Однажды

Люблю еще или любил,
Но, что любил, я знаю точно.
Себя или ее щадил:
Любовь к жене чужой - порочна…

И чувства знал издалека,
И объяснялся только взглядом:
    - Привет-привет…
    - Пока-пока…

Так странно любится не рядом…



   Свое последнее признание в любви делал он еще до отъезда. Поздней ночью, в слезах и с тем неодолимым отчаянием, которое наступает в час расставания, когда уже по-настоящему осознаешь необратимость всего, что случилось и неизбежность того, что последует затем. Дальше были годы анемии, сначала общей, а после - частичной, когда ты будто в норме, но еще не совсем, и затем было время анемии остаточной с вернувшимися, казалось бы, настоящими чувствами и эмоциями, но уже не долгосрочными и не такими яркими, какими бывали они давно.
   Оступившись однажды и пережив последствия падения до конца, старался он с тех пор относиться предельно осторожно к желаниям своим, правильно их оценивать и надобность их заранее просчитывать, отчего подолгу не открывал намерений своих интересующим его, от случая к случаю, женщинам. Долго и внимательно присматривался он к ним и, наряду с качествами, которые безусловно в них его привлекали, искал и что-то еще, возможно не совсем приятное, но именно то, что, не заметь он его вовремя, могло в будущем погубить и новую связь и, возможно, жизнь его собственную.      
   Слушал он по привычке и свой внутренний голос: не подскажет ли что-то и он ему. Но на интуицию свою, безупречную в прошлом, надеялся теперь мало, поскольку в работе она была хороша, а в делах личных - не раз уже подводила. Он надеялся теперь оценить и понять все в одночасье и не одним только сознанием своим, но и пытаясь еще как бы физически разглядеть со стороны и себя, и особу, им выбранную, в надежде выявить присутствует ли в отношениях их необходимая подобным случаям гармония и сочетаются ли они хоть как-то вообще.
   Процесс этот занимал обычно неограниченное время, и если поначалу приходилось ему изрядно торопиться, опасаясь упустить и само то время, и нужную ему цель, то годы спустя, осознав, что никак не избежать ему в этом деле разного рода упущений, темп исканий своих намеренно снизил. Оценки его стали еще более длительными и порой чересчур уж дотошными, но и они, к сожалению, в итоге завершались ничем. Так постепенно пришел он к выводу, что спешить, в принципе, ему ни к чему, поскольку исправлять ошибки с каждым разом становилось все сложней, да и на само исправление тоже тратилось время.
   Застряв надолго в этих исследованиях, и не заметил он, что постепенно утратил способность восприятия и воспроизведения необходимых любви чувств, перестал должным образом реагировать и как прежде влюбляться, а когда уже это осознал, то, к удивлению своему, еще и обнаружил, что мало кто из женщин теперь реагирует на него самого, а о чем-то похожем на большую с ними любовь уже не могло быть и речи. Все, что природа принимает за любовь, незаметно сошло на нет, будто в песок просочилось, а на поверхности, в самом остатке уже, сохранилась всего только физическая близость, совсем недолгая, без нужных эмоций и признаний, и когда даже сами слова, ни до нее, ни после - совсем уже были не важны.
   Однажды пришло время, когда и этому был означен конец, и вопросы типа “зачем ?”, “с кем ?” и “кому это нужно ?” возникали еще до прихода самих чувств, заставляли в них усомниться или сразу же от них отказаться, что, в итоге, убивало всякое желание что-либо чувствовать вообще. Это его состояние, по его собственной оценке, объясняла подступающая все ближе и неумолимей старость, будто одряхление организма и утраченные, в связи с этим, тонус и оптимизм - и есть тот самый значимый повод умертвить в себе, наконец, былые чувства, заменив их на соответствующие теперь возрасту привязанности, и позволить одним только добрым воспоминаниям о чем-то хорошем, заполнить духовный вакуум, сделав именно привязанности и воспоминания окончательным и незаменимым лекарством, достойным еще хоть как-то сохранить в человеке некое подобие желанию существовать.

   Но не все так просто. Оказалось или только показалось ему однажды, что, где-то в глубине сознания его, чувства еще живы и что готовы они еще напомнить о себе вновь, иначе зачем было с таким трепетом воспринимать ему Ее присутствие рядом и с такой нежностью относиться именно к ней, а ей самой с таким вниманием и нежностью относиться сейчас именно к нему. Казалось, случись их встреча много лет раньше, когда, нет не она, а он был еще достаточно молод и полон жизненных сил, настоящие чувства, вполне возможно, к ним и пришли бы, и отношения настоящие, где бы нашла место и любовь, могли бы еще быть. И, вполне возможно, стала бы она ему той самой женщиной, которую себе он так долго искал.
   Мысль эта, придя однажды, не оставляла его впоследствии добрый десяток лет, хотя все это время виделись они редко, в основном по делам, и была она замужем, да еще счастливым браком, и знал он, что не имел права этому мешать. Однако с годами, не переставая о ней думать, убеждался он, что все еще любит ее и, чем дольше с убеждением этим жил, тем сильнее чувствовал необходимость ей в чувствах своих признаться, открыться уж совсем перед ней, не опасаясь того, что может случиться дальше.

    - Я люблю Вас, - сказал он ей вскоре при встрече, - и уже давно. Но раз Вы замужем, не хотел Вас этим докучать. Чужая семья - для меня свята. Но все равно, это не мешает мне любить Вас, и чувства свои я не хочу больше скрывать…
    - Да, я счастлива замужем и уже много лет, - улыбнулась она ему тотчас, будто о чувствах его и сама давно уже догадывалась и заранее готовила ему такой ответ.
    - Это хорошо... это мне в Вас и нравится, - с заметным разочарованием, но очень естественно принял он ее открытость. - Я только и хотел во всем Вам признаться…

   Оказалось, так просто было ей это сказать. Самому по-прежнему жить с этим и об этом всегда думать, но и от нее больше ничего не скрывать. Так, чтобы сама собой, образовалась между ними некая связь, существовавшая уже и раньше, но в одних только мыслях его, а теперь вполне реальная и живая, и хоть и без определенных отношений, но зато и без сложностей и никому ненужных терзаний.
Немногим позже он даже удивлялся той легкости, с какой их объяснение в тот день произошло и тем, едва заметным, но явно близким отношениям, которые вскоре между ними установились. Ему даже показалось, что груз его былого недоверия к людям из-за их отношения лично к нему, плечи его, наконец-то, покинул, и, учитывая новые эти обстоятельства, вступать в новую с кем-то связь станет ему значительно проще.

    - Настало время, - признавался он самому себе, - что объясниться в любви теперь даже легче, чем слетать к родным в Америку…

   Чувства, и вправду, опять возвратились к нему. Теперь уже, как и прежде, позволял он себе с интересом рассматривать привлекательных женщин и испытывать волнение, представляя их рядом с собой, и все чаще мечтал он теперь о еще возможной своей настоящей любви. Снова, быть может еще не вполне осознанно, искал он себе подходящую подругу, и, случись что-то подобное, тотчас бы стал думал, отчего бы, и в самом деле, не попробовать еще раз… Опять он желал и опять искал свое счастье…

   А та, еще не забытая им любовь, все еще находилась в пределах досягаемости. Они по-прежнему продолжали где-то пересекаться и общались иногда, и была между ними, только им известная и сохраненная надолго, их связь и знание их общее о ее тайном существовании.
Чувство его, известное ей одной, пусть и совсем не разделенное, но безоговорочно принятое, все еще никуда не делось, не исчезло в небытие, оно сохранилось и по-прежнему им двоим принадлежало. Она не отпрянула от него, не испугалась возможных, неприятных для нее, последствий. Она просто продолжала, как и раньше, жить, наслаждаясь теперь и этим знанием о его любви. Похоже, ей и самой это нравилось, возвышало в собственных глазах и, быть может, она и сама от истории этой чего-то еще ждала.
   Он тоже вскоре заметил, или так только показалось ему, что она еще чего-то ждет. То ли нравилось ей, что появился в судьбе ее этот тайный, калеченый жизнью, поклонник, то ли и сама она стала поддаваться новым, еще непонятным ей, чувствам к нему, которые, попав в сердце однажды, до времени затаились в нем, но вот ожили и рвались теперь наружу. И он все чаще замечал в глазах ее, помимо известного ему дружелюбия, еще и некий вопрос, который, как мог он понять, очень ее занимал и был обращен к нему лично:

    - Что бы Вы сделали, полюби и я Вас однажды ? - будто спрашивали ее глаза, и сам он совсем не знал, что им ответить...