Заметки десантника штурмовой маневренной группы

Из воспоминаний Эзиза Беглиева, ДШМГ КСАПО 91-93

Осенью 1991 года в стране творилось непонятно что, но для меня всё было ясно как в божий день – меня ждала армия. Призвали на службу, и случилось так, что из родного городка Турткуль перебросили в столицу Каракалпакии город Нукус.

В Нукусе сформировалась команда призывников для отправки во Владивосток с дальнейшим предписанием в морскую пехоту. Довезли до аэропорта, но вылет самолёта откладывался из-за нелётных погодных условий принимающей стороны. Ввиду того, что добро на вылет могло прийти в любой час, призывников разместили в зале ожидания.

На третий день ожидания у новобранцев начали кончаться деньги и продукты, что были припасены на дорогу, а разрешения на вылет как не было, так и нет. С дисциплиной в команде происходил бардак, начинались стычки между собой и просто с местными хулиганами. Рядом с аэропортом была кафешка, мы с земляком из Турткуля зашли туда добить последние копейки. Едва сели за столик, несколько ребят из призывников разодрались с местной группировкой, разнесли кафешку в щепки. Нам ни еды, ни сопутствующих тумаков не досталось, благодаря случаю, но приехала милиция подгребла всех в кучу.

Милицейский капитан расспрашивал, где наш командир, но его с командой не было. Капитан дал призывникам тридцать минут, чтобы освободили аэропорт и велел убираться с прилегающих территорий. Мы с ребятами посоветовались и не сообразили ничего лучше, чем разъехаться по домам.

Приехали домой, на следующий день собрались в военкомате, написали всё как было. Военком разорался, что подвели его под неприятности, и теперь нас ждут передряги, а служить отправят не ближе, чем за кудыкину гору. Как будто Владивосток был перед ней? Уже к полудню новобранцам переназначили день призыва и выписали повестки на заданное число.

Собрались, когда было предписано, и под присмотром офицера пограничника выехали уже в обратном Нукусу направлении туркменского города Керки, в котором стоял 47-й Керкинский пограничный отряд. Подсадили в поезд к другой команде, направлявшейся в Таджикистан, где я успел познакомиться с одним парнем. Жил он с бабушкой и матерю, служить хотел поближе к дому и предложил мне как бы поменяться местами. Я был не против, переговорили с сопровождающим офицером, но тот не согласился.

Нашу команду, которой предстояло начать службу в учебке десантно-штурмовой маневренной группы (ДШМГ) КСАПО, сгрузили в Чарджоу. На вокзале прождали ночь, на следующий день купец сообщил, что за нами, по всей видимости, никто не приедет. Добираться до воинской части придётся на рейсовом автобусе за свои же деньги. Зато мысль, что предстоит служба в доселе неизвестном формировании с таким заманчивым наименованием, приводила в восторг. Пешком дошли до автовокзала, купили билеты, отбыли.

Приехали в Керки вечером. Сразу по прибытии в часть новобранцев отвезли в баню. После бани раздали форму, на ночь подселили в казарму. Утром новобранцы проснулись от топота ног. Смотрим, все вокруг бегают, но никто нас не трогает и никуда не гонит. Зато заставили подшиться, привести себя и форму в порядок, а сразу после обеда молодое пополнение перебросили на ПУЦ. Вокруг простилались одни пески.

Разместили в неотапливаемом бараке с окнами без стёкол. Кое-как заделав окна матрасами, спать легли, не снимая форму. Прожили в таких условиях неделю, громко названную карантином, потому как к ратному ремеслу пребывание на ДУЦ отнести никак нельзя. Потом отвезли обратно в учебку ДШМГ. Зачем так с нами поступили, было непонятно.

Первым же днём в учебке нас бросили в наряд по столовой. Помыли посуду, столы, полы, в кухонных помещениях навели порядок, отчего проголодались вусмерть и, решив перекусить сигареткой, вышли на воздух. Так как закончили поздно, кухарей на месте уже не было, но из столовой доносился аромат жареного мяса. Сразу потекли слюнки, двое пошли разведать и что-нибудь принести, если будет возможно.

Жду, докуриваю сигаретку, их нет. Терпению приходит конец, захожу на кухню, а эти двое стоят над большой такой сковородой, в которой жарится мясо. Стоят, облизываются, какой-то щупленький узбек уговаривает их ничего не трогать, они и не трогают. Я тоже подошёл к сковороде, а узбек настораживает, что это свинина, жарится она для старших товарищей.

Но меня пробила такая слюна, что невмоготу. Сказал ему, будь, мол, что будет, отломил ломоть от буханки и жадно начал поедать жарево. Так было вкусно, так было на всё наплевать, так не страшила какая-то ответственность…

Наелся, что называется, отойди от пуза. Пошёл спать, спал так же сладко, как поедал мясо с хлебом. Ещё до подъёма тот узбек будит меня, вызывает меня в столовую, над пустой сковородой стоит здоровый хохол из дедушек. Спрашивает, ты, что ли, всё съел? Я оправдываюсь, что не было такого. Мне сказали, что в сковороде жарится свинина, а свинину кушать – харам, вера не позволяет. Врал на голубом глазу, что кушал только ржануху под сахар с чаем.

Хохол посмотрел на меня, послушал отмазки, оценил ничего не выявляющую мимику лица, заглянул в мои честные карие глаза. Ладно, – говорит, – пока верю! Дальше я отправился в казарму и спокойно отдыхал до подъёма, а после подъёма молодому пополнению во всей красе показали, что представляет собой настоящая учебка ДШМГ Краснознамённого Среднеазиатского пограничного округа.

Спортивная форма «Montana»

В нашей учебке ДШМГ в г. Керки собрались солдаты разных национальностей и вероисповеданий. На осень 1991 года призывники собирались всё ещё со всех концов Советского Союза, но в основном прибывали со Средней Азии. Треть туркмен, треть узбеков и казахов, остальные из России.

В роте нашей оказался один неприятный тип. Национальность указывать не буду, не в ней дело. Понятно было, что его родители были при деньгах, но не особо большого должностного ранга. Папе для продвижения по карьерной лестнице нужен была отметка, что сын не откосил от армии, но сын соглашался служить, только если достанут самую дефицитную спортивную форму. Родителям пришлось пообещать, потом искать и покупать. А пока не нашли, они часто приезжали навещать, привозили всякие вкусности. Забирали из части от трёх дней до недели. Паренёк был избалован в желаниях, отталкивал манерами поведения, но, отдам должное, приносил с увольнительных лакомки и в роту.

И вот в одно из очередных посещений родители наконец-то привезли ему спортивный костюм под лейблом «Montana» и носки из верблюжьей шерсти. Походил он в модном костюме одну неделю, пока жил с родителями на квартире в городе, и перед сослуживцами потом с неделю хвастался в казарме, говорил, что на дембель привезут и другие разные ништяки. Сослуживцы предупреждали, чтобы не выставлял детали костюма напоказ, прятал воротник и прочее, заметное на тренировках.

Прошла ещё неделя службы, нас везут на ПУЦ на стрельбище. Пришли на место стрельб, выдали патроны. Отстрелялись. И тут ротный замечает на нашем мажоре неуставную форму, заставляет раздеться, показать. А на «Montane» широкие лампасы, цветные вставки, вражеские надписи. Спрашивает: «Что это?» Тот гордо отвечает: «Montana!» «Откуда?» «Родители привезли, холодно же?!»

Ротный взъелся, что это за солдат такой, дескать, холодно ему, видите ли, когда тренировки днём и ночью, и ни минуты покоя у десантника нет, чтобы дрожь забирала? Приказал «Montany» снять, передал сержанту и велел тому надеть её на мишень. Глаза сержанта надо было видеть. Он, наверное, проклинал себя, что не замечал костюма раньше, иначе всеми способами оставил бы себе. А сейчас это добро будет расстреляно?

Делать нечего, «Montana» уже на мишени. Дополнительная раздача патронов, вновь команда «огонь!» «Рядовой такой-то стрельбу окончил!» И так всей ротой по кругу солдаты шмаляли по вражеским надписям с превеликим удовольствием. По завершении стрельб тряпьё с продырявленным лейблом было передано на хранение хозяину, который чуть не заплакал от её вида.

Парня ехидно «успокаивали», не печалься, мол, не особо-то у тебя и убыло. На дембель тебе всё равно ништячков привезут, сам же хвалился намедни? А сержант наш долго потом укорял себя, что просмотрел такую вещь, не выменял, не конфисковал, не припрятал себе на дембель. Горе было у человека…

Новенький автомат

По окончании учебки я попал служить в комендантскую роту. Мне достался новенький автомат, до сих пор хранящийся в заводской смазке. Ох, как полюбил я свой АКС, гордился, наглядеться не мог. Блестящий, чёрненький, со складным прикладом. Я постоянно носил с собой платок, а после каждого наряда протирал, чистил, смазывал, лелеял как самую лучшую детскую игрушку.

Однажды нас повезли на ПУЦ. На ночные стрельбы. В последней группе стрелков, приглашённых к брустверу, я оказался крайним. Услышав соответствующую команду, погладил свой автомат и как друга просил, чтобы не подвёл, а мы не промахнулись и подбили любую цель.

Моя мишень была крайней и отмечалась двумя мерцающими огоньками. Командир объяснял так, что мерцание надо принимать за вспышки выстрелов вражеского оружия, и стрелять в ответ. Надо же случиться такому, всевышний услышал или автомат принял просьбу, но первый мерцающий огонёк был поражён первой же моею очередью. Выпустил короткую очередь по второму огоньку, погас и второй.

Сержант, отдающий команды на открытие огня, воскликнул: «Молодец!» Через пару секунд по громкоговорителю объявили об окончании стрельб, а крайнего слева, то есть меня, привести на командный пункт. Это было большая двухэтажная вышка, с которой старшие офицеры следили за процессом. Я, конечно, возгордился своими достижениями, и на радостях влупил две длинные очереди по двум соседским мерцающим огонькам. Прицеливался не особо, мишени не погасли, но мне доставило удовольствие наблюдение за полётом двух трассирующих очередей. Ох, как красиво смотрятся трассера в ночном небе! Магазин опустел, встаю и как положено: «Рядовой стрельбу закончил!»

Встал в шеренгу последним, смотрю, какой-то офицер, а в темноте погон не видно, громко матерясь, бежит в мою сторону. Рёв нарастал, приближаясь ближе и ближе, замечаю, офицер на бегу тянет руку к кобуре и достаёт пистолет. Уж не знаю, с испуга, поддавшись ли инстинкту самосохранения, тоже вскидываю автомат и передёргиваю затвор. Не думая, что обойма опустошена.

Офицер тот остановился от меня метрах в двадцати, рёв его возрос до страшных децибел, но между нами вдруг встал командир роты, успев выговорить мне: «Отставить панику!» В тот же момент буяна нагнал другой большезвёздный офицер, перехватил руку с пистолетом, развернул его и увёл в сторону вышки. Я так и не понял, что это было…

После прибытия в расположение, командир роты завёл меня к себе в кабинет. Был серьёзный разговор, приказ держать язык за зубами, и вычёркивание данного инцидента из памяти. О моей самовольной стрельбе по чужим мишеням, сказал, тоже будет забыто и оставлено без наказания.

Как потом выяснилось, майор тот был сильно пьян. Не особо успешные результаты стрельб личного состава привели его в негодование, а несвоевременная выходка последнего стрелка выбесила до махания пистолетом...

Бомбометание сапогами

Одним вечером командир роты в учебном центре сказал, что завтра будем кататься на «американских горках». Многие понятия не имели о смыслах сказанного, ждали подвоха, как обычно, а сержанты щерились и молчали.

Назавтра был выход на ПУЦ. До него можно было дойти по асфальту, мотать лишние километры, но ближе через кишлак. Шли через кишлак, а это грунтовая дорога, летом особенно пыльная, зимой больше грязная. В кишлаке часто пекли в тамдыре чуреки, нас, солдат, нет-нет да угощали. Вкуснейшие были лепешки, такие обычно пекла моя мама. До сих пор помню вкус.

Там же был большой канал, через который был переброшен пешеходный мост, сваренный из угольников. Сверху наброшены доски, проходить требовали по двое, чтобы колонной не раскачать и не обрушить.

На ПУЦе как обычно проводили комплекс упражнений по бегу и на полосе препятствий. Одной из множества конструкций полосы препятствий нам досталась обновлённая лестница горкой с самой высокой точкой подъёма на метра четыре от земли. Несложная для прохождения, но требующая определённую сноровку. Это и были обещанные американские горки.

«Рота, к снаряду!» Потянулась цепочка, цепляюсь, двигаюсь перебором хвата рук. Первый «зуб» прошёл, второй выше и круче. За две-три поперечных планки до верха теряю инерцию движения, повисаю как боксёрская груша. Надо бы качнуться и с раскачки дотянуться до следующей завышенной поперечины, но понимаю, что ритм потерян и силёнок маловато.

Сзади все так же остановились, висят как туши на бойне, кричат, подгоняют. Командир снизу командует, ты, солдат, либо силься, дескать, иначе пинками погонят, либо спрыгивай. Глянул вниз и так мне высоко показалось, что прыгать, понял, не вариант.

Вишу, жилюсь-кожилюсь, а сержант кричит: «Да спихните его уже, наконец-то! Вцепился как макака в ветку!» И тут взыграла во мне какая-то злая сила, я заорал как неведомо кто, дёрнулся-дрыгнулся, почуял лёгкость, каким-то неимоверным приёмом дотянулся до планки и дошёл до конца снаряда.

Спрыгнул на землю, чую, а ноги голые. Рота смеётся, командир подначивает: «Ты прямо как бомбардировщик! Завис над целью, потом взревел как на форсаже, отбомбометался по нам и дальше полетел! Хорошо, боекомплект всего два сапога, а то не выжить бы нам снизу!»

Оказалось, когда я там дёргался на самом верху, сумел сбросить с ног сапоги, отчего принял лёгкость на руки и дошёл до финиша…

Про вертолёты и шурупы

После учебки ДШМГ я попал в комендантскую роту 47-го Краснознамённого Керкинского пограничного отряда. Многие наши офицеры прошли через Афганистан. В Афгане, по их рассказам, пограничники десантно-штурмовых маневренных групп ни одного человека не потеряли. Ни одного солдата не оставили в поле боя.

С первой недели меня начали отправлять в караулы. Как-то раз достался шестой пост. В дневное время дозор с вышки, в тёмное время суток периметр. Постом охранялся склад техники под открытым небом и пара штабелей из ящиков. И вот, стою на вышке. Лето, жара, уже темновато, но до сумерек. Скучно. Смотрю, со стороны пятого поста, охраняющего подступы к вертолётной площадке, на взлётную полосу, продолжавшуюся до моего поста, выруливает Ми-8.

Вертолёт направляется на мою вышку. Взлёт видимо должен был происходить по типу самолета с небольшого разбега. Может гружённый, может ещё что – не важно. Что-то меня подвигло к медали, вскидываю автомат, целюсь по кабине в направлении пилота. Вертолёт приближается, отрывает от полосы задние колёса, идёт с упором на переднюю стойку. Взлетает прямо перед вышкой, едва не сдувая меня вместе с ней, разворачивается большим кругом и, припустив нос, снова над полосой заходит на шестой пост как на стрельбы.

Чую, всё, что было в моём обмундировании, готовится осыпаться в сапоги. Присел я, инстинктивно, выглядываю из-за борта и вижу, второй пилот машет мне кулаком, показывает на погон и тут же «шуруп в ладонь вкручивает». Был у погранцов в ходу пренебрежительный знак для других родов войск, значащий, «мы щит страны, а вы лишь шурупы в нём!» Хотя, уж если оценивать по правде, Советская армия была основным щитом страны, а Пограничные войска были те шурупы по обводу границ, скрепляющие воедино и усиливающие мощь щита.

Так вот, кулаком и знаками второй пилот давал мне явно понять, что за такую выходку светит мне отправка в Советскую армию. Пилоты доложили кому надо, конечно, начкар узнал об инциденте только дня через два. Я объяснился, он поругал для проформы, но служба моя так и продолжилась в отряде.

Чёрный солдат на посту

Караулом от комендантской роты выставлялось шесть постов. Первый пост – охрана знамени части, второй на КПП, третий и четвёртый вели дозор за складами, вещевым и складом старых средств связи. Пятый – вертолётная площадка, шестой – склад техники под открытым небом и пара штабелей из ящиков. В которых, говорили, может и врали, лежали даже авиабомбы.

Однажды заступаю на четвёртый пост дополнительным. В темное время суток третий и четвертый посты усиливали дополнительными часовыми. Со мною держал дозор парень с Башкирии по имени Вахид. Была весна, с вечера стояла пасмурная погода, временами лил дождь.

И вот уже в сумерках разразился ливень. Вопреки уставу ГКС мы сообразили спрятаться от ливня в одном из отдельно стоявших на земле КУНГов связи. Аппаратуры в нём не было, конечно, лежали лишь какие-то бумаги.

Сидим, болтаем, дождь пережидаем. Вахид забеспокоился в какой-то момент, сказал, надо выйти на пост, осмотреться. Начальство у нас такое, что устроит проверку специально в самый ливень. Я отговаривать, мол, какое же начальство захочет сапоги марать в такую погоду? «Не начальство, так деды прознают, заставят полы драить в караулке!» – отговорился напарник и вышел на пост. На выходе попросил заменить его через полчаса.

Время идёт, вдруг слышу окрик Вахида: «Стой, кто идёт? Стой, стрелять буду!» А я в тот момент портянку перематывал. Быстро сую ногу в сапог, скачу на выход, а в дверях Вахид, сбивает меня с ног. Влетаю внутрь, забегает напарник, захлопывает за собою дверь. Лицо у него белое-белое, страхом тронутое, дрожит весь. Заикаясь, говорит, что там какой-то высокий черный солдат.

Усаживаю напарника на пол, говорю, чтобы успокоился. Только приоткрыл дверь посмотреть, Вахид одёргивает меня: «Закрой, он прямо за дверью стоит!» Я всё равно вышел осмотреться, на посту никого не увидел. Вахид клянётся, что видел чёрного солдата своими глазами, выругался и сел молиться.

Второй раз вышли вместе, дождь прекращался, на посту кроме нас никого. Дождались смены, о происшествии решили не докладывать, но после сдачи караула узнали, что этой ночью в казарме повесился солдат. Вот и не верь после этого в миражи с чёрными тенями…