то холсты его были во всю стену, если хотел подарить цветы из своего сада, то рвал их огромными охапками почти с корнями; если любил, то всей широтой и глубиной своей необъятной души.
Так Жора полюбил Монку. Он только и говорил о ней. Ну как же не показать ее своему лучшему другу?!
Жора повез Вадика к Монке.  Как там у них произошло, не знаю, но через некоторое время Жора начал писать «шатлы» и огромных длинноногих полногрудых красоток. Это означало, что у Жоры опять «едет крыша», и что скоро он загремит в сумасшедший дом. Так оно, к несчастью, и случилось.
Куда деваться, друга надо навещать. Еду в сумасшедший дом. Спрашиваю у лечащего врача: можно увидеться?
- Можно. Палата номер 6.
Все как в классической литературе. Только мой Жора не представляет себя королем Генрихом IV. «У Жоры сломлена душа на почве несчастной любви» - так думаю я, но я ошиблась. Значит, я плохо знаю Жору.  Не несчастная любовь стала причиной его душевной болезни.
-Ты представляешь, Лиз, Вадик ведь с Монкой встречается.
- Что ты говоришь? - я не могу скрыть своего удивления.
- Знаешь, не жалко, что бабу увели, жалко, что друга единственного потерял.
Жора так и не оправился от своей душевной болезни. Никто не захотел забирать его из психиатрической больницы. Его определили в интернат для душевнобольных бессрочно, то есть навсегда, до скончания его дней.
Поначалу он сопротивлялся. Когда врачи узнали, что он талантливый художник, начали ему заказывать портреты вождей. За хорошую работу его даже пару раз отпускали домой, но родной дядечка вновь отвозил его в пожизненную психушку. В неволе друг мой прожил недолго. Каких-то пару лет и ушел навсегда в молодом возрасте.
Вадик так и не навестил своего друга. Наверно, боялся, что тот свернет ему шею. А ведь Жорка был великодушен, он все ему простил, зла на него не держал и все время ждал его.
Я никогда не рассказывала ни Монке, ни ее мужу Вадику об этом. Пусть живут и радуются жизни. Каждый за свои поступки отвечает сам.
Монкина машина останавливается у калитки моей дачи.
- Господи, как я давно здесь не был, - задумчиво говорит Владик - Какое же чудное это место – Мамонтовка. И домик старенький, и все по-старому, ничего не изменилось.
А что, собственно, может измениться! Я половину сознательной жизни прожила в других городах, вот только сейчас вернулась на родину, в отчий дом.
Ты, Ваня опять взялся исполнять роль кострового: вынес из дома топор и начал разрубать большие пеньки на полешки. У тебя это так легко и красиво получается. Я выношу на улицу посуду, нарезаю хлеб, накрываю на стол. Монка сидит на лавочке и наблюдает за тобой.
- Ваня, как это ловко ты делаешь, - не удерживается она от комплимента.
Ты ничего не отвечаешь на ее реплику, но еще решительнее начинаешь ударять топором по полешкам.
- Может тебе помочь, Вань, - предлагает Вадик.
- Шашлык на шампуры нанизывай.
Шашлыки на бараньих ребрышках получились отменными.
Вскоре закипел самовар. Мы с Монкой молодцы: бережем традиции своих дедов. У них так было принято – чай из самовара, с запахом смородинных листьев, на столе – белая льняная скатерть, букет цветов.
Мы не заметили, как стемнело.
Владик начал клевать носом.
- Лиз, надо его спать уложить, а то он сейчас за столом заснет, - обратилась ко мне Монка.
- Сейчас уложим, мне надо помочь постелить ему. Мон, пойдем, поможешь мне.
Я вполне могла бы постелить ему сама, но я не хотела оставлять тебя Ваня, рядом с ней.
- Да он неприхотливый, - спешит ответить Монка, - ему все будет хорошо.
- Но мне надо мебель передвинуть, - не унимаюсь я.
- Он сам тебе поможет передвинуть, - вновь парирует Монка.
Ты, Ваня, все это время молчишь.
Я чувствую, что проигрываю. Если я сейчас не придумаю причины увести или тебя, или ее, я точно проиграю.
- Ваня, пошли мне поможешь, - я уже начинаю злиться.
- Да сам Виталик справится, - не унимается Монка.
Возможно ты, Ваня, в этот момент не понимаешь, что происходит. А это идет невидимая война двух женщин. Противно? Противно!!!
Я проиграла эту схватку. Нам с Вадиком пришлось уходит вдвоем. Он не знает, куда что переставлять, я начинаю со злостью двигать мебель. Он почти успокаивает меня.
-Давай я.
-Нет, я сама, ты не знаешь, как надо.
Он сдается и начинает молча наблюдать за мной. Я со злостью разбрасываю нагромождения из мебели. Но оторвать от стены прибитый к ней огромными гвоздями самодельный стол мне никак не удается. За дело берется Вадик. Ему тоже это не под силу.
Почти разъяренная я выскакиваю из дому. Ты мирно сидишь в пластиковом кресле рядом с Монкой. Сцена почти идиллическая.
Я подхожу к тебе и почти кричу.
- Иди помоги нам! Там надо стол открутить!
- Какой еще стол? – ты явно не хочешь уходить.
- Обыкновенный.
Ты нехотя встаешь и идешь за мной.
Войдя в дом, спрашиваешь:
- Какой там стол, показывай.
- Вот этот.
Ты со всей силы бьешь по столу ногой, и он отрывается от стены.
- Все, - холодно говоришь ты.
- Нет не все, надо еще мебель расставить, - не унимаюсь я.
- Да ладно, Лиза, я тут сам справлюсь.
Не дожидаясь моей следующей реплики, ты быстро направляешься к выходу и скрываешься в дверном проеме.
«Ну что ты, Вадик, не вовремя спать захотел, теперь тут возись с тобой».
Я достаю из шкафа чистое постельное белье.
- Владик, ну ты тут сам справишься, ладно, а я пошла, а то они все вино выпьют.
- Иди, иди. – Владику, кажется, все равно, он действительно хочет спать.
Выхожу на улицу. Вы вновь сидите рядом и о чем-то беседуете.
Подхожу, нить вашего разговора прерывается, и Монка неожиданно засобиралась идти спать.
- Ладно, ребят, я пошла.
-  Мы же не все вино допили, - наивно говоришь ты.
- Завтра допьем. Спокойной ночи.
Мы остаемся с тобой одни. Ты начинаешь тушить костер. Раньше такого никогда не случалось. Ты мог всю ночь просидеть, горящие поленья ты раньше никогда не тушил, ждал до последней искорки.
- Давай посидим, такая ночь теплая.
- Что сидеть, все ушли. Пошли спать.
- А я хочу посидеть.
- Ну, сиди, я пошел спать.
Ты поднялся и направился к дому. Мне не оставалось ничего больше делать, кроме как пойти за тобой.
Мы разделись, легли. Ты начал ко мне приставать. Я намеренно не сдерживала своих стонов.
- Тише, тише, -  ты почти закрываешь рукой мне рот. - Монка же не спит.
Мне наплевать в эти минуты на Монку. Пусть слушает и пусть завидует. Так я подсознательно пытаюсь ей отомстить за ее кокетство перед тобой.
Утром ты встаешь раньше всех, начинаешь готовить завтрак. Ты хочешь удивить гостей своим кулинарным искусством. Натушил мясо, сделал подливу, нарезал салат из овощей. Ты стараешься.
Я не хочу тебе мешать.
Чем же заняться? А, да, надо же постирать белье, завтра понедельник, на неделе у меня нет сил ничего делать. Москва выматывает человека. Главное –доползти вечером до дома, какие уж там дела!
Наливаю в ведра воду и выхожу стирать на улицу. Несколько дней назад ты принес от соседей детскую ванночку, в ней удобно стирать. Иногда мы с тобой в ней купаемся – прямо в саду под кронами огромных яблонь, при свете луны. Это - настоящий кайф.
Пока наши гости спят, начинаю стрику. Ты заканчиваешь готовить завтрак, выходишь из дома и куда-то уходишь. Минут через 15 возвращаешься, бережно неся полные пригоршни спелых вишен.
Проходишь мимо меня. Я стираю напротив окна, и мне хорошо видно, как ты моешь эти вишни.
«Интересно, угостит меня или нет?» - думаю.
Ты помыл вишни, пересыпал их в миску, ставишь на стол, выходишь из дома и, пройдя мимо меня, идешь вглубь сада. Ты не угостил меня вишнями. Нехорошая мысль опять закралась в голову. Вишни предназначались не мне - Монке. Ну что ж, я сделаю по-своему. Я выжимаю выстиранную футболку, вытираю руки, вхожу в дом и беру со стола миску с вишнями.
Сажусь на лавочке, прямо напротив тебя и начинаю демонстративно поедать вишни. Мне интересна твоя реакция, важно знать, кому все же предназначались эти вишни. Я уже почти давлюсь ими. Ты, не выдержав, наконец, подходишь ко мне.
- Монке оставь!
- Обойдется, - отвечаю я, отдавая тебе пустую миску.
Я злюсь на тебя. Ты нарвал вишни не для меня, а для Монки. Какая чушь! Может быть, я все это выдумываю? Она же гостья.
Я тоже бываю гостьей в ее доме. Что-то никогда не видела особого внимания со стороны ее мужа Вадика.
Из дома вышла заспанная Монка. Легка на помине.
- Ну что, ребята, сегодня пойдем купаться на ваше озеро.
- Пойдем, - как ни в чем не бывало, отвечаю я.
Честно сказать, мне очень хочется, чтобы Монка со своим Вадиком поскорее уехали. Меня изрядно начали раздражать эти подводные течения в наших взаимоотношениях. На душе неспокойно. Возможно, те же ощущения у Вадика. Хотя у мужчин чутье намного слабее. Иногда они вообще ничего не замечают.
После завтрака мы быстро собираемся на пруд. Монка с мужем выходят первыми. Им интересно пройтись по местам своей юности. Вслед за ними выходишь ты, я – за тобой.
Ты вдруг останавливаешься у дома напротив – там растет огромное старое вишневое дерево, сплошь увешанное вишнями. Ты нагибаешь ветку и начинаешь обрывать вишни. Я останавливаюсь за твоей спиной.
 «Интересно, угостит меня или нет?».
Ты даже не заметил меня, повернулся в сторону удаляющихся Монки с мужем и закричал:
- Мона, подожди, попробуй, какие вишни вкусные.
Я стою рядом. Ты не видишь меня.
Чаша моего терпения переполнилась.
- А я думала, мне рвешь вишни! Ты даже меня не заметил. Ты вообще соображаешь, что делаешь. Ты понимаешь, кто я для тебя, ублюдок. Монка приехала, задницей покрутила, и уехала, а живешь ты со мной. Ни копейки не приносишь. Тебе то сигареты купи, то лекарство, то на телефон тебе деньги положи, то для дочки деньги дай. Я с тобой целый год нянчусь. Вишнями чужими угощаешь Монку…
Меня опять понесло. Конечно, вишни были только поводом. Я закипела как переполненный чайник. Монка с мужем слышат, как я негодую. Неприятная сцена, но я не могу себя сдержать. Не могу. Я не могу сказать Монке, что она, сука, открыто заигрывает с тобой, Ваня, и что меня это второй день бесит. Я кричу на тебя специально громко. Я знаю: она должна слышать и понять, что я все вижу, что меня ее кокетство уже выводит из себя. Жутко неудобно перед Вадиком. Он тоже все прекрасно понимает, уходит вперед. Ты догоняешь его. Мы с Монкой оказываемся рядом.
-  А в чем я виновата? - почти вызывающе говорит она.
У меня не хватает смелости прямо в глаза сказать ей: во всем!
- Да ты ни в чем не виновата, он – дурак, не понимает, что я для него значу.
- А что ты хотела, Лиза, он же молодой. Он так всегда будет себя вести.
Я ничего не отвечаю. Успокоила, называется. Завидуешь!
Вскоре мы догоняем вас. Ты вырываешься вперед, Монка идет следом за тобой, мы с Вадиком замыкаем процессию. Настроение у всех почти похоронное. Возможно, испортила его всем я. Но я уже не могла участвовать в этом спектакле.
- Ты не права, Лиза! – говорит мне Владик.
- Я не права?! И ты считаешь правильным его такое отношение ко мне?! Человек, которого я, можно сказать, на помойке подобрала, отмыла, откормила. Он мне ноги должен целовать, а он за твоей женой как щенок бежит. Он должен понимать, что делает. Он даже не предложил мне эти вишни, побежал за твоей Монкой.
- А я сначала не понял, за что ты так на него напала. Ну, тогда ты права, - Владик вылил мне бальзам на душу.
Мы дошли до пруда. Настроение у всех испорчено. Мы с Монкой делаем вид, что ничего не произошло, ты встречаешь на берегу озера своих сослуживцев по дивизии: заулыбался, обнялся со всеми и подсел к ним. Владик, погруженный в свои мысли, стоит на берегу и смотрит на воду.
Назад мы идем вместе с Владиком, а ты – опять с Монкой. Вы заходите в магазин, Монка покупает несколько банок пива «Золотая бочка». Вы идете и опять мирно беседуете, попивая пиво.
Дома вы с Монкой вновь садитесь за столик в саду и продолжаете пить пиво. Виталик сидит в машине и ждет Монку, спиртное ему нельзя, от чая он отказался. 
Звонит моя дочь. Она должна приехать через полчаса за нами. Я начинаю убирать со стола.
- Ваня, помоги мне, нам через полчаса уезжать.
Ты как будто не слышишь моих слов.
- Ваня, я к тебе обращаюсь.
- Ты что, не видишь, я пиво пью.
Монка сидит напротив тебя нога на ногу и тоже пьет пиво. Она уже ведет себя открыто нагло.
Я со злостью хватаю пластмассовый столик, на котором стоят ваши банки с пивом. Ты ловишь их на лету. Я поднимаю столик над вашими головами и несу в дом. Вы остаетесь сидеть на креслах друг против друга. «Если сейчас не встанут, буду их сбрасывать оттуда».
У меня такой решительный вид, что Монка, видимо, прочитала мои мысли. Она первой встает и уносит кресло, вслед за ней встаешь и ты.
Ты несешь кресла в дом, Монка скрылась за туалетной дверью на улице. Я закрываю за тобой дверь в дом.
«Все, баста! Сиди дома! А она пусть к мужу идет, хватит!»
Монка выходит из туалета и направляется к дому.
Я преграждаю ей путь на пороге.
- Ты что-то забыла?
- Я же с Ваней не попрощалась, - нагло отвечает Монка.
- Попрощаешься, не беспокойся, он сейчас выйдет, иди, Владик там уже тебя заждался.
Мы обе прикидываемся дурочками. Если честно, мне хочется схватить ее за воротник и впихнуть в машину, чтобы Владик поскорее увез ее. Она идет впереди. Владик молча открывает ей дверь и включает мотор.
«Хоть бы ты не вышел, - думаю я, -  хоть бы не вышел!».
- Влад, подожди, надо же с Ваней попрощаться – Монка стоит на своем.
Владик послушно глушит мотор машины, кладет руки на руль и опускает голову на руки. Он не хочет ни с кем из нас разговаривать.
Ты выходишь из дома и быстрым шагом идешь к калитке.
- Говорила же, выйдет, - я выбираю почти ехидный тон.
Владик тут же включает зажигание. Ему не терпится поскорее уехать отсюда.
- Ну ладно, ребята, счастливо. Приезжайте еще.
- Обязательно, - кричит из окна Монка.
Машина срывается с места и увозит ее.
Мы с тобой идем домой.
- Слава богу, - говорю я, - уехали.
- Классная у тебя подруга, Монка, - говоришь ты.
- Чем же она классная!
- Так, веселая, заводная.
- И сука, - зло добавляю я.
- В каком смысле?
- В самом прямом. Она с моим мужем спала. На тебя тоже, между прочим, глаз положила.
- С чего ты взяла?
- А ты что, сам не заметил.
- Нет, просто интересно было с ней пообщаться.
- И не больше?
- Нет, а зачем мне больше, у меня есть ты.
- Значит, ты даже не заметил, как она перед тобой задницей крутила.
- Ничего я не заметил. Но тогда, помнишь, на твой день рождения, в прошлом году, когда она мне полотенце в душ занесла, а я в душе стоял совсем голый, она меня как схватит за одно место.
- Как же ты среагировал? Ну вот, говорю же тебе, что она сука.
- Я что, не мужик что ли. Ну и я ее за сиськи слегка потискал. Не сука твоя подруга, а - настоящая б...
- Понял, наконец-то!
Значит, мои подозрения по поводу прошлогодних событий подтвердились, не зря я тогда напала на тебя: я интуитивно чувствовала, что произошло что-то неприятное.
Народная мудрость гласит: у женщин злейший враг – самая близкая подруга. Похоже, это так. Еще в школе близкая подруга предала меня. Я была безумно влюблена в одного мальчика. Не я одна. Вся школа знала, что Лиза Чернова любит Генку Воронцова. Отличник, секретарь комитета комсомола, любимчик учителей и учениц. Однажды он проводил меня до дома, и я влюбилась в него без памяти. В 9 классе мы с Генкой поцеловались. Привкус первого поцелуя напомнил мне газированную воду «Крем-сода». С тех пор, если где почувствую запах Крем-соды, вспоминаю свой первый поцелуй.  Генка меня не любил. Он любил другую девочку, а та не любила его. Он менял их одну за другой, все в него влюблялись, а я переживала его романы. О своих переживаниях я рассказывала близкой подружке, она слушала меня с большим вниманием и, как казалось мне, сочувствовала. Однажды он пригласил нас на свой день рождения. Я тогда впервые выпила вина и почувствовала, как моя личность раздваивается. Мир вокруг существовал сам по себе, я - сама по себе. Генка пригласил на танец мою лучшую подружку. Они танцевали очень интимно, близко прикасаясь друг к другу и чуть ли не целовались в танце. Конечно, я не могла это терпеть. Я решительно подошла к ним, схватила ее за руку и грубо сказала: «А ну-ка отойди от него». «Не отойду», - ответила она, даже не пытаясь высвободиться из его объятий. Позже мне кто-то сказал, что она уже несколько месяцев встречается с Генкой. Конечно, это был удар. Так я узнала цену предательства. Девчонки нашего класса отомстили за меня на выпускном вечере. Они предупредили всех ребят: не дай бог, кто пригласит эту подружку на танец! Все веселились, а она стояла в одиночестве, потом горько плакала за дверью школы.
К сожалению, этот случай не научил меня не доверять подругам. Я всегда примеряла людей по себе и наивно полагала, что они должны сверять свои поступки с совестью.
Вот Монка. Все у нее есть. Мама, папа, дочь, зять, муж, любовники дарят ей машины и квартиры. Ей мало. Мне позавидовала, что у меня ты появился – молодой, рукодельный, с фигурой Аполлона. Больше у тебя ничего нет. Ты сам всегда говоришь: «У меня ни шиша – хрен да душа». Монка на тебя запала, это я ощущаю всеми фибрами своей души. Психологи говорят, что порой у женщины может возникнуть к мужчине непреодолимое влечение, и  тогда разум перестает ей подчиняться. Собственно, с этого начались мои с тобой взаимоотношения.
- Пойдем спать, лапуль, я так устал, - ты прервал мои воспоминания. – Я люблю тебя, никто мне другой не нужен. Я могу позаигрывать с женщиной, не больше. Мужики даже говорят: посмотри, сколько женщин вокруг, сами пристают, но я знаю, что у меня дома есть ты. Не бери в голову и Монку, я же сказал, что она б-дь, а я не люблю таких женщин.
Я успокоилась, в который раз. Как мало надо любящей женщине. Несколько ласковых слов и нежных поцелуев. Ты целовал меня в губы, шею, грудь, я млела под твоими поцелуями. Монка и все мои переживания, связанные с ней, ушли как циклон.
Утром ты вновь приготовил мне завтрак, проводил меня до автобусной остановки, и я уехала на работу.

Глава III.  Расставание

Странные вы, женщины!
…Но сегодня вечером меня почему-то никто не ждет.  Дома холодно, еда не сварена, в холодильнике -  початая бутылка водки.
Это натолкнуло меня на какие-то нехорошие мысли. Я никогда не следила за тобой: куда ты уходишь, где бываешь. Я верила всем твоим сказкам. Сегодня на сердце как-то тревожно.
Вспомнилось, что последнее время ты уходил из дома около 9 утра. Всегда был повод для оправдания: то насчет работы договориться, то инструменты забрать, то еще что-нибудь. Ты так убедительно говоришь, что я верю каждому слову твоему.
 Стрелки часов показывают без десяти девять вечера. Даже не раздевшись, иду к магазину. Там в это время собирается компания местных бездельников. У меня и мысли не могло возникнуть, что и ты можешь бывать там. Эту компанию я обхожу как пожар.
О тебе я думаю, так: твоя прошлая жизнь ушла от тебя в тот день, когда ты познакомился со мной.
В компании у магазина бывают и женщины. Одна, почему-то запомнилась особо – симпатичная, рыжеволосая, с большим бюстом.
Что она делает среди этих убогих мужчин? - подумала я, однажды увидев ее там. Позже узнаю, что один из этих мужчин - ее муж. Когда-то пригонял из-за границы машины и был при больших деньгах. Сейчас он – безработный и никчемный человек. Время от времени за плохое поведение жена выставляет его за дверь, и он слонялся по улице, вечно пьяный и побитый.
Недалеко от магазина в темноте стоит какая-то компания, слышатся мужские и женские голоса. Я прячусь за углом магазина в темноте, и прислушалась: нет ли там тебя. Я жду недолго. Ты с каким-то мужчиной отходишь в сторону, почти приблизившись ко мне, и начинаешь за что-то перед ним оправдываться: «Да не обнимал я ее, Дима, успокойся, не обнимал».
«Это уже интересно, - думаю я. «Кого же ты там не обнимал?»
 Около меня появляется какой-то незнакомый мужчина, одет прилично, восточной внешности.
- Что, там ваш муж, что ли?
Ситуацию он раскусил сразу.
- В общем-то да, но вы отойдите, пожалуйста от меня.
Мужчина оказался не навязчивым. Вскоре ваши голоса начали стихать, толпа, видимо, расходилась: магазин закрылся.
Мужчина опять вынырнул из темноты и говорит:
- Вон по той улице один мужчина с двумя женщинами пошел, может ваш муж.
- Может быть, - говорю я и выхожу на свет.
По улице двигаются, удаляясь, три фигуры. Две женщины и мужчина. Одну из них мужчина обнимает. Я слышу твой голос. Это ты! Вы весело о чем-то разговариваете, смеетесь.  Сердце забилось. Что делать?! Пошла вслед за вами. Я не знаю, что буду делать дальше. Устраивать скандал и разборки не хочется. Надо понять, с какой целью ты пошел туда с этими женщинами, что тебя с ними связывает. Если ты решил просто проводить их – это один вопрос. Если что-то, связанное с изменой – это совсем меняет дело. То, что ты не откажешься выпить в компании, я не считаю проблемой. Я приложу все силы, чтобы тебя отвести от этого. Но если ты – дамский угодник – тогда все кончено. Это – неизлечимо.
Вы свернули с дороги к дому. Хлопнула калитка. Вы скрылись за ней.
Подхожу к калитке, легко открываю ее. Вы уже в доме. Подхожу к дому, на кухне включен свет и слышны ваши голоса.
Кто-то из вас пошел сразу мыться. Слышу звук льющейся воды. Это мытье продолжается довольно долго. Потом вы садитесь за стол у окна, и я слышу разговор.
- Давай я тебе халатик надену, - услышала я твой голос.
«Значит, мылась одна из них».
- А как у меня грудь, нравится тебе, - говорит она.
- Грудь как грудь, прыщики! – смеясь, отвечаешь ты.
- Это у твоей жены прыщики, а у меня шикарная грудь.
В ответ на это ты, видимо, обнял ее.
- Ты что ко мне пристаешь, - раздается ее голос.
- Да ладно вам кокетничать друг перед другом, идите лучше сексом займитесь, - говорит другая женщина.
На этой фразе мне становится плохо. Когда я вышла из своего дома, я забыла взять с собой лекарство от астмы. Спазм сжал грудную клетку, мне становится трудно дышать. Бегу домой за лекарством. Сняв приступ удушья, вновь иду к тому дому, где ты разговариваешь с двумя женщинами.
Пока я ходила домой, прошло с полчаса.
Свет в вашем доме уже выключен. «Надо что-то делать, или будет поздно». Я начинаю колотить в дверь. Открывает мне не та рыжая, с которой ты заигрывал, а ее подруга.
Обойдя ее, и миновав кухню, я стремительно вхожу в комнату. Оттуда выскакивает рыжая, ты лежишь на полу в джинсах, свитере, и без носков, что я очень хорошо отметила.
Обе женщины в ночных рубашках. В принципе, все понятно. Я не хочу разборок, поэтому спокойно говорю: «Спасибо вам, девочки! Огромное спасибо. Теперь мне все ясно».
Мне, действительно стало ясно, что ты совсем не тот человек, за которого себя выдаешь. Я надеялась, что, если ты только любитель выпить, мы поборем это зло, будем лечиться, пойдем к психологам, найдем врачей, вылечим тебя и будем мирно счастливо жить.
Теперь я поняла: мало того, что ты крутишься в каком-то подозрительном обществе, ты еще и до женщин чужих охоч, тебе все равно, с кем лечь в постель. Хочется острых ощущений. Ну, получай, только теперь без меня.
Мое спокойствие и эта фраза взбесили тебя.
- Ты что приперлась? - набросился ты на меня. – Пошли домой.
- Я не пойду с тобой домой. – Я прекрасно понимала, что, если я сейчас уйду с тобой, это может плохо кончиться для меня. Я смогу не сдержаться и обрушить на тебя всю свою ярость, а ты нетрезв и от тебя можно ждать всего, что угодно.
Ты хватаешь меня за волосы и грубо тянешь к двери.
Я упираюсь.
- Ваня, что ты, что ты, успокойся.
Две женщины встают на мою защиту. Ты разбрасываешь их в разные стороны и снова начинаешь тащить меня к двери. Я упираюсь и не сдаюсь. Я, чтобы утихомирить тебя, хватаю тебя за ухо, зная, что это - самое неприятное. В ответ ты со всей силы ударяешь меня кулаком в грудную клетку. Я сдаюсь: боль сдавила всю грудь. Выхожу на улицу, ты вслед за мной.
Я иду впереди, ты – сзади. Ты пинаешь меня ногой и приговариваешь: «Что, испугалась! Что, страшно. Что же ты всегда такая смелая, а сейчас испугалась».
Я молчу, понимая, что любое мое слово может разбудить в тебе зверя, да ты и так сейчас как зверь скалишь на меня зубы.
Так на пинках я дошла до дома, как будто во всем случившемся виноват не ты, а я. Я терплю твои пинки, но уже прекрасно понимаю, что с тобой покончено, что это – последняя капля. И пусть меня к тебе тянет основной инстинкт, пусть во мне пробуждается желание, когда я гляжу на тебя ночью, любуясь твоей красивой фигурой. Мы расстанемся, я твердо решила. Я даже сейчас не хочу заходить с тобой в дом. Я же помешала тебе развлечься, и сейчас ты будешь приставать ко мне. Грубо, по-звериному, будешь заставлять меня, чтобы я тебя любила.
Я молниеносно придумала, что сделать. Войдя в дом, в сенях специально порезала о стекло свой палец. Мне надо тебя отвлечь.
- Ваня, Ваня, скорее неси бинт, у меня кровь течет.
Ты побежал в дом за бинтом, я быстро выскочила за дверь, убежала за дом и спряталась в теплице.
Слышу, как ты вышел, как зовешь меня, как просишь вернуться. Ты почему-то вспоминал свою дочь и говоришь: «Пожалей мою дочь». Ты с собой ничего не сделаешь, в этом я уверена на сто процентов. Ты не из таких людей.
Ты ходишь по улице и ищешь меня. Вскоре ты исчез, скрылся в темноте. Теперь я отправилась тебя искать.  Я хожу по улицам и пытаюсь увидеть твой силуэт. Улицы пустынны.
- Значит, снова пошел туда, - решила я и направилась в тот дом.
Постучала. На этот раз открыла рыжая.
- Что-то случилось?
- Да, я от него убежала. Боюсь.
- Есть чего бояться. Ну и садист. Бандера. Посмотри, как он мне врезал. Рыжая открыла свою грудь: на ней был огромный синяк.
- Я на вас не обижаюсь, девчонки, -  говорю я, - Ваня всегда идет туда, где наливают.
Я знала, что эта фраза заденет их.
- Почему ты так считаешь, что он только за этим пришел. Мы просто хотели пообщаться.
- Пообщаться. О чем, интересно, о ваших сиськах?
- Что ты глупости говоришь, Лиза, - перебила меня рыжая. (Оказывается, она имя мое знает).  – Ты знаешь, как Ваня тебя любит, он только о тебе и говорит, всегда тебя ждет. Я же часто мимо вашего дома прохожу, иной раз выйдет, поболтаем, а он все на часы смотрит: «Скоро моя Лиза придет, надо ужин варить».
Я смотрю на эту рыжую и вижу, что она внешне очень похожа на меня, и фигурка ладненькая, и ножки, и носик, и глаза красивые.
- А что же вы при постороннем мужике обе в одних ночных рубашках. Интересное у вас общение.
Рыжей моя реплика не понравилась. Она схватила мой блестящий плащ и вышвырнула его на улицу.
- Иди-ка ты к себе восвояси.
Что делать. Выхожу за калитку и вдали вижу темный силуэт. Дорога освещается очень хорошо, через минуту понимаю, что это ты. Сворачивать мне некуда.
- А вот она где! Давай домой.
Я опять молчу. Дошли до дома. 
Ты поставил на газ чайник, согрел воду, налил в тазик.
- Давай, умывайся, - говоришь ты грубо, почти грозно.
Я послушно умываюсь. Ты подходишь и начинаешь бить меня по щекам. Я молчу и терплю. Ты наслаждался. Ты на высоте. Ты чувствуешь свою силу надо мной. Ты чувствуешь себя не виновником, а победителем.
Надавав мне пощечин, ты слегка успокоился.
- Иди, ложись, - командуешь ты.
Без всяких прелюдий ты грубо взял меня. Я не сопротивляюсь: бесполезно. Ты наклоняешься и опускаешься надо мной, не отрывая от меня взгляда своих свинцовых, ничего не выражающих глаз. Ты похож на механического робота без души и со стеклянными глазами.
Мне хочется вырваться из твоих объятий-клешней, выйти на улицу, глотнуть свежего воздуха и бежать, бежать, бежать от тебя, куда глаза глядят.
Завершив свое дело, ты отпрянул от меня и вскоре заснул.
В эту ночь я не сомкнула глаз, едва стрелки часов приблизились к пяти, я тихо встала, оделась, вскипятила чайник, выпила чашку кофе и вышла на улицу.
Здесь по-осеннему прохладно и свежо. Еще темно.
 Иду по темной улице, освещенной тусклыми фонарями, по направлению к станции. Возле мусорного контейнера копошится бомж.
Вокруг – ни души. Я начинаю молиться: «Господи, помоги, господи, спаси и сохрани». Бомж сначала выпрямился, ожидающе посмотрел на меня, потом неожиданно вновь продолжил копошиться в мусорном контейнере.
«Фу, пронесло, - думаю я, достаю телефон и звоню Виктору Карловичу, своему школьному другу.
- Карлович! – У меня проблемы, мне плохо. Я сейчас к тебе зайду.
- Что там у тебя, опять твой Берц что ли дуру валяет. Ладно, заходи, жду, - говорит Карлович.
Дома у него уютно и тепло.
- Он меня ударил.
Рассказываю Карловичу всю эту жуткую историю. Такое случилось со мной впервые в жизни.
- Ну что, иди в полицию и пиши заявление. Или ты хочешь повторения?
- Нет, не хочу, я не хочу с ним жить, но  он никуда не уходит, ему просто некуда идти.
- А это тебя вообще не должно волновать. Он же где-то жил до тебя.
- Жил, у соседа в домике, работал на него.
- Значит, снова туда захотел, раз так себя ведет. Ну что, проводить тебя до отделения полиции?
- Ладно, сейчас мне некогда, я на работу спешу, вечером приду, буду думать, что делать. К нему я одна не пойду, боюсь.
- Значит, пойдем вместе.
- Хорошо, я тебе позвоню.

Боевая сестра
Днем я позвонила твоей боевой сестре Ленке.
- У нас с Ваней проблемы.
- Жди, вечером приеду, - незамедлительно откликнулась она.
Вечером после работы мы с Ленкой встретились возле магазина. Я, конечно, могла предполагать, что встречу тебя там. Так оно и случилось. Ты  - в чрезмерно возбужденном состоянии: готов наброситься на меня и растерзать. Ты вновь потянулся, чтобы схватить меня за волосы. Благо, продавщица встала на мою сторону.
- Ваня, ты же всегда говорил, что любишь Лизу, ты что, как с цепи сорвался?
Ее слова немного тебя успокоили, но через мгновение ты вновь стал проявлять агрессию.
Тогда в атаку вступила твоя боевая сестра.
- Ваня, успокойся или сам знаешь, что будет.
Ее слова подействовали как успокоительный укол. Ты вышел на улицу, закурил. Она -  за тобой.
Я боюсь выходить, не зная, что у тебя на уме. Наконец, решилась.
Как только я появилась в дверном проеме, ты вновь как с цепи сорвался: хочешь схватить меня за руку, я вовремя вывернулась. Сестра встает между нами. Неожиданно ты что-то достаешь из кармана и замахиваешься рукой в нашу сторону.
- Отвернись, - кричит сестра, закрыв мое лицо рукой, - у него газовый баллончик.
Не знаю, что у тебя в руках, но ты с силой швырнул этот предмет в канаву, повернулся и пошел в сторону дома. Сестра двинулась за тобой.
- Ваня, постой, есть разговор.
Ты как будто не слышишь ее. Она догоняет тебя. Вы подходите к дому, ты вставляешь в замочную скважину ключ, поворачиваешь его, резко открываешь дверь и скрываешься в темноте прихожей, захлопнув за собой дверь.
- Я сейчас подожгу дом, я газ включил - услышали мы твой голос.
- Лиза, быстро вызывай полицию, пожарную, скорую, все вызывай, - кричит мне сестра.
Я достаю мобильный, вспомнила, как на Элькином пожаре мы уже в самом его разгаре вспомнили о телефоне, но никак не могли набрать нужный номер. Потом кто-то подсказал, что надо звонить через МЧС-  911 – так звонят во всем мире.
Я набрала - 911.
- Срочно, полицию, пожарную и скорую здесь угроза поджога.
- Адрес.
- Я продиктовала адрес.
Я хожу по улице вперед и обратно. Никакая машина не появлялась. Сестра переговаривается с тобой через окно. Услышав звуки разбивающегося стекла, бегу к дому.
- Ты вызвала скорую?  - кричит сестра. – Он кулаком стекло разбил. Осколок мне в глаз попал. Оттуда газом несет, а он наготове держит зажигалку.
- Я все вызвала, - перебиваю я ее, - пойдем, может быть, я смогу его успокоить.
- Иди, пробуй, я не смогла.
- Ваня, Ванечка, - я стараюсь говорить, как можно ласковее, но мои слова не действуют на тебя. – Ванечка, миленький, но я же люблю тебя, успокойся, прошу тебя.
Ты все равно не реагируешь на мои слова. К ужасу своему вижу, как ты отходишь от окна и направляешься на кухню, туда, где стоит газовая плита.
- Ну все, сейчас шарахнет, - не успела подумать я, как раздались звуки тормозящей машины за воротами дома.
- Слава тебе, Господи, полиция!
Из машины выскочили полицейский и три бойца в камуфляжной форме.
- Он в доме, пожалуйста, быстрее, он уже к газовой плите подошел.
Полицейские входят в дом. Я стою на улице. Через несколько минут вижу, как ты в сопровождении трех бойцов идешь к полицейской машине.
- Подъезжайте к отделению, - сказал мне полицейский, протокол подпишите.
Мы с сестрой едем в полицию на автобусе и приезжаем раньше вас. Тебя возили куда-то в комендатуру, потом еще куда-то. Наконец привезли.
Ты слегка потрепан, молния на куртке сломана, задыхаешься.
- Ну что, герой, легко с женщинами воевать, - говорит тебе старший мент.
Ты молчишь.
- Давай, имя, фамилия, отчество, место жительства.
- Бодров Иван Владимирович, бомж
- Так уж и бомж, а что тогда у этой женщины делал.
- Жил.
- Понятно, втерся, значит, в доверие.
- Понимайте, как хотите, - говоришь ты.
- Слушай, Бодров, а ты в дивизии, случайно, не служил7
- Служил.
- В ансамбле, что ли? Что-то я смотрю, лицо знакомое.
- В ансамбле.
- А чего ушел-то?
- Да зарплата там маленькая, вот и ушел.
- Понятно, - сочувственно говорит мент. Вы с ним были из одной системы. Ну, как свой своего будет сдавать.
- Ну что, дамочка, сами вы виноваты, что поселили его у себя.
- Не понимаю, в чем я виновата, только ли в том, что из него человека пыталась сделать?
- А ему, может быть, не хочется быть человеком в том смысле, как вы это понимаете, - отвечает мне мент. Ну что, будете писать заявление, вести нам дальнейшее расследование или нет, ведь за реальную угрозу поджога ему срок может светить.
- Да не хочу я его в тюрьму сажать. Просто хочу, чтобы вы помогли мне его домой отправить, в Сибирь, к маме. Ему же надо документы сделать, паспорт, военный билет, у него все сгорело при пожаре. Дайте ему, пожалуйста, справку, а остальное я уж сама.
- Справку, говорите, ну приходите после праздников.
Мы с сестрой уехали, ты остался в отделении. Позже мы узнаем, что ночью тебя привезли домой на скорой помощи.
Мы с сестрой поехали к ней. Я не могу, не хочу, боюсь находиться рядом с тобой. Все кончено! – это я понимаю совершенно реально. С тобой все кончено. Я пыталась много раз помочь тебе, я верила тебе, я любила тебя, я пыталась исправить ситуацию или найти правильный подход к ней. Все мои благие намерения окончились полным крахом.
Сестра накрыла на стол. После пережитого шока нам надо как-то снять напряжение.
- Слушай, может быть все, что происходит с ним, - это после Чечни, после ранения? – спрашиваю я.
- Какого ранения? – удивлено смотрит на меня сестра.
- Как какого, он же был ранен в ногу, лежал в госпитале, а ты его лечила.
- Ранен в ногу? - засмеялась сестра – Не был он ранен никогда. Чирей у него просто вскочил, воспаление было в паху, а я ему перевязки делала.
- Так что, он не был ранен? А он так достоверно рассказывал мне про это ранение.
- Больше ничего он не рассказывал? – засмеялась сестра.
- Почему же, рассказывал, как воевал, как высоту держал, как полевой дневник вел, как командовал взводом.
- Ну и сказочник! Да, он бывал в Чечне. В командировках. Два раза по две недели гастролировали по частям с ансамблем.
- Так что, он не воевал?
- Нет, конечно. Брат его воевал, а он нет.
Меня совсем не задело то обстоятельство, что ты представился мне героем. Ты все потерял в жизни – жену, жилье, карьеру. Все. Ты был почти никем. Просто существом с красивой фигурой, руками, ногами, головой. И вдруг ты познакомился с женщиной, она зацепила тебя. Тебе хотелось быть перед ней героем. И ты очень удачно играл эту роль. Я верила в этот розыгрыш. Даже после слов сестры. Пусть она говорит, то хочет. Пусть ты не воевал. Но ты же был в Чечне. Ты – парень эмоциональный, впечатлительный. Пусть ты не воевал, а выступал. Но это были самые горячие годы, когда Грозный бомбили, когда то тут, то там летали шальные пули. Ты же рассказывал мне, как на твоих глазах погиб твой товарищ, солист вашего ансамбля, как вы везли его тело домой, к родителям.
Я понимаю, что все, что происходит с тобой – последствия Чеченской войны. Но в эти дни мне было реально страшно находиться с тобой наедине.
Вечером звоню Карловичу и прошу мне помочь: я боюсь остаться с тобой наедине, я не знаю, что от тебя ждать, я не хочу больше ни жить с тобой, ни разговаривать, ни видеть тебя. Карлович не отказал.
Мы входим в дом. Тепло, уютно, пахнет вкусно приготовленной пищей. Ты ждешь меня. Сейчас я поняла это так. Позже пойму, что все совсем иначе. Ты прекрасно понимаешь: почти все мосты сожжены и возврата назад нет. Тебе надо уцепиться хотя бы за соломинку, иначе, ты вновь окажешься на улице. Я тебе не нужна. Я - только мостик, по которому тебе предлагалось перейти с одного берега жизни на другой. И ты сам же переломил этот мостик. Теперь у тебя нет пути вперед – только тоненькая соломинка, но и она обломилась.
Ты встал с постели, пытаешься меня обнять. Все. Я уже не поддаюсь на эти уловки. Я оставляю вас вдвоем с Карловичем. Я не знаю, о чем вы там говорите.
Карлович выходит. Минут через пять в доме гаснет свет, и ты  тоже выходишь из дома.
- Я там оставил записку, мой брат Игорь будет знать о ней, - говоришь ты мне вдогонку. – Если со мной что-нибудь случится, виновата будешь ты.
- «В моей смерти прошу винить Клаву К.», - говорю я с легкой издевкой, вспомнив название фильма.
- Почему Клаву? –  в ответ спрашиваешь ты серьезно.
- Потому что так захотел сценарист, - отвечаю я.
Мне больше не о чем с тобой разговаривать. Все кончено. Ты пошел в одну сторону, мы с Карловичем – в другую.

В полицейском участке
… Я не видела тебя почти неделю. Где ты был, где спал, что ел? Конечно, эти вопросы возникали в моей голове, я же человек, женщина, которая любит тебя, но которая вдруг поняла, что счастливая жизнь с тобой невозможна, что надо как можно скорее порвать эту связь: ничего хорошего дальше не будет.
Через неделю я поехала на дачу. Подхожу к магазину. Время: около 9 вечера. Магазин скоро закроется. Значит, твое «общество» бездельников вновь сейчас соберется здесь. Может быть и ты будешь там. Я хочу увидеть тебя.
И вижу.  Ты сидишь на корточках, опершись спиной о стену магазина. Рука забинтована, бинт грязный, руки грязные, куртка нараспашку, небрит и нетрезв. Боже, в кого ты превратился за такой короткий срок? Мне становится жалко, тупо жалко тебя.
Увидев меня, ты встаешь.
- Лапуля! Подожди, не уходи. Мне надо тебе что-то сказать.
- По-моему, ты уже все сказал, что мог.
- Нет, не все. Дай мне шанс. Пожалуйста. Еще один шанс.
Я вдруг вспомнила, как мы прожили этот год с небольшим, как было хорошо, каким ты был ласковым, нежным, молчаливым. Неужели все мои труды пойдут насмарку, и ты вновь окунешься в тот мир, из которого я тебя с такими неимоверными усилиями вытаскивала.
- Ладно, - говорю я. – Я дам тебе шанс. Сейчас мы идем в полицию, ты берешь справку, что потерял документы, зарабатываешь на дорогу и едешь домой, к маме. Ты все понял?
- Да, я все понял, -  говоришь ты. – А как я в полицию пойду, я же нетрезв.
- Возьми себя в руки, ты же разведчик! – говорю я серьезным голосом.
Эта моя фраза взбодрила и отрезвила тебя.
- Ладно, пошли, но говорить будешь ты.
- Хорошо – отвечаю я.
Участковый, встретил тебя как старого знакомого, хотя выражение его лица было строгим.
- Проходи, Иван, присаживайся. А вы, дамочка, что хотели?
- Я хочу отправить его домой, и чтобы вы выдали ему справку.
- Мы никаких справок не выдаем.
- Выдаете и выдадите, - говорю я уверенным голосом.
- Ладно, - мент пошел мне на уступки, - Пиши заявление и приходите после праздника.
Назад мы идем вместе. Я решила дать тебе еще один шанс. Это означает, что ты возвращаешься не на улицу, а домой, ко мне на дачу.
- Вот тебе ключ от дачи, я поеду домой. Приезжать буду каждый день, проверять, чем ты тут занимаешься. Твоя задача – заработать на дорогу и уехать домой в Сибирь, чтобы опять не стать бомжом.
- Повтори, зачем тебе надо заработать на дорогу?
- Чтобы не стать бомжом, чтобы уехать домой, к маме.
Я хочу буквально вбить тебе в мозг эту фразу. Ты не должен, просто не можешь снова оказаться в кругу бомжей, ты вышел из этого круга и никогда больше туда не вернешься.
- Повтори еще раз, - настойчиво говорю я.
- Чтобы не стать бомжом, чтобы уехать домой, к маме, - вновь повторяешь ты.
- Ну вот, пока все. Надеюсь, завтра ты сделаешь на даче то, что не мог сделать все лето.
- Сделаю, - отвечаешь ты.
Вечером я приехала на дачу. Ты буквально горы свернул за один день. Значит, можешь. Но я прекрасно понимаю, что все это ты делаешь вынужденно, у тебя просто нет выбора.
Дома тепло. В холодильнике – свежие продукты, на плите – горячий ужин. Значит, можешь, когда приспичит. И заработать можешь, и продукты купить, и вкусно накормить меня.
Ты не знаешь, где усадить меня. Ты вновь пытаешься обнять меня, я отталкиваю твои руки. Между нами все кончено. Разве я этого хотела? Нам же хорошо было друг с другом, когда был мир и согласие. Для пущей важности говорю:
- Ко мне не приставай. Дом охраняется, за нами следят.
- Я знаю, я видел его, - отвечаешь ты.
- Не его, а их, - поправляю я.
Кончено, я все это придумала. Никто за нами не следит, и дом не охраняется. Была мысль нанять охранника через охранное агентство, но этого не понадобилось. Ты не был назойливым.
Поздно вечером ты меня провожаешь до станции. Я уезжаю домой. В какой-то из дней не выдерживаю. Нет сил ехать домой. Устала. Может быть, твои уговоры подействовали. Ты каждый день уговариваешь меня остаться. Я остаюсь.
Дома холодно. Несмотря на всю нелепость сложившегося положения и наших новых взаимоотношений, ложусь с тобой в одну постель. Да в конце концов, мы же живые люди.  Ты несмело прикасаешься ко мне. Кажется, я тебя ненавижу, но твое прикосновение как электрошок. Все внутри горит. Я сдаюсь.
Наутро ты ведешь себя так, будто ничего плохого между нами не произошло, будто не было той жуткой ночи, полиции, угроз поджога, будто ничего не случилось. Я опять стираю твои носки, рубашки, футболки.
Вместе с тем внутренне и я, и ты понимаем, что это перемирие временное. Сейчас главное для тебя – заработать на дорогу.
- Ты не забыл, зачем ты зарабатываешь на дорогу?
- Чтобы не стать бомжом. Чтобы уехать домой, к маме.
По-моему, эти две фразы все же вбиты клином в твою голову. Ну и хорошо.
В глубине моей души уже зарождалось другое, может быть, предательское, по отношению к себе самой, решение. Ты едешь домой, в Сибирь, восстанавливаешь свои документы, возвращаешься в Москву нормальным человеком, с паспортом, удостоверением участника боевых действий, устраиваешься на нормальную работу, и мы прекрасно живем.
Мы же любим друг друга! Но это я так думаю, а что ты думаешь о своем будущем, трудно представить.
Через пять дней ты приносишь мне деньги: заработал на билет. На этом твой пыл остыл. Или ты устал, или понял, что все пойдет по-старому. Я понимаю, если сейчас проявлю слабость, это – конец, я больше ничего не добьюсь от тебя. Все вернется на круги своя.
- Надо пойти в полицию за справкой, она уже готова - говорю я.
- Никуда я не пойду, - хмуро отвечаешь ты.
- Значит, пойду я.
- Ну и иди.
Утром я направляюсь в отделение полиции.
- Ну и достали же вы нас, - отвечает участковый.
Я молчу, хотя много могла бы сказать. Почему вам, уважаемая полиция, совершенно нет дела до человека, который не имеет ни документов, ни регистрации, который нигде не работает. Вы же должны как-то реагировать на это!
- Вот вам справка и не мешайте больше работать.
- Справки мало, надо поставить на ней печать, - настырно говорю я, понимая, что без печати ни в одной кассе мне билет не продадут.
- Мы печати не ставим, - упирается участковый.
- Придется поставить, иначе я никуда не смогу его отправить, и вы сами понимаете, что с ним будет.
- А что будет, опишу его тело и дело с концом.
Этот ответ меня не удовлетворил. Хотя такой исход мог бы быть вполне вероятным.
Я направляюсь к начальнику паспортного стола.
- Я вас умоляю, пожалуйста, поставьте на этой справке печать. Иначе мы не сможем купить билет, а человеку домой надо, в Сибирь.
- Мы не ставим печати, идите в отделение полиции.
В сердцах я достаю свое служебное удостоверение и открываю дверь в приемную начальника отделения полиции.
- Неужели вам трудно поставить печать?
- Давайте, что у вас там.
Начальник сурово смотрит на протянутую ему справку, быстро подписывает ее, открывает ящик письменного стола, достает печать и с силой опускает ее на справку.
- Все? – он вопросительно смотрит на меня и говорит язвительно. – Или еще что надо?
- Все. Больше ничего не надо. Спасибо Вам огромное. С меня причитается.
Я действительно решила, что надо отблагодарить ментов за их снисходительность. Это не их задача – выдавать такие справки, да еще клеить на них фотографию. Это – задача миграционной службы. Но тогда я об этом не знала.
Я захожу в ближайший магазин, покупаю бутылку дорогого коньяка: через несколько дней наша славная полиция будет отмечать свой профессиональный праздник, а это – повод подарить им эту бутылку.
Ты ждешь меня дома. Ужин сварен. Тепло.
- Я сделала тебе новую справку, - говорю я с порога. Завтра куплю билет.
Ты протягиваешь мне пять тысяч рублей.
- На. Вот. Я заработал.
Эти деньги ты заработал легко, за несколько дней. Значит, можешь. Но почему, почему ты доводил меня почти до истерики своим враньем.
Ни за что не поверю, что ты не получал деньги за работу. Но мне ты приносил их очень редко. Какие бы разборки я не устраивала, как бы не ругала тебя, ты тихо отмалчивался, лежа на диване и упершись глазами в телевизор. Так и вижу тебя на диване, с пультом в руке.
Я ругаюсь, обзываю тебя всякими словами, а ты – как ни в чем не бывало. Да ты, мне кажется, и не слышишь меня. Прилип ко мне как пиявка. Устроился тепло и сытно.
Когда же ты чувствуешь, что тебе угрожает опасность оказаться вновь на улице, ты встаешь с дивана, подходишь ко мне, целуешь в щечку, в шею, ласково обнимаешь и виновато говоришь: «Ну прости меня, Лапуля, прости. Заработаю я деньги, обязательно заработаю. Вот увидишь».
Я сдаюсь. Я же человек. Не робот. Не компьютер. Я – женщина. Слабая, беззащитная женщина. Я подсознательно нуждаюсь в твоих объятиях, в твоей защите. Вот ты обнял меня, как птица птенца закрыл своим крылом. Я сразу стала маленькой девочкой. Так не хочется, чтобы ты разжимал свои объятья.
Так происходит каждый раз. Наверно, ты уже это давно понял и очень умело пользуешься этим. Я прекрасно понимаю, что пользуешься, но ничего с собой не могу поделать.
Убираю твои пять тысяч в кошелек.
- Завтра куплю тебе билет до Барнаула.
Ты молчишь. А что ты можешь ответить? Сейчас ты вообще не имеешь права голоса. Ты все потерял: мое доверие, уважение. А моя любовь к тебе не поддается разуму, она – вне разума. Я ею не могу управлять. Она живет во мне самостоятельно, по своим, одной ей ведомым законам. Иногда она говорит мне: «Ты его ненавидишь, он тебе просто неприятен». Иногда любовь выплеснет в космос стоны наслаждения. Иногда как завоет во мне тоской по тебе, что я места себе не нахожу. А наступит день, и она вновь твердит мне: «Он тебя не стоит, он – не тот человек, который тебе нужен». Так и живу в этом противоречии.
- Ты слышишь меня, завтра я куплю тебе билет до Барнаула. Тебе купе или плацкарт?
- Конечно, купе. Трое суток трястись. Фирменный поезд 27. Только на этот поезд бери, 5 вагон. У меня там проводница знакомая, Людка.
Я молчу. Опять сказки сочиняешь. Какая знакомая, какая Людка?! Прошло пять лет, как ты в последний раз ездил домой. Ладно, мели, Емеля. Я заметила, если я тебе в упор говорю, что ты врешь, ты не то, что обижаешься, ты становишься агрессивным, начинаешь угрожать, что руку мне отрубишь, дом подожжешь, и прочие страшные вещи.
Поэтому я научилась в такие моменты молчать. Просто молчать и ждать, пока у тебя не пройдет этот приступ ярости.
Вечером я привезла билет.
- Вот. Через две недели уезжаешь.
Почему я не взяла на ближайшие дни? Зачем оставила один шлюз открытым. Целых две недели! Я не предполагала, что это время обернется для меня полным кошмаром.
Ты начинаешь рассматривать билет.
- Ну. Как я и говорил. 27 скорый. Так, купе, 4 место. Хорошо, рядом с проводником.
Я опять молчу. Я очень хочу, чтобы ты уехал. Я так устала от твоих завихрений. Вместе с тем я так не хочу, чтобы ты уезжал. Кто кроме тебя может так ласково и нежно обнять меня, кто будет говорить мне: лапуля, зая, малыш? Кто? Мне никто другой не нужен кроме тебя. Никто! Понимаешь? Никто.
Но я так устала быть постоянно в стрессовом состоянии, каждый день бороться за тебя, получать от тебя моральные удары, видеть тебя невменяемым, стирать твои вонючие носки и мыть ноги, когда ты уходишь в недельный запой!
Но как же я буду без тебя, без твоей заботы. А кто будет будить меня по утрам, кто приготовит мне завтрак, нальет кофе, кто купит апельсины среди ночи?! Кто?!

Долгие проводы
- Завтра пойдем в храм, - говорю я. Надо тебе кое-что купить в дорогу.
- Пойдем, - соглашаешься ты.
Субботнее утро. Мы в храме. Едва протиснулись. Народу – тьма. Ты остался у входной двери. Я продвинулась к церковной лавке. Покупаю тебе Евангелие. Книга красивая, в шикарном переплете, покупаю маленькую иконку «Неупиваемая чаша», чтобы носил с собой везде и большую в золотистом окладе. Ее ты повесишь в красном углу в сибирском доме. Эта Богородица излечивает от пьянства. Покупаю тебе серебряное кольцо «Спаси и сохрани», думаю, это лучше, чем твое разломанное обручальное, которое надела когда-то тебе твоя бывшая жена. «Что-то забыла. Да. Нужна еще молитва-лента «Живый в помощи вышнего». Ну, вроде бы все».
Тебе душно. Ты выходишь из храма. Я еще стою некоторое время на службе.

«Ты будешь меня ждать?»
Идем домой молча. Ты углубился в себя.  Неожиданно говоришь мне: «Ты будешь меня ждать?».
Меня этот вопрос обескуражил. Опять во мне начали бороться душа и разум. Что ответить? Да я рада тебя ждать. Но какого? Я хочу видеть тебя обновленным, очищенным от этой шелухи и грязи, которая так крепко прилипла к тебе. Я хочу видеть тебя трезвым и небезбашенным. Сможешь ли ты таким вернуться? Очень сомневаюсь. Скорее всего, ты осядешь там у себя в деревне, найдешь женщину, которая будет тебя обстирывать и кормить за свой счет, и не будет у тебя ни денег, ни желания ехать ко мне в Москву.
Но если я сейчас тебе отвечу «нет», я могу все испортить, и ты никуда не поедешь.
- Конечно, буду, - говорю я. – Куда же я денусь?
- Не верю, - упираешься ты. – Уеду, быстро найдешь себе мужика.
- Да не нужен мне никто, Ваня! Ни ты, ни другой какой мужик.
Я лукавлю. Мне нужен ты, и только ты. Но я очень устала от тебя. Требуется отдых.
Видно, эти слова успокоили тебя и подействовали на тебя расслабляющее. Ты решил, что я сто раз прощала, и вновь прощу. Ты так решил.
Вечером соседка встретила меня у калитки. У нее тревожный вид.
- Лиза! Твой Ваня сегодня вообще на ногах не стоял. Приходили тут какие-то люди, он с ними так набрался. А потом повесил свою кепку на гвоздь на улице и сказал: «Прощайте». Больше мы его не видели. Но мне кажется, что он где-то во дворе. Сын мой уже все углы, все канавы обшарил. Нет нигде.
Я села на лавочку и не знаю, что предпринять. Где искать тебя? Что ты снова натворил?
- Он где-то здесь. Он не мог далеко уйти, потому что на ногах почти не стоял. Сын, ищи его еще.
Двор уже погрузился во тьму. Слышался только голос соседского сына: Дядя Ваня, дядя Ваня». Но ты не откликался.
- Нашел, он здесь, за сараем. Храп его услышал, - закричал обрадовано парнишка.
Мы с соседкой подбежали к нему, но мы ничем не можем помочь. Ты лежишь в узком проеме между забором и сараем. Парень начал тянуть тебя за ноги. В ответ ты еще сильнее захрапел.
Наконец, он вытащил тебя, но разбудить и поставить на ноги не может. Мы с соседкой подхватили тебя с двух сторон, занесли в дом и положили на диван.
Ты весь грязный, джинсы мокрые, ноги мокрые.  Дотронулась до тебя – лицо, руки твои ледяные.  Но ты этого не чувствуешь. Ты, возможно, видишь уже нереальные сны.
Я быстро нагрела воду, стянула с тебя джинсы, плавки, носки. Быстро помыла твои ноги, обтерла тебя горячим полотенцем, растерла тебе руки, ноги, надела шерстяные носки, тренировочные брюки, укутала тебя теплым одеялом. Ты ничего не чувствуешь. Иногда твой храп сменялся долгим молчанием. Ты не дышишь.
Я почти не сплю эту ночь. Встаю к тебе, прикладываю ухо к твоей груди, слышу биение твоего сердца и успокаиваюсь.
«Живой».
Потом ты снова не дышишь, я вновь встаю, вновь прикладываю ухо к твоей груди, снова слышу биение твоего сердца.
«Живой».
Эх Ваня, Ваня! Неужели трудно тебе продержаться эти две недели?
Наутро ты чувствуешь себя виноватым.
- Парнишке торт купи, спасателю своему - говорю я. – Не он, замерз бы ты на земле. Ноябрь все-таки на дворе.
Я ухожу на работу.
Вечером почти все повторяется. Ты спишь на диване, укутавшись в одеяло. В нос бьет запах грязных носков. Значит, все продолжается! «Картина маслом»!
Вновь снимаю с тебя носки, джинсы, вновь мою твои ноги, стираю носки. Боже, когда же все это закончится?!
Утром ты чувствуешь себя виноватым. Извиняешься, просишь прощения. Я прощаю. Вечером повторяется то же самое. И так – до последнего дня.
Наконец-то сегодня вечером тебе уезжать. Я не ругаю тебя, не кричу на тебя, я почти подчиняюсь тебе, выполняю все, что ты не потребуешь. Я сейчас не могу ссориться с тобой: ты можешь сорвать все мои планы и остаться здесь мучить меня.
Ты, видно, почувствовал эту мою слабинку: начинаешь наглеть не по часам, а по минутам. «Пригвоздил» меня к стенке и начал угрожать, схватил меня и почти в упор начал высказывать мне в лицо глупые оскорбительные претензии. Я молчу. Что-то сказать, значит, напороться на твой гнев. Что из этого может получиться, даже страшно подумать.
- Смотри, если не дождешься меня, убью! – говоришь ты.
Я молчу. Мне страшно. Как же вырваться отсюда! Ну хотя бы кто-нибудь, приди на помощь. Господь, видимо, услышал мои молитвы. В дверь постучали.
Ты мгновенно отпрянул от меня.
Соседка. У ее мужа сегодня день рождения. Приглашает.
Что случилось с тобой? Ты в мгновение преобразился в совершенно другого человека. Заулыбался и веселым голосом говоришь:
- Заходи, Иришка, заходи. У Санька день рождения? А я сегодня уезжаю, но обязательно зайдем, да, Лапуль? – как ни в чем не бывало, ты обращаешься ко мне.
- Да, зайдем, - мне приходится тебе подыгрывать.
Ирина уходит и едва закрывается дверь, ты вновь меняешь образ.
- Жрать хочу. Что там пожрать есть?
- Я яйца тебе в дорогу сварила, картошку, щи вон на плите.
- Твои пресные щи я есть не буду. Давай яйца.
Ты садишься за стол и начинаешь чистить яйца. Скорлупа падает на пол, но ты не обращаешь на это внимания. Одно за другим ты съедаешь вареные яйца.
Как же мне все это опостылело! Но я молчу. Я не смею сказать ни слова. А вдруг ты назло мне убежишь, билет пропадет, и ты никуда не уедешь.
Я молча «глотаю» предложенный тобою сценарий.
- Дай-ка мне свой телефон, - строго говоришь ты.
Я уже понимаю: ты собираешься забрать с собой мой телефон.
Даю тебе телефон. Ты вставляешь в него свою sim-карту, покупала ее тебе я по своему паспорту.
- Давай, звони на МТС, пусть роуминг подключают.
- Они так не подключат, - отвечаю я, - надо ехать туда с паспортом.
- Подключат, вот телефон записан, звони, - тупо настаиваешь ты.
Я боюсь тебе противоречить. Я начинаю набирать все телефоны, указанные на конверте от sim-карты. Я прекрасно понимаю, что все это бесполезные телодвижения. Но что мне делать?
- Давай я к соседям схожу, - говорю я. – Может быть они помогут?
Для меня сейчас важно вырваться отсюда. И больше до твоего отъезда не заходить. Пусть даже мой телефон ты возьмешь с собой.
- Во, давай, точно, Санек все знает, спроси у него.
Ты уже забыл про телефон. По телевизору начался какой-то боевик.
Я тихо беру телефон у тебя из-под носа и пулей вылетаю из дома.
«Я на воле! Как легко дышится! Ой, я же сумку оставила дома. Там у меня паспорт, удостоверение, деньги! Вдруг тебе в голову взбредет забрать у меня документы? Ты уже не раз так «шутил».
Сегодня не до шуток. Я возвращаюсь. Открываю дверь. Ты отпрыгиваешь от моей сумки. Кошелек расстегнут. Не знаю, что ты там успел взять, но что-то успел. Деньги в кошельке я вообще никогда не считаю.
Быстро хватаю сумку и буквально выбегаю из дома.
Все. Больше я туда не войду, пока ты там.
Захожу к соседям. У них уже накрыт стол.
Вскоре появляешься ты. Веселый, улыбчивый, как ни в чем не бывало.
Ну, актер!
Ирина включает музыку. Ты тут же начинаешь весело танцевать.
Пользуясь моментом, выхожу из дома. Надо где-то спрятать сумку и телефон. Что там у тебя в голове, неизвестно. Мне придется тебя провожать, кто знает, как ты себя поведешь.
«Надо позвонить твоему брату Игорю. Пусть приезжает проводить тебя».
Набираю номер брата.
- Игорь, здравствуй! Это Лиза. Сегодня 27 –ым скорым твой брат уезжает домой. Надо ему еду в дорогу купить и лекарство. Лекарство обязательно. Он без него долго не может обходиться.
- Понял, - по-солдатски строго отвечает брат. – Буду на вокзале в шесть.
Надо куда-то спрятать телефон, вдруг придется созваниваться с братом. Прячу телефон в бюстгальтер. Конечно, ты можешь обнаружить, но буду надеяться, что этого не случится.
Захожу к соседям. Ты беззаботно танцуешь. Может быть, ты уже забыл, что через час надо быть на вокзале?
- Ваня, надо выходить. А то опоздаем.
- Не опоздаем, - спокойно говоришь ты, продолжая танцевать.
Но мы действительно уже опаздываем. Если поедем на электричке, точно опоздаем. Нужна машина.
- Сейчас найдем, - говоришь ты спокойно. Дай телефон.
- Я не знаю, где телефон, говорю я. - По-моему, я научилась у тебя врать. Но сейчас я об этом не думаю.
- Санек, дай телефон, мне надо позвонить.
«Алло! Вован! До Казанского вокзала довезешь? Давай быстрее, у нас ровно час в запасе».
Вован подъехал очень быстро. Ты начинаешь грузить свои вещи в машину. Набралось шесть сумок. В основном – инструменты. Свою нубуковую куртку ты хотел оставить, но в последнюю минуту вернулся, взял куртку, завернул в нее шуруповерт и тоже погрузил в машину.
«Это все. Точка поставлена», - думаю я. - Если ты взял свою нубуковую куртку с зевсовыми плечами-крыльями, значит, ты уже не вернешься. Все кончено.
Только несколько минут назад я мечтала, чтобы ты поскорее уехал. Но сейчас жуткая тупая боль вонзилась в сердце. Ты больше не вернешься. Все…
Садимся в машину. Ты обнимаешь меня, о чем-то весело переговариваешься с Вованом.
«Ты не вернешься…», - звучит рефреном в моем сознании. «Ты не вернешься…».
У Вована в машине слышна песня «Никто как ты меня не понимает, никто как ты меня не обнимет, никто не может так как ты меня убить и спасти». Как будто песня о тебе и обо мне.
Твой брат уже на вокзале. Ждет под часами. Пока ты разгружаешь свои вещи, я спешу к брату.
- Игорь, продукты, лекарство купил?
- Купил. Лиза! Вот две тысячи, сама распорядись, как знаешь.
- Я не буду у тебя брать деньги. Дашь ему в дорогу, все-таки трое суток ехать.
Ты подходишь, увешанный сумками.
- Ну что, Берц! Доигрался! – Игорь начинает говорить с тобой строго и укоризненно. – Люди стараются для тебя, а ты чмо неблагодарное.
Я отхожу в сторону. Два брата. Поговорите по-мужски. Но через несколько минут я вижу, что ты поворачиваешься и уходишь в противоположную сторону. Ты удаляешься на глазах. Все. Ты сейчас уйдешь, и все мои мучения повторятся.
- Игорь! Игорь! – кричу я. – Останови его, пожалуйста, останови. Он ведь сейчас уйдет и все кончено.
- Никуда он не уйдет, – спокойно говорит Игорь.
- Уйдет, я тебе говорю, уйдет, пожалуйста, останови его.
Игорь быстрыми шагами идет за тобой. Вскоре нагоняет, берет тебя за руку. Ты не сопротивляешься. Игорь разворачивает тебя назад.
Объявляют посадку на скорый поезд №27 Москва-Барнаул. Вы с Игорем хватаете сумки, подходите к проводнице.
Она смотрит на твой билет, справку. Последняя вызывает у нее сомнение. Брат отправляется на поиски бригадира состава. Идут к нам вместе, что-то бурно обсуждают. Брат показывает ей свои документы, она внимательно их изучает. Подходят к нам.
- Ну все, вопрос исчерпан – говорит брат, - давай, Иван, загружайся.
- Так кто едет? На кого справка? - удивленно спрашивает проводница.
- Он едет, - отвечает брат.
- Вы похожи как две капли воды.
Пока они обмениваются короткими репликами, ты обнимаешь меня, но на этот раз как-то нелепо, по-медвежьи.
- Лапуль, ты меня будешь ждать?
- Буду.
Я жду ровно год. Этот год длится как один долгий день без света, без красок. Я впала в жуткую депрессию. У меня пропали все желания. Я ничего не хочу, ни к чему не стремлюсь. Я тупо иду на работу, тупо прихожу с работы, тупо смотрю тупые сериалы, засыпаю, встаю, иду на работу, приезжаю смотрю сериалы, засыпаю…
Летом я получаю от тебя SMS «Этот абонент просит перезвонить ему».
«Может быть собирается приехать?»
 Я набираю высветившийся номер. Трубку берет женщина.
- Вы кто? – спрашиваю.
- А вы кто? – слышу в ответ.
- Я Лиза.
- А я Света. Я живу с Берцем.
Сердце мое забилось. Готово выскочить наружу. Но я стараюсь взять себя в руки.
- Странно! А мне он говорит: жди. Я приеду.
- Не знаю, что он там говорит Вам…
Связь прервалась.
Я уезжаю на юг. Надо как-то сменить обстановку.
Меня не радуют даже солнце и море.
Я скучаю по тебе. Я забыла все плохое, я забыла все твое вранье, все твои угрозы, весь твой пьяный бред. Я только помню твои объятья, твои нежные слова, твое молчаливое присутствие в моем доме, твой спокойный характер, запах твоего тела. Я помню только это. Другого я не хочу вспоминать, я его вычеркнула из своей жизни.
Море такое завораживающее, блестит под лучами предзакатного солнца и поет свою вечную песню приливов и отливов.
Я набираю номер твоего телефона.
- Здравствуй, Ваня! Это я.
- Лапуля! Здравствуй, неужели это ты звонишь?
- Это я. Скажи, ты меня любишь?
- Да, люблю! – слышу я в ответ.
- Я тебя тоже люблю. И жду.
На том конце провода воцаряется молчание. Я чувствую, что ты плачешь.
- Что, плачешь?
- Да….
-  Я тоже плачу.
Море ласково лижет ступни моих ног, что-то шепчет и убегает к горизонту. По моим щекам текут слезы.
-  Я скучаю, - тихо говорю я в трубку. Я жду тебя.
- Я не ду-ду-думал, что ты ме-ме-меня любишь, что ж-ж-ждешь, – ты начинаешь заикаться: когда ты очень волнуешься, ты заикаешься.
- Ваня, сейчас я скажу что-то очень важное. Мне нужен ответ. Я тебя не тороплю. Можешь ответить не сейчас, через месяц. Если ты любишь эту женщину, я желаю вам счастья. Если ты любишь меня – приезжай в Москву.
Не торопись. Подумай. У тебя есть время.
Твой звонок будит меня в пять утра.
- Я решил. Я еду к тебе.
«Не ждала такого быстрого ответа. Значит, действительно, любишь».

Но ты так и не приехал…
 Через несколько дней мне пришло сообщение от Светы –  женщины, к которой ты ушел от меня: «Вани не стало. Грузовик, в котором он ехал в Барнаул, перевернулся. В кармане его куртки нашли билет до Москвы, а в телефоне неотправленная sms: «Лапуля, встречай! Скоро буду. Выезжаю 25-го июля рейсом 27-м «Барнаул-Москва», 4 вагон. Очень тебя люблю».