Наталья Богачева
Танец Волка
(роман)
Часть I
Взгляд шамана
В Измайловском парке, казалось, собрались шаманы со всего земного шара. Они развернули свои яранги, юрты, балаганы, чумы, шатры, вигвамы. Тут и там раздавались звуки бубнов. Рядом с чумами на кострах варили ритуальную похлебку.
Лиза – корреспондент телевизионной программы «Вся планета» вместе со своим оператором Сашей ходила от одного шаманского «дома» к другому, буквально, захлебываясь от впечатлений. В таймырской яранге шаман Тубяку, впав в экстаз, проколол острым копьем свое тело. На теплые шкуры, застилавшие пол, не упало ни капли крови, а шаман спокойно вытащил острие копья из раны и смачно облизал его. Саше не разрешили снимать камлание. Он потащил Лизу к другому балагану. Здесь под соломенным навесом совсем по-другому, весело и зажигательно звенели бубны.
Шаман Ойе был похож на индейского вождя. На плечи накинута росомашья шкура, голову его обхватывала бисерная повязка, украшенная белым орлиным пером. А в центре повязки будто третий глаз сверкал прозрачный камень, придавая взгляду шамана неземную лучистость.
- Where are you from? – спросила Лиза.
- Откуда, говоришь? С Камчатки я, девочка, - доброжелательно ответил Ойе, лукаво улыбнулся и добавил, как будто прочитав ее мысли, - и ребята мои с Камчатки, посмотри, чем они хуже индейцев!
И точно, рядом с балаганом стояли четыре индейца - краснокожие молодые парни с бубнами в руках. Росомашьи шкуры, украшавшие их плечи, придавали им мужественный и гордый вид. Все они были артистами фольклорного ансамбля ительменов «Эльвель».
Пока Лиза беседовала с шаманом, Саша успел пробежаться по парку и сделать несколько видеозарисовок.
- А вы, ребята, самые колоритные здесь, - заметил он, вернувшись.
Два других дня Лиза и Саша с утра до вечера проводили в стане камчатского шамана. Саша снимал сюжет за сюжетом, Лиза с удовольствием училась танцевать зажигательные ительменские танцы.
Лиза и шаман Ойе быстро подружились. Вскоре он уехал на Камчатку, Она вдогонку отправила ему кассету с репортажем. Он в ответ прислал ей на память медвежий клык и просил беречь его. Чаще писала и звонила Лиза: ей было приятно осознавать, что у нее есть такой экзотичный друг.
На этот раз шаман позвонил сам. «Номер засекречен» - высветилось на дисплее Лизиного телефона.
- Слушаю, - на всякий случай строго сказала Лиза, - мало ли кто звонит!
- Здорово, Лизок! – раздался знакомый голос шамана Ойе. Скоро увидимся. Мы едем на гастроли во Францию, в Москве проездом будем. Рейс 156 из Петропавловска-Камчатского, аэропорт Домодедово. Не забудь встретить!
Ну, как такое забыть! Сам шаман приезжает!
Лиза стала вспоминать, как в тот день десять лет назад руководитель программы «Вся планета» Петр Орлов вызвал ее к себе.
- Князева, нам нужен репортаж с первого Международного фольклорного фестиваля. Я хочу поручить это тебе.
- Почему именно мне?
- В Москву съехались шаманы со всего света. По-моему, это тебе будет интересно.
- Это? Очень.
- Тогда – вперед, в Измайловский парк, там уже все в разгаре.
Конечно же, сейчас, услышав знакомый голос друга с далекой Камчатки, Лиза, не задумываясь, помчалась его встречать.
А аэропорту таксисты выстроились в два ряда. Лиза с трудом протиснулась сквозь эти сомкнутые ряды.
- Девушка, такси нужно? - услышала она голос с кавказским акцентом.
- Нет, спасибо.
- Вы встречаете? - не унимались навязчивые водители.
- Да.
- Берите такси, совсем недорого…
Для таксистов встреча каждого самолета была привычной работой. Они знали номера всех рейсов, время прибытия, характеры клиентов. Они любили пассажиров из Сибири и с Дальнего Востока. На этих «лохах», еще не успевших познать все прелести большого города, можно было хорошо заработать. Таксисты ловили их, как ловят сачками майских жуков - без труда и потери времени. Те, оглушенные столичным шумом, без сомнений, торга и оговорок мгновенно соглашались, доверяя таксистам свои судьбы и наличные деньги. Пассажиры радовались, что не нужно тащить вещи в камеру хранения, искать маршрутное такси или автобус, что после девятичасового перелета без проблем будут доставлены, куда им надо. Они не жалели рублей.
Лиза, не обращая внимания на недовольные взгляды, с помощью локтей протискивалась сквозь плотную шеренгу таксистов.
Она была первой среди встречавших. Наконец-то! Она сразу увидела Ойе по перу в его бисерной повязке на лбу. Из цивильной одежды шаман предпочитал джинсы самой последней модели. Перо, вплетенное в головную повязку, во время гастрольных поездок традиционно украшало его голову.
В руках шамана был черный потрепанный дипломат. Еще тогда, в их первую встречу, Ойе рассказал, что купил его в семидесятые годы, когда ансамбль, где он числился артистом, гастролировал за границей. С тех пор дипломат путешествовал вместе с Ойе. Красная бархатная внутренность его всегда была усеяна ракушками, камешками, дудочками из камчатского тростника, фигурками из кости оленя, медвежьими клыками.
За шаманом шли русские индейцы - ительмены. Один парень держал за спиной мешок, набитый шкурами, другой - длинные остроконечные копья, третий нес бубны.
- Ойе!!! - радостно воскликнула Лиза.
- Лиза, - сдержанно ответил шаман. Он был счастлив, но на лице - ни тени эмоций.
Артисты поселились в гостинице «Россия».
Вечером Лиза пришла сюда вместе со своим оператором Сашей. На такие экзотические мероприятия они всегда ходили вместе. Саша на телевидении слыл чудаком. Вечно отправлялся на край Земли со своими друзьями-путешественниками. Его рассказы иногда казались Лизе фантазией или бредом. Она посмеивалась над ним.
- Скажи, ты нормальный или ненормальный? Разве можно молодому красивому парню улетать из Москвы в такую тьму-таракань. Там, в этой Индонезии малярийные комары и каннибалы обитают, - полушутя возмущалась Лиза.
На самом деле, она гордилась тем, что у нее есть такой друг. С ним было весело и интересно в любой компании. На ее шутливые возмущения Саша тоже всегда отвечал шуткой.
- Эти таинственные места на планете Земля не контролирует ни одно правительство мира, вот где полная свобода для души и тела! У меня родятся дети на трех континентах. Увидишь, Лизок!
Сашины дороги почти всегда вели в Южное полушарие, а Лизу всю жизнь тянуло на Север. Когда муж после института получил распределение работать на Севере, и на шесть лет увез Лизу из столицы, она даже не подумала возразить, и потом никогда об этом не жалела. Там, на Севере как-то невидимо появилась трещина в их супружеских отношениях. Она не смогла простить его измену, купила билет, забрала с собой детей и улетела в Москву. Муж так и остался жить на Севере. Вскоре они развелись официально.
Но Север заворожил ее и продолжал притягивать…
Это манящее дыхание Большой Медведицы почувствовала Лиза в гостиничном номере, где остановились камчадалы-ительмены. Пахло дымом костра, шкурами и балыком. На столе стояла трехлитровая банка красной икры, лежал нарезанный толстыми ломтями балык из красной рыбы - чавычи. Натюрморт дополняло баночное баварское пиво.
- Это вашему столу от нашего, - сказал Саша, вынув из кармана лимоны и шоколад. Он еще с прошлого раза знал, что камчадалы любят чаи гонять, но не знал, что любимым дополнением к чаю был не сладкий шоколад, а соленый балык.
- Ну что, ипхэ-подруга, во Францию поедешь с нами? - Ойе хитро подмигнул Лизе. - Ладно, не обижайся, научишься танцевать по-ительменски, тогда возьмем тебя с собой.
Он взял в руку бубен и смачно ударил по кожаной поверхности заячьей лапкой. Голос тундры эхом раскатился по гостиничному номеру. Молодой черноволосый парень подошел к Ойе и ударил в свой бубен, его друг проделал то же самое. Вибрирующие звуки северного инструмента летели из всех углов, становясь по пути громче и ритмичнее. Они сливались в мощный рев, будто за окнами гостиницы бушевало Охотское море, с берегов которого приехали эти ребята.
Двое других ительменов, раскинув руки в стороны, начали медленно танцевать, плавно играя своим телом в такт бубну.
Лиза и Саша заворожено смотрели на танцоров. Вдруг кто-то взял ее за руку и потянул в центр круга. Она почувствовала рядом мужское дыхание и неожиданно ее взгляд встретился со взглядом темно-карих глаз. Они были так близко, что Лиза начала моргать, как будто глаза ее обожгло жаром огня. Молодой парень с длинными, отливающими синевой волосами, перехваченными бисерной головной повязкой, танцевал в нескольких сантиметрах от нее, широко раскинув руки в стороны и слегка согнув ноги в коленях. Она слышала удары его сердца.
- Ты что делаешь? - выпалила она.
- Разговариваю с тобой, рассказываю о себе, хочу узнать о тебе, вот, я уже знаю цвет твоих глаз, запах твоего тела, - ответил парень.
- А еще что?
- Ты, наверно, не помнишь, мы ведь с тобой знакомы уже много лет. Я тоже тогда приезжал в Москву вместе с шаманом. Измайловский парк помнишь, наш балаган? Ты только Ойе запомнила, а я с тобой танцевал танец «У моря».
- Мы с тобой танцевали?
- Да. Но я совсем молоденький был, ты меня, конечно, не запомнила. А я часто вспоминал твои волосы. У меня фотография есть, я танцую на сцене, а ты с детьми на руках стоишь рядом. Неужели не помнишь? Когда кончился концерт, ты запрыгнула на сцену вместе с другими зрителями. Вот тогда мы с тобой и танцевали.
Лиза застыла в молчании. Ну и встреча! Из пятнадцатилетнего мальчишки Яунгот превратился в красивого стройного мужчину, очень похожего на североамериканского индейца.
Неожиданно смолкли бубны. Лиза и Яунгот очнулись. Они стояли в центре круга, все смотрели на них.
- Ну, поцелуй ее, Яунгот, - пошутил кто-то из ребят и толкнул парня прямо на Лизу.
Он, сам того не ожидая, коснулся лизиных губ и почувствовал знакомый запах, похожий на запах кедровой хвои в камчатском лесу.
В голове Яунгота молнией пронесся эпизод из его жизни.
Километрах в пятнадцати от дома он построил себе землянку, как делали это его предки - ительмены: выкопал глубокую яму, обложил ее изнутри бревнами, сверху покрыл дерном. Туда он уходил, когда хотелось побыть в одиночестве, подумать, помечтать. Там, далеко от людей, близко к космосу, хорошо мечталось. Иной раз он неистово бил в бубен, созывая невидимых духов. Тогда из глубины его души вырывались, то, соперничая друг с другом, то, хохоча, то плача, то, захлебываясь в рыданиях, несколько голосов.
На рассвете он пошел собрать сушняк, чтобы развести огонь. Шел тихо, погруженный в свои мысли. Впереди сквозь туман маячил огромный серый валун. Яунгот еще удивился: откуда тут такой большой камень. Парень уже был метрах в пяти от валуна, как тот вдруг ожил и встал в полный рост.
Яунгот остолбенел от неожиданности: перед ним стоял огромный медведь и испуганно смотрел на него. Парень хотел, было, бежать, да онемели руки и ноги, все тело отяжелело. Даже сдвинуться с места на сантиметр не мог. Это его и спасло. Он начал говорить с хозяином тундры шепотом, затем тихим голосом. Он заговорил на своем ительменском языке, хотя давно уже говорил только по-русски. Вспомнились все слова, которым когда-то его учили старики.
- Ну что ты стоишь, смотришь, иди своей дорогой, ипхэ, а я своей пойду.
Косолапый послушал-послушал, повернулся и ринулся наутек, сначала медленно, потом, убыстряя шаг, а вскоре и вовсе побежал.
Когда медведь скрылся из виду, у Яунгота скорее от неожиданности, чем от страха подкосились ноги. Он сел на мягкую мшистую землю и только тогда заметил, как бьется его сердце….
После этой встречи он целый год заикался.
Сейчас у него так же подкосились ноги, бешено забилось сердце, и отяжелел язык. Он присел на пол у ног Лизы. На лбу его выступила испарина.
Но и Лиза, не замечая, что делает, опустилась на колени рядом с ним и первой прервала тишину.
- Ты действительно помнишь меня?
- Да, я помню запах и цвет твоих волос. Я дома рассказывал о тебе своему другу Лепхэ. У нас русских женщин называют «милгин’эв» – огненная женщина - за рыжее лицо и волосы. Ты, наверно, настоящая русская.
О них уже все забыли. Ойе снова забил в бубен, и магический танец продолжил свою жизнь в стенах московской гостиницы. В номер вошли дежурные администраторши. Им даже на ум не пришло отругать гостей за шум, пригрозить полицией, как это обычно бывало с разбушевавшимися постояльцами. Они заворожено наблюдали за танцем ительменов.
Сам не заметив, как это случилось, Яунгот взял Лизу за руку и вывел из номера. Она не сопротивлялась.
…Время остановилось для них. Было жарко от чувств, которые она не испытывала уже давно, а он – никогда.
Уже рассветало. Огромные окна не были занавешены. На них смотрели окна другого номера. Там поселился друг Яунгота - композитор Плахэн с женой Итой.
Плахэн проснулся в это утро рано. Подошел к окну посмотреть на восходящее московское солнце. Первые лучи осветили комнату Яунгота.
Плахэн застыл. Мускулистый черноволосый Яунгот держал в объятьях Лизу. По ее плечам были разбросаны огненно-рыжие волосы. В его смуглых руках ее тело белело мрамором, и вся она казалась похожей на Венеру.
Плахэн попятился назад, пока не споткнулся о кровать, где мирно посапывала его жена Ита. Он набросился на Иту с такой страстью, что она много лет потом вспоминала это утро в Москве.
…Солнце уже давно поднялось над горизонтом. Лизе было уютно в крепких нежных объятьях Яунгота. Во сне он дышал тихо, почти не слышно. Тело его было бархатным и пахло грудным молоком.
…Под утро на увидела сон: как будто летает в небе… Она и раньше видела такие сны. Поднимала руки как крылья, взмахивала ими, отрывалась от земли и летела, плавно паря над городом, обходя стороной дым, выбрасываемый трубами заводов. Она взлетала выше крыш, деревьев. Люди становились похожими на муравьев, а затем и вовсе растворялись. Дома превращались в картонные коробки с вырезанными глазницами окон. Будь то лето или осень, ей всегда казалось, что летает она зимой. Земля была белым бела от снега, расстеленного по ней тонким мягким ковром, а покрытые инеем деревья, казалось, были укутаны кружевами, сплетенными вологодскими мастерицами.
На этот раз ей захотелось оторваться от земли и улететь в заоблачную высь, посмотреть, что там.
Она летела, наслаждаясь безбрежной свободой. Она была свободна от родственников, детей, от себя самой, вечно спешащей, бегущей, ищущей чего-то.
Летела как птица, паря среди облаков и удаляясь все дальше от земли. Но что это? Ее душу пронзил безумный страх. Она начала ощущать тяжесть своего тела. Вокруг были тучные белые облака, они клубились, давили не нее. Она начала метаться среди этого ватного пространства. Влево, вправо, вверх, вниз. Земли не было, казалось, кто-то незримый наблюдает за ней и вот-вот заберет к себе, прошепчет ей что-то утешительное. Очень хотелось знать, что там, за грядой этих тяжелых облаков, но страх неизвестности был сильнее ее желания познать эту неизвестность.
«Что делать? Я заблудилась. Где земля? Куда лететь?», - проносилось в ее голове. Облака летели мимо. Совсем отчаявшись, она решила отдать себя воле стихии, сложила руки на груди, как зародыш в чреве матери, согнула ноги и, закрыв глаза, замерла. Через несколько секунд она почувствовала, что медленно опускается вниз, как будто ее притягивает огромный магнит.
Она не успела вырваться из области земного притяжения… Облака блуждали по небу вокруг нее, но уже не было страшно. Она кожей чувствовала, что скоро земля окажется под ее ногами, поэтому спокойно, тихо падала вниз.
В одно мгновение полет прервался и... Лиза проснулась. Было такое ощущение, что она с грохотом обо что-то ударилась, но боли физической не ощущала. Болело внутри, в душе и так бешено билось сердце, словно хотело вырваться наружу...
Лиза открыла глаза. Яунгот внимательно смотрел на нее.
Неожиданно он спросил.
-Ты родишь мне сына?
Лиза молчала, удивленно глядя на него.
- Не родишь, по глазам вижу, - с грустью промолвил он и отвернулся к стене гостиничного номера.
Его мысли улетели на родину, в далекое село Утхолок на Камчатке, в маленький домик с печкой, крышей, покрытой старым толем, с маленькими окошками, сквозь которые едва проходил солнечный свет. Здесь, в этом домике его ждут жена Эльгай и пятеро детей. Последние десять лет жизни вихрем пронеслись в его сознании. Он встретил Эльгай в свои пятнадцать лет, когда вернулся из Москвы с того самого международного фестиваля…
Первая женщина
В клубе проходил танцевальный вечер. Она так красиво танцевала, что он почти не отрывал от нее глаз. А когда объявили последний танец, набрался смелости, подошел и предложил: «Пойдем, потанцуем».
Она пошла. В этот вечер он проводил ее до дома.
- Заходи в дом, чаю попей, - гостеприимно предложила она.
В комнате было холодно, печка остыла. На полу валялись клочья мелко изрезанной бумаги. Две девочки лет трех и пяти что-то вырезали ножницами.
Эльгай хотела налить в чайник воды, но ведра были пустыми. Яунгон молча оделся, взял ведра, вышел на улицу. Вернувшись, затопил печь, поставил на нее чайник.
Эльгай начала укладывать детей спать. Девчушки почти с головой укрылись ватным одеялом, лишь две пары карих глаз смотрели удивленно на нового гостя в их доме.
- Ты когда приехал? - спросила Эльгай.
- Сегодня.
Она знала Яунгота еще мальчишкой, когда его отправили учиться после четвертого класса далеко от дома в областной центр.
- Аттестат-то привез? - слегка посмеиваясь, спросила она.
- И не только. У меня есть профессия – штукатур, маляр, плиточник. А я, честно сказать, всегда мечтал танцевать. Наш шаман, наверно это понял. Представляешь, взял в Москву на гастроли без всяких репетиций.
- Понятно, строителем ты быть не захотел, но это же посерьезней танцев.
- Знаешь, почему не стал. Был один случай. Нас повезли на практику. Я вместе со строителями поднимал раствор на девятый этаж первой многоэтажки в Петропавловске-Камчатском. Оттуда хорошо видны все вулканы. Стою, любуюсь, как из вершины Авачи дымок идет, задумался, сказку одну вспомнил про богиню Айкимену.
- А что за сказка? Первый раз слышу.
- Про сказку потом, сначала про стройку. Я представил себя героем. Руки развел в стороны и полетел. Хорошо, не разбился: курткой зацепился за какой-то крюк на одном из балконов. Мужики сказали: пусть едет домой, там, в деревне ему неоткуда летать будет, - Яунгот засмеялся.
- Так ты стал танцором, теперь в танцах летаешь, - поддержала его веселое настроение Эльгай. - Сказку-то расскажешь.
- Эту сказку я услышал от нашей писательницы Нели Суздаловой. Мы с ней однажды на сопку поднялись, она говорит: «Недавно мы пришли сюда всей семьей, разожгли костер, вскипятили чайник и начали петь ительменские песни. Когда я ударила в бубен, внучка шепчет: "Смотри, бабушка, на бубне златорогий олень и человек в меховой кухлянке». Меня это не удивило – я знала: эти два существа живут в моем шаманском бубне. Когда начала петь родовые песни, на небе вдруг появилась звездная богиня Айкимена. Ее именем я назвала эту сопку. Здесь у меня и родилась эта сказка".
- Вот ты своим детям на ночь сказки рассказываешь? – неожиданно прервался Яунгот.
Девчушки оживились, услышав про сказку. В садике пожилая воспитательница Львовна всегда в тихий час баловала детей сказками.
Эльгай промолчала. Ей некогда было рассказывать сказки. Работала санитаркой в больнице, приходила с дежурства, бралась за домашние дела: дрова нарубить, печь растопить, воды принести, обед сварить, пока свет дают: в Утхолоке свет зажигался только по несколько часов в день.
- Ладно, слушайте, - прервал ее молчание Яунгот.
«Айкимена»
(сказка Нели Суздаловой, рассказанная Яунготом)
«…Давно это было. Раньше на том месте сопок вообще не было, - начал Яунгот. - Сплошная равнина. По берегу реки, бегущей к морю, раскинулось большое селение ительменов. Жил здесь очень красивый парень Ининген.
Творец нашей камчатской земли Великий Ворон Кутх прилетал сюда в те древние времена, общался с людьми. Научил их рыбачить, охотиться, одежду шить из шкур птиц, морского зверя, украшения делать из ракушек, нитки вязать из крапивы, плести из них корзины - лепхэ. Многому научил людей Кутх.
Ининген был ясновидящим. В то время многие люди имели такой дар. Они часто обращались к своему богу - Кутху.
Однажды, когда Ворон снова прилетел на Землю, Ининген увидел в его глазах звезды. Среди сотен блестящих искорок он выделил одну необыкновенную звездочку. Он увидел то место на небе, где живет Кутх, и эту девушку по имени Айкимена – дочь Ворона и Звезды. Очень красивой была Айкимена – с голубыми немного раскосыми глазами и длинной косой цвета вороньего крыла, как у всех ительменок. Ининген влюбился в нее без памяти и начал петь девушке хвалебную песню: мелодия сама собой родилась в его душе. Айкимена стала просить разрешения у звездной матери, у отца – Ворона Кутха, у родственников, чтобы позволили ей спуститься на землю. Но родные не соглашались. Несмотря на запреты, она спустилась на землю и вышла замуж за Инингена.
Они были очень счастливы в своей любви.
Мать Инингена сшила сыну красивое платье, украсила ворот и рукава тонким нежным мехом белого горностая: ведь он любил богиню-звезду, и должен был быть достойным ее божественной любви.
Но Ининген, как и все люди, был смертен. Он состарился и, прожив свой век, тихо умер. Она же – бессмертная богиня – осталась такой же молодой.
Когда Инингена похоронили, от горя Айкимена сравнялась с землей. Но душа ее живет и сейчас. Время от времени спускается богиня на землю, ходит в национальной одежде, говорит на древнеительменском языке.
А Ининген из века в век рождается человеком на камчатской земле – то мужчиной, то женщиной. Он совсем забыл Айкимену. А она все ждет, что он вспомнит ее, и они, наконец, соединятся. Вот и кружит богиня над сопками, наряды меняет, да такие красивые платья на ней. Чаще всего она на эту сопку садится, ведь под ней захоронен был когда-то ее любимый. Сидит Айкимена на сопке, смотрит на цветущую долину внизу, зовет Инингена».
- Вот и сказке конец, а кто слушал, молодец, - закончил свой рассказ Яунгот.
Дети уже давно спали, а Эльгай сидела в задумчивости и смотрела на парня.
- Красивая сказка. Я думаю, она его найдет, и он о ней вспомнит, - сказала Эльгай.
- А ты что о себе расскажешь? - неожиданно спросил Яунгот.
- Что рассказывать. Сам видишь, - ответила Эльгай и посмотрела на дочек, посапывающих во сне.
- Где их отец?
- Отцы. Один строителем работал. Приехал с материка, а потом взял и уехал, у него семья там была. Второй здесь живет, пьет. Какой от него толк! Больше мне нечего рассказать.
- Что это за травы у тебя висят по стенам? Лечишь людей?
- Бывает. Это мне от бабушки передалось.
Ему вдруг очень захотелось ее поцеловать. Он приблизился к ее лицу и поцеловал...
В душе юноши забушевали неведомые ему чувства. Он еще не знал, как их укротить. Но она - эта первая женщина в его жизни, хорошо знала.
Весенние соки, давившие его плоть, вырвались наружу мощным потоком страсти. Он заснул совсем обессиленный, и до самого утра крепкий беспробудный сон не отпускал его.
Сладкая истома разрывала сердце Яунгота, когда он думал про Эльгай. Он стал приходить каждый день, помогал ей вести хозяйство.
По вечерам все вместе пили душистый чай, а когда девочки засыпали, он оставался наедине с ней.
Наследница древнего рода
Бабка-шаманка учила Эльгай, что женщина не должна любить без оглядки и открываться мужчине полностью: «Люби саму любовь, а не мужчину». Бабке можно было верить: скольких мужиков она околдовала! Многие в селении сходили с ума от ее чар. Были среди них и холостые, и замужние. Бабка легко расставалась с одним и привораживала другого. Этому она научила свою внучку.
Быстро заворожила Яунгота Эльгай. Только для нее он старался быть лучше. И хотя ее смущало, что она старше парня на целых десять лет, терять его она не хотела.
Прошел год. Однажды он прямо с порога сказал: «Эльгай, давай жить вместе. Скажешь «нет», уйду и не вернусь».
Она промолчала. Он понял, что это согласие.
В этот вечер девочки в первый раз назвали его папой.
Наутро Яунготу принесли повестку в военкомат.
Он служил далеко от дома, в Приморье. Эльгай писала ему письма, обещала ждать. Вскоре у нее появился поклонник. Она не чувствовала себя обязанной хранить верность: с Яунготом она не была расписана, да и любви особой к этому мальчишке не испытывала. Так, привыкла к его молчаливому участию в ее судьбе.
В деревне все на виду. Вскоре про новый роман Эльгай узнала мать Яунгота. Пришла выяснять отношения. «Ты долго будешь морочить голову сыну? Что люди скажут? Ему немного осталось служить!».
Эльгай молчала и все равно делала по-своему.
Два года пролетели как миг.
Яунгот вернулся в Утхолок. Сразу пошел к ней: двадцать четыре месяца он мечтал прикоснуться к ее жаркому телу.
Открыл дверь без стука. Эльгай чуть не выронила из рук кастрюлю с горячей ухой. Он стал другим. Несмотря на короткую армейскую стрижку, выглядел возмужавшим и привлекательным.
- Заходи, что встал на пороге.
- Эльгай, родная, как я по тебе скучал!
- Я тоже очень сильно скучала, - слукавила она. – Давай, чай горячий с морошкой пей. Мы сегодня с детьми ходили в тундру, три ведра набрали, еле донесли.
Яунгот остался. В эту ночь было как тогда, в первый раз. Душу обжигал поток чувств, нахлынувших после долгой разлуки с любимой.
Очень скоро он узнал про ее роман с соседом. Он не смог простить, ушел к матери и старался даже не думать о ней.
Однажды, собирая чаячьи яйца на прибрежных скалах, убегающих далеко в море, он сорвался с высокой отвесной скалы. Что-то хрустнуло в позвоночнике. Тело пронзило током. Яунгот не помнил, кто его поднял, кто отвез в село. Очнулся в больнице. Первое, что увидел: грустные глаза Эльгай. Она ухаживала за ним день и ночь. Почти поселилась в больнице, девчонок своих забросила, поесть иной раз забывала.
После больницы она забрала его к себе и полгода возвращала с того света: отпаивала настоями из целебных трав, ходила пешком за десять километров к оленеводам, чтобы взять свежего оленьего молока и свежей оленьей крови. Ей помогал шаман Ойе. Он приходил всегда неожиданно, бросал кухлянку у порога, брал в руки бубен и наклонялся над Яунготом, вызывая светлых духов помочь парню. Так когда-то бабка Эльгай - шаманка лечила односельчан. Потихоньку к Яунготу возвращалась жизнь.
Лечили его и современными средствами, вводя в кровь обезболивающее. После больницы парень мучился бессонницей. Он не мог засыпать без снотворного, иногда среди ночи вставал и говорил: «Что-то мне душно. Пойду, подышу свежим воздухом».
Эльгай не знала, что он шел в больницу, где работала его родная тетка.
- Теть Надь, сделай укол, не могу заснуть, все болит.
Тетка никогда не отказывала любимому племяннику. Так продолжалось несколько месяцев, пока однажды в больнице неожиданно не закончились обезболивающие лекарства.
Он метался. Все тело ломило. «Что делать? Что делать? – мысли сдавливали голову. «Вовка, армейский друг! Он точно поможет».
Яунгот позвонил в город. Вовка помог. В Петропавловске наркотики найти было легко. Яунготу привезли посылку от армейского друга, а в ней - ампулы с калапсолом и шприцы. Он прятал все это в деревянном балке среди инструментов. Незаметно уходил, кололся и возвращался, как ни в чем не бывало. Все обнаружилось само собой, когда однажды закончился его тайный запас. Парня ломало, бросало в жар, в пот, он бредил.
- Что с тобой, Яунгот, - Эльгай не понимала, в чем дело.
- Прости, Эльгай, но я уже несколько месяцев на игле.
- На игле?- переспросила она и посмотрела на него удивленно.
- Ты что, не знаешь, что это? – наивно ответил вопросом на вопрос Яунгот.
Санитарка, конечно, знала, что значит «на игле». Она внешне спокойно отреагировала на его признание, а вечером привязала Яунгота к постели и вновь потихоньку спасала его от второй смерти.
Они были счастливы. Ему нравилось, что у него большая семья и он – ее глава - отец. Мыслям о том, что дети не его кровные, он просто не давал хода.
Прошло полгода.
Он прибежал домой пообедать. Эльгай налила мужу борщ, а сама суетилась у печки. В дверь постучали.
- Войдите.
Это была почтальонша Степанида.
- Телеграмма из города, - сказала она грустным голосом.
Эльгай сразу все поняла. Несколько месяцев в городе тяжело болела родная сестра. «Отмучилась», - хладнокровно решил рассудок, а сердце вдруг защемило, заклокотало. Эльгай забрала к себе троих детей-сирот. Так Яунгот в одно мгновение стал многодетным отцом.
Дети называли его папой. Ему это льстило. Отец Яунгота умер, когда парню исполнилось восемь лет. Он работал киномехаником. За это его в селении уважали. В выходные отец часто брал Яунгота на охоту и рыбалку, учил его всем премудростям местной мужской жизни.
В тот день отец в лес не пошел. В село забросили с вертолета бочки с техническим спиртом. Мужики решили попробовать. Все выжили, кроме отца…
Мать осталась одна с четырьмя детьми. Она каждое утро спешила на работу, а он оставался со стариками. Они-то его и воспитали, передав молодому парню свой опыт и мудрость.
Теперь, живя с Эльгай, Яунгот вставал по-стариковски рано - в четыре утра, ложился иной раз тоже под утро.
Как-то далеко за полночь в дверь постучали. Яунгот пошел открывать. На пороге стоял шаман Ойе.
- Знаешь, Яунгот, я видел сон. Ты на мое место придешь, когда меня не станет. Я должен тебя многому научить. Но сначала приходи на репетицию ансамбля. Я тебе кое-что покажу.
На следующий день Яунгот собрался в клуб. Эльгай удивленно посмотрела на него.
- Ты что, танцевать собрался, - язвительно спросила она, - ну, съездил раз на гастроли, и хватит баловства.
Она знала, что в клубе каждый вечер собираются молодые стройненькие девчонки, и пыталась делать вид, что не ревнует.
Да, Яунгота очень тянуло туда, но девчонок он и не замечал. Он любил только свою Эльгай и ни на кого кроме нее не обращал внимания. Зато на него многие девушки часто бросали кокетливые взгляды. Однажды молодая танцовщица так распалилась от зажигательных танцев, что он даже не заметил, как она схватила его за руку, отвела за кулисы, задрала расшитый бисером фартук своего концертного костюма, показала кружевные трусики и жеманно прошептала на ухо.
- Пойдем со мной.
- Прости, не могу, - смущенно сказал он, - меня жена ждет.
Ревность разъедала душу Эльгай, и однажды она не сдержалась, резко спросила.
- Что для тебя дороже, семья или танцы?
Он ничего не ответил. На репетицию не пошел, остался дома. На душе было сумрачно, делать ничего не хотелось.
Стал днем и ночью пропадать на работе. Вставал, когда еще на небе светила луна, бежал на ферму к матери.
- Мам, может, чем помочь?
- Да вон, комбикорм коровам разбросай, да водички налей, - строго говорила мать, а потом ласково добавляла: «Сынок, ты хоть молочка возьми», - и совала ему в руки трехлитровый бидон и кружку с парным молоком.
- Спасибо, мам, - бурчал он, выпивая залпом молоко, еще хранившее тепло коровы Зорьки.
Потом он бежал в баню, надо было растопить печь: в 9 утра приходили мыться дети из интерната. Их свозили сюда учиться из окрестных деревень, где давно были закрыты школы. Веселые, симпатичные, озорные. Он смотрел на них, завидуя их родителям. Он мечтал, что когда-нибудь Эльгай родит ему сына, и он будет учить своего мальчика всему тому, чему научился у стариков, а главное - ительменским танцам.
Однажды он спросил среди ночи: «Ты родишь мне сына?»
Она промолчала. Родила бы, но и так в доме пятеро, да и он иногда как ребенок. Она решила, что молчание будет самым понятным и самым честным ответом для Яунгота.
Неизвестная планета
… Москвичка Лиза совсем не была похожа на Эльгай. Неизвестная, обжигающая огненная планета.
…Они взлетали в поднебесье, опускались на Землю, и вновь взлетали. Он засыпал, она будила его своим поцелуем, и они вновь улетали за облака как птицы.
Она стала второй женщиной в его жизни.
Когда обессиленный Яунгот вновь крепко заснул, Лиза тихо оделась и вышла из номера. За соседней дверью послышался знакомый голос шамана Ойе. Она постучала в дверь.
- Заходи, Лизонька, гостем будешь. Я завтракать собираюсь. Со мной пойдешь в ресторан?
- Почему бы нет, – ответила Лиза.
У лифта собралась кучка детей. Увидев Ойе, они удивленно зашептали: «Смотрите, смотрите, индейский вождь идет».
Он был похож на вождя. Прямой нос, похожий на древнегреческий, волевой подбородок, мудрый взгляд. На голове - несменная плетеная из бисера головная повязка - лилит, украшенная пером и белоснежным хвостом горностая. В центре «головнушки» над бровями шамана сверкал кусочек горного хрусталя.
… В ресторане Лиза и Ойе были первыми.
- Шампанское, лучшую закуску и чашку кофе для девочки - внушительно вымолвил Ойе. У шамана была привычка называть всех женщин девочками. Даже к стареньким бабушкам он иногда обращался не иначе как «девчонки».
- На Севере не пьют кофе. Только чай. Мои предки за плитку чая отдавали шкуру медведя.
- Ого! – удивленно воскликнула Лиза.
Официант принес заказ.
Лиза залпом выпила кофе, чтобы быстрее побороть сон.
Ойе разлил шампанское в фужеры.
- Ты видела, Лиза, детишки меня за индейца приняли. Между прочим, они не ошиблись. Давно-давно, тысячи лет назад наши предки перешли Берингов пролив по леднику и поселились на Аляске. Так вот, американские индейцы племени Тлинкиты - наши дальние родственники.
- Вот это новость! Значит, я разговариваю с настоящим индейцем. Знаешь, Ойе я тебе обещаю, что классный фильм сниму, всему миру о вас расскажу. Американцы снимают вестерны, а у нас будет «истерн» - новый жанр – «дикий Восток».
- Умерь свой пыл, девочка! Мир и так о нас знает. Нас изучают то немцы, то японцы, то американцы. Книги пишут, фильмы снимают. Это в России о нас умалчивают.
Лиза неожиданно прервала шамана.
- Когда-то ты сильно любил. Потом то ли разочаровался в женщинах, то ли еще что. До сих пор стараешься держаться о них подальше.
- Откуда ты знаешь? - спросил удивленный Ойе.
- Чувствую.
- Если честно, то да. Я любил один раз в жизни. В молодости. Ее звали Тьян. Мы с ней танцевали в первом спектакле-балете «Эльвель». Ты же знаешь, Лиза, наши танцы. Я часто вспоминаю, как старики учили нас: «Вы влюблены, танцуете близко-близко друг к другу, между вами всего несколько миллиметров, но не дай бог, коснетесь друг друга». Так мы и танцевали с ней, изнемогали от страсти, но ни разу я даже не прикоснулся к ней. Когда танец закончился, я себя еле сдерживал, чтобы не обнять ее. Волосы у нее блестящие, как леска, до пят. Мы считаем, в волосах вся сила человеческая прячется. Раньше и в любви так признавались без слов – косы друг другу заплетали, волосы расчесывали. А какие прически в древности наши женщины носили! Много-много косичек плели, и чем пышнее была голова, тем красивее считалась женщина, тем больше у нее силы! В России княжны в восемнадцатом веке такие парики делали, а наши из своих волос эти прически мастерили.
- Получается, твоя Тьян - ительменская княжна?
- Пойдем, девочка, на улицу, я тебе расскажу свою историю. Не хочется здесь в ресторане…
Ойе расплатился с официантом, взял Лизу под руку, и они пошли через Красную площадь в Александровский сад. Прохожие удивленно смотрели на странную парочку: смуглолицего индейского вождя, державшего за руку русскую рыжеволосую женщину. Они шли мимо фонтанов, в которых купались голуби, мимо цветущих кустов сирени. Шаман рассказывал историю своей любви.
- Она приехала работать в наш ансамбль из другого села. Глаза огромные, улыбка ослепительная, волосы отдавали колдовским блеском. Я сразу влюбился в нее.
- А она?
- Она говорила, что тоже с первого взгляда влюбилась.
- Почему же вы не поженились?
- В том то и весь вопрос. Мы все были возбуждены успехом нашего балета. Я не знаю сам, с чего вдруг, подошел к ней и сделал предложение. Она согласилась. Поехали ко мне домой. Мама начала ее расспрашивать о родне... Оказалось, что ее бабка тоже родом из Утхолока, что вышла замуж за русского, говорили, потомка казаков, а потом уехала оттуда. Связи потерялись. В общем, выяснилось, что Тьян – двоюродная племянница моей матери, то есть моя троюродная сестра.
Слезы застыли в глазах шамана.
- С тех пор я не смог никого полюбить. Единственная любимая женщина, - сказал он, - это мама. Она, сейчас самая старшая в нашем селе. Ей восемьдесят пять лет.
- Ительмены, оказывается, долгожители? – удивленно спросила Лиза.
- Были раньше, сейчас редко доживают до шестидесяти лет. Последние годы многие старики ушли к Верхним Людям.
- Твоя мама, получается, исключение.
- Она во всем исключение. Знаешь, какая модница! Конечно, ей внучка помогает, но она так легко воспринимает все новое, - с гордостью сказал шаман и трогательно добавил, - а как смешно она меня будит: «Сыночка, вставай, уже рано. А я отвечаю: «Ну, мама...», а ведь мне уже пятьдесят пять».
Шаман наклонил ветку сирени, понюхал.
- Вот бы маме такой букетик отправить.
Он присел на скамейку и задумался.
Лиза молча присела рядом.
Когда-то он уехал из Утхолока. Учился в музыкальном училище, в институте, потом много лет танцевал в ансамбле «Мэнго». Разъезжал по разным странам. Тогда мало кто за границу ездил, их ансамбль пользовался особой привилегией благодаря своей экзотичности.
Сердце его всегда грустило по родному Утхолоку. Вернулся. В тот год все и произошло. Односельчанка Татьяна Гуторова сочинила легенду о девушке «Эльвель» и начала ставить по ней спектакль-балет.
- Хочешь, Лиза, я расскажу тебе эту легенду? - прервал свое молчание Ойе.
- С удовольствием послушаю.
«Эльвель»
(легенда Татьяны Гуторовой, рассказанная шаманом Ойе)
«В небольшом ительменском селении жили молодой охотник Ухт и красавица Лаччах. Они полюбили друг друга и вскоре поженились. Все радовались за молодых кроме старого злого шамана Кана, мечтавшего о любви Лаччах. Когда родилась Эльвель, он напал на племя Ухта, уничтожил всех, а невинного ребенка проклял. Снять колдовство смог только добрый шаман Квээм. Он должен был передать свою силу Ухту ценою собственной жизни. Умирая, шаман сказал: «Помни, восемнадцать раз зазеленеют и отцветут деревья, цветы, прежде чем ты покажешь свою дочь людям. Иначе будет беда...».
Беда пришла нежданно-негаданно. Люди раньше времени увидели Эльвель.
И полюбили ее два брата. Но не могла девушка выбрать ни того, ни другого.
...Выбежала она из жилища и видит: потекли откуда-то две реки. Одна - широкая и спокойная, другая - поменьше, но очень бурная. Бросается девушка то к одной, то к другой из них, не может выбрать: обоих братьев горячо любит она. Вот и море уже рядом. Остановилась она в тоске. Не может Эльвель спасти одного, не погубив другого. Так и застыла она навеки между братьями-реками, превратившись в сопку…».
- Вот так теперь стоит у нас на Камчатке священная сопка Эльвель, а с двух сторон от нее – две реки бегут к морю – завершил свой рассказ шаман.
- Да, красивая легенда. Так ты играл шамана? – спросила Лиза у Ойе.
- Да. Татьяна Гуторова тогда подошла ко мне и говорит: «Я тебя в трех ролях вижу: охотника Ухта, злого и доброго шаманов. Согласен танцевать?». «Еще спрашиваешь. Конечно, согласен», - ответил я. Репетировали месяц, ночами, при свечах. Когда прошла премьера, ко мне подошла пожилая женщина и со слезами на глазах сказала. «Спасибо, сынок. Ты напомнил мне моего дедушку. Он был белым шаманом и очень много помогал людям. Но его арестовали и посадили в тюрьму. Больше мы его никогда не видели». Вот так, Лизонька, и родился наш ансамбль, вместе с легендой. Потом Татьяна уехала из Утхолока, а мне сказала: «Ставь дальше танцы сам».
- Получается, шаман ты не настоящий, театральный, просто тебя так называют? – ехидно спросила Лиза.
- Зря улыбаешься, девочка. Да, я руковожу ансамблем, ставлю танцы. Это - моя профессия. А шаман – это моя душа. Дар этот передается от одного другому. Меня посвятил один старик-шаман, когда почувствовал, что ему пора отправляться к Верхним Людям. Долго жили мы с ним в тундре, в тишине, несколько месяцев, и за все это время он не промолвил ни слова.
- После этого ты начал лечить людей, предсказывать события, влиять на погоду?
- Да, с тех пор двадцать лет прошло. Конечно, мне интересно было, что со мной произошло. Стал читать литературу, все, что описано там, испытал и я. Ладно, хватит об этом. Пойдем в гостиницу.
Ойе поселился в гостинице вместе с художником Вэлом Заочным.
- Здравствуйте, - сказала Лиза Вэлу, войдя в номер, - давайте знакомиться, меня зовут Лиза.
- А ты кто такая? – грубо ответил он. - Ты что нашему шаману глазки строишь. Ишь, какая рыжая. Понимаю, понимаю, кто ты.., - сказал он многозначительно.
Лиза в недоумении уставилась на художника. Она поняла, что он принял ее за проститутку.
- Ты что, Вэл, напал на мою ипхэ. Дай, лучше, мой дипломат.
Вэл, сильно смутившись, потянулся за дипломатом, стоявшим на подоконнике. Ойе достал из своего бесценного «хранилища» разнокалиберные дудочки из камчатского тростника, огромные звенящие ракушки, склеенные друг с другом и наполненные мелкой галькой, круглые бляшки из оленьего рога, прикрепленные к оленьим сухожилиям. Каждый инструмент издавал характерный звук. Больше всего Лизу заинтересовали «урилдычи» - оленьи рога с металлическими подвесками. Как ей объяснил Ойе, во время танца ими ритмично бьют по бубну.
- Они танцевать умеют, - сказал шаман. – Бери один в руку, а я возьму другой.
Урилдычи были стилизованы под образы женщины и мужчины. Ойе первым начал ударять по натянутой коже бубна.
- Повторяй за мной, - хитро улыбнулся он Лизе. - Движения должны быть четкими, объятья – нежными.
Урилдычи затанцевали в руках шамана и Лизы. Ойе начал издавать глубокие гортанные звуки. Лиза задорно повизгивала. Все это напоминало любовные игры мужчины и женщины.
- Вот где ты! - услышала Лиза за спиной знакомый голос, – шамана заворожить хочешь? - Яунгот присел на колени перед Лизой и пронзил ее взглядом своих черных глаз.
Она попыталась что-то сказать, но парень, не слушая ее лепета, взял ее за руку и повел к себе в номер.
Их сердца стучали громче бубнов. Было жарко, и душно, и сладко.
В дверь постучали.
- Яунгот, пошли, пора, все уже в автобусе.
- Иду, иду, - громко крикнул Яунгот, а Лизе тихо прошептал: «До свидания, моя любимая, скоро увидимся».
Артисты уже сидели в двухъярусном «Икарусе». Подбежав к автобусу, Яунгот, запрыгнул в него, даже не оглянувшись, чтобы, не дай Бог, не остаться.
Лиза одиноко стояла возле гостиницы.
Неожиданно двери автобуса открылись. В дверном проеме показался Ойе. Он соскочил со ступеньки и протянул Лизе фруктовое пирожное, украшенное глазурью.
- Не грусти, девочка, мы скоро вернемся.
Шаман знал, что такое любовь...
Братание индейцев
Дорога во Францию была долгой, через всю Восточную Европу. В Польше таможня задержала коллектив почти на сутки. В Европу нельзя ввозить натуральные меха, а все национальные костюмы были сшиты из меха, к тому же камчадалы везли пару медвежьих, штук пять росомашьих и несколько лисьих шкур. Для артистов эти старые меха не представляли никакой ценности: просто детали концертных костюмов.
Для европейцев меха - очень ценный товар.
- Где лицензии на отстрел, где сертификаты? - строго требовал таможенник, обратившись к Ойе как к руководителю делегации. - Если не предоставите документы, придется вас оштрафовать и арестовать как контрабандистов.
- Да этим шкурам лет двадцать, - заулыбался шаман. Используя свое скромное знание английского языка, он пытался объяснить таможеннику, что шкуры – лишь часть фольклорных костюмов. Но тот начал звонить в какое-то министерство, в сейм, своему боссу, организаторам фестиваля во Франции. Его можно было понять: клерк не хотел терять свою работу.
Но ительмены никак не могли понять этого «тупого» поляка.
- Вот дурак, - сказал Плахэн, - пусть глаза разует и посмотрит, сколько этим шкурам лет. Ты, Яунгот в армии был, когда мой отец этого медведя уложил, а шкуру мама твоя выделывала. Лицензию ему давай…
В конце концов, клерк дозвонился до какого-то высокопоставленного чиновника, который принял решение, и таможня дала добро.
…Франция встретила северян нестерпимой жарой и ласковыми волнами Средиземного моря. С курортного города Мартигаса началось турне по родине любительниц абсента, танцовщиц Тулуза Латрека, импрессионистов и всего того, без чего немыслима Франция. Здесь каждый год проходил международный фольклорный фестиваль, на него съезжались артисты и гости со всего земного шара.
Вдоль длинной полосы пляжа прямо на песке были установлены музыкальные инструменты. Африканец ловко ударял легкими палочками по тростниковым трубам разной величины и диаметра.
Ребята из ансамбля тут же присоединились к нему, стали выводить мелодии на своих изящных дудочках. Вскоре появились первые зрители и слушатели. Французы, уставшие от размеренного и оттого однообразного ритма жизни старого света, с наслаждением впитывали это свежее дыхание, исходящее от детей природы.
На следующий день начались утомительные репетиции. По замыслу режиссера из шестидесяти коллективов надо было составить единый ансамбль и сделать постановку с завязкой, кульминацией, развязкой.
Артисты часами томились в репетиционном зале.
Для Яунгота время тянулось особенно долго. Его не радовало ни теплое Средиземное море, ни сотни красивых девушек разных национальностей. Он мечтал о Лизе.
Выступив в Мартигасе, камчатцы отправились на автобусе, уже ставшем домом, через всю Францию в Париж.
В некоторых городах они выступали прямо на улице. Танцы ительменов быстро завораживали зрителей, и они тут же пытались повторять их, образовывая вместе с артистами живой движущийся круг.
Краевед Таисия Слободчикова, представляя ансамбль на уличных площадках, с гордостью говорила, что сибирский академик Влаиль Казначеев считает происхождение танцев ительменов загадочным, и что они – эталонны среди танцев других малочисленных народов Севера.
Самые большие фестивальные шествия проходили в Конфалане. Здесь дефилировали по улицам коллективы из Марокко, Туниса, Мексики, Бразилии, Чили, Аргентины, Непала, стран Азии и Европы. Это была какофония красок и звуков.
Ансамбль «Эльвель» единственный представлял необъятную Россию. После первого же концерта у ительменов появилась толпа поклонников. Некоторые даже переезжали за артистами из города в город. Их танцы, полные безудержной свободы и неукротимой энергии, бесконечно отличались от европейских ритмов. Молодые француженки после каждого концерта будто срывались с цепи: не стесняясь, вешались на шею краснокожим индейцам с Камчатки.
В последний вечер в Конфалане друг Яунгота Лепхэ не пришел после концерта ночевать в гостиницу. Как потом выяснилось, какая-то богатая француженка затащила его к себе. Он долго рассказывал Яунготу про двухэтажную виллу, несколько ванных комнат, несколько туалетов, старинные канделябры, амуры и Венеры на полках. «Что им надо, этим француженкам, муж какой-то крутой бизнесмен, а она мне говорит: «Оставайся, я тебе квартиру куплю, работать будешь, по всему миру будешь выступать, я все устрою». Еле вырвался из ее замка!», - с улыбкой на лице рассказывал Лепхэ.
У Ойе в этот вечер произошла встреча намного интересней.
После концерта к шаману подошел смуглый индеец высокого роста с орлиным носом и длинными пышными волосами, заплетенными сзади в косичку.
- Мишель, - представился он. - Я хочу пригласить вас к себе в гости.
Ойе сразу почувствовал в этом человеке что-то близкое и родное и, не раздумывая, принял приглашение.
- Мы за вами заедем, - сказал Мишель.
Вечером приехали два джипа, одним из них управлял Мишель. Ойе решил взять с собой несколько человек и молодого русского переводчика Георгия.
Километрах в двадцати от Конфалана раскинулась этнографическая индейская деревня. Вокруг вигвамов ходили люди, одетые в национальную одежду племени Лакота, мирно паслись на лугу лошади, щипали траву привязанные к изгороди ослики. Всю эту индейскую идиллию охраняла огромная лайка.
Шла подготовка к обряду Очищения.
С заходом солнца гостям предложили раздеться до исподнего и войти в священный вигвам. Ойе вместе с Яунготом и переводчиком Георгием подняли полог индейского дома. Внешне вигвам был похож на северный летний чум, а изнутри был сделан в виде утробы медведя. Шестнадцать ребер хозяина тайги, создававшие остов вигвама, были накрыты шкурой бизона.
Индеец с французским именем Мишель сидел на почетном слегка возвышающемся месте. Когда гости расселись по кругу, он обратился к гостям.
- Давайте знакомиться. Меня зовут Черный Бизон.
- Меня зовут Перья, - сказал в ответ Ойе.
- Меня зовут Волк, - промолвил Яунгот.
Переводчик Георгий сидел, раскрасневшись от жара раскаленных камней. Ему было дурно, он едва смог перевести даже эти короткие приветствия.
Через несколько минут в вигвам вошли индейцы. Они занесли новые, раскаленные от жара огня камни и забрали семь остывающих. Четыре раза они повторили этот ритуал. В вигваме нарастал мощный рев двух бубнов. Перья выводил ритмы своих предков, Черный Бизон – своих. Голоса двух шаманских бубнов сливались в согласное мощное пение, покрытие вигвама сотрясалось от сильной вибрации.
Черный Бизон достал огромную трубку, высыпал на ладонь из кожаного, расшитого бисером, мешочка, горсть высушенных и перемолотых в порошок пахучих трав американских прерий, набил этой смесью трубку, зажег и сделал первую затяжку. Он протянул Трубку мира Перьям, тот - другим участникам церемонии. Трубка прошла по кругу. Пару затяжек разрешили сделать переводчику Георгию. Вдохнув густой ароматный дым, парень не выдержал, закашлялся и быстро пополз к выходу. Двое других парней европейской внешности вслед за ним покинули вигвам.
Ойе не чувствовал жара, напоминавшего солнечное пекло в пустыне, табак в трубке также не показался ему крепким, хотя он ни разу не курил до этого дня. Мухоморами баловался, лемешину - дедовский табак вперемешку с травами любил за щеку заложить, а курево его организм не принимал.
Два шамана не состязались: они приветствовали друг друга. Черный Бизон, прищурив глаза, неожиданно сказал Ойе.
- В тебе, брат, медвежья сила кроется, я это сразу почувствовал».
Ойе ничего на это не ответил, однако с легкой усмешкой заметил:
- Но я смотрю, и белые люди в вашем обряде участвуют.
- Этот обряд может пройти любой француз или другой гость индейской резервации за определенную плату, - серьезно ответил на его усмешку Черный Бизон. - Всего четыре раза в году мы проводим священный обряд, потому что в году четыре сезона, в нашей Галактике четыре части света.
- Мы вообще-то тоже проводим священный обряд «Алхалалалай». Правда, раз в год, - сказал Перья. У нас в этом празднике белые люди тоже участвуют. Но брать деньги мы еще не научились.
- Жизнь и время диктуют свои законы, - задумчиво сказал Черный Бизон.
После священного обряда все индейцы ушли вглубь леса. Они разбились на четыре группы и разошлись крестом на четыре стороны света.
- Они там пробудут четверо суток, - пояснил Черный Бизон. - Наедине с природой. Без еды и без воды. Это обряд очищения для настоящих индейцев.
- Мы тоже белым людям многого не показываем, - тихо заметил Перья.
… На следующий день автобус привез артистов «Эльвеля» в Париж. Прибыли ночью. Столица сверкала разноцветьем красок и огней. Казалось, люди тут совсем не спят.
Сразу поехали в сторону Эйфелевой башни. Сколько лет мечтал Яунгот постоять у ее подножия! Все свое детство, как только увидел башню однажды в школьном учебнике истории. Наконец-то мечта сбылась. Яунгот не мог скрыть радости. Он стоял молча, а на лице его застыла смешная детская улыбка с оттенком восторга и удивления. К сожалению, постоять у подножия мечты разрешили только полчаса. В ночь автобус возвращался назад, в Россию.
Ягода морошка
Лиза всю ночь звонила администратору гостиницы «Россия». Только в восемь утра она получила долгожданный ответ.
- Приехали, приехали, автобус задержался на шесть часов.
Лиза сломя голову помчалась в гостиницу. У администратора выяснила, что артисты поселились на четырнадцатом этаже. Выйдя из лифта, она услышала звуки бубна, подошла к номеру, откуда лились эти звуки, приоткрыла дверь и тихо вошла внутрь.
Ойе и Яунгот исполняли Танец радости. Глаза их горели, на лбу выступил пот. Что они рассказывали друг другу, какими впечатлениями делились? Яунгот смотрел на Лизу и не видел ее, его взгляд проплывал мимо. Раскинув руки в разные стороны, он тряс головой, как это делают шаманы во время камлания. Его длинные волосы блестели, разлетаясь в стороны.
- Яунгот, - тихо сказала она.
Лизин голос вернул парня на землю.
- Пришла-а-а?! - вдруг закричал он обрадовано, схватил Лизу на руки и стал целовать ее.
Ойе обескуражено смотрел на них.
Теперь Яунгот не видел шамана. Он смотрел на Лизу и не мог сказать ни слова. Они застыли в поцелуе, не обращая внимания на Ойе. Тот незаметно вышел.
- Подожди немного, - сказал Яунгот Лизе, очнувшись.
Он распахнул дверь в ванную комнату, чтобы слегка остыть после жаркого танца. Она стояла в растерянности. Наконец, опомнившись, взяла полотенце и протянула его Яунготу.
- Вытирайся, - промолвила она.
Он не слышал ее.
- Пришла! - сказал он, глубоко вздохнув и крепко обняв Лизу, и начал целовать ее в губы, щеки, лоб, руки.
- Яунгот, охлади свой пыл, - Лиза еще больше растерялась.
- Милая, я так скучал...
- Остынь, говорю, иначе придется тебя холодным душем охладить.
- Не поможет, я весь горю как в огне.
Лиза открыла холодную воду и направила душ на Яунгота, но он не отпускал ее. Через минуту они стояли вдрызг мокрые и не замечали, что их окатывает ледяной дождь из душа.
… Им было жарко, очень жарко...
Они опомнились, когда снизу прибежала администраторша и начала колотить в дверь.
- Гостиницу заливаете, вы что там, уснули что ли?
Переодевшись и закутав Лизу в свою рубашку, Яунгот начал рассказывать ей о Франции, потом раскрыл большую сумку, стал показывать подарки детям и жене.
- Ой, что же я, - неожиданно прервал он сам себя, быстро достал из внутреннего кармана куртки маленькую коробочку. Открыл ее. Внутри что-то сверкнуло ярко-оранжевым светом. Он взял в руки крохотные сережки, похожие на ягоду-морошку и протянул их Лизе.
- Эти маленькие морошки напомнили мне тебя. Вернее, твои…
Яунгот замешкался, а потом приник к лизиной груди.
- Теперь у тебя четыре морошки будет.
В дверь снова постучали.
- Яунгот, собирайся, выезжаем в аэропорт, автобус уже ждет.
- И это тебе, - Яунгот протянул Лизе афишу со своим портретом.
- Подпиши, вдруг знаменитым станешь, - заулыбалась Лиза.
«Лизе от Яунгота, на память о встрече в Москве», написал он в уголке глянцевой афиши.
Он не смотрел ей в глаза, потому что его глаза были наполнены слезами. Они стояли молча, обнявшись, замерев.
В дверь вновь постучали. На этот раз Ойе. Увидев трогательную сцену, он вдруг предложил лукаво.
- А что, Яунгот, оставайся в Москве.
Шаман знал, что очень скоро парень прилетит в Москву...
Артисты «Эльвеля» уехали на Камчатку. Вместе со всеми улетел домой и Яунгот. Их разлучили девять часовых поясов и более десяти тысяч километров воздушных путей и земных дорог.
«Богиня Севера»
На телевидении в программе «Вся планета» Лиза вела этнографическую рубрику. Любила летать на Север, привозила оттуда колоритные репортажи. В стране вечных снегов многие знали ее. Она одинаково общалась с губернаторами и рыбаками, с мэрами городов и оленеводами.
Однажды в Москву на свой юбилейный творческий вечер прилетел мансийский поэт Юван Шевалов. Они давно были знакомы с Лизой, поэтому он позвонил ей одной из первых и пригласил на свой юбилей. Лиза опоздала к началу. А когда входила в зал, поэт вдруг громогласно произнес: «Вот она, Богиня Севера!». Лиза покраснела, смутилась, но куда денешься, такие они, поэты. Она рассказала эту историю своему оператору Саше, а тот раззвонил по всей редакции. Имя «Богиня Севера» закрепилось за Лизой. Многие откровенно не понимали, почему Лизку тянет, к примеру, не в Париж, а в Салехард, почему ей не интересно записывать интервью губернатора, а интересно беседовать в тундре с оленеводом. Она-то знала, почему. Там тебе будут лгать, не краснея говорить, что все, что делается, направлено на интересы народа. А оленевод просто и гордо скажет, что счастлив, потому что свободен, и что прописка в безбрежной тундре ему намного дороже квартиры-клетки. Иногда часов в пять утра ей звонили с Чукотки, просили встретить в аэропорту и приютить. Она ехала. Ее тоже всегда тепло как родную встречали на Севере.
Не так давно они с оператором Сашей получили задание лететь на Ямал снимать репортаж о первом в истории съезде оленеводов мира. Кого только не увидела она там: гренландцев, китайцев, канадцев, финнов, норвежцев. Все они были хозяевами многочисленных оленьих стад. Не хватало только королевы Англии: как позже Лиза узнала, Елизавета II - владелица самого большого в мире частного оленьего стада.
Сверкая длинными светлыми волосами, Лиза вошла в ненецкий чум. Мальчик и девочка в меховых комбинезонах заплакали от испуга. За свою маленькую жизнь в тундре они еще ни разу не видели белого человека. Старики смотрели на нее как зачарованные, не отрывая глаз. Слегка привыкнув к ней, малыши стали называть ее бабушкой.
- Почему «бабушка», неужели я похожа на бабушку? – обиделась Лиза.
- Да нет, - Саша-оператор мгновенно решил эту сложную для Лизы задачу. - Просто у тебя светлые волосы, а в тундре такие только у седых бабушек. Я еще хлеще случай знаю. Мой друг Круглов, помнишь его, в одну экспедицию к оленеводам взял с собой десятилетнего сына. Знаешь, как парнишку местные дети встретили?
- Как?
- Разложили на лопатки и начали разглядывать его голубые глаза. Один взял тонкую полочку и чуть не выколол ему зрачок.
- Прямо фильм ужасов!
- Да не со зла, из любопытства. Он думал, что у русского пацана глаза стеклянные.
- Да! Жестокие, сударь, нравы, - засмеялась Лиза.
… После знакомства с Яунготом Лиза нашла в библиотеке книгу «Описание земли Камчатки» Степана Крашенинникова и узнала, что 250 лет назад ительменов было больше пятнадцати тысяч человек. А сейчас, шаман говорил ей, их осталось всего полторы тысячи …
«И один из них - мой Яунгот», – с гордостью думала она.
Возвратившись из командировки с Ямала, Лиза еще сильнее почувствовала тоску по Яунготу. Ей хотелось с кем-нибудь поделиться. Но с кем? Подруги не поймут, слишком уж они рафинированы, изнежены и избалованы. Она решила рассказать все Сашке. И хотя тот был давно безответно в нее влюблен, ей было абсолютно все равно, какие чувства он в этот момент испытывает.
- Саш, я влюбилась.
- В кого? - шутливо спросил Саша, хотя уже догадывался, в кого, и это его совсем не радовало.
- В ительмена Яунгота.
- В кого, в кого? - переспросил он.- Что-то очень пельмени напоминает. Такой вкусный что ли?
- Как всегда, издеваешься, - совсем не обиделась Лиза. – К твоему сведению, слово ительмен переводится как «настоящий человек». Знаешь, я хочу снять о них фильм. У них праздник в начале сентября. Ты поедешь со мной. Деньги я найду.
- Ну, ищи, а я подумаю, стоит ли с тобой в такую дыру тащиться, - язвительно ответил Саша.
Лиза думала о Яунготе беспрерывно и на работе, и дома.
Телефонный звонок неожиданно оторвал ее от сладких воспоминаний.
- Привет, Лизка.
Это был Саша.
- Ну что, к ительменам поедем, уже первое число, ты говорила, что они свой праздник проводят в полнолуние. Скоро полнолуние. Пора.
Лизу не удивило, что Саша позвонил первым. Она уже нашла деньги и на билет, и на съемку фильма. Все произошло как нельзя кстати. Один министр, с которым Лиза познакомилась во время командировки на Ямал, был настоящим фанатом Севера. Его министерство разработало какую-то госпрограмму по развитию Севера, а под нее была создана фирма, где аккумулировались большие деньги. Лиза так зажигательно рассказывала министру о Камчатке, что он охотно согласился «отбить» часть средств на съемку фильма.
- Едем, Саш, завтра. Ты готов?
- Я всегда готов, - ответил легкий на подъем оператор. Хотя он только вчера вернулся из Эфиопии и еще пыль тропиков не успел стряхнуть со своих походных ботинок.
Часть вторая
Страна огнедышащих гор
Лиза смотрела в иллюминатор огромного самолета компании «Трансаэро». Она летела за девять тысяч километров от Москвы – на полуостров Камчатка, чтобы снять фильм об этом чудном крае и его людях.
До этого она только во снах видела землю с неба. Теперь это было наяву.
Первый час полета над Москвой и близлежащими городами ее не вдохновил. Мимо пролетали клочья грязно-серых и желтых облаков, застилавших почти все небо.
Прояснилось где-то после первой тысячи километров полета. Вокруг зеленели леса, слегка подернутые желтизной, за горизонт уходили необъятные поля, засаженные разными культурами. В Западной Сибири земля была испещрена кругами тундровых болот, перемежавшимися редкими хилыми елками. Самолет летел все севернее, лесотундру кое-где сменял тундровый пейзаж. Здесь уже выпал первый снег, и земля казалась покрытой белоснежным одеялом, по которому кое-где тянулись ровные нитки нефтепроводов, чернели в поймах рек нефтяные пятна, и время от времени мелькали огни вышек с горящим попутным газом. Нефтеюганск, Нижневартовск, Сургут, Радужный. Когда Лиза появилась на свет, этих городов в Ханты-Мансийском округе еще не было и в помине. Ханты беспрепятственно кочевали со своими оленями между болот, манси охотились на медведей и рыбачили по берегам рек.
Почти та же картина предстала перед взором Лизы, когда пролетали над Ямалом – российским и мировым центром добычи газа. Тюмень, Надым, Салехард - факелы, факелы, факелы, озера, болота, тундра. Широкой темно-серой лентой протянулась Обь, уходя далеко за горизонт – на Север – в сторону Ледовитого океана...
На четвертом часу полета Лиза увидела пейзажи Таймыра – полукруглые выступы плато Путорана, застывший смог над «никелевым» Норильском, дельту великого Енисея, а потом - гладкие круглые белые сопки, похожие на животы и груди древнегреческих богинь.
Чем дальше на Восток летел самолет, тем суровее становилась природа. Огромной воронкой зияла знаменитая кимберлитовая трубка в Мирном. Вода в Лене была почти черной. За ее восточным берегом постепенно стали вырастать заснеженные кекуры. Приближались к Колыме. Здесь природа не радовала глаз. Мрачные, дикие пейзажи как будто подчеркивая суровую историю этих мест, уныло тянулись вплоть до Магаданской области. Сопки стали острее и выше. Чуть позже появился мыс, высокой горой уходящий далеко в море.
Самолет начал резко брать курс на юг. Под крылом тянулась почти ровная полоска берега Охотского моря. Чем ниже летел самолет, тем выше становились горы внизу.
«Какая она, Камчатка? - думала Лиза. Пушкин писал, что это - страна влажная, каменистая, печальная. На Камчатке семь лет прожить можно, а семь лет проживет тот, кому Бог даст.
- Да нет, это не горы, это вулканы. Смотри, смотри, - Лиза подскочила в кресле, обратившись к Саше.
Самолет шел на посадку.
- Что там, уже снег? - не унималась она.
- Нет, я смотрел фотографии, в сентябре снег только в горах и на вершинах вулканов, а внизу - очень красивая золотая осень.
Лиза вспомнила легенду о сотворении Камчатки. Она прочла ее перед самой поездкой в одном популярном журнале о Севере.
«Ворон Кутх – Творец Земли»
( легенда, рассказанная ительменкой Викой Ласточкиной)
«Говорят, давно это было. Даже седые вершины огнедышащих гор не припомнят, когда. Прародитель Камчатки Ворон Кутх с необузданной фантазией, мрачноватым буйством, суровым размахом создал эту страну для жизни.
Пролетая над водной гладью, приказал Кутх сыну своему землею стать. А сам на лыжах пошел по этой земле. Там, где проходил, образовывались впадины, ущелья, долины. А по краям - горы высокие. А чтоб не замерзло все живое на рожденной им земле, вдохнул Кутх в горы высокие свой горячий дух.
А еще невиданной красоты зори выдумал, и тундру постелил, сплошь расшитую изумрудом ягельника да бисером из брусники, шикши, морошки ароматной...».
В каждой долине Ворон-бог реку положил, а в ручьях, протоках, реках этих развел кижучей да чавычу, чтобы потомство после себя оставили, в родных краях умерев. И людей сотворил Кутх, чтоб в согласии с природой жили, охотой да рыбалкой промышляли. Ремеслам разным обучил да веселым нравом наделил, чтоб без грусти и печали жили долго.
И только убедившись, что на этой земле сможет жить крепкий духом, согретый юмором народ, Великий Ворон окутал легкой дымкой таинственности эту страну, сам вернулся на небо, а о себе оставил лишь сказки да воспоминания для потомков, что это было когда-то...».
Лиза размышляла. Не присвоил ли себе этот языческий бог в образе Ворона Кутха не свои заслуги? Может быть, он и создал эту Камчатку, а над ним, по ительменским поверьям, есть еще один – Верховный Бог – Дустехтич. Древние греки его называли Неведомым богом. Это и есть Бог-отец, сотворивший мир, по Ветхому Завету.
В легендах и мифах почти всех древних народов мир творился именно так – из бесконечности, из пустоты. Древние майя считали, что вначале было море, только море и великое пространство небес. Не было ничего, лишь пустота, облачная туманность. Из пустоты сквозь облако пыли предстала земля при своем рождении…
Самолет делал круг над Авачинской бухтой, вдали возвышался огромный вулкан, с другой стороны - еще пять. Камчатская земля показалась Лизе девственной, нетронутой, как в первый день творения.
В аэропорту их ждали. Среди всех выделялся вождь ительменов Каврал Тавлин.
- С прибытием на нашу огненную землю, - сказал Каврал и по древнему ительменскому обычаю прислонился щекой к лизиной щеке. - Мы вас уже почти сутки ждем, автобус задерживаем. Ладно, пора.
Каврал был потомком древнего очень богатого ительменского рода. Когда-то его предки владели необъятными просторами по берегу реки Утхолок.
В подтверждение высокого статуса своего рода Каврал всегда был при власти. Он получил высшее университетское образование во Владивостоке и вернулся на родину. Совет старейшин избрал его главой села Утхолок, а официальные выборы и тайное голосование были лишь формальностью.
Смуглое лицо Каврала украшали слегка затемненные очки. Белая рубашка казалась ослепительной на фоне его загорелой мускулистой шеи. Кавралу часто приходилось встречаться с высокопоставленными лицами, поэтому одет он был всегда безупречно.
Садясь в автобус, Лиза не представляла, какой еще путь ей предстоит проделать до того места, где она встретит Яунгота. Она мечтала об этой встрече и боялась ее. Ведь он женат. Но он писал, что любит ее. Пусть не жена, но - любимая. Только бы увидеть его, а там, как Бог даст.
Смятение души
Вернувшись домой после французско-московских гастролей, Яунгот бросил дома сумки, благо, Эльгай была на работе, и побежал к морю.
Зашел в воду и окунулся в холодные воды Охотского моря прямо в одежде. Хотелось потушить огонь любви, разгоревшийся в душе, очиститься. Как-то Ойе сказал ему, что море очищает от всех грехов. Это было изречение Сократа, которое шаман аккуратно записал в своем дневнике. Но Ойе знал это и без древнегреческого философа.
Яунгот даже не почувствовал холода. В груди все горело, стояла сладкая боль. «Что со мной? Как дальше жить?». Эти мучительные мысли не давали покоя…
Одевшись, он присел на корточки: на песке сидеть было уже холодно - сентябрь. Стал тихо ударять в бубен. Сам не заметил, как начал танцевать. Звуки бубна становились все громче, сливаясь со звуками набегавших штормовых волн, бурливших белой пеной у его ног.
Люди сейчас не видели его, и он исступленно бил в бубен, созывая всех ительменских духов. Дух неба Биллюкай отвечал ему грозными раскатами грома, дух моря выплескивал на берег шестибалльную волну, а парень продолжал бить в бубен. В его груди рождались и сливались звуки, будто в нем разговаривали сразу два человека, то споря, то соглашаясь, то радуясь, то негодуя. Но даже мудрое море не могло помочь парню…
Шторм усилился, а Яунгот даже не заметил грозного дыхания моря. Тоска щемила грудь и не отступала.
Он вернулся в Утхолок в мокрой одежде тихий и какой-то чужой. Эльгай это почувствовала сразу. Никогда за десять лет совместной жизни она не видела его таким.
Спать ложились всегда поздно. Уложат детей, Эльгай простирнет их колготки и маечки, помоет посуду. А потом, наговорившись вдоволь о событиях дня, тихо, чтобы не прервать сладкий сон малышей, приласкают друг друга.
Но сейчас Эльгай почувствовала, что и обнимает ее муж как чужую: нет тепла в его объятьях.
- Ты мне изменил? - спросила она его так неожиданно, что он вздрогнул.
- Ты о чем? - Яунгот не сразу понял смысл ее слов. - Не говори ерунды, - отрезал он и отвернулся к стенке.
- Кто она? – коротко и жестко спросила Эльгай.
Он ничего не ответил, укрылся с головой одеялом, пытаясь заснуть.
Выдал Яунгот себя ночью, когда во сне обнял жену и назвал Лизой.
Утром Эльгай тихо и спокойно сказала:
- Вот и иди к своей Лизе, а ключ от дома отдай мне.
Ему не было обидно или больно. Было все равно. Он отдал ключ, тихо прикрыл за собой дверь и пошел, куда глаза глядят. В душе была пустота.
… Опомнился он лишь тогда, когда понял, что заблудился. На смену тундре пришел густой березняк, а солнце уже выбрасывало из-за морского горизонта предзакатные лучи.
«Если я забрел сюда, значит так нужно, - подумал Яунгот и начал готовиться к ночлегу: набрал хвороста, березовой коры, развел костер. «Поживу здесь, в лесу», - решил он, уже засыпая. На рассвете, когда светили и луна, и звезды, и утреннее солнце, он, сориентировавшись по звездам, пошел в сторону своей землянки, где он в прошлый раз оставил на случай непогоды продукты. На этот раз Яунгот задержался в лесу почти на месяц.
Эльгай варила обед, стирала, ходила за водой, топила печь, все делала механически. Тяжесть на сердце и обида не отступали. Дети начали раздражать ее. «Не шумите, сидите тихо, - срывалась всегда спокойная Эльгай. Дети чувствовали, что с матерью что-то происходит, но ничего не могли понять. Маленькие затихали, забивались в угол, ближе к теплой печке, когда мать без всякой причины начинала ругать детей. Еду Эльгай варила через силу. Дети, привыкшие к ее мягким душистым пирогам с рыбой, неохотно ели слипшуюся вермишель без масла. «Мам, испеки что-нибудь вкусненькое», - попросила как-то младшая дочь. Эльгай даже не услышала ее просьбу.
Она думала о нем, об этих десяти годах их жизни. Конечно, иногда ссорились, она ревновала его к девчонкам, которые вешались ему на шею после каждого концерта ансамбля «Эльвель». Один раз это случилось прямо на ее глазах.
Яунгот с молотком в руках подправлял покосившийся забор. Неожиданно к калитке подошла девушка лет семнадцати.
- Яунгот, подойди, пожалуйста, - сказала она.
Эльгай была рядом, подвязывала разросшуюся огуречную ботву в теплице.
- Привет, - спокойно сказал Яунгот, ничего не подозревая.
- Я тебя люблю, - выпалила неожиданно девушка, обняла его и поцеловала в губы.
Яунгот не уклонился от поцелуя.
-Ты придешь сегодня вечером к Балаганной площади, я тебя буду ждать в десять часов. Только, пожалуйста, приходи, я хочу тебе еще кое-что сказать.
Пока Яунгот сообразил, что ответить, девушка убежала. Он так и стоял у забора и обескуражено почесывал затылок рукояткой молотка.
Эльгай ничего не сказала Яунготу о том, что увидела. Около десяти вечера у нее защемило сердце: она почувствовала, что муж решил все же пойти на свидание.
- Эль, я схожу к Плахэну, он звал на рыбалку, говорит, сейчас хорошо нерка идет.
Жена никогда не запрещала Яунготу делать то, что он хочет. Она полдня придумывала для него задание на вечер и придумала.
- Ой, ответила она, как ни в чем не бывало, - я забыла тебе сказать, брат принес целое ведро икры, надо ее отгрохотать. Тузлук я уже сварила. А мне на работу пора, я сегодня в ночь дежурю. Порыбачишь завтра, ладно?
Что оставалось Яунготу делать? Он взял грохотку, таз и молча принялся за привычное деля: начал отделять янтарно-красные икринки от пленки…
… На этот раз Эльгай не знала, что делать. Кто такая эта Лиза? Откуда она? Эльгай чувствовала, что встреча с ней для Яунгота намного серьезнее того мимолетного свидания у калитки с односельчанкой.
Она прощала Яунготу многое, понимая, что он еще слишком молод для семейной жизни. Она учила его искусству любви, он в ответ согревал ее своим жарким телом холодными зимними ночами; летними вечерами она шептала ему ласковые слова на мягком ковре из тундровых трав, пахнущем хвоей, а он нежно целовал ее тело.
Сейчас она очень боялась его потерять. Она сидела в задумчивости у нетопленной печки и думала о том, как вернуть Яунгота. Раздался стук в дверь. Эльгай вздрогнула.
- Кто там?
В дом вошла ее сестра Завина, такая же невысокая и черноглазая, как Эльгай. Завина хранила тайны их шаманского рода и знала о многом, что произойдет с ее земляками в будущем. Ее часто мучили своими вопросами наезжавшие сюда этнографы. Она что-то рассказывала им, но это не имело никакого отношения к негласным законам жизни села, которые передавались изустно. Это было самое главное наследие предков. Завина лечила людей. Дар целительницы ей передала бабка. Используя древние народные знания, она не ленилась изучать современную медицинскую литературу.
Когда В Утхолоке построили церковь, она неожиданно для всех стала первой прихожанкой. Многие не могли понять этого преображения Завины из убежденной язычницы в православную христианку. Но у нее самой не возникало вопросов. Она пришла в храм как своя и осталась там. За много лет до того, как односельчанин Сергей Образов решил построить в Утхолоке церковь, Завина предсказала, что здесь будет стоять красивый пятикупольный храм. Она ошиблась совсем ненамного. Храм действительно вскоре появился, но не с пятью, а с одной луковкой-куполом. Пятикупольный же был построен вскоре в областном центре.
Ей первой Сергей Образов рассказал некоторые факты своей биографии. Лет двадцать назад причалил к Утхолоку рыбацкий сейнер: Матрос Образов тяжело заболел. Нужно было срочно высадить его на берег. Утхолок оказался ближайшим населенным пунктом. Когда матроса принесли на носилках в местную больницу, на нем лица не было: ни жив, ни мертв. Медсестра Мария взялась ухаживать за пришлым - белобрысым рыбаком в тельняшке. Вскоре он выздоровел. Пришло время выписываться и догонять в море свою «мэрээску». Ему совсем не хотелось уезжать. «Выходи за меня замуж», - сказал он Марии. Она, не долго думая, согласилась. Так Образов остался жить в Утхолоке. Русский мужик вместе с ительменами забрасывал сети в реку, ставил невода в Охотском море. Иногда посещали мысли, почему он не пошел по пути деда и отца, почему не стал священником как они, и не нес службу у себя на родине - в каком-нибудь приходе Санкт-Петербурга. Почему он неожиданно для всей набожной родни поступил в мореходку и, окончив ее, уехал на Дальний Восток рыбачить на сейнере.
Однажды рыбак увидел сон: в нем было все как в жизни. Заболел на судне, остался в далеком селении, женился, рыбачил, но уже на берегу. А потом явление было моряку, будто сам Иисус Христос говорит: «Я тоже рыбачил вместе с учениками. Берись за дело, неси слово Божие в люди». Моряк проснулся весь в поту. Как слово «нести», если он даже Писание ни разу не читал, да и не найдешь его здесь: нет в Утхолоке ни одного христианина.
Все по провидению Божьему уладилось. Приехал в Утхолок из областного центра Петропавловска-Камчатского священник, привез Писание, иконки разные. Рассказал ему моряк про свой сон, про свою родню, про желание исполнить завещанное и построить в селе храм. Батюшка поддержал его. И пошел рыбак по селу: люди помогали, чем могли. Кто-то дал деньги, кто-то подвязался на стройку. Так в Утхолоке появилась голубая церквушка в честь святого Николая Угодника, а рыбак принял священный сан и стал проповедовать в храме слово Божие, грехи отпускать, детей крестить, молодоженов венчать, покойных отпевать. В эту церковь первой пришла Завина, за ней потянулись другие сельчане: ее здесь уважал и каждый ительмен, и каждый русский.
... Завина сразу заметила, что Эльгай переживает за мужа. Ее дом стал неуютным, совсем не похожим на тот, в который сестра всегда с удовольствием приходила отдохнуть душой. Завина молча села на стул и сказала.
- Собирайся, завтра уходим в поход через перевал, пойдем в гости к эвенам в Анавгай.
- Как же я уйду, детей на кого оставлю?
- Не беспокойся, я видела сегодня Яунгота: он в селе. В балке ночует, как медведь в берлоге. Я заходила к нему, уже предупредила, что мы уходим. Так что он знает, утром придет домой.
Эльгай нечего было ответить. Она с благодарностью смотрела на сестру.
Завина засобиралась домой. Эльгай не стала ее удерживать, достала рюкзак, вынула из шкафа теплые вещи, собрала еду – юколу, балык, хлеб, нерпичий жир. Она была запасливой хозяйкой, у нее всегда все было под рукой.
Дети молча смотрели на нее.
- Вы тоже собирайтесь, - сказала она двум старшим дочерям Ире и Вере - русские имена им дали русские отцы.
Девочки не могли скрыть своей радости. Они любили эти дальние походы, особенно в начале осени, когда тундра пестрит разноцветными красками. Им нравилось идти по мягкому ковру из трав и мхов, ночью сидеть у костра и мечтать о больших городах и дальних странах, в которых ни они ни разу не были, ни Эльгай, ни их бабушки, ни прабабушки.
В этот самый момент Яунгот появился на пороге дома. Жена ничего не сказала. Молча надела куртку, погрузила рюкзак на плечи и вышла за дверь. Дочки на радостях поцеловали папу в щеку, быстро накинули свои курточки и поспешали за мамой.
Трое малышей остались с Яунготом.
Путь предстоял нелегкий: болота, сопки, ручьи, реки. Через несколько дней утомительного пути с короткими привалами Эльгай почувствовала себя плохо. В голове стучало молотком, и затылок разламывался от боли.
- Не могу больше идти, - сказала она проводнику - старому оленеводу, который встретился им на полпути и согласился вести дальше до Анавгая. Он хорошо знал тундру, исходил ее вдоль и поперек со своими табунами оленей, но до моря никогда не доходил. Всю жизнь он мечтал посмотреть на море. Часть их пути должна была проходить по побережью Охотского моря.
- Потерпи, дочка, - твердил старик, - вот до моря дойдем, и полегчает, потерпи.
До моря они так и не дошли. Пришлось выйти на связь с ближайшим населенным пунктом.
Разбив стекло и добравшись до аппарата экстренной связи, установленного на одиноко стоявшем в тундре столбе, старый оленевод послал сигнал «SOS». Через некоторое время за ними прилетел по санзаданию вертолет.
Эльгай попала в больницу, а на следующий день узнала, что она на втором месяце беременности. Знал бы это Яунгот!
Но он в это время думал о Лизе. Уходя с самой маленькой дочкой с таким же именем - Лиза, на озеро, разжигая костер и глядя на малышку, гуляющую по берегу озера, он думал о Ней, мысленно посылал Ей письма в стихах. А потом мысли его улетали к Эльгай. Он любил ее, как любят мать. С Лизой все было совсем по-другому. Он не мог объяснить себе, что за чувство испытывает он к этой женщине, что за страсть овладела его душой, что за огонь обжигает его сердце.
Через несколько дней Эльгай вернулась из больницы домой и прямо с порога сказала мужу: «Я жду ребенка».
У священной березы
Автобус вез Лизу, Сашу и других гостей Утхолока через мрачный перевал на западное побережье Камчатки. Кое-где уже выпал снег, покрыв зеленую траву и белые грибы, разбросанные здесь густо, будто кто-то опрокинул лукошко, да поленился их собрать. На самом хребте перевала росли каменные березы – мощные, страшные, с изогнутыми, как руки чудовищ, ветвями. Они уже сбросили листву и от этого выглядели устрашающе.
Сразу после перевала открывался необыкновенный вид на окрестные сопки, внизу протекала горная река. Лиза и Саша поднялась на сопку. На вершине росла береза, сплошь увешанная небольшими разноцветными лоскутками.
- Сюда мы приходим отдать дань нашим богам и духам, - сказал незаметно подошедший к Лизе ительменский вождь Каврал.
- Кто это вы?
- Мои земляки - ительмены, эвены, коряки, чукчи. Это место магическое. Ты здесь, Лиза, можешь загадать свое желание.
- Правда? - обрадовано спросила Лиза.- Обязательно загадаю.
- Давай-давай.
Лиза не знала, какое желание загадать, но оно обязательно должно быть связано с Яунготом – это Лиза точно знала.
«Чтобы встретиться с ним», - такое желание загадала Лиза, разрывая свой пахнущий французскими духами батистовый платочек на узкие полоски и завязывая их на дереве.
Автобус прибыл в село Эссо. Эти места уже лет сто пятьдесят назад облюбовали эвены. Они прикочевали сюда из Монголии и нашли эту территорию очень удобной для жизни. Село окружено сопками, в центре – облагороженный горячий источник, в котором люди купаются круглый год.
Лиза нырнула в теплую воду. Над водой плыл легкий туман, смешиваясь с паром источника. Ей вновь показалось, что именно так было в начале сотворения мира, когда не было ничего, кроме густого тумана. Постепенно дымка таяла, становилась прозрачной, и из нее начали вырисовываться вершины гор, устремленные в голубое небо. Сверкнули первые лучи восходящего солнца.
Тело Лизы охватила легкая истома, вода ласкала и нежила. Она медленно плыла по воде, а мысли ее вновь улетали к Яунготу. «Почему он тогда в гостинице спросил: «Ты родишь мне сына?» ...
В это же самое время Эльгай сообщила мужу о том, что она беременна.
Да, Яунгот мечтал о ребенке, думал расписаться с Эльгай, сыграть свадьбу, но она всегда уходила от этой темы. Теперь он не знал, как реагировать, потому что сейчас не хотел ни свадьбы, ни обручальных колец, ничего он не хотел, кроме одного: увидеть Лизу.
- Я буду ждать, - сказал он рассеянно, то ли ответив на известие Эльгай, то ли на свои мысли.
- Семь месяцев ждать придется.
- Почему семь? – недоуменно спросил он.
- Потому что дети рождаются через девять месяцев, а я уже на втором.
-А-а- а, - почти отстраненно ответил он.
Вскоре все как будто наладилось в их доме, и началась привычная жизнь. Эльгай дежурила в больнице, Яунгот ходил на репетиции своего любимого ансамбля. После работы занимался домашними делами. Шел сентябрь, и в селе вовсю шла подготовка к обрядовому празднику «Алхалалалай».
Ребята из ансамбля почти каждый день уходили в лес. Надо было заготовить жерди для балаганов, найти подходящее дерево для Хантая – идола-хранителя ительменского рода, которого делали каждый год и устанавливали на берегу. Надо было набрать березовых веток для обряда Очищения, подготовить обрядовую площадку, засыпать шлаком лужи на Балаганной площади, провести свет к сцене.
Яунготу хватало работы. Воспоминания о Лизе возвращались к нему лишь тогда, когда он оставался один на один со своими мыслями.
Дома внешне все было спокойно.
Оживающие краски
От Эссо до Утхолока полтора вертолетных часа. Лиза смотрела в окно иллюминатора и не переставала любоваться на эту загадочную камчатскую землю. Вдоль реки Камчатки, перерезающей полуостров почти пополам, росли хвойные леса. Кое-где лысели квадраты вырубок. Этот лес заготавливали зэки. Мильково, Атласово, Лазо: вокруг этих поселков располагалась не одна зона строгого режима. Заключенные, сопровождаемые охраной с овчарками, ходили на работы. Убежать тут невозможно, да и некуда.
Чем дальше на север летел вертолет, тем реже встречались лиственницы и березы, их сменяли сначала густые, а затем все редеющие ряды кедрача. Недалеко от Утхолока кустарник был низкорослым - кругом простиралась гладкая ровная тундра. Казалось, здесь никогда не ступала нога человека. Лишь медведи, росомахи, рыси, горные бараны, лоси да дикие олени обитали в этом, безжизненном, на первый взгляд, краю.
На подлете к Утхолоку вертолет затрясло: попали в сильную облачность. Машина то взлетала под небеса, то почти касалась поверхности земли. Наконец прошли сквозь тучное облако, и вертолет вынырнул прямо над морем.
Отроги скал уходили далеко в море, напоминая сказочные замки, одна из сопок была похожа на лежащего головой кверху огромного медведя, за ней располагалось когда-то самое большое на полуострове лежбище моржей. Изредка до села доносился их рев …
Утхолок встретил Лизу мелким моросящим дождиком. «Значит, все будет хорошо», - подумала она.
Прибытие вертолета было всегда большим событием для местных жителей. Почти все сельчане выбегали из изб и бежали к футбольному полю из любопытства или чтобы встретить своих родных. Вертолет привозил главные новости в это далекое село на околице России.
Лиза видела через иллюминатор, как внизу и взрослые, и дети, закрывая лица от ветра и, удерживая платки и шапки на головах, радостно махали приземлявшемуся вертолету. Собаки по-своему радовались вместе со всеми, виляя хвостами из стороны в сторону.
Она вглядывалась в силуэты людей и искала взглядом Его. Но Яунгота среди них не было. Он уже три раза ходил пешком за двадцать километров встречать самолет, потом встречал все вертолеты, но Лизы не было среди приезжающих на праздник гостей. Этот рейс он пропустил.
Лиза взглядом искала его среди сельчан: все лица были чужими.
К ней подошли двое пожилых людей, представились родителями Каврала Тавлина. Старик Тавлин погрузил ее рюкзак в коляску своего мотоцикла и предложил сесть.
- Мы уже про тебя, Лиза, наслышаны от Каврала. Жить будешь у нас.
- Спасибо, - ответила Лиза, - но я не одна, со мной еще оператор Саша.
- И Сашу твоего заберем. Всем места хватит, - уверенно сказала пожилая женщина. - Поехали, дед, сейчас почаюем, а потом уж за дела.
В доме Тавлиных было тепло от печи и пахло жареной рыбой. Дед выставил на стол свои разносолы: копченый балык, салат из соленой рыбы и лука, вяленую корюшку. Бабушка подала пышные котлеты, начиненные картофелем, по-местному – тельное. Главным напитком был чай.
После такого гостеприимного чаепития Лиза позвала своего оператора Сашу пойти прогуляться по селу.
Он с готовностью согласился. Оператору не терпелось увидеть аборигенов в их национальной одежде, услышать их песни.
Когда вышли на главную улицу села, перед ними открылась довольно мрачная картина. По обеим сторонам улицы угрюмо гнездились дома, крытые рубероидом. В некоторых окна были затянуты целлофаном вместо стекол.
- Ты куда меня привезла? - набросился на нее Саша. – Что здесь снимать?
Он имел право это говорить. В его биографии было много этнографических экспедиций, откуда он привозил уникальные материалы. Он вспомнил, как аборигенки Индонезии дефилировали перед его камерой. Увидев современных девушек в глянцевых журналах, завезенных европейцами, они нарисовали себе на груди бюстгальтеры. Фантазии их не было предела: каждый бюст превращался в многокрасочное произведение искусства.
Не дождавшись ответа, Саша продолжал: «Где их национальная одежда? Где расшитые кухлянки, про которые ты мне взахлеб рассказывала? – Потом добавил, - да, твое правое полушарие вечно дает тебе неправильную информацию. Клиника. Неизлечимо». Саша часто так подшучивал над Лизой. Она была левшой и, на взгляд «математиков» - личностей, подобных Саше, воспринимала этот мир неадекватно.
Он был по-своему прав. Дорогу в Утхолоке размыли дожди. Аборигены были одеты в старые телогрейки и резиновые сапоги. Никакого национального колорита. Грязно, скучно, убого.
Лиза смутилась. Она вспомнила, какую красотищу видели они на Ямале!
В окружении ярко одетой свиты шел «вождь» оленеводов мира норвежский саами Йохан Матис Тури. Женщины-саами были наряжены в красивые суконные одежды сине-красных цветов. Головы их украшали необыкновенные шляпы- шамшуры ручной работы.
- Вот это одежда, вот это да! - восторгался Саша.
- А что ты восхищаешься? Одежки-то из ткани, не из меха, - ехидничала Лиза.
В Утхолоке ничего подобного они не встретили. Зато все, кто встречался на пути, очень приветливо здоровались. Больше у Лизы и Саши не было никаких впечатлений. Они вернулись домой разочарованные.
В дверь постоянно стучались. Лиза то и дело вздрагивала: а вдруг Он? Но это были его земляки. Кто заходил поздороваться, кто – купить бутылку водки. В Утхолоке с началом перестройки исчезли почти все приметы советских времен и та беззаботная жизнь, когда платили большие камчатские рубли, когда магазины ломились от товаров, когда в углу продмага стояла бочка с икрой по бросовой цене, и ее никто не брал, когда оленье мясо продавали тушами, а сгущенку и тушенку ящиками.
Теперь были иные времена. Прилавки пестрели товарами, но денег у людей почти не было, чтобы купить то, что хочется. Самыми богатыми в селе были, пожалуй, только старики: они регулярно получали пенсии.
Свой бизнес местные предприниматели строили, в основном, на продаже спиртных напитков: водку можно было купить в кредит. Одним из таких бизнесменов оказался зять Каврала – русский муж его сестры. Он завозил из города на вездеходе спирт, разбавлял его водой и из литра спирта делал четыре бутылки водки. Он сбывал это зелье по цене ниже магазинной. В дверь стучались и ночью, и днем. Русский зятек ночью почти с закрытыми глазами передавал кому-то, едва приоткрыв дверь, бутылку водки, брал деньги, бросал их тут же на полку, даже не считая. Обманывать местные пока не научились.
В дверь вновь постучали. На этот раз был друг Яунгота Лепхэ, который во Франции сбежал из замка француженки.
- Привет, Лиза, с приездом, - сказал он радостно и поцеловал ее в щеку.
- Привет, - почти холодно ответила она.
Ей не хватило смелости спросить о Яунготе. Парень тоже промолчал. В дверь вновь постучали, потом еще раз … Казалось, это будет бесконечно.
Саша расстелил свой походный спальник, Лиза прямо в одежде упала на диван и задремала.
Она увидела странный сон, будто к ней привязался маленький волчонок. Бежит за ней, ластится, но каждое его прикосновение отзывается в Лизе нестерпимой болью. Она убегает от волчонка, он мгновенно нагоняет ее и вновь ластится. Маленький зверь никак не поймет, почему она убегает от него, он, как ему кажется, нежно касается ее кожи своими клыками. Но острые клыки почти впиваются в кожу. А волчонок не понимает, что ей очень больно. Она пытается убежать, он тут же настигает ее. Не вытерпев, она со всей силы ударяет волчонка косяком двери. Он визжит от боли, поджимает хвост и, наконец, отстает от нее.
Лиза открыла глаза. На полу, укрывшись своим спальником, лежал Саня и смотрел на нее, выпучив глаза.
- Лиза, ты так стонала, я думал, или тебя убивают во сне, или ты кончаешь, одно из двух, - засмеялся он.
Ей было не до шуток. Она вспомнила, что второе тайное имя Яунгота – Волк. «Все странно, - подумала она, - очень странно».
- Слушай, дома-то никого нет, все ушли на праздник, - перебил ее мысли Саша. – Может, пойдем?
Алхалалалай – праздник очищения от грехов
Праздник Алхалалалай начинался в школе. Клуба здесь не было, он давно сгорел, и уже много лет на его месте стояли остатки фундамента, да одна стена с маленькими окошками, через которые когда-то на экран падал луч кинопроектора. Фильмы не показывали тоже давно, с тех пор, как не стало отца Яунгота – единственного в селе киномеханика. Под клуб приспособили бывшее здание дома быта. Но оно не могло вместить всех желающих. Поэтому большие праздники и встречи проводили в школе.
Лиза надеялась, что Яунготон уже знает о ее приезде и зайдет поздороваться. Она осталась дома ждать его, все остальные ушли в школу.
Яунгот так и не пришел, а Каврал и его гости вскоре вернулись домой веселые, возбужденные, наполненные впечатлениями.
- Лиз, ты много потеряла, - прямо с порога сказал Саша. – Что там было! Все такие красивые, в расшитых бисером кухлянках, с бубнами. А танцы! Такого я еще в жизни не видел!
- Янугот был там? - тут же спросила Лиза.
- Был.
- Знаю, – односложно ответила Лиза. – Больше ничего не говори, пойдем лучше прогуляемся по селу, речку посмотрим.
- Хочешь, пойдем, – Саша – верный и влюбленный в нее друг всегда шел навстречу ее желаниям.
Саша освещал дорогу фонариком. Она молчала и шла следом за ним. По дороге они встречали местных жителей. Каждый здоровался с ними. У одного дома слышны были звуки баяна и веселые мелодичные ительменские песни.
На Балаганной площади у реки стояли пятнадцать идолов, вырезанных из деревянных бревен, гремели бубны, танцевала молодежь.
Они спустились к реке. Из-за паводковых вод и нескончаемых дождей река текла широким потоком, хотя течение было спокойным и тихим.
Но у Лизы на душе было неспокойно.
- Давай зайдем к моим знакомым, – почти умоляюще попросила она.
- Давай, - безразлично и отрешенно ответил Саша.
Она знала, что ее Яунгот живет в этом доме, видела свет в его окнах, но не могла же она пойти туда сама: там его жена, семья. Можно навестить его друга Лепхэ. Но и к нему она не смогла попасть. Кружила вместе с Сашей вокруг дома, проваливалась в грязь в темноте, но так и не смогла найти калитку.
- Да ладно, - пошли домой, - равнодушно сказал Саша.- Утро вечера мудренее. Завтра увидишь всех.
Утором Лиза с Сашей посетили выставку в школьном музее. Здесь были украшения из бисера, гравированные медвежьи клыки. Но самыми интересными показались миниатюрные фигурки, вырезанные из оленьего рога.
- Кто же у вас такой талантливый художник? – поинтересовалась Лиза у Каврала.
- Да это же Вэл Заочный. Ты, Лиза, должна его знать. Он в Москву когда-то свою выставку привозил.
- Неужели? Тогда я его знаю.
Лиза вспомнила ту встречу в номере шамана, когда Вэл принял ее за проститутку.
- Вот так встреча!
Вэл, как и в прошлый раз, сильно смутился.
- Ты же до этого только рисовал, Вэл, а теперь такие прелестные фигурки вырезаешь, – сказала Лиза.
- Наверно копилось всю жизнь, - спокойно ответил он, - и вот выплеснулось.
Прообразами этих фигурок, похожих на идолов с острова Пасха, только совсем маленьких, были его односельчане, в основном, старожилы Утхолока. Многих уже не было в живых.
- Это - бабка Груня и бабка Дарья, чай пьют, по нашему - чаюют, - пояснил Вэл, - а это баба Галя ягоду собирает, баба Лиза и баба Нюра шкуры выделывают, старик Гоша к родникам на бату отправился.
- Скажи, пожалуйста, а был у тебя когда-нибудь творческий порыв, ну, к примеру, работал по много часов без перерыва? – Лиза держала в руке микрофон, Саша включил видеокамеру.
- Был, - ответил художник, - целую неделю работал, чтобы забыть о голоде.
Он не лукавил. Стоя около своих уникальных фигурок, Вэл начал рассказывать Лизе о такой горькой прозе, что перебить или остановить его было трудно. В Утхолоке работы почти не было и молодежь, оставшаяся здесь жить, слонялась без дела. Рабочих мест не хватало даже для них. Перебивались, кто, чем мог. Хорошо, если был удачный сезон рыбалки. Рыбачили по ночам или с вечера ставили сети, а утром проверяли. Если улов был богатый, делились с соседями. Обязательно отдавали одиноким старикам. Последнее время часто стала наезжать в Утхолок рыбинспекция. Они говорили о каких-то только им известных правилах рыболовства, о лимитах и лицензиях, долго не разбирались, чьи сети в реке, быстро перерезали их и забирали с собой. Многих стариков записали в браконьеры. А настоящие браконьеры в это время заезжали сюда на своих моторных лодках, а если поймают, спокойно откупались у рыбинспекции. Они каждый сезон приезжали заготавливать икру или по дешевке скупать ее у местного населения.
Хлеба большинство сельчан не видели уже много дней, свет давали только в определенные часы.
- А чем еще заниматься, если тепла нет, света нет, хлеба нет? Я, например, прекрасно понимаю Гауди или Ван Гога. Про таких людей как они, а может и таких, как мы Достоевский сказал, «чтоб хорошо писать, страдать нужно, страдать!».
- Прекрасно, - неожиданно сказал Саша, удивившись познаниям провинциального художника. – Это будет лучшая фраза. Я думаю, на этом можно и точку поставить в этом сюжете, - сказал он со свойственной его математическому уму холодностью и продолжил, - пойдем, посмотрим, что здесь еще можно отснять.
… На выставке в школе было много уникальных изделий – туески из бересты, корзины, плетеные из травы, бисерные украшения. Но больше всего поразили Лизу деревянные маски: у каждой был свой образ, одни улыбались, другие устрашали, третьи как будто смеялись.
- Надо бы запечатлеть их для фильма, - сказала Лиза.
- Сделаем, - поддержал Саша.
Выходя из школы, Лиза вздрогнула от неожиданности. Перед ней стоял Яунгот.
- Здравствуй, - тихо произнес он, - с приездом.
- Здравствуй, - также тихо ответила Лиза. - Спасибо.
Больше они ничего не успели друг другу сказать. Вокруг были люди.
Боже мой, сколько дней, часов, минут она мечтала об этой встрече, сколько раз представляла. А встретиться вот так: холодно, смущенно, увидеть друг друга на мгновенье и вновь разойтись … Она оглянулась. Он тоже. Их взгляды встретились. Сколько в этом мгновении было любви, удивления, радости, сожаления, вопросов, вопросов, вопросов …
В одной из классных комнат собрались старейшины: представители разных ительменских родов и фамилий, прилетевшие из отдаленных сел. Парты сдвинули в один длинный стол, на нем закипал самовар, в вазочках пестрели обертки конфет. Такая встреча традиционно проводилась во время праздника Алхалалалай. Старики вспоминали былое, пели старинные родовые песни и танцевали свои национальные танцы.
Старейшина села Ухт Тавлин начал рассказывать древнюю ительменскую легенду.
Вулкан Алаид
(легенда, рассказанная Ухтом Тавлиным)
«Давно это было. Курильский князь Алаид полюбил одну ительменскую девушку, но Дух гор задумал помешать их счастью. Когда Алаид признавался девушке в любви, Дух гор устроил извержение вулкана и землетрясение. Возлюбленные чудом спаслись. Но Дух гор не мог успокоиться, он схватил Алаида, превратил его в вулкан и отнес в море. Невеста князя горько плакала, узнав об этом, и из слез ее образовалось озеро, из которого в море к вулкану протянулась река. Сердце Алаида, подаренное им девушке, превратилось в камень и возвышается теперь в центре озера розовым островом, а вершина его обращена к небу. От него и протянулась река печали и любви, навеки связав сердце Алаида с вулканом, в который был обращен князь Алаид».
Яунгот слушал эту легенду и вспоминал, как в первый год их совместной с Эльгай жизни начал неожиданно извергаться Алаид – вулкан, действительно, похожий на остров, основание которого утонуло глубоко в океане. Он находится не так близко от Утхолока, но пепловая туча донеслась до села и покрыла все дома и улицы. Вулканический пепел смешался со снегом и падал с неба в виде огромных снежных хлопьев. Тогда местный поэт Лыш бегал по снегу босиком и читал стихи:
«Снег был обручен с вулканическим пеплом,
тянул его с неба, и небо слепло.
От серости пепла, от яркости снега
ослепло небо, земля ослепла.
А мы с любимой по снегу бегали
и оставляли следы, оставляли,
и снег тянули за лапы белые
в ту даль, что духи наколдовали».
Лиза слушала легенду и тайно поглядывала на Яунгота. Он сидел с одного края стола, она – с другого. Будь они рядом, она бы просто сгорела от жара, исходившего от него. Яунгот тоже время от времени поглядывал на Лизу. Когда их взгляды встречались, его обжигало жаром. Им казалось, что все в этот момент следят за ними. Обоим было невыносимо душно.
Посиделки закончились, Лиза вышла из комнаты и направилась в раздевалку. В небольшой комнатке было совсем темно. Она протянула руку, чтобы снять плащ, и вдруг почувствовала за своей спиной дыхание Яунгота. Он схватил ее в объятья и начал так страстно целовать, что у нее закружилась голова. Прошло всего несколько секунд, а показалось, что они улетели в вечность.
- Прости, Лиза, я не могу больше с тобой оставаться, увидимся вечером на Балаганной площади. Я сам к тебе подойду.
Они встретились на мгновение и разошлись. Яунгот спешил по делам. Лиза пошла в дом Тавлиных.
Яунгот пришел домой, Эльгай увидела его радостное лицо и виноватый взгляд. Она еще с большей силой, чем недавно почувствовала приближение беды, но расспрашивать ни о чем не стала.
Рано утром она вышла из дома и пошла пешком за двадцать километров в соседнее село. Там, в больнице, сдала анализы, а на другой день сделала аборт.
К вечеру Эльгай вернулась в Утхолок на попутке, а ночью почувствовала себя очень плохо. Яунгот подошел к ней
- Что с тобой, милая?
- Не могу с тобой жить, уходи, - резко сказала она.
- Это твое последнее слово? - спросил он.
- Да, - ответила Эльгай.
Он вновь, уже в который раз за последний месяц, ушел в свой балок, одиноко стоявший на берегу реки. Он ничего не взял из дома, кроме массивного каменного льва. Это был его оберег. Он привез его из Вьетнама, со своих первых гастролей, и никогда больше не расставался с ним.
Наутро праздник продолжался. В школе проводили семейные конкурсы. Семья Тавлиных была в полном сборе - дедушка, бабушка, внуки, внучки, невестки, сыновья и дочки. Тавлины первыми начали свое семейное представление.
Это было воспоминание о прошлом, когда аборигены употребляли мухомор как средство для поднятия духа и настроения. Пробовать давали всем – и взрослым, и детям. Зажевав кусочек мухомора, можно было встретиться с Верхними Людьми, побывать в гостях у духов. Процесс строго контролировали старики, знающие тайный смысл этой древней традиции. Если собиралась компания из трех человек, один всегда знал свою роль: он должен был следить за поведением двух других. В таком «опьяненном» состоянии люди могли совершить непредсказуемые поступки, уйти и не вернуться назад. Третий не сам выбирал себе роль наблюдателя. Все происходило интуитивно, по чьей-то высшей воле. Если один употреблял шляпку мухомора, а другой - ножку, у них возникало состояние «кто в лес, кто по дрова». Шляпка – область головы, мозга, сознания, ножка – от пояса и ниже. Употребив разные части гриба, эти люди могли не понять друг друга, начать разговаривать на разных языках. Но если вместе «зажевали» шляпку или ножку мухомора, выход в иные миры случался одновременно, их посещали одни и те же духи, знакомые и родственники, ушедшие из жизни, они на равных могли общаться с ними.
«Духи подсказывают мухоморщикам правила поведения, - сказал старик Тавлин еще дома, когда готовились к празднику, - надо только внимательно прислушаться к тому, что говорят Верхние Люди». Лиза запомнила эту фразу старика.
Все Тавлины, от мала до велика, будто одержимые действием мухомора, начали веселиться, а потом все пустились в пляс. Руководил магическим танцем дедушка Ухт – негласный старейшина села. Он так зажигательно танцевал, что даже самые маленькие его внуки не могли устоять на месте. Один Миша стоял в стороне и наблюдал за дедом. Мать его была русская. Отец Каврал долго пытался научить сына танцевать, но мальчишка все ительменское воспринимал с улыбкой. В детском саду были русские воспитательницы, в школе – русские учителя. Все говорили с ним по-русски, а уроки ительменского преподавали как иностранный язык: два раза в неделю.
Миша даже дома, в семейном кругу, стеснялся, когда отец, увлеченный танцем, хватал его за руку и вытаскивал на середину комнаты танцевать вместе с ним. Мальчишка стоял как истукан и смотрел исподлобья на отца. Иногда на его лице вырисовывалась застенчивая улыбка, но он тут же смущенно прятал ее от всех.
В этот вечер Миша затанцевал впервые в своей жизни. Это был магический танец предков. Мальчик медленно развел руки в стороны, согнул ноги в коленях и сначала несмело, а потом все больше и больше вдохновляясь, стал повторять движения отца и деда.
Возбудившись воспоминаниями о действии мухомора и самим танцем, зрители стали один за другим выходить на сцену и вступать в общий круг.
Лучше всех танцевали бабушки. Резкие и отрывистые движения сменялись плавными и парящими. Руки их то становились гибкими и извивались как водоросли в реке, то плавно взмывали вверх как крылья чаек. Они вскрикивали и всхлипывали, как птицы, а то вдруг садились на колени, и тела их начинали извиваться и становились похожими на дельфиньи.
Оператор Саша то подпрыгивал вместе с танцующими, то почти ложился на пол, чтобы поймать удачный ракурс. Глаз его кинокамеры выхватывал из толпы танцующих самые выразительные, вдохновленные танцем лица.
Неожиданно бубны стихли и танец закончился. Саша вытер лоб со лба.
- Да, Лизк! По-моему мы не зря сюда приехали! - в голосе его были возбуждение и радость.
- Видишь, а ты стонал – не то, не так. Все то и все так. Ты, кстати, не забыл, что у меня сегодня день рождения!
- Представляешь, забыл! Вот это я балбес! Лизка, дорогой ты мой друг, - Саша обнял Лизу за плечи, - я же тебя люблю, а потому желаю тебе большой любви и большого счастья, а все остальное у тебя, по-моему, есть.
- Спасибо, друг! Ладно, пошли домой, мне сегодня какой-то сюрприз обещали!
Шашлык из нерпы
Лиза, родившаяся почти в дороге, на руках у бабушки Матрены, никогда не думала, что встретит свое 35-летиев далеко от Москвы, в крохотном селе Утхолок на берегу Охотского моря. Она смотрела на волны, тяжело падающие на берег и вспоминала, как однажды мать рассказала ей про ее появление на свет.
Рождение
(рассказ Марии)
«В электричке стоял дым коромыслом, было шумно, весело ...
Твоя бабка Матрена встала посреди вагона.
- Граждане пассажиры, просьба освободить вагон, начинаются роды.
- Ты что, мать, с печки свалилась? - огрызнулся лысый парень.
Слова бабки звучали как посягательство на собственность: каждое место в вагоне было занято, дорога-то до Москвы не близкая.
В этой электричке рабочий класс каждый день добирался в столицу. Места бронировали еще в Орехово-Зуеве: бросали через открытые окошки вагона на лавки свои авоськи, сумки, иногда колоду карт, «Правду» или «Труд», замызганную книжку Агаты Кристи или Жоржа Сименона. Русскую классику не читали. На «забитых» местах расстилали газету, на нее выкладывали из авосек хлеб, огурцы, кусок колбасы или сала.
Бабка твоя Матрена сверкнула своими зелеными глазами на парня и еще громче повторила.
- Граждане пассажиры, просьба освободить вагон, начинаются роды. Как это?! В самый разгар похмелья, когда до Москвы оставалось не больше четверти часа! Народ стал возмущаться, но, спустя минуту, возмущенные голоса стихли.
Я закричала. Сидя на краю лавки, я вся сжалась от боли и пыталась хоть как-то сдержать крик.
Пассажиры начали выходить из вагона.
- Потерпи, дочка, еще немножко, - ласково сказала моя мать.
Схватки у меня начались еще дома. А мать уже давно решила, что рожать я буду только в Москве. Она со своей деревенской практичностью считала, что если внучка или внук, кого Бог пошлет, родится в Москве, то точно будет москвичкой или москвичом… Первый приступ боли я почувствовала в четыре ночи. Мать быстро собрала меня, надавала всяких указаний отцу Кузьме и моему мужу, всем родственникам, и мы пошли на станцию. Сюда по расписанию через полчаса должна была прибыть электричка из Орехово-Зуева.
Как сейчас помню, на улице была золотая осень. Клены разбросали по земле красно-желтые листья, трава еще не успела пожелтеть. Электричка подошла быстро. Мать подтолкнула меня вперед, и мы втиснулись в переполненный вагон…
И тут я снова почувствовала жуткую боль в животе и застонала от боли. Хорошо, что голос из громкоговорителя заглушил мои стоны.
«Граждане пассажиры, наш электропоезд следует до станции Москва-Курская. Двери нашего электропоезда автоматические, просьба, во избежание несчастных случаев не прислоняться к дверям и не высовываться в окна дверей. Просьба, не курить, не сорить, не проходить мимо нарушителей общественного порядка и правил проезда в электропоездах. Переходите железнодорожные пути только в строго установленных местах. Пользуйтесь переходными мостами, настилами, тоннелями. Следующая остановка – Москва. Курский вокзал».
Голос диктора был громкий, четко поставленный, похож на голос Левитана.
Электричка начала тормозить. Колеса заскрипели. Твоя бабка сначала растерялась. А что ей было теряться? Она сама в первый раз рожала ни в какой не больнице, а в поле. Собирала колоски в колее от комбайна, когда у нее начались схватки. Звала комбайнера, чтобы хотя бы до фельдшерского пункта довез, а он храпел себе в кабине. Пока докричалась, пока он завел мотор… В общем, мать разродилась прямо в поле. Пуповину сестре моей старшей Ленке перегрызла зубами и перевязала ниткой.
В общем, мать подумала и уверенно потянула меня куда-то за собой.
На вокзале людей - толпы. Каждый занят своими делами, на меня - беременную никто не обращал внимания.
- Дочка, где медпункт? - тихо спросила бабка Матрена у кассирши, зевавшей в окошке билетной кассы.
- Направо и вниз по лестнице, - скороговоркой проговорила та. Наверно, в привокзальный медпункт пассажиры обращались часто.
- Скорее, скорее, рожают! - выпалила мать и втолкнула меня в дверной проем медпункта.
Фельдшер и медсестра не успели даже ничего спросить. Они постелили на кушетку чистую простынь и уложили меня.
Помню, как мать мыла руки.
- А мне-то халат дайте, - сказала она таким требовательным тоном, что мне, несмотря на накатившую боль, стало смешно.
Медсестра сняла с гвоздя халат и швырнула в руки твоей бабки.
А она уже стояла рядом с фельдшером и следила за его движениями. Я даже видела, как она, опережая медсестру, подавала врачу ножницы, вату, воду. Я сначала услышала твой, Лиза, крик, а потом слова матери и медсестры.
- Девочка! – радостно сказала бабка Матрена.
- Девочка, рыженькая, да такая же вертлявая, как ее бабка, - сказала медсестра.
…Сидя на берегу Охотского моря, Лиза совсем не ожидала, что Тавлины еще с утра начали готовиться отпраздновать этот день. Праздники здесь любили и отмечали шумно и весело. Вечером специально для именинницы накрыли на улице стол, уставленный ительменскими блюдами.
- Будь счастлива, Лиза, - хозяин дома поднял бокал домашней настойки из голубики.
Каврал разжег костер. Когда дрова прогорели и засветились малиновым цветом угли, над ними водрузили куски мяса, нанизанные на шампуры. Сок зашипел на костре и через минут двадцать Каврал пригласил всех отведать его блюдо.
- Такого вы не пробовали, - предупредил он, - я специально для Лизы шашлыки из лахтака сделал. Имей в виду, Лиза, впервые в жизни, - добавил Каврал. - Предки наши ели мясо, жареное на огне, но они его в уксусе и перце не замачивали. Попробуй и оцени.
Лиза жевала сочный шашлык из мяса обитателя морских глубин – лахтака – редкого животного семейства млекопитающих. Саша занялся съемкой. Петр Солнышко держал вырезанные им деревянные маски над костром, обжигая пальцы, а Саша, увлеченный магией огня, светившего сквозь глазницы масок, не переставая, командовал: «Поверни еще, так, еще, еще поверни, иди на меня, отступи, еще раз поверни».
- Не могу больше, руку жжет, - стонал Петр.
- Терпи, - невозмутимо настаивал оператор, - должно получиться гениально.
Маски оживали, приобретали образы реальных людей. Они начинали улыбаться, кривили гримасы гнева, выпускали из пылающих огнем глазниц слезы. Эти кадры получатся одними из лучших в будущем фильме про ительменов.
Лиза сидела на ярко-красном пластиковом ящике из-под кока-колы, принесенном сюда приливом с берегов Америки. Она задумчиво глядела на разлетающиеся в разные стороны искры костра.
Почему она так любит огонь и так боится высоты и воды?
Высоты боялась всегда, с раннего детства. Может быть потому, что выросла в равнинной местности и все детство провела на огромных полянах, которые были и футбольным полем, и домом для кукол, и катком для катания на коньках, и местом, где бежали весной бурные ручьи, и проваливался с хрустом лед под ногами.
Воды боялась, потому что с ней было связано несколько эпизодов в ее жизни. Первый случился давно. Они жили тогда на Севере (муж увез ее после университета на свою родину, может быть, с тех пор ее и тянуло всегда на Север). Там у них родилась дочка. Малышке не было и годика, а сыну около трех. Случилось все в середине мая, когда весны в этих суровых краях еще не чувствуется, лишь солнце светит чуть ярче, да слегка припекает. Лед был еще крепким, и они решили прогуляться до другого берега закованной во льды бухты. Там находился поселок. Завернули дочку в пуховое одеяло, погрузили в коляску. Трехлетнего сына тоже утеплили – здесь всегда дул промозглый ветер.
День был теплый, лед местами подтаял, и под ногами шуршали мелкие льдинки – застывшие капельки воды. Чем больше они удалялись от берега, тем слышнее было, как подо льдом шумит бурное течение, заносимое сюда океаном, а снизу бьют о лед мощные волны. Начинался прилив. Они все дальше уходили от берега. На льду стали четче вырисовываться контуры волн, видимо, лед подтаивал за день, а вечером, с морозцем, застывал, повторяя форму гуляющих под ним волн. Бухта вела к заливу, который плавно переходил в море, море – в океан.
Шли вперед молча. Ни Лиза, ни, тем более, ее муж не хотели показать, что боятся. Впереди что-то чернело.
- Постой здесь, - сказал муж Лизе – пойду, посмотрю, что там.
Не успел он пройти и пяти метров, как рухнул по пояс в ледяную воду.
- Лиза, - испуганно закричал он и, схватившись за кромку льда, начал выкарабкиваться из полыньи.
Она испуганно смотрела на него, оцепенев от страха. Когда Валерий выбрался на лед, с его одежды стекала ледяная вода. Одежду тут же начало схватывать морозом. Лиза вытащила из коляски пеленки, обмотала Валере мокрые ноги. Они развернулись и почти бегом пустились назад к берегу. Под их ногами бушевало море, а коляска летела, спотыкаясь о ступени из застывших волн.
Уже дома, придя в себя, Валера рассказал Лизе, что испытал он, провалившись в полынью. Он увидел бурное течение, которое могло затянуть его в свои объятья в одно мгновение.
- А что бы ты сделала, если бы я попросил помощи? – спросил он у Лизы вечером.
- Нагнулась бы и протянула руку.
- Ну и ушла бы вместе со мной под лед. Глупая, надо лечь на лед и бросить какую-нибудь веревку, ну, хотя бы вот этот пояс от твоей дубленки.
Лизе достаточно было только представить, как она вместе с Валерой уйдет под лед. Нет, не за себя ей было страшно, а за своих малышей. Что бы делал трехлетний Юрка, оставшись посреди бухты один, рядом с коляской, в которой лежала грудная сестренка, без мамы и папы. Что бы делал он?
С тех пор Валера всегда боялся, когда трещит лед, даже если ступал на застывшую от мороза лужу, страх был таким же, как тогда, во время прогулки по бухте.
А Лиза с тех пор боялась непрозрачной воды. В море она не заплывала дальше десяти метров от берега, в прудах вообще не купалась. Только река ее не пугала: всегда приятно было плыть недалеко от берега вниз по течению.
Огонь Лиза любила. Она часами могла смотреть на пламя, на его оранжево-красные языки и голубовато-белую сердцевину. Особенно красивым казался огонь ночью, когда в кромешной тьме ничего не отвлекало внимания от костра.
…Глядя на оранжевые сполохи огня, разожженного в маленьком селе Утхолок на берегу моря, она думала о прошедшей жизни.
- Поздравляю тебя с днем рождения, - Яунгот нагнулся к ней.
От неожиданности она вздрогнула. Парень держал в одной руке маленькую вазочку с ромашками. В другой – бусы из жемчуга.
- Спасибо, Яунгот. Как хорошо, что ты пришел.
- Я не могу здесь долго находиться, прости, но мне надо идти.
Языческий танец благодарения
Утром на Балаганной площади у берега реки Лиза увидела художника Вэла Заочного. Он вырезал Хантая – человека-рыбу из ствола тополя, оседлав этот ствол, как коня. Она подошла и села на другой край.
- Ты, Лиза, прости, что я тогда в гостинице тебя обидел, - начал было Вэл. Я принял тебя за б….. Уж больно рыжая, у нас таких нет, да я и не знал, что у Ойе есть в Москве такая красивая знакомая, и что ребята тебя все знают.
- Да ладно, что было, то было. Ты как назовешь Хантая?
- Хантай рода Тавлиных. Этот род идет из Верхнего Коврана. Я тоже принадлежу к этому роду. Но село наше древнее давно исчезло, его закрыли. Много сел закрыли, а людей переселили. Помню, сельский сход собрали, я еще мальчишкой был. Приехал какой-то начальник, начал внушать, как хорошо нам будет жить в большом селе вместе с другими ительменами.
- И что, все молча согласились?
- Конечно, в душе не согласились, но стоят и молчат, как будто в рот воды набрали. Ничего не говорят, о своем думают.
- А что, трудно было что-нибудь сказать, возразить?
- Высказываться начали только вечером, когда все собрались у главы рода, моего деда Кэна Тавлина. Он у нас старейшиной был, все решал.
- Откуда у него такое американское имя?
- Это уже другая история.
- Ну и что сказал Кэн?
- Что выкурить нас хотят с этой земли, уничтожить.
- Что, не верил дед в советскую власть?
- Конечно, нет. Он по своим родовым законам жил. Он тогда сказал, что одного не учли начальники, не каждый ительменский род уживется с другим, будут жить в одном селе и невидимо воевать друг с другом.
- И сейчас воюют?
- Да. Это не заметно, но бывает, особенно когда выпьют лишнего, начинают выяснять, кто откуда, и чьи это были угодья когда-то. Знаешь, здесь в древности какие войны были! И с коряками воевали, и с чукчами. Лиза повернула голову к реке и увидела неподалеку Яунгота. Парень тоже видел ее, но не подходил: он был занят строительством балагана вместе с ребятами из ансамбля. Когда закрепили последнюю жердь, Яунгот незаметно подошел к Лизе.
На нем были старые джинсы, старая куртка, на голову смешно нахлобучена шапка. Лицо окаймляла редкая щетина. Он весь пропах дымом костра.
От Лизы, одетой в яркую японскую куртку, обтягивающие бедра джинсы и белые кроссовки, пахло французскими духами.
- Ну, здравствуй, моя милая, - сказал нежно Яунгот.
- Здравствуй, - едва сдерживая себя от волнения, ответила Лиза.- Ты сегодня какой-то другой, у тебя дома все в порядке? – взволнованно спросила она.
- Потом... Вечером увидимся, все расскажу.
Яунгот взял топор в руки и стал срубать сучки со ствола дерева. Лиза немного постояла в молчании и отошла в сторону.
Как она мечтала об этой встрече, как хотелось ей обнять его, поцеловать, сказать о своей любви, но уже в третий раз она слышала слово «потом».
В Утхолоке, на краю ойкумены Лиза впервые в жизни увидела языческий праздник очищения от грехов и благодарения природы «Алхалалалай», который отмечал древний народ, живущий здесь, по их преданиям более 15 тысяч лет.
В конце сентября жители Утхолока закончили почти все осенние работы. Главное – заготовка рыбы на зиму. Ее здесь коптят, солят, квасят, сушат. Для собак готовят особым образом – закладывают в глубокие ямы, покрытые травой и дерном, и вялят на чердаках, называя эту сушеную рыбу юколой. Сушат икру, собирают кедровые орехи, разные травы и коренья. А еще, как в обычных деревнях, здесь заготавливают на зиму картофель, капусту, морковь, свеклу, запасают бочками ягоду. Не зря свой священный праздник «Алхалалалай» ительмены называют праздником очищения и благодарения природы.
На Балаганной площади собрались почти все сельчане и гости Утхолока. К Лизе подошел Каврал.
- Вы, конечно, уже начали снимать свой фильм, но знай, Лиза, что это еще не начало праздника.
Лиза удивленно посмотрела на него.
- Сначала надо отогнать злых духов. По нашим поверьям они могут помешать проводить праздник, а еще хуже - навредить кому-нибудь из нас. Вот теперь смотри, как это происходит.
В круг вошел шаман Ойе и две молодые женщины. Они держали в руках два березовых веника, а ноги их были обмотаны кипреем, как у папуасов. По команде шамана они попытались поднять то одну, то другую ногу.
- Видишь, Лиза, если они смогут поднять ногу, значит, обряд и весь праздник пройдут благополучно – пояснил Каврал.
Березовыми вениками женщины стали выметать невидимый сор из избы, изгонять нечистую силу, всех злых духов. Потом шаман склонился над огнем начал что-то шептать.
- Что он сейчас делает? – происходящее все более захватывало Лизу.
- Заговаривает огонь. - объяснил Каврал - Огонь ительмены почитают больше всего, и всегда обращаются к нему как к одушевленному, чтобы берег наше село, отводил пожары.
Затем Ойе подмел сор под лестницей и положил туда щепочку, обвитую травой. Она будет лежать здесь все дни праздника. Из стоявшего на берегу балагана все убрали.
- А это зачем? - все происходящее заинтересовало и оператора Сашу.
- Раньше перед праздником ительмены убирали из жилища нарту и собачью упряжь. Это - защита от злых духов, - пояснил Каврал. Они же могут запрятаться где-нибудь, ну, например, между перекладинами нарты.
В это время Шаман Ойе и две женщины взяли в руки сухую траву и сели около лестницы. В руках каждый держал кусок рогожки, в которую были завернуты разные снадобья.
Потом сам Каврал выбрал троих крепких ребят, женщины обвязали их головы все той же травой, назвав ее незнакомым словом - тоншич, и послали в лес за ритуальной березой.
Тем временем шаман Ойе и две его помощницы начали обходить вокруг лестницы, махая травой-тоншичем и приговаривая «Алхалалалай». Когда парни скрылись из виду, шаман и женщины бросили траву на огонь.
В действо включились и другие сельчане. Еще две женщины вынесли из балагана чучело кита, сделанного из кипрея и набитого кедровыми орехами и сушеной несоленой рыбой - юколой. Они стали раздавать эти угощения гостям, и особенно детям.
Шаман положил в ямку под лестницей еще один секрет - рыбу, обвитую тоншичем. Он что-то пошептал над ней, три раза обернулся вокруг своей оси. Остальные участники праздника повторили его движения.
Затем Ойе подошел к Хантаю, которого вырезал Вэл Заочный, обвязал шею идола кипреем. За ним все остальные начали подходить к священному столбу – человеку-рыбе и задабривать его угощениями – ягодой, рыбой, кусочками нерпичьего мяса.
-Вот так и тысячи лет назад у ительменов проходил обряд жертвоприношения – пояснил Каврал.
Ойе наклонился над огнем костра и начал шаманить, призывая главного ительменского бога – Ворона Кутха.
Вдруг неожиданно, как будто упал с неба, на вершину балагана сел огромный черный Ворон.
Шаман с благоговением посмотрел на Ворона. «Значит, все будет хорошо», подумал про себя Ойе.
А старики в это время встали с лавочек, которые здесь приготовили для них заранее, и начали притопывать и кричать «Алхалалалай». За ними все остальные участники праздника повторили это магическое слово.
Как по мановению волшебной палочки из углов выбежали несколько девушек. Они начали так задорно плясать, что оператор Саша слегка растерялся. Он снял камеру со штатива и метался с ней то вправо, то влево, не зная, кого взять в фокус. Они были так красивы и сексуальны в своем танце, что, пожалуй, ни одна полуобнаженная стриптизерша в ночном клубе не сравнится с ними. Их нарядные костюмы, сшитые из тончайшей замши и украшенные искрящимися бисерными повязками, повторяли плавные движения их гибких тел, которые извивались как волны. Подняв руки вверх, они громко кричали «Алу-лу-лу», игриво поглядывая на молодых парней. Этот женский возглас подхватило эхо на другом берегу реки.
У некоторых бабушек появились слезы на глазах.
Ойе в это время продолжал шаманить над костром, потом два раза посыпал пеплом землю на Балаганной площади. То же самое сделали его помощницы.
- Сейчас мы натянем вокруг юрты веревку, ты, Лиза, можешь нам помочь, - сказал Каврал, увидев, что Лиза ошалелыми глазами смотрит на все происходящее. – Давай, включайся, это очень важное действо, а смысл его в том, чтобы предохранить наш ительменский род, да и твою семью от будущих болезней.
Пока Каврал и Лиза натягивали веревку вокруг балагана, в село вернулись юноши со свежесрубленной березой и маленькими березовыми чурками из веток.
Не успели они приблизиться к Балаганной площади, как участники праздника выхватили у них березу и тут же разделились на две части. Они что-то кричали, топали ногами, припевали и тянули крону и ствол березы в разные стороны. А несколько мужчин тут же быстро начали вырезать из березовых чурок болванчиков.
Оператор Саша тихо подошел к Кавралу и спросил:
- Зачем эти болванчики, что они означают?
- Интересная тема. Ительмены считают, что в женщин, когда они танцуют, прямо через рот вселяются духи-камуду – больше пятидесяти духов, и делают их сумасшедшими. Если объяснить тебе современным русским языком, бабы во время танцев просто становятся сексуально одержимыми. А чтобы они пришли в себя после "Алхаллаалая", болванчиков сжигают в огне - отдают ему духов безумия.
Саша и Лиза слушали объяснение Каврала и в это же время наблюдали, как один из мужчин смазывает лица готовых болванчиков брусничным соком и ставит перед ними еду. Накормив духов, он обмотал их травой-тоншичем, потом натянул на их «макушки» травяные колпачки и вместе с другими мужиками, приплясывая и что-то выкрикивая, побросал камуду в огонь.
А праздник в это время разгорался все ярче и ярче. На лицах его участников было выражение беспредельной радости, восторга, возбуждения.
- Сейчас, Лиза, будет самое главное - обряд очищения. Но нашей древней традиции мы заранее в лесу заготовили березовые прутья. Сколько семей будут участвовать в празднике, столько и прутьев.
- Кстати, а почему используете только березу? - поинтересовалась Лиза.
- Это дерево считается у ительменов священным. Ты же помнишь, когда ехала сюда, священной березке свое заветное желание открыла, я заметил, не пожалела батистового платочка, завязала на дереве.
- Помню, помню, - ответила Лиза, и взгляд ее неожиданно стал грустным. Она же загадала желание встретиться с любимым. И встретилась, уже несколько раз встретилась: «Здравствуй - до свидания». Вот и все. Об этом ли мечтала она целый год, сидя в московской квартире и мечтая о нем, о его жарких объятьях, о горячих поцелуях, о том, чтобы те мгновения счастья, которые она испытала наедине с ним, повторились. А теперь вот эти безумные танцы, вызывающие во всем теле какой-то необъяснимый жар, жжение, сумасшедшее сексуальное влечение.
Заговорив огонь, шаман дал знак, что можно устанавливать идола-Хантая.
Ребята, одетые в замшевые кухлянки, украшенные на плечах блестящими шкурами росомахи, придававшими им мужественный и воинственный вид, взяли Хантая, погрузили его на плечи, обнесли несколько раз вокруг огня, а затем, напевая и приплясывая начали закапывать его в землю. Это был Хантай рода Тавлиных, пятнадцатый по счету.
Когда идол – хранитель ительменского рода, возвысился над Утхолоком, спокойно взирая вдаль, на священную сопку Эльвель, заиграли бубны, и началась самая важная часть обряда – очищение от грехов. Для этого надо было пройти через березовое кольцо.
Ритуальный обряд проходил весело, глаза участников блестели, все улыбались, желали друг другу счастья и любви. Каждый муж старался провести через кольцо свою жену, чтобы очистить ее от грехов и скверны, затем проходил сам и проводил своих детей.
- Давай, Миша, не отставай, - подгонял дед Тавлин своего внука, который накануне так неожиданно поддержал его в танце. Дед был счастлив, потому что теперь точно знал, кому передаст свое мастерство охотника, сказочника, кто будет хранить негласные законы их рода.
- Алхалалалай!- восторженно кричали мужчины, проходя через кольцо и «отряхиваясь» от всех своих грехов, обид, забот, от всей нечисти.
-А-лу-лу, - вторили им женщины, повторяя те же движения.
- А ты что стоишь? - потянул Лизу за рукав вождь ительменов Каврал Тавлин. - Или не по душе тебе наш языческий обряд? Давай и ты очищайся, Лизавета, а то наши духи не примут тебя, и фильм, не дай бог, не получится.
Лиза была в растерянности. Нужно ли ей, православной христианке, включаться в этот языческий обряд? Но подумав и представив, что для нее это всего лишь сказка, спектакль, она все же согласилась и, улыбаясь, присоединилась к ительменам, тем более, что кольцо держал ее любимый – Яунгот.
- А-лу-лу!!! - воскликнула Лиза.
Слово это из женских уст звучало жеманно и кокетливо и также как в слове «Алхалалалай», которое выкрикивали мужчины, в женском выкрике слышались звуки любовных игр, завораживающие, манящие, приводящие в экстаз и будоражащие основной инстинкт продолжения рода и вызывающие желание соединиться, слиться воедино, отдаться вырывающемуся наружу чувству.
- А что означают эти слова? - спросил Лиза у Каврала, пройдя через березовое кольцо.
- И ты еще не знаешь? - удивился вождь и хитро улыбнулся. – Говорят, в древности, когда мужчина выкрикивал слово «Алхалалалай», это означало, «хочу женщину с большими грудями», а если женщина отвечала ему «А-лу-лу», это был явный намек на то, что она хочет мужчину, и не просто мужчину, а с большими усами.
- Спасибо, что просветил, - сказала Лиза, слегка смутившись и представив Яунгота, у которого на лице даже намека на реденькие усы не проглядывалось, не то, чтобы «большие усы».
- Ладно, не смущайся, - поспешил успокоить Лизу Каврал, - это тайный смысл, а главное назначение нашего праздника Алхалалалай – очищение от грехов и благословение природы, так что присоединяйся и чувствуй себя как дома.
После обряда начались безудержные ительменские танцы.
Поодаль стоял священник, одетый в черную рясу, и молча наблюдал за происходящим. Он не мог влезать со своими законами в чужой монастырь. Ну, празднуют свой языческий обряд, и пусть празднуют. Священник смотрел на все это как на спектакль, а ительменов вместе с их шаманом Ойе воспринимал как детей малых: эти люди также бесхитростны и невинны, как дети. Никто здесь не творил священнику зла, более того, многие приходили и искренне говорили, что верят в Бога, только Бог един для всех и в древности ительмены ставили таких же идолов в тундре, вдали от человеческих глаз и посвящали их Неведомому Богу так же, как древние греки.
Священник подошел к Ойе. Шаман последние годы в плясках не участвовал. Однажды во время танцев он потерял свой амулет, а вещь эта – один из помощников шамана. В тот год в селении произошло немало бед.
Ойе тихо, чтобы его никто не заметил, направился в сторону своего уединенного дома. Священник последовал за ним. Каждый раз, приезжая в Утхолок, он останавливался у Ойе. Он любил беседовать с шаманом. Глаза Ойе никогда не выражали злобы, ненависти, зависти. Они излучали доброту и мудрость.
Шаман открыл ветхую калитку. Белая лайка тут же выскочила из конуры, но лаять не стала: если гость шел с хозяином, значит, все нормально.
Войдя в избу, священник, как обычно, перекрестился, перекрестил все углы в избе. В доме шамана в левом от входа углу стояла иконка: осталась от мамы. Мама была крещена и часто молилась, стоя у образов. Шаман уважал эту традицию, принесенную в их далекий край больше двух веков назад казаками, но сам не молился.
- Давай, сначала чаек вскипятим, а потом все остальное, - сказал Ойе.
Они были ровесниками, потому на «ты».
- Давай, - ответил священник.
Ойе вскипятил чайник, разлил по чашкам. Начал священник.
- Вот скажи мне, Ойе, ты, когда проводишь обряд, действительно веришь, что прилетает Кутх – Ворон, которого вы считаете богом.
- Верю и знаю, что прилетает.
- Тогда скажи, ты веришь, что над вашим Вороном стоит еще один бог - Творец, который намного могущественнее вашего Ворона.
- В это верю не только я, все наши в это верят.
Похожую на эту беседу священник проводил уже не впервые, и каждый раз она оканчивалась почти одинаково. Шаман верил во Всевышнего, но креститься отказывался.
Праздник на берегу был в разгаре. Казалось, что главное действующее лицо здесь - Танец.
В этом году впервые объявили танцевальный марафон. Участвовать в нем записались несколько пар. Танец длился уже девятый час. Лиза стояла в толпе зевак и наблюдала за происходящим. Участники не чувствовали усталости. У них уже давно открылось второе дыхание. Сама не заметив как, Лиза оказалась в кругу танцующих. Ительмены тут же окружили ее. Поддавшись магии танца, Лиза закрыла глаза и вдруг, как тогда в Москве, в гостинице, почувствовала рядом дыхание Яунгота.
- Ты?!
- Я, милая, наконец-то я нашел тебя. Пойдем отсюда.
Он нежно взял ее за руку и повел за собой.
- Яунгот, ты!
Лиза не сопротивлялась. Она мечтала об этом моменте целый год.
Жар соблазна
Они медленно шли на шум реки. Недалеко от берега стоял балок Яунгота.
На улице было темно, огромная круглая луна ушла за тучи. Но Яунгот шел уверенно, обходя огромные лужи. Лиза то и дело спотыкалась о какие-то камни и коряги.
«Куда я иду? – думала она, утопая по щиколотку в лужах. - Наверно, там холодно и неуютно».
Яунгот как будто услышал ее мысли. Он молча взял ее на руки.
Его собаки, привязанные на берегу недалеко от балка, начали радостно скулить, но вскоре, почуяв незнакомого человека, злобно залаяли.
- Тише вы! Свои! - попытался успокоить их Яунгот. Но на этот раз лайки не слушались хозяина. Их лай эхом возвращался с другого берега реки.
Он достал из кармана ключ и открыл массивный замок. Дверь балка заскрипела.
- Заходи.
Справа в углу потрескивала печка, разбрасывая по стенам желтые брызги огня. Пахло дымом костра и шкурами. Яунгот зажег карманный фонарик, налил в плоский каменный сосуд медвежий жир и зажег фитилек. Тусклый мерцающий свет ительменского светильника-жирника разбежался по всем углам балка. Лиза увидела на полу росомашью шкуру
- Раздевайся, - спокойно сказал Яунгот.
Открыв дверку печи, он бросил в нее небольшое березовое полешко.
Лиза начала стягивать с себя свитер и джинсы.
- Да нет же, - остановил ее Яунгот. - Снимай кроссовки и носки, будем их сушить.
От его слов ей стало немного не по себе.
Лиза сняла кроссовки, села на шкуру и стала молча наблюдать за Яунготом. Он взял ведро, вышел из дома и через пять минут вернулся с полным ведром воды. Подошел к печке, сдвинул металлический круг в сторону, выпустив на мгновение огонь наружу. Поставил на печь чайник и присел в задумчивости.
Она молчала, и он молчал. Он любил так сидеть с детства: у печи всегда тепло и можно часами смотреть на краски огня.
Лиза не отводила от него глаз. Он сидел, опустив глаза вниз. Еще минуту назад он был таким самостоятельным и уверенным в себе, а сейчас как будто весь сжался в комок. Что он чувствовал в этом момент, Лиза не знала.
В балке стало невыносимо жарко. Она вновь начала стягивать с себя свитер, джинсы. Он внимательно следил за ее движениями. Когда она осталась в одном белье, он несмело прикоснулся к ее плечу.
- Тебе идет черный цвет. Тело у тебя белое, нежное, как утренний туман.
Яунгот не решался дотронуться даже до бретельки ее бюстгальтера. А она вдруг почувствовала дрожь изнутри. Ей захотелось зарыдать от нахлынувшего на нее счастья, оттого, что они наконец-то рядом. Все, что накапливалось в ее душе – радость и боль, любовь и обида стремились выплеснуться наружу. Лизе хотелось рыдать навзрыд.
Ей вдруг показалось, что она уже когда-то была в этом балке, таком невзрачном снаружи, уютном и жарком изнутри…
Так же потрескивала печка, так же бегали тени по стенам. Да. Это было, только в ее фантазии, когда «мело, мело по всей земле, во все пределы, свеча горела на столе, свеча горела, на свечку дуло из угла, и жар соблазна вздымал как ангел два крыла крестообразно». Она мечтала о таком моменте в своей жизни и сейчас чувствовала, как будто внутри ее разыграется ураган, и ветер рвется наружу, и море бушует одиннадцатибалльным штормом.
Море действительно бушевало в ста метрах от балка, и тучи наползали горами на маленькую деревню, и гром гремел за окном, и начался проливной дождь. Лиза заплакала навзрыд. Ей было хорошо и страшно. Она на миг забыла, где она и что с ней… И вдруг неожиданно для себя услышала уже знакомую фразу:
- Плачь, милая, плачь, это помогает.
Яунгот нежно обнял ее и начал слизывать с ее лица слезинки. Ей стало хорошо и тепло, а этот парень казался большим, сильным и очень родным. Говорят, что любовь дает о себе знать в первые сорок секунд после встречи, а если за это время разряд тока не пролетит между ним и ей, любви не жди. Тогда, в Москве, в гостинице, увидев Яунгота, Лиза почувствовала этот электрический разряд. Сейчас случилось то же самое.
И как тогда в гостинице они, сами не заметив как, отправились в полет по Вселенной. По стенам балка танцевали тени. Яунгот сдавил Лизу своим телом, и, мгновение спустя, из груди его вырвался рев… Чуть погодя, он нежно обнял ее и прижал к себе.
- Сладкий мой, - выдохнула Лиза.
- А что это значит?
- Ты что, не знаешь?
- Сладким бывает чай, конфеты, но человек?..
Яунгот мало знал в своей жизни ласк, поэтому ему казалось, что и слова, и жесты Лизы не могут относиться к нему.
Они рассказывали друг другу, как прожили этот год разлуки.
Он вспоминал, как приехал после Франции домой, как встретили его жена и пятеро детей.
- Помнишь, Лиза, ты пыталась окатить меня холодным душем в гостинице, чтобы я остыл, и ничего из этого не получилось. У меня внутри такое пламя пылало?!
- Помню, еще бы не помнить.
- Когда я домой вернулся, детям дал сумки распаковывать, а жене сказал: «Подожди, я быстро». Я бежал до моря, не останавливаясь. Окунулся в его ледяную воду прямо в одежде, и пламя внутри чуть утихло.
Рассказывая это, Яунгот не сказал Лизе, что он пытался очиститься, избавиться от этой греховной любви.
Неожиданно Яунгот прервал свой рассказ и о чем-то задумался. Лиза тоже молчала. Каждый думал о своем.
Яунгот вспомнил, как Эльгай к его приезду испекла рыбный пирог, как они всей большой семьей сидели за столом, и он рассказывал жене и детям про Париж.
Как тогда удивленно и восхищенно смотрела на него Эльгай, и в этот момент она была такой красивой. Она и от природы была очень привлекательной женщиной, редко красила глаза и губы, если покупала себе какую-то обнову, это всегда был сюрприз для Яунгота. В такие минуты он влюблялся в нее заново.
Однажды он собирался в очередную командировку, и она попросила его купить шпильки. В поисках шпилек исколесил весь город. Наконец, в какой-то захудалой галантерее ему выдали упаковку черных металлических заколок. Как же смеялась Эльгай, когда Яунгот начал доставать подарки! Вместо туфель на высоких каблуках-шпильках он достал жене то, за чем так долго бегал по городу, удивляясь, зачем ей нужны эти шпильки, если у нее короткие волосы.
Один раз в свой день рождения она рано утром ушла из дома, хотела, чтобы муж, проснувшись, увидел ее праздничную, нарядную, не похожую на себя ту каждодневную, обыденную. Она накрутилась, подкрасила глаза, губы, надела новое платье и когда постучалась в дверь дома, Яунгот вскочил спросонья с постели, чтобы открыть дверь. Он был уверен, что это Эльгай, но, не узнав жены, отпрыгнул в испуге от двери, попятился назад, закрывая руками свои плавки. Какой же красивой была она в этот миг. Глаза блестели, четко очерченные губы нежно улыбались. Ему тут же захотелось сбросить с нее красивое платье, поднять на руки, закружить и целовать-целовать-целовать. Но в единственной комнате, служившей и детской, и гостиной, и спальней, и кухней мирно сопели дети. Было утро. Яунгот сдержал себя.
Но зато сколько раз им было хорошо вдвоем в тундре, на природе, среди простора, пахнущего кедрачом, брусникой и шикшей, на разноцветном ковре из ягод, под открытым бездонным небом, в котором кружились белоплечие орлы. Они любовались птицами, распростершими свои крылья в бреющем полете. Забравшись на отвесную скалу, слушали, как у подножия ее накатывает на берег волну Охотское море и как, сверкая лезвиями ножа, плавно рассекает волны стая северных дельфинов - серебристых белух. Как часто они забредали в медвежьи владения, где косолапый надежно прятал остатки своего ужина - позвонки китенка, выброшенного волной на берег. Они не боялись медведя, ведь по их старинным поверьям - это был их родственник. А если и сталкивались нос к носу с Хозяином, они не убегали в страхе в кусты и не падали в обморок…
Все это вспоминал Яунгот, лежа в объятьях Лизы - женщины с другой планеты из большого шумного города с многомиллионными толпами людей, рассеянных по улицам мегаполиса. Но эта инопланетность и загадочность Лизы, ее непохожесть на Эльгай будоражили его рассудок и рождали океан неведомых ему до этого чувств.
…Их вновь поглотил океан страсти. Его движения напоминали танец. Он нежно целовал ее, притягивая к себе, она откликалась на его чувства. Он вдыхал запах ее духов, а она - запах дыма от костра, которым он весь был пропитан.
Они еще не успели оторваться друг от друга, как Яунгот почувствовал, что к двери балка кто-то подошел, а собаки приветливо заскулили, как будто учуяли своего.
- Это она, - тихо сказал Яунгот, медленно выпуская Лизу из своих объятий.
В дверь постучались. Яунгот накинул на плечи рубашку и вышел на улицу. Моросил мелкий монотонный дождь.
Лиза едва разбирала слова разговора.
- Опять ругаться будешь? Ты же выгнала меня.
- Дай мне войти, ничего страшного не случится.
- Туда нельзя.
- Пусти меня, не бойся.
- Не надо, Эльгай.
- Я тебе говорю, ничего не будет.
Лиза заметалась по балку, наспех натянула водолазку, свитером укрыла ноги. Она не могла сосредоточиться. Ее лихорадило. Нет, она не боялась его жены, скандала, который мог бы разразиться. Лиза боялась, что из-за нее в жизни Яунгота может рухнуть то, что он так долго строил все эти десять лет.
Она вдруг вспомнила печальный случай из своей жизни, когда муж сказал, что задержится на работе, а она не поверила, взяла такси и помчалась на студию. Они тогда вместе работали на киностудии. Дверь в монтажную была закрыта, замок висел снаружи. Но она и этому не поверила. Пошевелила замок, а он оказался не защелкнутым. Из крохотной щели в двери струился свет. Лиза постучала, но никто не ответил, она позвонила: ни звука. Тогда она начала барабанить в дверь, но никто не отвечал. В отчаянии Лиза подняла на обочине дороги гравий и начала швырять камешки в форточку. Внутри кто-то зашевелился. Дверь открыл бледный как лунь ее супруг, а оттуда вылетела как стрела молодая практикантка.
Теперь она сама была в роли той молодой женщины, пытавшейся соблазнить чужого мужа. Она представила, как Эльгай схватит ее за рыжие волосы и будет мотать из стороны в сторону, чтобы заставить забыть навсегда Яунгота.
Дверь распахнулась. Первой вошла Эльгай.
- Здравствуйте, - спокойно сказала она, и лицо ее озарила ослепительная улыбка.- Давайте знакомиться. Меня зовут Эльгай, а вас? Откуда вы? Из Петропавловска? Вы давно знакомы?
- Разве это теперь имеет значение, - тихо ответила Лиза.
- Вы его любите?
- Его нельзя не любить.
- Да, его нельзя не любить. Я тоже его люблю, мы оба любим друг друга. И у нас будет ребенок, - с каким-то вызовом сказала Эльгай.
Про ребенка она солгала, сама не зная, почему.
- Я знаю, - почти шепотом ответила Лиза. - Прости меня Эльгай, прости Яунгот. Я случайно ворвалась в вашу жизнь и с этого момента выхожу из нее.
Лиза знала, что лжет, причем, не только им, но и сама себе.
- Еще раз прости меня, Эльгай.
- Хорошо, одевайся, Лиза, мы с Яунготом подождем тебя на улице, - спокойно ответила Эльгай, протягивая мужу джинсы. - И ты, милый, одевайся.
- Вот, Лиза, твои кроссовки, уже высохли, - промолвил Яунгот.
Он снял с веревки ее вещи и протянул ей, затем быстро натянул джинсы, болотники и направился за женой к выходу.
Эльгай шла впереди, освещая фонариком дорогу, размытую буйным непрекращающимся дождем. Ей и Яунготу свет фонаря не нужен был, они привыкли к своим улицам и знали каждый камешек, каждую лужу. Лизе в эти минуты и свет фонарика не помогал. Она ступала, куда глаза глядят. Ей было все равно. Кроссовки, которые Яунгот так тщательно сушил, через несколько минут вновь стали грязными и насквозь сырыми.
Вышли на центральную улицу. Лиза, скрывая смятение, сказала:
«А может, все втроем пойдем на танцы, праздник ведь еще не закончился?».
Она не поняла, почему говорит это, не поняла, что ей просто не хочется расставаться с Яунготом в этот миг и, возможно, навсегда.
- Нет, - ответила Эльгай, - на танцы мы не пойдем, мне завтра рано утром на работу.
- Тогда всего доброго, счастливо, - ответила Лиза и быстро пошла от них, не оглядываясь.
Войдя в дом Тавлиных, Лиза надеялась застать там шумную веселую компанию, но застала безлюдную тишину. Стол был накрыт по-праздничному. «Наверно, все на Балаганной площади, праздник-то в разгаре», - подумала она.
Лиза посмотрела на початую бутылку водки и налила себе полстакана бесцветной жидкости. Выпила залпом и стала закусывать всем подряд, мешая балык с бананами, а красную икру с вареньем. Хмель не брал. Она жевала балык, тупо глядя в одну точку. Слезы тихо катились по щекам.
За окном послышались звуки бубна вперемешку со звуками гармони. Возбужденные весельем гости и хозяева с шумом распахнули дверь.
- А ты где потерялась, Лиза, - начал было допрашивать оператор Саша, но, увидев ее наполненные слезами глаза, замолчал.
К счастью, этих слез не заметили другие, поэтому прямо с порога начали по-ительменски подшучивать над ней.
- А ты, Лизавета, куда пропала, - улыбнулся Каврал, - или соблазнилась на длинные усы? А-лу-лу?
Лиза ничего не ответила. Вскоре возбужденная компания угомонилась.
Утром Лиза проснулась с одной единственной мыслью: «Я хочу видеть его, я не могу жить без него». Она быстро оделась, умылась, причесалась и вышла на улицу в надежде хоть издали посмотреть на Яунгота. Она видела какие-то фигуры возле его дома, движение, суету, всматривалась, но различить среди них любимого не могла.
Подошел Саша. Сегодняшняя ночь выбила Лизу из колеи, она совсем забыла, что договорились еще вечером снимать деревню с высокого берега реки.
- Не выспалась, - съехидничал Саша. Его жизнь была рассчитана по минутам, а каждая минута наполнена смыслом. Он не допускал оплошностей, очень спешил жить и жил так, словно этот день был последним.
- Да, не выспалась, но это ничего не значит, пошли искать лодку, не беспокойся, я выдержу, - ответила она, почти не веря своим словам.
Они быстро нашли и лодку, и рулевого. Старый рыбак согласился переправить их на тот берег.
Подниматься по отвесной скале после бессонной ночи было тяжело. Деревня с вершины скалы казалась необыкновенно красивой. Дома аккуратно выстроились в правильные ряды вдоль дороги, а у самого берега реки на Балаганной площади возвышались деревянные идолы и балаганы, придавая окружающему пейзажу национальный ительменский колорит.
Моросил надоедливый мелкий камчатский дождь, но Лиза не замечала его. Саша попросил ее проследить, чтобы капли дождя не попали на объектив камеры. Оператор медленно снимал селение с разных ракурсов, а Лиза старательно укрывала камеру от дождя брезентовым плащом. Мысленно она была вся там, во вчерашней ночи.
«Кто она, - эта Эльгай? - думала Лиза. Лепхэ уже успел рассказать, что с женой его друга лучше не тягаться, она с потусторонним миром общается. Но это пробуждало в Лизе еще больший азарт.
Окончив съемку, Саша ушел просматривать отснятый материал. Лиза побрела по главной улице Утхолока в надежде встретить Яунгота. Мысли в голове путались, и рефреном звучало только его имя. «Яунгот, Яунгот, Яунгот». От напряжения закололо в груди.
Жители ительменской деревни поначалу приняли ее за иностранку. К заморским гостям здесь уже привыкли. Каврал рассказывал Лизе, что молодой этнограф из Нью-Йорка Джорж Хэниссэн прожил в этой деревне целый год. Он ни слова не знал по-русски, зато в совершенстве овладел ительменским и с удовольствием пел ительменские песни. А через год прислал другу Яунгота - местному композитору Плахэну изданный в Америке сборник его песен. Жил здесь и другой ученый - профессор Берлинского университета – Йохан Корт. Немец все время носил с собой видеокамеру, зонтик, фотоаппарат и диктофон и дотошно записывал ительменские сказки и мелодии, расшифровывал понятия, зарисовывал предметы быта. В Берлине он издал учебник ительменского языка и привез его в качестве подарка на праздник.
Взрослые и дети с удовольствием и по несколько раз здоровались с рыжеволосой «иностранкой» Лизой, а, разговорившись, радовались, что Лиза никакая не иностранка.
«Вот, смотрю, ты дочка, ходишь взад-вперед, или кого ищешь, или ждешь кого? – остановил ее пожилой мужчина. – Я вот тоже наматываю километры по одной и той же дорожке. Но мне уже ждать некого. Полтора года назад похоронил жену. Никак привыкнуть не могу. Скучаю шибко. Дома находиться не могу, вот и хожу взад-вперед по улице, иногда кажется: а вот она, моя милая идет».
- Понимаю, - сказала Лиза. - Но вряд ли она могла понять пожилого ительмена, почти полвека прожившего с одной единственной женщиной и потерявшего любимую.
- Понимаю, - повторила она и пошла восвояси, ей казалось, что тяжелее, чем у нее на душе, сейчас ни у кого нет.
Маленькие волшебники
На пустой Балаганной площади две девочки и парень взгромоздились на крытую соломой крышу балагана.
- Ребята, вы не проводите меня к берегу моря? - спросила Лиза.
- Конечно, проводим, - с радостью ответил парнишка.
- Меня зовут Слава, а Вас?
- Меня - Лиза.
- А меня - Анжела.
- А я – Тоня.
- Вот и познакомились, - улыбнулась Лиза.
Они пошли по мягкой тундре. Иногда дети останавливались, набирали в ладони водянистую ягоду шикшу и алую бруснику и угощали Лизу.
- Лиза, попробуйте вот это, - Анжела протянула ей длинные стебли кипрея. - Знаете, это сладкая трава вкуснее конфет.
Лиза облизала стебель, он действительно был сладким на вкус.
- А теперь заешьте шикшей, - предложила Тоня – тогда пить не будете хотеть.
Лиза повиновалась и в эти моменты чувствовала себя намного моложе этих ительменских детей.
Увидев пригорок, поросший мягким мхом, девчонки начали кувыркаться, по очереди скользя на попе по мягкой горке, усеянной гладкими листьями брусники.
На пути встретился ручей, перерезавший тундру пополам. Слава бережно перенес девочек через ручей.
- Запрыгивайте мне на спину, я и вас перенесу, - сказал он Лизе уверенно, по-мужски.
Лиза не могла сопротивляться, ухватилась за шею Славы руками, и не жалея своих стареньких кроссовок, он пошел прямо по воде, через полминуты доставив Лизу на другой берег бурного ручья.
По дороге разговорились. Тоня и Слава наперебой рассказывали о своих сестренках и братишках, а маленькая Анжела молчала.
- А ты почему ничего не расскажешь, Анжела?
- О чем рассказывать? У меня мама с папой пьют, дома кушать нечего. Сейчас они тоже в тундру пошли за ягодой, потом ее сразу сдадут в магазин и купят водку.
- И что, так всегда? – удивленно посмотрела на нее Лиза.
- Всегда. Если рыбачить пойдут, то и рыбы я не увижу, они ее на берегу бросят, а икру заберут и снова в магазине на водку обменяют.
- Неужели у тебя в жизни ничего хорошего нет?
- Есть. Мама мне звезду одну показала, свою любимую звезду. Я теперь всегда ее нахожу, она утром на небе видна, до восхода солнца светит.
- Знаешь, Анжела, как эта звезда называется?
- Нет.
- Звезда утренней зари, Аврора
- Я мамке скажу, - обрадовалась Анжела.
Вскоре показался берег Охотского моря. Был штиль, спокойная тихая вода слегка золотилось на солнце. Временами пробегал ветерок, рисуя мелкую рябь на ее поверхности.
Дети быстро разбежались в разные стороны, собрали топляк для костра.
- А вы можете, Лиза, разжечь костер с одной спички? – по-мужски серьезно поинтересовался Слава
- Я? Вряд ли, а ты?
- Конечно, мы и должны разжигать огонь с одной спички.
Слава наломал мелкого хвороста, достал откуда-то кусок бумаги и в одно мгновение разжег костерок, закрывая его курткой от ветра.
Девочки тут же нашли жестяную банку, набрали в нее речной воды и поставили на огонь кипятиться.
- Будем чаевать.
Когда вода закипела, они пустили банку с кипятком по кругу, серьезно сказав Лизе: «А вы представьте, что это вкусный ароматный чай».
После чаевки Слава достал окурок сигареты и по-взрослому закурил.
- Ты не сиди на камне, застудишься, - по-стариковски строго сказал он Лизе, незаметно перейдя на «ты».
- Хорошо, - Лиза поспешила последовать его совету.
- У тебя там, в Москве, большие дома стоят, я по телевизору видел.
- Еще какие большие, по двадцать этажей.
- Ого! Вот бы посмотреть. Я хочу строителем стать, чтобы у нас в Утхолоке хоть один дом построить. Школу закончу, поеду учиться. Меня, правда, сейчас в другую школу переводят. Говорят, я плохо соображаю, туда всех недоразвитых отправляют. У нас пол Утхолока такие школы закончили.
Лиза вспомнила, что Яунгот тоже учился в такой школе. Он рассказывал, как когда-то в первом классе их учили считать до десяти. Два банана плюс три банана. Яунгот никак не мог сосчитать, сколько же будет бананов. И не потому, что забывал счет: он начинал представлять, как выглядят эти таинственные бананы, и не мог представить. Увлекшись, в конце концов, забывал и про вопрос, и про ответ. На смену бананам шли дыни, тыквы, клубника, арбузы. Дыня виделась ему берлогой медведя, тыква - лягушкой на болоте, клубника - красавицей кареглазой Ияночх - дочкой Кутха. В народе ее называют княженикой. Арбузы представлялись ему пузатыми тюленями. До встречи с Лизой он их видел только раз в жизни. Их завезли по осени на вертолете и сбросили на футбольное поле. Ребята тут же начали пинать ногами полосатые «футбольные мячи».
Бананы удалось увидеть Яунготу через много-много лет во Вьетнаме во время гастролей. Они висели прямо на деревьях гроздьями. Яунгот забрался на дерево и рвал спелые плоды. Десять, двадцать, пятьдесят, сто. Теперь он мог их пересчитывать до тысячи, миллиона... пока не надоест.
- А ты английский язык знаешь? – прервал ее мысли Слава.
- Знаю.
- Я тоже хочу выучить, по разным странам хочу поездить. Столько интересного в мире! Ты мне пришли из Москвы учебник, а я тебе подарю медвежий клык, я ведь с отцом на медведя ходил. Огромного зверя уложили.
- Хорошо, я обязательно пришлю тебе учебник. А сейчас пойдемте назад, уже темнеет.
Воспоминания о мухоморе
По древней традиции к празднику опытные морзверобои снарядили свои лодки для морской охоты и добыли несколько нерп и лахтаков. Освежевать туши морских млекопитающих доверялось только самым опытным охотникам. Все они были уже пожилыми людьми. Добычу сложили прямо на берегу моря. Охотники взяли свои острые ножи и освобожденные от шкур и очищенные от кишок за считанные минуты туши уже лежали на берегу. Мясо их непривычно белело на фоне серой гальки.
Понимая, что эта традиция идет из глубокой древности, оператор Саша запечатлел на свою камеру весь процесс разделки туш.
На следующий день, а это был третий день праздника, на берегу реки горели костры, а в огромных чанах варилось экзотическое мясо. На знакомый с детства запах к Балаганной площади стали подтягиваться сельчане. Традиция делиться промысловой добычей сохранилась здесь издавна. Вокруг костра оборудовали лавочки из стволов деревьев, а дежурный повар доставал из чана жирные аппетитные куски и разливал в чашки густой бульон.
Каврал Тавлин незаметно подошел к Лизе.
- Пробуй, Лиза, не стесняйся. Шашлыки уже ела, теперь суп попробуй. Мясо лахтака у нас самым вкусным считается. Он же питается только водорослями и морскими ракушками. Съешь кусочек мяса, жирком закуси и несколько суток можешь не есть, - пошутил Каврал. - А хочешь, попробуй наши ительменские сникерсы. Это - вареные плавники лахтака. Вкуснятина даже не представляешь какая! Ты у себя в Москве, наверно, и не слышала о таких деликатесах.
Не успела Лиза отреагировать на его предложение, как он неожиданно грустно сказал.
- У нас теперь многое изменилось. Я здесь работал председателем сельсовета. Все спортом занимались раньше, соревнования устраивали по футболу, волейболу, зимой – лыжные гонки проводили. В лапту играли, вся центральная дорога была на квадраты расчерчена, машин тогда ни у кого не было. Одна сельсоветовская раз в день проедет и все. Дорога у нас вместо стадиона была.
- Хочешь сказать, что при советской власти вы здесь лучше жили? - удивилась Лиза.
- Как ни странно, но лучше. В Утхолоке колхоз был – миллионер. Картошку сажали, редис, репу, укроп, теплицы у каждого в доме были. Сейчас мало у кого теплицы сохранились. Колхоз распался, трактора видела, может быть, за селом стоят ржавые. Коров порезали, нечем кормить, и некому за ними смотреть. Раньше всем селом сено заготавливали, а сейчас и это некому делать. А главное – не-за-чем. Вот так, Лиза!
Коврал с грустью в голосе продолжал.
- Смешно сказать, учимся заново свою национальную одежду шить, торбаса изготавливать из оленьего камуса и кожи лахтака, плести из крапивы корзины с орнаментом. Хорошо хоть, что танец не забыли. Он у нас в генах крепко сидит.
- Я уже где-то слышала эту фразу, - задумчиво сказала Лиза.
А Каврал в это время запрыгнул на огромное бревно и начал танцевать. Он был одет в национальную ительменскую кухлянку, украшенную розетками из бисера, олицетворяющими нашу галактику с солнечным кругом в центре и разбегающимися от него небесными сферами.
Один на фоне темно-синего неба, освещенный тысячами звезд и огромной луной, он действительно был похож на Вождя своего племени. Он танцевал долго, а когда обессиленный спрыгнул с бревна, оператор Саша со свойственной математику холодностью сказал:
- Послушай, Каврал, я думаю для начала надо вам в Утхолоке столовую открыть и людей кормить дешевыми обедами. А когда сил чуть наберутся, можешь возрождать вашу старинную культуру и к современной, кстати, приобщаться. У вас здесь столько возможностей. А вы их не используете. Вы здесь могли бы и холодильники установить, чтобы рыбу хранить, и ветряные электростанции, а вы все ждете чего-то.
- Начнем с того, что мы праздник возродили, - почти обиделся Каврал, - Потому что дух – это для нас главное.
- Это же наша мечта была, - добавил подошедший к ним Ойе. – Я сплю и вижу, что у нас в селе когда-нибудь появится культурный центр. Я даже нарисовал, как он будет выглядеть – в виде шалаша-балагана с музеем и сценой. Алхалалалай наши люди ждут как Новый год. Ты же видела, мы устраиваем семейные конкурсы, дарим подарки детям из многодетных семей. Люди готовятся к празднику задолго до него: шьют костюмы, плетут бисерные украшения, разучивают танцы, песни. А вот сцену каждый год строим заново, потому что за зиму ее на дрова распиливают, топить-то печки нечем!
Ойе присел на бревнышке в задумчивости. Лиза и Саша воспользовались этой короткой паузой: им нужно было снять шамана в естественной обстановке и в его ритуальном костюме.
- Ойе, а что означают эти точки, круги и полоски на твоем лице? – спросила Лиза.
- Мои предки делали такую татуировку. Это знак Ворона – Бога, которому мы поклоняемся. Полоса вдоль носа и точки по переносице – туловище и клюв священной птицы. А мои брови, видишь, - шаман резко провел пальцем по брови, - уже превратились в его крылья. Три точки над правой бровью – оберегают меня от сглаза, на подбородке я нарисовал гагару: она помогает мне во время камлания отправляться в Верхний мир, крест на левой щеке – это четыре стороны света, а круг с точкой внутри на моей правой щеке – это Солнце греет Землю. Но тебе, наверно, интереснее всего будет знать, что означает вот эта точка на самом кончике носа. Так вот, Лизонька, это - это символ любви, продолжения рода. Иногда я рисую ее на подбородке - это для возбуждения. Могу и тебе такую изобразить, - пошутил шаман.
- Спасибо, мне не надо, - Лиза даже отпрянула в сторону. – Ты лучше скажи, только ты можешь проводить священный обряд, или кому-то еще это разрешается?
- Пока только я. Но, между прочим, ты, видно, не случайно, девочка, глаз на Яунгота положила. Он будет моим наследником.
- Но я читала, что у ительменов шаманов и шаманок не особо-то почитали в древности, - Лиза сделала вид, что не расслышала последние слова Ойе.
В разговор включился Каврал,
- Ты зря, Лизок, на Ойе нападаешь – начал он защищать маленького, хрупкого, внешне тщедушного шамана. - Сразу и не подумаешь, что он шаман. Видишь, как с ним все запросто разговаривают. Никто не боится вроде бы. Это только внешне. Как что заболит, сразу к нему бегут лечиться, хотя, честно сказать, раньше у нас чаще шаманили женщины.
- Куда же они подевались?
- Еще не родились, - пошутил Ойе. - Кстати, Лиза я ведь на этот раз для обряда приготовил хмельной напиток их незрелой голубики – пьяники. Хочешь попробовать?
- Не-е-е. Зашаманю еще, - отшутилась Лиза. – Кстати, я была на Ямале и видела там, как старик-оленевод кормил своих родовых кукол. Он даже водочкой их угощал. Со стопочкой обошел всех духов, потом сам допил остатки.
- Вот видишь, Лиза, все мы люди, все мы человеки, и ничто человеческое нам не чуждо, - сказал шаман заученную у русских фразу. - Но у нас на Камчатке есть народ - береговые коряки. Очень похожи на нас, только мухоморчик и сейчас употребляют, а мы - уже нет, остались одни воспоминания. Видела же вчера, на празднике, как Тавлины под воспоминания о мухоморе отплясывали.
- Да, незабываемое зрелище! – восторженно подтвердила Лиза.
- У нас раньше не уважали людей, которые без повода «зажевывали» мухомор, - как будто вспомнил что-то Ойе - Нельзя без ведома заглядывать в потусторонний мир, пока живешь в Срединном. У нас в селе Сопочном росла трава черемица - прямая, с человеческий рост. Старики всегда запрещали нам ее срывать, говорили, что это страшное ядовитое растение. Если по неосторожности кто-то и срывал, всегда начинался проливной дождь. А могло произойти что-нибудь и пострашнее.
- Ты, наверно знаешь, Ойе, что у нас в больших городах мухоморами наркоманы балуются.
- Знаю и не понимаю, зачем. Это же – обреченные люди. Мухомор - гриб особенный и ради минутного удовольствия мы его никогда не использовали.
- У вас, наверно, есть свои рецепты его приготовления? – не унималась Лиза.
- Да, наши люди его не срывают, а выкапывают с корнем деревянной палочкой, - оживился шаман, - его нельзя жевать, нужно проглотить кусочек целиком, даже не запивая водой. Если легко проглотишь – увиденное запомнится. Если тяжело пойдет – все забудешь. Его нельзя мешать с водкой. Во время праздника старики, кому это разрешено по законам тундры, весь месяц могут «сидеть» на мухоморе.
- А я когда к тебе сюда собиралась, читала, что на Чукотке на скалах изображены почти тридцать людей-грибов: обнаженные женщины и мужчины.
- Это – интересная тема, я до нее еще не добрался, - засмущался шаман и тут же отшутился. - А может быть, это чье-то больное воображение нарисовало? Кстати, о болезнях. Знаешь, когда человек заболевает? Когда из его тела уходит душа или, когда в него вселяется злой дух. Вот тогда приходится помогать. Поэтому голосом и звуками бубна мы обращаемся к душе, Лизонька - лукаво улыбнулся Ойе.
- Получается, танец, тоже шаманский инструмент? – заинтересовалась Лиза. Именно танцем заворожил ее Яунгот.
- Конечно. Когда шаман впадает в транс, люди рядом испытывают почти то же состояние.
- Но это - массовый гипноз, – попыталась спорить Лиза.
- Возможно. В такие минуты исцеляются душа и тело. Поэтому мы так любим танцевать и редко ходим по врачам. Не подумай, конечно, что мы их не уважаем. Первых русских врачей в наших краях шаманы очень приветливо встречали и называли их живыми духами. Они глазам своим не верили, как быстро врачам удавалось исцелять людей! А еще тебе скажу одну очень важную вещь: белые шаманы первыми встречали здесь священников. Они рассказывали своим землякам о Христе и христианских обычаях. Они-то прекрасно понимали, что Бог-Творец – один для всех на Земле, а духов, как у вас - христиан – святых, много. Знаешь, чему однажды очень удивился мой дед, который передал мне свой дар?
- Чему?
- Когда Юрий Гагарин полетел в Космос, дед удивился не полету, а тому, что это было новостью. Он сказал, что, шаманы давно уже побывали не просто в Космосе, а на всех планетах, куда возможен доступ.
- И что же там, во Вселенной?
- Об этом ты спроси когда-нибудь Яунгота. Он знает. Я уже больше ничего тебе не скажу, итак наговорил много.
- Последний вопрос, на засыпку. В твоих постановках тоже есть что-то шаманское?
- Что ты имеешь в виду? Ритуальные танцы? Да. Они во мне рождаются неожиданно, во сне. Я недавно восстановил один древний ительменский танец – «Кузелькинга». У нас есть сказка о том, как один мужик соблазнился на девушек-мухоморок – лесных красавиц, которые заманили его своими чарами в лесные дебри.
Кстати, завтра на празднике мои ребята и девушки покажут премьеру этого танца. Честно сказать, очень волнуюсь. Как его воспримут? Твое мнение мне тоже интересно, Лизонька. А сейчас отпусти меня, дел очень много, праздник ведь в разгаре.
Человек-легенда
Лиза и оператор Саша шли по главной улице Утхолока.
У покосившегося дома сидела на раскладном стульчике седовласая женщина интеллигентной внешности и грустно покачивала головой. Мужчина лет сорока пяти что-то объяснял ей. Лиза с Сашей незаметно подошли, прислушиваясь к разговору.
- Мама, ну ты же не была здесь десять лет. Конечно, многое изменилось.
- А где наш дом, сыночек? Наш красивый голубой домик, около него всегда горел свет. Он же вон там, у дороги стоял и на Эльвель окнами смотрел, - показала она на площадку, заросшую сиреневым иван-чаем.
- Разобрали его по бревнышку, на дрова порубили. Колхоз-то ведь года три как распался. Дрова некому заготавливать Поля теперь не засеивают, ты же видела, когда ехала, какой и там высокий иван-чай вырос?
- Видела, сыночек, - грустно подтвердила женщина. А коров тоже нет, я смотрю, коровник-то открыт, окна без стекол?
- Коровник пустует. Тут приехал один предприниматель, на деле оказался бандитом. Коровник взял в аренду. Через неделю ночью всех коров перерезал, мясо увез, а сам исчез куда-то.
- Грустно. А там, на берегу, тоже дом стоял. И его нет…- спросила или ответила сама себе пожилая женщина. Ее взгляд остановился на подошедших Лизе и Саше.
- Здравствуйте, - поприветствовала Лиза. – Мы фильм снимаем об ительменах. Хотелось бы с вами познакомиться.
- Если хотите, давайте поболтаем. С вами приятнее будет, чем японцами. Так они меня достали своими расспросами, каждый год приезжают, все пишут-пишут, снимают, слова ительменские переводить просят. Ох, устала я от них.
- А как вас величать? – спросил Саша.
- Зовите меня тетя Таня. Вот, приехала на родной Утхолок посмотреть, может быть, в последний раз. Уже давно в городе живу, в квартире, дочка перевезла. Для меня важно, что там библиотека большая - областная, люблю книги читать, я по профессии библиотекарь.
- Так Вы Татьяна Гуторова, основательница «Эльвеля», - обрадовалась Лиза, вспомнив, как шаман в Москве рассказывал ей красивую легенду про девушку Эльвель, которую сочинила эта талантливая женщина.
- Она самая, в девичестве Притчина.
- Какое счастье, что мы с Вами встретились. Я столько о вас слышала.
Саша уже установил камеру на штатив и приготовился к съемке. Это ничуть не смутило знаменитую на всю Камчатку сказительницу: она привыкла к интервью и съемкам.
- В начале сороковых меня отправили работать село Верхний Ковран библиотекарем. Библиотека находилась в новом клубе. Двери на замки не закрывали. Люди приходили, брали книги, приучали своих детей читать. Тогда мы лучше жили. Пароход привозил разные товары, их выгружали на берег, и никто не сторожил эти товары. Как это - украсть? Попросить - да, но украсть - упаси Боже!
Жили мы дружно. Песни-ходилы сами сочиняли. Едут по дороге на собачках, на ходу поют о том, что видят. Если у Природы настроение печальное, тоже петь начинали, чтобы Природу поддержать, повеселить. У каждого своя песня была.
- А для спектакля-балета «Эльвель» Вы сами песни сочинили, мне Ойе говорил, что там было много песен? – спросила Лиза.
- Это – старинные песни-ходилы нашего рода, они передавались из поколения в поколение. Некоторые мелодии сочинила моя мама. Она была очень одаренная. Я придумала только слова. Помню, как я ей надоедала: «Мама, наверно, в древности у ительменов были свои имена?» Она вспомнила некоторые: Кан – злой шаман, его дух поселился в деревьях круглыми кольцами, и до сих пор существует, Ухт – лес, высокий березняк, Плахэн и Каврал – названия рек.
«Песню сборщиц кимчиги» я посвятила своей внучке Аленке.
- А как все же родилась сама легенда «Эльвель»? – спросила Лиза.
- Сама не знаю, – задумчиво сказала Татьяна Гуторова. - Увидела однажды Эльвелик – нашу священную гору - вон она красуется.- Тетя Таня показала рукой в противоположную от моря сторону, где возвышалась над тундрой священная сопка. – Я подумала: почему бы ей не быть девушкой, а две реки, окружающие ее, пусть станут ее братьями. Если ты читала легенду, то помнишь, что братья враждовали между собой. Раздоры были у ительменов и раньше. Я не хотела, чтобы люди наши ссорились и были врагами, поэтому решила, что отец должен превратить братьев в реки.
- Мама, наверно, была самым строгим ценителем Вашей легенды?
- Мама по характеру была очень строгая, и ее мнением я очень дорожила. Но после премьеры она сказала: «Ты, Татьяна, молодец, в зале многие плакали». Это для меня была самая высокая похвала.
- А почему сейчас не ставят этот спектакль? Что мешает? – спросила Лиза, даже не подозревая, что задела самую больную тему.
- Ох, доченька, на спрашивай. Некому взяться восстановить, да и никто, пожалуй, так не сыграет теперь. Тогда главные роли играл Ойе - молодого Ухта и старого шамана. Теперь он уже сам состарился. Но я все-таки мечтаю, что Ойе возродит наш спектакль-балет, моя внучка Аленка сыграет роль Эльвель, в молодого и старого шамана сыграет Яунгот.
Лиза уже понимала, что Яунгот должен стать одним из главных героев фильма. Почти все рассказы очень уважаемых людей в Утхолоке заканчивались упоминанием о нем. Но он после той ночи куда-то исчез. И как не пыталась Лиза найти его, все поиски были тщетны.
- А ты, дочк, завтра в поход на Эльвель пойдешь? - прервала ее мысли тетя Таня.
- Собираемся, - ответил за Лизу оператор Саша.
- Смотрите, будьте осторожными. Там много неожиданностей случается. Однажды решили мы с подругой Веркой подняться на эту сопку. Ей было шестнадцать лет, а мне – двенадцать. Мы взяли гольцов, баночку, чайник, дровишки и воду. Так нас учили взрослые. Уходишь на час – бери еду на день. Уходишь на день – бери на неделю. Дошли до сопки, быстро поднялись наверх по дорожкам из желтоватых камней, как будто кем-то выложенных. Вскипятили чаек, запекли на костерке рыбу, мы называем этот рыбный шашлык - чуприки. И вдруг такой ветер задул, огонь в разные стороны разбросал.
Мы сидим, за траву ухватились руками, чтобы нас не сдуло. Там наверху в самом сердце сопки высокая трава росла. Вдруг мы под ней увидели полусгнившие бревна, соединенные прутьями: что-то наподобие плота. Я вспомнила, что мне отец про этот плот рассказывал. А вот теперь сама увидела. Так страшно стало нам с Веркой. Ветер дует, мы лежим на земле, к траве приникли и смотрим на эти полусгнившие бревна. Кто здесь был? Когда оставили эти бревна?
- Не иначе как Ноев ковчег, - пошутил Саша, вот и мы завтра пойдем туда, может тоже что-нибудь уникальное обнаружим.
Шаманский круг
Лизу пригласил в это путешествие Каврал, от него же она узнала радостную новость: Яунгот тоже собирается отправиться в этот поход.
«Наконец-то мы встретимся», - сердце Лизы защемило, и в душе разлилось тепло.
Участники похода должны были встретиться у дома стариков Тавлиных. Группа оказалась разношерстной и по возрасту, и по статусу и по менталитету – это были жители и гости Утхолока. Желание пойти в интересный поход высказали даже три иностранца – немец Йохан, датчанит Йорк и ительменка из Германии – Тьян. Плахэн вызвался быть одним из проводников. Он любил тундру и исходил эти места вдоль и поперек.
Яунгот пришел одним из первых. Лизу он увидел, когда еще подходил к калитке. А она не могла его не увидеть, потому что только его и ждала.
- Здравствуй, милая моя! – нежно сказал Яунгот. – Тебя подсадить в кузов, давай руку.
Лиза молча дала Яунготу руку и мгновенно почувствовала, как ее обожгло жаром. Они устроились в самом углу кузова, присев прямо на дощатый пол.
Водитель – младший сын старика Тавлина Аячек завел мотор и направил грузовик в сторону сопки Эльвель.
Их было тринадцать человек, но это никого из местных не смущало. Для ительменов, хотя они и верили в приметы, эта несчастливая по понятиям европейца цифра ничего ровным счетом не значила. Для них была магической цифра двенадцать. Об этом Лизе говорил еще шаман. Они считают, что во Вселенной есть двенадцать небесных сфер. Но до самой высшей сферы не все шаманы добирались. Эти сферы ительмены изображают на бисерных украшениях - яилгын. Ительмены не задают вопрос, почему в году двенадцать месяцев, почему на земле двенадцать часовых поясов. Им это ясно и понятно от рождения.
Путь к священной сопке лежал через бывшее село Верхний Ковран, о котором рассказывала Татьяна Гуторова. Здесь еще сохранились заросшие травой фундаменты домов, сквозь которые пробивалась высокая трава, клонящаяся к земле от ветра.
Машина еле двигалась по ухабистой дороге, оседая то вправо, то влево. Ветви берез и ветел цеплялись за шапки, приходилось то и дело нагибаться, чтобы не разодрать в кровь лицо.
Грузовик остановился километрах в пятнадцати от Эльвеля. Дальше проехать не было возможности. Накануне шли проливные дожди, и дорога превратилась в топкое болото. По ней пошли длинной цепочкой, растянувшейся почти на километр. В тундре в это время кочки обсыпаны ягодой. Если хотелось пить, срывали кисловатую голубицу, заедали шикшей. Лиза уже знала этот тундровый рецепт, ее научили местные дети.
Через высокие травы, ручьи и болотца, кишащие комарами, они вышли в светлый березняк, кое-где искрящийся красными бусинами рябины.
Первое испытание для Лизы наступило тогда, когда пришлось пробираться к вершине сквозь густые заросли кедрача. Лиза сильно волновалась, казалось, кто-то невидимый держит ее, не пускает, цепляется за руки, шапку, куртку. Ноги утопали в густых зарослях хвои, попадали в капканы из веток.
«Ничего, не переживай, держись, - Лиза услышала рядом голос Яунгота, - ты же не просто на гору идешь - на священную сопку поднимаешься.
Казалось, что Эльвель совсем не сопка, а вулкан, жизнь в котором кипит глубоко под землей. Утхолонская «пророчица» Завина - сестра Эльгай говорила, что Эльвель, действительно, замерший вулкан, и что на вершине его – пробка. Участники похода двигались по каменным тропинкам, как горные бараны - цепочкой. Тропки, как и говорила Татьяна Гуторова, состояли из камней почти одинакового размера. Кто их здесь выложил? Камни кое-где поросли мхом и были покрыты породой, похожей на окаменевший пепел. Если один камешек случайно летел вниз, другие оставались на месте, как будто все они были скреплены невидимыми нитями.
Вот и вершина. Сильный ветер чуть не сбил Лизу с ног. Она схватилась за высокую металлическую треногу, которую когда-то установили здесь геологи.
- Пойдем, я тебе секрет покажу, - тихо сказал Лизе Яунгот. Он отвел ее в сторону, раскопал спрятанную среди камней бутылку с записками и вытянул крайнюю. «Здесь были счастливы Яунгот и Эльгай. 13 сентября». Он хотел показать ей другое послание, которое они оставили с шаманом Ойе, а выпала вот эта записка.
- Не расстраивайся, Лизонька. Это было год назад, - сказал он тихо, и поспешил упрятать и записку, и бутылку на прежнее место.
На вершине священной сопки стоял деревянный идол – Хантай. По древним обычаям местных жителей надо было задобрить хранителя.
У Лизы была с собой маленькая бутылка коньяка, еще из Москвы. Она капнула несколько капель в ямку, чтобы задобрить идола, но Яунгот резко остановил ее.
- Спиртное нельзя! - строго сказал он.
- Ура! Мы покорили Эльвель», - громко крикнул оператор Саша.
Все местные и даже Лиза удивленно посмотрели на него. Неужели он не знал, что в таких священных местах кричать запрещено?! На вершине священной сопки по поверьям ительменов живут духи, и вряд ли надо было тревожить их покой.
Лиза прихватила с вершины несколько камешков, но она тоже не могла знать, что ничего нельзя брать со священной сопки.
Спускались довольно быстро.
- Ребята, а где Саша? - спросил вдруг Каврал – Он вроде пошел какой-то там хороший ракурс выбирать для съемки Эльвеля. Куда он делся-то?
Начали наперебой кричать: «Саша, Саша!» Никто не откликался, даже эхо терялось в густом лесу.
- Знаете, куда мы попали? - тревожно сказал Яунгот – Это же, блудный березняк. Коряки сжигали здесь своих сородичей. Мы сейчас на том месте, где когда-то был похоронен шаман. Не дай бог, попали в замкнутый круг!
- Леха, пошли на поиски, – не задумываясь, сказал Плахэн своему сыну, водрузив ружье на плечо.
Через полчаса они вернулись, Но Саши с ними не было.
- Может он спустился к балку? Нам надо идти туда, - уверенно сказал Плахэн.
Уже вечерело, и до темноты надо было успеть найти балок. Они шли сквозь густые шаломайники, высоченные травы, проваливались в болота, соскальзывали с кочек, а когда выходили на открытое пространство, Эльвель оказывался почти рядом.
«Мы точно попали в шаманский круг, – подумал Яунгот, но никому ничего не сказал, чтобы не напугать ни иностранцев, ни гостей из Москвы.
Уже в сумерках вышли к небольшой реке.
- Это Лухля,- уверенно сказал старший проводник, в селе его шутливо прозвали Голова-Мозга.
«Что-то знакомо мне это название, - подумала Лиза. - Ну да, у ительменской поэтессы Нэли Суздаловой есть легенда про девушку Лухлю, как она возглавила отряд и повела воинов за собой, когда они уверенность в себе и в их рядах начался разброд».
- Какая Лухля, – уверенно сказал Плахэн, - обычный ручей.
- Нет, Лухля, – сказал старший проводник Голова-Мозга.
Начали спорить. Одни показывали рукой в одну сторону, другие – совсем в другую.
«Шаман по кругу водит, - решил про себя Яунгот. – Неизвестно, сколько блуждать придется».
-Вы долго будете нас дурачить, - не выдержал немец Йохан Корт. Он говорил по-немецки, а Тьян переводила, правда, всех его «ласковых» слов по отношению к проводникам она не могла перевести.
Небо и землю освещала луна, и по звездам немец легко определил, что путь лежит совсем в другую сторону. - Посмотрите, - вон ковш Большой Медведицы, вон Полярная звезда. Где север, где юг, неужели не понятно, что мы идем на запад, а нам надо на северо-восток?
Голова-Мозга не унимался, доказывая обратное.
Вдали высветились горы.
- Вон там Тылжик.
- Да не Тылжик это, а Амбон, - настаивала этнограф Ольга Морошкина.
Лиза, наконец, не выдержав, - строго сказала: «Плахэн, извини, но теперь командовать буду я, - мы пойдем за тобой, а ты будешь слушать меня. Женщины устали, того и гляди, кого-нибудь еще потеряем.
- Хорошо, - облегченно вздохнул Плахэн.
- Ребята, я знаю правильную дорогу, - без тени сомнения сказал Голова-Мозга, - мы должны пройти вот эту долину, тогда и на дорогу выйдем.
Все уже отчаялись найти балок, теперь надежда была на то, что они выйдут на дорогу.
- Вон, вдали что-то светится. Это наш водила Аячек на грузовике приехал, смотрите, как свет от фар по тундре бегает, - сказал Плахэн.
Вдали, действительно, как будто светил прожектор, стреляя лучом в разные стороны. Пошли на это свечение. Бесконечно длинная долина уходила за горизонт, по краям ее густо рос кедрач. Свет огромной – в полнеба луны очерчивал вершины далеких скал. Пейзаж был до того знакомый, что Лиза стала перебирать в памяти, где же она могла все это видеть.
- Слушай, Каврал, - тебе не кажется эта картина знакомой? - спросила она у ительменского Вождя.
- Мне она знакома с детства, а тебе, наверно, напоминает Кастанеду. Та же ночь, та же долина, только вместо кактусов - кедрач.
Действительно, это путешествие напоминало «Путешествие в Икслан», а мрачные кедрачи выглядели загадочно и устрашающе.
- Только держитесь подальше от зарослей, там можно нос к носу столкнуться с медведем, - предупредил Каврал.
Вдали вновь забрезжил огонек. Все насторожились.
- Может, это Аячек костер разжег, - сказала Лиза.
-Ребята, идите сюда, здесь сухая тундра и болота нет, - все вновь услышали голос Блудни. Но он находился чуть поодаль от группы. Никто не заметил, как он успел оторваться.
- Пошел ты!
-Никто не сдвинулся с места. Звуки тундры начали путаться в сознании: то ли журчит ручей, то ли завывает ветер.
Неожиданно впереди замелькала темная фигура. Она медленно двигалась на людей.
- Медведь, - испуганно воскликнула Ольга Морошкина.
- Точно, медведь … совсем близко , - сказала Лиза.
- Стреляй, - взвизгнула немецкая ительменка Тьян.
- Да это я, ребята, не пугайтесь, - раздался уже почти ненавистный голос Блудни.
- Ты что, одурел, - тебя бы сейчас грохнули на месте, - не сдержался Каврал.
- Ладно, не кипятитесь, пошутить нельзя что ли, пошли, я вас выведу отсюда.
На этот раз все послушно, цепочкой пошли за ним.
Справа расступились заросли кедрача, и перед глазами участников похода вновь предстала священная гора Эльвель, сейчас ставшая устрашающей и почти ненавистной. Сколько уже прошли километров, трудно было сосчитать, а Эльвель то и дело таинственно вырастал справа по ходу солнца и молчаливо взирал на путников.
- Давайте остановимся на привал, - предложила Лиза.
Все согласились. Идти просто не было сил, к тому же это было опасно.
Выбрали сухое место.
- Смотрите, ребята, - колея от трактора, обрадовано сказал Плахэн. – По ней мы теперь выйдем на дорогу, она где-то недалеко.
Расположились на кочках, кто как мог, чтобы слегка отдохнуть. Многие сразу заснули. Лизе не спалось. Рядом в темноте раздался шорох, похожий на хлопанье крыльев. Стая летучих мышей почувствовала в своих ночных владениях неладное.
- Сними шапку, - тихо сказал Лизе Яунгот, - они на белое летят, смотри, сейчас одна тебе на голову сядет.
Лиза, не желая связываться с «хозяевами» ночи и по поверьям ительменов - обитателями Нижнего мира, тут же убрала шапку в карман.
Летучие мыши покружили над головами и также неожиданно скрылись в темноте, как и появились.
Пока все были заняты летучими мышами, два четырнадцатилетних паренька - братья Тавлины успели подкрепиться нерпичьим мясом и жиром.
Лиза сидела на кочке рядом с ними. Они с таким аппетитом жевали, что Лиза не удержалась и попросила кусочек, вспомнив, что говорил ей Каврал на берегу реки.ё.
- Бери, пожалуйста, это дед нам в дорогу дал. Такое мясо охотники берут с собой в тундру. От одного кусочка будешь сыта целый день, - сказал Миша.
- Знаю, знаю, отец твой уже рассказывал, - улыбнулась Лиза.
- Давайте здесь остановимся, разожжем костер, переночуем, - объявил всем Плахэн: он уже давно понял, что группа заблудилась, - а утром пойдем дальше».
Уставшие путники, уже не сомневаясь, что крутятся вокруг одного и того же места, единогласно решили остановиться на ночлег. Пока мужчины рубили в лесу кедрач, женщины и двое подростков улеглись прямо на кочки и мгновенно заснули. Они даже не услышали, как начался проливной дождь.
Когда дождь разгулялся не на шутку, проснулись и все остальные. Люди стояли вокруг огня под проливным дождем. Кто-то грел спину, кто-то лицо… Время от времени менялись местами, разворачивались, вновь менялись. Если кто-то чуть согревался, он опять прислонялся к дереву и мгновенно засыпал. Земля и деревья были мокрыми. Царило почти гробовое молчание, сквозь которое прорывался голос костра.
Плахэн всю ночь поддерживал огонь. Голова-Мозга спал в кедраче, спрятавшись от осуждающих взглядов.
Лиза сидела на бревне, прижавшись к Яунготу. От него, как и тогда в гостинице, исходил жар. Но ей не было ни холодно, ни страшно. Она дрожала оттого, что наконец-то он был рядом.
- Лиза, я хочу тебе что-то сказать. Сейчас самое время, – тихо начал Яунгот. Знаешь, на небе загорелась твоя звезда, и разгорается все ярче и ярче. Тебя ждет большое будущее. Вот ты делаешь свои репортажи, снимаешь фильм и даже себе не представляешь, как важно для тех, о ком ты пишешь, твое слово.
- Откуда ты все это знаешь? – удивленно спросила Лиза. Никогда Яунгот не разговаривал с ней так.
- Я многое знаю. Вы там у себя все из книжек узнаете, а мы от Природы. Она важные вещи рассказать может. Вот смотри: деревья стоят вокруг костра и слушают нас, улыбаются нам и видят, какие мы сейчас все беспомощные. Птицы удивленно смотрят: мы же им спать не даем. Хочешь услышать, что они говорят?
- Как я услышу?
- Вот, слушай, - Яунгот издал какой-то незнакомый звук, очень похожий на птичий клекот. Ему тут же ответила с вершины дерева какая-то птичка. Он откликнулся, она что-то спросила у него. Это продолжалось минут пять.
- Ну и что она тебе сказала? – Лиза восторженно посмотрела на Яунгота.
- Это – тайна. Узнаешь, потом. Если честно, ты так еще мало знаешь. Ты крещеная, а истины не познала, она ходит где-то далеко, а вокруг тебя крутится этот, как вы его называете, рогатый. Ты вот про маму свою, наверно, ни разу даже не вспомнила за эти дни. А мама – это ведь Планета, Космос, Земля, каждая былинка, травинка, цветок. Ты сорвала рододендроны, а зачем? Завтра цветы завянут, и ты выбросишь их. Сколько дней они бы еще радовались жизни и радовали все вокруг своей красотой. А сейчас радуешься только ты одна. Вы там, в больших городах придумываете какие-то новые законы, а у нас свои древние есть, неподвластные вашим. Мы, например, считаем, что человек уже крещен, приходя на эту Землю, самим Богом крещен, духом святым. Это старейшины знают и берегут, а мы от них все узнаем.
- А кто ваши старейшины?
- Это – тоже тайна. Хотя одного ты знаешь, это Ухт, отец Каврала. К нему все прислушиваются, даже ваши. Имена других старейшин в тайне храним.
- В твоем роду тоже есть старейшины?
- Да, есть, но я не могу тебе сказать, кто это. Может, сама догадаешься. Могу только одну легенду рассказать.
Легенда о Сысое, рассказанная Яунготом
«Давным-давно пришел на землю человек огромного роста и несметных богатств владелец, звали его Сысой. Пока шел, по пути он встречал много женщин. И рождались у них от Сысоя только девочки. А он все шел и шел дальше. Он искал ту женщину, которая родит ему сына - наследника. И встретил он такую женщину на Камчатке, и родила она ему сына. И остановился Сысой. Говорят, богатства свои он спрятал в земле камчатской и до сих пор они не найдены. А он начал исцелять людей, и люди стали называть его Белым шаманом. Вот отсюда и идет мой род».
- Ваши ученые пишут, что ительмены – исчезающий народ, - продолжал Яунгот. Не верь этим книжкам. Европейцы скорее исчезнут, чем мы. К 1015 году нас – ительменов станет на сорок процентов больше. Потому что каждый из нас должен понимать ценность своей личности и помогать тем, кто рядом. Главное – взаимовыручка и взаимоподдержка. Поделись с ближним последним, - таим заповедям нас учат наши боги и наши духи.
- А почему ты так уверенно сказал, что исчезнут европейские народы?
- К 2015 году на Земле произойдет страшная катастрофа, - не задумываясь ответил Яунгот. - Особенно тяжело придется Европе, а если точнее – бывшей Чехословакии. Я не говорю уже об Англии. Она уйдет под воду. А еще через какое-то время почти все государства исчезнут с лица Земли. Это будет всемирный потоп. Останутся маленькие оазисы, Камчатка в том числе: она находится под покровительством. Останется людей немного и животных – каждой твари по паре. Но еще через какое-то время и Земля как живая планета перестанет существовать, на ней исчезнет жизнь. Луна станет Землей, Марс приблизится к Солнцу, потом удалится от него, и на нем тоже будет жизнь. Люди смогут путешествовать от Луны к Марсу и наоборот, а Земля станет безмолвной и безжизненной. Кстати, это когда-то уже было.
- И ты знаешь, когда? – удивленно спросила Лиза.
- Миллионы лет назад. Что такое Вселенная? – Яунгот снял с себя куртку и накрыл Лизу, потому что дождь уже лил как из ведра. - Их много и каждая отделена невидимой границей от другой. Там есть планеты подобные нашим, а очень давно была планета, похожая на Землю. Но потом земная жизнь на ней начала затухать, а оставшиеся люди построили межпланетный корабль, который заправлялся не горючим топливом, а энергией, которую дает свет. Этот свет заполняет пространство между всеми вселенными. Этот свет есть Бог.
- Яунгот, если ты так много знаешь, тогда объясни, почему мы заблудились? – Лиза смотрела на своего любимого совсем другими глазами. Она чувствовала себя рядом с ним маленькой глупой девочкой.
- Да все очень просто. Забрели не туда, куда следует, в сакральное место попали, вторглись в ту зону, куда не должны были заходить. Здесь где-то захоронен шаман. Но нет никаких внешних признаков, даже останков нет. Придется еще поблуждать. Но если найдем место, где невидимый круг разрывается, и хотя бы шаг ступим за его пределы, тогда выберемся. Но бывало много случаев, когда люди не выбирались из этого круга, погибали.
Наши предки эти места надежно хранили и сейчас старейшины хранят в тайне. У нас много таких мест, и никто вам не покажет того, что недозволенно. Здесь не каждому из нас-то разрешено бывать, только избранным. Но вряд ли среди нас избранный есть, вот и блуждаем.
- И ты не знаешь, выберемся или нет?
- Думаю, выберемся.
- Ну а про Сашу ты что-нибудь можешь сказать. Он жив?
- Выживет, не волнуйся, он парень бывалый. Но зачем он на сопке так громко кричал? Духов наших потревожил. Вот они и решили чуть над ним позабавиться. Ладно, Лизонька, давай отдохнем немного, я так устал.
Яунгот приник головой к Лизиным коленям и тут же провалился в глубокий сон.
Лиза не сомкнула глаз до самого утра. Если до этого она видела в Яунготе только красиво танцующего и очень привлекательного мужчину, то в эту бессонную ночь она познакомилась совсем с другим человеком. Не случайно шаман Ойе все время повторял: «Спроси у Яунгота, он тебе лучше об этом расскажет». Теперь Лиза убедилась в этом сама.
Когда забрезжил рассвет, Каврал начал всех будить.
Молча собрались. Никто не хотел ни пить, ни есть. Все вымокли от дождя, устали и поэтому в группе царило полное безразличие к тому, что произошло с ними.
Из зарослей цепочка походников вышла в долину. Слева и справа возвышались покрытые туманом сопки. Эльвель опять назойливо стоял за спиной.
- Надо идти налево, - сказал Плахэн.
- Нет, направо, перебил его Голова-Мозга. – Ты что, не видишь вон там Утхолонские горы, - показал он рукой вправо, где чернели кекуры гор.
Заспорили. Голова-Мозга двинулся вправо. Вновь не выдержал немец Йохан Корт. Он начал быстро тараторить на своем родном языке. Из всей немецкой речи были понятны три слова - флюс, что значит - река, кранк, - что значит больной и Утхолок, что всем было ясно без перевода.
Голова-Мозга, никого не слушая, пошел направо, немец в сердцах махнул рукой и быстро пошел вперед, мгновенно оторвавшись от группы.
- Он прав, - сказала немка Тьян , - он - настоящий немец! И выберется, за него не беспокойтесь.
Остальные про себя решили, что потеряли еще одного. Но было уже поздно возвращать немца, он стал едва заметной движущейся точкой, а долина была далеко за его спиной.
Йохан блуждал всею ночь. Уже к рассвету вышел на огонек у реки к двум рыбакам. Невольные слезы полились из его глаз. Хотя рыбаки не успели заметить, что он плачет. Они были сильно напуганы, увидев невесть откуда взявшегося иностранца, не знающего ни слова по-русски. Он что-то тарабарил им на своем языке и энергично жестикулировал, показывая на лодку. Когда они услышали «Утхолок», поняли, что немец заблудился, быстро надули лодку и оттолкнулись от берега, пустившись вниз по реке, к селу.
Отправляясь на Камчатку, Йохан имел мирную цель запечатлеть экзотическую национальную кухню ительменов и издать книгу и никак не думал попасть в такие перипетии. Конечно, как и любой фотограф, отправляющийся в дикий край, он мечтал увидеть и сфотографировать медведя. И это ему удалось. Спускаясь с сопки, он чуть нос к носу не столкнулся с матухой, сопровождаемой двумя малышами. От испуга и неожиданности он так растерялся, что про фотоаппарат и не вспомнил. Медведица оказалась мирной и отпустила его. Именно этот день был днем его рождения. «Наверно, сегодня я родился второй раз», - подумал Йохан. Блюдами праздничного стола ему были кочки с голубикой и шикшей. Как он потом рассказывал, по пути съел килограмма два ягоды.
Когда Йохан оторвался от группы, Плахэн совсем растерялся.
- Смотри, Плахэн, где восходит солнце, - значит там Восток, - обратилась Лиза к Плахэну и продолжала, - а заходит оно за море, значит там Запад. Что тут непонятного. Где Утхолок - на Востоке или на Западе?
- Где солнце восходит, я помню еще из Москвы – в окнах Яунгота, - пошутил Плахэн и с улыбкой поглядел на Лизу.
Она покраснела, но сейчас было не до шуток. «Все так легко и понятно, - подумала она. - Почему же они не могут сориентироваться?» - она не понимала, как и не понимала, почему молчит Яунгот, ведь он все прекрасно знает.
Плахэн объяснил, что ночью группа ушла совсем в другую сторону, перешла по долине небольшой перевал, а дорога осталась в другой стороне.
- Ребята, настройтесь, нам пилить еще километров тридцать – успокоил он путников и добавил, - наверно, тридцать уже прошли прошлой ночью.
Голодные и уставшие походники не могли уже делать длинных переходов, останавливались каждые двадцать минут. На привале мгновенно засыпали: кто-то – свернувшись калачиком под кедрачом, кто-то – вытянувшись доской на двух кочках, кто-то - прямо на мокрой земле.
Когда подтягивались последние путники, давали им немного отдохнуть и вновь поднимались, чтобы продолжить путь.
Женщины время от времени возмущались. Только мальчишки Тавлины молча переносили все раздоры и терпеливо шли вперед. Дома Миша скажет, что все было хорошо, кроме его пяток - они были все порезаны травой, которая то и дело лезла в его промокшие кроссовки.
В один прекрасный момент, когда стало понятно, что Голова-Мозга всех кинул, Плахэн дал сыну Алексею ружье и сказал: «Веди, Леха». И пятнадцатилетний парнишка повел взрослых журналистов, этнографов, экологов, танцоров, поэтов, артистов мимо болот, ручьев и вновь вдоль бесконечно длинных долин.
Группа опять растянулась на километр. Леха почти скрылся из виду, как вдруг раздался чей-то крик.
Никого не было видно. Но вдали ясно различался дымок костра. Когда подошли чуть ближе, увидели две знакомые фигуры – Аячека Тавлина с ружьем и его отца - деда Ухта. У них уже закипал на костре чайник, а на земле белела куча начищенной картошки.
Мотор грузовика был уже заведен, а Аячек поспешил в кабину: никто не хотел больше ни на минуту задерживаться в тундре. Все мечтали о теплом доме. Ехали молча.
Когда приехали в село, собрались все отогреваться у печки в доме Тавлиных. Начали делиться впечатлениями.
Первой была немецкая ительменка Тьян. «Я действительно готовилась в поход. Взяла двустороннюю фольгу - для обогрева и для охлаждения: в зависимости от погоды. Помнишь, Оля, моя марля тебе пригодилась, ноги перебинтовать. А часы я принципиально не взяла, чтобы не нервничать: со временем у меня отношения очень строгие: если кто-то опаздывает, я рву с этим человеком связь. И все-таки поход мне понравился, хотя было страшно, и я все время просила Эльвель: «Отпусти нас, Эльвелик, отпусти нас!».
- А я, - сказала самая старшая участница похода Вера Кон, - просила прощения у Эльвеля за все и за всех, просила священную сопку помочь Саше, который потерялся, молилась за него. – Знаете, нам потом будут сниться сны, - добавила Вера, - а мы должны обязательно их запомнить, записать и поделиться друг с другом. Мы найдем ответы на многие вопросы, потому что сны - это наш духовный мир. Все встречи здесь для нас станут историческими.
- А у меня было ощущение, что все это задумано кем-то, - сказала в задумчивости Лиза. Мы не просто блуждали, мне показали тундру со всеми ее прелестями и тайнами.
Лиза очень хотела, но не могла сказать, что она влюблена в парня из этого замечательного тундрового края, что полюбила этих людей и эту уникальную природу.
- А ты Лизка, всех нас удивила, когда зонтик достала из рюкзака, - засмеялся Каврал. – Так неожиданно, твой желтый зонтик и твои нубуковые сапоги на каблуках. Ну, прямо дефиле по тундровому подиуму.
- Не говори, Каврал, а что же ты мне не сказал, что в тундре на каблуках не ходят. Никто даже не посоветовал резиновые сапоги с собой взять. Узнаю ительменский характер, - ответила, улыбаясь, Лиза.
- А у меня слишком коротка была ночь с Йоханом, - поддержала их шутливое настроение Тьян, он и ушел наутро один.
- Конечно, - подначила ее Вера - ты же спала лежа, а он - стоя.
Ольга Морошкина говорила, что виновата она, потому что взяла камни с сопки!
Не успели походники приехать в село и обсохнуть, начали вновь собираться – теперь уже на поиски оператора Саши.
Когда все были в сборе, Аячек завел мотор и грузовик рванул в сторону Эльвеля. Прибыв на место, разбились на группы и пошли вокруг сопки.
Искали оператора до самого вечера и все безуспешно. Домой вернулись все мокрые, уставшие и грустные. Неужели его уже нет в живых.
На следующее утро опять отправились в поиски и опять безрезультатно. В обед прилетел губернатор поздравить сельчан с праздником. Каврал удивился, что губернатор сам предложил свою помощь, вернее, свой вертолет. Оказывается, информация о пропавшем операторе уже просочилась в областную прессу, и ее муссировали на все лады.
Вертолет сделал несколько кругов над сопкой, но следов от пребывания здесь Саши не было. Вертолет тоже вернулся ни с чем.
Вечером по рации из ближайшего села сообщили, что оператор найден, пришел в администрацию весь грязный, мокрый, поцарапанный, без документов. Представился журналистом и попросил связаться с Утхолоком. Как потом выяснилось, он отошел в сторону от группы, выбрать ракурс для съемки Эльвеля. В глаза бросились ярко-красные гроздья рябины. Ну как пройдешь мимо! Решил набрать немного ягоды на чай, тем более, что вскоре собирались сделать привал и разжечь костер.. Пока рвал рябину, еще слышал голоса, но неожиданно они стихли, и как он не кричал, его никто не слышал. Саша отправился искать балок у подножия сопки. Он был уверен, что кто-то остался там и ждет его. Он пошел влево, а все остальные в это время шли в другую сторону. Так и разошлись. Двое суток оператор блуждал по тундре. В рюкзаке были балык, нож, брезент, три коробки спичек. Ноги утопали в болотах, шел поначалу бодро, пританцовывая и напевая любимую ительменскую песню «Желтенький песочек», которую он успел выучить за эти дни. На ночь устроился в березняке. С помощью бересты разжег костер и палил кедрач. Утром его разбудило яркое солнце. Оператор разглядел место, где заночевал, запечатлел его и Эльвель на камеру. Над священной сопкой сгустились облака. У Саши было ощущение, что его кто-то держит. Подумал, может быть его Хантайчик, которого он вырезал накануне и оставил на вершине.
Уже к вечеру вдали он заметил огни какого-то населенного пункта, но идти ночью не отважился, опять переночевал под кедрачом, а наутро двинулся в путь на ориентир.
- Плахэн, а почему Яунгот все время молчал и не спорил о том, куда идти? - спросила Лиза и добавила, - я уверена, что он знал дорогу».
- Потому что рядом были проводники, - у нас такие правила.
Лизе показалось, что она так и не получила ответа, она была уверена, что Яунгот знал обратный путь.
Опасная рыбалка
Пока Плахэн был в походе, в его доме ощенилась собака Ганкалу – в переводе с ительменского это слово означает - белошейка. Плахэн мечтал, что она подарит ему нового друга. Его верный вожак Книн уже совсем старый стал, и года не протянет. Плахэн не ошибся. Ганкалу принесла семь щенков. Один был самым бойким и с такой же белой шеей, как у матери. Плахэн назвал его Ганкалу , а на радостях пригласил всех походников к себе домой, отпраздновать благополучное возвращение домой и приплод в собачьей семье.
Лиза знала, что Яунгот не сможет прийти. Печка в клубе начала дымить, а он – единственный из молодых знал, как выкладывать печь: этому редкому мастерству его научили старики. Надо было найти и устранить причину. Яунгот взялся за эту работу.
-Шумная компания двигалась по главной улице по направлению к дому Плахэна. Лиза незаметно отстала от всех, затерявшись в темноте.
Она пошла на свет, исходящий из окон клуба. Она знала, что Яунгот сейчас там. Подойдя к дверям клуба, она тихо, еле слышно постучала. Яунгот мгновенно открыл. Он тоже ждал ее.
- Милая моя! – промолвил он.
Он был весь вымазан в саже, руки грязные. Но Лиза вовсе не замечала этого. Она близко подошла к нему.
- Прости, я даже не смогу тебя обнять, - тихо сказал он.
От Лизы вновь пахло французскими духами, а от него как всегда дымом костра.
Они застыли в поцелуе.
- Извини, Лиза, - неожиданно «протрезвел» Яунгот и разжал объятия. – Она должна сейчас прийти. Иди к Плахэну, я позже подойду.
Лиза не хотела еще раз причинять боль его жене, накинула куртку и быстро захлопнула за собой дверь.
В доме Плахэна собралась шумная компания. Все расселись на ковре по кругу, хозяин сидел в центре и бойко играл на аккордеоне.
Незаметно сложились танцевальные пары. Один оператор Саша в надежде смотрел на Лизу. Но Лизе не хотелось танцевать, она кивком головы дала ему это понять. Жена Плахэна Ита оказалась без пары. Она так красиво пела, что Саша уставился на нее, не отрывая глаз. Танец становился все экспрессивнее и эмоциональнее. Мужчины, стоя на коленях, прижимали колени женщин к полу, и те плавно двигали своим туловищем в разные стороны. Особенно красивы были движения, когда женщина наклонялась назад, а мужчина нагибался над ней, оставляя промежуток в несколько миллиметров, так что она чувствовала его дыхание и биение его сердца.
Жена Плахэна Ита начала кокетливо повизгивать в танце. Саша сбросил с себя рубашку. В этот момент он был похож на белого орла, раскинувшего крылья над своей жертвой. Но «жертва» вдруг сама накинулась на него. Ни с того ни с сего Ита царапнула Сашу ногтями по груди.
- Ита, видать, плохо ты обряд очищения прошла. Давай иди сюда, - начал было успокаивать ее муж, - а то ишь, как распалилась, милочка моя! Или бешеные болванчики-камуду тебе в рот запрыгнули?
Лиза стояла у стены и с улыбкой наблюдала за этой сценой. Она не заметила, как в дом вошел Яунгот. Но он сразу увидел ее, быстро подошел и пригласил включиться в общий танец. Она вновь почувствовала его жаркое дыхание. Яунгот, как и другие мужчины, заставил ее присесть на колени и плавно, как крылья распростер руки над ее головой. Лиза невольно наклонилась назад, и затылок ее коснулся пола. А он наклонился низко над ней. Еще мгновение, и тела их сольются. Лиза вдруг резко поднялась с пола и выбежала из комнаты на улицу.
Яунгот быстро вышел за ней.
На улице было темно и тихо, слышалось только повизгивание новорожденных щенят, которых Плахэн держал с первого дня в яме, как это делали ительмены в древности. Только так можно было воспитать настоящих ездовых собак. До поры до времени они не видели ничего из окружающего их мира, кроме своей матери и миски с водой. А когда наступал момент, хозяин выпускал их «на волю», точнее, тут же впрягал в упряжку – и это было первое, что они видели во взрослом мире.
Зато звуков вокруг них раздавалось множество, и они, сидя в темной яме, привыкали различать их до полутонов. Сейчас щенки еще ничего не слышали, зато их мать Ганкалу насторожилась. Но ее тревога была напрасной. Малышей никто не собирался трогать.
- Сладкий мой, - не сдержалась Лиза. – Как же я по тебе скучала эти часы. Как хочу быть рядом с тобой! Ты все время в делах, а я просто с ума схожу без тебя….».
Лиза уткнулась лицом в его плечо и заплакала. «Я не могу жить без тебя», - выпалила она почти скороговоркой.
-Успокойся, милая, - все будет хорошо, - что мог он сказать в этот момент.
- Яунгот, скажи мне, почему в походе ты не хотел показать правильную дорогу, ты ведь знал ее, скажи, что знал?
- Да, знал, но я давно мечтал побывать в объятьях природы. Побродить, насладиться волей, простором, свободой. И вот немного насладился, хотя и этого было мало. Я искал свою сопку - Пилотку, две были на нее похожи. Но Пилотку так и не увидел. Я не набродился, - признался парень. - А если очень честно, я просто не хотел расставаться с тобой, понимаешь, не хотел. В том, что мы блуждали, немного и я виноват: у меня оказалась в кармане мелочь, а деньги на священную сопку брать нельзя.
Он неожиданно отстранил Лизу от себя.
- А сейчас мне нужно идти сети проверить, уже скоро утро, если опоздаю, ничего не добуду, желающих поживиться за чужой счет у нас много развелось, - сказал Яунгот, крепко обнял Лизу и направился в сарай Палхэна за лодкой.
Лиза осталасьна крыльце дома. Якунгота не было видно в темноте, но она слышала его шаги, когда он, водрузив лодку на плечо, проходил мимо крыльца.
- Яунгот, - несмело сказала она, - возьми меня с собой на речку. Я хочу посмотреть, как вы рыбу ловите.
- Очень хочешь? - спросил парень.
- Конечно, очень, - тут же выпалила она, ясно понимая, что не хочет расставаться с ним, а рыбалка была лишь предлогом.
- Надевай куртку Плахэна, в ней тебя никто не узнает и, давай, за мной на берег….
Лиза обрадованно схватила с вешалки темно-синюю мужскую куртку и быстро пошла за Яунготом. Он шел, взгромоздив резиновую лодку на плечо. Ни разу не оглянулся, не спросил, как там она, успевает или нет. Он был сейчас занят делом, пожалуй, главным для ительмена делом – рыбалкой.
Реку она не увидела, а услышала. Уже слегка рассвело, но все деревья, кустарники, дома были погружены в белое марево. Воздух был затянут плотным, густым, как сметана туманом. Одна нога Лизы утонула в какой-то жиже, и она чуть не потеряла сапог.
- Давай руку, - сказал, почти смеясь Яунгот, - а то тебя сейчас без лодки течением унесет.
Лиза протянула ему руку, и он почти втянул ее в лодку.
Лиза села на корме и молча стала наблюдать за ним.
Яунгот тренированными жестами вытягивал сеть из воды. Тут же заблестела огромная чавыча. Он выпутал ее из сети, бросил в мешок и потянул сеть дальше, опуская в воду проверенный участок. Вновь мелькнула серебристая рыбина, это уже была нерка. Все движения Яунгота были уверенными. Видно было, что эту работу он проделывал сотни раз. Лиза любовалась им. И казалось бы, что еще надо для счастья! Вот он, милый, занят своим любимым делом, она помогает ему, вокруг тишина, которую нарушает лишь мерное журчание реки. Сердце Лизы защемило от этого короткого мгновения счастья, она хотел что-то сказать нежное Яунготу, но он опередил ее.
- Сиди, не шевелись, и не поворачивайся назад. Там она на берегу стоит, - тихо сказал Яунгот, быстро отбросил сети в воду, развернул лодку носом по течению и пустил ее в свободное плавание. Лодка полетела по порогам, цепляясь днищем за огромные валуны, торчащие из воды. Лизу чуть не выбросило за борт, но Яунгот успел схватить ее за капюшон и притянуть к себе.
Метров через триста, выйдя на достаточно ровный участок реки, Яунгот притормозил ход лодки и причалил ее к берегу. Выйдя на сушу, он достал самую большую рыбину.
- На, возьми, старики Тавлины тебе приготовят ее как надо, - сказал он, не оборачиваясь. Он протянул рыбину, но она чуть не выскочила из его рук. Чавычу никто не взял.
- Лиза!
Только сейчас Яунгот увидел, что Лиза уже отбежала от берега метров на сто. Она бежала, сломя голову, по каким-то ухабинам и канавам. Ноги утопали в размякшей трясине. Она бежала, не оглядываясь. Она понимала, что вторая встреча с женой Яунгота ни к чему хорошему не приведет.
Лиза не знала, куда бежит. В молочном тумане были различимы только крыши домов. Но, к счастью, она натолкнулась на калитку перед домом Плахэна. Гости уже разошлись, и хозяева мирно спали дома. Лиза не осмелилась постучать.
Ганкалу, оберегающая своих щенков, поначалу, зарычала, но тут же поняла, что опасности нет и завиляла хвостом, приветствуя гостью как старую знакомую. Лиза присела на крыльцо и опустила голову. Слезы капали из глаз на деревянные ступени. Ганкалу сначала удивленно смотрела на нее, а потом начала слизывать слезы с ее щек. Собака тихо скулила, и Лиза как будто слышала знакомые слова: «Плачь, плачь, слезы помогают».
«Откуда это? – пронеслось в голове Лизы. Опять вспомнила своего доброго душевного лекаря Иван Иваныча из редакции. Но Москва была так далеко, и Иван Иваныч вряд ли мог догадываться, что Лиза сейчас думает о нем.
Резко похолодало. Задул северный ветер, и начал накрапывать дождик. Лиза не хотела тревожить Плахэна с Итой. Она увидела в углу свернутый в рулон спальный мешок из оленьего меха. Не долго думая, развернула этот кукуль, как его называют местные жители, расстелила его на верхней ступеньке перед дверью и залезла в него. Ганкалу пристроилась рядом. Лиза обняла собаку. Поначалу ее дрожь передавалась и Ганкалу, но потихоньку женщина начала согреваться и вскоре заснула.
- Вот это да!- сказал многозначительно Плахэн, проснувшись как всегда рано, чтобы покормить своих собак. - Никак не ожидал, что у меня будет такая надежная охрана. – Лизок, ты что, в сторожа записалась, - засмеялся он, тормоша Лизу.
Она открыла глаза и поначалу ничего не поняла.
- Где я?- спросила удивленно.
- Ты? У дома, - не задумываясь, ответил Плахэн. – У моего дома. А вот что ты здесь делаешь, я так и не понял.
- Вот какой, непонятливый, - проснулась, наконец, Лиза. – Яунгота жду, понял?
- Конечно, понял, Лизонька, а теперь шутки в сторону. Яунгот не придет. Сейчас он мне позвонил из больницы. Под утро жене его плохо стало, он ее на руках донес до больницы.
Наутро гости Утхолока разъезжались по домам. Лиза с Сашей должны были улететь вместе со всеми на вертолете.
«Может быть, он все-таки подойдет, - думала в смятении Лиза, - хотя бы увидеть его одним глазом, попрощаться».
Она сидела на рюкзаке и смотрела на дорогу, по которой мог прийти Яунгот. Но пустынная дорога уходила за горизонт, и на ней не видно было ни одного путника.
Послышались звуки подлетающего вертолета. Вскоре сине-оранжевая машина, похожая на огромную канарейку, «плюхнулась» на землю.
Начали быстро загружать багаж. В город в это время предприниматели увозили бочки с икрой, коробки с вяленой корюшкой, пакеты с брусникой, сумки с кедровыми шишками.
Лиза в последний раз посмотрела на дорогу, забросила свой рюкзак на плечо и медленно пошла к вертолету.
- Все! – сказала вслух она. – Я его больше не увижу.
- Увидишь, не беспокойся, он приедет, - поддержал ее незаметно подошедший Ойе.
Она удивленно и с грустью посмотрела на шамана и тихо сказала: «Пока, Ойе, я улетаю».
Часть третья
Приключения ительмена в Москве
…Почти год от Яунгота не было ни одной весточки. Перед Новым годом пришло письмо с Камчатки.
«Здравствуй, милая! Прости, что не писал и не звонил. Не мог. Умерла моя Эльгай. Детей забрали в детский дом. Мы с ней не были расписаны, все свадьбу мечтали сыграть, но так и не успели.
Собираюсь в отпуск, почти пять лет не был. Хочу поехать в Москву».
Письмо Якнгота было как удар грома среди ясного неба. Она чувствовала, что в смерти Эльгай есть часть ее вины. Она почти без эмоций восприняла сообщение о том, что он собирается в столицу. Лиза не хотела отвечать на письмо и не знала, хочет она его приезда или нет.
Через пару дней раздался звонок. На том конце провода она услышала голос любимого.
- Лиза, завтра я прилетаю рейсом 760 в Домодедово, встречай, если сможешь.
Лиза даже не успела ничего ответить, связь резко прервалась.
Вся дрожа от волнения, она тут же начала набирать домашний номер Саши.
- Сашуль, выручай, завтра приезжает Яунгот. Поможешь встретить?
- Ну как тебе откажешь, - парировал Саша.
Он уже давно смирился с тем, что Лиза воспринимает его только как друга, не больше, а по поводу Яунгота уже не подшучивал над ней как раньше. Лиза последнее время стала замкнутой и нелюдимой.
Самолет прибыл по расписанию, что случалось довольно редко с рейсами, прилетающими с далекого полуострова, окаймляющего Россию с Востока.
В это время года в столицу летели в основном деловые люди. В отпуск зимой с Камчатки почти никто не ездил. Ее любимый и здесь был исключением
Среди прибывших пассажиров она сразу узнала его.
- Яунгот, - окликнула его Лиза. Он был одет в меховую шапку и смешную широкую куртку. Ботинки не зашнурованы, а на голову нахлобучена огромная меховая шапка, сшитая из собачьего меха.
- Милая моя, я же к тебе прилетел. Не знаю, как жить дальше! - сказал он грустно и крепко обнял Лизу.
Она ничего не ответила, но вдруг поняла, что ждала его все это время, ждала весточки от него, звонка, а тут, нежданно-негаданно он сам вдруг оказался рядом.
Саша поджидал их в машине. Когда Лиза и Яунгот сели в душисто пахнущий салон его старенькой Ауди, она тут же наполнилась запахами другой цивилизации: шкурами, копченой рыбой, костром и еще каким-то далеким, неведомым Москве запахом.
Ауди мчалась по ночной столице. Лиза и Яунгот сидели, плотно прижавшись друг к другу, и молчали. Наконец-то они вместе! Яунгот сунул руку в карман куртки, и на его ладони что-то сверкнуло. Он взял руку Лизы и надел на ее средний палец кольцо, сделанное из блестящего металла под золото с ожерельем сверкающих искусственных камней. Кольцо было размеров на пять больше обхвата лизиного пальца. Когда-то, на двадцатипятилетие муж подарил ей маленькое изящное колечко с вставкой из платины и россыпью мелких бриллиантов. Она носила его все эти годы, не снимая. Где-то в книге она прочла, что бриллианты надо носить только дареные и только на левой руке.
- Спасибо, Яунгот, - нежно сказала Лиза и убрала это нелепое, но подаренное от души, колечко в сумку.
«Почему он выбрал это кольцо? Ведь у него безупречный природный вкус».
Ночью, когда все заснули, Лиза внимательно разглядывала это колечко, и когда свет от лампы упал на один из камешков, тот блеснул разрядом молнии. Она увидела в расположении этих фианитов, оправленных золотистым металлом, самую солнечную янтарную ягоду Севера - морошку. «Вот она - разгадка его выбора!».
Дома она все сделала так, чтобы их встреча была красивой. Приглушенный свет, свечи на столе, музыка и коктейль из мартини со льдом и апельсиновым соком.
Пробуя коктейль, он удивлялся: как это пьют спиртное в Москве: легкое головокружение и приятная истома во всем теле.
Она готовилась к этой встрече и хотела, чтобы его первое впечатление осталось самым приятным.
- У тебя красивая светлая квартира, - сказал, проснувшись, Яунгот.
Она промолчала. Надо ли было рассказывать, что у нее тоже были нелегкие дни. Лиза устала от бесконечных забот, ведь у нее росли двое детей. - Знаешь, Лиза, когда умерла Эльгай, я начал сильно пить. Каждый день просыпался и пил.
А он начал рассказывать, как прожил этот год. Жил, как медведь в берлоге, не выходил на люди. Вечерами брал в руки бубен и танцевал в одиночестве. Он не ходил на репетиции ансамбля, но без танца жить не мог. Постепенно отдельные движения складывались в танец, звуки сливались в мелодию. Он вспоминал, как они с Плахэном отправлялись на своих собачьих упряжках далеко в тундру. Однажды друг сказал: «Ты прислушайся, как поют наши собачки, прямо хоровая капелла!».
Яунгот напряг свой слух и, действительно, каждая из его собачек имела свой тембр голоса: от тонкого фальцета до глубокого баса. Глубина и громкость звуков зависели от дороги. Если упряжке приходилось подниматься в гору, раздавались тугие стоны и хрипы, если бежали с горы, дыхание собак было легким, а звуки плавными и нежными. Иногда их пение напоминало эротические стоны и вздохи, особенно четко это было слышно среди тишины тундры.
Танец сам собой рождался в душе Яунгота.
Иногда он собирал много гостей. Они пили чай, смеялись, шутили, веселились. В такие часы он оттаивал. Но гости уходили, и вновь наступали тоска и отчаяние.
Тогда он покупал бутылку водки, запирался в своем доме и заливал в одиночестве горе. Деды, с которыми он любил общаться, стали замечать это и ему такой слабинки не прощали. Парню еще предстояло жить, творить танцы, много чего ему еще предстояло в этой жизни. Старики это знали. Его путь был путем избранного.
Пьяная эпопея прекратилась в одночасье.
- Однажды ко мне зашел дед Гоша,- рассказал Яунгот Лизе. - Я ему наливаю стакан и говорю: выпей со мной. А он взял его в руку, как саданет об пол, повернулся и вышел, хлопнув дверью. Стакан разлетелся вдребезги. А я с того дня не выпил ни грамма. Сильно тосковал, поначалу ничего не мог делать. Потом пошел в школу, договорился учить детишек танцам. Набрал группу и стал с ними заниматься.
Когда я уезжал в Москву, старики провожали словами: «Поезжай, Яунгот, поезжай. Может там твоя судьба. А мы тебе рыбку и икорку отсюда слать будем».
Яунгот подошел к окну в Лизиной московской квартире, взял в руки трехлитровую банку с водой, поднес к губам, и… застыл на месте. За окном он увидел настоящую новогоднюю сказку: белым снежным пухом были покрыты березы, заглядывающие в окна, тишина звенела в ушах. Яунгот так и стоял с банкой в руках, не шевелясь.
- Что с тобой милый? - окликнула его Лиза.
Накинув на конопатые плечи шелковый халат, который почти сливался по цвету с ее кожей, она тихо подошла и обняла его сзади. Он тут же повернулся, обнял ее одной рукой, держа банку в другой, и они застыли на мгновение, забыв обо всем на свете.
- Пошли за елкой, Новый год на носу. Мы же красиво будем его встречать. Так? - Лиза посмотрела на Яунгота, сверкнув голубыми глазами.
На базаре елками торговали лица кавказской национальности. Цена зависела от высоты. Но все высокие елки были хилыми и ободранными. Яунгот был в растерянности, когда Лиза попросила его выбрать елку.
- Они все такие жидкие, я даже не знаю, какую взять, - сказал Яунгот.
Лиза за эти несколько дней заметила, что здесь, в большом городе он отдавал ей право решающего голоса во всем. Там, на Камчатке было совсем по-другому.
Яунгот недоумевал, как эта елка будет стоять в доме. В Утхолоке они ставят пушистый кедрач, обсыпанный сохранившимися под снегом шишками. Он стоит долго и запах его разносится на весь дом, особенно когда потрескивает печка, и ее тепло окутывает дом, сливаясь с холодной свежестью зимней тундры.
Елку все же выбрали: пушистую, душистую, пахнущую и волоком понесли до дома.
- Ты наряжай, а я буду готовить стол, - сказала Лиза и поспешила на кухню.
«С чего начать-то?», - недоумевал Яунгот
Он украшал елку в первый раз в жизни. Следуя природному вкусу, среди обилия снегурок и дедов морозов, поросят, волчат, котят и разноцветных блестящих шаров он выбрал игрушки только серебряного цвета. Развесил шары и подвески строго симметрично.
- Посмотри, Лиза. У нас так искрится ночью под снегом кедрач, освещенный луной.
Лиза ахнула от удивления.
- Ну, ты даешь! - вымолвила она.
Из кухни доносились запахи разносолов и восточных специй.
Запекалась в духовке буженина. На плите скворчала сковорода с грибами, креветками и еще чем-то деликатесным. На столе, переливались разными цветами радуги, сияла гора овощей и фруктов. Лиза любила иногда устраивать дома большие праздники. Когда-то она привезла из Лондона рецепт деликатесного фруктового салата, украшенного сбитыми сливками. Яунгот видел такое блюдо впервые. Впервые в жизни он пробовал киви, а маслины путал с виноградом и спрашивал, почему он такой соленый.
- Киви очень вкусные, они пахнут земляникой, - объяснила Лиза.
- А что такое земляника? - по детски удивленно спросил Яунот.
На его родине такая ягода не росла, и он ни разу ее не видел.
- Это вкусная сладкая ягода, похожая на клубнику, но очень маленькая, – спокойно ответила Лиза. – А сейчас иди поспи, ты, считай, сутки не спал.
Яунгот не сопротивлялся. Он прилег на диван и тут же окунулся в сон: между Камчаткой и Москвой - девять часовых поясов.
До Нового года оставались считанные минуты. А Яунгот все еще крепко спал. Лиза накрыла праздничный стол и зажгла свечи. Маленькие сверкающие плошки плавали в хрустальной вазе и разбрасывали лучики света по комнате. Это создавало уют и ощущение благополучия.
Она надела переливающееся сиреневое платье, распустила рыжие волосы, и была похожа на русалку. Подошла к Яунготу и поцеловала его. Парень открыл глаза. От неожиданности он отпрянул в сторону. Вокруг все блестело и сверкало, от этого блеска рябило в глазах.
… Они встретили Новый год при свечах, никто не мешал им. Было тихо, празднично, красиво, умиротворенно.
Так началась жизнь Яунгота в большом городе.
- Поехали на рынок, - сказал он наутро - Я же вижу, ты улыбаешься, глядя на мою куртку.
- Поехали, поехали, - улыбнулась Лиза.
На рынке было столпотворение. Продавцов - не меньше, чем покупателей. Яунготу нужно было обновить весь гардероб.
- Я раньше хорошо одевался. Покупал то, что мне хотелось, не глядя на цену. Тогда я получал огромные деньги. Несколько тысяч в месяц.
- Несколько тысяч?
- Да. По тем временам это были огромные деньги. Я работал на пяти работах. Если мы уезжали на гастроли куда-то в другой район, где продукты дешевле, загружали полный вертолет мешками. Однажды купил десятка два цыплят, один раз привез двух кроликов. Они потом размножились, а мы их шкурки выделывали и продавали.
На следующий день утром Лиза сказала: «Поехали в город, ты, наверно, Москву только по аэропорту и гостинице знаешь?».
Яунгот молча кивнул в знак согласия.
Как только электричка тронулась, тут же по вагонам друг за другом пошли продавцы. Один продавал станки для бритья, другой поэзию Серебряного века, один – рецепты монастырской кухни, другой - эротические журналы. Яунгот вертел головой направо и налево в полной растерянности.
- Давай что-нибудь купим? - не унимался он. Он привез с собой заработную плату за несколько лет, и эти деньги жгли его карманы.
- -Давай купим, - согласилась она.
Он купил два комплекта чайных ложек под позолоту.
- Почему два? - спросила она.
- Потому что я очень люблю, когда ко мне приходят гости, много гостей. У нас любят пить чай. Двенадцать ложек - в самый раз.
Яунгот обрадовано посмотрел на Лизу. Он был счастлив при одной мысли о том, как он будет угощать своих гостей дома, и как они будут брать этими ложками алое брусничное варенье.
В метро на станции Комсомольская Яунгот вертел головой направо и налево, любовался на необыкновенную мозаику на потолке. Несколько раз налетал на людей, пару раз спотыкался. Лизе в этот день некогда было сопровождать Яунгота по городу. Она спешила на работу и, не долго думая, нарисовала ему схему.
«От Театральной площади пойдешь до Детского мира, потом зайди в Политехнический музей, очень интересно. Потом можешь сходить в музей Маяковского. Это все рядом, потом встретимся на Пушкинской, у памятника.
Через три часа, как договаривались, она прибежала к памятнику.
- А я уже два с половиной часа здесь сижу, обрадовал он ее.
- Что случилось?
Шел по улице, какие-то игроки завлекают людей. Дай, думаю, сыграю, билет-то три рубля всего стоит. Я три рубля отдал - один билет выиграл, еще три отдал, потом тридцать рублей, так почти все деньги вылетели. Вот и не пошел я ни в какой музей.
На другой день она опять рисовала ему маршрут, и он опять шел какими-то своими дорогами.
- Яунгот, зачем я трачу время, рисую тебе эти дома, улицы?
- Не знаю. Я забрел куда-то, сам не знаю куда - заблудился. Среди этих домов все ветра искал, и не мог найти. Знаешь, как дорогу нашел - по рисунку льда на тротуарах.
«Да что я удивляюсь, - подумала она. - Он же ительмен. Степан Крашенинников хорошо сказал, что триста лет назад этот народ жил вольно, где хотел, не имел над собой никаких начальников и не подвластен был никаким законам. Главными ценностями считали свободу и волю. Попробуй такого отучи от свободы».
- Знаешь, Лиза, - как будто прочитав ее мысли, сказал вдруг Яунгот, - как русские наших приучали на работу ходить. Мне мама рассказывала. Все приходили вовремя. Посидят-посидят в конторе, видят, никто делом не занят. Одни бумажки с места на место перекладывают. Махнут рукой: «Ну ладно, я пошел», - и уходят домой со спокойной совестью.
Лиза улыбалась, слушая его рассказ, и понимала, что и он будет молчать, протестовать не станет, но все сделает по-своему.
Вечером, когда они приезжали домой, Яунгот выпивал половину трехлитровой банки воды. Бросал в нее кусочки льда из холодильника и выпивал залпом.
- У меня внутри все горит, пожар, - жаловался он.
Руки его были горячими как огонь. Ему не хватало в большом городе ветра, мороза, снега, холода. В душной загазованной Москве он чувствовал себя неуютно, задыхался, как рыба без воды. И каждый вечер вновь доставал лед из холодильника и жадно пил, пил, пил ледяную воду.
- Знаешь, Лиза, какое самое тяжелое испытание для ительменского жениха? – спросил он однажды, - достать среди лета лед и принести будущему свекру. За льдом надо идти далеко в горы, забираться на высокие вулканы.
В один из очередных походов по улицам столицы Лиза повела его в Музей изобразительных искусств имени Пушкина. Больше всего ему понравились скульптуры древнегреческих богов и героев.
У скульптуры Венеры он стоял дольше, чему возле других.
- Это – Венера, богиня любви и эталон женской красоты, - пояснила Лиза.
- Я знаю планету Венеру. Наши ей поклоняются, особенно женщины, когда хотят иметь детей. А знаешь, Лиза, ты на нее очень похожа.
Когда Яунгот ходил по залам живописи, он чуть не задохнулся в окружении напудренных и напомаженных придворных дам, графинь и княгинь. Но в зале импрессионистов как будто на свежий воздух вышел: повеяло свежестью, запахом листвы, засветило солнце, прорываясь сквозь лесные заросли, заиграли солнечные лучики по стенам. Еще приятнее стало, когда он увидел работы Рокуэла Кента. Задул привычный северный ветер, заволновались волны на море. Прохладой повеяло от заснеженных айсбергов.
«Как будто дома побывал», - подумал он, выходя на улицу задымленной и бесснежной столицы.
Как не пытался Яунгот найти в этом городе ветер, поиски его были тщетны.
Дома, дома, улицы, улицы, машины, автобусы, троллейбусы.
После музея восковых фигур ему виделись кошмарные сны. Один запомнился больше всех.
Сон Яунгота
Священная сопка Эльвель превратилась в оживший вулкан, а вместо лавы из нее выползали восковые фигуры знаменитостей и двигались прямо на деревню. Народ в испуге побежал. Яунгот вместе с ними. Споткнулся. Упал. Все бегут мимо, падают на него, топчут. «Конец», - в испуге подумал Яунгот. Вдруг на небе появился Иисус Христос. Он начал угрожать и восковым знаменитостям и языческим духам Гамулам, живущим в жерле вулкана Эльвель, а потом строго сказал: «Возвращайте свою гору назад». Гамулы затихли, престали накалять свои сковородки на вершине вулкана, восковые фигуры растаяли, превратившись в белые озера. Гора успокоилась, молча побрела назад, на свое прежнее место - туда, где две реки сливаются в одну и бегут к Охотскому морю.
Яунгот бредил во сне, метался, шептал: «Давай вызовем скорую». Проснувшись в холодном поту, он тихо сказал: «Не пойду я в музеи больше. Хватит».
Возвращение
Вечером раздался телефонный звонок. Яунгот уже привык к этому говорливому и шумному обитателю дома и спокойно отвечал:
- Алло?
- А ты кто? - спросили на другом конце провода.
- Я - приезжий.
- А что ты тут делаешь?
- Рыбу ловлю, - ответил Яунгот
Эта фраза вырвалась у него непроизвольно. Все последние дни он думал о любимом в жизни занятии – рыбалке, особенно когда увидел закутанных в ватники рыболовов на подмосковной реке Пехорке, которые часами просиживали, глядя в одну точку, и радовались, если удастся выловить хотя бы одну хилую рыбешку.
У них на Камчатке даже подледный лов был сплошным удовольствием. Стоило пробурить лунку и опустить в нее маленькую удочку (иногда и наживка не нужна была) и тут же клевала корюшка. Успевай только вытаскивать и снимать с крючка. За час около лунки уже блестела гора серебристых рыбешек, а вокруг разносился запах свежих огурцов. Он приносил свежую корюшку жене. Эльгай тут же бросала ее на раскаленную сковородку, и на обед у них всегда была покрытая золотистой корочкой ароматная рыба.
Он сейчас даже боялся вспоминать о той рыбалке. Летом красная рыба - горбуша, нерка, лосось, чавыча, нагулявшись вдоволь в морских водах, возвращается в свою колыбель-реку, где она родилась и откуда ушла нагуливать потомство в море. Она возвращается, чтобы здесь оставить потомство. Рвется вперед, против течения, борясь с ним, побеждая его. Рвется, раздирая в кровь брюхо о донные камни, рвется, чтобы здесь, в родной колыбели отметать икру и проститься с жизнью. Рунный ход лососевых - вот когда начинается настоящая рыбалка. Тогда рыбу можно руками брать. Рыбаки ставят невод и тоннами выбирают из него рыбу.
Смех на том конце провода прервал мысли Яунгота о любимом занятии.
- Яунгот, ты что, не узнаешь своих?
- Ойе, ты?
- Конечно я. Едем на гастроли в Норвегию. Остановились в гостинице «Спорт». Давай, приезжай.
Яунгот летел на Ленинский проспект со скоростью света. Приехали земляки, новости привезли.
Спеша увидеть родные лица, парень без труда нашел гостиницу «Спорт» Он хорошо ориентировался в аэропортах и гостиницах. Любой город, куда они приезжали на гастроли из своей деревни, начинался аэропортом, продолжался гостиницей и заканчивался опять аэропортом.
Выйдя из лифта, Яунгот нос к носу столкнулся с Ойе.
- Вот так раз, - сказал шаман, даже не удивившись. - Ты, Яунгот всегда неожиданно появляешься и неожиданно исчезаешь. Ну что, не надоела тебе эта Москва? Может, домой с нами поедешь.
- У меня же отпуск за два года. Мне тут еще месяц можно жить. Да и Лиза меня очень гостеприимно встретила.
- Ты все же подумай. Мы через неделю вернемся из Норвегии, если хочешь, я куплю тебе билет до Камчатки, и с нами домой полетишь.
Яунгот так обрадовался, что у него даже ноги задрожали, и колени чуть не подкосились.
- Ты не шутишь?
- Не шучу. Поедешь?
- Поеду.
Эта неделя тянулась как вечность. И хотя чувства к Лизе у Яунгота не остыли, ему все не мило было в этом огромном городе. Каждый день во сне являлась любимая Камчатка, Охотское море, река Утхолок, родная деревня. В душе звучали песни Плахэна, мелодии, которые напевала его бабушка.
В понедельник, когда Лиза была на работе, и зазвонил телефон, он сразу почувствовал, что это – Ойе.
- Ну что, Яунгот, лети ветром в Домодедово, билет я тебе купил.
Яунгот даже не успел ничего ответить. Он положил трубку, быстро оделся, хлопнул входной дверью и побежал к цветочному киоску. Несмотря на то, что очень торопился, он долго выбирал цветы для Лизы, очень долго. Он увидел букет васильков, непонятно каким образом взявшийся в Москве в середине зимы.
Он вспомнил, как Лиза показала ему эти цветы и рассказала, что они растут на полях среди пшеницы, а он ответил, что ни разу не видел пшеничное поле. По телевизору в фильмах видел поля маков, по такому полю мечтал побегать, а о васильках - в первый раз слышал. «Они мне немного твои глаза напоминают», - сказал тогда Яунгот.
Купив букет васильков, Яунгот почти бежал к Лизиному дому.
Поставив цветы в вазу, он принялся писать Лизе письмо.
«Любимая моя! Прости, что не попрощался с тобой! Спасибо за все!
Я люблю тебя, но без Камчатки жить не могу. Один василек взял на память, буду иногда в твои глаза заглядывать. Целую. Яунгот».
В 16.30 московского времени Яунгот грустно смотрел в иллюминатор самолета Ил-62. Он улетал от любимой женщины, но летел домой, на родную Камчатку. Поэтому в душе его была радость.
Прилетев домой, он первым делом, как и тогда, чуть больше года назад, пошел на берег моря. Он повернулся лицом к морю и начал танцевать. В этом только что рожденном танце были слышны и боль утраты, и радость обретенной любви, и муки одиночества, и тоска по далекой, почти не понятной, но очень любимой женщине. Он исступленно бил в бубен, созывая всех ительменских духов. Он бил в бубен, а из груди его вырывались звуки. Казалось, что в его утробе разговаривают сразу два человека, то споря, то соглашаясь, то радуясь, то негодуя. Неожиданно этот «спор» сменился протяжным гулким воем. В своем танце на берегу моря, рядом с бушующими волнами Яунгот оправдывал первое тайное имя - он был похож на дикого одинокого Волка.
Когда Лиза пришла в свой опустевший дом, она, не раздеваясь, захлопнула дверь и поехала на Курский вокзал, туда, где она когда-то родилась. Она вновь вспомнила рассказ матери Марии о своем вокзальном рождении.
«Когда скорая подъехала к Курскому, чтобы отвезти нас с тобой в самый ближний роддом имени Клары Цеткин, знаешь, недалеко от Рогожки, носилок в машине не оказалось. Бабка побежала искать носильщика. Она потом рассказывала, что увидела его как раз напротив машины. Он стоял, курил папиросу. Бабуля подошла, сунула ему в руку пятерку. Она умела любого уговорить, всегда нужные слова находила.
- Милок, дочка у меня родила, подсоби, довези ее до этой машины.
Носильщик, не задумываясь, взял пятерку, бросил папиросу, придавил ее сапогом и покатил свою тележку за бабулей. Подъехал к медпункту, увидев меня, бросил свою спецовку на тележку, взял меня на руки и бережно опустил. Увидев, что я вся дрожу, снял с себя свитер и накинул на мои плечи.
Помню еще, что медсестра и фельдшер хотели нас побыстрее выпроводить оттуда: подкинули им работку совсем не по профилю да еще под конец смены. Бабка Матрена завернула тебя в марлю, пуховый платок, нежно прижала к себе и засеменила за носильщиком с тележкой, на которой лежала я.
Знаешь, Лиза, я за того носильщика всю жизнь молюсь…».
В толпе спешащих куда-то пассажиров Лиза сразу различила носильщика. Он стоял у билетной кассы, облокотившись на свою тележку. Весь вид его выдавал умудренного опытом, прошедшего огни и воды человека. Ей показалось, что он очень похож на того, который согрел своим свитером ее и ее мать Марию. Это был первый день жизни Лизы.
Она подошла к носильщику и неожиданно для него спросила: «Вы верите в любовь?».
- Верю, доченька, - не задумываясь, ответил тот.
- И я верю, - сказала она и отдала носильщику огромный букет васильков.
Эпилог
Через полгода фильм об ительменах, который Лиза и Саша снимали в Утхолоке, показали по телеканалу «Культура».
Лизе звонили друзья с далекой Камчатки и поздравляли: фильм оказался лучшим из того, что было снято когда-то об этом народе.
Когда Лиза видела на экране лицо любимого, когда вглядывалась в движения его рук, когда слышала его голос, она понимала, что никакого фильма не получилось бы без любви, и что любовь эта не прошла, по-прежнему обжигает сердце воспоминанием о счастливых минутах, проведенных с ним. Но почему Яунгот не дает о себе знать, почему молчит? Неужели он так быстро забыл Лизу?
Вскоре она получила письмо от Яунгота. Оно было странного содержания и напомнило Лизе тот ночной разговор, когда они заблудились в камчатской тундре.
Письмо Яунгота
«Здравствуй, Лиза! Прости, что так долго молчал. Меня не было среди людей. Теперь я даже не знаю, кто я.
За это время я очень много узнал и хочу кое-чем поделиться с тобой. Наша Вселенная многослойна. В ней есть три мира – Высший – небесный или Космос, Средний – земной, где живем мы с тобой. Это воздух и плоть Земли, ее живая душа и тело. Нижний мир – подземный. Туда людям лучше никогда не заглядывать. А те, кому дозволено, могут попасть туда через водоворот и расщелины в горах. Но ты же знаешь, что ительмены – народ веселый и жизнерадостный, поэтому мы не любим бывать в таких местах, как Долина гейзеров, где земля бурлит, и в горячих источниках не купаемся, даже близко стараемся к ним не подходить – они связаны с Нижним миром.
Человек может быть связан со всеми тремя мирами. В наших телах обитают души. У всех – разные. Душа может путешествовать, куда ей вздумается. Между прочим, есть такие души, которым все безразлично, а есть такие, которые хотят и стремятся помочь нам. Эти духи-души есть у всех живых существ. Иной раз душа тобой руководит, но чтобы выжить в этом Срединном мире – тело должно руководить душой. Душа хочет уйти, а телу надо перебороть ее желание и выжить!
Все три мира, по которым путешествуют наши души, соединены священным Древом жизни. Ты уже знаешь, что ительмены почитают березу как самое священное дерево. Через нее можно выйти в Верхний и Нижний миры. Но есть другие выходы – Полярная звезда и ритуальный огонь. Полярная звезда всегда освещает наш путь. А огонь? Ты видела, как ительмены почитают его. Мы никогда в огонь не плюем, тушим его аккуратно, разжигаем тоже бережно. Всегда его подкармливаем. Помнишь, как я в вашем подмосковном лесу покормил огонь солью и хлебом, и как он принял мое угощение, полыхнув огромным пламенем и тут же угаснув. Правда, ты не должна была оглядываться, и тем более смотреть на него так долго. Но ты же этого не знала.
Мы верим в то, наши предки возвращаются к нам. Их души превращаются в потомков на Венере или на звездах Большой Медведицы.
Теперь моя любимая планета – Венера. Она всегда напоминает мне о тебе, и я часто обращаюсь к ней, когда лечу людей, особенно если женщина не может родить ребенка. Эта планета для нас - глаз Вселенной, звезда жизни.
Лиза! Я люблю тебя. Но мы никогда не сможем быть вместе. Я думаю, ты поймешь меня».
У Лизы кольнуло в сердце. Все, предначертанное шаманом Ойе, сбывалось. Танец индейца по имени
Наталья Богачева Танец Волка роман
© Copyright: Наталья Богачева, 2024
Свидетельство о публикации №224021901568
Свидетельство о публикации №224021901568
Рецензии
Роман «Танец волка» - завораживающая история о любви и столкновении двух цивилизаций. Не знала, что в России живут индейцы.
Евгения Жалюкова 08.04.2024 14:38 • Заявить о нарушении
Евгения Жалюкова 08.04.2024 14:38 • Заявить о нарушении
Спасибо, Евгения, за рецензию на мой роман. Индейцы в России - это древний народ - ительмены
у них общие корни с индейцами племени тлинкиты на Аляске, общие поверья, много общего в традициях и фольклоре.
Наталья Богачева 10.04.2024 11:59 Заявить о нарушении
у них общие корни с индейцами племени тлинкиты на Аляске, общие поверья, много общего в традициях и фольклоре.
Наталья Богачева 10.04.2024 11:59 Заявить о нарушении