Время доиудосов

 
 







ВРЕМЯ ДОУИДОСОВ



Научно-ироническая фантастика
















Москва
Академия труда и социальных отношений
2023
УДК 821.161.1-312.9 Соболев
ББК 84(2=411.3)6-445.1
         К93


Рецензенты:
доктор экономических наук, профессор, заслуженный деятель науки Российской Федерации Антосенков Е. Г.;
кандидат филологических наук, доцент Ладилова М. В.



К93 Курамышев, Виктор Васильевич
Время доуидосов : научно-ироническая фантастика /
С.С.Соболев. – Москва : Академия труда и социальных
отношений, 2023. – 251 с.
ISBN 978-5-93441-873-2.

В романе рассказывается о предполагаемом существовании на Средневолжском архипелаге людей из племени
доуидосов, их борьбе за выживание, передовом труде и его природе.
Любые имена, фамилии, прозвища, звания, должности персонажей, названия организаций, проектов властных структур, партий, страны, регионов и т. п. вымышлены. Любое сходство с живыми и неживыми людьми, а также с реальными названиями и событиями случайны.



                УДК 821.161.1-312.9 Соболев
                ББК 84(2=411.3)6-445.1



; Соболев С. С., 2023
ISBN 978-5-93441-873-2                © Оформление.
ОУП ВО «АТиСО», 2023
;
О ФИЛОСОФИИ ИНОСКАЗАНИЯ
В ТВОРЧЕСТВЕ АВТОРА

Опираясь на формы синтеза стилей угадываемых писателей и эпох в XVIII–XXI веках, автор произведений о Долгой Волге считает, что претензии сегодняшнего «стилевого плюрализма» на рассудочно-чувственное постижение жизни характеризуются как иронические. Поэтому к мыслям, чувствам и поступкам персонажей описываемых событий он относится скептически.
Повествователь убеждает, что в современной литературе феномен так называемого «стилевого плюрализма» напоминает не стиль эпохи, а эпоху кризиса стиля. Структура произведения обусловлена парадоксом сопряжения этических и временных рамок. Профессиональное и бытовое, сказочное и обыденное, криминальное и мужественное, прошлое и настоящее порой размещаются на небольшом отрезке пространства. Чтобы запечатлеть противоречивый опыт человека, раздвигаются границы времени. Достояние ума всё чаще то сходится, то расходится с достоянием сердца. Зеркалом вышеупомянутого стиля в литературе представляется современное управление во всех структурах общества и государства в стране и мире. Такое явление ведёт к дегуманизации личности, глобальным проблемам современности и войнам.
С целью более глубокого анализа новых отношений между людьми и миром, отражающих особенности социального бытия, расширена форма реализации иронии.
Барочные, экспрессионистские, романтические, сюрреалистические и другие элементы художественных направлений автор демонстрирует в своих художественных концепциях как иронические типы для подчёркивания метафизичности, эмпиричности картин «стилевого плюрализма». За ними скрыт симулятивный характер культуры и стратегический статус иронии, присущий модерну и постмодерну. Запечатлены особенности иронической подачи материала – обольщение, обман, подражание и т. п. «Стилевой плюрализм» в основном отображён не через синтез, а через контраст разных стилевых потоков информации, что подчёркивает комический характер, игру возможностей, создает искусственность пространства.
Авторская модель отображения действительности охватывает три основные стороны предмета иронии. В этом её феномен. Риторическая сторона имеет коммуникативную природу, пафос, двойственность смысла, наличие противоречия между утверждаемым смыслом и скрытым, подразумеваемым, или истинным, содержит эмоциональную окрашенность текста и интеллектуальный характер его восприятия. Эстетическая сторона проявляет себя как вид комического.
В ней запечатлены эмоциональные отношения человека к миру. Это ценностно-ориентированное, критическое отношение к явлению, направленное на раскрытие противоречия и утверждение идеала. Мировоззренческая сторона представлена через контраст, противоречие и, выявляя прямой и скрытый смысл, имеет целью сознательно-активное восприятие и осмысление противоречия, содержит положительную и отрицательную динамику явления, где отрицание является неизбежным следствием утверждения.
Наряду с известными функциями иронического содержания текста выделяется прагматическая функция. Она служит углублению в область специального знания, научной идеи.
Ироническая форма обнажает проблемы совместимости человека с человеком, коллективом, страной, миром на основе складывающихся противоречий времени. Например, «быть рядом, но не вместе», «своё и навязанное извне», «начатое и незаконченное» и другое.
Использование иронии в произведениях является необходимым условием изображения изменений психики человека, его духовных издержек в эпоху перестройки миропорядка.
М. В. Ладилова,
кандидат филологических наук, доцент
;
ПРЕДИСЛОВИЕ


«Когда закончится деревня?» – часто слышим об этом на улице. Вопрос вполне справедливый и актуальный. Он поднимался в разные периоды истории, однако, не даёт покоя
и по сей день. Думается, историческая взаимосвязь времён сама прольёт свет на поднятую тему.
Средневолжский архипелаг – островки вымерших или запустевших поселений, а также посезонно осваиваемые людьми небольшие пространства суши. Они тянутся вдоль волжского бассейна, уходя в глубину по разные стороны реки на целые сотни километров. Некоторые из них вряд ли разглядеть на современных картах.
Если судить по разрозненным источникам информации,
то за время реформ в России исчезло около 23 тысяч населённых пунктов. Приблизительно, 24 тысячи крупных и средних предприятий развалилось. Закрылось почти 25 тысяч школ, 5500 больниц и 340 библиотек. По данным Росстата численность населения в 1992-м году составляла 148,514 миллионов человек. В 2021 году 146,238 миллионов человек. То есть сократилось на 2 миллиона 276 тысяч человек. И сегодня продолжает сокращаться.
Несмотря на политические, экономические и погодные сложности, многие «островки жизни» ещё теплятся и не вымирают. А в некоторых местах среди лугов, кустарников, лесов и болот, среди однообразия растительных культур, там, где появились небольшие хозяйства, вызревает устойчивый доход.
Открытия социальных островков жизни начались еще
в конце прошлого тысячелетия. Деятельность на небольших пространствах часто скрыта от досужих глаз учёного путешественника. Поэтому во многом затрудняет их исследование. Несмотря на это, наши пути к ним всё же открыты дорожным, воздушным транспортом или пешим ходом.
До сего дня тайны выживания там людей остаются загадкой. Между тем, слухи и мифы об их существовании доходят до кафедр солидных вузов и будоражат пылкие сердца учёных.
Одно из «социальных урочищ» – небольшой участок заросшей кустарником и бурьяном местности. Если посмотреть на него с высоты птичьего полёта, то он, кажется, изрезан канавами, старицами и речушками. Само урочище, залитое в теплую погоду слепящим солнцем, расположено вдали от небольших поселений. Одному путешественнику показалось, что там, где основана временная жизнь, ярко светится земля, будто слитая с солнцем в единое целое, и будто доходность труда там действительно высокая. А глаза дикарей светятся от счастья и радости. И пребывают на той земле люди небольшого роста. Они называют себя доуидосами. Многому приходится верить на слово, пока сами не прочувствуем, не прощупаем собственными руками это таинственное место, не подышим с этими людьми одним воздухом.
Теплящихся островков жизни с тёплыми и светлыми для сердца названиями в стране много, но проблема выживания остаётся. Инфраструктура в тех местах не развита. Островки жизни негласно называют вымирающими. Детей больше не манит родная земля. Они тешатся единственной надеждой – не умереть с голода.
Люди начали обращать внимание на рост демографического напряжения между вымирающими и растущими странами. Для сравнения возьмём Европу. Там прирост населения если идёт, то медленно. В Африке всё наоборот. Увеличивается доля среднего возраста. Наступает глобальная демографическая проблема.
В процессе путешествия мы познакомится с необычными людьми, проживающими на пятачке земли, с их чаяниями и надеждами.
Постоянно углубляются истории человеческих взаимоотношений и судеб. Социально-трудовые отношения – одна из остро обсуждаемых глобальных проблем. Чаще всего вызывает недовольство людей стиль управления – в семье, организации, ведомстве… законодательной или исполнительной власти, государстве и мире. Кажется, очертить круг проблем в таком явлении посильно только сюжетным жанрам, где существует простор для художественного обобщения, где есть что-то от науки и публицистики. Кругом – драматизм и боль перед глазами. В чувственных переживаниях, поступках и размышлениях – тайна жертвенности и издержек души. В них спрятана степень способности индивида к делу и доля уважения к человеку.
В одном из учреждений системы исполнения наказания я встретился с Павлом Птимистиным – героем этой книги. Коротко стриженая голова на крепкой шее придавала собеседнику несокрушимую силу и выносливость. Только глаза выдавали в нем грусть. Он передал мне рукопись будущей книги и умолял, чтобы я опубликовал под своей фамилией. Он очень боялся попасть со своим произведением в затруднительное положение, а время не ждет. Он с дрожью в голосе настаивал не менять его стиль изложения материала. Павел Валерьевич Птимистин за долгий разговор улыбнулся, расцвел глазами, когда я согласился выполнить его просьбу.
История, рассказанная им, оставалась единственной связующей нитью с прошлым, которым он дорожил, но она же и отделяла от будущего. Герою, находящемуся в перехлестах судьбы, вовсе не личное авторство дорого, а скорейшее распространение его правды жизни. Вот, оказывается, чем живет в трудную минуту душа человека.
Для краткости и придания рельефности картине, некоторые вопросы управления персоналом и организацией рассмотрены в неразрывном единстве. В науке это разные учёные специальности, хотя теснейшим образом переплетены между собой. Человек и труд являются для них общим вопросом в изучении проблем. В произведении упоминаются факторы доходности, связанные с самопожертвованием. Факторы – движущие силы человека. Они ещё во многом
не изучены.
Явления, которые собраны по крупицам с многих поселений, как две капли воды, схожи между собой. Их различают лишь крупицы культуры, язык и быт. Слухи о достойном труде доуидосов породили в учёных умах множество гипотез.
И многие мечтают в этих местах побывать, чтобы разгадать загадку об их жизни и поведать об этом обществу.
;
НО ДОУИДОСЫ НЕ МИФ!


Во время пандемии одна из московских академий готовилась произвести небольшие замены в своём руководстве и попутно разбиралась с накопившимися проблемами.
Дмитрий подъехал на дорогущей машине к назначенному времени. Он был в приподнятом настроении – несколько часов назад защитил кандидатскую диссертацию. С Павлом они с одной кафедры, но Дмитрий из высокопоставленной семьи, а Павел – сын простой работницы. В этот год Павлу не особенно везло: заработал почётную грамоту в какой-то общественной организации, нажил седину и сердечную болезнь. А вот тему диссертации так и не смог пробить к утверждению.
– Адреналин помогает преодолеть недуги, – похвастался Дмитрий перед Павлом, наступив тому на начищенный до блеска сапог. – Подумаешь: по дороге сбил автоинспектора, ведь на защиту спешил. – Хладнокровно оправдывается
он, пытаясь поймать муху, нахально примостившуюся на пиджаке.
– Как же так?
– Ну, вышло и вышло. Запомнилось, как голова человечка с палочкой глухо хлопнулась об асфальт. Звук такой, как у расколовшегося арбуза. Да смертельно взвизгнул под колёсами голос, будто собачонки. Чёрно-кровянистый комок прямо в боковое стекло машины попал. На кафедру уже отзвонили. Вроде, обошлось.
Павел, помогавший писать диссертацию, делившийся последним с товарищем, стоял отягощённый отчаянием. На кафедре он, не думая о последствиях, с бурной ребячьей страстью, резко высказался против защиты Дмитрия. Жесткую опалину унижения испытал Дмитрий от речи своего товарища. Однако не успел остыть пыл учёного совета, как Дмитрию предложили работу на кафедре. В отместку другу теперь уже он выступил против утверждения рискованной темы Павла Птимистина. С тех пор бывшие друзья стали врагами. Их объединяли теперь лишь метры небольшого рабочего кабинета. А разъединяло не только социальное положение, но и взгляды на жизнь. И мы знаем: чьи убеждения сегодня взяли верх в руководстве человеком и страной.
Почему такое произошло? Почти тридцать лет назад сменилась общественная идеология. Расширены некоторые свободы граждан, появились новые представления о демократии. А, может, чужой и бренный смрад в людях завёлся? И всё хорошее готово сползти на круги своя? Понять ещё только предстоит.
Павел Валерьевич в школе сбегал с уроков. Из-за невыполненных заданий, что случалось частенько, он скрывался в сказочном раю библиотек. Перекусывал на бегу ломтиком присыпанного солью чёрствого хлеба с листьями крапивы. Лакомство отдавало огуречным вкусом. И какой же вкусной казалась закуска после трудного дня!
Со временем этот школьный «неуч» – так прозвала его классная руководительница – дорос до докторанта кафедры управления народным хозяйством. Он быстро понял: сила не только в знании, как в школе учили, а в процессе его познания и освоения.
Из родительской семьи Павел незаметно вырос, но своей создать не успел. Тихое одиночество оказалось доступным вариантом накопления и преумножения знаний. Так из текучей основы характера, мало пригодной для скульптурной лепки и изваяния, он превратился в коренастого и взрослого мальчишку-любознайку с короткими кудряшками и торчащими в стороны ушами. С большого лба спадал клин волос, скрывая его пытливые глаза от дотошных сослуживцев. Наивная юношеская доверчивость сквозила в его характере, и притягивала к нему окружающих.
Жаль: не всегда юношеские тропки ладно складывают взрослую жизнь. Только крутые подъёмы по социальной лестнице – вечные спутники – с нами пойдут до конца. И как угадать наперёд: от каких поступков будет ущерб, а от каких живительная сила? Только время всё расставит по местам…
В коридорах горят и стынут рваные речи, пересуды, словно оживают следы закулисных баталий, состраданий и чаяний науки. В борьбе за истину сошлись мораль и труд. Им мало места и духа в этих стенах, в сером сердце из бетона.
В зале заседаний лакированные фразы и лёгкая перепалка сторонников и противников «проблемных» диссертаций. Они связаны с затруднительным поиском информации для исследования, с безопасностью разработчиков и перерасходом денег. Однако и на голом энтузиазме далеко не уедешь.
К середине горячего часа в дверь просунулись носы работников скорой. Скончавшийся соискатель учёной степени как по заводскому гудку 45 лет «оттрубила» старшим научным сотрудником. За спиной добрый порядок существенных предложений для развития науки и хозяйства. Награды в золотом отливе. Краски и чёрные пятна под глазами отмечают её путь.
Её коллега с опытом крупных исследований, горой выведенных в люди учеников, прикрыв дверь за медиками, слёзно умоляла кафедру, чтобы ей, ради нагрузки, разрешили продолжить разработку, которой занималась усопшая.
– Платят мало, а желающих в науку очередь. Выходит, престиж учёного есть. Только жизни на серьёзное открытие не каждому хватает. Лучшие годы забирают болезнь, неудачи и смерть. Перенапряжение в труде не достижение человека, а его недостаток. Достоинство то, что не мешает движению вперёд, укрепляет героическое в человеке. Одному ученому было уже за девяносто лет, а он все ходил на кафедру. Как только дождался награды, так на следующий день умер. Есть герои России, герои труда, а есть герои по жизни, живущие ради каждого из нас, ради счастливого завтра, проявляя изобретательность и мужество. – Только было укрепился на мысли Птимистин, как вдруг все разом угомонились. И в притихшем коридоре он услышал завкафедрой, с холодком в голосе произнесшую его фамилию. Его густо пробил пот. Он стоял как намокшая под дождём курица, оглядываясь по сторонам и чувствуя на себе любопытные взгляды окружающих. Ретироваться в туалет ему не дал чей-то пристально вперившийся в него взгляд. И теперь ему ничего не осталось, как защищать свою тему, держась из последних сил.
На кафедре приветливо заулыбались. Но кто-то подал мысль: «А не лучше ли этого молодцеватого парня с «проблемной темой» заслушать на следующем заседании? Уже и луна в окно просится». «Им-то что. Лишь бы всласть насудачиться. Только мы от этого лучше не заживём» – горел изнутри голосом Птимистин.
В зале завозились, как жуки в ловушке. Одна струйка людей потянулась к выходу. Другая – протискивалась в зал.
Вот кто-то приветствует ладошками диссертанта. Кто-то подбадривает, показывая пальцем. Конечно, всем охота побыстрее «отстреляться» и домой. У каждого проблем не расхлебать.
У кого-то болезнь свалила близкого – помощь нужна. У кого-то авария сгубила дочь. У кого-то сын только из-под операционного ножа. А кто-то вообще дозвониться заседавшему не может. И Птимистин подумал: – «Вон как их встревоженные пальчики нательные крестики с цепочками трогают. Думают: поможет. А помогло бы, то и заседание давно кончили».
Птимистин все же был несказанно рад. За пять лет мытарств по разным вузам ему удалось достучаться с темой
до родной кафедры, где чуть забрезжил для него золотой огонёк. Однако в полную силу так и не загорелся. Тема «проблемная». Уважаемые люди со стороны сетовали: «Неужели ни себя, ни годы не жалко? Простеньких тем полно». Слова простые, а за сердце трогают. Редко, когда официальные представители кафедры возятся с проблемной темой человека. А Птимистин отвечал. Мол, как же так? Нельзя важную проблему обходить. Доуидосы не миф! Я предчувствую это.
Я кандидат наук. А без подвижничества и новаторства они бы не могли выжить. Честь учёного и гражданина позволит мне доказать эту научную гипотезу.
Все пороги оббил Птимистин, пока уговорил ответственных в аэропорту, чтобы часть вещей одобрили к загрузке в частный вертолёт, который мог бы его быстро доставить к указанному месту на Средневолжском архипелаге. Со знакомым пилотом договорился. Полёт давно оплачен, а в диспетчерской сообщили, что пришла радиограмма о гибели пилота в районе боевых действий в последний день командировки. Птимистин стоит в сопровождении работника аэропорта возле личной винтокрылой бабочки пилота, словно прощается. Постукивает косым ноготком по фюзеляжу техники. А у самого невыплаканная дымка в глазах хоронится. Оборвалась бы его единственная надежда, если б товарищ погибшего и совместный владелец винтокрылой машины не вызвался помочь.
Теперь новый пилот волновался за долгую задержку своего пассажира. Птимистин был так расстроен случившимся, что намеревался уже ехать поездом, но вскоре решение отменил. Это связано с тем, что дорога отняла бы больше времени. И погода в тех местах бывает капризная. Слабые нервы в зыбкие минуты не лучший помощник человека. Но как обворожительны бывают силы, которые не позволяют пойти на поводу разбушевавшейся стихии души. Как умеют они держать нас в руках!
В этот роковой день, когда смешались и боль, и радость, губы Птимистина качнулись и переломились причудливым уголком, а голова запрокинулась на бок. С кислым тяжёлым душком вязал он в мыслях узелок из рваных моментов жизни. Вспомнились почему-то залежалые наряды из овчины в шкафу. Казалось, он чувствовал этот пряно-кислый душок сейчас и терпел. На носу проступили крупные капли пота. Он лихорадочно махал ладонями как веером, пытаясь разогнать удушливый воздух, ощущая себя как после парной. Прежде сухое бельё на нём превратилось в подмокшее. А мысли в голове роились и гудели как будто пчелы в растревоженном улье.
Пока мчался в институт на заседание кафедры, угодил
в щекотливую ситуацию – неожиданно врезался в толпу митингующих. Запрещенная в стране организация «Русский национал-социалистический союз» проводила несанкционированный митинг. Уличная толпа с чёрно-красными флагами и транспарантами в руках закрутила, как в водоворот, и выплеснула Птимистина прямо на ОМОН. Он оказался рядом с человеком, отбивающимся от наседавших омоновцев. Одного он сильно поранил, но сам скрылся. Птимистину тоже удалось вырваться из окружения и бежать. Однако, как ему показалось, кто-то успел снять его на камеру. Одна неудача за другой. И, кажись, нет им конца. В спину вонзился голос мегафона, и рвали воздух свистки.
«Пришьют незаконное участие в митинге с умышленным избиением сотрудника правопорядка. И вот он – срок! Живи
и помни!» – тревожные мысли роились в голове Птимистина. Он сильно пожалел о том, что поспешил перейти улицу. Рассеянность и беспечность заговорили в нём. Однако надежда на авось всегда с человеком, пока он жив.
Птимистин с придыханием докладывал. А перед глазами то появлялись, то вновь исчезали тактические перчатки ОМОНа. Он и сейчас не стоял ровно, а качался, будто осторожно уклонялся от падающих на него дубинок. Время от времени перекрывал лицо руками. В какой-то момент ощутил, как уплывает твёрдая поверхность под ногами, тогда он железными пальцами вцепился в кафедру, чтобы не упасть, если закружится голова.
А там, когда лежал на влажном асфальте, он видел меж чёрных шлемов как тянулись к нему чёрные руки ОМОНа, выстрелы и фотовспышку. Увидел серовато-светлый осколок неба. Он, будто увидел мать. В какой-то момент они замешкались. И неведомая сила, будто вернувшаяся с детства, его вырвала и укрыла. Он нырнул в толпу митингующих и растворился. И почувствовал себя свободным.
Похожее с ним было, когда его учили пройтись маленькими ножками тёплые мамкины руки. Когда делал первые в жизни шажки. Когда мамка выпустила его из рук – тотчас разбил себе нос и громко заплакал от боли и обиды. Впервые испугался несчастного мамкиного крика. Собрался в комок
и пошел. В этот миг он вырос в её любящих глазах – стал «мужчиной». И слёз как не бывало.
И речь его сейчас стала твёрдой. Первые шаги, первые силы – как бесценны и дороги вы в минуты безысходности! И нет на свете роднее этого счастья, прожигающего сердце до слёз. Когда кажется, что мир между людьми потерян навсегда, вдруг поднимает нас на новые высоты. И приходит ощущение, будто родные тёплые руки вернулись из нашего детства, которого давно нет, как малой родины, где учили первые шаги.
Птимистин всё же доложил по теме, которую предстояло утвердить. «Проблемная тема» посвящена передовому опыту на Средневолжском архипелаге.
В первом ряду длинных столов выделялся пожилой человек с костылями, седой шевелюрой, орденом «Трудового Красного Знамени» и значком «Заслуженный деятель науки» профессор Амосов, научный консультант Птимистина. Рытвины на лице от золотухи с детства, придавали его фигуре вид мужественного человека, много пережившего и потому близко понимающего ближнего. Хотя едва передвигался на ногах. Дышал и то, кажется, через раз и с посвистом в лёгких. По правую руку от него – известные авторитеты науки и практики.
Завкафедрой Куравлёв, председатель учёного совета, пожилой человек в белоснежной рубашке с пятнышками на воротничке от стирального порошка и полосатом галстуке сидел напротив зала. Он склонился над выцветшей крышкой стола, что-то записывал и, покачивая головой, переглядывался с коллегами. Их с Амосовым роднила глубокая седина, появившаяся после защиты докторской диссертации. Коллеги, между тем, вели прения по теме докладчика.
А Птимистину в это время казалось, что за выбранную тему, его били, как палками по голове. Кололи словом. Оказалось, что защитников его идеи, можно по пальцам посчитать. Противников – целая аудитория. Фразы доставали до самого сердца. Жалили, сил не жалели. Его позиция без укрытий. Под стол не спрячешься. Пробовал не задохнуться от едкой боли, терпел, как Ю. Фучик «с петлёй на шее».;
ПРОСТО ВЕРЮ В НИХ!


Тема диссертанта скользкая, сложная, как невесть откуда набежавшая волна, невесть откуда взявшаяся крайность ситуации. Обсуждающие на нервах. Помочь некому. На кафедре перетряска кадров. Любую тему того и гляди задушат.
Многие возражают против поиска и изучения затерянных поселений на Средневолжском архипелаге. Они не верят, что способ доходности каких-то дикарей может служить примером для цивилизации. Им тоже нелегко. На каждого учёного по семь, десять дипломных работ приходится проверить,
с тремя, четырьмя диссертантами их темы обсудить. Со строчкой в голове учёный живет, со строчкой в голове и умирает. А снятся сны чаще со змеями. Их клочки бумаг и те примерами исписаны: «00 =1» ... Заглянешь по необходимости к коллеге – фрукты свежие на столе. Сам – мёртвый под столом. А придёт отпуск, как дети радуются. Внуков перед глазами видят. Соберутся навестить, да встречу на потом переложат, которой многие не дождутся.
Меньшинство нижет глазами начальство. В случае удачи, престиж вузу, уважение молодому исследователю, авторитет научному консультанту. Однако не каждый готов разделить тяготы и хлопоты с исследователем на торном пути. Слишком много издержек в осуществлении задуманной темы – финансовые, моральные. Поэтому все меньше перед принятием решения начальство смотрит подопечному в глаза. Всё больше слышно вздохов перед зеркалом в прихожей кафедры.
Многие утверждают, что на поисковом участке Средневолжского архипелага встречаются нападения волков. Позапрошлой зимой обходчики железнодорожных путей в сине-розовом пятачке снега нашли закоченевший и заеденный зверем труп. Десять лет назад один путешественник вступил со зверем в схватку, но не выстоял – на кипевшем от крови снегу, у развороченного кустарника, скончался от ран. Весной, когда от стужи отпотела хребтина речки, неизвестные застрелили человека. А лет двадцать с небольшим назад, когда после ливней затеплилось бабье лето, пострадал профессор академии. При переправе через разлив речки по возведённой бобровой запруде его затянуло под останки деревьев. Один сапог сверху остался, а тело так и не нашли. Прошли вдоль течения в тех местах, но без успеха.
Рассказывали в газетах, будто на одного исследователя местного края, в час, когда роса обминала траву, напали дикие пришельцы. Откуда же им взяться на Средневолжском архипелаге? Ведь до известных мест их обитания тысячи миль. Но того исследователя – местного краеведа, говорят,
с тех пор больше не видели. Ни служба спасения, ни полиция с собаками ничего не нашли. Ходили слухи, что его убили люди племени, в обычаях которых процветает каннибализм. Они небольшого роста. Живут давно за пределами племени Сакуддей, что означает сбежавшие. Ранее они проживали на архипелаге Ментавай, там, где «синеют потёмки, и скоро уходит ночь». На острове Сабирути, что в Индонезии. По иным слухам это дикие люди с острова Новая Гвинея, который отделен от Австралии Торресовым проливом. Любят свиней и пиршества. В этих районах, как известно, проживают ещё Караваи и другие племена. А завезли их
в неизвестном количестве оттуда на Средневолжский архипелаг предприниматели. В 90-х годах некоторые из них занимались нелегальной торговлей людьми. За счёт их дармовой тягловой силы рассчитывали получать баснословные доходы. Дикие люди осели в этих местах, прижились, однако в душах звериные повадки остались – со временем перебили и съели тех предпринимателей и взяли власть в свои руки. К себе какое-то время никого из цивилизации не подпускали. Прятались. Им на глаза лучше не попадаться. Некоторые из них ассимилировались с обычными людьми и переселились в города. Отдельные особи даже обучились грамоте, выучились и получили высокие должности в бизнесе, государстве и за его пределами. А называют они себя неизвестным словом доуидосы.
Птимистин относился к этим слухам с осторожностью
и оптимизмом. Он привык доверять только проверенным фактам.
На нём был великоватый пиджак с плеча покойного деда, источающий запах почти вековой давности. Белая рубашонка посередине живота украшенная ржавыми крапинами от старой проволоки, которую использовали для сушки белья. Плетёный модный галстук с белой продольной полоской по центру и металлической звёздочкой придавали его гардеробу молодёжный оттенок. Одежка путешественника была упакована и доставлена на винтокрылую машину заблаговременно. Галстуком он дорожил. Это был подарок отца в день его смерти и рождения сына. В нём – и на работу, и на похороны, и на торжества.
На лице Павла селилась лёгкая улыбка с оттенком печали, когда он слышал резковатые реплики «несогласных» с его темой. В том, что опыт неизвестного племени существует и может пригодиться нашим организациям, он не сомневался. Не выпрашивал больше времени для работы над диссертацией, которая сопряжена с финансовым риском, риском для жизни, непредсказуемостью. И даже не ставил вопрос ребром: «либо работаю над темой, либо ухожу из докторантуры». Недальновидность губит тем быстрее, чем скорее расходуем нервы – эту формулу он понял и пронёс через 20 лет работы и до сей минуты остался ей предан.
Павел не отступил от своей идеи даже тогда, когда коллега, сидевшая неподалеку от докладчика, представив тошнотворный запах жареной человечины на костре, которую с аппетитом поедают дикари, вдруг потеряла сознание. Даже после оказания ей помощи окружающими Птимистин стоял на своем.
– Предмет исследования не даст покоя науке, пока не побываем на месте расположения доуидосов. Понимаю ваши сомнения: в наше время, в наших краях, а тут вдруг какие-то доуидосы! Тем более, откуда взяться у них небывалой производительности труда? Существуют ли они на самом деле? Где-то же они есть, раз слухи идут. Просто верю в них и все!
Оптимизм селится в душе, пока жива идея. Это правило двигало Птимистина вперёд. Он немного стеснялся положения подопытного кролика, в котором оказался, благодаря выбранной теме исследования. С каждой минутой оплавки горячих выражений и недоговорённостей в его адрес только росли, ширились и тонули в мыслях, как в промозглом тумане.
И сколько бы он не тряс перед собравшимися измусоленными публикациями, сколько бы ни старался переубедить слушателей, доказывая свою правоту, но в зале почти не оказалось поверивших ему. Зал гудел, в какую-то минуту ему показалось, что в зале гоготала и шипела стая диких и злых гусей, вытягивая шеи в его сторону. «И эти люди ещё пришли двигать науку?» – спрашивал он себя. Оказывается, коллеги и на такое способны. Однако свобода воли больше располагает возможностями, чем предполагает мораль.
Неожиданно послышался всхлип женщины, которая была в положении, и визг её собачонки. Зал замер. У молодой женщины одновременно с собачонкой произошли роды. Собачонка удачно ощенилась. А у женщины случился выкидыш. Опять «скорая», переполох. «Хоть бы дожить до конца этой чёртовой темы…» – взмолилась пересохшими губами роженица. Птимистину воткнулась в голову тут же мысль о несанкционированном митинге. «Вдруг выследят и до меня доберутся?» Мысль дерзновенная и горькая перевернулась в душе. «Можно посочувствовать, но бесчувственным и бездейственным в этой ситуации оставаться нельзя». – Сказал сквозь зубы, но не расслышать его реплику было нельзя. Вот о чём он молил, оказывается, в эту минуту.
Когда в зале улеглось, завкафедрой Куравлёва поедали большие глаза присутствующих. Он вспомнил утренний завтрак с медком. К нему прибавилась от коллег и ложка дёгтя в этой капризной ситуации. Он перевел глаза на вырезку из старой газеты. Взгляд воткнулся в звериные обглодки человеческих костей на снимке, и он подумал о тёплой домашней коморке. Но он не мог поднять головы от фотографий. На одной из них разглядел лохмотья человеческого мяса. На другой – оборванные сухожилия. Они цеплялись за помятый придорожный куст. Ступни и голенища сапог были почти нетронутыми, но со следами от хищных когтей.
Сапоги у съеденного человека были похожи на его новенькие, с запахом свежей резины. Жена утром смахнула с них тряпкой пыль и убрала в шкаф, чтобы их не погрызла домашняя собака. Ему в эту минуту вовсе не хотелось испытать на себе шок от ненормальной ситуации, что была на фотографиях. Он понял: разъединение душ губит больше человека, чем пиво. Он посмотрел украдкой на горлышко торчащей из его сумки бутылки. Он сорок лет мучился мыслью: «что делает человека равнодушным?» И только сейчас понял – это чёрствость – личина, которая живёт в теле человека, и подъедает его живую плоть. Сухой ладонью Павел провел по лбу, пытаясь согнать усталь с глаз и вывести голову из состояния задумчивости. Затем безучастным голосом выдавил, как вскрикнул:
– В тех местах, где обитают туземцы, большая опасность. Надо решаться: утверждать или обождать? Тема сложная. Однако энтузиасты не перевелись. После известных случаев нападения находчивые люди готовы снова лезть в пасть к зверю, ради науки. Потом кусаем локотки. Однако человека жалко!
– Даже страшно становится, – поёжилась, поглаживая накрахмаленный воротничок платья, профессор кафедры Гуляева. Стоит ли утверждать тему докладчика авансом? На сегодняшний день мы не располагаем достаточными основаниями для успешной разработки темы по островным хозяйствам Средневолжского архипелага. Не наплачемся ли мы с этой проблемой завтра? Хотя, подчеркну, дело заманчивое, – она поглядела на декана факультета. Декан в раздумье барабанил пальцами по тому месту зеленоватого пиджачка, к которому крепился раньше значок. Он прокашлялся и, почти не поднимая головы, пробасил уставшим голосом:
– На нашей памяти ужасные случаи. Вместо научных результатов, важных фактов до нас доходят кости исследователей вперемешку с мослами животных. Мешок костей. Потом на командировки, установление личности уйма денег уходит, времени и нервов. Была у меня на днях женщина-исследователь. В одном месте отказали с экспедицией. Пришла к нам. Ноги на деревяшках. С сыновьями, говорит, побывала в тех местах лет пять назад. Слёз нет. Выплакалась. Сынок у неё младшенький был. Волки одолели. Сама спаслась, но ногу потеряла. Старшего сына годом раньше там же убили. Средний – без вести пропал. У двери докторантуры присела на ступеньку и дожидается меня, пока освобожусь. Известий из органов тоже не получила о среднем сынишке. «Не знаю, – говорит, – как найти». «Как жить? Кроме кота в доме никого».
– И опять же сроки… – взял слово завкафедрой Куравлёв. Он протёр влажным платочком лицо. У черноватой прозелени мешков под глазами взбодрилась красками кожа. – Для доказательства своей теории диссертанту уже обследованных хозяйств будет мало. Кроме того, на выбранном участке опасность на каждом шагу. – Он смягчил голос. Мы здесь большинство вышли из сельской местности. Из умирающей земли, так сказать, голоса подаём о её возрождении. Проблема знакома нам не понаслышке. Мы понимаем и глубоко переживаем всю глубину вопроса. И делу охота помочь, и руки коротки. Не всё гладко получается. Государство молчит. Отписки, отговорки только. Глухие и здоровые через дорогу живут, а друг дружку не слышат. Меня постоянно мучает вопрос: в умирающей или вымершей местности – и вдруг передовой труд? Неслыханное дело! – И объявил перерыв. Зал всколыхнулся. Отдельные реплики послышались с разных сторон.
– Рабочий день тянется, будто целая жизнь. При богатстве знаний и природных ресурсов у нас удивительная бедность народа.
– Просто человек изуродован недостатком внимания
к нему. Мы, как тип человека, получаемся ущербными. Издержки души в нас говорят. От того и бегаем по земле в поисках лучшей жизни, – прошипела полноватая женщина.
Завкафедрой Куравлёв встал, сделал несколько шагов по залу, чтобы размяться, затем подошёл к профессору Амосову.
И опять их лица утонули в жаре обсуждений. И опять жесты, неуловимые глаза. И опять нашла коса на камень... Всегда ли мы правильно делаем? Но только с возрастом вдруг остро ощущаем как беззащитен человек.
Профессор Амосов старался не перебивать Куравлёва, чтобы не вывести его из терпения. Зал снова вспыхнул, забрасывая Птимистина вопросами. Голоса смешались со скрипом и скрежетом столов и стульев.
Крупная женщина с толстой шеей, толкаясь локтями, пробилась к докладчику. Замечания о чересчур активной прыткости посыпались в её широкую спину. На ней было голубое платье из дорогой ткани, но стрелка от утюга на воротничке придавала хозяйке вид некоторой небрежности. Дама была из тех женщин, которая, не переговорив с человеком с глазу на глаз, ни за что не поддержит его идею. Мало-помалу зал угомонился, прислушиваясь к их диалогу.
– Молодой человек, Павел Валерьевич, обратилась она
к Птимистину баском, – а не расскажете о себе подробнее?
– Ну, я вышел из крестьянской семьи. Деда после революции власть посылала раскулачивать тех, кто нажил добро воровским способом. Отец был кочегаром на паровозе. Денег не хватало, пошёл на шабашки. Мамка не работала – дома хозяйничала, да и побаливала она. Восемь деток не прокормить у паровозной топки, – перехватил её дотошный взгляд Птимистин широкой бровью. Защитил в этих стенах диссертацию и оставил здоровье. Теперь сердечник. Однако мысль: приносить людям пользу в области науки не покинула меня. Как гляну на торжественном мероприятии на коллег – на груди медали. А моя грудь голая. Стыдно. После этих мероприятий хожу с опущенной головой по коридорам. Только рискованная тема и привлекает. Она продолжение начатых исследований. И не думаю обойти её стороной.
Умереть не боюсь. Я же за работой. Жалко отцовского наказа не выполнил, а он сказал перед смертью: «Не превратись в немощного старика с дряхлой мыслью». Теперь и науки немного побаиваюсь. Изучать люблю, а поведать миру новое страшно. Вдруг здоровьем не осилю, пока до истины доберусь.
Слышал, будто на Средневолжском архипелаге, растения страдают от солнца и сердито трескается земля. Но люди стараются, выживают. Не только выживают. Дают хорошие результаты. Думаю: это те места, где обитают доуидосы. Просто верю в них!
Всё это время Птимистина мучила мысль: «Вот для чего она подошла и выпытывает? Уж не отговорить ли хочет? Ведь знает, что не отступлюсь». У сомневающихся ближний всегда под вопросом ходит.
– Лицо у вас серьёзное, но меня пока не убедили. Неужели свет клином сошёлся на каких-то доуидосах? – женщина оглянулась на зал, будто искала себе радушной поддержки.
Птимистин понял: с такой в карты да куклы играть не сядешь. Ей цифры подавай, факты.
– Опыт передовых «бригад», хоть из глуши, важен не только для борьбы с умирающей деревней, но и с бедностью, которой и в городе полно. В 2021 году с денежными доходами ниже черты бедности сначала года значилось по официальной статистике только 16,1 миллиона человек. За январь-сентябрь этого же года уже 17,6 миллионов человек. По неофициальным данным почти полстраны нищие. И дело не просто в искажениях роста бедноты. Дело в убеждениях, подкреплённых теорией. И нам известно: чьим источникам правды больше доверяет народ.
– Бедность ведёт к деградации социальной среды, издержкам души, стилевому плюрализму в управлении, неуравновешенности, слабой воле. Если хотите, ведёт к политическим репрессиям, митингам недовольству властью капитализма, босятничеству, жизни на коленях. Хоронят таких людей и то не по-человечески. С эгоизмом, ленью и выгодой для себя. Для одних происходящее – стечение обстоятельств, неудача. Для других – сознательный выбор, политика. Голодные да холодные её не поддерживают, но работают на победу. А сами продолжают править только чугунами в печке да кастрюльками на плите, – полная женщина разошлась на жаркий голос. – Пустых идей в нас много. Теоретических знаний с хорошей практикой нам не хватает. Поэтому и заели издержки.
– Бедность рождает зло, – подзадорил мысль Птимистин. – Цветёт на этом же поле преступность. Сестра моя, сердечная, отмаялась, в пустой тиши обещанных свобод. Наложила от безысходности на себя руки, бедная. Двоюродного братца взорвали прямо на родном крылечке. Жизнь или гибель – на всё воля случая. Хотя доля и нашей вины в этом есть. Преступность ныне поднялась выше разума. Бабушку жалею, она, бывало, к нам на утренней зорьке в окно заглядывала – молочка приносила. Теперь только северные ветра с нездешними людьми в форточку стучаться да известия чёрные. Мы не только время прожигаем, ничего не делая, по сути. Мы прожигаем разум. Бедность разума родилась вместе с гигантским разрывом в доходах между богатыми и бедными. Джаред Бернстайн, был экономическим советником вице-президента Джозефа Байдена, который любит красивую жизнь не меньше, чем его родня, сказал, что бедность подорвала не только производство, но физическое и духовное здоровье общества. В этом убеждает жизнь на каждом шагу.
Птимистин сурово поднял брови и добавил:
– В остатках сёл растениеводство потеснило животноводство. Коровье масло почти заменено пальмовым. Руководители ведущей фракции в Думе думают иначе, чем простой народ. Человечность вырождается. На её место селится «простоволосая» душа. Все это уже сегодня грозит людям катастрофой. Конечно, рассуждаю во многом, как эмпирист, больше основываюсь на опыте и своих убеждениях.
– Влияет на нашу жизнь не только бедность, влияет и технический прогресс, и политика. А больше всего влияет властное отношение правящих к населению. И мы друг по дружке знаем, как относится к этому народ, – провизжала женщина, прикрывая рот салфеткой. – Когда была послушной школьницей, мы проходили торжественным строем на Первомай перед правительственным домом. А теперь сфоткаться стыдно на его фоне. Белый дом глядит на нас каменными глазами.
«Для чего такая громила так проворно и резво переправилась через омуток толпы? Даже окружение зашипело. Хочет моё нутро прощупать? – с железной настойчивостью глянул на неё Птимистин. – Не только любознательность правит этой женщиной, но и упрямство. Но, всё же, она зажигает. Строит стратегию. А вот правительство не имеет сегодня стратегического понимания, потенциально экономической востребованности этих вымирающих и мёртвых поселений в будущем. Нет в них такой зажигательной силы, чтобы привлечь на село кадры. И мы ощущаем шаги власти на себе. Ощущаем рыхлую стратегию страны. Рыхлость идей и поступков в отношении к человеку». – Текучий писк подошвы его сапога заставил надутые губы женщин расслабиться и улыбнуться. И на их щеках загорелись по-детски счастливые ямочки.
– Это правда. По ТВ показывают довольные глаза граждан, а около 20 миллионов человек в мире недоедает. В среднем люди живут меньше, чем на 10 долларов США в день, – женщина смахивает ладошкой пот, да так, что рядом стоящие головы всякий раз пытаются увернуться от её размашистых жестов.
– Бедность, разоряет всё вокруг, не мотивирует, а парализует экономику. Снижает покупательную способность и численность населения. А рост человеческого капитала падает. Взгляните на карту. – Птимистин, отступая к стене, кому-то наступил на ногу. Пока, краснея, дежурно извинялся, женщина со стоном продвинулась к карте.
– И, всё-таки, вы меня не очень убедили. Ещё больше взбесило всё, – в неловком жесте концами волос потревожила соседку и продолжила. – Нобелевские лауреаты на этот счёт мало что предлагают, не говоря, о нас. Бедность ли тут заправляет балом?
Птимистин прищурил глаза, пытаясь сквозь щелки разглядеть её расположение к себе, и набавлял весу к сказанному.
– Она самая и правит. Не лежебоки, а нобелевские лауреаты по экономике, например, так говорят. Абхиджит Банерджи, Майкл Кремер – француженка и американец, – Птимистин моргнул неестественно глазом. Женщина приняла это за знак взаимоуважения и выкрутила шею к карте.
– Потом этот, как его, Эстер Дюфко. Он рассматривает Африку, юг Сахары, – водит углом блокнота по карте, – Южную Азию, Индию, Нигерию, Эфиопию, Пакистан, Бангладеш в качестве бедных стран. Даже Россия в бедные попала. Видимо потому, что нет крупных открытий мирового уровня или мало прорывных технологий. Тут невольно всяким хорошим опытом станешь дорожить. Конечно, понимаем – извините за выражение – голой пешкой из-под порток не ходят, но к прорыву должны готовиться. Беднота родилась из-за несоответствия средств производства. Из-за отношений между людьми, которые складываются в процессе производства, распределения, обмена и потребления продукта. Из-за перекосов управления, духовных издержек на всех уровнях. – «Кажись, эти факты на неё подействуют», – испытывал её терпение Птимистин. Не сдержался и колко пошутил: – Головы у нас в седушке, зато языки в болтушке.
– Ну, предположим, понимаем, – отвернулась женщина от карты и поглядела в глаза Птимистину. – Бедность, как болячка. Она особо заметна в Якутии, Красноярском крае, Камчатке, Туве, Ингушетии, пожалуй, и в Среднем Поволжье. Понятно: рот кушать просит, а спина дранки. Работать всем лучше надо. «Подъём-спад» делают экономику и жизнь нестабильной, а человека – с перекосом воспитания, образования. Тут я вас поддержу. – Она глубоко вздохнула, закусила губу, а боль сердца высвободила наружу. – Важно понять: наши семьи, квартиры разделены не только границами стен, пограничными столбами государств, но и границами свобод. А сердца оказались по разные стороны от этих границ. Нас разделяют отношения к человеку. И мы понимаем цену этих отношений, которую встречаем на каждом шагу. Она подрывает нашу уверенность в процветании будущего. Бедность плодит насилие, наркоманию, войны, вымирание деревень, миграцию и эмиграцию. Мир ведёт к коллапсу. Человечество –
к старению, сокращению, вымиранию. И мизерные послабления, льготы от государства нас не спасут.
«Видимо, проняло её. Сказала и стоит, как вылитая статуя. Шея напружинилась вся, будто полати в доме подпирает. Щёки налились шариками. Пот по лицу», – на мгновение перевел дух Птимистин и продолжил убеждать женщину.
– Амазон Джефф Безос имеет 112 миллионов долларов. Это целый бюджет Эфиопии численностью в 105 миллионов человек. А к чему большой разрыв в доходах между богатыми
и бедными может привести? – расправил плечи диссертант.
Женщина глубоко втянула холостяцкий запах недорогого одеколона, источаемого Птимистиным, затем выпустила густой воздух из надутых щёк, и её лицо расплылось в улыбке.
– Приведёт это всё к слому общественных механизмов и институтов. К коллапсу планеты. А мы до сих пор думаем: когда же закончится деревня?
– Думаю: тут победит труд достойных. Чужой опыт нам обязательно пригодится. Люди создадут новое качество рабочих мест, улучшат существующие. Мобилизует наши недостающие силы в хозяйство. Вот тогда и закончится деревня. А старики, в которых ещё теплится жизнь, перестанут собой украшать дворы и заборы.
– Капитализм…, а ведь социальная доля в нём ничтожна – почти не ощущается. Только цифры затрат кажутся большими. Многим просто тяжело терпеть ухудшение жизни при новой власти. На усаде с ребёнком наперевес, как с винтовкой, – представьте только. Такое совмещение обязанностей в тягость. Для облегчения положения вдруг и «дикий опыт»
с далёкого архипелага поможет. Чего уж там! – распалился Птимистин. – Те, которые живут на архипелаге, прозванном Свет Земли, неплохо себя чувствуют. Живут же люди в некоторых развитых странах в коммунах и не спешат выходить
из них. Из деревянной посуды кушают, картофель ножом чистят, а электрокомбайны им помогают. Поэтому опыт всегда пригодится, – с досадой в голосе протараторил Птимистин.
– Но, извольте! Всякий опыт для использования не всем подойдет. Разве что для информации, – раздался полубасок
из зала. – В нашей жизни не до опытов скоро станет. Представьте себе: с каждого проданного пирожка плати, бабушка, налог. Иначе штраф, тюрьма. Вот от такой жизни и бегут люди. Заболеешь, оголодаешь, а через силу заработать на пирожок – не сметь! Сначала на налог отложи, а про здоровье потом думай. Вот и весь межличностный гуманизм!
Из угла зала человек с седой шевелюрой на голове внес предложение.
– Полагаю тысяч до 150 налог ни с граждан, ни с хозяйств вообще не брать. В Китае есть нечто похожее. Пусть народ подышит. Сделает больше покупок. Товарооборот от этого только возрастёт.
Полная женщина, вглядываясь в небольшую щербинку на носу Птимистина, выдернулась с вопросом:
– А что конкретно привлекает вас в выбранной теме? Я гляжу на вас и думаю: по-моему, я вас видела на несанкционированном митинге? – лицо женщины покрылось пунцовым румянцем.
Птимистин оборвал мысль и смолк. Глаза потускнели. Слишком трудной показалась минута. А коллеги, что ближе
к столам начальства, опустили головы. Они догадывались, чем это обсуждение темы диссертанта может закончиться. Самое страшное, когда обвиняют. Помним и в памяти храним: когда техника обвинения была дороже тысяч безвинных и искалеченных жизней.
– Что привлекает в моей теме, спросили? – Птимистин ссутулился от неожиданного вопроса. Женщине трудно было прочитать в его опущенных глазах хоть какое-то признание. «Кажется, влип! – горькая мысль мелькнула в его голове. – Видела меня всё-таки. И кислое, и пресное уживаются у нее
в одной мысли. Разве такая поддержит в трудную минуту? Что-то есть в её словах роковое и нехорошее. Её слова только лишний раз мне напоминают о стойкости». От неожиданного вопроса он заговорил, скособочив голову, как разгневанный петух.
– Митинги меня не привлекают. Что вы?! А вот отношения в процессе труда и быта, важные человеческие ценности в них привлекают.
– Тогда и задачи придётся уточнить в вашей теме. Прошу прощения за вторжение в вашу беседу, – расслышал Птимистин настойчивый голос научного консультанта.
Павел распрямил спину, вдруг почувствовав прилив какой-то невиданной силы.
– Разговоры в думе идут о подозрительных накоплениях граждан, развивал мысль научный консультант. – Излишки хотят изымать. Однако накопления олигархов, представителей узкого круга правящих «элит», депутатов думы, сенаторов учитывать не станут. Вот как! Многие из них за границу убегут в своё время. Бедным бежать некуда. От себя не убежишь и не спрячешься. Заграница безденежных не очень-то голубит. Так бы полстраны давно укатило. Кругом притеснения человека, хаос. Гораздо красивее человек, когда на него смотрят не с подозрением, а с любовью. Получается так: человек готов совершить «подвиг», но без «уставного мандата». На свой страх и риск. А за это можно и по шапке получить. Поэтому задачи темы диссертации придётся уточнить, –
и нервно оглядел собеседницу докторанта.
– Это хорошо вы сказали. Как бы главного не упустить, – приободрился Птимистин.
– Коллеги на меня навалились всем миром, но я встал стеной и ни умом, ни сердцем не принял их доводы. Нельзя же из взрослого превратиться в ребёнка и согласиться на выбор другой темы. Вроде того, ломаешься, как девочка на свидании. Не девочка я, да и не мальчик на побегушках! Повернулся было уходить, да остановил завкафедрой. Обсуждаем жизнь вашей темы, а сам еле на ногах держусь – колени дрожат. Хожу, за стенку держусь – варикоз и старость – того и гляди «крылышки сложу». Он мне пообещал: если, вроде того, диссертант осилит тему без финансирования вузом, без официальной командировки, самостоятельно, то утвердим его тему задним числом. Как будет готов, примем работу к обсуждению. – Сердцем, вроде, воспринимает такой отчаянный шаг, а умом пока далек. Путь преграждают разные положения да инструкции. Однако человек может многое побороть на пути к цели, но не инструкции и инстанции. И мир знает тому примеры. Но и у нас на победу особое пламя борьбы.
Ни зной, ни дождь, ни ветер нам не помеха.
Сегодня к ним не подступиться. В академии идут изменения. Важно под горячую руку не попасть. – Ни разу Птимистин не видел его таким бледным.
– А с чего бы вы хотели начать свою разведку?
Птимистин почти скороговоркой начал выкладывать свои соображения, задыхаясь от волнения.
– Считаю, что по прибытию на социальное урочище, необходимо отделить миф от реальности. Понаблюдаю со стороны за этими малорослыми людьми из племени доуидосов. Опрошу тех, кто живёт рядом с ними – что они думают об этих людях. Постараюсь войти в контакт и получить от них более надёжные данные. Это прольёт свет на миф и реальность. О, это было бы целое чудо побывать там!
Миф порой живёт дольше человека. Важно отыскать
в мифе зёрна реальности.
– Дело непростое – изучать неродное предпринимательство. Тут подглядел, там подглядел. А сам стал пробовать – «бах», полпальца и отвалил, – в улыбке растянула полные губы женщина. – Труд – зеркало жизни. Каждый знает себе настоящую цену. Она оказывается почему-то всегда меньше рыночной. Жалко даже себя становится. – И тонкая морщинка пролегла у нее под глазом.
– Нащупать бы поскорее главную особенность роста доходности, да в какую-нибудь заварушку не угодить, – оправдывался Птимистин. – Раз хотел поближе разглядеть приёмы дерущихся людей. Они дубасятся, а я их на камеру телефона щёлкаю и размышляю: «Тот, что потолще, ударит другому
по голове или нет? А если ударит, то, каким способом?»
Победивший тогда подошёл ко мне и сказал: «Паря, не становись лучше в другой раз у меня на пути, а то начешу бока». Совет дорогим для меня оказался. До сих пор ношу в голове
и с другими делюсь.
Многое в любом процессе от мотивации зависит. Думаю, подправлю гипотетическую модель, которая точнее укажет на практические шаги по улучшению результатов труда, – искал поддержки и как бы оправдываясь, заглянул в глаза научному консультанту. – Казню себя до сих пор – на последнюю консультацию к вам не пришёл. Одноклассницу давно не видел. Целый десяток лет по ней сох… Задачки своим ученикам вы обещали раздать. Многие решили. А я не пришёл – немного испугался… Столько воды утекло с тех пор, а сейчас вдруг понял: страсть нас ранит тем больней, чем страдаем мы сильней. Слова известные, а в душе до сих пор покоя не дают.
– Незабвенна та страсть, которая в глазах сперва розово-вишнёвым цветком кажется! – поддержал научный консультант и мягко улыбнулся. – Но какие всё-таки шаги по прибытии на Средневолжский архипелаг вы предпримете? – Свесившийся седой чуб, упал на его глаза.
– Исследуем с добровольными помощниками, если таковые найдутся, необычные условия, в которых живут доуидосы. – Со стороны было видно, как от напряжения плечи его перекосились. – Установим специфику труда. Попытаемся очертить некоторые факторы доходности труда, причины управления, которые влияют на результат. В цифрах попробуем раскрыть содержание этих ценностных характеристик. Потом их упорядочим для удобства исследования. Поглядеть надо на отношения между работниками. На способы достижения цели. Хорошо бы всё сбылось!
– Вы отправляетесь в те места летом, поскольку осенне-зимние попытки не привели к успеху исследователей? – Толстая женщина нащупала на своём воротничке небрежную стрелку от утюжка, и всё время пыталась расправить её пухленьким пальчиком. Она нервничала. Привыкла, когда её спрашивают. Была со школы отличницей. А тут самой приходилось приставать с расспросами. К тому же у них с диссертантом были совсем не похожие темы исследований. Даже переживания у неё не были связаны с риском для жизни, ужасом и страхом. И, наконец, в процессе работы над темой ей не грозило остаться калекой. Её переживания были вызваны просто поддержкой. Она могла быть спокойной, и наслаждаться солнцем и мирным небом. А Птимистина подкупало её спокойствие. Будто за свою жизнь такая женщина могла пережить тысячи смертей, но вышла победителем. В его глазах, кажется, ожила сила, равная подвигу. Поэтому он её слушал, приоткрыв рот. Нас всегда удивляет черта в человеке, с которой раньше не сталкивались.
– Да. Летом удобнее побывать в местах доуидосов. Думаю провести экспедицию как можно быстрее. Отправлюсь вертолётом. Дальше, как карта ляжет. Сориентируюсь.
Птимистина тревожил вопрос о часе вылета, которого он точно и сам не знал. Маршрут пилота пролегал как раз мимо тех мест, что описал Птимистин. Однако от бесплатных услуг пилота он был вынужден отказаться из-за своего упрямства – он не любит оставаться в долгу. И поэтому предстоящий полёт оплатил по средней стоимости, которая только бывает
на крайнем севере за тот же километраж.
– Лучше прибыть к месту до рассвета, – поддержала ненасытная до разговора собеседница. – Ориентироваться можно по карте и компасу, если навигатор местности откажет.
– Конечно. Даже оптическим прибором наблюдения обзавёлся. Если люди там окажутся в разы меньше карликов, то без приборов наблюдения их обнаружить будет сложно. – Птимистин вдруг заходил взад и вперёд возле кафедры.
Уж очень не терпелось ввязаться в дело.
– Места с растерзанными животными обходите стороной, – посоветовал научный консультант привычным лекционным баском. – Зверь обязательно к ним вернётся.
– Само собой. – Голос Птимистина в этот момент дрогнул. От представленной картины встречи с дикими животными помутнело в голове. Он зашатался и неуверенным косым шажком стал перемещаться к открытому окну. Набрал в легкие свежего воздуха и усталость ненадолго отступила.
«Уж совсем за птенца принимают», – успокаивал себя он.
– Держитесь. – Мерил его взглядом научный консультант. – Пороюсь ещё раз хорошенько в специальной литературе о народе, что окрест заселяет местность того региона. И откуда там этим доуидосам взяться? Любопытный вопрос.
И вот ещё что… Откуда у них желание качественно выполнять работу? В этом кроется одна из причин доходности посредством управления персоналом. Больше наблюдайте за реакцией этих людей, их речью. Заметив подозрительное, ищите предприимчивый ход, чтобы направить складывающуюся ситуацию в выгодную для вас сторону. В одном из селищ, древнем неукреплённом поселении тех мест, археологи случайно обнаружили древнейшие захоронения. По обычаю, руки складывают на груди усопшего. А тут, как сообщают источники, руки, ноги, голова застыли в движении. В процессе усыхания тела конечности перемещаются. Распространено мнение, будто мёртвые и после смерти хотели выглядеть, как живые. Не тела воскресают в нашем сознании на месте раскопов, а добрые надежды в получении знаний. Не перепутайте причины со следствием. Важно миф отличать от реальности.
Я к чему? В молчаливых источниках всегда следы живой жизни. Помните это. Если повезёт и повстречаете предполагаемое племя, старайтесь предугадывать их поступки. А их дальнейшие действия опережать, хотя бы на полшага. Они станут стремиться к подобному. И вот ещё. Никогда не конфликтуйте. Это напрасно и опасно. Сотрудничайте, превозмогая боль от неудобств своего положения. Соглашайтесь, уступайте. Идите, в конце концов, на компромисс. Используйте со стороны третьи силы, если таковые будут. Вы – незнакомцы в тех местах. Для них – враги. Путь к выживанию, сердцу и управлению человеком лежит через понимание и мотивацию. Помните это.
В любом случае я на связи. Будем считать вашу экспедицию короткой разведкой источников опыта.
На лицах собеседников чуть застывшее беспокойство. Глаза и сердца открыты, они открыты завтрашнему дню. Наступит такое время, когда специальное знание сольётся
с душой человека. Жизнь убеждает: только ей подвластно управление миром и тонкой материей вселенной.;
ГОЛОСА МЁРТВОЙ ЗЕМЛИ


Еще совсем недавно, когда упрашивал пилота оказать ему услугу по доставке к определенному месту назначения, Птимистин выглядел молодцеватым, подтянутым дипломатом в точёных сапожках на поскрипывающей подошве от старейшей фирмы «Nariman» с наутюженным платочком
в верхнем кармане пиджака. Будто подготовился на высокий приём к министру. А сейчас, впившись трясущимися пальцами в сидение, моргал из-под капюшона впавшими испуганными глазками, всматриваясь под лопасти вертолёта в непроглядную темень ночи. С такой выправкой не то, что дикое племя искать – до койки не скоро дотянешь. Однако полноту мыслей в тревожные для сердца минуты, никто до конца читать не научился. Ни на земле, ни в воздухе. Поэтому не будем торопиться с выводами. Птимистин в самом деле почувствовал себя плохо. Рот и ухо, как говорят, оказались поврозь от слуха. В затравке обеспокоенности палил словами, сочно ругался. А затем неожиданно спросил:
– А знаете ли, добрый человек, какая у первопроходца самая высокая мечта? Среди зверья отыскать человека.
Пилот заметил его состояние и усмехнулся. За бортом перемигивались сквозь нависшие тучи редкие огоньки домов. Погода явно портилась, и у Птимистина начала кружиться голова. Он попросил пилота высадить его у первой же попавшейся железнодорожной станции. И перебрался на отдельное сиденье рядом с пилотом. В случае жёсткой посадки, пожелал остаться на переднем кресле, подчёркивая дружеское расположение. Вместе и умирать не страшно. Часто в нас бунтуют подобные издержки.
В иллюминаторе наконец-то показались нитки железнодорожного полотна. На душе расцветали сады радости – земля близко! Пилот отыскал пригодное место для посадки. Однако до конечного пункта назначения Птимистину нужно преодолеть ещё целые вёрсты.
Отблагодарив пилота, он вскоре ехал подвернувшимся поездом. Билет навязала кассирша до крупной остановки. Стоянку поезда на нужном полустанке давно отменили. Пришлось переплатить. Это не смертельно: есть идея, значит, жив человек!
На небе собралось несметное количество туч. Сквозь беспросветную пелену ночи из окна вагона не разглядеть ни единой звёздочки. Ветер дождевыми струями заходил то справа, то слева окна, то пританцовывал на стекле с прилипшим листком березы, а то вдруг переставал. Но тут же припускал с новой силой. Под клёнами и берёзками, где доставал свет фонаря со столба, виднелись вдоль лесной полосы обмытые дождями мослы то ли человека, то ли животного. В этот момент ему показалось, что от двери повеяло холодком и запахло еловой хвоей. Он вдохнул новую порцию воздуха и почувствовал, что на самом деле пахнет гнилым картофелем, как из подземного хранилища. Потом догадался: запах шёл от новенькой дерматиновой шторки. «Сто лет бы её не видеть», – подумал Птимистин и лбом уткнулся в прохладу окна. По стеклу барабанили крупные капли дождя. Со всех сторон доносился храп спящих пассажиров. Но в его голове одна за другой возникали тревожные мысли и не давали возможности уснуть. «Отправился в экспедицию с надеждой добыть достоверные факты, а тут непогода разгулялась. Ещё пассажиры спать не дают. И даже если разбудить – что сказать, ведь или засмеют, или отговаривать станут. Как потом в глаза глядеть, как отчет держать…» Эти рассуждения роились
в голове Птимистина, но все-таки сон сморил его. Во сне ему приснился мертвый тракторист, которого он учил ходить. А тот его, как сидорову козу отдубасил за то, что однажды на сани трактора забрался на ходу и прокатился по улице. Тракторист заметил и остановился. Павел спрыгнул, конечно,
с саней, а тракторист сдал назад, и непрошеный пассажир оказался под санями. Птимистин кое-как выкарабкался из-под саней. Знакомый тракторист его не тронул, но пожаловался деду, и Птимистин получил ремня.
Птимистин посапывал, когда к нему подошла сероглазая проводница привлекательной внешности. Ее громкий голос заставил его проснуться. Она с улыбкой сообщила, что нужный ему километр скоро будет. Она также добавила, что остановки на нужном километре поезд не делает, поскольку близких поселений рядом нет – они вымерли. Птимистин, пытаясь проснуться, моргал перед ней, как ребёнок, слипшимися глазками. В этот момент вагон сильно качнуло. Проводница, пытаясь удержать равновесие, наткнулась на подлокотник и поранила ногу. Кровь неторопливой струйкой побежала вниз. Птимистин от ужаса округлил глаза и заметил на подлокотнике выпиравший гвоздик, о который он и сам зацепился вещмешком при посадке, но как-то позабыл об этом. Проводница прищурила глаза от боли, но губы продолжали удерживать «дежурную» улыбку, растянувшись до самых ямочек.
– Пустяки. Всегда то руки, то локти в ссадинах и ушибах. Как раненая хожу. Кровь даже дома перед глазами стоит.
– Работа такая. И остановку отменили, – выпалил с досадой он. А про себя подумал: «Травму получила, а улыбается. Может, улыбаясь, прощупывает меня? Как бы что ни выкинул в её смену на нужном километре. Дверь вскрою, например. Скорее всего, привычка у неё такая. К правилам обслуживания человека. Уважение выделяет таких людей среди других. Как же редко встречается сегодня это качество в человеке. Но добро живёт и существует, даже при боли от ходьбы на хрупких женских каблучках». – И он с симпатией заглянул ей в глаза.
Проводнице сделалось неудобно от того, что поранилась. Будто часть вины на себе ощутила. И тут же добавила:
– Впрочем, на этом километре, о котором спрашивали, поезд идёт не спеша. Он вообще не торопится. Идёт вразвалочку, как Ванька пьяный. Так его в народе прозвали. Местность из окна разглядеть можно в паре метров, если вглядеться в темноту. – Верхняя губа её приподнялась до самых дёсен и приоткрыла мелкие белесые зубы.
Павел поблагодарил проводницу, а когда та ушла, схватил вещи и вышел в тамбур. Дверь за ним закрылась с таким грохотом, что некоторые пассажиры проснулись. Правила конспирации вылетели из головы. Через несколько минут поезд должен миновать нужный километр. Только сейчас он оглянулся и прислушался: не идёт ли кто? «Я никогда не хулиганю, но полиция постоянно норовит вмешаться в мою жизнь. Вечно под её подозрением хожу. Теперь понимаю, что хулиганю. Понимаю: какая же охватывает эйфория и жуть при совершении проступка. Полицейским не сочувствую. А за себя неспокойно». Он неловко достал из кармана устройство, которое раздобыл на рынке, и вскрыл дверь вагона. Дёрнул за ручку, и дверь поддалась.
В лицо пахнуло сырым промозглым ветром и пугающей свободой. Впереди мелькнул столб с обозначением километра. Поглядел по ходу поезда: нет ли какого препятствия для прыжка, чтобы не встретиться с ним нос к носу. Завис на поручнях. Выпихнул вещи из вагона ногами. Набрал в лёгкие воздуха и прыгнул по ходу движения, поджавшись калачиком. «Только бы не под колёса затянуло. Уж лучше в насыпь носом», – мелькнула жгучая мысль. Он почувствовал хруст под ногой. «Сломал ногу… руку… Сейчас умру…». Негромкий крик и лёгкое замирание сердца сопроводили его приземление. Какая-то неистовая сила продолжала его вдавливать в щебёнку головой. Его три раза перевернуло. Ни руки, ни ноги не гнулись. Казалось, все железные силы толкали и толкали его
в спину, а затем скатили в холод мокрой травы у насыпи. Наконец поднялся, глянул поезду вслед: не остановился ли тот из-за его выходки. Зализал по-собачьи царапины на руках. Нашел вещи шагах в ста от места падения в мягко расстилавшейся под ногами высокой траве. Понемногу придя в себя, он правился в лесную глубь. «Хорошо, что надел сапоги, а то промочил бы ноги». Одежда постепенно набухла от влаги кустов и разыгравшегося дождя. Его мокрый лысоватый лоб покрылся испариной. Впереди грязная непролазь – ноги не вытащить. Капли дождя жались друг к дружке на макушке головы, собирались ручейки и ползли за ворот полубрезентовой ткани.
Сквозь холодную пелену дождя выглянула луна. В сапогах хлюпала вода. Искать направление движения становилось сложнее. Но Птимистин продолжал двигаться. Что заставляет человека стремиться вперёд? Вера в идею! Однако страх оказался тяжелее ноши за спиной. Он разделся у первого попавшегося дерева догола, чтобы выжать мокрую одежду. Об этикете не перед кем было задумываться. Время от времени он всё же прикрывал рукой спереди наготу. Повернулся лицом к дереву. Боялся, как бы кто из племени не застал его в таком неприглядном виде. Дождь прошёл, над лесом опускался густой изморосью туман. Сползал с верхушек деревьев и пластался в низинах небольших оврагов. Легонько опять зашептался с лесной гущей дождь. Ну и погодка – собака нос из дома не высунет! Сырой и мёртвой при лунном свете гляделась обросшая листьями земля. Тянуло мертвечиной. Он огляделся и заметил растерзанное тело человека. Труп уже разлагался. Птимистин чуть вскрикнул и зажал рот рукой.
Он метнулся прочь от неприятного зрелища. Когда плюхнулся в гущу кустарника, понял: какая-то нечеловеческая сила вцепилась в его сапог. Он дернулся, от страха в глазах потемнело. Когда открыл глаза, разглядел над стопой ноги толстый корень дуба. Он засуетился. Наломал отсыревшего сухостоя и попытался развести огонь, но не получилось. Проклиная старую походную зажигалку, он разбил палатку и нырнул внутрь, надеясь согреться.
Птимистину вдруг что-то послышалось: «Люди-и?». Он высунул нос из палатки, но всё смолкло. Неподалёку опять затрещали сучья, кости, одежда. Он едва разобрал силуэты дерущихся. В голове метались мысли: «А что, если это люди из племени? Скорее всего, нет. Те – маленького роста. А эти – дылды. Скорее наши неофашисты друг дружку уничтожают. Может, они из той организации, что попались на митинге? Только откуда им в этих дебрях взяться? Лагерь, может, какой поблизости. Сбежавшие, должно быть», – потирал лоб Птимистин. Между тем дерущиеся резали друг дружку куда попало. Отплевываясь кровью, они приближались к палатке, падали и снова поднимались. Наконец, те, кто выжил, также внезапно пропали в чаще. Птимистин с роду таких стычек не видел и забеспокоился, но немного погодя перевёл дух и затаился. Вскоре его сморил глубокий сон.
Внезапно его разбудили раскаты грома. Спросонья он увидел, как через щелку окошка палатки, до него дотягиваются белые щупальца молний. Со всех сторон раздался вой и палатку затрясло. Преодолевая накопившуюся усталость, он поборол полусонное состояние. Трясущимися пальцами он пошарил в уголке палатки. «Какая смертельная жалость – ни топора, ни ружья, ни хорошей дубинки под рукой. Кажется, мертвечиной пахнет. Давай сейчас учёную степень доктора наук – откажусь. Свет не мил. И сил собрать не могу. Может, полицейские выследили меня? О, нет! Всё что угодно, только не они! У меня с ними постоянные проблемы. Главное, хочу их избежать, а не удаётся. А вдруг это волки. А я, как невостребованная девка, взаперти», – забилась в висках тяжёлая мысль. В этот момент, с треском порвав борт палатки, страшная голова зверя просунулась внутрь. Врагу не пожелаешь такой ситуации – один на один остался со смертью. Тут серёдки не бывает. Кто кого возьмёт!
– О, боже! – взмолился он. – Почему я должен погибнуть? Ведь до места ещё не добрался. – Птимистин неожиданно вспомнил, как в грозу мать прятала его маленького под кровать и крестила. Он тоже перекрестился. Морда кабана перед ним тотчас зашевелилась. Птимистин бросился к выходу, расстегнул замок палатки и выскользнул в бездонное море ночи. Даже не заметил, как оказался на дубе со здоровенным корнем, который выбился наружу и за который зацепился недавно ногой. Птимистин, будто прирос к дереву. Страх иногда придаёт не только сил, но и уверенности. Однако и дикая свинья не промах. Разворотив палатку, она подошла к дубу. Каждая прожилка Птимистина от страха затряслась, и даже зубы постукивали. А свинья начала подрывать корни. «Как хорошо, что догадался палатку рядом с деревом поставить», – покрепче уцепившись за ветки дуба, подумал Птимистин. О безопасности не думаем, когда безоглядно тонем в романтике идей!
Гроза отступила, и дождь тоже закончился. Однако дикая свинья так увлеклась, что и не собиралась уходить до тех пор, пока её не окружили два больших волка. Свинка взвизгнула
и бросилась наутёк. Но волки оказались проворнее. Вскоре свинья захлебнулась смертельным криком, и всё стихло.
– Кругом враги. И помочь человеку некому, – проронил Птимистин.
Волчья трапеза происходила неподалёку, и длиться обещала долго. Горе-путешественник продрог до костей от страха и холода, ноги затекли, хватка рук ослабла. Он больше не мог держаться на дереве и медленно сполз вниз. Впопыхах схватив останки вещей, хромой походкой выпростался из крепких объятий леса. Он снова вышел к железной дороге, рассчитывая на то, что волки за ним не тронутся от добычи. Казалось, что будет удобнее и безопаснее идти по шпалам и поглядывать за зверьём. Было досадно: когда-то скорые на движение ноги, сегодня с места сдёрнуть тяжело. Пройдя примерно версту, в стороне от путей ему показалась крохотная избушка. Он, было, хотел поверить, что именно в такой избушке и должны проживать эти маленькие люди из племени доуидосов. Хотя сомнительно, что они бы поселились рядом с железной дорогой. И все же он, как хороший спортсмен, рванул из последних сил к спасительной цели, таща поклажу за плечами.;
ВОЛОСЫ, НЕ ЗНАВШИЕ ГРЕБЕШКА


Избушка оказалась убогой, скособоченной от времени и без куриных ножек. Она скорее напоминала избушку железнодорожников. Ветхий сруб размером, примерно, три на три метра и высотой от пола до потолка чуть меньше среднего человека. Подойдя ближе, Птимистин оглянулся. За спиной сверкали звериные глаза и далёкие молнии. Но за человеком сытый зверь не пошёл. Редко задумывается человек об опасности. На радостях можно угодить из огня да в полымя.
– Неужели это и есть храм доуидосов? Но для людей-малюток это, же настоящий храм! – взвилась мысль Птимистина. Он обошёл строение кругом и упёрся глазами в массивную деревянную дверь. Чуть ниже карниза – подбитые ржавыми гвоздями черепа козы и коровы, останки человеческой челюсти, кости ног. Последнее пристанище мёртвых. Угол двери и выцветший порог перепачканы кровью. Следы давних жертв. Гиблое место, но выхода всё равно нет – зверь рядом.
Птимистин закусив губу, принялся бешено колотить
в дверь, которая была заперта изнутри. Затем быстро отбежал за угол, чтобы подстраховаться, и высунул голову. За дверью что-то грохнуло и зашевелилось. Дверь со скрипом приотворилась. Выпустив вонючий воздух, вынырнула косматая смоль головы, годами не видевшая гребешка. Седая борода хранила в себе вместе с пылью останки пищи и свалявшиеся очёски волос. Когда дверная щель раздвинулась, Птимистин, жмурясь от страха, разглядел на пороге полудикую фигуру человека, которая тотчас направила на него копьё с крюком на конце. Орудие чем-то напоминало пожарный багор. Человек оказался сухопарым и по грудь ему ростом. С плеч и талии свисали лохмотья одежды. Ноги босые и волосатые. Ногти на ногах мертвенно-зелёные, загнутые внутрь, будто вросли в кожу.
Птимистин, не помня себя, бросился ему в ноги, вымаливая пощады. Существо опустило орудие, но в глазах горел дикий огонёк сомнения. Птимистин прощался с жизнью. Сложно представить такую сцену человеку, не хлебнувшему сколько-то горя. Какие чувства им обуревают? О чём думает он в минуты неминуемой смерти? Что испытывает? Какая мысль посетит его в самое последнее мгновенье перед расставанием с жизнью? Все люди разные, но боль и страх чувствуют одинаково. У последней черты побеждает любовь
к жизни.
Птимистин пустил слезу, крепясь духом. В ответ последовало нечленораздельное мычание. Лицо Птимистина застыло от ужаса. Он подумал: «если доуидосы величиной
с карандаш, то это, должно быть, их гигантский вожак. Никак не меньше. А возможно, бывший узник, бежавший из застенка жестокой тюрьмы». Птимистин уже валялся в ногах у этого несообразного существа, умоляя не убивать. Причитая, он принялся рассказывать косматому хозяину жилища свою жалкую историю. Ему как никогда в эту минуту хотелось жить. Наконец тот вышел и, оглядевшись, втолкнул в свою избушку незваного гостя, плотно задвинув за собой засов.
В первые мгновения сквозь темноту Птимистин разглядел бугристый, замусоренный костями и съестными остатками пищи земляной пол. На лавке у окна стоял керосиновый фонарь, свет от которого еле брезжил сквозь скопившуюся копоть на стекле. Возле стены слева крохотная печь с лежанкой. Она была ещё теплой, отдавая помещению натопленный дух. На ней лежанка для маленького человека. От заношенной одежды и грязи тянуло смрадными и тонкими запахами чужого пота и сырой земли. Дико и непривычно выглядело жилище лесного хозяина. Трудно вытерпеть, чтобы не стошнило от этой атмосферы, в которой волей обстоятельств может оказаться человек. Потолок, лавочки по бокам, одна
из которых у окна служила обеденным столом. Всё было пропитано сажей. Словом, не домик, а банька по-чёрному. Неизвестное новому поколению вместилище ада. Квадратное оконце с паутиной снаружи было в поллоктя. Множество вещей: луки, небольшие крылены двухбутерные, плетёные
из ивы конической формы маленькие морды, верши, квадратные ловушки с небольшими бортиками для мелкой речки висели по стенам или были привязаны наперекосяк к потолку. Над дверью – лосиные рога, волчий череп, чучела куропаток и тетерева. Так что обычному человеку и развернуться особо негде в таком стесненном пространстве. Теперь, будто заядлый охотник и рыбак, воскрес перед ним.
Птимистин украдкой шарил глазами по хижине в надежде разглядеть человеческие останки. Но так и не нашёл. Два человека настороженно наблюдали друг за другом. Каждого разъедали сомнения в правильности своих поступков. Недоверие друг к другу. Птимистин старался прочь отогнать наседавшую чёрную мысль: «Не людоед ли передо мной? Кому лучше принести себя в жертву волкам, полиции или этому лесному дьяволу?» И не находил ответа. Не находил ответа
и лесной человек, занявший позицию на пороге у двери с багром. «Так ли поступил с чужеземцем?» «В жуткие минуты ценно всё то, что не вызывает сожаления, продолжая знакомство». Так говорили предки. И про себя благодарили бога, чтобы ничего дурного с ними не случилось.
Птимистин только сейчас заметил между печной трубой и стеной почерневшие от копоти машинописные страницы
со штемпелями и печатями какого-то архива. Тут же старые газеты. Всё, видимо, выброшено на помойку каким-то начальственным нерасторопой. А этот лесной живала, прибрал административную муть для растопки и лежанки. Часть положил у поручня печки вместо подушки.
Над головой сушилась неприглядная для обычного глаза одежонка. «А вдруг все же это и есть человек из племени
доуидосов?» загорелась и тут же остыла мысль. «Или это отдельная от их племени и обычаев особь? Приветлива ли она на самом деле? Не выпотрошит ли она меня и не съест, когда засну? А спать ужасно хочется». Не скоро разглядишь незнакомое сердце. «Но этот человек спас, схоронил меня от зверя. Правда, пришлось умолять. Тогда в чём настоящая сила этого чуда? Если он из рода доуидосов, то почему его глаза не светятся счастьем, как у них? Колючки в глазах вместо счастья. Тёмная личность. Точно антипод людям, которые с карандашик ростом. В полицию ещё сдаст». Нелегко вертеть колесо мыслей, разматывать жизненную дорожку чужого человека. Время подскажет: какова она на самом деле.
Между тем, этот лесной житель на вопросы Птимистина
не отвечал. Мельтешил из угла в угол, гоняя по углам ногами кислую вонь давно не метеного пола и изучая гостя хмурым взглядом из-под сросшихся косматых бровей. Помощь и унижение рядом живут. Только по сердцу ли такая «радость» попавшему в беду? Чем родней она для одного, тем больнее для другого.
Видимо, этому нелюдиму любопытно было встретить среди ночи непонятного повесу. Он осторожно шёл на контакт, не выпуская из рук копьё. Устрашающим взглядом налитых кровью чёрных глаз смотрел на нежданного гостя. В этот момент Птимистин заметил, что у лесной особи
не развита речь. Вместо слов он издавал неразборчивое мычание, пытаясь помочь себе жестами. Возможно, ему не ведом язык человека. Скорее всего, его культура быта недавно перешагнула первобытную ступеньку развития. Кто-то потревожил его древний покой и окунул с головой в новейший мир цивилизации. Как же часто мы страдаем от недоверия
и передоверия человеку!
Хозяин, теребя свалявшуюся бороду, топтался на месте, поглядывая на гостя. Затем достал с печной лежанки огрубевшими пальцами стопку исписанной бумаги, потыкал коряжистым пальцем в нее и бросил под ноги незнакомцу. Птимистин наткнулся на клинышек с красивыми буквами и прочитал вслух: «Варава» и вопросительно поднял глаза на лесного жителя, тот взвизгнул от удовольствия и подпрыгнул. Глаза его встрепенулись. Он мычал, колотил себя кулаками в грудь, как горилла. В отличие от обезьяны, он подавал сигналы без раздражения, а с радостью, свойственной человеку. Птимистин, наблюдая за поведением хозяина, сообразил: возможно, это его настоящее имя, которое ему кто-то помог написать. И стал к нему так обращаться. Варава в ответ расщедрился: отставил от себя подальше копьё, кинул гостю надтреснутую деревянную ложку и стал угощать супом из травы, диких яблок и каких-то орехов. На вкус еда была кислой и слегка отдавала горчинкой. Но Птимистин был и этому рад. Ночь приключений подорвала его силы, а тело требовало подкрепления. «Мы люди, чтобы искать и не сдаваться, терпеть, но не молчать».
Птимистин поначалу осторожничал, но усталость взяла свое и после лёгкого обеда его даже разморило. Он не заметил, как погрузился в сон. И больше, кажется, не испытывал тревоги за свою жизнь. Но скоро проснулся на голом топчане около печки и обнаружил, что Варава ушёл и запер за собой дверь снаружи. Птимистин запаниковал, даже зубы от страха начали постукивать. И уж совсем жуткие мысли пришли в голову, когда обнаружил, что все его вещи выпотрошены. Дверь открыть не удавалось и в оконце тоже не пролезть. Он судорожно стал копаться в оставленных бумагах. Но какие-то строчки из макулатуры заставили его искать новое решение. Павел достал мобильный телефон, который, к счастью, держал в кармане. Пытался выйти в интернет, но связи не было. Тогда попытался запереть дверь со своей стороны, чтобы к нему внезапно не ворвались. Подпёр окно лавкой. Но тут сообразил: его могут поджечь вместе с лачугой. Он тотчас отменил свои решения. Сейчас испытал горечь момента. Однако ни что так не дисциплинирует, как неожиданность. И он к ней готов.
;
ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ


Птимистин, озираясь на дверь, бегал глазами по странице старой карты, которую нашёл в бумагах, пытаясь разобрать название поселения, однако это ему не удалось. Здесь же была и карта посвежее, но на ней похожего названия не было. Он попытался вспомнить координаты, хотя бы ближайших населённых пунктов от места нахождения племени. Одну из записных книжек выкрал Варава. В книжке были данные
о племени доуидосов. Вспомнились лишь две минуты северной широты и девятнадцать минут восточной долготы. Градусы выветрились из головы. Он нащупал компас в вещмешке. Сориентировал его по местной карте. Однако точных координат установить не удалось. Птимистин даже нашёл запись в газете. Какому-то из населённых пунктов исполнилось в этом году то ли триста, то ли пятьсот лет. Разобрать было невозможно. Писали, что в этот день было прохладно.
А в племени совершили очередное жертвоприношение. Совершили обряд омовения, и жертве отрубили голову. Присутствующих накормили отборными кусками мяса. Птимистин
в этот момент вспомнил слова пассажира поезда. «Хуже плана Барбаросса есть только власть Ядроса. От их устроенной жизни для народа и вранья поневоле дом бросишь и убежишь на все четыре стороны». «А почему власти не хотят селиться рядом с обычными людьми и отгородились высокими заборами? Об этом по телевизору не сообщали». Однако люди догадались: презрение мешает.;
«НЕУД» ЗА ТРУД


Когда Птимистин думал об исторической роли труда,
о предприимчивости отдельных граждан, когда убеждал себя, что труд формировал на протяжении жизни человечества общенациональные черты характера, это проливало хоть какой-то свет и на жизнь доуидосов. «Не выдумка же это о них? Конечно, нет!» – рассудил он сквозь рассыпанную «радугу» мыслей. Птимистин теперь верил в то, что это была его правда для себя. Для укрепления воли. И он верил в неё. Люди умны и доверчивы, и потому они склонны верить почти любой пропаганде, исходящей от правительства. Знают, что это неправда, но и поделать с собой ничего не могут. Привыкли молчать. Так было и с Птимистиным.
– Наука объясняет прошлое человека через взаимосвязь его с условиями труда, орудиями, инструментами, знаниями, отношениями друг с другом. Об этом высказывались еще учёные И. Ворожейкин и Г. Зиммель. Нечто похожее существует непременно и в племени доуидосов. Важно поискать
у них похожие следы. А потом племя само собой обнаружит себя, – ронял он мысли полубаском, разговаривая сам с собой. Птимистину показалось, что в это время промелькнула тень под окном. Ледяной холодок обжег его тело, будто
на осудившем человека собрании. Он вслушался. Ветки деревьев время от времени шуршали по крыше. Подошёл поближе к окну, нагнулся и посмотрел на улицу. Кроме рассветного неба и небольшого облачка ничего не заметил. Упёрся глазами в куст и заговорил, чтобы мысль лучше сохранилась в памяти.
– Допустим, совместный труд развивает творчество. Допустим... Но откуда высокий труд взялся у доуидосов? Конечно, на качество жизни и её красоту влияет внутренняя мотивация. И о ней перед отправкой напоминал научный консультант. Похоже, эмоциональный интеллект у них главный инструмент прогресса. Политика и право, получается, не выше коллективной воли. Ай да племя! Люблю сообразительных! Выходит, у них на всех уровнях власти организована высокая лояльность. Похоже, надёжное отношение друг
к другу. Несомненно, слышат эмоции друг дружки. Стало быть, своевременно корректируют промахи, духовные издержки – родители бед. Это предполагает коллективную форму собственности. Правда, исключена бедность и большой разрыв в доходах между соплеменниками. И неравенство в доходах незначительное. Нет безработицы и обмана, мошенничества и кумовства. И, очевидно, опыт тесно сопряжён с теорией – нет чистому эмпиризму! Это, безусловно. Не то, что у нашего правительства. Поэтому духовные издержки, чрезмерные расходы на поддержание человека сведены к минимуму, а то и вовсе исключены. Духовные издержки порождают не только бедность. Духовные издержки порождают черствых людей, мёртвые сёла, деревни, городки… снижают качество жизни и труда. Порождают войны. Приближают крах нашей Земли.
«Было на Земле время, когда великая мысль перерождалась в настоящую жизнь. Потом случилось так, что перед глазами только настоящие мысли, которые не жизнеспособны. У этих же малюток жизнь должна развиваться сама. Из глубокой задумки.
А что движет чувствами и поступками человека? Противоречия. Нам нужно отслеживать важные противоречия, которые мешают жить и двигаться вперёд. Не допустить негативных эмоций».
«Очевидно, доуидосы шли в этом направлении и достигли прогресса в труде», – плелись вслух его мысли. Он всматривался в документ. Память из глубин веков вытаскивала изрезанные тела, разбитые и истерзанные дубинами головы, ноги, руки, туловища и ещё бьющиеся в руках палача вынутые из груди тёплые сердца. «До последнего вздоха они просили помощи, хотели жить, но надежды не оправдались. Их товарищи падают в грязь. Раненые, но ещё живые. Пробитые стрелами и копьями их тела. Некоторые пытаются встать, хватаясь за ветки кустов и деревьев. В людях труд воинов.
Он полон внутренней энергии, эмоций и решимости отомстить врагу. Эмоции от всплеска чувств. Люди просят науку учесть отрицательные эмоции. Они во вред жизни. Сегодняшний человек переживает. На него давят цены, мизерные зарплаты, привилегии властей, жёсткие законы, хамство чиновников, политическое чванство, кумовство, неравенство элит и простых граждан перед законом. Всё это порождает в простом человеке отрицательные эмоции. Много у людей накопилось негативных эмоций от происходящего. За плохой труд ставят "неуд"».
– Что ж, учимся на ходу. Главные отрицательные внешние факторы бьют по психике. Каждый удар бьёт
по нервам. Вырывает наружу нервы, множит недовольство жизнью. Бьёт по здоровью нации! Всё, что накоплено в мире плохого против личности, это от духовных издержек. Прежде, чем что-то применять против человека, мало подумать, надо исследовать, сопоставить с опытом. Должен быть создан эмоциональный интеллект, внутренняя мотивация, как защитный механизм от негативных внешних проявлений. Это духовные издержки. Они должны быть минимизированы. Они просматриваются в документах, решениях и поступках на всех уровнях власти, во всех отношениях человека с человеком.
Иначе высокой отдачи от труда не видать. Возможно, доуидосы не всё сделали в этом направлении и отклонились в пути. Получили двойки за труд и растворились в народе. Поэтому их опыт медленно пробивает себе дорогу. Но они обязательно вернутся, когда соберут новые силы, и выправят положение. Ведь наступило их время. Время доуидосов. Они нас обошли в развитии. Очевидно, больше ладят с наукой, – Птимистин устало подпер голову ладонью, пропуская сквозь пальцы волосы, спадающие на глаза.
Птимистин скоро потерял мысль. Ему почудилось, будто через окно за ним наблюдают. Страх подступил к горлу, подняв на дыбки едва успокоившиеся нервы. Он отпрянул вглубь угла. «Вдруг камнем бросят или нагрянет полиция. Тогда пропал», – охваченный ужасом он скосил глаза на мутный проем окна. Вслушался: тихо. Его упорству и выдержке можно позавидовать. Он продолжил мысль: «К 1820-му году
в развитых странах образуются монополии. Растёт интерес
к организации труда, мотивации работника, первопроходству. Значит, крепнет связь человека с предметами труда. Появляются фавориты-новаторы – Фредерик Уинслоу Тейлор, Анри Файоль, Роберт Эмерсон Лукас. Работника, предпринимателя и власть связывал рынок научного управления. И не столько он. Их связывал вопрос материальных и духовных издержек. До сих пор их плодами люди пользуются. Конечно, и страдают от них» Птимистин дрогнул бровями. И на всякий случай ещё раз вслушался в шум листвы за окном.
– А в 1921 году в СССР пытались строить трудовые отношения не на принуждении, а на альтруизме. – Голос его вдруг прорезался с новой силой. – В США стали учитывать психологический климат коллектива. Жертвенный, безвозмездный труд укреплял межличностные отношения. Не могло же мимо опыта пройти и племя доуидосов? Конечно, племя едва ли укладывается в рамки такого понятия. Возможно, их племя есть развитая цивилизация. Хотя, тоже странно. Откуда ей там быть и вдруг понабраться мирового опыта? А опыт – хорошее подспорье в предпринимательстве! Разве не на основе безвозмездного отношения к человеку, вплоть до жертвенности здоровьем, появилась добавочная единица времени
к основному труду. Энергия одного человека безвозмездно передавалась другому. Сохранялись традиции. Благодаря самопожертвованию у птиц, например, выживал вид. – На лице Птимистина появились кружевные отсветы, в которых угадывались морщины. – Не могли такой процесс миновать и доуидосы. И доля добра в этом всё же есть, – потёр щёки Птимистин.
Борьба человека не только за жизнь, но и за добрую мысль. Вот, оказывается, что ещё заботит человека, в экстремальной ситуации.
За дверью громыхнул навесной замок, глухо стукнула подпорка. Вошёл Варава и застал Птимистина на коленях перед разложенными на полу бумагами. Провизжал гортанно
и злобно так, будто его душа век ласки не видела. Живёт,
борется за существование как может. Борется за будущее.
А какое оно завтра будет? И сам не знает.
Варава кинул прямо на бумаги часть ноги косули в запёкшейся крови и замахал руками. Потом стал бить себя кулаком в выпуклую грудь и махать перед глазами Птимистина узловатыми пальцами. Затем отворил дверь и жестами велел убираться из избы прочь. «Уж не порешить ли собирается
меня этот добрейший хозяин», подкармливал страхом мысль Птимистин. От неожиданности он даже растерялся. Но в душе надеялся, что жесты лесного дядьки сказали другое...
Мол, накормил, обогрел; обо мне, чтоб молчок. Пора и честь знать…
Птимистин упаковал дорожный припас от Варавы, сгрёб
в охапку вещи и ступил за порог. Дверной проём оказался до того низкий, что, согнувшись в три погибели, он все равно стукнулся головой о верхнюю перекладину. Варава этому, кажется, был только рад и гортанно громыхнул в след ироничным, издевательским хохотком.
Напоследок Павел и словом, и жестом пытался расспросить Вараву о том, как скорее добраться до племени доуидосов, показывая рукой и пальцами на их мизерный рост. Пытался рассказать о гибели многих путешественников, которые искали племя доуидосов. Многие из них погибли от рук их соплеменников или бандитов. А некоторых и вовсе волки разорвали и съели. Птимистин боялся за свою жизнь. Однако он поддался искушению, так как отправился на поиск племени, ради науки, по зову сердца.
Варава ухмыльнулся. Стукнул кулаком себя по груди и кивнул головой в сторону северо-восточного направления.
Птимистину ничего не оставалось, кроме как довериться ему. И он пошел, но постоянно оглядывался: не преследует ли его Варава. Тот отстал шагов на сто, а потом неожиданно исчез. Птимистин шёл через колючие кустарники и овраги. Шёл уже около часа в направлении бывших поселений, что встречал
на старой карте у Варавы – Радостное, Меловое. На ней значились разные знаки, рисунки. Одни места обозначены человеческими черепами с костями; другие с рогами животных; третьи значились с перечёркнутым крестиком домиком. Птимистину важно было придерживаться, хоть какого-нибудь ориентира, пока не заработал GPS-навигатор. Он впервые страдал информационным голодом. И это в XXI веке-то?! Птимистин оглядел местность в бинокль. Его путь лежал как раз в сторону тлеющего болота. Оттуда скоро потянуло едкой гарью.
;
ЗЕМЛЯ ГОРИТ


– Земля, кажется, горит: торфяник под ногами… – произнёс он зачужалым толстым голосом. – Зачем же он послал меня прямо в сторону этой огненной стихии? Хотел заманить в эту огненную топь? Или это наикратчайший путь? Две истины часто уживаются под одной крышей. Одна помогает, а вторая, промытая неправдой самосохранения, вредит, – размышлял он вслух.
Выйдя из колючей лощины, он сменил направление движения и пошел на юго-запад. Здесь местность оказалась более ровной, от чего его душе стало настолько радостно, что он перестал обижаться на Вараву. Тем временем уже светало. Низовье долины было густо выстлано туманом.
Птимистин поднялся на холм. Достал карту, оглядываясь опасливо по сторонам, включил навигатор. Только сейчас укрепился в мысли: либо Варава не понял его, либо обманул. Оба предположения вели к заблуждению. Птимистин считал, что они пронизаны дикими правилами лесного человека. А, если точнее, то духом времени. Неправда копится в человеке от неправдивого обращения с ним, цветёт паутинником, вызывая негодование. При ясном свете на лице хорошо видны её блёклые краски. К чёрному в жизни привыкаешь, светлому радуешься. А скрытый поступок порой становится мерилом целой эпохи.
Боязливо оглядевшись по сторонам, Птимистин устроил себе привал. На скорую руку обглодал кусок полусырого мяса ноги косули и отправился в путь. Сапоги его утопали в густой траве, ещё не подсушенной полевыми ветрами. Он спустился с вершины огромной котловины, похожей на вытянутую чашеобразную впадину. Достал бинокль и стал с замиранием души от раскинувшегося перед ним простора рассматривать незнакомую местность. Она выглядела как котловина.
На горизонте её скосов и холмов разглядел несколько убогих домиков, стоящих на почтительном расстоянии друг от друга. Видимо, некогда тут было поселение. И дома изрядно проредило время. В ширину котловина была, примерно, километров 30 и 50 в длину. На дне её едва различались длинные полоски кустарника. Рядом, похожие на небольшие речки, старицы, рукотворные канавы. Весь низ котловины, особенно, возле речек, водоёмов был в зарослях мелкого кустарника. Заросли, по-видимому, чуть выше человеческого роста. Местность напоминала ему мёртвую деревню с драками, редкими убийствами по ночам. В похожей местности
он подрастал. Открыл впервые дверь школы в необычный мир знаний и чудес света. Старшие классы располагались
в одном крыле, младшие – в другом. Менялась эпоха, а с ней труд и сам человек. Взгляды на мир, счастье и свободу.
И у каждого человека они были в чём-то свои. Дело не только в разнице возраста. Между младшими и старшими росла полоса отчуждения. Она была длинной – дотягивалась, казалось, до самой верхушки власти страны. Промеж людей выросла чужая мораль. И она, идущая от старших по возрасту или положению в обществе, победила. Уроки той победы
до сих пор болью отдают в сердцах поколений. Теперь в уцелевших, но вымирающих поселениях выживают только сильные духом. Жаль только, что в основном это старики.
Днище котловины напоминало когда-то большую кустарниковую степь. В ней незнакомцу легко заблудиться или утонуть в заболоченной топи. Гати, проложенные в некоторых местах, были хлипкие и ненадёжные. Много, по-видимому, тонуло тут скота и людей. Далеко по округе разносился вой стаи волков. Обречённое место. Даже домашней собаке сюда путь заказан.
Много похожих степных кустарниковых степей тянется по Средневолжскому архипелагу вглубь страны. Хорошо, если под путником добрая лошадка. Можно внимательнее приглядеться к красотам природы. Это совсем другое зрелище. Не то, что через бинокль. Тогда раскинется перед вами местами заболоченная, травянистая кустарниковая непроходь. С хлюпкими под ногой верхушками кочек, поросших осокой. На полянках под солнцем прячется от людского глаза дикая смородина, шиповник, ежевичник с крупной ягодой и крепкой плетью у мшаника. И дремлет в низком полёте рой непуганых комаров. Чуть поодаль черемшанник с вяжущей язык
и пачкающей губы чёрной сладкой ягодой. Настоящая приманка для детей. Сама просится в рот.
Местность у подошвы пологой горы сплошь заболочена. Кустарниковая степь – некогда полная дикой власти и сил.
Густые кусты столетиями держали крутой берег речки от оползней и служили береговой укрепой от ее разлива. Степь отапливала дома. Речка подчевала карасём, щукой, пескарем. Заливные луга давали корм скоту.
Отныне тут Сухан – осушенная болотистая местность. Сухан словно замер в ожидании долгих ливней, зимних стуж
и буранов. Слушает редкую перебранку птичек возле заросших травой стариц и диких островков сухостоя и вывороченных корней кустов присланной когда-то техникой. Люди, не подумав как следует, осушили местность. Понесли чрезмерные духовные и материальные затраты, принесли в жертву дородную землю, а урожайных мелиоративных полей на месте кустов так и не создали. Теперь речка и заболоченная местность пересохли и запустели поля. Тут редко кочуют туманы, пеленая беспечным крылом надежду на возрождение потерянного природного богатства, изредка выстилая низиной прохладу.
Там, где Птимистину казалось, что таится опасность, он жался к кустам, скрываясь за подвернувшейся складкой местности. Любая неосторожность с его стороны могла стоить жизни. На пути к днищу котловины открывались перед ним луга с небольшими полями, засеянными пшеницей, или обросшие колючками, лебедой и прочим разнотравьем. Верстах в 15 правее от вымершего населённого пункта он заметил небольшой дом с постройками и пару завалившихся избёнок. Если взять ещё правее, за буйной растительностью, судя по карте Варавы, скрывалось большое строение. От него лесом убегала шоссейная дорога. Птимистин предположил: где-то за лесом, в 25-ти верстах находится райцентр. На это предположение указывали высоковольтные столбы. Людей с низким достатком жизнь приучила держать связь с цивилизацией. Любовью к малой родине, цепкой хваткой к земле творится история счастья оставшихся местных жителей.
Птимистин прибавил ходу. В нём жила долгожданная надежда побыстрее встретиться с племенем доуидосов. Однако кругом ни души. Только непуганая стайка птиц бодрит его настроение. Для них это редкий случай повстречать тут нового гостя. Да еще он разглядел в колышущейся дымке еле заметное на горизонте пасущееся стадо каких-то животных. Поблизости ни людей, ни поселений.
Вдруг у Птимистина закатилось сердце от страха и неожиданности: из самой беспросветной дали он услышал
за спиной стон, сравнимый с голосом великана. Будто сама Земля позвала его на помощь. Потом стон повторился ещё и ещё раз. Он оказался такой силы, что Павел каждый раз трусовато сгибался пополам, прижимаясь к земле. Он водил биноклем до самого ободка горизонта, просматривая местность, как на ладони, со всеми ее неровностями. Но так ничего необычного и не разглядел.
«Скорее всего, потревоженный филин кричит», – ухватился за спасительную мысль он, втянув глубоко утреннюю свежесть воздуха, до самого донышка легких. Страх мало-помалу отступал. И воздух ему показался родным и близким, как во времена бабушки. Одна свежескошенная трава с чабрецом, кашкой и клевером чего стоит. Не надышишься! И вспомнилось парное коровье молоко с мягких полей настолько лакомое – за уши не оттащишь...
– А тут, судя по сему, и людей-то нет. Как смерть косой прошла. Заглянула в каждый дом, в каждую семью. Подкосила каждую душу. Видать, отношения среди людей не особо крепкие были. Потому не устояли. А без крепких отношений, стало быть, и добрый труд не родится. – Проронил он, успокаивая себя каким-то старческим дребезжащим голосом.
Местность с мелким кустарником была на карте Варавы отмечена плугом с лошадью и трактором с бороной. Внутри треугольного значка, стоящего рядом, череп на кресте с пронзившей его стрелой. Это означало – запаханное кладбище. Скорее всего, здесь раньше хоронили умерших от чумы или сибирской язвы. Птимистин повел биноклем. Ему показалось, что земля на горизонте то поднималась, то снова опускалась. Краешек небосклона полосовали языки горячего дыхания земли. «Очевидно, возгорание от молнии», – успокаивал себя, похлопывая по побелевшим от страха щекам Птимистин. На испуг мог себя взять в подобной ситуации только новичок, редко бывавший в путешествиях. «А стон, скорее всего, не филина, а лесного человека, который приютил ночью. Напугать хочет, чтобы не шёл в новом направлении, а только в том, что он указал».
Птимистин ещё раз всмотрелся вдаль. На этот раз ему удалось разглядеть человечка ростом с опилку от дерева. Он размахивал руками. Очевидно, кого-то звал. Определить рост человека в настоящую величину бинокль не давал никаких надежд. Птимистин заспешил в его направлении. Он был уверен, что это и есть доуидосовская особь. В похожей ситуации не у каждого найдутся полевые навыки грамотного определения роста человека. Наконец-то! Его ноги готовы были пуститься в пляс…
Птимистин прибавил шаг, и скоро добрался до небольшой речушки, которая перегородила ему дорогу. Он остановился в раздумьях: как бы перебраться через неё. Течение на изгибах крутило воронки, образовывало водовороты, поднималось шапками с углублённого дна, создавая омутки. Ему сделалось страшновато. Душу разбивали сомнения. Но человек во время необычного путешествия набирается опыта и становится только сильнее. И романтично стало на душе. Будто школьная наука запоздало попросилась к нему в гости и потревожила сердце.
Птимистин приостановился. На всякий случай сверил координаты местности по GPS. Предполагаемые координаты местности не совпадали с новыми данными. Однако отказаться от переправы на другой берег он даже не собирался.;
СВЕТ ЗЕМЛИ


Птимистин устало глядел на речку, от которой поднимался тёплый утренний туман. От страха по спине бегали мурашки. Лоб покрыла лёгкая испарина. Из верхнего наружного кармашка за красовавшийся уголок выдернул платочек и промокнул влагу, зажмурив глаза. «Вроде, одет по-походному, а с платочком в кармане выщелкнулся», – вспомнил ехидный смешок Варавы, который косо поглядел на его носовой платок. «К костюмчику, видите ли, он идёт, а к полевой одёжке нет. А ведь эта материя для удобства создана,
а не для публики». Птимистин на всякий случай запрятал платок в брюки. В этих местах действительно могут его не понять. На другом берегу переливалась на солнце роса. Казалось, что там светит не солнце, а сама земля, её островок испускает тёплые лучи к небу. Скорее всего, это и есть Свет Земли – название особого места, о котором он слышал. И там существует жизнь. Человек – мечтатель, доверчив, как и сама природа. Он верит в природу, как и природа в него. Он пригляделся и изменился в лице. Это был пятачок земли со своими законами и вселенским мирком. Размером в несколько гектаров. На этом зелёном лугу дольше всего задерживается солнце. Растут сочные травы в пояс человеку. И гуляют вволю тёплые ветра. Кустарниковые заросли и заводи стариц,
в которых утонет с головой человек, охватили это место кольцом. Будто охраняют от злых непосед зимних ветров
и буранов. За кустарниковыми зарослями тянется густой и тёмный лес.
;
РЕЧКА ВОДЯНОГО


Птимистин забегал по берегу, спотыкаясь на радостях и пытаясь найти хоть самый плохонький подход к переправе. Кругом крутые берега, заросшие травой и кустарником. «Скорее всего, это Речка Водяного», – подумал Птимистин. Прозвище у неё такое. Так описано в бумажках Варавы про черта, который водится в речке. Ему всё время попадался под ногами сухостой, но довольно крепкий, чтобы работать с ним голыми руками. А ему так хотелось из чего-нибудь подходящего сделать мерку для измерения глубины. В конце концов, он наткнулся на длинную палку, конец которой был увит скользкой тиной. Уцепившись за береговой куст, прощупал палкой глубину у берега, а чуть дальше палка сразу вся ушла под воду. Под ногой задрожал куст. Птимистин вытянулся
в струнку, чтобы промерить как можно больший участок речки. А сам голосом судьбы про себя молил, чтоб уберечься от неприятностей. В этот самый момент нога дрогнула, сорвалась с берега, и он мгновенно ушёл под воду с головой. Вода разделила его тело и душу на жизнь и смерть. Их разделили силы человека и водной стихии. Их разделили разум и законы природы. И не всегда в этой борьбе побеждает жизнь. Сначала Птимистину показалось, что он наступил на что-то мягкое и скользкое под водой. А потом нога провалилась и застряла. Будто попала в капкан Водяного. «Уж не полицейских ли рук дело или водяных чудовищ? Те и другие на всё способны». – Мысль мелькнула красной стрелой перед глазами и пропала. Но жажда жизни разбудила в нём силу, и он вынырнул. Его немедленно подхватила вода и потянула в водоворот. Он барахтался, как мог. Сколько неизрасходованной энергии, сил и красоты человеческой было в той борьбе за свою жизнь! Человеку, не побывавшему хоть раз в крайней ситуации, умом не понять и сердцем не охватить глубину переполненных чувств! Застрявшая в ловушке нога, упрямо тянула на дно. Вода снова накрыла его с головой. «Кажется, смерть нашла. Спаси и сохрани!» – метнулась мысль горькая и смиренная.
В груди неистово стучало, торопилось сердце. Птимистин забарахтался руками и ногами сильнее, чем мог ожидать от себя. Похоже, пришли последние минуты его жизни. Но вдруг он поймал под водой спасительный куст, ухватившись за который смог подтянуться к берегу. Однако куст оказался плохим помощником, чтобы поднять из воды человека. Силы воды не отступали и упрямо тянули на дно. В эту минуту подумалось: «Может, там, на дне, не так уж и плохо? По крайней мере, вода тут тёплая. Всё равно рано или поздно человек умирает». В этот момент Птимистин выдернул из лап водяного свою голову, хотя уже наглотался вдоволь воды. Он изо всех сил последний раз рванул застрявшую ногу из ловушки. Однако сначала всплыла сама ловушка и только на поверхности воды выпустила из своих крепких зубов ногу Птимистина. Это оказалась плетёная из тонкой ивы небольшая конусообразная мерёта, или морда для ловли рыбёшки. Сбоку её была плетёная дверка для извлечения пойманной рыбы. Её, как оказалось, пробил ногой Птимистин. И нога застряла.
Бывают такие мгновения, когда последние минуты духа оказываются выше физических сил. Бывает, когда, поверив
в них и освободив ногу из плена, вдруг замечаешь нечто странное. И он обнаружил вбитый массивный кол на берегу. От него тянулась бечёвка к рыболовной снасти, и он её только сейчас разглядел. Схватился за бечёвку одной рукой и, зажмурив глаза, другой уцепился за подвернувшийся куст. –
Он почувствовал, как кровь грела и приливала к голове. Он кое-как вытянул отяжелевшее и обессилевшее от борьбы тело на берег. Даже на берегу, мокрая одежда цеплялась за его тело и тянула к земле. И он пытался освободиться от неё.
– Возможно, доуидосы дружат с водяными и расставили другие ловушки округ своей земли, для обороны от врагов. Замаскировали их, опасаясь вторжения чужеземцев, а водяные им в этом прислуживают? – мысли его росли, ширились, перевешивая одна другую. «Сам себе чужим кажусь. Хорошо, что платочек целым остался, хоть и мокрый». О доме, о теплоте человеческой напоминает.
Всё тут чужое. Только мысли и разговоры с самим собой становятся отправной точкой освоения мира.
Однако после горькой неудачи от намерений перебраться на другой берег не отказался. Даже громко кричащие птицы и летающие слишком низко, его не остановили. Он отжал одежду. Вынул из мерёты несколько рыбёшек и нанизал их на кукан. Прошёлся нехоженой травой берега, чтобы собрать сухостоя для костра. Но вспомнил: зажигалка намокла. Рысцой затрусил по высокой траве. И сразу же, зацепившись за что-то, подвернул ногу, его тело будто подхватила неведомая сила и пустила под откос берега. От досады из глаз покатились слёзы. Ребёнок плачет, а тут – здоровый дядя. На четвереньках миновал куст шиповника. Сил не хватало, чтобы подняться на ноги. В траве он разглядел вбитый колышек. От него в воду уходила зелёная толстая леска. По леске запустил руку в воду. Хотел понять: что на сей раз они придумали для охраны своей территории? «Мелкие существа эти доуидосы, а кол так заколачивают глубоко, как обычные люди. Что же ты над собой делаешь, человек? Первый руки распускаешь. Лезешь в чужую воду и землю, а сам слабак. На ровном месте спотыкаешься», – вскипела в голове мысль и быстро умерла. В нём вдруг появилась уверенность. Он сделал над собой усилие и засунул руку по локоть в воду, цепляясь другой рукой за прибрежную траву. «Куда же ведёт эта леска?» Качнулся надломанным телом и вниз головой соскользнул в воду. Под водой перевернулся.
Вода через нос попала в горло. Вот уже над ним завертелась воронка. Душа заметалась от испуга. Вот заплясали, рвущиеся на волю, руки над водой, расчертив её поверхность. Но от прилива страха им оказалось не под силу поднять человека, хоть для глотка воздуха. Однако защитная сила организма уже сработала. Уже придала жизненной энергии сердцу. В свою очередь оно застучало сильнее, забилось. И мысль уже закипела. Есть жизнь! Мысль закипела, завертелась в голове. Есть жизнь!
Только на этот раз всё выглядело сложнее. Обе ноги запутались. Всё равно что лёгкий паутинник спеленал ему ноги. Птимистин с силой намотал леску на кисть руки, чтобы попытаться подобраться к ногам. Но колышек на берегу выдернулся. Голова Птимистина ненадолго показалась над водой, он зашелся кашлем. И его понесло в водоворот. В омутке, где русло реки перегнулось в талии о береговую круть, водяная стихия его потянула на дно. «Теперь пропал! Поймали водяные или дикари, как рыбёшку на корм». На секунду замерла мысль в голове. Она показалась долгая и холодная. Птимистин то уходил с головой под воду, то показывался вновь.
Над головой кружили птицы. А он боролся за жизнь. Боялся, чтобы паутина, которая опутала ноги, не зацепилась за что-то на дне. Смерть в одиночку человека не караулит. Рядом остается жизнь. И она учит не сдаваться!
На секунды голова появилась из воды. Он пытался кричать. Вместо голоса вырвался кроткий поцелуй, будто хотел отдать последнюю дань жизни. Звук сильный сковал и охолостил голос. Хотел повторить, но мысль смиренная и гордая его отрезвила. Ведь это лишний перерасход сил впустую. Голова скрылась за брызгами воды и снова ушла на глубину. Надежды выбраться таяли с каждой секундой. В залитых горем глазах вперемешку с водой гнездились колючки. Признаки скорого конца. Ни воздуха, ни сил остаться на плаву больше не было. Он в последний раз изловчился и вынырнул. Глотнул воздуха вместе с брызгами. Безжизненные руки раскинулись, как плети над водой. Ему больше не хотелось мучить своё тело перед смертью, и даже мысли не приходили в голову. Он отдался на милость стихии.
Но омуток воды выталкивал его на поверхность. Птимистин сумел поймать на последних секундах полные лёгкие воздуха и нырнул в сторону паутинка. В голове укрепились сразу две мысли. Либо скорая смерть, либо неожиданное освобождение своих ног и долгожданное спасение. Две правды, как тени, всю жизнь ходят за человеком. В любой момент жизнь может оборваться. Голова нечаянно запутывается вместе с руками в паутиннике. И вот он – конец. К счастью, омуток поднял их вместе с паутинником. Он сейчас крепко вцепился глазами в своего врага. Леска, вязанная узелками, будто мелкими зубами хищницы, вгрызалась в его руки. Кожа размокла, ссадины кровоточили. Враг вовсе не хотел отпускать пойманную человечину. Только вода Водяного отнесла их к отмелине берега. Неожиданно его локти черканули песчаное дно, и он подтянулся к берегу, – Птимистин тотчас догадался, что его опутала верша, или окрылёна из толстой лески. Сперва он принял её за паутинник грязных водорослей и тонких корневищ кустарника. В рыболовной снасти бились две маленькие рыбёшки.
Освободившись от непосильных объятий снасти и отдышавшись, Птимистин вытащил на берег окрылёну вместе
с креплением, высвободил рыбёшку и отправил ее на кукан. От страха и упоения свободой у него зуб на зуб не попадал. А глаза… Какие у него были глаза! Они были сначала опустошённые, потом заблестели искорками радости, пока не засветились огнём жизни и блаженства. Они были полны радости, счастья и безрассудства! Он только что побывал в лапах смерти. Сегодня он победил. Но сколько в этой победе иронии! Ведь он и плавать-то не умел!
На щеке дрожал тронутый судорогой мускул. «Неужели эти засады рук дело доуидосов?» Мысль ностальгически преследовала его. Он нашёл длинную палку и прошёлся «берегом смерти». У прибитых волной зёрнышек гальки показалось дно. Птимистин спустился с берега и стал искать мелкую воду. Глубина речки оказалась в этом месте не выше пояса. Он вернулся за вещами и переправился на неизвестный берег. В глухом кустарнике расчистил себе место для гнезда. Вышел как раз на норку змеи или ужа. «Зато мышей не будет». Развесил на изгаженные птицей кусты бельё для просушки. Прилёг неподалёку от входа на выжженный солнцем сухостой, полегшего от зноя мелкотравья. Решил перевести дух под густой веткой ясеня. Как часто не хватает такой силы, чтобы побороть трудность. Научиться ненавидеть себя до такой степени за свою неумелость, неподготовленность, чтобы выжить. Ненавидеть себя до такой степени, чтобы потом себя же простить. Смерть не лучший полигон для чувств, но испытание сердца во имя жизни!
Он впервые за сегодняшний день достал зеркало и посмотрел на себя. Замшелые от скопившихся нечистот брови
и ветка волос, что висла над ними, гляделись непривычной стариной седин много пережившего человека. И он как-то смирился с этим. Ему сейчас легче стало вертеть колесо мысли о трудовом пути доуидосов. Так ему казалось. Доля неизведанного чувства всегда присутствует в душе. Какие неведомые силы двигают маленького человека племени вперёд? Борьба с духовными издержками людей, которые не бросили на произвол судьбы человека? Но разве могут мечтать о тонкостях вселенской материи, да ещё в диком племени?
Птимистин встревожился от своих дум и прошёлся
к речке. Стал бросать мелкую плоскую гальку так, чтобы она скользила как можно дольше по поверхности воды и не тонула. А ещё лучше, чтобы, оттолкнувшись от воды, перелетала на другой берег. Про опасность, что кружила в диком месте, как-то и не вспомнил. На ум пришла почему-то работа Мэйо про отношения в коллективе. «Непревзойдённая работа в эмпирических исследованиях до сих пор». Подумал немного и спрятал свою голову за рябиновую ветку. Будто испугался, что чужую мысль украл. И так стоял, дожидаясь, пока осядет на траву от поднявшегося ветра пыль. Всякая мысль своего выхода просит, как камушки, посланные упрямой рукой.
И к какому кустику прибьёт их сила – покажет опыт. «А отношения друг с другом с учётом потребности, справедливости, самовыражения подскажет жизнь, соединив себя с большим знанием. Это уже мораль? Но она уже не дикая». А перед глазами развёртывалась поросшая гривастым мелкокустьем картина, напоминающая вышитое рукой мамы полотенце. Оно алело на пыльно-зеленоватом и жалком фоне дикой природы с крохотными кровяными пятнами подстреленной в полёте стайки птиц.

;
ЧЁРНЫЕ СИЛЫ


«Помнится: раньше был «паспорт жизни». Его идея «от каждого по способностям, каждому по труду» укрепляла коллектив. Лицо задышало здоровьем, свежестью и уверенностью в завтрашнем дне. «Там, где идею разъединяет практика жизни, у человека отрицательная эмоция. Энтузиазм пропадает. А без него какая есть работа? Какой есть человек? Когда идею «паспорта жизни» порушили со стороны властные силы, здоровый коллектив распался на малые группы. Развалилось хозяйство. Долгими и нескончаемыми кажутся часы работы на хозяина. Здоровье загоняется в болезнь. Смерть перекрывает рождаемость. На живое наводит страх. Идея, некогда согретая сердцами, теперь гнездится только в памяти потерянного поколения».
Полегли без эпидемий и войн города и сёла. Поросли глухой целиной. Покрылись чёрствой коркой, репейником поля, дома, постройки, зернохранилища, светлые идеи и души людей. По брошенной и ржавеющей технике, останкам от ферм, жилью, когда-то служившим подспорьем в труде, теперь разгуливают ураганы с ливнями, буранами и вьюгами. Будто голодомор опустошил нажитое нелёгким трудом. Перекосил судьбы хозяев и коллективов. Накрыл огромным и чёрным полушалком. Спеленал прощальным ситцем смерти немо и страшно ещё теплившиеся души. Задушил и принёс неуспешных людей в жертву кладбищенскому тлену. Произвёл селекцию населения. Всё меньше находит себя в жизни естественный отбор по Дарвину.
То пригнёт к земле кустарниковую степь природная стихия, вывернет с корнями крепкие деревья, снесёт, перекосит столбы и заборы. То взревёт звериным раскатом грома. Кинется жечь, крушить и корёжить леса и посёлки, деревни и постройки Средневолжского архипелага. То примется обваливать некогда цветущие берега рек и водоёмов.
То расшвыряет камень, песок и глину в разработках карьеров. В конце концов, прогремит погибельным голосом, уродуя землю и нервы вместе с остатками люда.
Сменятся идеи. Выглянет ласковое солнце. Сменятся погоды. Улягутся негативные эмоции. Придут снега и заметут перистой позёмкой зловещие следы, оставив о себе недобрую память будущим потомкам.
– Не приведи к такому, всевышний! – закорючиной пальца смахнул Птимистин с глаз слезинки. Седокурая круть бровей сдвинулась. Ужасная картина, что нарисовалась, углубила начатую мысль. «Развитие труда и души, несомненно, связаны. И об этом непременно знают доуидосы. Конечно, знают! Неужели во всех бедах виноваты молодые и зелёные? Называют же меня на кафедре молодым. Даже добрую тему для исследования не дают выбрать самостоятельно. Только не рождается самостоятельность, минуя зрелость мысли человека и общества».
Птимистин решил достроить себе временное гнёздышко. Без особых сноровок в строительном деле. Человек «без рук» свою жизнь чаще доверяет судьбе и сердцу, нежели рассудку. «Чего доброго, ещё нападут на меня незащищённого. Рыболовные снасти их рук дело или Варавы. Опасность со всех сторон. Не допусти, всевышний! Кабы полицейских не накликали из чужой земли. Племя, несомненно, прячется рядом. Луга хорошие, речка рядом, водоемы, тенистая местность. И дрова для огня есть». Брови ходили ходуном над его смолистыми, чересчур черными от природы глазами. И тени кустарника пятнами играли на его лице, освещенном теплыми лучами солнца.

;
ПРЕДШЕСТВЕННИКИ


Птимистин достал с клинышка солнышка сгорбившуюся от времени страничку, которую нашёл у Варавы. Ссохшаяся бумага кратко рассказывала о местных поселениях. Они появились в этих местах ещё в эпоху Петра I. Один из жителей населённого пункта, что неподалёку от бывшего посёлка Безвыходный, отличился в Гренганском сражении, которое проходило около острова Гренгам в Балтийском море. Со своим товарищем они сумели захватить шведский фрегат. Пётр не поскупился и вручил обоим по серебряной медали на Андреевской ленте и жаловал дворянские титулы. Хотя титулы солдатам не полагались. По окружности медали выбита надпись: «Прилежанiе i храбрость превосходит силу. 1720 июля въ
27 дня». Ценность человека оценивалась не столько по знатности и богатству, а по общественной пользе и храбрости. Дорого вспомнить. Ещё дороже обойти этот факт молчанием. «Как потом людям в глаза смотреть». Простота, смекалка, храбрость – важные качества души человека. Поэтому лучшие качества защитника отечества дожили до наших дней.
Птимистин буквально водил носом по бумаге. Приостанавливался и снова утыкался в неё, как курочка в клинышек земли в поисках зёрнышка. От долгих строчек он потерял со временем часть зрения. Ему не надо было долго приноравливаться к тексту. Его приноровила к этому жизнь.
«В те далёкие времена в рамках этой местности развивалось суконное производство. Потом ремёсла. Появилось чесальное хозяйство». Птимистин поднял бинокль. Только сейчас он разглядел на горизонте крутой подъём. Он называется в народе Татарская гора. Часть хозяйств почему-то располагалась на этой горе. А кожевенно-обувное производство, например, у подножья горы. Возле воды. У Речки Водяного. Левее стояла маслобойка и водяная мельница.
– Предпринимательство, – пошлёпал он растопыренными пальцами по коленке. – Вот от кого тянется, оказывается,
к местному населению, а потом к доуидосам предприимчивая жилка. Они далеко глядели вперёд. Не руками, а глазами прокладывали себе путь. Вокруг мозговитых работников гуртовались свободные крестьяне. Так шло слаживание людей,
их саморазвитие. Совершенствование предметов труда и технологий. Против воровства, обмана, ничтожных заработков, крестьяне часто бунтовали. Однако продолжали работать ради будущего детей и внуков, надеясь на более свободный уклад общества. Это ясное дело. В населённом пункте было пятьсот восемьдесят дворов. Семьи, чтобы прокормить себя, были многодетными. Сейчас всё это умерло. А причина тому – спад доходности. А это уже следствие рационализации труда. Главная же причина омертвения и опустошения местности кроется в вырождении морального духа, в бытовых отношениях коллективе, управлении. Вот посёлок Безвыходный и не значится теперь на карте. Кругом выветренная, растрескавшаяся и выжженная солнцем земля. За землю когда-то стояли насмерть. Сложили головы поколения людей. А теперь она никому не нужна. Даже добротная. Даже репейник её часто обходит стороной.
Умчали в прошлое далёкие годы. Отзвенели звонкие голоса людей, оборвались их жизни и отколосились их нивы. Ушли в небытие прежние формы собственности. Формы эксплуатации человека человеком. Справедливость со временем осталась только в мечтах. И память поколений ушла. И думают люди теперь: как эту справедливость найти.
Сердце сжимается, когда разоренье и смерть глядит со стороны.
– В постперестроечные годы носовые платочки от постигшего горя полны слёз. Взгляды на жизнь правительства и населения не совпадают. Рассказывают, будто при советской власти, зерна с полей убирали меньше, чем теперь. Его, говорят, сегодня с избытком. За границу не только продают, но и бесплатно отдают голодным странам. А я думаю, что такое происходит по причине беспечного сокращения поголовья скота. Раньше третья часть зерна уходила на содержание животноводства. На заграничные нужды. А нам впихивают, что такое явление обусловлено повышением производительности труда и его качества. Пыль в глаза от лица правительства.
От нас только грубость в ответ. Молочных продуктов, мяса теперь появилось вдоволь. Однако их рост вызван добавлением химикатов на всех уровнях производства. За счёт сокращения натуральных свойств в продуктах увеличился их рост, – рассуждая сам с собой, Птимистин с посвистом выпустил из лёгких горячий воздух.
– Человек часто не хочет дорожить старым. На радостях отдаёт предпочтенье новому. А пройдёт время, начинает
об этом жалеть. Работает золотое правило механики: «Во сколько раз мы выигрываем в силе, во столько раз проигрываем в расстоянии». Чем дальше человек от знаний, тем чаще преследуют его духовные промахи. Тут и там всё чаще сказывается недостаток образования, воспитания, культуры. Однако даже в зрелости нам трудно это признать. Вспоминается чувство, когда видишь свежие трупы людей. Из них зверь вынимает потроха. И смертный запах кругом. А мы думаем: какой же там, на природе, чистый воздух, и доброе солнце встаёт! – вот о чём разговаривал сам с собой Птимистин в эту минуту, а про чистый воздух ни разу так и не обмолвился.
– У предшественников доуидосов троюродное родство редко почиталось. Помощь чужого обходилась дешевле, чем родственника. Семей с достатком всё же было меньше, чем обнищавших. Такое явление наблюдается в истории Нижегородской, Ульяновской, Челябинской, Самарской, Свердловской области, на Дальнем Востоке. Люди встречаются пылкие, уступчивые, но и с задорцем иногда. Сегодня их потомки сидят в гаджетах. А о чём они думают? Поинтересуешься – ответят не сразу. Будто высиживают трудную дорогу за рулём.
Птимистин нахмурился. Он стал глядеть, как прямится под солнцем примятая сапогом трава, как трутся друг о дружку их зелёные тельца, надломленные человеком. Бередят ему душу, вдруг ожившие стебельки после несчастного случая. От поразившего события Птимистин стал разговаривать
с ними, как с ребёнком, распрямляя поврежденные места
непослушными пальцами.
– У-ти-ти… какие вы хорошие.
О сгубленной их жизни и слова не проронил, переживая про себя. Теперь стал вслух делать предположения о доуидосах, основываясь на прочитанном в документах.
– Стало быть, пожертвование личным временем у них
в какое-то время возрастало. Ведь бесплатный труд, ради уважения ценился. Работа с душой выходила на первое место в отношениях. Применялся детский труд. При изоляции себя от больших людей доуидосы не могли обойти стороной опыт своих предшественников. Слаженность команды, рациональность, самоотверженность должны быть присущи их жизни. Их национальной черте. Последние слова выпалил каким-то заряженным голосом. – Вот откуда у них успех! Похоже, многие качества они унаследовали в процессе общения от своих предшественников.
Он нащупал на ветке сухой прутик и стал выкручивать его, пока не сломал. Затем стал из сучка выковыривать ногтем подгнившую древесину. И, как ребёнок, завозился с новой игрушкой. До тех пор скоблил прут ногтем, пока не снял с него кожу до глади. Покрутил им, словно проверяя диковинную работу. И добавил: – Качество! Да, да! У них было качество! Но труд не бывает и без халтурки. Пишут, что
в тяжёлый период времени хворост для костра обнимали обеими руками. Прижимали к сердцу, как девку, пока несли. Поэтому большой халтуры у них быть не могло. Не могло её быть…
Человек и кустарниковая степь сблизились. Их сблизила не только нужда и борьба за существование. Их сблизило необычно тяжёлое время. Самое необычное, что бывает на земле. Во времени всегда много веры и надежды. А без них иссыхает и гибнет человек. Сердце превращается в дикий камень. Как не впитывает камень влагу, так и не впитывает огрубелое сердце человеческое чувство. Огрубело оно, иссохлось. Когда народы несправедливо воюют, захватывая чужое добро, на их лица страшно смотреть. Мы не видим их сердец, но они полны чужой крови и горя. Они этим живут и плодят себе подобных. Превращение настоящего человека в существо есть величайшее зло, переполненное духовными издержками. Оно питается чужими шаблонами жизни. И такое
в космический-то век, эпоху создания машин с человеческим интеллектом, век научно-технического прогресса. Но не все люди такие. Не все покинули мёртвую землю. Видимо, кое-кто выжил и принял пришельцев к себе. Это было последнее чувство в человеке, которым он мог поделиться с другими во время горя. Во время смерти земли.
Никогда Птимистин не замечал за собой столько мыслей, как в крайностях судьбы. А тут тишь да глушь настраивали
на нужный лад. Человек и природа в разных домах живут,
а обойтись друг без дружки не могут. И он вспомнил прошлый день.
«Было солнечно. Это было перед случаем с ОМОНом. Кругом люди, машины шныряют туда-сюда… Мы переходили дорогу по зебре. Впереди шел мальчик, а я – чуть сзади. Вдруг вмешался рёв тормозов. Ребёнка я тогда успел прикрыть собой».
Птимистин вспомнил, как оказался сам под колёсами. Как получил ушиб ноги. Как машина притормозила, но
не остановилась. Он тогда обернулся и привстал на локтях. Взгляд выхватил из кабины лицо шофёра и пассажира. Они показались чересчур довольными в ту горькую минуту. У него вылетела слеза. К подобным отношениям люди привыкли. Воспоминания крутили ему душу, ломали тело, подёргивали нервы в ноге. У него не было глубоких ран на теле, но осталась глубокая рана в сердце. Но её было не видно, а глаза осушило солнце.
– Вот так и бывает встреча со смертью. Разбередят сердце, поднимут нервы. Потом требуют выдавать на-гора качество труда. Требуют добрых отношений друг к дружке. Захотели бы меня сбить, то сбили бы. А то только поиздевались. Заставили лишний раз проклинать законы и власти. Вспомнить о боли. Телевизор, который постоянно жалуется зрителям. И без него об этом каждый день напоминает.
Ты – от смерти, она – за тобой. Она и так кругом о себе напоминает. Убитые солнцем корки листвы на газонах, полях, степях и дорогах. Кругом сухие чучела и голые стебли вместо живых цветов. Кругом трава с поломанными и сгорбившимися спинами.
Птимистин ещё раз прокрутил в памяти пережитое. Освободил от боли сердце, окутанное безвестной тоской,
и вернулся к бумагам.
– Известно, что труд бывает активным и пассивным. Активность укрепляет культуру подвижничества, задаёт настрой. Ясное дело. И у доуидосов должно быть нечто похожее в жизни. А что мешает такой культуре развиваться? Издержки в отношениях, производстве, идеях, выводах, результатах, контроле. – Птимистин всё больше говорил вслух. Раньше за ним такое редко водилось. Чувствовал себя, как бы ни один, а в обществе равных себе собеседников. Он прошёлся взад и вперёд и присел у ольшаника, упёршись спиной в крепкий ствол дерева. Ему так легче рассуждалось. – Доуидосы, скорее всего, учатся минимизировать всякие издержки. Ведь исключить их из жизни пока не удаётся. Для помощи человеку понадобилась бы хорошая машинная техника. За счёт минимизации неудач они добиваются высоких результатов. Любые издержки, заметим, не могли бы не отразиться на жизни их соплеменников.
– А ведь неплохо бы для всех уровней власти, для всех коллективов, каждой семьи, каждого рабочего места создать на постоянной основе мониторинговые программы. Программы эмоционального интеллекта по борьбе с рациональными
и чувственными издержками человека. Любые издержки в законотворчестве, управлении человеком, машиной, полагаю, прямо влияют на производительность труда и нашу жизнь. Некоторые положения такого явления доказаны наукой. Однако глубинных и комплексных исследований в этом направлении в мире не проводилось. Тут находится золотой рудник, резерв производительности труда и качества жизни. Тут скрыто одно из глобальных противоречий человека и общества. В недалёком будущем такие программы обязательно появятся. Конечно, это мои догадки. Есть ли похожее понимание проблемы у доуидосов, нет ли? Как на самом деле выживает племя? Пока не известно. Главное, что интерес властвующего человека не должен отличаться от интереса всего народа. Даже в бытовых вопросах. Ясно, как белый день.
Птимистин сметливо покосился на берег речки, прислушиваясь к шелесту листвы. Ему послышался чей-то голос на другом берегу, но как ни всматривался, так ничего и не увидел. Сорвал с ветки чудом сохранившуюся подсохшую сырую рыбёшку, и жадно стал ее жевать. На всякий случай пригнул голову к разросшемуся лопуху и подумал: «Если полезут
в погонах, так сразу себя выдадут шорохом. Труднее будет разглядеть доуидоса – маленького человечка, каким он представлен в легендах. Но надо потерпеть и дождаться их появления». С такими горькими и тревожными мыслями он замаскировал своё убежище лопухами. На всякий случай проделал в листе лопуха отверстие для наблюдения за происходящим, поудобнее устроился в своем убежище и сразу уснул, сморенный усталостью.
;
БОМБА ПОД ГНЕЗДОМ ЧЕЛОВЕКА


Еле уловимый ветерок обдувал пристанище, донося
не только живительную прохладу, но и зловонный запах. Это не понравилось Птимистину, и он внимательно огляделся, пытаясь найти его источник.
– Ох, ты!? Как же я этого раньше не заметил? Его взгляд утонул вместе с голосом в кустарнике с незрелой ягодой. Окруженный разными цветами почти рядом лежал труп человека, облепленный роем насекомых. «Похоже, из наших кто-то был. Из путешественников». На лицо Птимистина нахлынуло удивление, небывалая опустошённость и растерянность. На теле когда-то живого человека виднелись глубокие рваные раны. Ступни ног и лицо обгрызены. Рядом с трупом валялись, подъеденные непогодами, лохмотья верхней одежды. Внутренности выпотрошены зверем. Чёрная кровь перемешана с грязью и разложившимися листьями. Птимистин, преодолевая страх, подошёл ближе. На земле валялась мятая и выцветшая от времени и непогоды тетрадка. Птимистин поднял её. Кроме еле различимых строчек о помощи в ней ничего не разобрать. «Всё размыто. Будто и не существовало в ней никогда человеческих мыслей. Погода наших записей не читает и жалости не испытывает». Это делает за неё человек. Рядом непереносимые запахи да истлевшие останки. Кости, прутья, листья, лезвие ножа, испражнения птиц и животных.
Всё на свете тленно. В такие минуты мы начинаем это острее осознавать.
У Птимистина неистово дрожали колени. Шею впервые сковала железным обручем боль. Полноценно двигать головой он уже не мог. Выронив тетрадь, он отправился в своё гнездо и ещё долго не мог оправиться от ужаса. Вдруг из кустов раздалось дикое эхо. Он вздрогнул всем телом, поглядел на ветку ближнего куста. Молодой красногрудый птенец ловко расправлялся с красной ягодой. Птица маскировалась. Перелетала с ветки на ветку. Это говорило Птимистину о том, что ситуация перед птицей новая. Она билась крыльями, как стрекоза, которая готовится к посадке на растение. Высоко
в небе над ней кружит стервятник. А с соседнего куста за картиной наблюдает потревоженная сова. Птенец, в конце концов, сумел утолить голод и остаться незамеченным. «Результат над затратами сил на этот раз себя оправдал», – подумал Птимистин.
«Мне бы такую проворность. Ни один омоновец лишний раз даже не подумал бы связываться со мной». Позавидовал Птимистин, теребя сухой прутик, который свалился с лапника и повис над головой. Он встал, чтобы достать ещё подсохшей рыбы с кустика на ослепительно белом солнце. Но там, где раньше сушилась рыба, теперь покачивались голые ветки.
– Не может быть! Рыба пропала. Только что висела, – воскликнул от удивления Птимистин, пробудив тишину, будто петушиным тенорком. Он стал выкашивать траву палкой под ясенем. Но и на земле рыбу не нашёл. «Не вверх же поднялась!? Либо птичьи проделки, либо доуидосов. И растерзанный труп в кустах…». Его сердце прожигала горечь обид.
– Возможно, они давно за мной следят, а я до сих пор голышом перед ними. Весьма стыдно такому орясине. –
Он непослушными руками кое-как оделся. Потом принялся на исходящем жаре солнца делать крышу и плотнее маскировать своё жилье лопухами и ветками кустарника. Теперь его гнездо чем-то напоминало шалаш. Здесь можно было вытянуться в полный рост и подышать прохладой. Лопушатника кругом было много. Особенно у стариц. И не надо далеко ходить за подручным материалом. Наконец, изрядно исколотый колючками, «нажаленый» крапивой и покусанный комарами, Павел нырнул в своё гнездо. Подвернув руку под голову, улёгся на зелёную постель.
Он был впервые так близок с природой во всех её проявлениях. Дышал с ней одним воздухом и нежился под солнцем. Испытал с ней ужас и горе. Для него абсолютным счастьем было встретить восход солнца, слышать сердитое журчание речки и щебет птиц. Счастье видеть жизнь во всех её проявлениях и бороться за неё, ради самосохранения и поиска истины. Ради накопления форм и бесчисленных переходов между прошлым, настоящим и будущим. Ибо, запечатлённая летопись о них, менее полна в библиотеках, музеях и творческих лабораториях, чем располагает человечество. Птимистин испытал впервые от этого огромную радость.
Однако радоваться пришлось недолго, расслабившись, тело Птимистина начало гореть и чесаться от укусов крапивы. Он достал у края гнезда припасённый гурт синей глины, который приготовил для замазки щелей на случай дождя. Растёр глину по телу. Ощутил прохладу, и боль отступила. Достал вырванную из газеты чью-то фотографию. «Вот ты где! Ты нашла меня и тут. На чужой земле. Что я говорю… Не просто нашла, а сопровождаешь меня всю экспедицию за передовым опытом. Не могу, боюсь всё рассказывать, что переживаю. Боль на сердце такая невыносимая, что без слёз и слов не передать. Сейчас другая обстановка. Я всё понимаю. Я гипотетически надеваю на твой пальчик вот это обручальное колечко. Теперь мы соединены навеки. Ты у меня единственная связь с миром и теплом. Не обижайся на меня, что так поступаю. А то придётся ли увидеться. Не надеюсь. Я ведь тебя даже не знаю. Прячу тебя от неприятностей опять в кармашек».
Он немного растрогался и всплакнул. Замечтавшись, даже не заметил, как задремал. Ему привиделись какие-то маленькие человечки в мундирах и белое солнце, которое высоко висело над ним. Человечки грозили ему пальцем и усмехались, и он проснулся. Он почувствовал укусы на теле там, где оно было не защищено. Кусали даже лицо. Птимистин вскочил и начал гонять веткой комаров. Тут они были гораздо злее и крупнее городских. Все ополчились против него. «Все хотят извлечь из меня свою выгоду. Ну что за наказание!»
Он присел на колени и заметил: под зелёной постилкой что-то шевелилось.
– Вот они – доуидосы! – сорвалось с губ так громко, что его немаленькая фигура, будто потонула в голосе. А голос был резкий, сильный, как гром. Казалось, что свисавшие с крыши краешки листвы зашевелились. Он пригляделся к постилке внимательнее. Вместо человечков-доуидосов, мелькнула серая полёвка. «Как же я промахнулся! Вот растяпа! Устроил постель прямо у входа в норку. Думал, что мышей тут не будет». Мало-помалу он успокоился и снова прилёг. И тут он ясно разглядел: сбоку от него проползла небольшая змея. Он замер, дожидаясь, пока это дикое создание уползёт подальше. И тут задумался о своём положении. «Может, на моём участке шла настоящая охота за мышью?» И его пробил пот.
– А вдруг на меня начали охоту доуидосы? Нагнали же на меня с три беса всякой живности. Объявили меня на их земле вне закона. А если не так всё? Зачем тогда насылают на меня всякое зло? Что я им сделал плохого? И рыбу мою своровали. И труп человека к моему гнезду подкинули. Ловушки ставили, якобы для поимки рыбы, а оказалось для меня. Вредные создания!
В неродной земле всё боком доброму человеку выходит.
Птимистин на всякий случай решил кругом обойти своё гнездо. И тут же провалился по пояс, как в погребок. Встал на что-то жесткое. Когда заглянул внутрь, то обнаружил проход, который заканчивался выходом к речке. От неё можно было на четвереньках свободно добраться до его жилища. По стенам крытой канавы заметил неровные зубья крупной техники. «Уж не они ли тут хотели прорыть новое русло речки? Скажем, во время выкорчевки кустов под мелиоративные поля. По сути дела, превратили свои недоделки в лаз или пешеходное метро. Чтобы напрямки до своих мест добираться. И молятся на него. Оно не для всех. И табличка, пожалуйста. На русском языке. «Вход в метро пришельцам воспрещён! Охотникам – 500 руб. Охотинспекции – 1000 руб. МЧС – бесплатно». – Птимистин сломал голос опять под ребёнка:
– Вот люди! Живут в глуши. Создают передовой труд.
Но играют и радуются, как дети. Один учёный Барыкин тоже с иконкой целовался, как я с фоткой. Но Барыкин это сделал перед смертью. Видимо время ценил, и жизнь любил больше меня. И такое от него шло тепло! Рассказывали близкие. Привстал с постели и гладил, гладил щёчки на образке. Одна, говорит, ты у меня боженька и наука. Заюшка, моя невенчанная. Супруженька моя, отдаю тебе всю жизнь без остатка. Навесил свой нательный крестик на иконку с боженькой, как на живую даму надел… и умер. Неужто доуидосы тоже суеверны и божественны?
«Кто-то из учёных умов утверждал, что качество воспитания закладывается с генами – 10–15 процентов. Какая-то часть дается воспитанием. Чтобы развивать лучшие качества, нужны не только люди со способностями, но и условия для нормальной жизни и работы. А тут вон чего вытворяют.
И нишу в сторонке вырыли для сбора денег. Потом этот зелёный ящик… «Не трогать: взрывоопасно!» и череп набросан белой краской с пронизывающей его красной стрелой. Вот те на! Бомба под моим гнездом!» Он осторожно, хрустнув коленом, вылез. Ноги его дрожали. «Дождался. Выходит, и бомбу мне подложили».
Птимистин ходил взад-вперед около гнезда. Не знал: что с этим всем делать. Потом решил просто отвлечься и больше не думать. Он время от времени ковырял носком обуви землю. Усталые вздохи земли, вдруг эхом ожившие под сапогом, бередили душу. «Земля заговорила, кажись. Жалобный зов дома не скоро услышишь». И он, размяв плечи и хрустнув позвонками, расслабился. Человек хорош там, когда не только умно рассуждать любит, но и мысли собирать про запас. На этом моменте его трудно обойти с наукой. Бойтесь такой момент не упустить.
Вместе с накалом мысли и перерасходом нервов робко бился пульс человека. Долгие размышления и радость по ним сменилось смирением и молчанием. Когда-то приветливые и пытливые глаза загрустили. «А ведь когда-то точно также бились за жизнь миллионы известных и безызвестных существ. И не победили. Смерть одолела».
Кости одних – в родной земле. Кости других истлевают
в безымянных могилах и могильниках планеты. Там, где бились за справедливость, там и остановились их сердца. Человек умер. Труд остался – самое ценное на земле.
«Помню, как однажды умирал. Как хватался за окрайки жизни. Как дорожил её последними минутами, чтобы облегчить процесс ухода. Как старался на последних секундах лечь почему-то лицом вниз. Как боялся тогда разбить себе нос. Как не хотелось покидать этот мир! Как дыхание прерывалось и уходило от меня. Как всё реже и реже билось сердце. И всё равно не успел выползти на воздух. И секунды бы не хватило. И ноги как ещё держали, и я пригибался
к полу. Как сознание ушло. И как отчаянно хватал воздух. Ноги и руки уже не слушались. И как только вернулась жизнь, я об этом вспомнил. И до сих пор не могу глядеть на пожилых». – Птимистин всё это вспомнил, и у него подкосились колени.
– Однажды попал в лапы негодяев. Точнее нацистов. Впихнули в камеру к замученным и разбитым. Приволокли
и бросили на грязный бетонный пол. Везде стоны. Везде загибаются и корчатся от боли. Уши изорваны. На телах синяки и ссадины. Там, где кровь ещё не успокоилась и сочилась, на неё садились огромные зелёные мухи. В камере духота и вонь от перегара, смрада изможденных тел и липкого пота. У соседа – годков восемнадцать ему было – порвана губа. Передние зубы выбиты. Подъехала скорая. Боль не отступала, а душа потеплела только от того, что пришли люди в халатах. Помочь пришли. Когда выносили его, спросили: кто это сделал? Молодой паренёк сказал: «Не помню». Волосы у него от крови запеклись. И стали седовато-чёрными, как пол. Но мы были не на войне и не в плену – мы были в полиции.
Время прошло. А смотреть на полицейские формы ему до сих пор больно.
В наполненных тревогой глазах теперь вспыхнул огонь
и уничтожил вместе со слезой добытые из памяти воспоминания. Пожелтевшие, как у покойника мешочки под глазами, жмутся к выглаженной стрелке домашнего платочка. Он поморгал ресницами. Чувство неуверенности и постыдности выдавало его вину перед самим собой. Не только на поле специальных военных операций выглядит трудной минута. Ещё труднее достать её из памяти. Потому что она живёт теперь
в сердце.
«Отчего берётся зло? От условий, в которых живём,
от отношений к труду. От разлада души и сердца. От их издержек.
Раз схватились с милиционером насмерть. Если б я сдался, то он бы меня задушил. В темноте переулка гнался за бандитом, наткнулся на меня. Я ему кричу, что он ошибся. А он и не хочет слушать. Схватились. Он меня поранил ножом. Табельное оружие у него, видимо, выбили в схватке. Был бы у него пистолет, то пристрелил бы меня. Он сам потом сказал, когда друг другу оказывали помощь. Без помощи не выжили бы.
Человеческое приходит тогда, когда в сердце осталась хоть капля тепла. До сих пор не покидает мысль: как докричаться до человека, чтобы никогда не проливалась кровь?!»
В это время Птимистин почувствовал сильную боль. Показалось, что кто-то подкрался и ужалил руку жгучей крапивой. Так сильно, что он даже вскрикнул. Отдёрнув руку, он увидел рану с выступившими каплями алой крови, от страха голова стала тяжелой, как после похмелья. Руку начали покалывать невидимые иголки. Он оперся рукой, чтобы приподняться. Из-под лопуха скользнул хвост пресмыкающегося.
В глазах поволока. Кинулся отсасывать кровь. Однако ладошка пухла, а кровь не хотела выходить наружу. У него в это время выпал из кармана снимок Анжелины Джоли. «Божечки! Её чуть не потерял». Поднял снимок и поцеловал. Ему стало на мгновенье теплее и легче на душе. Бывает, когда мёртвое сердце фотографии, греет сильнее чистой любви. Ведь теперь он был не один. Тысячи вёрст их соединили.
Он долго зализывал ранку, как кот лапу. Ему сейчас вовсе не хотелось, чтобы этот укус сделала ядовитая змея. Ему не хотелось умирать, но он тогда не знал, что в этих местах, где он расположился, из змееподобных живут только ужи. Опухоль у него быстро спала. И Птимистин успокоился.
Спрятав снимок, Павел пытался понять: откуда берётся
в человеке особая целительная сила, которая называется теплом. Он перевернулся и лёг ничком. Земля и зелень подстилки дышали прохладной сыростью в лицо. Он теперь лёг на то самое место, под которым находилась бомба. Он про неё просто не вспомнил. А, может, в её силу и вовсе не верил. Вдруг, это была очередная игрушка доуидосов? Кому придёт в голову взрывать бомбой одного человека? И об этом больше не вспоминал. Ему было непривычно лежать на дикой постели. Но он ни минуты не сомневался, что так и должно быть. Он не дома, чтобы от дикой природы требовать лишних удобств.
– Откуда берётся всё чистое и доброе в человеке? Может, оно всякий раз возвращается из далёкой молодости и зовёт к себе. Позвала и, как птичка, упорхнула вдаль. А ты ещё тянешься к ней. Хочешь прикоснуться. Сделать невозможный шаг. Тогда многое невозможное вдруг становится возможным. А образ любимого очертания опять стоит перед глазами. Всё, как в юности: жизнь кажется вечной. И теплеют южные ветра, оставляя влагу по лесам, болотам и курганам. И оседает глубоко в душе сладкой тоской. И хочется солнца. И хочется жить. – Он первый раз в жизни почувствовал, как «двойковало» его сердце, как ощущал он его быстрые и медленные удары, которые бывают обычно при брадикардии.
Билось то с лёгкой радостью, то с грустинкой. Птимистин собирал одной ногой оставшуюся росу, сняв сапог. – Теплота человеческая, похоже, живёт в душе больше на генетическом уровне. Но приходит и с воспитанием. А жертвенность? Она тоже бывает разная. Можно жертвовать своим опытом, свободным временем, знанием, жизнью, наконец. Много ли нас таких? Но есть. К сожалению, статистика по каждому не ведётся. Разработок по улучшению качества жизни на каждого жителя нет. Обобщение жизни, подгонка жителей под усреднённую личность есть великое заблуждение человечества. А душевная теплота это одна из огромных сил, которая движет сердце и светила. – Приладив ухват руки к подбородку, принялся считать причёсанные ветром тучки, и вести наблюдение за появлением доуидосов.
«Это же известный бихевиоризм, изучение поведения людей, – который классики от экономики внедряли в практику ещё с глубины прошлого века, а то и раньше. Тогда почему доуидосы должны придерживаться именно западных взглядов? Иначе они бы не выжили без учёта передовых технологий управления. Скорее всего, пришло время, когда поведенческие подходы примкнули к науке и практике. Даже в глуши».
Вдруг Птимистин услышал сильный гул, напоминающий раскаты грома, но только из-под земли. Будто кто звал на помощь. Он пулей вылетел из шалаша и отбежал шагов на десять. Зов повторился. Он, похоже, опять был под ним.
«Скорее всего, это голоса умершей земли. Пласты земной коры где-то внутри планеты сталкиваются. А, может, это голоса умерших людей так к живым обращаются? Не могут же быть такие голоса у маленьких людей? Конечно, нет. Птимистин поглядел в бинокль по сторонам. Подозрительного ничего не обнаружил. Он медленно возвращался к своему гнезду, или шалашу. Между тем, рука его успокоилась. Хорошо, что язык не забыл за всеми крайностями жизни. Теперь сам с собой разговариваю. Вдруг язык забудется».
– Вся беда в том, что все бихевиористские теории, да и вообще все идеи страдают недостатком. Каждая из теорий работает определённый период времени. В определённых условиях и положениях человека и коллектива. Многие жизни работников они облегчили, конечно. Спасая кого-то, мы тоже облегчаем чью-то жизнь. А в жизни всякое было. Приходилось, и спасать, и спасаться. Недавно: перед отправкой сюда было дело. За молодой девушкой гнались. Я бегу на помощь во весь дух. Её вот-вот настигнут. Оглядываюсь: на рукавах нацистская свастика только мелькает перед глазами.
На пляже всё происходило. Все раздетые. Жарко. Слышу: стрелять начали вверх. Потом по ногам. Песок косяком только поднимается. Подбежали к воде, а берег крутой. Её толкаю прямо с обрыва. Краешек берега осыпался. Мы летим вниз головой. А там как получится. Хорошо, что глубина оказалась достаточная. Не разбились, вынырнули. Песчаная отмель рядом помогла. Мы под самым навесом берега оказались. Сверху нас не видно. Час под крышей берега просидели. Дожидались пока уйдут. Спаслись. Зато на всю жизнь зарёкся – научиться плавать. До сих пор не умею. Нырять вперед научился, чем плавать. Не успел. Пока живы добрые сердца, жива планета.
Птимистин выглянул из шалаша, пострелял глазами во все стороны. Кроме солнца и лёгкого ветерка никого не увидел. Только трава бугрится, да верхушки кустов покачиваются. Теперь сама природа торопила его мысли.
«Позавчера только закончил исследования в разных областях страны и в столице. За пару десятков лет обследовал свыше тысячи человек. Жертвующих советом ближнему получилось большинство. Среди работников картина похожая. Готовых принести в жертву свои новые собственные знания, разработки – встречаются значительно реже. Готовых безвозмездно помогать в быту и того меньше. На работе это бывает чаще, но по продолжительности жертвенность составляет
не более часа. А чем меньше всего люди хотели бы жертвовать? Здоровьем. И ещё меньше жизнью». – Птимистин пытался думать стрижиной прытью, но не получалось. Мысль
не слушалась. Он дрогнул бровями, кряхтел. Решил думать вслух. Птичкам лекции читать полезнее, чем самому себе. Так он думал теперь.
– Иван Прохорович. Сторожила этих мест. Из бумаг Варавы о нём узнал. Он в своё время занимался по-нашему предпринимательством, шабашничал вместе с добровольными артельными бригадами свободных крестьян. Человек неграмотный, а статистику за 1609–1711 годы сохранил. Откуда она у него? Одному богу известно. Говорят, от помещиков кое-что досталось, да от их приказчиков. Шабашники того времени жертвовали личным опытом в разы больше, а временем старались жертвовать меньше. Чаще жертвовали здоровьем или жизнью. Полагаю, что подобное явление вызвано нехваткой рабочего времени, усталостью и тяжестью труда. Передача опыта, наработанного своей практикой, встречалась чаще в совместной работе, чем одиночная помощь кому-то со стороны. Труд нынче больше застольный, да и эгоизма стало больше. Попросят помочь, а им отвечают: «стреляй на месте, больше не могу». На дарах сватов особо не обоснуешься, говорили в старину. Пора самому хорошенько вожжой шевелить. Свою работу надо тянуть, да ещё чужую. Их лень тяжелее любого приданного невесты покажется. Многие «помогальщики» в передовые мужи выросли. Совесть в человеке просыпается. От сна и недосыпу можно худо-бедно отделаться, а от совести не получится, если она настоящая. От усталости, перед глазами в красных молниях земля кажется.
Птимистин вылез из своего убежища. Все же, за непредусмотрительное строительство жилища, он испытывал горечь. Однако оптимизм его не покидал. Он всё ещё надеялся встретить доуидосов раньше, чем они обнаружат его. Хотя очень в этом сомневался. Вдруг под щиколоткой он почувствовал саднящую боль. Оказалось – проколол бустыльником кожу. Из ранки сочилась чёрная, как нефть, кровь. Пошарив глазами по зарослям травы, он сорвал листок подорожника и прилепил его на больное место.
Из-под посветлевших туч проглянуло солнце. Спряталось на минутку за тополем у восточной стороны горизонта и показалось вновь. Солнечный свет желтоватым пламенем растекался по котловине. Играл лёгкими переливами теней там, где ветерок зыбил мягкие кудри кустарника. Сливаясь
с шелестом трав и ветвей, запели над Светом Земли голоса бесчисленных птиц. С дальней грядины леса и примыкающей к ней косы берёз из оврага, ушла от птичьего гама подальше последняя стокрылая тучка. Глядя на расползающиеся тени деревьев, жизнь Птимистину показалась даже романтичной. Солнце подняло настроение. «Вроде бы природа, но и та норовит управлять нами». И за долгое время он расплылся
в широкой улыбке, обнажив свои нижние зубы.;
ПОЛУОСТРОВ ДВОЕК


Птимистина за рассуждениями сморил сон. Над его головой порхала птичка. Сядет рядом и зайдётся криком, подрагивая крыльями. Вытянет шею и перейдёт на протяжный писк. Перебирает ножками, жалуется: гнездо разорили. Как человек жалуется, а грамоты человеческой не знает. Птимистин пытается оборвать сон, но не получается. Он даже не чувствовал, как по ногам ползала разная живность – жучки, паучки, слепни, мухи. Комары предпочитали садиться сразу на лицо. Солнце тем временем расцветало. То тут, то там по небу проплывали облака, но ветер гнал их к самому небосклону.
Он резвился. Ему нынче не хотелось оставлять дождю никакой надежды. Поить уставшую землю от летнего зноя можно и ночью. Между тем, птичий гомон сгущался, но зато умолк стрекот кузнечиков.
В этот момент что-то ахнуло над головой. Будто гигантский шар разорвался над качнувшимися верхушками кустов. Страшный голос будто вырос из-под земли. Гнездо человека изрядно потрепало. Птимистин подскочил в испуге и прислушался – сна, как и не было. В душе затаилась непонятная тоска и ненависть за то, что не дали вздремнуть. Тяжёлыми глазами он проводил кричащих птиц. Ему подыгрывал листочками ветер. «Довольно воинственно встречают доуидосы», – задавленный сном, будил он голову. Почему-то вспомнил хижину Варавы. Вспомнил, что вся бытовая утварь лежала строго по порядку. Для охоты всё в одном месте. Для рыбалки – в другом. «Интересно: оправдались ли затраты Варавы на мой ночлег? Скорее нет. Обезопасил меня от волков,
а взамен ничего не получил. Сбить с пути меня не получилось. Навредил. Отомстил за излишнее моё любопытство и прогнал. Дикому человеку такое поведение простительно. Другое дело, когда в скверах сидят и посасывают спиртное – драки убийства приходят в голову. А на поминках разгильдяйство редкость. Зелье разумно употребляют. Возможно, Варава был под каким-то страшным зельем жизни».
За короткий срок человека не узнать. И бандит может другом показаться. Слышно, как листья разговаривают на кустах. Кажется, тише привычного. Дома у меня перед окном деревья шепчутся громче.
Под тенью прохладной листвы ожили глаза Птимистина. Он выпустил согретый лёгкими воздух и каменным голосом добавил:
– Всё у дикаря Варавы по полочкам. Знает, когда идти на кабана, волка или птицу. Как правильно обходиться со своим орудием охоты. Уровень первобытного труда, а порядок управления делами угадывается. Труд доуидосов, должно быть, куда организованнее и совершеннее.
Птимистин вдруг резко поднялся. Согнув спину, как кот, внимательно оглядел своё гнездо. Он обнаружил, что от удара толстая рогулина, на которой крепилась часть крыши, сломалась. На её месте лежало мёртвое, загнившее от воды бревно. Птимистин спустился по толстой палке с крутого берега и пролез в местное метро, чтобы его не заметили. Он обнаружил, что ящика с бомбой на месте уже не было. Только смета за проход с посетителей оказалась не тронутой. Он благополучно выбрался и спрятал толстую палку, по которой спускался. Встал под куст, чтобы солнце не сожгло кожу, и задумался. Произошедшее событие наводило на разные мысли. «Явно кто-то за мной следит. Даже если мы рядом, ступаем друг за другом в след, ходим по одной земле и под одним небом, всё равно мы разные. У нас разный темп движения и разный путь. И мы чувствуем, как самые передовые крупицы опыта, поступки умелых партнёров пересекают наш путь. Обходят в битве за выживание. За подлинные сокровища души человеческой. И если отношения с друзьями и близкими не крепкие, мы безнадёжно отстанем. Регресс природы и общества вещь не менее опасная, чем наше доброе поведение в окружении врага».
Птимистин завернул за куст, чтобы удобнее было переодеться. Навстречу вырвался зелёный кулак в боевой перчатке. Птимистин не упал, но завертелся на месте, закрутился от боли, как уж на сковородке. Даже штаны не успел застегнуть. Били, как последний раз. Били в зубы. Душили. Кололи ножом. Били чем-то тяжёлым по спине. Орали, визжали. Хрустели кости. Брызгала кровь. Страх держал за сердце и горло. Нервы и тело трясло от ужаса. Кричат, а не разобрать что и кому. Смяли, конец. Кровь на ветках деревьев, траве, локтях, кулаках и коленях. Пополз. Зацепился за куст, поднялся. В глазах мелькают зарницы от ударов. В ушах сто голосов: «Жив… слава богу!» «Собачьи» глаза перед ним. Зубы без клыков. Морда без шерсти. Земля то и дело уплывала из-под ног. Но он этого не чувствовал. Не чувствовал ни боли, ни страха. Потом упал
в старицу с берега. Солнца на небе не мог разглядеть. Дрожь по телу. Слышны только звериные обрывки рычанья в ушах. Топот ног. И тишь до звона в ушах. Трудно угадать: где сейчас полуживой человек на земле или небесах. До того злая и беспощадная смерть, что готова вырвать сердце из груди.
Выполз на берег и воткнул разбитую голову в водянистый песок. «Ничего не приходит на память. Кровь стекает вместе
с водой и песком с головы. Она теперь горячее, чем солнце. Берег, где стоял, весь розовый. Никогда такого красивого берега не видел». Пока Птимистин бился в конвульсиях возле воды, превозмогая боль, сошёл озноб. Пока полз к своему гнезду, его всё время тошнило. И дольше жизни казался день. И он старался меньше открывать глаза и думать. Земля ходила кругами. Он падал, снова вставал на четвереньки и полз к убежищу. Уходил в забытье, пока не успокоилось сердце. И тут приходил сон. Нос не дышал от запекшейся крови. Только надорванный рот давал вдоволь напиться воздухом.
Скоро громовой голос и встряска жилища вырвали из него теплый сон. Удар был настолько сильным, что во сне он почувствовал плотный удар волны спёртого воздуха по телу. Казалось, ударная волна на мгновенье придавила его к земле, даже пока лежал. Испуг со скоростью молнии пробил его с ног до головы. Птимистин еле поднялся, вслушиваясь в шелест дикой травы и кустарника. «Не притаился ли кто из крупных животных за гнездом? А может, это ОМОН или враг со стороны фронта военной операции подошёл так близко?» – спрашивал себя, как судьбу и не находил ответа. Мешала боль.
Птимистин мёртвой хваткой вцепился дрожащими руками в спасительный куст, будто он один мог помочь ему в эту минуту.
– Вода, речка почти кольцом обхватили мой пятачок земли. Пятачок моей жизни. С другой стороны, старица полукольцом обхватила это место. Оба изгиба русла воды с высоты птичьего полёта были похожи на головы двоек. Только бесхвостые. Полуостров двоек. Видимо, сама природа отвела это место для двоечников. Я и есть двоечник, который сам себя сослал на этот пятачок. Даже тему диссертации и ту
не смог утвердить, – пробовал улыбнуться он сквозь кровавую пелену слез.
Неразумная сила только вступит в лихую схватку с человеком. Потом стороны стычку назовут боем. Кто-то обзовёт происшествие нарушением прав человека. И косо поглядят на враждующих. На оставленные следы надругательств над живым телом человека. На метку дурной справедливости. И всё забудется.
Птимистин, корчась от боли, сломил ветку с деревца,
на коленях выполз из своего гнезда и увидел: на угол его жилища, где он сходился с землёй, брошено мокрое прогнившее бревно. Гнездо практически не задело. Удар больше пришёлся по рядом лежащему бревну. На него стекали капельки воды. Рядом отживали свою жизнь кусты поломанного шиповника и осыпавшейся лебеды.
«Это не дело. Неужели столько силищи и зла в этих маленьких недотёпах?» Он с прищуренным глазом от боли вспоминал произошедшую картину. – Человек налаживает свои силы, превозмогая боль, а они его убить без суда и следствия норовят. Двадцать первый век, а надзору за разбойниками нет. Если они полудикие, то им можно, выходит, всё?
Я им вот напорю бок. Попадись они мне тут ещё раз. –
Он пригрозил остатками прута в сторону речки. Лицо его заливали краски стыда. То ли от физической, то ли от душевной боли. И то, и другое он сейчас чувствовал одинаково. Ноги и руки одеревенели. В теле исчезла былая проворность и гибкость. Казалось, на его пальцы рук невидимые доярки-испытатели надели шланги сверхмощного доильного аппарата. Будто от этого механизма у него страшно тряслись руки
и ноги, звенело в ушах. А от бессилия и злости трясло всё тело так, что язык отказывался говорить громко, а только шептал. Губы дергались в беспокойстве и непослушании, собирались в нелепую улыбку.
Он завалился на бок и попытался ежевичной плетью стянуть ребра, которые невыносимо ныли от боли. Даже в этой ситуации старался показаться живчиком перед окружившими его на кустах воробьями. В этих зелёных опоясках, с босыми ногами он и сам теперь выглядел как полудикое и побитое существо, которое свалилось в непролазь кустов из далёкого и неопознанного века. Он через силу встал и поправил завалившийся угол гнезда. Вокруг набросал веток шиповника, чтобы замедлить продвижение противника. На случай дождя, перекрыл из лопухов крышу. В двух шагах от своего убежища насшибал палкой молодой крапивы, имеющей самое болючее жало против человека, и разложил ее вокруг своего пристанища как защитное оружие.
– Только суньтесь у меня! – деревянным языком обратился почему-то к семейному базару птиц.
С волдырями от крапивы, в скупых подтёках и сине-фиолетовых прожилках он еле передвигал столбцы ног, пока с биноклем кое-как дошёл в удобное место для наблюдения за местностью. А потом томился на солнце ожиданием: когда же, наконец, заявятся к нему эти наглые доуидосовские человечки.
«Ух, ты! Кони пасутся неподалёку. А сначала показались от меня на значительном расстоянии. Главное возле них никого. Тащи любого коня. Как ротозеи живут. Цыгане и есть цыгане. Но как доуидосы-малютки могут пасти таких громадных для их роста коней-великанов? И лошадей целое стадо. Что-то тут нечисто. Вокруг ни людей, ни деревень не видать. Вдалеке одна мёртвая земля. Выходит, люди вымерли
с голоду. Лошади просто одичали. Но ведь кто-то в меня бросил бревно… и избили? Чуть не искалечили. Бомбу подложили!» – обжился сухой улыбкой Птимистин и замахал рукой. Кружась, на его тело пытался сесть слепень в наряде пыльно-золотого отлива.
Шёлковый бархат травы взбодрил ветер и кинул мелкую луговую пыль ему в лицо. Внезапный холодок пробежал по его спине до самых пальцев босых ног. Птимистин протёр глаза.
– Интересно: какие же технологии в управлении могут применять дикие люди? Думаю, они в любом случае связаны
с глобальным общемировым злом современности. Таковыми являются духовные издержки. А они могут испортить жизнь человеку. Жизнь целым народам. Изжить со света, уморить
с голода, пустить по миру, превратить людей в беженцев.
В них сущность бедноты и мёртвых земель по всему миру. Войны. Смерть. О странностях же материальных издержек нам говорили А. Смит, Р. Коуз, Д. Коммоне, Э. Кеннет… Они видели величину затрат на единицу продукта в рыночном механизме. А я вижу в рыночном механизме духовные издержки. Они в нашем воспитании, образовании, культуре. Везде.
В межличностных и трудовых отношениях. По телевизору из программы в программу толкут одно и то же, как воду в ступе. Ничего нового. И стили ведущих друг на дружку похожи. А получают миллионы. Не могли же не знать об издержках доуидосы. Возможно, научились их минимизировать. Поскольку справиться с ними человечество без машинного интеллекта не в состоянии. Полностью их искоренить невозможно. Это живучий сорняк в нас. Все беды человечества
в них. Разумеется, с учётом мелких и глобальных проблем. – На его виске, набухая кровью, забилась жилка. На душе стало тревожно. Он замолчал, но мысли одолевали его.
«Скорее всего, у них и наблюдение есть. Как-то же наблюдают за своим объектом, а самих не видать. А, значит, и журналы наблюдений ведут для фиксации положения дел. Полученные практические результаты сравнивают с обозначенной догадкой. Потом составляют модель своих действий, которые положительно влияют на доходность их производства. Ведь так? Так, конечно, не иначе», – торопили мысли Птимистина, и он снова заговорил сам с собой.
– Развивают потихоньку инициативу, активность. Нам эти качества прививали игрой в «Зарницу». Приведут в лес. Разобьют классы на «своих» и «чужих». И давай воевать, искать друг друга. Кого разоблачат в шпионстве, тому срочный приговор. Пристыдят перед строем. Если попался, жди наказания. Я запомнил: одна из девочек, пытаясь поймать, фингал мне под глазом поставила. Я развернулся и прикладом деревянного автомата трах-ба-бах ей по голове. Ударил потихоньку, а она взяла и упала. Мне ее так жалко стало, что даже заплакал. После классная мне чуть ухо не оторвала и острым ногтем его проколола. Визжал, как порося, на весь лес. До сих пор помню: родителей в школу вызвали. Потом мне «семейную порку» при дедушке с бабушкой прилюдно в школьном дворе устроили. Хорошо, что любимая девчонка этого не видела. А то бы точно наложил на себя руки. Время не только учит и лечит, но и учит прощать.
Птимистин тупо впился глазами в цветок репейника.
– А как же они оценивают свои результаты? Навешивают на полученные данные баллы. Применяют, скорее всего, формулу доходности. Сравнивают результаты работы до применения технологии и после. Главную роль, думаю, играет форма жертвенности. Должно быть, каждая форма жертвенности имеет свой оценочный балл. Чем больше принесёт пользы результат при той или иной форме жертвенности, тем выше балл. Тем выше доходность и скорость развития племени. А формы самопожертвования бывают разные – через пожертвование временем, здоровьем, новым приёмом, технологией и так далее. Опыт предков это подтверждает.
На самом деле жертвенность для меня более тонкое понятие. Даже интимное. Вот ношу в кармане чужую артистку. Мне очень нравится её лицо. Ностальгия берет, когда нет её рядом. Тайно люблю её. Признался бы ей наяву? Глазами – да! А голосом побоялся бы. Я не её круга и вкуса человек. Всё равно отвергла бы. Даже разговаривать вряд ли стала бы
со мной. Более того, попросила бы своих охранников, чтобы убрали меня с дороги. Она вслед ещё и прокляла бы меня
за испорченный эпизод в её жизни. А фото её из газеты, что
в кармане, меня успокаивает, заставляет преодолевать трудности и расти духовно, стремиться быть чище и лучше. Конечно, мне её высот не достигнуть никогда. Однако она даёт мне силы, сама того не зная. Почти бесплатно, не считая стоимости газеты. Ведь вырезка из газеты сущий пустяк, но меня вдохновляет на преодоление трудностей. По сути, актриса «жертвует» своим снимком, который другому человеку даёт силы и наслаждение.
Так подсказывало Птимистину его горячее сердце. Столько бед натерпелся, а решений своих до сих пор не поменял.
В сердцах людей скрыты могучие силы природы, и мудрость человеческого ума в такие минуты сливается с ними.
– Только где же столько работников с горячими сердцами понабраться им? Тем более, живут на отшибе, на мёртвой земле. Как провести правильный отбор по Дарвину и не впасть в евгенику, за которой может скрываться коррупция, несправедливость, войны? Кто из богатых людей за понюх табаку станет жертвовать свободным временем, здоровьем, жизнью? Ради чего? Это может сделать только небогатый человек из своих соображений – когда деваться некуда. Деньги – примитивный механизм стимулирования, – подытожил Птимистин.
В тишине листвы звенела запутавшаяся в ловушке паутины крупная муха. Он поглядел на нее и отвернулся.
– Вот и человек так же всю жизнь в чужой паутине барахтается. До сих пор выбраться не может.
«Скорее всего, доуидосы выбрали способ выживания через самопожертвование в разных формах. Ради самосохранения. Многое надо было ещё раз дома просчитать, прежде чем отправиться на поиск племени. Совершил массу ошибок, да седых волос нажил на голове от этого. Теперь своим здоровьем расплачиваюсь. Знания пополняются в голове, а треснутые рёбра остаются с человеком», – он пытался, как прежде быстро повернуться, но опять просчитался – не давала боль. Вышло так, что только вскрикнул, а положение не поменял. И недовольно подобрал губы.
Задетая за живой стебелёк крапива, нажалила Птимистину ногу. «Хорошо, что сообразил и остался здесь. Понаблюдаю пока со стороны. Идти вглубь территории по открытой местности опасно», – уловил себя на мысли Птимистин. Тихо на этот раз развернулся, встал, волоча побитую в схватке с неизвестным врагом ногу. Густая трава, разметанная ногами на две половины, криво отчертила его след. Тучные ветки сирени кланялись ему под ветром, даря ему спасительную прохладу своей тенью. За это утро Птимистин ощутил себя стариком. Раньше чувства на крыльях несли его вперёд, благородные идеи роились в голове. Теперь он больше рассуждал, сомневался, а если и утверждал что-то, то с лёгким налетом иронии.
Наконец он добрел до своего убежища. С трудом наклонился и заглянул в него. Сквозь дырку лопуха пробивался яркий лучик солнца, просвечивая собой столбик мягкой пыли и освещая укрытие. Он присел, облокотившись на молодой черёмуховый куст, который одновременно служил и стеной,
и опорой для крыши из лопухов. Втянул в себя вязкий дурманящий запах пропаренной на солнце древесной корки и расслабился.
Неожиданно Птимистин почувствовал сильный и жалящий укол в вершинку правой лопатки.
– Ой-ёй-еньки! – так же неожиданно с хрипотцой выпал вопль изо рта. В это время плечо затекало и наливалось ломотой. Он даже ощутил, как от места жала, что-то горячее поползло по спине вниз. Иголками пронизал все тело страх, сердце заколотилось. Кровь прилила к голове, и мысль досадная и неистребимая тотчас поселилась в нём. Птимистин выскочил из гнезда и схватился рукой за плечо, напрягая силы. Он дотянулся до больного места и наткнулся на что-то гладкое и длинное. И это длинное потянул за хвост. Тростинка треснула и обломилась, – он догадался: «Стрела, должно быть...».
В горле копилась разъедающая тошнота. «Доуидосы хотели убить? Если бы захотели, то били бы в левую лопатку. А то –
в правую. Хотя, стрелы и отравленные бывают». Выкапывал он из глубины души сомнения и приготовился умирать. «На этот раз конец, точно». Насколько доставала рука, провёл возле раненого места и поглядел со страхом на запачканные густой кровью пальцы. В глазах потемнело. Когда-то вёрткая
на проступавших прожилках шея не находила себе места.
Теперь с трудом поворачивалась. Поборов горячее дыхание, он дотянулся до раны ещё раз.
– О-ой! – это точно кончик стрелы. Вот и обломок её. Это не полицейские. Те бы стрельнули из табельного оружия. И не бандиты. Может, хотели напугать? Нет. У тех и других иные повадки и мотивы. Они бы церемониться не стали.
Бывают такие ситуации, когда силы собираются в кулак. Начинает усиленно работать сознание. Как правило, это последние резервы энергии нашего организма. И Птимистину очень хотелось их сберечь. «Те, кто убивают, не хотят встречаться глазами с выжившими. Больно. Поэтому вряд ли когда-нибудь увижу человека, стрелявшего в меня». Птимистин дотянулся до свежей майки в вещах. Зажал один конец в ногах, другой потянул на себя. Разорванную ткань перекинул через плечо, пропустил под мышкой и завязал концы.
Измученную и растерзанную майку пятнили пот и кровь. У Птимистина от страха и боли потемнело в глазах. Он какое-то время не мог смотреть на окружавшие его предметы, все вокруг его просто раздражало. В конце концов, он взял себя в руки, осмотрелся: нет ли рядом затаившихся погонников из полиции. Сгорбившись, он занял неподалёку от своего гнезда место для наблюдений. Потянув поводок воспоминаний, он вернулся мыслью в далёкое лето.
«Бывало, за подружками ухаживал. Испытывал тревогу и радость попеременно. А теперь только унижение и риск. Бывало, расскажу о себе историю, а глаза друзей-товарищей полнятся переживаниями за меня. А теперь, скорее всего, увижу сочувствие за моё ротозейство и беспечность. Наука жизни говорит: побывавшему в крайностях судьбы, лучше помалкивать. Скромность окажется больше к лицу такому человеку».;
НЕОБЫЧАЙНОЕ ЗНАКОМСТВО


Птимистин даже опомниться не успел, как к нему с ветерком подлетел юный всадник на коне и ловко спешился. Птимистина от неожиданности даже пригнуло к земле и развернуло всем корпусом. Как перед настоящим знамением он прикрыл рукой испуганное и побитое лицо. «Кажись, конец!» Горькая и горячая мысль внезапно пронеслась в его мозгу.
– Здоровья вам, мил человек! Какими судьбами в наши земли? Вижу, что вы не местный, – выпалил звонким, как колокольчик, но по-взрослому ровным голосом спешившийся всадник. Перед сгорбившимся путешественником застыл молодцеватого вида, светловолосый и жизнерадостный мальчик. Глаза его были светлые, как чистейшее небушко. Мелкие рыжие конопушки словно замерли у него на лице, а во взгляде сквозила совсем детская наивность.
«Боже мой! – подивился Птимистин, – как в таком диком месте живут такие смелые и красивые люди?» В этот момент он и вовсе потерялся, от удивления пытался открыть рот и хватался за плечо, не находя слов для приветствия. Его глаза искали сочувствия. «Иначе убьют!» Поразила его холодная и безрассудная мысль.
Парнишка, окинув взглядом незнакомца, быстро оценил его состояние и метнулся к кожаной сумочке, прикреплённой к седлу. Доставая бинт, велел Птимистину снять повязку.
Залил рану перекисью водорода. Бесподобная вещь для очищения раны! Особенно в этих местах. Тем временем мальчик уже достал пинцет, подержал над огнём зажигалки и под скрежет зубов Птимистина извлёк из раны наконечник стрелы. Все произошло так быстро, что Птимистина даже в жар бросило. И натянутая улыбка в знак благодарности сорвалась с лица. Молодой человек какой-то жидкостью залил рану, густо смазал мазью и сделал перевязку, обработал все ссадины, ранки и ушибы на теле незнакомца.
– Теперь, дядя, сто лет проживёте! – Он указал стеком, тонким хлыстиком со шлепком на конце, на западный горизонт неба. – На седьмой раз солнце не успеет дойти до заката, как все ранки затянутся. Успокоил молодцеватым голосом парнишка.
Птимистин, хватаясь за сердце, рассыпался в признательностях за оказанную услугу. Будто он находился не в крайней ситуации, а на торжестве народных гуляний с короткими постановками скоморохов. И только сейчас, выходя из оцепенения, внимательнее разглядел молодцевато подтянутого всадника. Перед ним стоял небольшого роста человек. Далеко не взрослый. «Больше 7–13 лет не дал бы ему. Рост с самого маленького первоклашку, а ведет себя как взрослый», – задумался Птимистин, заламывая на затылок волосы изогнутыми пальцами.
– Давайте знакомиться. Я – Петрусь Заогородный! – протянул смущённо натруженную поводком ладонь с искренней и добродушной улыбкой.
В его глазах Птимистин разглядел серьёзность и лёгкую задумчивость. «Не иначе как рано повзрослевший ребёнок», – подумал он, краснея и кашляя.
– Очень благодарен и рад! А я – Птимистин Павел Валерьевич. – Хотел сказать: Павел, но побоялся прослыть в глазах отважного мальчика старым шалуном. Поэтому речь вышла с затяжкой. – Занимаюсь исследованиями передовых хозяйств там, где их найду. Из Москвы. А меня можно и по фамилии называть. Я к этому как-то привык, – осторожничал он. «Не мальчик, а целая тайна, – поймал себя на мысли Птимистин. – Этот точно путешественником-исследователем станет. Больно любознательный с этих пор».
Путешествие — это всегда не то, что видим каждый день на улицах. Это всегда что-то диковинное. И оно связано непременно с познанием неожиданного и необычайного. Путешествие и исследование незнакомых уголков мира и человеческой души – одна из загадочных сторон нашей жизни, что зовёт нас вперёд. Так будем же трижды внимательней к неизведанному и таинственному!
Птимистин только сейчас разглядел перед собой босого загорелого мальчика. Он был в поясной одёжке из травы поверх плавок.
– Рад с вами подружиться! И с превеликим волнением принимаю решение о дружбе с вами. Очень тронут вашим смелым поступком и рассказом. Вы ищете достойный опыт хозяйствования. Догадались, скорее всего: он держится на активности, грамотном управлении во взаимоотношениях. Конечно, вы об этом знаете. А мы называем такие способы выживания орудием жизни. Это помогает не скатиться в бедность и не умереть. Хотя и мы видим: как вымирают деревни, люди. Идёт буквально погибель русской земли. Держимся
за счёт научных идей управления. Особого секрета у нас нет. Есть только труд, направленный на выживание. А существует наше орудие жизни на безвозмездной и сердечной помощи, жертвенности. Боремся с мошенничеством, коррупцией, воровством. Они часто достают нас со стороны.
Птимистин был очень впечатлён бойкостью, добротой и искренностью мальчика. Свое тёплое расположение в ответ исполнил в низком и долгом поклоне.
– Хорошего человека и добро метит, – контролировал, выводя каждое слово, Птимистин. – Он сглотнул рассолину крови с губы, которую прикусил на радостях расположения
к нему мальчика. Мысли в нём копились, тлели, разгорались огнём. – А как же вы назвали своё орудие жизни? Уж очень грозным оно показалось, – метёлкой забегал язык Птимистина, останавливаясь для ясности на каждом произнесённом слове.
– Это орудие мы назвали «Достояние ума и Достояние сердца», – добродушно ответил мальчик. А сам про себя приглядывался к новому знакомому. «Нужный и своевременный внештатный работник. Нам бы очень пригодился для уяснения знаний и распространения опыта». Идея буквально рождалась на ходу. «Тратим минуты, выигрываем сражение».
В жизни бывает, когда мысль и духовный настрой равны подвигу.
Мальчик точил взглядом хрусталик глаза Птимистина, словно добывал из-под защитного слоя души плоть его мысли, вывёртывая её содержимое изнанкой. Если угадывал свои предположения об истинной цели человека, то глаза его зажигались огоньком радости. Они сначала доверчиво моргали, потом уменьшились в размерах и переросли в зрелый испытующий взгляд. Кажется, устоять пред ним было трудно. А Петрусь, будто пронизывал насквозь своим любопытством нового знакомого.
– Как же вы нас тут разыскали? – не сбавляя оптимизма, допытывался Петрусь. Он то придерживал собеседника в психологическом напряжении, то отпускал, чтобы получить больше оттенков в информации. Он был уверен: его защитное орудие действует в любых условиях. Он читал нужную ему информацию о человеке в его голосе, лице, жестах, способах реакции на его слова и поступки. Из всего увиденного, услышанного и прочувствованного мальчик сделал вывод: они находятся в одном поле.
Птимистин же в широких зрачках собеседника читал неподдельную глубину мысли и сострадания. В них небывалая сила. Эту силу он сравнивал с рычагом Архимеда, которым тот «намеревался» поднять земной шар. Непременно в такой силе заключён результат над понесёнными затратами в предпринятом деле. В чём бы они ни выражались – в энергии человека или времени. И он покорно шёл навстречу этой силе и наблюдал за ней. Он впервые принимал на себя этот сильный и радостный удар судьбы. В нём, будто жила сила контроля и корректировки выдвинутого решения в тот или иной момент процесса общения. Ведь он, Птимистин, почти нашёл людей, которых искал. Он просто верил, что Петрусь поможет ему отыскать племя доуидосов. И что он, как никогда, близок к их тайнам и разгадке их. «Выходит, доуидосы поделились с Петрусем своей сверхсилой». Он медленно поглаживал рукой, будто успокаивая, напряженное от забот лицо. А заряжалось орудие жизни доуидосов высшей долей человечности – мыслью и сердцем. Проверялось опытом. Такое орудие может проявлять свою силу со временем. О нём знают, но до полного совершенства это орудие ещё не доведено. И пройдёт много лет, прежде чем люди усовершенствуют его и научатся им правильно пользоваться. И когда оно окажется в добрых руках.
Петрусь охотно делился своими секретами с Птимистиным. И Птимистин всецело доверился ему. Нос его покрыли капельки пота.
– Честно признаться, я благодарен вам за моё спасение! – Он ещё раз до самой травы склонил перед ним голову. И, будто набравшись храбрости, выпалил: – Слыхали мы
в столице, будто в ваших местах проживает передовое племя доуидосов. Слыхали, будто они махонького роста. Может, как и вы. Хотелось выйти на них. Живут, говорят, как цыгане. А доходность хозяйств на высоте. Всяких легенд понаслышаны. Хотелось бы всё прояснить. А вы, я вижу, не по годам сообразительный мальчик.
Петрусь вытянулся, чуть расставив ноги. Ему важно было продемонстрировать важность своего ответа. И он немедля ответил:
– Это мы-то махонького роста? – голос его зазвенел и разнёсся эхом по кустарниковой степи. – Честно сказать, все дети бывают маленькими, пока не подрастут. А я маленький от природы. Моя подружка тоже от природы маленького роста. Студентка. И технологии у нас тут… – он задрал чуть выше нос, растопырил руки и пальцы в стороны, указывая на подступившее к ним стадо лошадей, – Будь здоров! Во какие! Серьёзные. Научно-техническое творчество молодёжи помогает. Кружок у нас в райцентре есть. А подружка сама по себе толковая. Научные труды имеет в области небольших хозяйств. Так что всё у нас тип-топ! – Ему очень не хотелось, чтобы их причисляли к какому-то племени. И он сознательно опустил вопрос, пиная небольшую кочку ногой.
Птимистин это понял, но настоял для уточнения знания на своём. А слово «племя» язык не повернулся произнести.
– А вы сведёте нас с доуидосами? И качество у вас должно быть не хуже их, раз вы с ними общаетесь? – сиплым горлом выгнал мучавшую мысль Птимистин. Он смутился своей настойчивости. Ведь тут он только гость.
– Таких, как мы, доуидосов по Средневолжскому архипелагу много. Сзади нас густые кусты, переходящие в леса. Тянутся на многие сотни километров, – нехотя выронил слова Петрусь. – А качество есть. А как же! Как у настоящих доуидосов. Всё, по правде, и честно. – Поправился он. Пойдёмте
к нашему шалашу. Я вам кое-какие результаты покажу. Всё задокументировано. Свободная минутка пока есть. – И поглядел время, задрав голову на солнце. Он отпустил коня, и они пошли напрямки. Шли сквозь кустарник быстро. Птимистин всё время натыкался на сучья и колючки деревьев, боясь повредить обихоженные раны.
– С доуидосами вас обязательно познакомлю. Для этого надо прежде познакомиться с их опытом, чтобы «боги»
не разгневались. Опыт весь на бумаге. – Петрусь старался говорить искренне. Когда-то в далёкую гражданскую войну, а потом в девяностые годы, заблудшие в похожую местность иностранцы, хотели прикупить земли. Хотели заставить работать на них бесплатно людей из разных племен с далёких островов. Среди них были люди из племени доудосов. Кое-кого иностранцы думали продать. Но у них ничего не вышло.
Тогда скупщики наняли сторонних головорезов, чтобы силой отобрать у населения землю. На дорогах днём и ночью встречали. Сейчас тоже шаткое положение. Жители тогда прятались со скотиной и птицей в кустах и болотах. Гибли люди, скот. Голодали. Болезнь косила старого и малого. Население собиралось кучками, давало им отпор.
Старики рассказывали: бывало, зайдёшь в кусты, полно потонувших туш животных, растерзанных людей. Берега канав кровью выкрасились. Дети, подвязанные к спине матери, плачут. Пробираются по грудь в воде в некоторых местах. Тела искусаны комарьём. Когда рассказывали, запоминал все подробности. А как садился на бережок, рыданье брало. Бабку мою неподалёку утопили бандиты. Потом часть из племени от бандитов отбилась. Прибились к местным жителям. Стали их защищать. По фамилии один был Доудос. Звали, кажется, Георгий. Сейчас кто-то из потомков доудосов проживает в Нью-Йорке. Не в своих пошёл. Занимается музыкой. Вот и повелось в нашем поселении такое понятие… Человека ведь не фамилия красит. Тем более, не прозвище, а отношение к труду. «До» по-ихнему – достояние. «У» – ум, а «С» – сердце. Теперь понятие «доуидос» означает «достояние ума и достояние сердца». По-моему, так точнее будет, – поправился Петрусь. – Это правда.
– Ну и ну! – воскликнул Птимистин и застыл от удивления. – А каковы же они ростом эти доуидосы?
– Небольшого роста. Примерно, как и мы. Многие их считают совсем малявками, со школьный пенал. Но это миф.
Пока добирались до шалаша, Птимистина распирало от переизбытка чувств. Хотелось много всего рассказать и, причём, всё сразу. Так подействовала на него необычайная встреча. Наконец, он решился рассказать о рыбе, о бомбе
в метро под его убежищем, разложившемся трупе и нападении на него. О том, как Варава направил его в огненное болото, наверное, чтобы до места назначения не добрался.
Петрусь рассказывал искренне. Он шёл на полшага впереди, поэтому старался постоянно оборачиваться, чтобы поглядеть собеседнику в глаза. Лёгким хмельком покачивает собеседника выстраданная и неистовая страсть к интересному человеку.
– Рыболовные снасти и месть – дело рук Варавы. И стрелял, конечно, он. Но вы его уж простите. Он отшельник в наших местах. Паранойя у него. Очень он ко всему подозрителен. Скорее всего, разгневался старик, когда его рыболовные снасти разорили. Начал мстить. Раньше он в науке был занят, крупные работы выполнял. Помогаем ему, чем можем. Больше не тронет – слово даю! У него дисгармония между духовным и материальным миром. Между природными и социальными качествами человека. Отшельная жизнь его добила. Рыбу ловит на Речке Водяного. Но он добрый, только чужакам не доверяет. Бас у него такой силы, что лист на дереве дрогнет. Иногда думаешь, что голос земли пробивается к людям, а это, оказывается, он зовёт. Языка только нет. Бандиты в девяностые отрезали за неповиновение.
В ответ Птимистин сыпал скороговоркой.
– У него-то я и заночевал. И голос потом слышал. Как из могилы говорил – глухо, а эхо далеко бежало. Выходит, глобальные культурно-антропологические проблемы и до вас добрались.
– Видимо, – распевно ответил Петрусь. – Сегодня же переговорю с ним. Не тронет, будьте уверены. – В глазах его появились отблески силы, придавшие уверенность последней фразе. – А бывает, что вздохи земли и её голоса слышатся из самых глубин. Поговаривают, что это сдвиги земной коры неподалёку происходят. А бомбу пришлые бандиты спрятали в метро. Лишний раз копать и прятать в землю не хотят, чтобы свежих следов не оставлять. Им от нашего метро ближе и удобнее её к высоковольтным опорам тащить, которые через кустарниковую степь тянутся в райцентр. Наверное, задумывали подорвать… А за трупом, слышал, выслали уже людей. С зимы человека не могли найти. МЧСники в районе заняты. Охотинспекция обещала им помочь. Слышал от отца моей подружки. Не одного человека загубили торфяные болота. Бывает, что идёшь, гари не ощущаешь – бах в глубокую яму, а там огненный капкан тлеет. Живым оттуда не выбраться.
Ну, а метро, конечно, наших рук дело. Когда-то взрослые новое русло реки хотели провести. Начали копать, а потом передумали. Мы эту канаву покрыли, чтобы в дожди не заливало. Сделали своё метро. С каждого из нас, кто пройдёт по нему, решили брать взносы для его ремонта. Даже таблички с расценками там оставили. Нам, если что, незаметнее и быстрее по нему добираться до речки было. Потом часть его обвалилась. А восстанавливать некогда. – Жаркие румяна страданий наливались на его щеках во время рассказа.
Когда пролезли самую глушь зарослей и нырнули в уютный шалаш, то почувствовали свободу. Их тотчас одолела творческая мысль. Петрусь только сейчас усомнился: а правильно ли он принял решение. Разве можно вот так, с бухты-барахты раскрывать малознакомому человеку с большой столицы их опыт по управлению персоналом? Он зашастил, застучал зубами, будто всё решение вопроса находится во рту,
а не в голове. Почесал за ухом, потёр нога об ногу, и решил довериться тёплым и любознательным глазам Птимистина. Он обосновывал свой подход только сердцем к человеку.
Такие глаза бывают, когда долго ищешь важное решение для себя. Выстрадав время, понимаешь: решение находится рядом с тобой. И воссоединение мыслей с другим человеком начинает работать на едином дыхании. Незабываемы эти минуты. И наступает время для подкрепления духовного счастья сокровищами опыта.
Петрусь переоделся, достал из потаённого места дневники, документы по анализу и прогнозам развития хозяйства. Это и был опыт доуидосов, который ребята перевели на доступный язык. Тут были чертежи, рисунки и даже личные переживания по любому важному решению. В уголке листа стояли личностные и ролевые качества работника. Правее – планирование работ и кадров под них. Все действия, так или иначе, обрамлялись рамкой мотивации человека. Чуть ниже расписывались и учитывались отношения в быту. Идейно-исполнительское решение это учитывало. Всё расписано на конкретных примерах. Они также были обведены рамочками и выполнены в столбик для удобства чтения. Теперь Птимистин представлял их быт и трудовой процесс управления более наглядно. Записи содержали не только цифры, но и философию их дел. Взгляд Птимистина выхватил из тетради сразу два почерка, две руки. Одна рука мужская, вторая женская. Когда мужская, почти детская ручонка, уставала фиксировать, принималась вторая – с красивым женским почерком.
– А у доуидосов и свой язык есть?
– У каждого человека в общении есть свои нюансы. Вот тут и черновые наброски, – мальчик поиграл страницами, вернулся на исходную. – Трудность состояла в наработке форм, моделей, пригодных для проверки идей на практике.
И по сей день в них испытываем трудность, – подытожил, как выгранил мысль Петрусь. Пальцы его заметно подрагивали на тетрадном листе, как во время невыученного урока перед строгой учительницей. Кивком головы он всякий раз сопровождал сбившуюся мысль.
Мысли Петруся кипели. А ветер гонял мелкую пыль по его босым ногам, высунутым из шалаша.
– А как же вы или доуидосы проектировали эти модели? – не выдержал Птимистин и зашел наперёд с вопросом. Он хотел задать его исподволь, чтобы собеседник не потерял мысль и полностью высказался. Но любознательность подвела его. – Уж очень всё правдоподобно в записях глядится.
Высоким перебором речи отзвонил бодро Петрусь. Казалось, он сжился с этими записями и конкретными шагами
по ним. Трудно даже предположить: что было раньше слово или всё же дело. Практические шаги часто подправляли идею.
– А вот тут всё более подробно… – перевертывал страницу за страницей Петрусь. Тут были и показатели доходности и средства диагностики каждой модели. Мальчик перевернул ещё страничку. – Вот тут о том, как нашли каждую модель, каждый фактор к сложившейся ситуации. Как установили их порядок применения. – Птимистин и Петрусь сидели настолько близко друг к другу, что иногда сталкивались локтями, головами и снова тонули в записях.
– Наверняка вы с похожими моделями знакомы. Кое-что, конечно, в опыт со стороны добавили новенького, своего. Это улучшило результат, – спохватившись, добавил мальчик.
Птимистин медлил с ответом. Он нехотя ворочался с боку на бок, молча обдумывая свежую мысль. Острые концы плетёной подстилки упирались до синяков в ногу. Он очень хотел есть, но попросить завалящийся сухарик у мальчика было сверх его сил. Их увлекала интересная тема, но разделял возраст. Он мог грозить расхождениями в подходах к идее. Но без этого и побед не бывает. И Птимистин старался держать себя в руках. Настраивался на выполнение цели, ради которой столько всего перенёс.
Петрусь радовался про себя, что встретил нужного человека, да ещё учёного из самой столицы. Он это чувствовал
по взглядам Птимистина. Чувствовал, что рассказ об опыте доуидосов удовлетворяет нового гостя. Он просто в восторге. Следил, чтобы гостю было удобно. Даже пытался лопухом отгонять от него приставучих комаров.
Мысли в записях Птимистину чем-то напоминали его собственные догадки, о которых он не так давно вспоминал и писал. Многое из его предположений сбывалось, пока он искал доуидосов. Как только Петрусь засобирался на занятия в райцентр, в любимый кружок, Павел встал его проводить. Однако Петрусь остановил его. Он сказал, что цель исследования записей не должна прерываться. Иначе Павел не уложится в отведённое время. Они понимали друг друга с полуслова. Как только мальчик ушел, Птимистин снова плюхнулся на подстилку, от которой исходили запахи свежей ивы и
до удушья вяжущей горло черёмуховой коры. «Надо же, – удивлялся Птимистин, – жертвенность сама движет человеком». Сам тянется к знаниям. Труд заставляет человека быть таким.
;
МОЗГОВАЯ АТАКА


Пока Птимистин изучал документы, неподалёку раздались выстрелы. Его, словно вымело из шалаша. Шагах в пятидесяти в высокой траве лежали мужчина и женщина, а рядом в военной форме разлагавшийся труп. Мужчина и женщина были в камуфлированной форме. Птимистин огляделся, прислушался и подобрался к ним ближе, улавливая носом сладковато-приторный запах, которым тянуло с их стороны. Оба человека, держась крепко за руки, ещё бились в конвульсиях. У мужчины было пробито горло, и ручеёк крови сползал за ворот одёжки. Женщину пуля развернула на спину. Она пыталась подняться, но у неё не получалось. На рукавах иностранные нашивки со свастикой. Птимистин услышал неподалёку треск кустов и залёг в траве. Несколько человек подобрали этих людей и куда-то поволокли. Птимистин незаметно переполз под лопухами в заросли высокой крапивы и затаил дыхание. В крапиву не каждый сунется. «Фронт далеко, а эти рядом. Наверное, диверсанты или дезертиры, а может наши националисты». Одна щека Птимистина покрылась красными волдырями от крапивы. Брусчатку скулы пронизывала жгучая боль, но приходилось терпеть. Немного подождав, он приподнял голову из травы и глазами прощупал местность. Никого не обнаружив, он перевёл дух и на четвереньках вернулся в шалаш.
Минует опасность, а ранимые минуты покажутся крупным событием. Иногда смена жизненного уклада течёт сквозь пальцы, будто совсем не замечает перемен человеческий глаз. Порой не отличаем плохое от никудышного. Не отличаем главного от второстепенного. Потому что испытываем самое ценное и дорогое. Испытываем судьбу.
Успокоившись, Птимистин вернулся к своей цели – добить крупицы дорогого опыта до конца, добить чего бы это ни стоило. Он был ужасно рад своим догадкам. Многое, что он нашёл у этих ребят в практике, жило в его теоретических наработках. «Люди на протяжении веков видят в человеке активную и честную трудовую силу, хотя сами во многом не соответствуют этому правилу. Добропорядочные работники встречаются не только в зрелых и почтенных годах, но и
в юном возрасте. Ум и сердце слиты в них. Однако кто знает: что у них сейчас на уме? Не успел отойти по своим делам Петрусь, а здесь уже стреляют. Не нашлёт ли новый знакомый из райцентра на меня полицию?» Птимистин опять насторожился: «Острое ухо сегодня год бережёт. Нельзя оставаться бесконтрольным к обстоятельствам». Он собрал скопившуюся горечь слюны во рту. Сплюнул и косым глазом проводил её полёт.
– Чёрт их подери всех! Зато у наших ребят одни находки. Надо же! Все правила и результаты их применения уложены по полочкам. Глаза невозможно оторвать от их труда. Всё чинно! Предо мной документы целой хоздеятельности. Главное дневник наблюдений за процессом управления –
от идеи до цели, стимулов, контроля и регулировки исполнения. А дальше? Дальше, кажись, качественные характеристики предмета даны. На системный анализ похоже. Скажите, пожалуйста! – Перелистывая бумаги, рассуждал Птимистин. – Любопытно! Не гляди, что дети, а соображают лучше хороших управляющих со стажем. – На шее за поясок горлышка его футболки зашла морщинистая складка. И он углубился в записи. «Тут батюшки мой свет, и постановка задач,
и границы анализа, гляжу, и оценка состояния системы в тетрадке. Прям, научная лаборатория у них в шалаше. По-взрослому, однако! Диагностикой не пренебрегают». Палец Птимистина скользит по записям. Мечет страницу за страницей. «Вот и описание объекта. Объяснения к нему. Прогнозы. Всё как учили… Как в музей готовят свои трудозаписи!» Птимистин расслабился. В зелёный разлив травы кинул босые ноги – ту часть, которая не помещалась в шалаше. Прохлада постепенно пробиралась от кончиков ног ко всему телу. А он, как собачонка, прикусив язык, продолжал упоительное путешествие по чаще необыкновенных знаний. Он то приподнимался над документами на локотках, то, перевернувшись на спину, поднимал их перед глазами, то судил их мысли со стороны, глазами взыскательного оппонента, ощущая от увиденного непомерную радость.
– Да!.. – поскрипывал он застоявшимся голосом.
В такие минуты его мысль доходила до эйфории. Он радовался, как мальчишка их достижениям. Переживал так, что сердце заходилось и могло не выдержать перенапряжения чувств. Тогда ценный опыт этих ребятишек погибнет в чьих-нибудь далёких от пользы и добра руках. А как их сохранить? Каким образом? Опыт чужой, не свой.
Из вопросов и догадок выстраивается жизнь человеческая.
Скоро Петрусь Заогородный отправится на пони в кружок научно-технического творчества и молодежи. Поедет за крупицами знаний и на суд взрослых свои идеи повезёт.
Их много – целый мешок в голове. Самые сильные он приготовил про запас, чтобы пустой куклой в глазах толковых ребят не выглядеть. Потом лишние переживания спать не дадут, а у него нет времени, чтобы луну ночами сторожить, да советоваться с ней по пустякам – уснет, не уснет. А дело у него, как и любое другое, сложное, зато интересное. Особенно
в том месте, когда знания закрепляются практикой.
Рядом с ним на высоком рысаке дочка местного конезаводчика и работника нефтяной компании, которая находится в областном центре. Ребята сейчас считают коней в табуне – все ли на месте. И между делом обмениваются важными мыслями, догадками, чтобы самим развиваться. Подружку зовут Маша. Когда она стучится в дверь, придя домой, её домашние узнают по стуку щеколды или кулака на калитке.
Если щеколда легонько постукивает, значит, дело выполнено – дочка принесла радость в дом. Если торопливо и громко стучит – Маша спешит. Тяжёлый и редкий стук предупреждает домашних, что она намаялась. И семье предстоит готовиться к обсуждению проблем. Когда стучит игриво кулаком по двери, значит, Маша пришла на этот раз с подпаском Петрусем. Их нужно выслушать. Дом всегда узнаёт: каково настроение Маши, чтобы вовремя настроиться.
Маша – светловолосая девушка со светящимися радостью серыми глазами. Несмотря на её юный возраст, она уже автор учёных статей и монографий. Учится на экономическом факультете. Раньше посещала школу научно-технического творчества молодёжи в районе, где занимается теперь Петрусь. Голубая мечта Маши – стать конезаводчиком. А Петрусь нанят пастушком. Он с завистью поглядывает на её хромовые сапожки-ридинги для верховой езды. Только сказать
о красоте её сапожек пока не решается. Она в последнее время всё больше прихорашивается. И Петрусю от этого приятно. Он вдруг вспомнил, что прошлым летом после купания лошадей, когда проезжали по этой же тропе, её косички были мокрыми и выглядели по-детски нелепо. Тогда она была
с босыми ногами и без седла. А сегодня Маша выглядит
совсем по-взрослому. Во взгляде неуловимо сквозит гордость. Глаза аккуратно обведены чёрной подводкой. Аккуратные косички свисают качающимися петельками. Фигурка подтянута, ноги налиты мускулами. В это лето у неё почти ещё один учебный курс за плечами, отсюда и стать её другая. Кажется, даже солнце отсвечивает иначе от выдраенных
до блеска хромачей. Для пастушка свежие впечатления – целый кладезь неосвоенных знаний. Поглядывая на подружку, они сам выпрямил спину, стараясь чаще следить за своей осанкой.
В деталях вызревает молодость. А сердце это спешит чувствовать.
Между тем, по соображениям безопасности и пытливости, Птимистин засел за густым кустом и время от времени любовался природой. Его часто одолевал вопрос: не объявятся ли эти, которые в погонах? Или вдруг неожиданно выйдут на него доуидосы. Что тогда делать? И опять вникал в записи, что оставил Петрусь. Работа у этих ребят идёт действительно хорошо. Тем более что их поддерживают, видимо, доуидосы. Ребята полны фантастической энергии, что напитало их детство. И будет она будоражить их души, и будут учащённо биться их сердца до тех пор, пока не добьются ожидаемых результатов.
Маше во время объезда и контроля табуна интересно
не только поделиться мыслями, но и дружески порассуждать друг с другом темами, которые трогают сердце. В такие минуты хочется узнать о том, что думает собеседник? Чем он дышит? Насколько он критически осваивает мир и свою работу. Для Маши такой процесс это асинхронная работа с персоналом. Она уверена, что подобное общение развивает активность, будит в человеке внутренние резервы. Наконец, готовит к совершенствованию орудия труда и самозащиты. Это знание и опыт, с помощью которых человек борется с косностью характера. Ведь такое орудие может понадобиться в любую минуту. Настоящий конезаводчик должен быть калёным, как резец, чтобы преодолеть в наикратчайший срок любые преграды.
Петрусь подтянул пальцами сыромятный поводок. И они остановились возле свежей насыпи. Кони, вдруг почувствовали что-то недоброе рядом, заржали и шарахнулись в сторону, вздымая свежую пыль. Насыпь земли была укрыта по краям останками камуфляжной одежды. Мелкими камешками выложены силуэты порешённых людей. Уши, глаза и сердца
у свежезахороненных были вырезаны. Это всё, что оставили нелюди на помин сгинувших душ.
Петрусь хотел было спешиться, но Маша остановила его тяжёлой и набухшей от слез бровью.
– Националисты… Не трогай следы зверья. Нужные службы разберутся во всех обстоятельствах.
– Мало, что государство топчет наши души, теперь ещё и эти, чужаки… – досадовал Петрусь. Мой отец вообще говорит, что дети виноваты в их бедах. Вроде того, на власть войной не пошли в своё время из-за детей. Кто их кормить станет, если с родителями что-то случится нехорошее. Из-за нас, выходит, они не видели ни земли, ни воли, ни хорошей доли.
Лошади резво взяли с места, посыпая шипящими камешками придорожную траву. Ветер с горы понёс им в лицо пыль вперемешку с песком. Всадники захрустели зубами. Про себя торопили время, которое где-то ещё там, впереди. Многое им приходилось пережить в последние дни. Ехали молча, пока глаза Маши не набухли слезой от набирающей силу жары встающего солнца. На шаге она следила за тем, чтобы конь
не отвлекался на подножный корм. Она подобрала повод и глянула на Петруся. Он с какой-то непривычной грустинкой глядел вдаль и пытался угадать, куда двинется табун. Неожиданный вопрос вывел его из задумчивости.
– И чему же ты научился, Петрусик, в НТТМ? – поигрывала глазками Маша.
– А тому обучился: рынок без управления человека
не уничтожит бедность. Мамке одной меня не поднять. Мне без знаний и опыта тоже не подняться. Папка пьянствует. Поэтому стараюсь до главного доходить сам. С малых лет наблюдал: в райцентре надуются до пьяна взрослые на рынке, наиграются в карты и давай друг дружку дубасить чем под руку подвернётся. Один бедняжке всю голову раскрошил бутылкой. Тот уже мёртвый, а он его дубасит. Попадись он мне сейчас, за все про всё отыгрался бы на нём. Даже годы
не стирают обид. Помнишь: с диагностикой нашей организации не могли справиться. Папку твоего хотелось скликать на помощь. Ты опротестовала: «Кроме прибыли ничего признавать не хочет и не умеет».
– Помню такое, – улыбка Маши была высшей наградой в эту минуту Петрусю, она как бы располагала к обсуждению наболевшего.
– А ещё… – ответил на её улыбку своим искренним и добрым взглядом Петрусь. – А ещё научил меня рынок определять показатели проблемного состояния дел. Сегодня проверил сделанное ещё раз. Всё в порядке. Научил выводить дела из проблемного состояния в желаемое. Пришлось, правда, попотеть. На днях молодой пьяница из райцентра перекормил нашего жеребёнка овсом. Видимо, чего-то ещё подмешал. Жеребёнок издох. Эту пьянь всё равно не тронул, хоть и вредитель. Спившийся от обстоятельств жизни человек. Вот так ежедневно приходится проверять себя, держать в руках, чтобы не скатиться во зло. Сразу не находится решения – каким образом поступить в той или иной ситуации. Шаг за шагом складывает судьбу человек.
– А когда искал форму, решение проблем с чем увязывал? – продолжала Маша, дразня его слегка обветренными красивыми губами. Влюбленный Петрусь даже немного засмущался от того, что в такие минуты он совсем не походил на красавца. Но ему хотелось постоянно ей нравиться. И он старался её радовать если не природной красотой, то хотя бы умным ответом.
– С решением кадрового вопроса все проблемы связывал. С чем ещё. На своём ли я месте, размышлял. Вообще увязывал с вопросами взаимоотношений между людьми. Будь они на работе или дома. Когда отношения настоящие, человек готов рисковать даже своим здоровьем. Ради идеи, ради человека. Ради всех. А сегодня с четырёх часов возле лошадок кружусь. Мой конь от этого почти ручной стал. Какое-то неведомое чувство тянет меня к ним. Как они там, думаю, всё ли я успел для них сделать вчера.
Терпкий аромат обожженных летним зноем трав пригнали ветры со стороны Широкого дола – самого большого оврага в этой местности, засуетились птицы. Коротко перебрасывались свистом суслики. Казалось, сама природа слушает их неспешный разговор.
– Правильно, Петрусик. Человек должен всесторонне развиваться, чтобы творческая жилка не сохла. А точкой вмешательства в процесс является управленческая команда. Её цель – это способ подачи сообщения.
Неожиданно резко погода стала меняться. Пыль закрутилась в воронках, разрастаясь по котловине и поднимаясь
до самых небес. Вихрь двинулся на ребят. Всадники быстро спешились и вместе с лошадьми укрылись в зарослях кустарника. Наконец, вихрь закружился перед глазами и закрутил всё вокруг. Петрусь схватился за глаза. По ним, будто треснули хорошим хлопком воздуха из пыльного мешка, в который раньше ссыпали картошку. Налетевший вихрь снёс их с тропы и прижал к седлам. Они спешились и укрылись в овраге. Возле куста, где остались лошади, раздался вопль раненых. Петрусь протёр глаза, изо всех сил пытаясь подняться, и увидел несколько человек в камуфляже. Все ранены. Кто в грудь, кто в голову. Рядом убитые. Один изо всех сил пытался поднять гранатомёт и наставить его на ребят. Петрусь, не задумываясь, закрыл своей спиной Машу. Вихрь кружил с такой силой, что было трудно лишний раз глотнуть воздуха. Это и спасло ребят – солдат так и не смог выстрелить. Живые сбились возле лошадей в кучку. Когда вихрь также неожиданно кончился, как и начался, Маша и Петрусь вскочили на коней и продолжили путь, стараясь уехать подальше от увиденного. Военные удалились в другую сторону. И все в природе мгновенно успокоилось, будто никто не чинил друг дружке препятствий.
Стихия мобилизует человеческие резервы.
Некоторое время ехали молча, но, когда волнения улеглись, Маша продолжила прерванный разговор.
– А с чего бы ты, Петрусик, начал восстановление кризисного хозяйства. – Она облизнула сухие от ветра губы, уловив на себе его пристальный взгляд.
– С того, чтобы делать человеку в отношениях теплее.
Маша глядела на него немигающим взглядом и широко улыбалась. «До чего же толковый парень!» Скорее всего, так думала она. И это было похоже на искренность. Для женской убедительности Маша задала подвернувшийся под руку вопрос:
– А коли придёт к тебе посторонний человек и скажет: «Жертвуешь силой, здоровьем, а живёшь – тащи со двора что хочешь. Калитки настежь. Всё разинь рот. По двору ветер разносит душистые запахи лесной корки, лечебных трав. Даже на сушильную машину денег нет», – до ушей улыбалась Маша, пригнувшись через руку к Петрусю.
Петрусь поймал её лукавый взгляд. Растрепанная кудель его волос развернулась по ветру. – Скажу, что живу по своим правилам. А под вольными ветрами лечебные ресурсы больше полезных свойств сохраняют. Поэтому приобретение особой техники не требуют. Открытый двор её заменяет. Всегда ценю результат над затратами. Даже в мёртвом поселении они свою роль играют.
Молодые и юные. Мальчики и девочки. Взрослые и дети. Какие они разные. А роднит их не только дружба. Просто они ищут в отношениях общечеловеческое.
– Молодец, Петрусик! Наши идеи работают. И сил для исследований хватит. Потому что друг с дружкой и хозяйством одним воздухом дышим.
Ветер с кустов навевал ароматы жасмина. От этого слова Маши показались такими уверенными и правильными, что накопившаяся усталость в душе постепенно отступила. Петрусь пристально посмотрел на неё. Он впервые заметил, как её голова свободно и гордо проплывала на фоне рассыпанной радуги полевых цветов.
– Как ни приеду к подружке в город, ни днём, ни ночью соседи отдохнуть не дают. А у нас тут красота да благодать! Эх, аж кружиться охота! Шум несёт вред человеку. А работа требует высокой отдачи. Если исключить популизм в стиле чиновника, то вопрос о бедности, вымирании людей и поселений прояснится. Станет ясно кто во всём виноват. Без взаимопонимания человека человеком ни один стоящий вопрос качественно не решить, – глазела на Петруся из-под выпавшей прядки волос Маша.
– А правоохранители куда смотрят? – Петрусь потер глаз с застрявшей соринкой, пытаясь освободиться от нее.
– Ни судов, ни времени на всех жителей всё равно
не хватит, если жалобиться станут. Доказать свою правоту
в одиночку сложно.
– Точно, – пробежал по её лицу скользящим взглядом Петрусь. – Экология в городе никудышная. – Он как можно точнее старался преподнести свое мнение Маше.
– Многие родители забирают своих детей из классов, где учатся дети с Кавказа и гастарбайтеров. Меня напрямую не касается вопрос, а сердце до сих пор гложет. Помню, что 30.03.21 года по этому поводу было обращение президента
по первому каналу в вечернем выпуске новостей. В душу въелось, а помочь не могу в его разрешении.
– С отношением друг к другу просто беда, – пригнула
к луке голову Маша. – К примеру, чтобы доказать шумность соседей, нужна надёжная экспертиза и не одна. Суд ещё назначит свою. А платить бедному заявителю. Денег и так нет. Тогда право на тихую жизнь тут же заканчивается.
– Да-а, – протянул вслед её слов Петрусь, уставившись
в самую переносицу подружке.
– Конечно… А стоит самая простенькая экспертиза, которую судья может и не принять, от двадцати пяти тысяч, – будто простонала в смешинке девичья душа.
– А теория случайностей?
– Даже если выиграешь суд случайно, то нарушителя ждет небольшой штраф – тысячи три. Он даже и наполовину не окупит затраты. Только ухудшит отношение человека
к власти. Настроение ухудшится, производительность его все это время будет ниже нормы. Меньше заработает он и организация. Не дополучит налог бюджет. А нарушитель продолжит шуметь.
– А дальше? – сплюнул приклеившуюся к губам соринку Петрусь.
– Дальше второй суд. С затратами. Штраф для нарушителя пять тысяч всего. И так по кругу. Нет гарантии того, что
в 39-метровую «однушку», которая в муниципальной собственности, хозяин вселит другую семью, цыган, к примеру,
с двумя младенцами. Опять шум. И опять по кругу.
– Суд затраты компенсирует.
– Часть компенсирует, если заявитель выиграет процесс.
А настоящие затраты на адвокатов и прочее никто не покроет. Похожих неприятностей полно в нашей жизни. Вот и мрёт досрочно народ. Недаром наша «страна патриотов» по качеству жизни стоит где-то на шестьдесят седьмом месте в мире. Рядом с Колумбией, Чили, Таиландом. Одна из самых богатых стран в мире по энергетическим запасам, которыми торгует налево и направо, а у самих многие населённые пункты сидят без газа. На низких зарплатах. В простенькой одёжке из Китая. В культуре, экономике, политике – везде мы последние. Везде, где прошагал сапог великих реформ. – Сорвала нервы в азарте Маша. – Так что учись, Петрусик, и хорошо запоминай житейские мелочи. В них протекает вся наша жизнь.
Петруся пробил пот. Он почувствовал всю силу мысли Маши на себе. Несколько раз привставая в седле, чтобы оживиться, он, наконец, не выдержал и взмолился, глядя в самое донышко неба:
– Божички мои, что же делается-то в мире?!
Оба всадника подобрали повод. Переглянулись и пустили коней в галоп. Чужое сострадание по некогда бесхлопотным, теперь бередящим душу картинам жизни, утешало собственное. И она продолжала «выплакивать» со дна души горечь
до остатка. Проскакав сотню метров, кони перешли на шаг.
– Войдёшь в городской парк – гляди, чтобы тебя не загрызла чья-нибудь собака. Люди боятся жить одни – чуть не поголовно разводят собак. Выйдешь на перекрёсток и тут же шарахаешься от автомобилей-нарушителей, через дорогу спокойно не перейти – бежишь, как угорелая. По тротуарам разрешено движение различной двухколёсной техники. И случаев смерти от наезда на пешехода масса. Коммунальные тарифы увеличиваются, а качество услуг падает. У меня такое ощущение, что верхние чиновники в доле с нижними управляющими.
От жары по щекам Петруся скатывались капли пота. Сбившиеся и запыленные от ветра волосы застыли в изломанном состоянии.
– Слыхал об этих премудростях. У наших «патриотов» страны в обеих палатах власти родственники отдали предпочтенье жизни за границей. Многие «думцы» с двойным гражданством. А некоторые умудряются быть депутатами и работать на телевидении. Иногда канал оккупируется семьёй. Ради денег они готовы и честь свою продать и свой пол. У них «своя» правда. Жизнь ухудшается, а рейтинги властолюбивых растут. Такие люди нам и выборы стряпают и уродливые законы сочиняют. А у самих счета в зарубежных банках. А кормятся за счёт нашей шеи. Крупные компании отгородились от прямого общения с народом. Теперь люди разговаривают с роботами, как немой с глухим. – Петрусь перевёл коня на лёгкую рысь. На неезженой дорожке вслед за ним, раскачиваясь, поднимался столбик пыли.
Маша поглядывает на Петруся, пытаясь понять, не наскучил ли ему такой разговор.
– Верхушка власти богатеет, простой народ нищает. Повисли наши голоса над умирающей землёй, как ненужные полю осенние паутинки. Наступает время доуидосов. – Маша подбирает поводок под рысь. – Гляди правее. Вон туда… Чтоб табун за речку не шёл. Нашей семье отцова денежка помогла, да и то по знакомству, а то бы и не выжили.
Петрусь приосанился.
– За речку не тронутся. Жеребец не пустит, – оборванным голосом сквозь встречный ветер нагонял её Петрусь. – Помню случай. Один министр обороны проворовался на миллионы. Ему простили. А простой смертный получил бы на всю катушку. Олигарх – свой. Мы – чужие.
Маша углядела, что несколько кобыл правит к старице русла реки.
– Подрезай их! – прокричала она сухим голосом, заводя коня вбок выбившимся из косяка лошадям. – Пусть к речке лучше идут. Жеребец ведёт табун к воде.
– Должна же быть какая-то гражданская позиция на этот счёт? – в крике подаёт голос Петрусь, прилаживаясь к стремени.
– А как её заявить-то? – приподнимаясь в седле, спрашивает Маша.
– На выборах! – пытливо разглядывает её силуэт Петрусь.
– На выборах? – звенит колокольчиком девичий голос и стелется по полю. – Они насквозь фальшивые, как и рейтинги руководителей. Правда, народ узнает об этом после смены власти. Вот в чём беда-то.
– Качество жизни никудышное, как говорит мой отец. Кругом недообразованные дипломы нами правят. Правительство, говорит, от буржуазии правит, а народ в душе остался советский.
Трава шумит на ветру. Кони срывают её верхушки. Петрусь находится от Маши с подветренной стороны, чтобы
не терялась дорогая ниточка голоса. И он с ответом не медлит.
– Наши усилия всё равно не напрасны. Вот пройдёт много-много лет, и новые люди назовут свою эпоху, в которой правит Человек благоразумный и чистосердечный. Жаль, что мы с тобой до той поры не доживём. Вот в такой правде человек и увидит счастье.
Маша довольно улыбалась, ей удалось поднять Петруся до живой мысли. Как приятно работать с таким человеком! Она умеет поднять настроение сначала работнику, потом себе. Не сдерживая узду, она направила своего коня ближе к Петрусю.
– Такое время обязательно наступит. – Лукаво подмигнув, заверила Маша.
И каким счастливым кажется человек в такие минуты!
Во какие! Ей давно хотелось выговориться о наболевшем. Их сердца очистились, как после исповеди. Им трудно не верить в светлое будущее.
Дальше их кони поскакали рядом, и знакомый почерк завитушек пыли из-под копыт отметил их путь.;
ОЗАРЁННЫЕ ИДЕЕЙ


Шумит, гудит кустарниковая степь ветвистой листвой, побуженная сквозными ветрами, а Маша и Петрусь обсуждают власти. Идеи у них благие – повернуть жизнь к лучшему. И сделать это возможно благодаря крепким взаимоотношениям между людьми. Между правителями и народом. В этом им обязательно поможет изобретённое орудие будущего – «Достояние ума и Достояние сердца». В этом уверены Маша и Петрусь.
– Не только болезни, опоздания, прогулы и брак влияют на доход или заработок. Влияет большой разрыв в богатстве между богатыми и бедными, вымирающими и рождёнными.
И, конечно, духовные изъяны, которые сыплются на нас, как из рога изобилия, когда непопулярные в народе правила о жизни и деятельности, команды верхов расстраивают человека. Нарушают его равновесие. Подрывают его силы. На песенной вечеринке с гармошкой настоящая красота для человека. Выступишь, и тебя обступят с поздравлениями. Такой теплоты
не скоро встретишь от правителей. А тут – улыбки, цветы, добрые слова. Сколько теплоты! Человеку так мало надо для радости, – иронизирует Петрусь. – Я за скрытую иронию о положениях в жизни человека. Она заставляет думать.
Петрусь, глядя на красивую посадку Маши в седле, расправил плечи, чтобы выглядеть ей под стать. И разговор разлился с новой силой.
– Давно наблюдаю за процессом переделки чиновника
в капиталиста, а работника в батрака. Я слышал, что в правительстве вводится кастовый подход для абитуриентов. Привилегии тем ребяткам, отцы которых в силовиках и у власти.
– Вижу, Петрусик, ты и политически за этот год подтянулся. – Глаза её горели каким-то необычным для рабочего дня светом. Будто в них вызревала красота девичьей души. И сказала-то буднично, а сколько тепла получил Петрусь от ее слов!
Постукивая тонким прутиком по пятке обуви, он продолжил:
– От балласта простолюдинов желают, видимо, избавиться. Крупных и близких их сердцу хозяйственников поддерживают через офшоры. Такие люди им, говорят, дешевле общей массы населения обходятся. Если же заглянуть внутрь их управленческого процесса, то получается, что простой человек должен сам себя сократить, укоротить свою жизнь. Мелкие подачки от государства в виде материнского капитала тут настоящей роли не сыграют. От разорения не спасут и
в люди не выведут. Всё это для отвода глаз. Труд обесценивается. Проходя через чистилище мёртвых поселений, в которых мы закрепились, мы в любом случае себя оттесняем от жизни в стране.
Маша, поглядывая на Петруся, старалась отчистить на колене жёлтую полоску от повода. А Петрусь продолжал:
– Процесс умерщвления поселений – это чистилище для бедноты. Своего рода естественный отбор. Кто-то выживет. Кто-то погибнет. Кто-то покинет страну или подастся в город пытать судьбу. – Он поглядел куда-то на запад, и лицо стало бледным. – Оставшемуся человеку придётся мириться с правилами выживания. С надуманной чужой идеей.
Голова Маши покачивалась на подвижной молодой шее
в такт каждому шагу коня. Петруся это распекало. И он придавался размышлениям.
– Короче говоря, – он перехватил её нежный взгляд и прибавил громче, – подгоняем себя под стандарты правящих. Живём, почитай, в военное время. Появились радикальные организации. Чего от них ждать хорошего… – Вид его сделался грустным. Взглянешь на такого человека и подумаешь: как часто встречается нам за поворотом улицы чья-то расплескавшаяся юность, чья-то не сложившаяся судьба. И подумаешь: а ведь не сложившихся и неокрепших судеб миллионы. И взмолишься: как бы ни сгореть нам в горниле чёрной смерти, которая караулит человека за каждым углом. Как бы уберечь себя от страшного ада управляющего.
– Слыхала, небось, – поглядел на Машу Петрусь, подёргивая коленом в стремени, – появилась организация «Русский дивизион». Потом «Русское национальное единство», национал-социалистическое движение «Славянский сокол». – Ему очень хотелось подзавести Машу, чтобы работа спорилась.
– Да, да, – откликнулась сдержанно Маша, конечно, слышала. На наших дорогах часто терроризирует людей «Русский национал-социалистический союз». Кровь, кражи, убийства – их рук дело. Есть такие в городе. Они пешки, но своего не упустят. С ними тяжело договориться. В некоторых трудовых коллективах радикальные элементы находятся в стадии вызревания.
Маша заглянула в бархатную синь приветливых глаз Петруся. И ее печальный голос, звенящий как колокольчик, было не остановить.
– Борьба за выживание заставляет людей «перерождаться» на ходу. Пока идут вместе, то друзья. Как разошлись – враги. Кто-то сегодня выглядит бодрячком, хотя и побитый жизнью. Кто-то с разбитым носом. Неудачи вином заливают. Встретился как-то один и говорит: «Ты зачем меня спасла от бандитов? Как мне, обесчещенному теперь себя прокормить?» Сидит с рюмкой у магазина. Подаянья просит у прохожих. Пошла, называется, в магазин за булочкой. Вернулась ни с чем. Последнюю тысячу и ту вывертел. Жалко его стало. Я, говорит, ещё пригожусь. Щека шрамами помечена. Рука висит плетью. Один раз вытащила его из сточной канавы. Больно звал
на помощь. Вытянула на луговину, а он мне нож подаёт вместо благодарности. Добить просит. У самого на это сил не хватает. Когда бываю в городе, попутный магазин стороной обхожу – вдруг он там… Вот как бывает. За разбегом глаз стараемся виноватость прикрыть. Перед знакомыми оправдываемся. Перед врагами, стиснув зубы, молчим.
– Уроки социального эксперимента девяностых в нас сказываются. – Петрусь, вздохнул прерывисто и продолжал: – Я слышал, будто в верхах поговаривают о постепенном возрождении монархии. Осталась малость – ликвидировать функции социального государства. Социальное у них, как кость в горле. Это развязало бы им руки, чтобы перейти к крепостному праву. Запад также не доволен социалкой в своих странах, – голос Петруся вдруг превратился почти в хрип – он задохнулся от запаха девичьих духов.
– У нас прямо ликбез получается во время работы, – сопроводила лёгким кокетливым жестом головы речь подружка.
– Наблюдаю вон за тем столбом пыли, что на горизонте. Дорога там песчаная. – Жизненные перекосы кругом. Это потому, что полной безопасности для населения от беспредела нет. А разговоры, особенно об острых проблемах человека, служат нам для пополнения рабочей энергии. А то случись что – не скоро сориентируешься, как поступить в этом случае.
Устоявшийся тенорок пастушка, кажется, смешался с единым дыханием ветра и шелестом трав на откосине холмов. Будто и впрямь шло обсуждение важных решений дня.
– Власти считают себя умными, – продолжал Петрусь. – Сами делают вброс нужного решения в народ. Потом эту ложь выдадут за правду. Якобы такой закон народ в соцсетях очень просит принять. Мы, вроде того, идём навстречу. И закрепят предложенное решение в закон. – Петрусь даже немного взмок от разоблачения лжи управленцев. Но по всему видно, что этот ход мыслей, ему придаёт сил. И он продолжал, пока Маша не посмотрела на него долгим и немигающим взглядом.
– Человек взрослеет на глазах. Часто тонет в потоках лжи. И нам не безразлично как это происходит. Как и в какую сторону мы движемся – в сторону добра или зла.
Солнце и ветер растворяли на лице Маши лёгкие бусинки смущения от мысли пастушка. Она была готова к такому разговору.
– Неплохо соединить две идеи. Марксистскую, в основе которой лежит труд работника, и маржиналистскую, которая опирается на средства производства, на принцип и на край предельной пользы экономического процесса. Так что ли понятнее сказать. Государство при этом честно обеспечивает заказ общества, опираясь на контроль за предпринимательством. Жизненно важные артерии в руках государства и граждан. Они уточняют, подправляют тех, кто обеспечивает, контролирует и карает за нарушения. В этом случае за границу ворованные денежки, продукты и сырье не вывезешь.
Всё строго. Китай, Индия, Вьетнам находят свой выход из положения. В Китае за коррупцию, знаешь, смертная казнь.
В Белоруссии тоже карают строго. У нас – поблажки. Учитывают личные пристрастия, заслуги. Поэтому наказание фиктивное. И пыль в глаза народу. Он, как водится, остаётся
с носом. – Маша долго искала новые слова, но мысль как-то сама оборвалась. Ей даже не хотелось повернуться к Петрусю. Ей показалось, что она выполнила какую-то тяжёлую работу, и душа просила отдыха.
И хотя Петрусь заметил её усталость, но продолжил развивать тему.
– А у нас опять «хорошая новость». Правда, ещё
с 2021 года, но чувствуется как сегодняшняя. – И сам от этой мысли повёл себя увереннее и свободнее. – Земли одного совхоза в Челябинской области продали в частные руки вместе
с ведомственным жильём и жителями села Норовчатка. За шестнадцать с половиной миллионов рублей. А жителям не дали возможности приватизировать свои дома. Ни суд, ни администрация не помогли. По НТВ показывали. Вот чем занимаются наши власти. А мы всё ждём от них справедливости.
Легкий румянец проступил на щеках у Маши, постепенно разливаясь по всему лицу. Она уставилась в немигающий взгляд Петруся, пожирая его глазами. Петрусь, заметив её волнение, продолжил лёгким ироничным тоном.
– Налоговые поборы со старушек только чего стоят. Только и слышны от власти отчёты о проделанной работе.
За ясли, сады, спорт… Недаром президент прошлому правительству, жалея его, за управление страной выставил отметку «три». А мы спросим себя: а что правители сделали в любом году для меня, для соседа конкретно? Получается, что ничего. Потом, политические осужденные сидят по уголовным статьям. Мы-то понимаем, что они не уголовники, а политические, но и устранить такое явление не можем. А простых людей наказали мизерными зарплатами и пенсиями. Условия жизни сделали никудышными, увеличили пенсионный возраст. Теперь смерть опередила рождаемость. Депутат Владимир Поздняков заметил справедливо: это, мол, надо же до такой степени любить своих граждан, что люди стали не довольны властью. А смена её возможна только через победу над ней. Но мы не хотим раздора. Есть выборы. Их «выигрывает» всегда правящий класс. Оказывается, народу нравится, когда он вымирает, когда его душат, издеваются над ним. А народ выбирает и выбирает власть, дожидаясь от неё для себя райской жизни. Слезой да надеждой живёт наш человек. И «любовью» к власти.
В 2022 году, как говорит статистика, в западные страны убежали на ПМЖ 377 тысяч человек. С начала военной операции свыше миллиона человек покинули родину, чтобы
не мешать законодателям и правителям жить хорошо.
За густым кустарником в степи бились кони. Вставали
на задние ноги и кусали загривок друг дружке. Их ржанье
с набежавшим ветром далеко уносилось за речку. Петрусь скосил глаза в их сторону, махнул Маше рукой и врезался
в самый разгар схватки коней.
– Сами же этих правителей породили. Теперь от них спасаемся, – буркнул он через плечо.
Однако в драке с Петрусем кони церемониться не стали. Больно досталось и Петрусю, и его коню. Он даже не ожидал, что свалится на песок под ноги лошадям. В столбике лёгкой пыли Маша разглядела силуэт сражённого Петруся и подала ему руку. И снова табун разбрелся по кустам. И снова то здесь, то там слышно ржание лошадей, будто и не было беды.
– Среди животных «любовные потасовки» дело привычное, – поднимаясь, запинался Петрусь. – Извиняюсь за оплошность. А вот среди людей, это дело нежелательное. Мы несдержанные. Создать бы без посредников и обеспечить прямой договор масс с государством. Чтобы массы могли контролировать все структуры власти, без исключения. Под присягой выбрать меняющихся контролеров из простого народа.
Нам нужны законодатели. Нам нужны исполнители. Нам нужен рабочий контроль. – Он не договорил. К нему подошёл его конь. Петрусь, минуя стремя, кинул лёгкое тело в седло.
– Честные выборы наладить не можем, а создать справедливый механизм контроля со стороны простого народа ещё сложнее. – Только теперь Маша собралась. И лицо её повеселело. – Давай пошагаем живее. Кони застоялись.
Оба человека. Оба молодые. Мечтают о доброй жизни.
И мы их слышим. Они не просто смотрят в нашу сторону. Они смотрят нам в глаза.
Жарко над головой вставало солнце. Ворошил чубчики ребят запоздалый ветер. Петрусь жадно вдыхал дурманящие запахи трав. Западные ветры несли ароматы кашки, клевера и лебеды. Они подъехали настолько близко к родничку под горкой, что было слышно игристое бульканье воды в ручейке и стрекот воробьёв, разлетающихся из-под конских копыт. Ребята спешились попоить коней. Петрусь, придерживая повод, разглядывал меловые камешки на дне ручья и многообразные формы чёртового пальца. Окаменелые раковины древнейших головоногих моллюсков, которые жили ещё в мезозойскую эру.
– Знаешь, Маша, иногда складывается такое впечатление, что мы живём не просто в диком государстве, – произнес он, неохотно отрывая голову от приворожившей его картины, – мы живём на клочке мёртвой земли. В исправительной мегаколонии. Здесь всё за нас заботливо решают, придавливают, а мы только ушами хлопаем. Исправляться вовсе не хотим. Не хотим, чтобы нами абы кто и как командовал. – Петрусь проследил взгляд Маши, что-то высматривающей на самом дне ручейка, и продолжил. – Ты меня про отбор персонала спрашивала. Я бы отбор начал с выявления в человеке отзывчивости, с фактов безвозмездной отдачи себя любимому делу. Вот такую я вижу организацию будущего. Бывает, что дожди зальют. Кругом непролазь. Бедные животные еле ноги вытягивают из тины. Кто застрянет – вытянем. Сам в этот момент того и гляди утопнешь – Богу душу отдашь. Поневоле проклянешь все власти. Родители нам жизнь дали, а эти только мучают. – Он набрал в рот пару глотков воздуха и с новой силой принялся рассказывать. – Приметил такую штуковину. Молодые жертвуют новым знанием чаще, чем родственники старшего возраста. Некоторые закономерности мы со школой НТТМ выявили на трёх предприятиях в райцентре. Они занимаются выращиванием капусты. Вот для чего мне все эти разговоры за работой? А я знаю: это мой особый способ подготовки к критическому освоению мира, – качнулся в седле Петрусь, не отводя глаз от Маши. Ему хотелось в это время понять: о чем же она думает: слушает его или в своё ушла, чисто девичье. Маша тут же отозвалась.
– Какой ты наблюдательный, Петрусик. А я вот просто люблю коней. – Её голос то затухал, то расходился с лёгкими порывами ветерка, звеня как полуденный звоночек перед выпускными экзаменами, и катился по кустарниковой степи туда, куда подталкивало его свежее крыло ветра. – Ох, как я их люблю! И многое загадала про себя. И сколько о них ночами передумала, чтобы им было хорошо. И о спросе на них думалось. Даже за деньги отдавать любого из табуна в чужие руки жалко. Под ложечкой сердце щемит. Вот как жалко. – Горькая слезинка повисла на реснице. Маша часто поморгала глазами, желая вернуть ясность зрения, и заглянула Петрусю
в голубое бездонье глаз, где в ответ ворохнулось неуёмное и живое чувство любви.
Что на самом деле Маша загадала про себя? О чём она думала? Какой комочек счастья лёг на её девичье сердце, понять было трудно. У неё был лёгкий взгляд с небольшим прищуром глаз. А сейчас этот взгляд уставился в глубокую даль. Наблюдение за привычным её любимое занятие. Ребятишки немного расслабились.
Лицо Петруся в эту минуту выглядело по-детски серьёзным и задумчивым.
– Вместе всем миром хорошо решать. С госзаказами свои планы увязывать. Небольшие хозяйства соединить
с крупными. Мысль старая, просто временем задвинута на задворки. При школах будущего я вижу кружки рационализаторов и изобретателей. В семьях разовьются черты первопроходцев. Вот тогда наши интересы взыграют. А то обида берёт, как родной дом вспомнишь. Раньше над входной дверью
в избе были полати. Там себе облюбовал комнатку на зимнее время, чтобы задачки решать. – Петрусю давно хотелось поговорить с Машей о новом знакомом. И он осторожно подбирался к Маше с мучившей его мыслью. – Живём друг с дружкой рядом, а друг дружку не понимаем. Забота на всех одна,
а условия жизни разные. Об этом думаем, только вслух не говорим. Так как-то говорила моя бабушка перед уходом из жизни. И я долго тогда не мог отпустить её холодную руку.
Маша кокетничала. Будила свежие идеи Петруся. Для развития мышления любая тема хороша. Она чувствовала также, что Петрусь ей что-то не договаривает. И непременно какой-то хороший момент. И она пыталась всячески выманить его на раскрытие некой тайны. Жарко палило солнце. Они вскоре вскочили в свои сёдла. Маша загадочно улыбалась. Петрусь понял её намёк и продолжил развивать тему.
– А помнишь, как в прошлые годы мы приглашали косцов. Так вот результативность была выше от того косца, который делился опытом с коллегами. В итоге они справились с задачей раньше времени. Качество работ при этом не пострадало.
– Я помню, – мягко отозвалась Маша. – Мы это обсуждали. Всё правильно. Наши догадки о самопожертвовании советом, временем подтвердились в лучшую сторону.
Петрусь довольно поерзал в седле, в его глазах читалась какая-то детско-юношеская задумчивость. Сладко пахнут минуты, тронутые мужским самолюбием.
– А хочешь, познакомлю с одним учёным? – выпалил Петрусь, не в силах больше терпеть пристальный взгляд подружки, глаза которой будто звали его к себе. И он был готов в них раствориться, подчиняясь неведомой силе.
– Здорово! – взвизгнула Маша от радости. – Вот так обрадовал. Однако! Ну и ну! А то кружил, кружил вокруг да около. Так и знала: хочешь что-то интересное сказать.
Не только на зорьке цветёт бутончик аленький.
– И всё в один день… Скакуна, что подо мной, сегодня отец продать решил. Как ты загадочно смотришь, Петрусик.
Не задумал ли что? – вздыхала прерывисто Маша.
– Коня, конечно, жалко до слёз. Каждого из них кормить из рук приходилось. И уколы делать от болезней. Даже забивать и то приходилось. Чувств от этого не передать только. – Гость из Москвы наш опыт перенять хочет. – Петрусь, прикрыв ладошкой глаза, взглянул на Машу так, будто почувствовал себя и Машу единоличными хозяевами по выращиванию коней. И что-то непроизвольно сорвалось с его губ. Маша зажмурила глаза. Трудно понять человека: то ли от яркого солнца он так защищается, то ли от новости, что только что услышал.
– А что же сразу не познакомил? – допытывалась Маша.
– Я подумал, когда управимся с делами, тогда и познакомлю. Он немножко поранился, и я его перебинтовал в шалаше у нас. Пусть отдыхает и знакомится с нашими делами
по бумагам, – выдавил Петрусь, опустив глаза. А Маша не возражала. «Молодой, а уже пробивается самостоятельный голос мужчины», – подумала она и широко улыбнулась Петрусю, будто хвастаясь своими перламутровыми рядками зубов.
Петрусь вдруг спешился и поднял с травы фотографию.
– Ой, у тебя, кажется, снимок выпал.
– Он старый. Это снимок любимого жеребёнка. Для рекламы заказывали.
– Помню. С полоской на лбу. Совсем ручной был. Мы его забили. Заболел он сильно. Пусть тогда останется у меня на память. – Петрусь спрятал снимок в карман. В его дрожащем голосе послышались нотки сожаления и ностальгии. А на руку Петруся сорвалась горячая капелька Машиной слезы.
Как упоительны минуты в пору юности. Как полны они неизрасходованной нежности и сил. Как стремителен их полёт. Но едва приблизившись к памяти о них, обжигаемся о раскалённую до краев чашу жизни. И до последнего вздоха видим в минутах этих упущенную возможность.;
ПРИШЕЛЬЦЫ


Необычная машина чёрного цвета догоняет ребят и останавливается. Это «пришельцы» пожаловали. Кажется, высокого ранга чиновник. Форсункин – личный шофёр хозяина
с ухоженными репейным маслом волосами организованно проводит высадку хозяина из кабины. Хозяин выкарабкивается, как из норы дикий зверёк и озирается по сторонам. Сам
в чёрном фраке. Из президентского пула страны. Из единого реестра проектных руководителей государства. Знакомый президента. Относится к разряду талантливых лидеров управления правительством и народом. Раньше возглавлял налоговую инспекцию и беспощадно трудился. Ежегодно утверждал новые формы бланков и клеточек для отчётности, включая предпринимательскую деятельность. За это народ прозвал его лучшим «душителем» малого бизнеса. В последнее время он зорко следит за поддержкой программ самореализации молодёжных и общественных инициатив. Особое внимание уделяет наставничеству и преемственности опыта лучших специалистов. Когда-то чёрные кудри волос разбегались по его лбу. Теперь ветер вольготно разгуливает по лысой грушевидной голове. Он чуть раскачивается на коротких, вывернутых ухватом ножках. Жест рук опережает голос. «Здрасьте вам, приехали», – буркнул он себе под нос. С опозданием вывернул на всадников спрятанные под широкими бровями глаза. Голос грубоватый. Заваливается на писк, будто все заранее были виноваты перед ним. На работе, кроме всего прочего, обслуживает свою главную идею цифровизации всей страны. У работников его команды ногти до крови обломаны о клавиши компьютеров. Работают в урочное и внеурочное время, чтобы успеть. Чтобы успеть в нужное время протолкнуть его в должности. И от себя подальше оттолкнуть, чтобы не донимал своими клеточками на листочках. В глаза его подчинённым лучше не смотреть. Они у всех красные, будто в них песком кинули. Ходят больше с вытянутыми вперед руками, чтобы не упасть. Тычутся друг в дружку, словно только народившиеся котята. В головах одна работа: «Давай, давай!»
На скорую руку в туалет, перекусить, словом, сполоснуть про себя ближнего. И снова труд. Хозяин морщится от неприятного запаха, исходящего от нижнего белья Форсункина, но терпит. Посмотришь так со стороны и скажешь: вовсе не труд делает человека человеком, а боль будит в нём человеческое.
Хозяин легонько развернул свой живот в сторону всадников и представился с важным видом и смешком в голосе:
– Полюбашкин Игорь Игоревич.
«Пришельцы пожаловали, кажись», – сощурив глаза, отметил про себя Петрусь, поглядывая на Машу, которая тоже зажмурилась, принимая на себя шлейф пыли, прилетевшей вслед за машиной и запорошившей им глаза.
– А вы, стало быть, и есть та самая дочка конезаводчика?! Очень прелестно. Хочу сделать в виду этого некое предрассуждение, держа в голове государственную мысль. Бодрячком глядитесь. Примечу к слову, – он старался организовать мысль более доступно для ребят. Но слова, словно «вихлялись» и не слушались мысли. Перескакивали с темы на тему. – Примечу, к слову, физическая усталость есть усталость души, что хуже пареной редьки. Про вас такого не выразить красками слов. А мы вот с командой немного устали. Раньше, резвясь и играя, шли к высокой должности управленца.
К большому рублю. К примеру замечу, ранее не знал, что чем выше должность, тем она заразительнее. Вкуснее что ли. Однако заразной становится, когда растёт вместе со штатом сотрудников. Как эпидемия смотрится. Большинство хотят примерить на своё плечо мундир, или сбрую такого управленца. Тут зарыта собака. В целом управленец знает всё.
Где и сколько можно взять… А в деталях процесса управления, конечно, профан. Поэтому в людях не всегда духовное опережает материальное. Поэтому будьте, ласкаюсь сказать, благоразумны и не гонитесь за богатством. Оно не каждому по плечу. Не примеряйте лишний раз, как обезьяна, господский сюртук. Всё равно будет велик. Истина ясна, вроде, а не до всех доходит. И не всем это подойдет: жить за границей,
а в стране зарабатывать. И не глядите на нас, как на господ. Иногда бывает: сморозишь лишнего, а до сердца собеседника так и не достучишься. А, не договоривши главного, разговаривать не стоит. Так что протягиваю вам добрую руку сдержанности и справедливости. – Он пытался улыбнуться, но
в полевых условиях горячий ветерок сделал свое дело. Обветренные и высушенные зноем, губы просто не слушались хозяина. И поэтому вместо улыбки получилась гримаса.
Маша чуть качнулась в седле. Настороженной улыбкой встретила его речь. Она с досадой вспомнила, как с ночами отмечала в дневнике свои переживания. Как день и ночь с конями и идеями. Как тянулись годы и годы забот – одних
не успеешь продать, а другие уже подросли. А вокруг то стреляют, то меняют законы и власти, а ты остаёшься с конями. Сидишь ночи напролёт, и не знаешь с кем больше – то ли с конём, то ли с семьей, – Маша почувствовала от воспоминаний горький осадок в душе. Хотела что-то добавить, но не смогла.
У каждого свои соображения как поправить дело. Иногда близкие люди сталкиваются между собой разными взглядами на предмет. Только самая сильная мысль выстоит в борьбе.
Не успеешь справиться с одной задачкой, как на подходе другая. Подойдёшь к бабушке, спросишь: «Чего плачешь-то?» «По прошлому времени, говорит, скучаю. Лет тридцать уже, как терплю новые порядки».
Глаза пришельца, больше похожие на бабьи, светились недобрым светом. А он, замотивированный на свою речь, готов был вслушиваться больше в свой голос.
– Сегодня, – продолжил Полюбашкин, – истекает срок исполнения договора вашим отцом передо мной. Он должен поставить мне хорошего жеребца. Небольшой аванс мною уже приплачен. Остальное после передачи товара. Держа про вашего отца хорошую мысль, слышал, что хозяйство по дешёвке продавать будете. В цивилизацию перенаправляться надумали?
– Очень приятно с вами познакомиться. Я – Маша. – Она в этот момент прочитала в его глазах что-то колючее и хитрое. – Что-то уже продали. Что-то отец наметил. С ним разговаривайте по этим вопросам, – оборвала короткую нитку разговора она. Он долго что-то пытался объяснить Маше. Раскладывал мысли на пальцах. Тем временем из открытой кабины, шайтаня налитыми глазками, прорывалась речь одного из пришельцев. Видно было, как его толстый кончик пальца что-то доказывал собеседнику.
– Всё будет нормально. Погодим исход дня. Не в первой. Ежели что, родня подмажет. Вывернемся, ежели что. – Начинает смахивать платочком пыль с туфли. – Разность положений в этом случае важна. – Личный шофер чиновника, поигрывая тряпочкой, выпустил ноги из кабины прямо перед конём собеседницы. Маша искоса наблюдала сквозь раскрытую дверку за пришельцами, оставшимися в кабине.
– Ага. Призовой. Видать молодой, – высунул нос Котик – шофёр конеперевозки. – Вон как под ней ходуном ходит. Аж кожа лоснится на нём, – прикрывает ладошкой рот. – Положение человека в наше время важно, конечно. Лишь бы эта сволота не из драчливых оказалась. Один такой на росгвардейца набросился во время митинга. По телевизору показывали. Подружка рассказывала. Чуть до смерти не убил. Потом скрылся. Не поймали. До сих пор нервы унять не могу, – с хрустом выворачивает шею к Форсункину.
– Это ты про коня? – трёт кончиком пальца носок ботинка Форсункин.
– Про сволоту, что рядом на коняжке с дочкой конезаводчика, – шепчет в ответ. Сырой и ломаный бас Форсункина рассуждает критически.
– Не бойся. Вряд ли наш вельможа так нетактично обойдётся с работником, что позволит тому наброситься. Отвечать тем же хамством не станет. У вельмож почерк более тонкий. Они так топорно не работают.
– Не боюсь вовсе. Уладится, конечно, всё. Однако наш… в известном бардачке власти не упустит своего, конечно. Зря что ли такие кадры, как мы с тобой, содержит. Послушный. По-нашему же науськиванию согласился в нефтеуправляющую компанию области отбить телеграмму, чтобы конезаводчик дожидался нашего вельможу на рабочем месте. Мол, для безопасности момента встретиться удобнее в вашей рабочей обстановке. А сам с другого конца к решению покупки коня подошёл... Ведь подошёл же? Подошёл. Конечно,
мы этих конезаводчиков переиграем, – прикрываясь рукой, полушёпотом доводил до Форсункина мысль Котик. Последки слов сорвались с губ Котика так, что у него в ухе зашевелились петлястые кудри.
– Вот именно. – Сушил платочком капли пота на щеках Форсункин.
– Не гляди, что наш Полюбашкин глаза глубоко подо лбом прячет, – готовый сгореть в малиновых красках досады, Котик трёт щёки и продолжает: – сосед рассказывал, что Полюбашкин его бизнес небольшой сломал. Сломал не абы как,
а хитрым способом, чтобы выслужиться, привлечь внимание
к проблеме. Мол, бизнес в стране рушится. А то, что цифровизация угробит здоровье глаз и нервов, не сказал. При помощи цифровизации сэкономим, вроде того, бумагу, деньги. Короче, мол, кто вперёд овладеет цифрой, тот овладеет миром. Мол, берите на соответствующую должность, тогда вас всех спасу и помогу вам добиться успехов. Предприниматели с бухгалтерами неделями головы ломали в период отчетности. Не знали: как правильно занести цифры в квадратики, что на бланках.
В налоговых не все знали: как правильно это сделать, да и помогали неохотно. А Полюбашкин в главной налоговой тогда работал. Формы бланков год от года менял. Кто не сдавал отчёт, тех штрафами одолевал. Столько слёз пролили в подушки. Предприниматели, не выдерживая нагрузки, закрывали предприятия. Мыслимо ли дело с самим доктором наук в ребусах тягаться?! Словом, хитёр наш вельможа. Цифровизацию внедрял. Дескать, она облегчит нашу жизнь. А сам под её прикрытием влез на высокий пост. Цифровизация, конечно, и мошенникам помогла разбогатеть. Полюбашкины без изъянов работать не могут. Что ни делают, так всё через ногу, некачественно. Короче, он наших кровей. С ним можно кашу варить. Вот что хочу сказать.
– Наслышан про эти козни, – кивал головой Форсункин.
– А банковская карточная система от жуликов не защищает. Не успела соседка в банке положить на карту деньги и вернуться домой, чтобы средства по компьютеру переслать кому-то, мошенники все денежки с карты слизнули. Белугой ночь прорыдала – покоя соседям не было, пока она не напилась снотворного. А утром проспала и на работу опоздала. Мало того, с работы ехала на своей машине и врезалась
в столб. За ремонт до сих пор платит. Работает так, что глаз поднять некогда. Надеется, что премия поможет долги покрыть.
– Тихонько говори, а то услышат, – брызнул слюной Форсункин. – Он у нас выходец из миллиардеров. Не то, что мы – голодранцы. Ни крепкой семьи, ни высоких должностей. Так уж мы организованы смолоду.
Людей роднят не только кровь, деньги, потребности, но и способы их достижения. И жизнь показывает: в чьих интересах они управляют человеком.
– А на чём же вы коня повезёте? – поинтересовалась Маша, мало что понимая в жестах Полюбашкина.
– Этот чувственный недостаток решим, играючи. –
Он постучал носком туфли по пятке. – Заберём с открытой душой. Вон за кустами… – он указал коротким конусообразным пальцем, – там наша конеперевозка хоронится от солнышка. Так что дожидайтесь. Всё организованно исполним.
А мы пока на помывку, запылились с дороги. Пристойно загрузим себя заботами в райцентре. И потом к вам. А где у вас остальная стая пасётся?
– Почему же стая? – поиграла голосом Маша. – Табун имеете в виду? Так он дальше.
– За развилкой, – отозвался Петрусь и хитро поглядел на Машу. Мол, разведать надо: что за гуси-пришельцы к нам нагрянули. Безопасность прежде всего. – Нам по дороге. Я покажу. Могу заодно и вашу машинку помыть. Сегодня каждая копеечка для нас дорога.
Маша его сразу поняла. Искорки благодарности промелькнули в её глазах в ту минуту. Она, будто проговорила: «Будь с ними внимательнее. Люди-то пришлые».
– Уж будьте добры. Денежки нынче всем нужны. – Вырвалось у Полюбашкина.
Конь Петруся бил копытом от жары и слепней. Золотым дымком отглумилась на солнце спелая трава и покорно сложила голову под кованое копыто.
– Что ж, решено. Познакомимся с новым явлением без всякого кокетства. Трогай, пастух! Мы решительно за тобой. – Сквозь тонкие губы ответил чиновник и неуклюже сел в машину. Захлопнув дверки, выпустив из кабины последний душок перебродившего хмелька, гости сдвинулись с места. За ними поспевала конеперевозка, покачиваясь на кочках проселочной дороги.
Тут пути Маши и Петруся разошлись. Маша уехала поглядеть табун короткой дорогой. А пастушок повёл кортеж в сторону райцентра – до ближайшей помывочной. Потом ему ещё надо было в школу НТТМ заехать. Вскоре они были на месте. Петрусь, не жалея воды и сил, сначала окатил из шланга конеперевозку. Затем начал мыть автомобиль чиновника, выслушивая досадные замечания личного шофёра Форсункина. Под напором воды и от волнения шланг непослушно заметался
в неокрепших детских руках, но Петрусю удаётся его укротить. После очередного замечания шофёра струя вдруг упирается
в землю и оставляет грязные брызги на дверце.
– Куда-а, куда воду расходуешь, чёртов христопродавец? Запомни: первой всегда моется машина главного, а не какая-то там вонючая конеперевозка. – Размахивая руками, Форсункин едва сдерживает эмоции. – Вон разводы опять. Это тебе не соцсобственность. Как хочу, так и ворочу! – закипая от злости, он попытался вырвать шланг. – Всякая работа прилежания требует. Да в тебе, вижу, сам чёрт сидит. Будущий повстанец против законной власти. Евнух какой-то, а не пастух. – Форсункин был сегодня неповоротлив, ему никак не удавалось завладеть шлангом. Наконец шланг был вывернут из рук Петруся, но так, что окатил с головы до ног самого Форсункина. Петрусь, пытаясь увернуться от рук водителя, все-таки поймал увесистый пинок в знак благодарности за мойку.
– Рабо-отничек… – Форсункин на цыпочках бежит перекрывать воду, отчитывая при этом мальчишку тонким голосом: – Щенок! Руки из заднего места растут. – Петрусь, извиняясь, перевел разговор.
– А собственность ваша не имеет самостоятельного экономического содержания. Она юридическая фикция. Совокупность норм права по присвоению материальных объектов. – Он огрызнулся, стараясь унять гнев шофёра. А вы вместе
с либералами боитесь тяжелой работы и народного гнева. – Он тут же взялся переделывать работу.
– Но-но! Куда, шпана, замахнулся. Невдомёк, что голова
у самого не так воткнута в плечи. – Форсункин снял с себя мокрую одежду и стал отжимать её, покрутив головой по сторонам – нет ли посторонних рядом.
– Это у вас, дядя, теория от практики оторвалась. Люди вымирают кругом. Из земли последние соки сосете, поэтому ручки дрожат и ножки, как у новорожденного, разъезжаются в разные стороны.
– Вертихвост! Как разговариваешь со взрослыми?!
В башке убогость сидит. За копейку того и гляди удавишься. На тебя столько времени расходую. – Пытается приструнить Петруся. – Тряпочкой охаживай лучше у меня! Тряпочкой!
Да с усердием, – задыхается от злости Форсункин. Сняв ботинки, выливает из них воду. Затем закуривает и бросает
в сердцах: – И чтоб ни пятнышка у меня на дверцах не осталось, чёрт, юродивый!
Петрусь норовит искоркой мысли сжечь оставленную
в сердце боль.
– Правильно говорят: «главный» сделал всё, чтобы подорвать веру в государство. Патриарх, прикрывая его, убил веру в бога. Правоохранители украли у людей веру в закон. Наглость и безнаказанность правит миром.
– Смотри у меня! – грозит кулаком Форсункин, – я тебе покажу, где зимой козлы пасутся. Ему слово, он тебе пять.
Будешь у меня в другой раз грязно рассуждать. Не по чину берёшь, вошь навозная. Налогов не платите, а живёте на широкую ногу. Элитные породы лошадей содержите. Христопродавцы! – слышалась озлобленность в его голосе.
А Петрусь от обиды пытался дёргать нервы Форсункина.
– В Госдуме ваши утверждают, что без повышения налогов нельзя развивать экономику. А мы думаем, как и
во всём мире: после снижения налогов народ и экономика могут жить превосходно. Живёте, сказочники, на наши налоги. Иначе трон упадёт. Разорившиеся трону обуза.
Горяч бывает задетый за живое человек. И никакая сила его не остановит. Всякого он в жизни видал. От всякого натерпелся. Теперь и на словах поквитаться не грех. Иногда слово твёрже, чем кулак.
Покачивая боками, подъехала конеперевозка, поднимая за собой ворох пылищи от резкого торможения. Петрусь, протирая глаза, снова обливает кузов машины чиновника.
– Фу, бестия! Принесло в недобрый час, – выругался Форсункин. – От штанов за версту воняет. Весь в навозе.
Лошадь чище ходит, чем некоторые благодетели.
Шофёр Котик вышел из машины, присел на пенёк и затянулся сигаретой.
– Чего ругаешься, добрая голова? Будто пастух тебя
в плен взял. Мокрый, как кот из лужи. – Котик щупает глазами настроение Форсункина. – Учи, учи его жизни, а то на шею сядет, не сгонишь. Жизнь она такая… Если бы, к слову сказать, не возмущались ей, не ходили на митинги, а только на выборы за правящую власть, то никакое начальство не видело бы в нас нарушителей. А нарушитель всегда крайний. Жмут то законы, то налоги, то полицейские. Жмут, чтобы хорошим людям жилось хорошо. Остальным плохо. Поэтому живём, как можем.
– Выживаем – поправил Петрусь. Некоторые науки считают, что самопожертвование бесполезно для эволюции. Дарвин сказал, что животные жертвуют собой ради спасения других. Животное, вроде, а поступки, как у доброго человека – с душой.
– Ручками больше работай, а не языком. Под одной властью спины гнём. – Покорно опустил голову Форсункин.
– Лясы точите?! – бросил Полюбашкин и остановился возле Котика. – Философии водите, дошедшие до осознания моменты, переиначиваете. Огонька в глазах не вижу. Не делом занимаетесь, – сопроводил он речь короткими жестами.
– Имеется образ мыслей, как бы вы сказали. Экстремально как-то всё закрутилось. Мальчонка язык свой больно распустил. Уму разуму учим. А то машина долго ванные принимает по его вине, – бросил окурок под косой столбец оскользнувшейся ноги Форсункин, заискивая щелками глаз перед начальством.
– А я думаю: противопоставление силы силе это и есть истина борьбы за выживание, – процедил сквозь зубы горечь переживаний Петрусь, дотирая насухо дверцу кабины. – Некоторые думают, что технология труда и техника всё решают в производительности. А я думаю, что без тепла в душе дело хуже выходит. Такое происходит и с массами, когда нет взаимопонимания с правителями.
– Видал его!? – мигнул Форсункин Котику и глянул на удаляющуюся спину Полюбашкина. – Ему – слово, он тебе – десять.
– Ослиная голова! Аж за нервы дёргает. Сам со спицу, язык с рукавицу. – Форсункин выключил воду. – На вот тебе на конфеты. – Бросает к ногам Петруся монетки. Получи за работу и катись к чёртовой бабушке отсюда, вышкворка несчастная. – От удовольствия потные щёки Форсункина покрылись пунцовыми пятнами и заблестели на солнце. Он был готов всё смести на своём пути, задержись Петрусь возле него, хоть на минуту.
– Подачками не питаемся. Больно надо. Ещё аукнется. Давно ли сами из подпасков вышли… – Наступив на монеты, Петрусь прыгнул в седло. Форсункин погрозил ему пальцем, хитро улыбаясь. Узкую дорожку между коневозкой и палисадником Петрусю перегородила свинья, догрызавшая свёклу. Петрусь спешился, чтобы прогнать свинку. Радуясь, рассчитанной заранее удаче, Котик раскрыл створки коневозки. Опустил настил для схода перед свинкой. Настил выложил кусочками свёклы для приманки. Когда свинка, прогоняемая с дороги Петрусем, зашла в кузов, Котик запер за ней дверь, ехидно улыбнулся Петрусю и в припляс пошёл к Форсункину, собирая длинными краями брюк, придорожную пыль.
– Дело сделано! Эх, голубушка, с картошечкой бы сейчас твоё мясцо да на шашлычок с пивцом. – Он оглянулся на всадника. Сердце жгла радость. Легко удалось одурачить мальчишку. Его же руками загнал свинку в коневозку. – Ступай же ты, мальчик, ступай! – ласково подпевал ему вслед Котик. – Кабанчик теперь смирный. Никого не тронет.
– В добрый путь, папаша! – вырвал из себя обидное слово Петрусь и кинул тело в седло. Его бровь впервые извилась горбатой змейкой. Серёдки все же между добром и злом не бывает. Только короткая передышка.

;
ЛОШАДИНАЯ МАХОРКА


Птимистин ушёл с головой в документы. Лишь на некоторое время отвлекался, чтобы понаблюдать за местностью. Он с тревогой вслушивался в незнакомые шорохи. Вглядывался в каждый подозрительный кустик. Не притаился ли за ним «погонник» из органов. Будто мог разглядеть отсюда скрытую тайну, что рождается в сыскных кабинетах власти. Варава больше не беспокоил Птимистина. Видимо, заметил, что его ночной гость, сдружился с Петрусем. Голову Птимистина время от времени тревожили мысли о придавливании, принижении человека в государстве. Он вздыхал и иногда высказывался вслух, листая страницы документа. На память приходили жизненные и профессиональные наблюдения.
– Исследования показывают, что работник в данной местности есть низшая форма иерархии в обществе. Нас различают по имущественному положению, родовой, кастовой принадлежности к власти и главе государства. Это страшная вещь. И она произошла в процессе разделения труда. Кто бы мог подумать. – Обмылки мысли разъедали его душу. Страшила чужая жизнь за шалашом.
За речкой жила своя история. Солнце, не жалея времени и сил, согревало и радовало разморенные травы в больших и малых низинах. Ветерок то заботливо поднимал мягкое дыхание реки, то мешал испарения с мелким береговым песком,
то натешившись, разом стихал. Подхваченные солнцем, постреливали и падали на жаре хрупкие тельца растений, особенно на засушливых холмах. Их последние голоса тревожно таяли в воздухе. Их последние минуты жизни казались замедленным и ломающимся танцем на глазах воркующих птичек. Напоённые влагой за ночь облака, повисев над кустарниковым плато, уходили прочь за горизонт. Изредка над большим лесом, где небо сходило к земле, играли молнии. В этом году влаги недоставало. «Только бы пожара не наделала её игривая душа, – переживал Полюбашкин, – тряхнёт такая своей силой и прищучит нас всех. Природа, она не сформирована в обращении с человеком. Тогда и накроется вся наша затея с приобретением коня», – мелькнула чёрная мысль у Полюбашкина, когда он поглядывал на страшный краешек неба.
– Раз на застольях у властей случилось неладное. Сидим в беседке, любезничаем, конечно, сквозь стыд. Кругом гром грохочет. Шариками белыми постреливает по земле, нарушая свою скромность. Гром как даст – кто стоял, всех в поясе перегнуло. Кто за столом, тот головой о крышку ударился. Глядим – то тут, то там загорелось. Среди живых десяток мёртвых оказался.
В крови валяются. Мы рты разинули. Все без душевного почтения. Ни стонов, ни криков, ни мольбы не слыхать. Языки одеревенели. От страха некоторых рвало. Ноги отказывались служить. Так в оцепенении и просидели. Которые уснули, так и умерли. Чувственные воспоминания и изъяснения до сей минуты тревожат сердце. Оказалось, что не гроза в убийствах виновата, а недовольные властью. Они её намолили. Вот как.
На лбу у Полюбашкина выбилась полоска пота. Он смахивает её увесистой ладошкой. Все переглядываются. Полюбашкин растянулся на свежей лужайке и манит шоферов поближе к себе в круг. Выпустив поверх брюк рубахи, сверкая на солнце сытыми животиками, они кружком расселись возле хозяина. Полюбашкин вынимает из мешка фанерный круглобокий саквояж, обтянутый добротной кожей. Посерёдке саквояжа квадратная крышка на ремнях. Саквояж до краёв полон курительной махоркой «Хрупка». На крышке саквояжа наклейка «Лошадиная махорка». Выпуска советских времён. Дурманный запах тревожит сердца и манит понюхать. Нанюхаешься, так с ног валит. Даже лошадь не устоит. Поэтому так её прозвали. С тех времён ещё сохранилась в ней лошадиная сила. Наконец шофера не выдерживают и рвут газету для козьих ножек. Набивают их табаком и затягиваются.
– А табачок-то точно лошадиный, как я посмотрю. Так и бьёт с ног. Не только понюхать, аж съесть хочется, – Котик ласково набивает табачок, поглаживая пальчиками козью ножку.
Форсункин делает губу трубочкой, поваживает носом. – Точно лошадиный!
Котик подпевает: – Ну, кто же тебя выдумал? Даже выпить не тянет. Только покурить.
– Лошадиный. Даже в носу чешется. – Полюбашкин чихает в платочек и цветёт глазками, провожая колечко, первачок дыма изо рта. Тем самым поднимает настрой на деловой разговор...
Птимистин отложил записи и стал наблюдать из-за густой повители кустарника за передвижением машин по трассе. Она тянулась вдоль горизонта леса. До неё десятки километров, но мысль не оставляла в покое. «Не замышляется ли там чего плохого?» Он с упорством водит биноклем, прикидывает до машин расстояние. «Сидишь тут и не знаешь: может, за тобой тайная смертушка пришла. Вон, где-то далеко по грунтовой прорешине мотоцикл пылит. Не разобрать: в погонах мотоциклист, нет ли», – Павел на всякий случай пригнул голову.
…Полюбашкин вымаривал в себе трудные минуты выжидания. Ожидал минуту, чтобы раздобрить сердца шоферов. А то стараться не будут. Подождал пока первые козьи ножки, набитые лошадиной силой табачка, выпустят духовитый дымок. Он вынул из-за пазухи купюры и пустил по кругу в качестве вознаграждения шоферам за хитро пойманную свинку. Форсункин трясущимися пальцами поначалу запихал все деньги себе в карман, выпрашивая глазами добавки для пацанов. Котик пресек заискивающие глазки напарника, отряхивая ногтем навозные пятна со штанов, ощерился.
– А нам, стало быть, шиш в карман?
– Так ведь положение обязывает, – пускает дым в глаза Котику Форсункин.
Полюбашкин нехотя передает по кругу через Форсункина остальную часть денег. Тот вертит в руках дорогие купюры. Котик в сердцах бросает:
– А с честным человеком, стало быть, не хочешь поделиться?
– Я не то. Не живодёр какой-то там. На вот. Всем поровну, так поровну – размахивает банкнотами Форсункин. Через меня просто сподручнее передавать награды.
– Делёжку прекращаем. Не у себя дома.
– Задание выполним сознательно и сообразительно, – наперебой рапортуют Котик и Форсункин Полюбашкину, наслаждаясь дымком.
– Весь образ мыслей у нас о доме. А нам ещё предстоит побороться за наши интересы. Того требует родина. Корысть тут не в счёт. Не для себя приобретаем такого молодца. Для конного полка самого президента. Для разведения лучшей породы. На днях слыхал, будто национал-патриоты из какого-то табуна выкрали хорошую лошадь. Без душевного почтения передаю вам эту тяжёлую весть. Какого-то охранника зарезали. Голову в канаве нашли. – Полюбашкин перекрестился, шофера поддержали. – Разберутся. О подлинности картинной части сказать пока сложно. – Пережитое сообщение он окончил громким плевком в сторону. И радость от вознаграждения при недоброй вести надолго потухла в глазах шоферов.
А зачем об этом сказал Полюбашкин в эту минуту, он, кажись, и сам не знал. Не только радость или горе трогают человека. Чаще трогает слепая вера. И ранит души тем больней, чем верим ей сильней.
Солнце на небе постепенно движется к зениту, а на лужайке набирают силу разговоры о сделке с конезаводчиком Выхлюндовым, отцом Маши.
– Прямое обдирательство со стороны этого плута, Выхлюндова, – не отрывая глаз от земли, куда стряхнул пепел
с козьей ножки, недовольно заметил Форсункин. Его раздирал интерес к деталям сделки с лошадью. А деталь из рук самого хозяина всегда ценна. – Такие миллионы… за какую-то, прости господи, лошадёнку.
– Да-а. Лошадь, она и в Африке лошадь, – поддержал Котик, роняя слова в сторону от собеседника.
Полюбашкин нервно подергивает желваками, стараясь выдавить больше сочувствия к себе у членов команды. И всё во имя сделки.
– Конезаводчик, дорогие мои, заупрямился. Ни в какую
не хотел за меньшую сумму разговаривать. Неделю на связь не выходил, грозился лошадь продать другим. Любезность сквозь стыд так и пёрла из него. Чужая степень выражения души сковала его самолюбие, если хотите. Спешит, вопреки человеческой нравственности, всё дело обворовать.
Котик хотел что-то уточнить, но его перебил Форсункин.
– Э! Не скажи, Котик. Лошадь-то она разная бывает. Это же не «дерьмовоз» какой-нибудь, а свежий конь. Выправка как у хорошего скакуна. Так и знакомые специалисты говорят. Просто Выхлюндов за красивую цену борется. Обидчивый больно, его обида вся с детства пошла. В сильный мороз перекатался на горке с пацанами. Его разжарило. Пить захотел,
а ведра у колодца не оказалось. А тут дед Выхлюндова, в отечественную войну бывший полицай, с собачонкой по дороге шёл. Он и попросил деда помочь с колодцем справиться,
а тот и рад стараться. К ручке барабана язык посоветовал приложить. Жажда, мол, сама и утолится. Он так и сделал. Язык тотчас прикипел к железному воротку. А собачонка его давай за пятки хватать. – Форсункин ехидно захихикал. – Соседи из дома увидели. Прибежали с кипятком его отливать. Отлить-то отлили, а клочки мяса всё равно на ручке оставил. Орал на всю улицу, как резаный. Дед Выхлюндова видит – дело плохо, давай его матом крушить, пока сам слезу не пустил.
Котик перекатил с боку на бок во рту козью ножку, откусил размокший кончик и сплюнул. Лицом стал хмурый, и про рассказ будто забыл, но добавил: – Призёр у Выхлюндова конь. Скаковой. Потом по характеру Выхлюндов не разговорчивый с детства.
Тут Полюбашкин вытянул ухватины ног и встал.
– Этот чубастый конезаводчик возмущался, но дать крылья нетерпенью не спешил. Видимо, ценит свой товар. – Небритая щетина заходила на лице Полюбашкина. – А вы, говорит, мне какие-то чахлые тысчонки предлагаете. Подходил к нему и так, и сяк. На «сивой кобыле» домой к нему подъезжал с ребятками с его работы. Заперся на все крючки и свет в окошках потушил. А я ему кричу в окно, мол, не государственный ты человек, не патриот. Ситуация в стране кризисная. Идёт спецоперация. Война миру угрожает. Общество в стране раскалывается на части от жизненной усталости.
А у тебя, мол, табличка порочного поведения на лице. Никакой от тебя уступки, ни теплоты, ни доброго сердца. Последние слова имел возможность даже крикнуть ему. Кабинетная, мол, ты нефтяная тушка после этого разговора. Всё переводишь на деньги. А он своё гнёт. Чуть что не по его, то свой надтреснутый голос в варежку прячет. Вынь да выложи ему, видите ли, выставленные миллионы. Вроде того, через государство себе проводишь коня. Скупишься. Надо по этому поводу сперва сделать честное предрассуждение, а потом загибать мне про миллионы. Сам, мол, ты расхититель государственности. Думаешь, говорю, не знают люди про твои нефтяные деньги? На какие шиши себе дом отгрохал? Почему на отшибе живёшь? А почему тогда простые люди всю жизнь, работавши, не имеют подобного производства? А потому что исходного капитала не дало государство. Потому что неучтённых доходов у них от работы нет. Нет подручного бухгалтера на нефтеработе, который ваши доходы уменьшает. Простые люди не при постах, поэтому они и на мели. От того и поселение вымерло. А сказки мне загибать не надо, говорю.
Говорю, мол, на тысячах сойдёмся и по рукам! Нет. Упирается. Мол, сам на своей коневозке вам коня доставлю. Заботу, вроде того, проявлю. Какую, мол, ты заботу проявишь, если нарушаешь равновесие нравственности? Расстроил меня. Растлеватель сердец! Так и не уговорились, пока выставленные миллионы на словах не пообещал. Это чувственный недостаток характера человека. А себя большим человеком мнит. Дочь в невесты навяливал. Даже при снижении перед ним своей социальной нравственности в виде тона уладить всё до конца не удалось. Вот как крепко он меня обидел. А потом, вроде того, согласился, когда речь зашла про миллионы. Вроде того, тысчонок сто сбавлю от оговоренной суммы, чтобы в семьях не запереживали от сделки.
– Готов и дочь просватать, лишь бы миллионы за коня
не упустить, – Форсункин заглядывает в рот Полюбашкину. – Она в нашем деле не прокатит. А конезаводчик из себя чвана строит. У самого ни высокой родни, ни крепких знакомств
с вершиной власти. Моськой только крутит, будто в президентский пул власти вхож. Вроде того, они с властями близки по статусу. – Протирает туфли носовым платочком. Котик ставит свой туфель поближе. Форсункин машинально протирает чужую обувь. Тут же спохватился и замахнулся в сердцах платочком на Котика.
– Чёрт тебя дёрнул! Куда ещё свои лытки ставишь? – буркнул, не поднимая глаз Форсункин, и бросил в него платочком.
– Ладно, – вздохнул Котик, скривив лицо, – как-нибудь перешагнём через несговорчивые сердца.
– Пришлось уступить. Как от сердца кусок оторвал, – сокрушался Полюбашкин. Будто мне денежки сами в карман сыплются. Пользуйся – не хочу. Я годы своей карьере отдал. Боялся лишний раз высокому человеку слово вымолвить без душевного почтения.
– Жалко вас всех, – отвернул при встрече чугунным голосом конезаводчик. – Поверьте: коня, как своего дитя растил. И ротик ему тряпочкой вытирал и под хвостиком. И всякие примочки делал, чтоб не заболел. Я и на выпасе при нём в любую погоду. И спал рядом с ним, а не с женой. Помню, как ухаживал за любимым дружком. Как расставаться, так на сердце больно. Как будто, душа изнанкой выворачивается. Он мне, как сын. Растил его, как для себя и престижа Родины, – конезаводчик изменился в лице. – А вы мне, вроде того, уступить…
– Хорошо, ответил Полюбашкин. Приветствую без принуждения твоё решение. Коня в элитную конюшню, а тебя, как рачительного предпринимателя, конюхом к нему.
Процесс приобретения коня чиновником стал труднее, чем получение высокой должности. Полюбашкин немного успокоился. Сощурился, поглядывая на солнце. Лицо сделалось морщинистым, будто с небес опустилась на него преждевременная старость. – Преподносит мысли так, будто у покупателя появляется подходящий выбор. Запутать старается человека. Одурачить с деньгами. Возвышает свои заботы. Деньги, говорит, на кон. Решайтесь – время не ждёт!
Форсункину, хотя и удалось выведать подробности разговора с конезаводчиком, но это больше растрогало его, чем успокоило. За начальство обидно. А Полюбашкин, в свою очередь, деталями разговора поднимал дух сочувствия к себе. Настраивал команду на обговоренные шаги.
– Ну ладно вам вопить-то, – не удержался Форсункин. – Держите грудь петухом! Ваш конь – и всё тут! В случае чего, свои помогут и из беды выручат. Мы, хотя бы, и то помощь, – глянул на Полюбашкина, с недоумением смотрящего на него с приоткрытым ртом, и по его выражению лица понял, что брякнул невпопад.
;
ОРУЖИЕ ГОМИНИДОВ


Маша и Петрусь и предположить не могли, что их так жарко обнимет вихрь предпринимательской любви в процессе исполнения сделки. Этот неугомонный вихрь сначала кружит, увлекая в свой прощальный танец воровства и мошенничества, а затем пьянит, разводя на чувства и ценности, а потом бросает на произвол судьбы. Обманывает. Оружием обмана пользовались для удовлетворения потребностей ещё гоминиды. Его они позаимствовали у зверей, птиц и других живых существ около шести миллионов лет назад. Со временем оружие обновилось и дожило до наших дней. До беспамятства им пользуется олигархат и чиновничество всех рангов.
Страшна та минута, которая манит неоправданной надеждой. Молнии мыслей и чувств в эти мгновения правят человеком. Но пройдёт чёрная полоса неудач, и жизнь восстановится. Только потерю сил долго не вернуть в нужное состояние, пока не успокоятся нервы, и не залечит время душевные раны.
Маша и Петрусь стараются держаться друг друга в скользкие минуты жизни. «Пусть мне больно, и километры разделяют нас, но я чувствую, как бьётся твоё горячее сердце», – вдруг подумала она. А до того момента Маша даже не догадывалась, что такие чувства возможны.
Она сейчас возле табуна. Петрусь показывает Маше, как его обычный конь покоряется лёгкому и загадочному свисту близкого человека. И ткёт из проторенной тропки тонкую паутинку пыли, спеша на зов. Петрусь гордится своим конем, внешне складным и даже похожим на породистую лошадь. Жалеет только об одном, что не успел приучить к такой команде породистого скакуна Маши. Он ловко набрасывает на спину коня лёгкий вальтрап вместо седла, вскакивает на любимую лошадку и мчит с ветерком. А сколько тугих минуток им удалось пережить на сокращённом аллюре во время опасности? Не сосчитать! Маша из-под ладошки глядит им вслед
и завидует. На ресницу накатывает слёзка: скоро домашних проведать надо, свой институт. И снова придётся расстаться. Петрусь, сопроводив коня в табун после купания, верхом на пони возвращается коротким путём, через канаву. Пони неожиданно пугается выпорхнувшего из-под ног воробья и слетает в самую трясину грязи, где вязнет по самое брюхо.
Маша видит вдалеке, что дело неладное. Она достаёт вожжи, которыми управляют с телеги, и на своём коне мчится на выручку. Облако пыли отмечает их путь. Спешившись, всадница обматывает вожжами пони. Они пытаются собственными силами вытянуть его из беды. Петрусь даже сапог оставил в канаве, пока суетился, а толку никакого. В отчаянии он подзывает свистом своего коня. Тот сразу же бежит к хозяину.
Через некоторое время пони удалось освободить, её отмыли и пустили в табун. Тем часом Маша и Петрусь, мокрые от купаний, будто срослись плечами под ласками тёплого солнца. Они поочерёдно подёргивают лопатками, хихикают. И ветер играет в их чубах.
Вдруг они развернулись. И тут же ощутили на себе затянувшийся взгляд друг друга. Разом поняли: они близкие
по духу. Это судьба.
– А у меня строгий папа, – выпалила Маша.
– Он станет мне другом, – не задумываясь отреагировал Петрусь. – Даже с температурой под сорок не откажусь от своих слов.
– А еще и я упрямица.
– Ну и пусть. Он вспомнил одно раннее утро, когда только улеглись росные травы, и произнёс по памяти строки песни об оставленной любви: «любовь нас ранит тем больней, чем любим мы сильней».
Птимистин разглядывает в бинокль Машу и Петруся, как немую картинку. Его мучают всё время проблемы: «Нет ли поблизости «погонников», которые разыскивают его? Не появятся ли случайно в поле зрения доуидосы? Тревожная минута может наступить неожиданно. Поэтому надо быть начеку».
Маша почувствовала небольшую слабость в теле.
– Ты, Петрусь, сторонись меня немного, – её пробила слеза. – Кажется, у меня бессимптомный вирус. Из банковских работников, говорят, кого-то заразила, – опустила глаза и метнула ими куда-то в сторону табуна. Для Петруся это была команда: пора поглядеть край табуна.
– Зараза к заразе не пристает. – Он легонько отдал поводок и с места взял резкий аллюр. Из-за плеч Петруся ветер донёс лёгкий куплет:
И галоп под седлом,
И румяные детские лица.
И ветер загривком играет,
Будто ребятишек содом,
Хочет с конём подружиться.
И легонько нам подпевает.
И пыль табуном
Сзади встаёт и клубится.
Маша долго глядит ему в след.
А на удалённом участке луга Котик и Форсункин через канавы наводят на всякий случай гати для успешной переправы. Затем шофера и высокий чиновник усаживаются перекусить. К ним не спеша подъезжает на «Урале» с коляской человек, похожий на охотинспектора.
– Разжились ли немножко дичью, господа охотники? Чужаков не видели? По телевизору митингующих вчера
в Москве показывали. Один полицейского избил.
Шофера ухмыляются, мнутся. Полюбашкин нырнул
в кабину машины, разлив из кружки смородиновый чай.
– А мы на митинги не ходим. Все в законе. Пьяных нет. Мы люди предприимчивые. Нам не до баловства, как говорится. Небольшую победу в бизнесе отмечаем на лужайке подальше от глаз. Приведу пример из жизни, – прикрыв рот, отвечает Котик.
– На черта мне твои примеры! – крутит ручку газа мотоциклист, разнося округ дым.
Форсункин кашляет и сплёвывает.
– А мы, дядя, не охотники. И ружьев у нас нет. – Форсункин побежал за куст, оглядываясь.
– Дорогой наш, решительно за всем поглядываем. Это свой. Приспичило, – выглянул из машины Полюбашкин, сопроводив речь широким жестом.
– Кабанчика тут одного сжульничали браконьеры, – сбавив дым, настойчиво пытал мотоциклист.
В это время, как на зло, из конеперевозки раздалось хрюканье и повизгивание свинки.
– Вот дура! Потерпеть не могла для убедительности, – прикрыв рот ладонью, прошипел Котик.
Мотоциклист заглушил мотор, насторожился.
– А ну показывайте, что у вас там? – забарабанил пальцами по бочку мотоцикла инспектор.
– Это порося. Вовсе не кабанчик! Мы не воровали. Просто мы ей понравились. В новую конюшню переводим. Это же всего-навсего мясо на жаркое. Есть же любители жаркого, – оправдываясь, открыл дверцу конеперевозки Котик.
– Свежатинку и я бы около вас подождал, – широко улыбнулся мотоциклист, обнажив пожелтевшие от табака
зубы.
– Ага. Только ждать долго. На откорм сначала. На другой год жаркое.
– Забавно, однако, – разбитый сомнениями мотоциклист завел мотоцикл, сердито выпуская в сторону кампании дым. – А труп возле речки не попадался?
– Кабанчика? – вставил Котик.
– Человека, – уточнил инспектор и поехал в сторону
реки.
Шофера, покашливая и выдохнув с облегчением, переключились к теме лошадей.
– Голландская теплокровная, сразу видать. Та, которая под седлом этой сопли, девки. Рост в холке сто семьдесят пять сантиметров, – пытался восхваляться Форсункин, будто из присутствующих он больше всех знаток в лошадином деле. У Моей покойницы бабки была чистокровка, два метра и пять сантиметров. Прыткая. Равных ей в конкуре не было.
– Эта ворона-ая. Грудь и шея – мускулы так и ходят. Ноги длинные. Потом этот, мышечный рельеф на бёдрах чётко прорисован. Тело не особо длинное, – поддерживает Форсункина Котик, прикрывая пальчиком рот. – Вес не более шестисот килограммов будет. Чувствуется, что склонность к обучению привита. Скакун и прыгун, короче.
– Слушает её поводок, – добавил Форсункин, наблюдая глазами за реакцией хозяина. Тот пока молчит. Ломает прутик в руках.
– Стремительные моменты проворности от неё можно ожидать, говоря вашим слогом, – поглядел в глаза Полюбашкину Форсункин, желая больше понравиться.
– Что она тебе кошка, чтобы проворной-то быть? – злился Полюбашкин, поглядывая на Форсункина искоса.
– Каждое движение всадника выполняет. Я такое послушание только в цирке видел у моего земляка. Аж за душу берёт. Так что со сделкой не прогорим, – безжизненно поглядел вслед мотоциклисту. – Этот ещё, чёрт лысый, нагнал дыма из своего драндулета. Без него тошно. Настроение только испортил. Хорошо, что его отбрили. С лошадиной сделкой надо заканчивать. Я тут кое-что должен показать. Брат в ночном клубе достал. Доведём их до приличного обалдения. А пока они
с мыслями соберутся, всё дело культурно обделаем. Методом гоминидов. Всё сделаем так, как учил меня человек государственной важности. Я покажу позже, как всё должно выглядеть. Честно сказать, пастушья морда, которая с девицей была, мне не понравилась. Отродясь таких харь не видел.
Подходит к машине, достает шарик, надутый газом, пробует им подышать. Бежит в кусты сламывает небольшой сук. Затем Форсункин уже не контролирует себя. Представил, что в руках у него револьвер. Наводит его на Котика, потом на хозяина, кричит:
– Бах-бах! Гадские дети! А ну упали у меня мигом!
Ползёт по-пластунски между косматых кочек.
– Сдавайтесь: я пришёл!
– Кых-кых! – щуря глаз, отвечают ему в унисон Котик и Полюбашкин, имитируя пистолет вытянутым указательным пальцем и собранными в кулачок остальными. Их лица пятнит смех, раскрепившийся причудливыми красками на щеках от удовольствия, а затем смех меняется досадой.
– Не сформирован в обращении, – не вытерпел Полюбашкин. – На гастроли с концертом, что ли приехал? – «бах-прибабах».
Форсункин долго потом стоял на четвереньках перед часовенской канавой. Газ из организма выводил.
– Газ слабый, – кричит Котик. Добавить надо, а то дело не выгорит. В детстве бывало такое.
– Непременно слабый! Это точка непристойности в уважении к самому себе, – поддержал Полюбашкин.
– Вечно недовольные. Как моя соседка. Далеки вы от практики. Так и обидеться можно. С таким настроем только дров наломаешь.
Полюбашкин искоса поглядывает на Форсункина. Тешится сорванной травкой, закручивая её в спираль.
– Умён, сказавши! – На растерянном лице и шее Полюбашкина рос скупой пот, как росная сырость в засуху. Он выгнул широченную бровь, силясь прочитать по лицу Форсункина, куда тот клонит, проронил:
– Я ничего особо не говорю, упражняясь в догадках. Просто ты силён детским чувством. Как бы по этой детскости с нами ничего не вышло. Помнишь, как про свою бабку рассказывал? А я помню! Раз она дала тебе сахар в дороге подкрепиться. Как-то раз вы за скошенным сеном в сторону леса ехали на телеге. Как раз мимо высоковольтных столбов проезжали, мимо ЛЭП. Ток в проводах страшно гудел, но тебе захотелось дотронуться до железной опоры. Бабка тебе отказала в этом. Тогда ты спрыгнул с телеги и растоптал припас сахара. Затем собирал по крупицам от жалости и обиды остатки в карман. Бабка в этот раз остановила лошадь и разрешила тебе дотронуться до опоры. Тебя душили слёзы от того, что бабка так быстро сдалась. «А вдруг бы током убило, и прощай мамка?» – так ты подумал. И бабка заплакала. До сих пор переживаешь за свой поступок. И мы вместе с тобой.
– На всякую жизненную мелочь человек жертвует своей энергией и временем. – Котик погладил пальцами подросшую за сутки щетину на подбородке.
– На то он и человек, чтобы быть вовремя заточенным под жизнь фундаментально, как карандаш. Поэтому великодушие, отзывчивость, самопожертвование – высшая ценность в человеке. Она достояние. А не то, что там какая-то успешность в деле и выгода от нее. – Солнечные лучи, пробиваясь сквозь густую листву, играли причудливыми тенями на лице Полюбашкина.
– Поступок, привычка, характер, судьба – вот с чем надо считаться в человеке. Они рождают достоинство. Вот, к примеру, генерал-майор Дмитрий Фёдорович Трепов, бывший генерал-губернатор Петербурга, по приказу которого было подавлено шествие петербургских рабочих. Нашёл время, так сказать, не побоялся и вручил императору Николаю второму Петицию о рабочих нуждах. Достоинство связано, по-моему, с глубинными проблемами Родины, – торопил мысль запревшим голосом Котик. Он глядел, как Форсункин пригоршней ловит муху, которая облюбовала его туфель. В шейном пояске ломалась голова Котика. – Все ресурсы в хорошей стране от хороших характеристик человека зависят. Соседка моих соседей, из министерства, сама тоже так думает.
– Как ты глубоко берёшь. Впрочем, у меня бы не работал, думая по-другому, – ответил Полюбашкин, поддерживая разговор.
– Само собой, глубоко! Безвозмездный риск словом, делом, здоровьем, жизнью – божья благодать. Остальное вознаграждение за кампанию. – Он поглядел на Полюбашкина, чтобы понять: угодил ли хозяину, нет ли.
Полюбашкин же долго прощупывал каждого, выводил на разговор, чтобы оценить каждого – кто и как дышит. Наконец подозвал шоферов ближе жестким жестом. Жест этот был тяжёлый, увесистый, как у настоящего загонщика крупного рогатого скота. Махнул ладошкой по коленке так, будто кнутом хлопнул, чтоб зов хлыста на другом конце стада слышался, чтоб отбившийся подчинился его железной воле. Форсункин в это время держал пойманное насекомое за крыло, наблюдая, как оно билось в последней надежде. От громкого хлопка он аж подпрыгнул, и муха вырвалась на свет. Немного сконфуженный Форсункин вытянул шею в сторону хозяина.
– И так, уточним детали. После того, как дочка конезаводчика отъедет на достаточное расстояние от подпаска и достигнет удобного для нас места, – чертит мизинцем на клочке песка Полюбашкин, – делаем маневр. Пугаем коня. Конь сбрасывает всадника. Дальше действуем по нашим правилам. Любезности к врагу не проявлять.
«Ах, ты, опять на туфле пасёшься. Пока хозяин философствует, зададим тебе жару», – шепчет про себя Форсункин. Переломил ладошку так, будто горсть земли держит в ней, подкрался к мухе и накрыл её сверху. А затем с размаху ударил муху о свой туфель. Котик со смеху держится за живот. Конечно, все устали от безделья. Но победила задоринка в характере.
– Всадница ушибётся, хотя главное, чтобы самого не ушибло, – засомневался Котик.
– Как это ушибётся? – подозрительно поглядел на него Форсункин. – Не ушибётся. Кругом трава, почва мягкая.
Не впервой падать. Приучена сызмальства. У моего тестя своя лошадь. Кто только не падал с неё. Все живы. Даже кошка не ушиблась, когда с ней упал хозяин.
– Ловим коня. Нечего измышлениями разных умов заниматься, – Полюбашкин вбил клин в речь шоферов.
– А свинку – того? – покрутил кулачками Котик. То есть нет. Отгородим ей угол в коневозке.
– Свинка в качестве поощрений за третий квартал тщательно предусмотрена. Вместе с конём запрём, – выкатил глаза из-под крутого лба Полюбашкин.
– Так можно и в тюрьму загреметь, – заёрзал по траве Котик.
– Не загремите. Отхлопочу от грязной неприятности, – подбодрил работников хозяин. – За работу, живо!
Все дружно поднимаются, глухо пощёлкивая мосолками.;
НЕУДОБНАЯ ДРУЖБА


Птимистин все ноги отсидел в засаде, наблюдая за местностью. «Уж не власти ли послали эти тёмные силы с двумя машинами и мотоциклом для отлова меня? – донимала досадная мысль. – У одной машины причудливая будка. Скорее всего, для перевозки преступников». Чем дольше он наблюдал за местностью, тем дольше ходили в нём нервы. Доуидосов было не видно. От леса показалось чёрное, как сажа, крыло огромной тучи. Его пальцы неожиданно задрожали. Затем озноб прошёлся всем телом. Спохватившись, что долго нет ребят, перевёл бинокль в сторону небольшого костра, где сушились какие-то пожитки. В пределах видимости сидел Петрусь, подобрав под себя обе ноги. В руках, видимо, тетрадка. Он что-то сосредоточенно записывал. Маши рядом не было. Чуть выше взял биноклем в горку – засеянные поля. Над головой, будто пушка прогремела. Жёлтый шар молнии прошипел над головой. Птимистин прикрылся лопухом и присел. Будто лопух смог бы спасти его от смерти. Однако и лопух дорог! Приспичит – не скоро найдешь.
Птимистин неожиданно заметил, будто над хлебами и над лугом курится ломаный дымок испарений. И ветер, будто расчёсывает этот дымок на тонко вьющиеся косички.
И ему кажется, будто непременно хоронятся в этих местах доуидосы. И дыхание их всюду. «Может, так они отдыхают и покуривают особый бездымный табачок? И нам кажется, что это какие-то испарения. Ведь пусти искру на таком пекле, и хлеба мгновенно вспыхнут, как порох. Видимо, они постарались и изобрели такое курительное снадобье, чтобы люди их не могли обнаружить?» – Птимистин глубоко вздохнул, будто свалил тяжесть с плеч и опустил бинокль, переживая догадку.
Обочину поля пшеницы, разбитую местами техникой и подъеденную гербицидами, защищал от пронизывающих сквозняков и буранов живучий осот. Его розово-сиреневая макушка всякий раз тяжело кланялась земле под порывами ветров. Большая доля яда и следы от тяжёлой техники прогулялись по нему. На глазах работников прошла их история жизни
с пшеницей. Мятый ураганами с грозами, палёный солнцем, сорняк и культурное растение жили вместе. Не любая жизнь терпит дружбу и соседство.
До самого горизонта, вдоль обочины поля, вытянулось ломаной заградительной каймой семейство сорняка. Налитый свежестью, сорняк жмётся к скошевке, границе хлебных колосьев. Часом прорастает посреди хлебного поля. Там, где осот, всюду уплотнение земли. Плохо дышит почва. Пшеница не добирает положенного количества зёрнышек в колосе, не дополучает необходимой пищи и соков, но выживает. «Незрелые колосья – к неурожаю», – ворчали при жизни старики.
Длинный с крепкой основой стебель крупными когтями корня хищно впился в залежалую почву, доставая полезные вещества из корневищ пшеницы. Пройдёт в нужное время техника, потратит лишние силы и подрежет сорняковую кайму пшеничного поля. Оборвёт привычный век растений. Тогда наступит новое время. Время рождения осота и поиска новой завязи жизни на совместном пограничье земли.
Похожее и у людей. Смотришь: вроде, добро делает мужик государству. Вкладывает заработанные средства в казну. А государство возьмёт да заморозит его счета на долгие годы или на всю жизнь. Вкладчик останется с носом. Если повезёт, то удастся вернуть от вложенной суммы сущие гроши. Мужик потеряет свою выгоду и уважение к государству. Но и это ещё не всё. Из года в год государство станет подтачивать доброй душе разными способами нервы. Подминать права мужика под себя. Вслушаешься в разговор улицы: всё как обычно. Кругом, будто тихо и ладно. А поразмыслишь поглубже, то и поймёшь: неудобная дружба в нас говорит, издержки души. Как не умели мы хорошо управляться, так и до сих пор не научились. Догадается о таком грешке мужик, приостановится, присмотрится к жизни и скажет:
– А оно мне надо такое? – сплюнет и разорвёт невыгодную дружбу с государством, да и пустится на чужбину лучшую долю искать. – Дедов моих обирали, родителей, теперь
и до меня добрались. Жизнь и без того тяжёлая штука. Всё дорожает. Многое ухудшается. Того и гляди без порток оставит и выпроводит питаться на помойку. Бомжей год от года
и без меня прибывает. Нищий народ разоряется. Вымирает целыми семьями и землями.
Под горькие размышления почёсывал Птимитсин на затылке нажитое «гуменце», или освободившееся место от
волос.;
СЕМЕЙНАЯ ОПУПЕЯ


Дом с мансардой, беседками, хозяйственными пристройками и кривыми тропинками притаился в утопающей дикой растительности. Двадцать пять верст отделяют его от райцентра. Внутри огромного здания оживленно протекал семейный разговор. Его обитатели держали в крепкой узде организацию дел, связанных с текущими проблемами.
Наталья, бабушка Маши, стяблая с виду, но выносливая казачка с крепкими руками, широкой костью и просеками седин была в медицинской маске и делилась о своих переживаниях со свёкром Выхлюндовым.
– Жизнь, милок, так прижмёт, что иной раз не знаешь, как поступить. Как ни стараешься сделать получше, но где-то оступишься, прогоришь. – Пригоршней вытирает под маской пот. – Выйдешь за усадьбу, кругом страшно. Того и гляди кабаны или волки сожрут. От треска хворостинки спину пот насквозь так и прошибает. И сердце в пятки, как у зайца, уходит. Иной раз стрельба ружейная вскрёсу не даёт. Вернёшься домой, как мокрая собачонка. Разденешься, одежка нательная колом стоит. Человеком себя только в койке чувствуешь. Живём на отшибе. Лес да елки кругом. Как за колючей проволокой. Хорошо, что скоро переедем. Распродать бы всё скорее. Но это одно дело. Другое, нечего зря на дочь обиду нагонять. Она мне всё-таки внучка. Не станет она взаперти сидеть. Она любит простор, волю. От ругательных разговоров в омут нырнуть хочется или за границу удрать. Как покойница соседка из Безвыходного говоришь: «Учу только хорошему». Сейчас военная операция. Если призовут, то ни с тобой, ни
с бывшей соседкой – окажись жива – не пошла бы в разведку. Ты не чувствуешь, милок, как у ближнего болит. Дар сопереживания ныне многие потеряли. Главное – за поучениями человека не потерять.
– Так-то оно так, тёщенька. А коли применят против нас экономическое оружие? Штраф, скажем. Вот тогда и запоёте по-другому. Скажут: зачем, мол, чихнула принародно,
не прикрывшись? На ошибках, милая моя, пора бы поучиться. – Голос Выхлюндова надтреснут, с хрипотцой. Он поглаживает галифе с лампасами, заправленными в хромачи, затем лицо, выбритое под моду молодого. Когда разговаривает, зрачки его сужаются, будто подрезает взглядом встреченную мысль.
– Она же потом прикрылась. Сразу не успела, но прикрылась ведь потом.
Выхлюндов не унимался.
– В маске надо сопровождать свои банковские прихоти.
И по телевизору так передают. Вирус кругом. Додумалась же где чихнуть. В обществе, принародно. При свидетелях. И без того военными событиями отягощены. А она вздумала чихать. Конечно, вас за это с внучкой не расстреляют, но посадку обеспечить могут.
– А меня-то за что?
– За то, что её защищаешь. Как сообщница пойдёшь. Терпежу на вас нет – один старый, другой малый. Против правительственных законов разве можно идти? В тюрьму затолкают. Дети безродными останутся. Если б не дети, свою бы землю в обиду не дали. Защищать бы с топором вышли. В детстве, бывало, мы перед главой семьи навытяжку стояли. Ходили при родителях, на цыпочках. А теперь – что хочу, то и ворочу. Свободу почувствовали, разнуздались. Ремня нет на них хорошего.
Тёща морщит лоб, защищая внучку. Наблюдает косо за песней разговора свёкра. Наконец, не выдержала и сняла маску. Старость сплела глубокие узоры на ее лице. Сжимая губы, она пыталась сдержать приступ кашля, но все равно закашлялась. Капельки слюны достали руки зятя. Выхлюндов брезгливо её отдёрнул. И долго не мог ей найти подходящего места во время беседы. То засовывал глубоко руку в карман, то заламывал за спину. Вбить свою правду жизни человеку, много повидавшему на своём веку, не так-то и просто. Гораздо проще устроить словесную дуэль.
– ЖКХ, которые под разными благовидными предлогами повышают тарифы, вынудило Машу поторопиться с оплатой. В райцентр носилась платить.
– Тянуть сверх норм тоже нельзя. За долги не то, что общиплют, как курицу, посадить могут и жилья лишить. Пора прекращать расплачиваться живыми деньгами, – краснел зрачками Выхлюндов. – Какие вы бесстрашные. С автоматов пора научиться проводить платежи. Ну или соблюдать дистанцию между друг дружкой.
Тёща лежит на кровати, закинув руку под голову, и ломает язык под ребёнка: – Больно удобства у автоматов ограничены. И сдачи часто не дают. Так и все деньги можно пустить на ветер. К карточкам дело подошло и грабежу населения. К отгораживанию руководителей от народа и человека от человека. Представителям организаций стыдно нам в глаза смотреть из-за своих махинаций и одурачиваний. Смотреть и разговаривать стыдно, видите ли, – тёща, почувствовала озноб и сменила положение, прикрывшись одеялом.
– Век цифры пришёл. Что поделаешь. Кто будет потом слушать ваши вопли? Мы из вымершей земли, с нами чикаться не станут. Скажут, что сами «профукали» свою малую родину. Надо было производительность труда вовремя повышать. Теперь болтаетесь между небом и землёй. Поселились на птичьих правах в нежилой черте. В момент за это «уши опалят» и в кутузку – поминай как звали. Мы жителями посёлка Безвыходного не являемся. Его больше нет. От него осталось вымирающая безлюдная земля. Безвыходный не числится ни в районных, ни в областных документах. И на картах его тоже нет. На его земле всего одна семья проживает, да ещё две пустые развалюхи неподалёку. Приблудные и бездомные в них временно тусуются. Жителей нет – кто уехал, кто помер, кого убили. Сама знаешь.
А раньше крупное молочно-товарное хозяйство было. Библиотека, клуб. Радиоузел свой. Тракторный парк, техника. Работ полно. О людях думали. Даже передовикам медали высокого уровня вручали. Кругом речки, зелень. Глаз не оторвать. Молодёжи много. С этих краёв отцы и деды уходили земли наши защищать. Многие вернулись – кто с почётом, кто и вовсе героем. Теперь ни магазинов, ни школы, ни фельдшера, ни работ, ни людей. Одна мёртвая земля. Поэтому с нами чикаться не станут, раз себя не сумели защитить, Наши либералы, слышал, вместе с американцами и Западом вырыли народу яму. Помогли разорить колхозы и совхозы под предлогом из колхозников сделать процветающих фермеров. Потом всю ситуацию переиграли под себя. Земли, часть крупных и мелких предприятий прибрали к рукам. Труд, наши продукты в одночасье подешевели. Из наших деревенских жителей кто с голоду помер, кто от болезней, а кто в города ушёл или вовсе за границу перебрался. Главное власти, президенты меняются,
а деревни и другие населённые пункты загибаются. Раз либералы одержали над простым народом победу, закабалили его, то и с нами, зажиточными, чикаться не станут. Уж поверьте мне.
Похожее положение по всей стране. Пройдись по глубинке Подмосковья, Нижегородчины, Пензенской, Рязанской, Самарской, Волгоградской, Пермской, Челябинской, Братской, Усть-Кутской, Хабаровской, Владивостокской, Чукотской земле… Глубинка страны вымирает. Будто мор прошёл по Руси. На бывших улочках иногда ни курочки, ни яичка, ни человечка. Даже птичка там и та невесело поёт. И ни одна цифровизация не поможет поднять былые земли. Интересно: куриная слепота в управлении явление временное или постоянное? Исторически она повторяется. – За время речи Выхлюндов любил держать спину ровной доской, изредка поправляя завитушки чуба.
– Мужества в нас нет. Не жертвуем собой во благо сохранения рода, во благо сохранения родной земли. Такой инстинкт больше у птиц наблюдала, у животных… Многие при высших наградах родины совершают преступления, предают страну. Убегла бы от такой атмосферы. Денег на карте у неё не было. Пришлось не с компьютера оплату делать, а самой ехать в банк. Денег не было, – сопроводила свою мысль пальцем, изрытым воронками давнишней оспы.
– Для этого есть личный кабинет. Полезай в интернет, плати. Не слоняйся по банкам.
Тёща сдержала притон непристойных мыслей и сцедила нервно:
– Ну, сказала же, что денег не было на карте. А он одно своё. Какой невнимательный. Потом она в маске была. Страховалась. Они ей сами велели снять, когда с книжки снимала деньги. Сама не догадывалась, что может являться переносчицей заразы. Да и случай произошёл давно, месяц назад. Забылось всё. Не похудела. Наоборот, мне кажется, пополнела немного. Животик округлился.
– Осадок одолевает от вашего случая. А что значит: «велели»? Сам президент сказал, что маску снимать нельзя. Ладно бы на улице. А то в общественном месте. Там самый рассадник вирусов. Индоле даже сердце переворачивает ваш случай. – Вытирает со лба пот тыльной стороной ладошки. Жрать меньше надо, тогда и полнеть не будем.
– В критической ситуации, стало быть, можно снимать.
А то денег шиш получишь. С голоду подохнем, если все правила соблюдать. Подохнем, да и только!
Выхлюндов не унимался.
– А заразит кого, кто ответит? Вот то-то и оно, что виноватых нет, а человека заразила, говорят. Так не бывает. У меня все правила гигиены соблюдайте. Хотя бы минуту воспитания предоставьте себе перед выносом ног за порог.
Тёща наклонилась к свёкру.
– Виноватые всегда среди бесправных. Ей пришлось снять. Деньги бы не выдали. ЖКХ за долги на счётчик поставит. Три шкуры содрать готовы с человека.
– Зря она поддалась на их удочку. Не надо давать себе лишних вольностей, – он покраснел от подступившего к горлу удушья, сменившегося приступом кашля. Вытер ладошкой рот и спрятал её за спину.
– Аэропорты все открыты. Военные парады проводят без масок. Заразу со всех концов к нам волокут. Что можно лебедю, то утке нельзя, стало быть. Значит, правительство хочет поддержать медицину, фармацевтику. Главное этих недотёп на кассе предупредила, что будет, мол, не виновата, если у меня бессимптомный вирус, если кого-то заражу.
Не виновата, – качала головой тёща.
– Как в воду дочь глядела. Шестерых заразила. Одна кассирша помирает.
– У нас в семье, слава богу, не заболели, – уронила слезу и закуталась в одеяло.
– Понятно: не по злой прихоти убила человека. Жертвовала здоровьем, ради ЖКХ. Ведь и сама могла от них подцепить вирус. Не смотря на заразу кругом, платить коммунальщикам пошла. А они как плохо убирали улицы, так плохо
и убирают. Полы в этажных домах моют только на первых этажах. А им плати сполна. Мы и дома стараемся в масках ходить. Кошке лапы моем. – Сажает кошку на колено. Надевает на мордочку медицинскую маску. – Смотри у меня!
Нас не заражай, – прохрипел Выхлюндов, заглядывая кошке
в глаза. – Вот я тебе и пакетики целлофановые на лапы надену. – Подносит к раковине, моет лапы. – Чтобы из дома ни шагу! Ещё с кошками возиться станем. Будто других проблем нет. – Наливает ей лимонного отвара в молоко. – Будем всей семьёй государство от заразы спасать. Безвозмездно. Вот так!
Кошка не подходит к миске.
– Вон она твои лечения стороной обходит. – Тёща смеётся, натягивает на лицо маску. – Нечего животину мучить. Нечего тут.
На полу тень тёщиной головы. Глядя на тень, Выхлюндов поднял нотку в голосе. В глаза тёще смотреть неудобно,
а так, когда – на тень, то можно и расслабиться.
– Подчинённый мой принёс мне проекты по переработке нефти более дешёвым способом. Я для приличия их отклонил. Пусть шлёт на компьютере. Ещё заражать меня будет. И перчатки не спасут. Мы постоянно чем-то жертвуем. Больше, чем животные или птицы. Разделение труда нас заставило ускоряться. Я и на нефтянке тружусь, жертвую временем, энергией, и коней выращиваю, и семью воспитываю. Аж голова кругом. – Поглаживает чуб.
– Анализы в нашей семье, слышала, дали отрицательный результат. – Неухоженные волосы её качнулись и сползли с плеч цветастого платья. – И у внучки моей, Маши, тоже ничего не нашли, а на стороне кого-то заразила. Вымрем теперь все. Ни работа не спасёт, ни воспитание. Вымрем.
Мать Маши, жена конезаводчика, белокурая женщина
с мелкими морщинами на красивом лице, крадётся в маске, съехавшей с носа. На ней мягко переливается платье, подобранное под цвет зелёных глаз. Ещё в сенцах услышав разговор мужа с матерью, она слегка побледнела, только щёки розовели еле заметным румянцем. Громкий хлопок входной двери известил домашних о её присутствии.
– Глядеть ходила. Нанятый Машей с Петрусем плотник из райцентра давеча на работе умер. Свою смерть, как предчувствовал. Работ полно. Сам доходяга доходягой погоняет. Клялся ребятам, что всё сделает вовремя и без нареканий. Так и вышло. Думала, что оклемается, поднимется. Маша ему и зарплату приготовила. А он не поднялся. Глаза только смотрели в мою сторону. Видимо, умирая, понимал, что к нему обязательно придут. Ребята врачей вызвали. Сказали, что инсульт. Забрали в морг. Денники лошадям обновил. В манеже кое-что поправил. Сбрую в порядок привёл. Сёдла отремонтировал. В левадке кое-где жерди поменял. Хорошо, что нефтянка выручает, а то давно бы бизнес разорился, – важное для себя слово продекламировала пальцем, глядя на мужа.
Выхлюндов, завидя жену, отряхивает с колен кошачьи волосы. Они разлетаются по полу. Жена морщится.
– Ты у нас на все руки. И целый противогаз на кошку надел. О-хо-хо! Чем бы дитя ни тешилось… Поглядишь на жизнь и вздрогнешь до мурашек. Столько в ней несправедливости, перекосов, недоделок, на душе тошно делается. Сбежать куда подальше хочется. От себя только некуда.
Выхлюндов ластится к жене.
– Всё для сохранности семьи. Смотри руки помой. Не таскай по комнате лошадиные запахи. – Выхлюндов поиграл густыми бровями.
– Угождаешь всем, угождаешь и про мытьё всякое забудешь. Поесть иной раз забываем, – проронила тёща в сторону свёкра.
Выхлюндова уставилась на кошку.
– Глядите, глядите! Кошка задним ходом пошла. Маска ей на мордочке не по нраву пришлась. Быть беде. За ветеринаром, мам, послать разве? – обратилась она к матери.
Выхлюндов весь в сомнениях разводит руками.
– Ветеринара в наше время с огнём не сыщешь.
– Как бы этот вирус к нам не привязался. – Мать Маши глядит в окно. – С левады шла – люди целыми плетюхами, большими корзинами из магазинов всё тащат. Дефицит будет. Слухи идут. Батюшки свет! Доча стучится, раньше срока вернулась.
Маша скорым шагом проходит в переднюю комнату, запыхавшись.
– Вот гречки достала. В райцентр заглянула. – Кладёт на стол пакеты, брови её хмурятся. – Люди в очередях содомятся. Того и гляди сомнут. Денег на большую покупку не хватило. Плотнику на похороны отрядили часть денег. Без этого никак. Надо вчера ещё было посуетиться насчёт продуктов. Правда, бабушка?
– Правда, правда, внученька. Тем более слухи идут о голоде. Вчера по центральной дороге парень с девкой голыми промчались. На старости лет самой захотелось быть рядом
с молодыми. Мне из лесу видно было. Травки собирала.
С сумками неслись. Голод, он страшнее голого человека покажется. Масок защитных и тех не хватает. Медикам отдали всё, а о народе не подумали. Всё роздали.
– Им же, бабуля, нужнее. Они на переднем крае, – оправдывалась внучка.
– А дело тут не в том – кто лучше, хуже, важнее, – подёргивала щекой бабушка Наталья. – Раньше, где были эти правители? «Как приспичило, так бумажку искать». У хорошего хозяина всегда ларь на припасе. Случись, война с атомом придёт, а у них и противогазов ни для солдат, ни для населения нет. Все успешные дела только в коробке телевизора. И морды, морды этих успешных патриотов – полон экран. Достойных для народа только нет. А то «важнее», «нужнее». Социальными обманками только и прикрываются, а на деле пустота.
Маша забегала по комнатам. Собирает необходимые вещи для похода в магазин. Складывает стопками на сундук, рядом с бабушкиной кроватью.
– Разореньем общества попахивает, так и думала. Предполагала же. – Бабушка Наталья погладила ладонью вялое лицо, будто пытаясь прогнать накопившуюся усталость. Подколола волосы. Распрямила приталенную кофту с оттопыренными оборками. Поднялась с постели и с хрипотцой произнесла:
– Дожидаться нечего. А то в магазине всё разберут. Нечего время наводить.
– Пора по магазину пробежаться. День-то на глазах тает, – поддержала мать Маши, глядя на мужа.
Выхлюндов, споткнувшись о кошку, побежал к машине. Тёща надела приталенную кофту с оборкой внизу. Маша помогает ей заплести косички и уложить красиво на голове. На ноги бабка надела резиновые боты, на случай непогоды. Боты
на высоком деревянном каблуке. Она вставила каблук изнутри и застегнула ногу застёжкой сбоку. В магазин прибыли все, кроме Маши. Маша осталась делать подсчёты по бизнесу.
– Сегодня суматошный день. И коня, как назло, продавать решено. Только с работы прибыл, опять куда-то нестись надо, – дребезжал Выхлюндов, осматривая полки магазина. – Гречка наскоро собрана в полиэтиленовые мешочки. Грязная. Перебирать замучаешься. Сорт никудышный остался. Краснодарский растащили уже.
– Ступай, касатик. Мы, бабы, сами тут управимся. Поищи лучше хорошую подводу для товара. Ваша машинка-то мала будет для этих дел, – вела под руку свёкра, попискивая по дощатому полу резиновыми ботами тёща. – Ступай, милок, ступай.
Выхлюндов покрутился и поехал подыскивать подводу для товара, качая недовольно головой. «Столько денег ухлопают, Матерь Божья!»
Жена Выхлюндова ощупывает мешки с сахаром.
– Про запасец, мам, надо ещё сгущенки с ящичек раздобыть. Вдруг сахара не хватит. Обязательно надо, – уговаривает дочь свою мать. И тут она заметила, как в старом одеяльце, в коробке из-под товара шевелился ребёнок, но не плакал.
– Мама! Ой, надо же! Новорождённого подкинули.
Что делается-то. В самую пандемию. Может, мать его с фронта спецоперации сбежала? Родила там. Теперь боится за ребёнка.
– Ой, боже! Подкидыш… – вырвалось у бабки Натальи, – Подкидыш… – И понеслось по всему магазину. Когда его увозила полиция, бабка Наталья впервые за долгую жизнь расплакалась. Сняла с груди нательный крестик и надела на шею несчастного. – Долгие лета ему! – кричала она зычным голосом, будто отняли у неё собственного ребёнка.
– Так сколько сгущёнки брать? Ладно реветь-то, мамк, – остатком сорвавшегося голоса ей удалось перекричать мать. Бабка Наталья сквозь слёзы, провожая спину уносившего ребёнка.
– Ну, ящичек всё-таки надо. На раз, два в охотку всё уйдёт. Как не взять, – сама выбежала за двери магазина, словно не могла смириться с отобранной находкой.
– Материала вот отстригла с десяток метров. Масок на всю семью хватит вместе с кошкой. Запас ещё останется, искала глазами Выхлюндова свою мать. Запасаться, так на годы впрок.
Старенькая мать Наталья, повернувшись с хрустом в спине к дочери, отвечала:
– Хлопчатобумажной, шелковой ткани два остатка ската сняла с полки. Восемьдесят процентов микробов держит. Столько же скатов шифона, фланели, агроволокна, потом нетканый фильтрованный материал. Миллиметров пять толщиной. Так что и работнику нашему, подпаску, хватит.
Дочь недоумевающе глядит на мать.
– Куда к псам столько набрали?! От скромности не умрём, конечно. Скорее от жадности.
Бабка Наталья не унимается: – Бери, бери его, – помогает снять ящик с тушёнкой. – На ать-два уйдёт за обедом. И ещё ящичка три прихватить надо. Вон те, которые руками не зацапаны. Давай помогу. С сахаром концы с концами могут не сойтись к концу года. Без сахара останемся.
Тем временем притарахтел колёсный трактор. Мать
Выхлюндовой наняла тракториста поработать грузчиком.
Поскольку простой тракториста ни к чему хорошему не приведёт, только к расхолаживанию в работе. Тот, кряхтя от потуги, таскает мешки, ящики и отправляет в тракторную
телегу.
Продавщица Аверкина заметила слишком большой отпуск товара в одни руки. Когда только о себе думают, а продавца в упор не видят. Когда расхаживают по магазину, будто у себя дома. Когда и не советуются, как обычно, и не обращают на хозяйку магазина внимания, – Аверкина, подгребая мусор носками изрядно поношенных туфель, спустила ниже носа антивирусную повязку и замахала руками, будто кур разгоняет по двору, перешла на крик.
– Прекратите у меня эту вакханалию! Как у себя дома ходят. Товар с полок снимают, бросают. Того и гляди ноги отдавят. – Пухлые щёки её раздувались, как шарики.
– Посторонитесь, пожалуйста, – работала локотками бабка Маши, не обращая на неё внимания, – не мешайтесь под ногами.
– Людям бы оставили, куда столько всего понабрали? Война что ли к дому подошла. Была бы моложе, сбежала бы от этого содома за границу и мужа прихватила с собой. Не я виновата, что мой муж молодым помер. Но я его люблю и мёртвого. И официально его жена, – сорвалась на весь магазин Аверкина. А магазин ещё пуще загудел.
Дочь бабки Натальи не глядит в сторону продавщицы.
Советуется с матерью.
– Может, мешочка четыре сахара взять. Эпидемия, большая война на носу. Туалетной бумаги с сотенку рулонов, – водит указательным пальцем по товару. – Несите вот эти пока, что назвала, – обращается к трактористу Безуглову.
Мать Наталья слышит только себя в такой давке.
– Редко так много товара встретишь в одном магазинчике. Будто райский день настал. Выкинули перед большой войной. Грибочков в банках ящичков пяток не забыть, да маринованных слив, яблок моченых обязательно. Ящичков
по пяток каждого наименования всё надо взять. – Стаскивает со стеллажа ящики. Прихрамывая, помогает грузчику доставить товар до тракторной тележки. Грузчик Безуглов черноволосый, чуть ниже среднего роста мужичок. В кирзовых сапогах с завороченными голенищами. Штаны и лицо его в муке. Спина мокрая от пота. Не вытерпел, пожаловался: – Поднимать тяжело и высоко на тележку грузы. Легковушкой с прицепом бы обошлись. Меньше работы.
– Что бог послал, касатик, то и взяли. Грузите, добрая душа, что бог послал. Не гневайтесь.
Дочь Натальи обнаружила, что трёх мешков высшего помола, что поставила у кассы, не досчитывается. Видит, что продавщица их ставит на стеллаж. Бабка подходит и снимает их обратно, оплачивает и несёт сама на тележку. Грузчик идёт с пустыми руками молча за ней. Когда Бабка Наталья встретилась глазами с дочерью, то велела ей ещё мешочек соли купить. Поскольку является первой необходимостью.
– Перевесьте, пожалуйста, этот грязный мешок. На глаз, будто весу в нём не достаёт. Центнера в нём никак не будет, – бабка кладёт на весы.
– Даже на полкило больше будет, – ворчит недовольно продавщица. – Сколько понабрали. Берите уж весь магазин.
– А я нынче в силах. Полвагона угля готова свернуть.
Ну, или соли полвагона в мешках точно бы отгрузила. Энтузиазм. На нём человек только и держится. А по ночам от болей волком воет.
– Покупателей много притащило, – бурчит из-под руки дочь Натальи, снимая мешок с гречкой. Гляди, мам, чтоб Маше на развитие бизнеса осталось в кошельке.
– Тогда закругляемся. Так тому и быть. – Снимает ещё мешок со стеллажа и несёт в тележку, не дожидаясь грузчика. Бабенки ему сегодня прыткие две достались. Не поспевает поворачиваться. А продавщица теснит животом бабку Наталью. Кричит через голову:
– Шабаш! Приехали! Теперь и трактор всего не увезёт. Людям голые прилавки оставили. Никакой совести. Давайте выметайтесь из магазина. У меня обед.
Бабушка Наталья пытается закинуть на тележку мешок, ласково уговаривает его:
– Лапусик мой. Подбирай свой зад. Кровинка моя, давай же! А была бы возможность, усыновила бы тебя. Уж, как только не поведешь себя, лишь бы управиться… – на последнем вздохе бабку не слышно. Грузчик видит, как она еле передёргивает губами. И кряхтит от тяжести.
– В уголке последние продукты ещё не взяла. Не цапайте, пожалуйста, продавщица. Не цапайте! Всего-то два мешка гороха колотого, мешок обычного. Ещё с мешочек смеси бобовых. Захвачу, пожалуй! – бабка тащит по мешку к выходу. – Полноте вам, продавщица, разоряться! Обед у неё!
Взмокший грузчик Безуглов дожидается у открытой тележки.
– Рубчиков с тыщёнку накинули бы за работу?
– Уговаривались всего за сто рубликов. За сотку всего. – Бабка, будто попала под полозок несчастья, вывернув на тракториста большие глаза.
– Закинуть ящичек с носками можно, конечно, и за сто рубликов. А за тракторную тележку, где каждый груз с центнер весом, маловато будет.
«Думается, существуют на свете явления подлинно человеческой бескорыстности. Одни люди прошли свой путь через испытание голодом, другие – через испытание сытостью. Самое страшное в человеке духовные недоделки. Они тормозят наше развитие», – подумал Безуглов. Отвислые мешочки щёк его покрылись потными каплюшками.
– За тыщёнку и сама закину всё на тележку. Сама, без вас. Доуидосовцы и то так не рассуждают. – Бабка Наталья взваливает припасённый мешок на спину, подкидывает плечом и отправляет в тележку.
– Не ворчи, мама, человек работал, а разгрузим сами, – вмешивается в разговор дочь и протягивает грузчику деньги. От волос дочери исходит приятный аромат духов, достаёт до Безуглова, и он, довольно улыбаясь, чешет нос и прыгает в кабину. Мать с дочкой карабкаются на тележку, и трактор трогает, обдавая выходящих из магазина покупателей, едким запахом отработанного топлива. В след доносятся ругательства на разные лады.
;
ОХ УЖ ЭТИ ЖЕРТВЫ!


Выхлюндов ходит взад и вперёд по комнате с градусником под мышкой. Чёрная прядка болтается на лбу. Тёща исподлобья ловит мятущиеся глаза свёкра. Прищурившись, он пытался осмыслить происходящее. «Хорошо им всем. Основные решения не им принимать. Ещё с дочерью одни непонятности. Под добрую сделку кабы замуж ее выгодно сбыть. Не захочет сама, так пусть будет добра выполнить отцову волю. Не знает как – подскажем. Не умеет – научим. Ещё этих банковских работников, как назло, заразила. Припаяют срок, замуж не возьмут. Как поступить в этом случае? Ума не приложу. В семье не хотят от меня резкостей. Выжидают. А как я могу принять решение, не обсудив, не доказав свою правоту. Ведь предупреждал эту егозу. Теперь от накопившегося хаоса и сам себя плохо чувствую. Мои вон пришли. Позанимались
в магазине зарядкой, отдыхают. А я и продыху не имею».
Много ли человеку надо, чтоб мало-мальски сошлись концы с концами. Может, в острых ситуациях, раздумьях рождаются новые божественные силы и возможности, которые сначала заставляют делать ошибки, искать подходы
к расширению задач, а затем будят в душе огонёк надежды, который нас и приводит к людям, чтобы зажигать сердца.
– Жду этих покупателей коня, а их всё нет и нет. Позволяют себе не указывать в какое послеобеденное время будут. Велели в сообщении ожидать на работе. Там их нет. Рано. А вдруг сюда нагрянут. Тут у меня тоже работа. Главную работу с второстепенной перепутают. Нет, я не должен им позволять распоряжаться моим временем. Хозяйничать в моей душе. Из-за них на главную работу задерживаюсь. Нетерпенье берёт. И в горле першит. – Запивает водой таблетки. – Температура на две десятки лишние поднялась, подносит к свету градусник. – Нет, пора выдвигаться на работу.
Выхлюндова и её мать Наталья отдыхают в кроватях.
– Брось, дочка, градусник, – шепчет Наталья. – Ноги отнялись. Встать не могу. Горит всё тело. Отнялись…
– И у меня, мама, что-то всё тело болит, будто трактор
с тележкой прошел. Глаза красные давеча были. – Бросает термометр. – Мы боролись за жизнь, как умели. У нас это получилось. И это было решением нашей семьи.
Мать, завидя вошедшего фельдшера, манит кошку из-под стола: – Пысь-пысь-пысь… – Кошка выходит потягиваясь. – Вон к тебе доктор пришел. Доктор, поглядите, пожалуйста, пациентку. Кошка вчера чихала. Должно быть, вирус, – показывает на кошку пальцем. От неё и мы заразимся.
Фельдшер Белобородов глядит, недоумевая, то на кошку,
то на женщин.
– Я вам ветеринар, что ли кошачий!? Может сыщиком прикажете ещё поработать. А то полицейские некоторых митингующих отыскать не могут.
Бабка Наталья старается подкорректировать идею лечения кошки.
– Мы не бесплатно, касатик. Мы же не дикое племя,
доуидосов. Проблему знаем. Заплатим достойно, – воркующим тоном просит она. – Убедительно ходатайствуем от всей семьи, чтобы взглянули на кошку. Кошачьего фельдшера нынче с огнём не найдешь. Вы, должно быть, хороший мастер. И в кошках толк имеете. Как не иметь, если доктор. Всё оплатим.
Фельдшер нервничал. «Без ваших кошек проблем вагон». Даже рассмеялся прямо в горшок с цветком, стоявший
у окошка.
– Ну, вы загнули.
– Если кошка заразилась от уличных партнёров, то и мы наверняка от неё что-то подхватили. Усталость в теле страшная. Температуры только нет пока. – Наталья встаёт, пытается поймать кошку за хвост. Та выскальзывает в дверь.
– Вот что: я вас нахожу в добром здравии. Ваши анализы на вирус, что сдавали, хорошие. А кошка не может этим вирусом болеть. Сказочницы. Человек ныне научился, как фокусник, прозрачно обманывать. Это видим на всех выборах власти. Следующие выборы, говорят, станут ещё прозрачнее, что мы их даже не заметим. Это вам прогноз от фельдшера. Диагноз сами себе придумайте.
Бабка Наталья заулыбалась и высунулась больше положенного из-под одеяла.
– Стало быть, и рецептов ни кошке, ни нам не выпишете? – осмелилась спросить она. – Стало быть, зря и вызывали доктора? – Бабка Наталья теперь поймала его взгляд и, скривив губы, до глаз накрылась одеялом.
– Стало быть. Пойду я, а то и у меня душа от домашней атмосферы заболела. – Спешит на выход.
Спустя некоторое время стучится Маша. Вся на чувствах.
– Заказное письмо с уведомлением получила. Обратный адрес банка. – Дрогнувшими пальцами распечатывает конверт. Читает: «Исходя из последней воли нашей сотрудницы, … просим вас проводить её в последний путь. Церемония прощания состоится сегодня в час дня.
Сотрудники клиентской службы отделения банка…».
– Ох уж эти жертвы! – уронила слезу Маша. – Предупреждала же: у меня, возможно, вирус. А они одно своё: сними, мол, да сними маску, будто меня в лицо не знают.
;
СТРАСТИ ПО ВЛАСТИ


Птимистин то брался, за бинокль, то возвращался к дневникам ребят. Ему всё больше открывались вершины доходности их хозяйства. «Надо же, – думал он, – научились такой прыткости у доуидосов!» Для удобства управления, способ был изложен в деталях письменно. Разбит на модели, формы по выработке и реализации решений. В зависимости от сложившейся ситуации, прописан порядок действий. Что нужно сделать и как, чтобы устранить возникший сбой в работе коллектива и хозяйства. Все формы опираются на личностные качества. В них включены элементы безвозмездного пожертвования словом и делом, здоровьем и жизнью. «Формы их работы, видимо, родились в процессе освоения доступных трудов в мировой и отечественной практике», – бурчал себе под нос Птимистин. Бурлила в нём любовь к познаниям тайн.
Тетради по управлению коллективом и хозяйством были разбиты на отдельные темы, обрамлены рисунками, схемами с рамочками и цветными узорами. Края листов от постоянной работы зацапаны пальцами и чернильными пятнышками. Птимистин, знакомясь с трудами, жалел, что в них не указывались места обитания доуидосов и конкретные обстоятельства использования ими тех или иных способов для выживания. Не терпелось запечатлеть их поступки, привычки, характеры, судьбы. Время от времени он просто-напросто томил себя роем донимавших мыслей. В одной из колонок он обнаружил симптомы предполагаемых проблем в коллективе и хозяйстве, их показатели. В колонке рядом – шаги по исправлению ситуации. Каждая форма управления коллективом отражала ту или иную сторону их труда и быта. Из форм было видно, что человек развивался для себя и общества. В последней графе отмечено опережение одних функций психики и отставание других. «Похоже, с разладом базисных функций психики они также сталкиваются, как и обычные коллективы». На скулах ходили желваки. Он переживал за ребят и доуидосов, что долгие годы не был вместе с ними, не познакомился с этими людьми раньше.
«Судя по документам, их предки и сами они, скорее всего, отличаются от скандинавских или США. Скандинавы больше холодны рассудком. Рассудок у них преобладает над страстью. Прямой открытый взгляд, как у американцев США. Высказываются прямо в лицо. В этом они схожи со скандинавами. Однако, американцы, как мы, часто доверчивы на слово. Труд обычно используют узкой направленности. Противоречия не привыкли замалчивать в себе и глубоко переживать. Хотя, наши ребятки глубоко переживающие, но лёгкие на подъём и подвижные. У американцев личные интересы выше коллектива. Но коллектив не отрицают». Ревностный и тоскующий взгляд Птимистина бегал по записям. Терял слово или мысль и снова возвращался назад для прояснения мыслей. Наконец, сосредоточив взгляд до предела, Птимистин увидел очертания силуэтов ребят.
– Живут в диком месте, а не понимают, что их жизнь, подпертая крайностями судьбы, как у скалолаза. На волоске от пропасти. Жизнь во многом зависит от власти.
Когда впервые увидел Петруся, выругаться хотелось: малолетка перед глазами. А теперь за их труды с подружкой, хоть народными героями объявляй. Он нежно сдувал с документов пылинки, которые поднимал с земли игривый ветерок, закручивал в воздухе и сорил прямо на бумаги. Еще недавно в минуты испытаний Птимистин думал о своём ничтожестве, готов был заживо в могилу прыгнуть, то теперь в его голове весёлые птички запели от счастья.
Сложная версталась жизнь в этот день. Направо пойдёшь, в глубокую яму попадёшь. Налево повернёшь, в трясине застрянешь. Порыв души иногда подводит к обстоятельствам, за которыми скрывается обыденность и заземлённость, где осмотрительность граничит с безрассудством, а сострадание с равнодушием.
Петрусь тем временем ехал проведать домашних. А Маша отпустила коня на выпас, и направилась в город, в свой институт.
Декан экономического факультета Прищепова расставляет на столе букеты цветов. Она невысокая приземистая женщина с дорогими украшениями на пальцах. Её курносый нос всякий раз дёргается, когда она поджимает нижнюю губу и старается выставить по рангу пышности и красоты вазочки с цветами. С виду её нос напоминает сморчок, который только выбился из грибницы на вольный свет. И потому её вид кажется каким-то умилённым, как у ребёнка. Она водит крашеными бровями, правит на губах нитку обводки. Сегодня у неё день рождения. В честь праздника её шею обнимают золотые ожерелья. На мочках ушей в такт её телу пританцовывают сапфировые серьги. Она привыкла себя обсуждать, когда находится за таким интимным занятием. Лакированным ноготком скоблит краску на излучинах губ. «У покойных родителей за войну, хоть памятные медали были, а у меня только горшки цветов ко дню ангела», – размышляет деканша, дёргая ямкой щеки. – «Ни деток не нажила, ни мужа». Исподволь любила подталкивать коллег к исполнению её воли. Направляла незаметно человека к черте раскрытия важных для неё моментов характера. Любила откровенничать. Этого хотела слышать и от других.
Член правящей партии Заморочнов, исполняющий обя-занности заведующего кафедрой управления персоналом, присел напротив, дожидаясь, пока та освободится. В профессорско-преподавательской среде он прославился сборщиком информации о развитии факультета. Под его широченными скулами ходили мускулы от нетерпения завести сладкую беседу. Кожу на лице, покрытую старыми рытвинами сахарной болезни, он то и дело потирал рукой, чтобы
не зудела. Он пробежался ладошкой по голой лощинке головы с торчащими волосинками от затылка и до лобной крути. Ковырнул заточенным для подобных целей мизинцем ноготка в ноздре и поднял голову. Заморочнов терпеливо ждал, пока деканша повернётся к нему от зеркала лицом. В зеркале она видела, как подёргиваются от напряжения его скулы, как подрагивают ноздри, выпуская шипящее дыхание. По всему было видно, что коллега дозрел к её разговору. Заморочнов также одинок, как и она. Отец с детства старался привить ему внимательность, которая в отсутствии родителей, со временем переросла в подозрительность и недоверие. Поэтому трудные вопросы на работе он старался корректировать и решать руками коллектива.
– День нынче ущербный, хотя именинный. С койки себя никак не стащишь дома, а на работе с кресла. Столько дел
на себя навесила. Ну-кась, не каждому под силу, – вытягивает губы перед зеркалом и обводит их карандашом. – Особенно, когда трескучая жара на улице. И люди стали другие. И это
в наше-то время, когда каждый на себя одеяло тащит. Мало того, отчубучат что-нибудь, как некоторые на запрещённом митинге. И это доставляет им радость. Как некоторым, которые прибирают к рукам чужие голоса на выборах, а потом глядят по телевизору, как предприимчивые люди собирают
с населения деньги на лечение ребёнка или на одежду участникам военных спецопераций.
Она, наконец, повернулась к нему. Умно выверенная посадка головы с красивыми маленькими ушками выдавали
в ней искушённость, и прощали ей женские слабости. Губами она придерживала улыбку, отделываясь лишь лёгким румянцем смущения.
– Не говорите, – оживился разом Заморочнов. Принюхался и даже смачно чихнул, краснея. – Ну, какая же вы прелесть. Ещё раз с Днём ангела! Простите, туфли, слышу, у вас больно далёкими духами пахнут, как и дорогое платье с Эмиратов. Кажется, нижняя часть платья нежнее пахнет. Чувствую, когда голову хорошо пригибаю, чтобы лодыжку свою удачно почесать. Всё у вас строго на дисциплине. Здоровый образ жизни, красоты, одним словом. – Пытается угодить. – Вот бы воспитать в наших стенах института такого человека, чтобы подошёл к нему с усталым тяжёлым сердцем, а отошёл с радостным и лёгким. Кто бы сумел такого красивого воспитать, сразу бы бутылку поставил. Мысль со школы вынашиваю, а прожигает до сих пор, аж слезу пробивает. – Вытирает кончиком платочка нос, чтоб всю ткань не замарать. Бережёт. Десять лет назад мамка гладила. Память о ней дороже жизненного случая вышла. С платочком в кармашке под сердцем о мамке память хранит.
Прищепова приоткрыла рот от радости.
– Спасибо за поздравление. Банкет в актовом зале. Приходите. Жизнь нас так всех прихватила, что не знаешь, как выжить. Приспосабливаемся потихоньку. Все удобства коллективу.
Она подтянула чулок. Лёгкий запах духов защекотал
в носу. Заморочнов наклонился снова почесать донимавшее место. – Ап-чхи! – не удержался он. От лёгкого ветерка на столе заплясали листочки.
– Будьте здоровы! Вы точно заметили. Только не туфли,
а ножки пахнут приятно. Поглядите: какие они у меня ровные, – снимает туфель и любуется ножкой, стараясь растрогать Заморочнова. – Только тонкое нутро человека способно так глубоко различать далёкие запахи. Не просто далёкие,
а из дальних стран завезённые. Иногда и время не замечаем. Трудимся, трудимся… Скрючимся в три погибели за столом
и вваливаем. Иначе насиженное годами место упустишь. Студент запрётся в кабинет, а ты будто не видишь. Заходят, значит, любят. Один даже зажигалку мою прибрал к рукам да полбанки пива на столе оставил. Вместо цветов. Я это поняла как мягкое студенческое ругательство в мой адрес. Раньше на дом преподавателю студенты журнал «Свиноводство» выписывали. Теперь спиртные напитки подсовывать научились. Взяла бы линейку и отлупцевала такого. Закон не велит да совесть нашей эпохи. Зато совесть позволяет некоторым вельможам из правительства под благим предлогом народ грабить. Вот до чего дожили. – Выманивала на откровенность Заморочнова то словом, то бровкой, используя крайности мыслей, деканша. Он только сочувственно кивал, пьянея
от аромата женских духов.
– Само собой. Оно так. Иной раз за проступок какого-нибудь супостата возьмёшь да подзатыльник аккуратно вкатишь. А иногда самому злостному нарушителю дисциплины
и высокой нравственности поможешь негласно и аккуратно преодолеть тяжёлый случай, за который иногда расстрелять хочется. И добрая рука бы не дрогнула. Как добрый Макаренко орудую, действую тихонько, имею в виду. Как и у вас, такая же добрая и красивая жилка водится. – Он побледнел
и уставился сначала в зеркало, а потом в потолок.
– Не говорите. Для нужного воспитания народа чего только не сделаешь. И кнут, и пряник работает. – Они глянули друг на дружку несмелыми глазами, и тотчас успокоились. Маша стояла возле расписания занятий. Сквозь приоткрытую дверь деканата доносился разговор. Она невольно думала: «Всё у них как-то не по-доуидосовски. За красивым словом часто скрывается волчий оскал. Крайняя невоспитанность человека».
Заморочнов теребит на рубашке удушающий галстук.
– Верный курс страны требует от нас высокой культуры подхода к воспитанию кадров.
Прищепова поняла, что Заморочнова, как человека партии, интересует развитие факультета. «Иначе, зачем приплёл «курс страны», «культуру воспитания». Кто-то сверху, видимо, науськал его прощупать меня. Вряд ли сам проявил инициативу. Тем более в день ангела».
– Понимаю, – поправила причёску Прищепова, закрутившись в кресле. – Мы с вами ум, честь и совесть нашей эпохи! Корректируем перекосы воспитания, образования, культуры из последних сил, как можем. У нас всё славно, кроме исправления перекосов в воспитании и культуре. Начальствуем пока слабо. В XVIII веке институционалисты-цивилизационисты – Шумпетер, Вебер, Кене – считали способ подхода к человеку величайшей ценностью. У нас всё сложнее, но в их кильватере идём. Факультет, хотя сводит концы
с концами, но объём продукции, имею в виду специалистов, заметно вырос. Ежегодно продукцию выдаём на-гора, как говорят журналисты про угледобычу. Хочу сказать: как шахтёры, с вами пашем. Профессорско-преподавательский состав заметно окреп. Подтянулся в культурно-воспитательном уровне. Старики трудятся до исходного часа. Партнёры были за рубежом до ввода санкций. Сейчас африканцев больше. Они туповатые, но количество студентов увеличивается. Думаю: наш опыт воспитания им тоже полезен. Трудимся на основе советских традиций – один за всех, все за одного. Есть прекрасный клуб интернациональной дружбы. Тут число беременных выросло. Темп взят неплохой, впрочем. Танцуем со студентами в студклубе «под битлов», ломаем твист, жжем «Летку-енку». Так что танцы до упада. Представляете: а где-то на нашей территории рыщут доуидосы, грохочет артиллерия. Рвутся снаряды. Самолёты петли вьют. Они мешают мирной жизни. Некоторые студенты уже начали проявлять патриотизм. Бегут от экзаменов прямо на фронт добровольцами. Фронтовики, прибывшие на побывку, рассказывают, что уже двух иностранцев встретили из нашего клуба. Правда, сражаются на стороне врага. Даже вся испереживалась за их судьбу и воспитание. Теперь немного отпустило. Одного иностранца всё же прихлопнули. Обугленного и скорченного нашли в окопе. Сгорел под нашим огнемётом. До смерти не забыть – кадры по телевизору показывали. Уцелевшие бойцы, с другой стороны, про него только хорошее сообщили.
Вообще-то, взаимосвязь народов дело нежное, как женская душа. Ко дню педагога профессорско-преподавательский состав премируем. На собраниях выносим благодарности. Душой молодеем. Перед вами, значит, иду на работу, а ректор остановил меня и спрашивает:
– Помню, вы у нас преподаёте на экономическом факультете. Будьте любезны, пришлите ко мне сейчас декана. По телефону ей дозвониться не могу.
– Я вас слушаю, Шрага-Гога Изральевич.
Ему кто-то перезванивает. Он нервничает. А мне опять наказывает:
– Будьте любезны, пришлите, пожалуйста…
А я ему с улыбкой отвечаю:
– Шрага-Гога Изральевич, а Шрага-Гога…
Он вдруг оторвался от телефона. Видимо, подумал, что я насмехаюсь над его именем и отчеством.
– Пойдите вон, ведьма старая! – а дальше на иврите не разобрала. Плюнул в мою сторону и скрылся в дверях. Прошло после встречи какое-то время, а нервы всё ещё на взводе от его ласки. На сердце рубец на веки вечные оставил. Лучше бы кнутом выпорол.
– Надо же! Скажите, пожалуйста! – подпрыгнул на стуле Заморочнов. – Вот это пироги! И все с загибами.
– А так осваиваем углублённо науки. Только ни на работе, ни дома времени не хватает, – деканша говорила не спеша, будто смаковала важный момент.
– Конечно, – подхватил мягко и оживлённо Заморочнов, – если себя не подстраховать углублением в науку, то табак. Так и с насиженного места выкинут запросто. – Голос его басистый гулко покатился учебным коридором. – Из кресла выкинут к псам. Чего хорошего. Уборщицей красиво работать не пойдёте. Одной воды только достойно перечагрить, перенести из туалета целые бочки придётся. Он поднял руку, размышляя.
Прищепова в голос рассмеялась.
– Скажете тоже мне! Когда до упада трудишься, великая честь быть стахановцем, подвижником начертанных правительством дел. Это великое благо для человека и его крест. Она подумала, что Заморочнов протянул ей руку для прощания, и протянула свою. Но Заморочнов уже успел схватиться за край крышки стола, чтобы поудобнее устроиться на стуле. Прищепова машинально прикоснулась кончиками пальцев к его тыльной стороне ладошки. Она оказалась влажной от нервной работы с деканшей. И пальчики её отдёрнулись, словно они попали под напряжение электрического тока. А Заморочнов подумал, что ей захотелось в это время поиграться, как котёнку.
Заморочнов немного опешил. «А вдруг она проявила ко мне интерес как к мужчине? Но мы же на работе. Мало ли кто войдёт». Мысль его появилась и потерялась в догадках. Он не растерялся и выпустил из-под крылышек пиджака круглую грудь в знак глубокого одобрения её работы и откровений.
– Конечно, без эффективного подвижничества, как без воды – ни туда и ни сюда.
Язычок Заморочнова в такие интимные минуты делался лёгким. И Прищепова цвела глазами. Она тотчас завозилась
с бумагами. Поскольку считала, что нужный момент уже настал.
– Вот каналья! – деканша вскакивает, желая растормошить Заморочнова. Не всё же время ей сидеть да отчитываться. Тем более, он ей не начальник, а подчинённый. Их руками проводится стратегия обучения и организация работ.
Они коллеги. Работают на один факультет. Таких по стране много. Дышат одним воздухом. У них одна профессия, но разные характеры, поступки и судьбы. И совесть у каждого своя. Но мы видели: чья воля пропитала их характеры в девяностых.
– Боже мой! Хотела что-то важное сообщить. Теперь
не сообщу. У меня в папке, кажись, кто-то рылся. Замечалки по поводу одной студентки не найду. Книжку из магазина студент наш украл. Его поймали охранники. Отобрали книжку, заодно и тетрадку с лекциями. В тетрадке номер группы и вуз обозначены. Других документов при нём не оказалось.
А одна студентка, Выхлюндова Маша, ноги от ушей, вывертела каким-то образом тетрадку с лекциями у директора магазина и не вернула обратно. Видимо, опасалась, что по тетрадке вычислят преступника. Как её только учиться приняли. Куда приёмная комиссия глядела? Вас, я помню, выдвигали постоянно в комиссию. Подделка документов у неё обнаружилась. Просто ужас. Одни нестыковки. Одна проблема на другой. Отчислять надо. Чем больше думаю о ней, тем больше убеждаюсь. Количество студентов хорошо. Но зачем нам такая студентка?
Заморочнов хватается за сердце.
– Только этого не хватало! Когда к нам поступают, все кажутся хорошими. Видимо, я в этот день по важной причине отпрашивался в отпуск. Коллеги, конечно, не простят мой промах. Конечно, с удовольствием отчислим. И посадим
в тюрьму.
– Зовите секретаршу! – стучит в стену соседней комнаты Прищепова. – Пусть группу собирает.
– Собрание группы для удобства, как иначе. Пусть группа посоветует: как с этими ворами поступить.
– Ну и день ангела!
;
ДЕНЬ АНГЕЛА


За партами группа скучающих студентов и Маша. Ей немного неловко перед сокурсниками: всех собрали обсуждать её поведение. Она пробует скрыть свое негодующее состояние под натянутой улыбкой. Она немного оправдываться, страхуя себя от нападок. В её речи пока много тепла. Вопросы, подтачивающие нервы, не застали её врасплох. Голос Маши раскатисто отзвонил, будто напомнил всем о начавшемся трудном уроке.
– Ничего в моей жизни безнравственного и криминального не было. В тот момент просто переживала за экзамен. Попросила Вострюкова вернуть мои тетради с лекциями.
Он брал у меня их для сдачи «хвостов» по специальности.
А Вострюков объяснил, что тетради у него изъяли охранники в магазине. Документов при нём не было. На корочке тетрадей значилась моя фамилия, номер группы и институт. Так нашли его место учёбы. Тогда я пошла к директору магазина и попросила, хотя бы на время, дать мне мои тетради с лекциями – сессия на носу. – Маша до красного пятна затирала след нечаянно выкатившейся слезы. И долго потом глядела в глаза завкафедрой.
– Вострюков пытался выйти с неоплаченной книжкой. Директор нам звонил и сказал, что девушка при этом отвлекала охрану. Получается, что вы хорошая студентка и соучастница преступления – один ворует, другой караулит? – ядовито выпытывала Прищепова её признание.
Глаза Маши светились от заглянувшего в окно аудитории солнца.
– Если установили личность вора, то зачем же меня при этом лишать тетрадей? Зачем они нужны теперь директору?
По ним мне учиться надо. В день кражи я Вострюкова вообще не видела. И подобные темы с ним не обсуждала никогда, – защищалась Маша. – Бог свидетель.
– Но вы могли обговорить кражу и детали исполнения
с Вострюковым за месяц до её совершения. Как же так: красивая студентка оказалась воровкой? – выкатил глаза до красных прожилок Заморочнов.
– Вы называете меня воровкой, но моя вина не доказана. Как же можно до суда-то? Я не чувствую своей вины. Идёт двадцать первый век. А ещё в восемнадцатом веке Шумпетер,
Вебер – всемирно признанные классики-экономисты – и другие считали, что человек главный во всём. Прежде, чем ставить его достоинства под сомнение, нужно разобраться. Важнейшей ценностью общества считается подход к человеку.
Я не воровала и соучастницей не была. Клянусь своим умом и сердцем! Когда забирала тетради, хлопотала за него. Ведь он оступился не по злому умыслу. Забыл оплатить. Сейчас мучается совестью, скорее всего. Да и мне от этой ситуации неудобно. Когда известный экономист Дуглас Макгрегор ставил вопрос о совершенстве воспитания, он боролся не за наказание. Ситуация уже наказала оступившегося. Он пытался наставить его на истинный путь. Важно взять ответственность на себя. Помочь человеку, жертвуя своим словом и делом. – Маше показалось, что она в этот момент поучает старших. Ей сделалось нетерпимо больно на душе за сказанное.
И она попросилась выйти на минутку, чтобы не впасть
в крайность отчаяния. В ответ только заскрипели стулья и паркет.
Заморочнову в этот момент не понравились красные глаза секретарши. Лицо в маске. «Видимо, и эта не проспалась,
с бодуна явилась», – вздохнул он тяжело, до свиста в лёгких, поглядывая то на секретаршу, то на деканшу.
– Простите, я только с похорон. Родителей на военной операции убили. – Аудитория заохала, зашумела. – Слышала, что Вострюков книжку украл. Книжка копеечная, а разговоров на миллион.
Деканша торопится побыстрее провести собрание. Машу сажают за переднюю парту. Секретарша, декан и Заморочнов
в президиуме.
– Примите соболезнования! Статистика подтверждает, что воровство от недоразвитости культурного развития. Теплоты в нас, конечно, на всех не хватает. Но это не означает, что всех и вся прощать за грехи. У нас ещё никто не додумался, чтобы к ворам и преступникам относится тепло, «жертвуя своим словом и делом», как утверждает студентка Выхлюндова. В здоровом теле – здоровый дух. У нас часто в здоровом теле нездоровый дух. Сначала наказание. Оно теоретически предусматривает исправление. На практике, к сожалению, это происходит в очень редких случаях. В наше время при многоукладной форме собственности перековка сознания человека постсоветского пространства идёт в сторону углубления деформации личности. Это надо признать. Процесс деформации нашего человека от человека западного мира отличается тем, что процесс идёт от случая к случаю скачками. Имеет более мягкие формы. Процесс дегуманизации личности резко сказывается на производительности труда. Конечно, революционное изменение конституции могло бы повернуть этот процесс вспять…
– Ой, что вы такое говорите. Опять революция? – подпрыгнул на стуле Заморочнов, перебивая Прищепову.
– Не волнуйтесь, пожалуйста. Я не договорила. Имела
в виду коренное революционное изменение конституции и общественного строя на революционно-технологической основе. Ротация конституции и строя должна быть чаще. Это всего лишь смена форм управления, власти, чтобы каждый человек развивался, а не деформировался. Однако общество до этого еще не созрело. Поэтому, что заслужили, то и имеем. Взять бы этой воровской компании да открутить голову, как утке, чтобы наше время не отнимали.
Секретарша поскрипывает каблуком под столом. Просит высказаться. Видя, что все без масок, с радостью освобождается от неё.
– Хорошо, что «сбондили» мало. Не кассу же взяли
в банке.
На платье деканши местами проступил пот, но она продолжала:
– Действительно: украли на копейку, позора на миллион. Расхлёбывать только успевай. Юрист придёт, бумагу отпишем директору магазина о принятых мерах воздействия. Разве таким лихоимцем должен быть современный экономист?! Эй, задние ряды! Не слышим от вас обсуждений. Вострюкова бы сюда. Сговорились и книжку украли. Но виновными себя не признают. Интересно: какое надо иметь сердце там, когда рядом с вором?
– Самого вора дома нет. Говорят, в бегах, – хлопает глазами виновато секретарша.
– И что теперь? – возмутилась деканша. Совесть не позволяет нашу соучастницу пропесочить, на чистую воду вывести? Справедливость для будущего экономиста – это закон божий.
– Вор-то, видать, неопытный попался. Несерьёзный вор. Книгу на выходе из торгового зала вор в руках вертел и
не прятал. Выходит, по забывчивости у вора вышло, – защищала секретарша – так и слышала. Секретарша ощутила, что ей от высказанного на душе стало легче, и, будто освободила сердце от непосильной тяжести.
– А кто знает: с виду один человек, а внутри другой. Такой способ вполне пригоден для кражи. Кругом суета, маета, суматоха, – не отступала деканша.
– Я отксерила тетради Маши на всякий случай. Вдруг подлинные конфискуют. – Оправдывалась секретарша, переводя глаза с деканши на Заморочнова. – Хотя, какое на них право у директора магазина. Тетради чужие. Воры установлены.
Прищепова просит немедленно подать ей оригиналы тетрадей Маши. Затем что-то в них отмечает, переписывает себе.
– Вижу, что почерки в тетрадках разные. В первой половине одной тетрадки один почерк, в конце и в остальных тетрадках другой. – Строгим взглядом обвела группу студентов
деканша. – Не одной рукой писано. И мысли, что в начале первой тетради, на научной конференции уже звучали. А кто у Выхлюндовой научный руководитель был?
– Так вы и были, – немигающим взглядом прожгла деканшу секретарша.
– Да? Похоже, припоминаю. Многие толковые мысли я выписала из её тетрадок. Постойте. Этот кусок ещё спишу. В этом месте мысли похожи, как в её монографии. Дальше посвежее идут, торопит перо деканша. – Буквы прыгают, налезают одна на другую. Строчки получаются косые, будто человек сутки не спал. – Ворам и сообщникам в любом случае не место в нашем заведении, – хлопала створками намазанных краской ресниц Прищепова, поглядывая на Заморочнова. – Главное – почерки разные. Бывает, вытряхнешь студента из института, потом жалеешь. Домой придёшь, никак не заснёшь. Так и держишь под сердцем годами мысль об изгнанном студенте. А эту студентку нисколечко не жалко.
Заморочнов вытянул шею.
– Видите? – опирается головой на его плечо деканша, – почерки разные, как праздничные наряды на сабантуйчике.
– Конечно, разные. Само собой. Ровные завиточки, ушки, загогулинки букв в первом случае. Во втором – ущербная угловатость букв. Некрасивый, будто с наглинкой почерк смотрится, – угодливо заключил Заморочнов. Носом почти уткнулся в волосы деканши, упиваясь хмелящим ароматом ее духов.
Прищепова просит секретаршу поднять документы по работе со студентами. Та быстро возвращается, неся в руках стопку папок, раскрывает одну и кладет перед Прищеповой.
– Вижу заявление, – деканша вглядывается в написанные строчки листка, сравнивая с почерками тетрадок. – Просится в деревню на три дня. Экзамен мой на носу, а она отпрашивается! Тут почерк совершенно другой. Он схож с тем, что в первой тетрадке.
– Вот это да! – Заморочнов в изумлении. – Этого нам ещё не хватало! Попахивает более глубоким и некрасивым фактом недоверия к Выхлюндовой.
– Вот это коленкор! С таким почерком, как мы знаем, человек умер. А фамилии, имена, отчества умершей и воровки Выхлюндовой одинаковые. Возраст, дата… всё совпадает.
И училась умершая в той же группе, что и воровка, или сообщница. Сёстры-близняшки. Одна из них, видимо, поступила чуть раньше. Разница в том, что у сгинувшей десять классов образования, а у живой, судя по справке, всего четыре класса. – Прищепова оживлённо заёрзала по стулу. Стул по паркету. – Выходит, после смерти сестры, воровка по документам умершей устроилась на её же курс и продолжила обучение. А это означает, что пролезла к нам учиться без вступительных экзаменов. Без воспитания и морали. Присвоила сданные зачёты и экзамены умершей сестры себе. И учится себе преспокойненько эта прехорошая, а нас дураков, извиняюсь, оставила с носом.
– Поразительно крупное преступление! Подлог документов, – замахал руками Заморочнов. Одно преступление на другом. Красота. Вот она, деформация личности. С этого всё и начинается.
Секретарша и декан в исступлении. Аудитория гогочет, шумит. Маша заметно нервничает.
– Юриста зовите кто-нибудь, – требует Прищепова. – Постойте. Нет, впрочем, зовите.
Юрист осторожно перешагивает порожек шумной аудитории и присаживается рядом с секретаршей.
– Какой-то винегрет получается. Вот взгляните, – Прищепова показывает бумаги юристу.
– Уникальный случай получается. Очень красивый средневековый случай. – Заморочнов поджимает губу. – Обдурила! И, главное, кто!? Вот эта доморощенная студентка, –
показывает на Машу пальцем.
– Ни в группе, ни в деканате не заметили подмены одного человека другим. Мёртвого живым, – на лице и шее
у Прищеповой проступили вишнёвые пятна. – Вот тут мне мысль её понравилась в тетрадке. Сейчас запишу.
– Переписывайте на здоровье! Хоть всю тетрадь, –
не выдержала Маша, задыхаясь от волнения. У меня и
Вострюков списывал. Вы ему отличные оценки ставили, помню. – Было видно, как время от времени на её виске бьется от волнения прожилка.
– Что за новость? Почему это я у вас должна списывать? Вы даже не понятно кто! По документам четыре класса образования, а последняя монография на докторскую диссертацию тянет. Не поставив нас в известность, за нашей спиной договорились читать лекции в США. Многое о вас пришлось узнавать на стороне. Оказывается, состоите в переписке с известными западными учёными. На институт письма для вас идут… А знаете ли вы, что жертва, выделившаяся из среды для самозащиты, пусть даже во имя существования других, отличается большим риском для жизни и не приводит, как
в данном случае, к развитию факультета и института? И зачем нам такая особь, выделившаяся из среды? А я у неё ещё и списывать должна! Доктор наук – у студентки! – Прищепова отбросила ручку в сторону и захлопнула тетрадь.
– У большинства людей есть проблемы, – почти прохрипела подавленным голосом Маша. – Нет бы, помочь бескорыстно.
– Бескорыстно, значит, корыстно, в обход закона, – вспыхнула спичкой деканша и принялась теребить ожерелье на шее. – Вот! Читайте бумажки ваши, восхищайтесь! Безвинная студентка. Подделка на подделке. Чёрное пятно на весь институт. Была бы моя воля, не к месту сказано, давила бы таких ногами!
– Так и есть, ногами, – подхватил Заморочнов глуховатым баском. – Неслыханно ужасный случай! Ещё и баба. И фигурой вышла. Жениться не грех.
Маша, терпя оскорбления руководства при всей группе, пыталась защищаться.
– Раздавить за то, что человек стремился, старался стать лучше? Не всё получается так, как хотелось бы. Очень жаль…
Юрист подходит к Маше.
– Понимаете, госпожа Выхлюндова, вы-с жертва системы, как и многие. Когда я был студентом, то по глупости подделал оценку в зачётной книжке. Еле замяли дело! И не решился бы, если б отец меня не порол даже за «четвёрку». «Еврей, обязан учиться на отлично», говорил он мне. Конечно влетело мне тогда… Встал утром, глаза красные от слез. В зеркало гляжу, а половина головы седая. До сего дня помню тот случай.
Деканша с трудом подбирает слова.
– Отличница и воровка в одном лице. Сколько учебных часов и нервов на вас истратили – не сосчитать. Всё впустую.
Заморочнов прокашлялся в кулак и только затем проговорил, вытирая рот краешком платочка. – Гнусная и весьма никудышная воровская особь. Жертвенную овечку из себя корчит перед нами. И такому красивому уродцу бабушка домик прикупила в штатах. Вы и нашу страну не любите, я так понимаю. «Оболдень» завелась в доме, и родители не видят. Взять всей группой и красиво выкинуть из аудитории взашей. – Его лоб покрыл пот, а на щеках проступили пунцовые пятна.
– Группа же, как и мы, толком о ней ничего не знает, – вступилась секретарша, видя, как Маша утирает рукавом струящиеся по щекам слёзы.
– Раньше надо было горькие капли ронять. Сейчас поздно. Добрый всход из позднего посева не бывает. Изволь отчитаться, распригожая студентка. Зла на тебя не хватает, – поддержала деканша, поглядывая на часы. – Убеждена, что виновата.
Маша встала. От обиды и волнения её пальцы дрожали. Но для своей защиты она собрала в кулак свои последние
силы.
– Родилась в посёлке, – произнесла она дрожащим голосом. – Сейчас этого посёлка нет ни на карте, ни в жизни. Окончила четыре класса восьмилетней школы. Шесть лет болела. Пропадала память. У классной доски не везло – слишком долго вспоминала выученное задание, поэтому ставили тройки. Средней школы в поселке не было, но учиться я хотела всегда. В соседнее село за пятнадцать километров ходить не могла по болезни, а на репетиторов денег в семье не хватало – жили впроголодь. Да и какой репетитор согласиться
за целые вёрсты проводить уроки. Мою сестру-близняшку тоже надо было на что-то кормить и поддерживать. Училась дома по её тетрадкам и книжкам, а потом экстерном сдала программу средней школы. Мамка и папка в то время прибаливали. Мне приходилось много работать. Помогать родителям. Потом сестра попала в аварию. Отец к этому времени уже работал и мне купили велосипед. На нем я за большие вёрсты ездила заниматься в районный кружок научно-технического творчества молодёжи. Потом поступила к вам на заочное отделение. Училась быстро. Год за два почти.
Английский шёл хорошо. Когда умерла сестра, я перевелась на дневное отделение, поскольку мест раньше не было, чтобы перевестись. В учёбе использовала тетради с лекциями сестры. Очень помогли. В них же продолжила писать лекции и теоретические размышления. Попутно выпустила несколько книг, работ монографического характера.
Заморочнов оборвал Машу, выпустив круглую грудь из-под крылышков пиджака.
– Хватит. Это вас нисколько не оправдывает. Кроме справки за четыре класса других документов не видим.
– Есть ли у вас расписка о сдаче документов в наш институт? – спросил с придыханием юрист.
Маша развела руками.
– При мне расписок нет. – Голос её настолько расшатался от перенапряжения, что она не могла твёрдого слова вымолвить. – Дома всё должно быть.
– Документа нет, значит, незаконно зачисленная. Поэтому предметы, что у нас сдали, засчитать в качестве сданных вряд ли возможно, – рассудил юрист.
– В ваших документах всего одна справка о четырёх классах. Зато труд солидный за плечами. Вклад в науку. Даже у меня такого нет, – язвительно заметила деканша, хотя про себя искренне завидовала Маше. – Уж не подсиживать ли меня вздумала?
– Справка о четырёх классах к её автобиографии почему-то подколота. Это до меня было сделано, – высказалась секретарша. – Может, куда была нужна. Она лишняя тут.
Лицо Маши вдруг стало спокойным, взгляд уверенным, только румянец выдавал ее волнение.
– Среднюю школу я закончила в районе. Можете запрос сделать. – В глазах и голосе её сквозили усталость и боль.
– Кто вам разрешил опубликовать монографии под грифом другого вуза? Своего мало? – взорвался бас Заморочнова. Вы человек без красивой идейной нравственности!
Маша, видя, что её доводы повлиять на ситуацию никак не могут, более спокойным и уверенным тоном произнесла:
– А я уверена в обратном. Потому что хозяйка своему уму и сердцу. Их достоянием и живу. Ум и сердце подсказали мне правильность выбора, – и в упор поглядела в глаза Заморочнова.
– Всё равно за сообщничество с вором в тюрьму надо! – резко поднял голову Заморочнов. – Выхлюндова
не осознала свой проступок. Слышите: у неё выровнялся голос. Даже романтикой отдаёт. Ей говоришь, а она безвинно смотрит на меня и даже не плачет. А значит – не раскаивается. Поэтому я ничего кроме неприязни к этому человеку и отвращения чувствовать не могу, того и гляди сердце в клочья разлетится!
– Кто же её посадит теперь, раз прозевали? Может, документы в других папках лежат себе и лежат. Раз раньше на заочку поступала, значит, там искать надо. А потом кто докажет, что в момент кражи она была с Вострюковым? Да и сумма кражи копеечная. За это не сажают, – возразила Прищепова, давая понять Заморочнову, что для исключения студентки пора искать другие мотивы. – Хотя, куда ни кинь, одни заморочки с ней.
Юрист кивает в знак поддержки.
– А если документы о поступлении все-таки не отыщутся? Тогда, как быть? – спросил Заморочнов, потирая пальцами лоб.
– А мы помним, – откликнулись с задних рядов два голоса, – с нами Выхлюндова сдавала вступительные экзамены. А ее сестра уже училась на дневном.
– И я её помню. Я, кажется, видела Машу на вступительных экзаменах. Секретарю заочного отделения тогда помогала. Это до моего секретарства дело было, – высказалась секретарша.
– Однако это ещё ничего не доказывает. Близняшка могла сдавать за неё экзамены. С ног до головы – ужасная мошенница. Всё запутано. Пятно на вуз повесила, а мы с ней тут возимся, – не отступал Заморочнов. – Поступала одна Выхлюндова, а на диплом нацелилась другая Выхлюндова – сестра-близнец. Дружно поработали, красиво. Ничего не скажешь. Заведётся одна овца, так всё стадо перепортит.
В эту минуту Маше хотелось реветь и просить прощения за то, чего она не совершала.
Заморочнов обвёл аудиторию взглядом. Прищепова дала понять, что уходят с секретаршей на поиски документов.
– А теперь голосуем: кто за отчисление студентки Выхлюндовой за недостойное поведение, несовместимое с высоким званием экономиста? Прошу поднять руку, – хриплым басом приказал Заморочнов.
Маша срывается с места и выбегает из аудитории. Её душит беспощадная обида. Прищепова считает голоса и недовольно качает головой.
– А я её совсем не помню, чтобы с нами поступала, выкрикнул студент, – думал, что она откуда-то перевелась
к нам.
– Голосуем красиво и дружно ещё раз, – сорвал на хрипоту голос Заморочнов, провожая взглядом деканшу. – Плохо проголосовавших запомним, – намекнул, привставши, он. – Раз, два… пять… Восемь – против. Четверо воздержались. Ага, вижу. За отчисление на одного больше. Спасибо! – Заморочнов глядит на часы. – Кажется на день ангела пора!
Маша в бессилии присела на скамейку возле памятника и дала волю слезам. Все ее тело сковала усталость.
Случается, когда человек уходит из коллектива, но случается и так, когда коллектив расстается с ним. Обстоятельства разные, а сердцу всё равно больно.
Выплакавшись и немного отдышавшись, Маша вернулась к деканату. Она была в подавленном состоянии. Всё кругом вдруг показалось ей чужим – стены, двери и даже коридор, по которому прошла не один десяток вёрст, пока училась, сдавала экзамены и зачёты. И даже воздух ей показался тяжёлым и затхлым. Глаза её прилипли к доске объявлений. Она знала, что в экстренных случаях приказ об отчислении появляется немедленно. Но его еще не было. Заморочнов был крайне удивлён появлением Маши. Увидев её, он отрезал официальным тоном:
– Ожидаемый приказ о вашем отчислении уже подписан. Скоро его вывесят.
Ничего не ответив, Маша резко развернулась и пошла
к выходу.
– Отчисленный студент – мёртвый студент! Ни разу не видел, чтобы мёртвый студент неожиданно воскрес, – вслух подумал Заморочнов, с кривой усмешкой на лице глядя ей
в спину, а потом, как ни в чем небывало, отправился на банкет.
;
ПО ПРАВУ МЁРТВОЙ ЗЕМЛИ


В доме Заогородных гремели раскаты грома и метались молнии отцовского гнева. Даже кошка, спасаясь от страха, забилась в подпол и одним глазом наблюдала за происходящим в щелку приоткрытой дверки. Заогородный – отец, перегнул приемного сына – Петруся пополам, зажал между ног, приспустив ему штаны, порол широким ремнём, о который точил бритву.
– Рэ-эз… два. Стой! Не рыпайся! Запорю, бродяжный сын! Я тебе не твой родной папочка – Петя Крыслов . Не твоя Аннушка мамка. С их перекосами воспитания, культуры, образования . Цацкаться с тобой, вором, не стану. У меня быстро эффективным станешь. Царство им небесное. Сгинули. – Отец покачивается на ногах от сопротивления сына, будто плывёт на лодке. Каждое слово подстраивает под удар посвистывающего ремешка. На оголенные части тела Петруся косо ложатся нарезанные рубцы от ремня, источая кровавые капли.
– Ай-я-я-а! – извиваясь, вырываясь и свёртываясь клубочком от боли, кричал Петрусь. – По какому пра-аву, оте-ец?
– По праву мёртвой земли. Нет у тебя прав. Есть только обязанности. Шибче ори! Всё равно никто не услышит. Кругом мёртвая земля. В своё время упустили из-за тебя борьбу против власти. Теперь остались голыми. Ни земли, ни воли, ни лучшей доли. Только пустая свобода в окна заглядывает.
– Ай-я-я! Не виноват я, отец!
– Виноват! В политике не петришь, так и другое при-
помню.
Отец упивался жарким хмелем от физической нагрузки
и духовных растрат. Хотя разлада между умом и сердцем не было. Всю жизнь он мечтал стать педагогом, но судьба распорядилась по-своему. Когда начал вымирать посёлок – ушёл в запой. Чистота души в нём перемешалась с грязью от рукоприкладства. Ему сорок с лишним лет. Волосы на голове свиты так, будто птичьи гнёздышки вместо причёски. Щёки заросли ржавой щетиной и постоянно чесались. Он запускал сквозь ржавые колючки пожелтевшие от курева ногти. Вытягивал подбородок, и страстно скоблил кожу, треща щетиной. Кошка во время таких процедур на всякий случай хоронилась в подполе.
– Зачем, дорогой сынуля, сигареты спёр? Куришь, родной? Вот за это и получай «берёзовой» лапшички. За это, сладкий мой! В другой раз отхмыздаю, отлуплю так, что кровь
в потолок свистеть будет, как говорил мой покойный дед.
Петрусь пытается вырваться, всхлипывая:
– У-ай! Не ворова-ал… – Глаза мальчика, сломанные болью побоев, молили о пощаде.
– А кто воровал? – выдохнул отец. Может, мачеха, мать твоя? И ей ввалю. Она, стало быть, воровка, ненаглядный ты наш? Мы тебя для того усыновили, чтоб вором вырос? Отвечай, пострел! – перед глазами мальчика опять взвился хозяйский ремень.
– Нет. Папаня, пусти, сердечно прошу, – умолял Петрусь, корчась от боли в ногах отца. – Отработа-аю! – На пол со спины сына стекали капли крови. Отец, поправив скрутившиеся лямки мокрой майки, не обращал внимания на слёзы, продолжал лупить до тех пор, пока не отказала рука.
– Может, кошка виновата? Она, стало быть, украла? Проси прощения, дьявольский сынок! Говори: прости, родимый папанька, ради Христа, блудного сына. Да папочкой называй, папочкой, упрямец.
– Мне проверять работу надо, – утирает кулаками слёзы Петрусь. – Пусти, ради Христа, папаня, отработаю!
Отец, натешившись воспитанием, кинул на затылок восьмиклиновую фуражку, на плечи пиджачок, будто собираясь уходить, но сам продолжал воспитательные речи на повышенных тонах.
– Давно пора тебя из экономической школы выкинуть. Учёный нашелся. Время на работу ущемляешь. Курить там, дорогой мой, учишься да от рук отца отбиваться, а не делу. Деньги отцовские проедаешь. Демагогии там тебя научат. Жалобы на плохих родителей производить. Потом на власть кричать станешь, мол, заболею, к врачу не попасть. Скорая помощь не ходит в наши отдалённые места. Вот чему ты там научишься!
А власть тебе на эзоповом языке ответит! В переводе будет означать так: мы закрыли в глубинке медпункты, выжили врачей, заперли школы, умертвили людей и деревни. Ибо они
не целесообразны для нашего времени. Мы повысили пошлины на лекарства. На всё, что в жизни необходимо. Ввели свои законы и налоги в банках на ваши сбережения. Разворовали страну и растратили твои деньги на собственные нужды и
на генеральские погоны. Мы повысили пенсионный возраст
и задушили рождаемость, но повысили смертность. И ускорили деформацию личности. И не будем отвечать за это. Это и наша страна. Мы тебя ненавидим и боимся. Корчись в болезнях, пропадай во вшах, пандемии и войнах. Подохни раньше срока. Эмигранты за тебя отработают. У нас свой мир и свое кастовое общество. И ты должен знать своё место в нём. И это вовсе не твоё дело, что пенсионер жалуется на неполную временами добавку к пенсии. А у тебя и пенсии не будет. Другие терпят, и ты терпи. Вряд ли отыщется в этих жутких условиях человек ближе отца и матери, которые желают вдолбить тебе, нерадивому и любимому сынку, правду. Запомни: в этих прямых или косвенных высказываниях власти ты не нас и не власть хоронишь. Ты хоронишь обманутую любовь к человеку и жизни. – Наконец он выдохнул с облегчением.
Прислонившись от усталости к печке, отец отступил. Тем временем Петрусь надевает штаны и встаёт. Его колени ходят ходуном, а тело качает из стороны в сторону, будто ветром бабье бельё на верёвке.
– Я не крал, папаня. Свои деньги есть. Мамке всё отдаю до копейки. И ваучер её к месту пристроил. Раз извещенье на дивиденды ты у меня из кармана взял, то и деньги вместо меня получил. Пропил их, а нас с мамкой за эти дивиденды еще и побил. А на почте не имели права отдавать тебе деньги!
Отец широко ощерился, оскалив в ярости зубы, и «шайтанил» глазами по комнате.
– Молчи у меня! Родителя судить?! Не позволю!
Пострелёныш ты этакий. – Выждал, пока созреет более верная мысль. – Ну, суди, суди… Я, значит, по-вашему, с матерью и кошкой взял не свои деньги. Выходит, вы трое мне чужие? Отнекиваешься. Мать рассказывала, будто худое по ночам замышляешь. – Ремень неожиданно взвизгнул над головой мальчика, и оставил краснеть под рубашкой Петруся ещё одно мокрое пятно.
– У-у-я-а… – задохнулся от боли Петрусь. Лицо его покрылось багровыми пятнами. Он выпрямился и, уставившись отцу прямо в лицо, на одном дыхании выпалил: – Лучше повешусь, но не покорюсь!
– Повесится он. Иди, дорогой мой сынуля, тебе и верёвочку приготовлю. Ещё раз застукаю за воровством, три шкуры спущу. Мать заступится, и ей достанется. – Мотался, как тень, по комнате обозленный отец, пока мать была на огороде. Затем начал теребить бороду. – Задам вот жару вам обоим. Отлупцую хлеще Ваньки Жукова. Повешу вас с матерью на сенной перекладине. Тогда наемся вашего мяса. Напьюсь вашей сладкой кровушки. До какой поры вы меня мучить будете своими выходками. Мало тебе, что учительница в школе тебя за волосы оттаскала. За то, что рожи корчишь. Другим заниматься не даешь. Километры только топчешь до школы. Каблуки снашиваешь. Толку нет. До табака добралась твоя кукушечья голова.
Петрусь, плачем пытается смягчить распалённого отца.
– Твоя передняя комната всё время на замке.
– А ты, заячий хвост, лох что ли? – усмехаясь, кричит отец. – Не лох!
– Дверь на замке! Как бы я взял? – отводя глаза в сторону, огрызается Петрусь.
Отец расковыривает край доски в переборной стенке между комнатами. Вынимает сучок.
– Не брал он, загибает мне, – тычет пальцем в дырку доски. – Сучок-то, оказывается, съёмный. Как будто вязальной спицей или гвоздиком, возле сучка края обшарпаны. Кого обдурить вздумала твоя балалайка на плечах? По другую сторону переборки моя койка. Над ней полочка с сигаретами для сушки. А то он не брал. Кошка, стало быть, покуривает с матерью украдкой от меня.
– Иголку возле сучка вставлял, когда шил, чтоб её не потерять. Сучок и раскачался со временем.
Петрусь, желтея от подступившего смятения, поглаживает напоротые места, до которых можно дотянуться.
– Мамке я помогал зашивать. Иголку в трещинку у сучка прилаживал, пока нитку искал.
– Если б ты этой работой ежедневно занимался, могу поверить. А иголку туда кошка подсказала вставлять или мамка? Прямо напротив полочки с сигаретами? Сучков в досках полно, а выбрано именно это место, напротив полочки, распалял себя отец. – А табачок в твой карман тоже кошка насыпала что ли, куриная голова? – выворачивает карманы пиджачка. – Иконки нашёл на сеновале вместо куриных яиц. Зашёл прошлый раз родителей проведать на кладбище, да помолиться в прихожей будке на образки. А части икон нет. И людей нет. Шастать по кладбищу некому, и уважающих боженьку у нас тоже нет. Видимо, на продажу пустить их хотел. Я таких чувств не поддерживаю. Ночь не спал. Кружкой горе заливал, но вора нашёл. Только своим глазам до сих пор не верю: сын – вор!
Петрусь задубелым голосом, как из бочки, оправдывался.
– Пол подметал, когда все были дома. В твоей передней комнате. Возле койки. Табак на полу собирал. Кошка играла с бумажкой от сигареты. В карман собрал, чтобы на полочку положить, да забыл. Табак же денег стоит. А иконы на время выпросил у одноклассника в райцентре. Рисовать хотел научиться. Честное слово! Сердцем и разумом клянусь!
– Что-то в тебе доуидосовское, дикое живёт. С отцом, матерью не советуешься насчёт рисований. Иконы ночью доставлены с кладбища, – крутилась в нём черная догадка.
– Из района привезли пацаны. А я им за это денежку на ботинки дал. Выгрузили мне образки за речкой. Оттуда я на коляске привёз их домой. Я не знал, что с кладбища украли.
Отец верит и не верит. В голове цветёт пёстрая смесь мыслей, как бабьих нарядов во время почитаемых божественных дней.
– А нас с денежкой, стало быть, обделил. Обделил за то, что тебя растили. Я ведь тебя в подпаски устраивал на последние сбережения семьи. В ногах валялся у Выхлюндова. Милость выпрашивал, чтобы он тебя взял на работу. Лишний раз не доедали с матерью. Тебе на жизнь откладывали с банковского процента вложенных средств. А то других бы подпасков у него не нашлось на доброе место. Мать болеет. Меня вино одолевает. Работ нет. А как тебя содержать нам на старость? Поэтому на работу и послали. Ты о наших заботах, куриная голова, вперёд думай, прежде какие проделки выкинуть. Меня вот жизнь, как и других, на кривую дорожку вывела. Одних на смерть, другие уехали – многие за границу. А меня вот к пьяной дорожке, как вожжой жизнь привязала. Без рюмки и жизнь не жизнь, а каторга. Всего ломает. Рюмка лечит меня. А мать твоя добрым словом на ноги ставит. Ласка в семье, она оберегает, а мораль разрушает. Всё просто, а понимаешь такое, когда поучаешь. Всё под сердцем перемешалось – и свои представления о воспитании и чужие, наших предков.
В тягучей октаве неродных голосов растёт нынешний
человек.
Заогородный мучительно передумывал давно продуманное, пытаясь найти какое-то решение в разговоре с сыном. Он прикурил сигарету и продолжал:
– Через тебя, птичья голова, запои меня стали мучить. Мать от проделок властей, да от тебя вся ссохлась. Полы стало тяжело подмести, помыть. Не было бы вас с кошкой, давно бы с матерью себе лёгкую машину справили и поезживали
за продуктами в раймаг. Когда посёлок был жив, мы были здоровые и молодые, работали в хвост и в гриву. Скопили немножко на старость деньжишек. – Он помедлил, поперхнулся, неся голосом слезу, и сызнова принялся за сына. – Слух дошёл с райцентра: с дочкой конезаводчика ты, вроде того, спутался. Она тебе, ослиная головушка, в матери годится. Молоко на губах не обсохло, а уже под бабьи юбки понесло. Чтоб в моём доме её ноги больше не было. А церковные цацки снеси в кладбищенский приход.
Тяжёлый стук дверной защёлкой пресёк его речь.
– Ась? – Идёт открывать, загребая ногой домотканую дорожку. – Людей нет, а кому стукнуть в дверь, находятся. – Это ты, святой отец? По стуку угадал.
Сначала в калитку протиснулся раздутый, как шар, живот, потом показалась голова. Обычно такие толстые люди на мёртвой земле не живут, но случаются исключения. Пришедший был с чёрными, как смоль, волосами, а борода с полосками нажитой седины. Нос и щёки красные, какие бывают у пьяницы, или будто человек только с мороза пришёл. Глаза с тёмной поволокой, или лёгкой пеленой, смотрели внутрь избы с большой надеждой.
– Ми-ир вашему дому. Это Волошин, – сказал он басом, как пропел в бывшем церковном приходе посёлка. –
Хо-зя-вы?
– Ну-ну, я и есть глава дома. Здоровья добрым людям! – Заогородный, придерживаясь за косяк, стоял перед ним на широко расставленных, надломленных от усталости ногах.
– Вот что, гражданин Заогородный, – наступал на него для острастки животом Волошин. – Э-э… Слыхал, что ваш сын с кем-то выкрал иконостасы с крестиками кладбищенского прихода. Их в своё время подарил нам конезаводчик Выхлюндов. А теперь соображайте, если дело разгорится, то дело и до суда дойдёт.
Отец Петруся закрутился ужом. Растопырил пальцы, как плачущий ребёнок.
– О, господи! Грех-то какой! Так с порога и ошарашил меня, – стелился под громом слов Заогородный. Дымок от сигареты ещё шёл из его рта, будто испарение от полыньи, поднятое ветерком. – Неправду говорят! Говорить-то некому. Наговоры! Село, уважаемый, мёртвое давным-давно. Полезайте хоть на повети, погреб, пристройки, в подпол, под лавку – ничего нет. Если сам доглядел, то всё равно неправда это.
– Слышь сюда: я хоть и пришлый, но служил священником. Перед богом не вру. Вот тебе крест святой, – он окрестил себя щепоткой пухлых пальцев. – Мало ли где можно схоронить краденые иконы. Э-э… Я не сыщик, чтоб проверки чинить, – красный нос и щёки его тряслись, будто он переживал пожар своего имущества.
Валентина, мать Петруся только вернулась с огорода.
Теперь ожидала знакомого тракториста, чтобы подбросил до больницы в райцентре. Она закрыла занавеской сына на печке
и посеменила в сени. Заогородная щупленькая женщина
в простеньком платьице, помня слабое место Волошина, отозвалась ласково.
– Ух, ты, какие гости! Сейчас разберёмся. Сейчас я.
Не серчайте. И гостинчик от нас непременно примите. А то давно к нам глаз не казали. Жертвенные подношения во славу Христа нашего. – Несёт из ларца ведёрко куриных яиц. Задевает днищем о край ларца, трогает – все ли целы. Одно яйцо выскальзывает из рук и разбивается о ногу священника. «Лучше припасами пожертвовать, чем сына под зло подставлять. А то и до ума довести сына некому станет, если нас за него посадят. Он-то мал ещё». В нехитром поступке прятала нужную нить воздействия на Волошина.
Волошин неуклюже задвигал ногами, принимая дар от хозяйки, перекрестил застоявшимися пальцами битое яйцо, затем ведёрко с яйцами. Под ним скрипит, прогибаясь, половица.
Люди разных положений и взглядов добро понимают одинаково. И в поколениях оно находит свою правоту и мораль.
– Молить стану за вас. Э-э… Бог простит. Может, клевещут. Фактов-то нет. Откуда тут ворам взяться – ни людей, ни посёлка. Заблудшие шайтаны, скорее всего. Которые по заброшенным местам рыщут, как голодные волки. Это мне беженец один рассказывал. Вроде того, ночью в дом на коляске церковную утварь свозили. Ей бо…
Отец Петруся подносит ещё самогонки. Алюминиевое дно кружки пятнит каплями пол. Жена хватается за голову.
– Не гневайтесь, пожалуйста. Это слухи. Разберёмся. Пригубите лучше глоточек.
Священник проглотил поднесённую кружку хмеля. Спотыкаясь о порог, пытается выйти.
– Ежели случаем сыщется пропажа, – опрокидывает
с трясущейся бородой ещё одну кружку от отца Петруся, – верните незамедлительно. Приход на кладбище не должен быть без икон. Это дело свято-о-е.
Тёплый и похорошевший взгляд матери Петруся шепчет про себя молитву и ловит качающиеся глаза Волошина.
Она достаёт из сундучка попавшуюся под руку исписанную бумагу.
– Вот прочтите, пожалуйста. Сын пишет. Такой человек
не может своровать. Он твёрд душою.
Священник вытирает заношенным до блеска рукавом усы с бородой и пытается прочитать текст. Толстыми крючками пальцев сдвигает на затылок скуфью. «Стараюсь изложить некоторые соображения по корректировке перекосов воспитания…»
– Э-э… Как большой рассуждает, – крякнул в кулак священник. «Хочу рассказать об опыте духовных ценностей, о положительной энергии в человеке», – дочитал он.
Священник потоптался на месте, пытаясь вызволить из головы толковую мысль.
– Пять лет толковых мыслей от детей не слышал. Хорошо, что познакомили с такой радостью. Помню: Македонский Александр в 320-х годах схожим образом развивал
в эшелонах дисциплину среди военачальников. Томас Мор, Кампанелла в VI веке тоже считали, что успешное ведение государственных и хозяйственных дел невозможно без искоренения чёрствости в человеке. А я, как Оуэн, считаю, что гуманизация в отношениях людей, должна быть на первом месте. Э-э… А получается всё наоборот пока. Ходим голосовать. В душе надеемся на мир с властью. Д-а… А мир пока не получается. Человека отлучили от поселения, от дома, от причитающихся природных богатств страны. Э-э… Ощущал себя человеком, когда бывал на Западе. – Присаживается на табурет. Зрачки его пожелтели от преждевременно наступившей тоски. В глубине души он ждал от Заогородного ещё кружечку хмеля, но, так и не дождавшись, ушёл, хлопнув калиткой.
Хозяйка дома Заогородная ходит по избе, прилаживает
ко лбу примочку. Ложится на железную кровать. Проделка сына не выходит из головы. «Что теперь с Петрусем станет? Головы не приложу, как тут поступить? Предки доуидосов, что вросли корнями в нашу землю, все же выносливые и крепкие люди». Петрусь притаился на печи за задёрнутой занавеской. Хозяин дома, хватив хмеля со священником, свалился на домотканую дорожку в сенях у раскрытой двери, продолжая воспитывать домочадцев и пытаясь докричаться до них.
– В воспитательную колонию как бы не упекли. Сынка-то нашего. На дисциплинарную мысль надо его направить, как священник намекнул. Как бы ни испортили его там. Зачем только усыновили? Раз воспитать не можем, нечего было и браться. А ты ему: «Вот тебе, сынок, пирожок. Вот тебе яичко»… – Пятое, десятое. Избаловала. Доигралась с ним в куклы. В ушко ему дуешь.
– Этот святой, скорее всего, сам упёр церковную утварь. Ой, пресвятая богородица! – расстраивалась жена.
Хмель в голове долго не даёт мужу успокоиться.
– Тупой растёт, сынулька-то наш. На кой ему латунь церковная? Старые доски под кукол раскрашенные облупленной краской, на кой? Серебро бы приволок учиться рисовать, а то латунь, доски, которые погаными грибами пахнут. Тёсу бы нам хорошего на крышу добился, тогда дело бы взыграло. Немного бы разговелись, разжились, – ворочал он толстым языком, пока сон его совсем не сморил.
Знакомый тракторист из райцентра, выполняя обещание, увез мать Петруся в больницу.
Все стихло. Петрусь спустился с печки в слезах. Он понимал, что в семью вплелась прядка настороженности и отчуждённости. Поэтому достал всю церковную утварь, что выкупил у дружка, и свёз тотчас в кладбищенский приход. Забравшись на печку, присох к холодным кирпичам слепой детской привязанностью.
;
ВЕНЧАНИЕ С НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИМ


Вернувшись из института, Маша отправилась поглядеть табун на дальний участок, которому они с Петрусем дали название «Свет земли». Петрусь уже был там и делился с Птимистиным хозяйственными и бытовыми вопросами.
А когда появилась Маша, то они стали рассказывать ему наперебой свои истории, которые произошли с ними. Птимистин слушал их, раскрыв рот. Лучи солнца, играя, выцветали на его майке желтовато-белыми зайчиками. Он, позабыв
о приличии, задавал много вопросов о жизни доуидосов.
А Маша находила Петруся каким-то сегодня притихшим. Без живинки в глазах. Птимистин, подрагивая в голосе, переживал не меньше, чем ребята. Он посоветовал им немного отдохнуть от неприятностей, которые выпали на этот день,
и навестить родителей. А он готов был приглядеть за табуном и поискать доуидосов поблизости. Теперь он был уверен, что находится на их территории. И они наверняка где-то прячутся рядом или занимаются своими делами. Им, скорее всего, нет никакого интереса до объявившегося в их местах нового человека. Хотя ребята его отговаривали от поисков доуидосов, но Птимистин только отмалчивался и стоял на своём.
– Вот настанет подходящий момент, тогда мы вам их обязательно покажем. От чистого сердца вам говорю. Тем более что вы с их технологией управления теперь знакомы, – остальное увидите сами, – сказала Маша. Ей сегодня было почему-то весело. И постоянно хотелось улыбаться.
Вскоре ребята были уже у Петруся. Родителей в доме
не оказалось. По старой привычке они забились на печку и начали мило беседовать.
Ничто так в жизни не сближает, как доверительный сердцу разговор.
От волос Маши исходил тончайший аромат полевых трав.
– Родничковый запах свежести. Вау! Только сейчас почувствовал. – Он потрогал её кончики волос.
Маша капнула на его ладошку капельку духов.
– Запах обворожительный. Эти духи моей бабушке тоже нравятся, – тепло поигрывала глазками Маша. Духи вскоре забылись, а они всё глядели друг на друга влюблёнными глазами. А с таким чувством можно долго жить.
– А ты прижмись ко мне. Ранки от отцова ремня уже
успокоились. Не больно. В избе нынче прохладно. Мы иногда летом прокуриваем дом на ночь, чтоб сырость не заводилась. Прижмись. Так быстрее согреемся. Нам в школе научно-технического творчества молодёжи рассказывали о синергетическом эффекте. Когда собираешь все силы на узком участке, и делаешь прорыв. Весь организм начинает работать
на человека. Такая сила! – он потёрся плечом о её плечо. Петрусю в эту минуту охота было прижаться к Маше.
И Маша понимала его.
– А что с нами станет, если вот так ошибок наваляем по молодости? Даже подумать страшно. Сердечко аж бьётся. Если честно, то ты мне больше всех нравишься, Петрусик, – вздохнула Маша, задумчиво прикрыв глаза. Потрогала свой живот. – В животе, кажется, что-то шевелится. Беременная я, – нетерпеливо поглядела на Петруся.
– Оженимся, и всё уладится. Честно! Вот увидишь. –
Он прижал её голову к своей. – Школу обычную закончу, работать с конями так и буду. Там потихоньку разживёмся.
– Ты хороший работник. Ты подвижник. Ты такой, что по ночам всё думается о тебе. Помогаешь и словом, и делом завсегда. И без всяких условий. Где такую невероятную энергию ты только берёшь? Многим жертвуешь. И живёшь этим. Я это вижу и чувствую каждый день, – переходила на шёпот она, чтобы дать возможность партнёру раскрыться. – А, Петрусик?
– Гляди, не перехвали. – Ему в эту минуту хотелось казаться взрослым. – Есть у меня такое. Это от излишнего ребячества, – оправдывался, краснея Петрусь.
– А мне кажется, что твои слова, движения, поступки пропитаны энергией добра и тепла. И лес кажется таким домашним, и всё кругом, и кони, и птицы, и земля, и люди.
И Петрусь вдруг не сдержался и расцеловал её.
– А, по-моему, всё хорошее в себе люди давно используют на практике. А я, как и все. Честно. Хорошее всегда труднее заметить. Просто люблю жизнь. – На донышке сердца у него томилось что-то остренькое. И он боялся, чтобы слова не переросли в бахвальство. Он поднимается и слезает
с печки. Маша за ним. Петрусь открывает шифоньер, пытаясь, хоть чем-то порадовать Машу.
– Ты у меня такая необычная сегодня. Честно, причестно! А давай примерим на тебя мамино свадебное платье. Чтобы потом, когда наступит торжественный момент, не потеряться в непривычной обстановке. Ленточки голубые в волосы подовьём. Они хорошо будут сочетаться с голубыми глазками. Красота!
Маша вплетает ленточки. Поднялся звонко и заиграл переливами ломающийся девичий голосок от радости. Она примеряет платье. – Вот, бесёнок, что-нибудь да придумает, – заливалась красками Маша. И расцветали под зеркалом детские улыбки.
– А ты надень тогда вот этот. С брошкой. Отцовский. Свадебный, похоже. – Она уже скоро помогает ему завязать на шее галстук. Вот такой взрослый он ещё никогда в жизни не примерял. Колени его дрожат, но он тянется к верхней полочке. Открывает от зубной пасты круглую коробочку. Затем примеряет Маше и себе свадебные кольца.
– И туфельки, Маш! – глаза его светятся невиданной радостью. Маша тоже сегодня на вершине чувств. Сегодня их время. Она впервые примеряет такой наряд. А дожидалась такого дня целую вечность.
– Ой, сердечко колотится, Петрусик! Я вся потерялась
в таком наряде. – Маша надевает туфельки. Танцует перед зеркалом. – Хоть сейчас под венец! – выпалила она и водила по окнам избы своим стыдливым взглядом.
– Точно. Под венец! Красавица какая ты у меня! Аж в сельсовет хочется, по правде. В райцентр. Только не распишут. Возрастом не вышел.
– Вовсе не возражаю против росписи. И сердце подсказывает. – Поцеловала Петруся, поймав его весёлый взгляд. – Только бы придумать что.
Оба пудрятся остатками зубного порошка.
– Когда бы так ещё повеселились? – рассыпались его щёки малиновой ягодой.
– Только в нашу молодость, – качает язычком возле губ Маша и горячо дышит ему в лицо, обнимая шею. – У нас
с тобой ребёночек будет. Бабушка, видимо, догадывается. – Сладко запахло давно не тронутым девичьим телом. – А мой отец говорил, что подыскал какого-то золотого жениха из столицы. Я дала понять, что пусть и не думает об этом. У нас с тобой Петрусик, всё по правдышной, как у совсем взрослых. На кой мне другой.
Петрусь каменно пристыл губами к её губам. Он оторвал губы и добавил: – У нас без женихов всё решено. А в таком наряде не грех и сфотографироваться, мурлычет Петрусь, зацеловывая Машу. Следы от его губ пятнили припудренные щёки подружки.
– Кто-то в калитку просится, – оторвался от жарких объятий Маши первым Петрусь. Похоже, священник Волошин. Опять похмеляться притащило. Это не отец. Он теперь долго проваляется с бодуна.
– Разве поднести ему стаканчик в честь нашего обряда, чтоб отвязался? Чувствую, надо, – ищет выход из создавшегося положения Маша. – Пусть заодно и обвенчает нас тут. По-доброму родители меня всё равно не отдадут…
– А как же без их согласия-то? – пытает Петрусь, глотая слова от неожиданного решения.
– Мы же для себя обвенчаемся, а не для родителей. Пусть это будет в виде обычая. До настоящей свадьбы ещё дожить надо. А сердечко просит сейчас, – нерешительно рассудила Маша.
– Величественно поддерживаю и предлагаю обвенчаться. Честное, пречестное! – он трепетно схватил её за руку и прижал к горящей огнём щеке, а затем к своим губам, – развернулся на носочке, плеская хмелем, наполненным по края кружки, побежал на полусогнутых встречать священника.
– Доброго здоровьица! Э-э-э… молодым, так сказать, –
от одного только запаха хмеля Волошин осовел глазами, притупился словом, и заулыбался. – Через порог не подают. Приглашайте уж в горницу, раз такое дело. В сенях загребает домотканую дорожку и спотыкается. – Э-э… Будь он неладный этот половик. Прошлый раз у меня путался под ногами и опять. – Опрокидывает кружку и вытирается рукавом. –
Вижу, свадьбу справляете, а отец уже назюзюкался. У подворотни со стороны палисадника с землёй обнимается. – Проходит к окошку. – Горько молодым!
Маша и Петрусь целуются. Петрусь, разливаясь в вишнёвой улыбке, подносит ещё пару кружек и банный ковш хмеля.
– Э-э-э… Вовремя заглянул к вам. Доброе предчувствие
не подвело. За здоровье молодых! М-м… Крепкая оказывается хмелина у этого пропойцы. Придерживаясь за косяк, проходит в передний угол избы. – Уже расписались?
– А как же, – сдвоенным голосом подбодрили священника Маша и Петрусь. – И кольца вот на пальцах, – вертят перед глазами захмелевшего гостя. – Только большеваты малость. На вырост достались от родителей.
– Ещё не хватите ли чуток? – подносит кружку трясущейся рукой Петрусь.
– М-м-м… А, впрочем, не откажусь. – Он уткнул глаза
в потолок, опрокинув кружку. Сбоку вытекла струйка хмеля
на стол. – Однако хочу сказать, что я противник пустых браков. Будет не к месту сказано. Молодёжь норовит без церковного венчания обставить дело. Вроде того, подешевле обойдётся. Вот у них браки и распадаются. Не стоит Бог на их стороне. – Волошин, щупая мокреть бороды, недовольно крутит усами.
– А мы, святой отец, так не думаем. Церковные обычаи нам очень кстати. Они по душе нам. Можем зараз обвенчаться тут. Церкви у нас своей всё равно нет. Приглашать некого. Родителей скоро не собрать.
– А вот это признаю. Это по-божьему! – он пристукнул пушистой ладошкой по столу. Э-э-э… Если ещё горлышко прогреть, то часом обвенчаю на месте. Всё, как у доуидосов почти. Только без разогрева голоса нельзя. Связки испортятся. Растягивал разговор Волошин. – Он поглядел через окно на обклёванные красные ягоды вишни. – Ежели изволите, то можно и сейчас. А почему нет? А то, примечаю, детишки пойдут скоро. Поздновато будет. – Он поглядел на Машу, которая подала ещё стаканчик хмеля. Велел ей плести два венка из садовых цветов и подать иконы. – В них Божья сила!
Маша бежит в сад, а Петрусь несет иконы с угольника
в задней комнате.
– Раз обвенчал одноклассника. Он мне гостинцев приготовил дома. Приехал к нему, а дом на замке. На военную операцию, сказали, призвали. Их вместе с сыном там убили. А внучата до сих пор приглашают забрать дедушкин подарок. Время всё никак не выберу. – Он повертел иконы и отказал: – Нет. Не эти. А вон те, что на угольнике под потолком в передней комнате. Икону Спасителя давай и икону Богородицы. Потом вон тот расписной рушник со спущенными кистями на зеркале. Э-э-э… А теперь вставайте ближе ко мне. Фамилии напишите. В карман суньте мне. Занесу
в церковь, когда в район попаду. В церковную книжку занесут. – Его крупно-толстое лицо бороздили морщины, упираясь в косматую бороду.
Когда было всё готово, обряд начался с понижения голоса священника. У Маши и Петруся даже поджилки затряслись. Ведь всё у них впервые. Это их время. Время великой радости и ликования пришло. Священник вспомнил по памяти псалом 127, выпевая каждый стих. «Слава тебе Боже, слава Тебе-е…». Когда подошло время, он поднёс им обручальные кольца для обмена. Голос его сделался мощным и густым. «Венчается раб Божий Петрусь Заогородный с рабою Божией Марией Выхлюндовой во имя Отца и Сына, и Святаго Духа-а-а…». Возлагает качающимися пальцами на головы венки. Маша и Петрусь замерли в оцепенении. Священник берёт икону и велит её по очереди целовать молодым. Спустя время священник приступил к молитве. «Отец, Сын и Святой дух, Всесвятая и Единосущная, и Живоначальная Троица, едино Божество и Царство, да благословит вас, и да подаст вам долгожитие, благочадие, преспевание живота и веры, и да исполнит вас, и обещанных благ восприятия, молитвами святые отцы, и всех святых, аминь». По окончании церемонии священник плюхнулся на табурет.
– Целуйтесь, вы уже, целуйтесь, – машет рукой так, что раскрасневшиеся щёки трясутся вместе с бородой.
Петрусь несёт ещё хмеля. Священник опрокидывает и его и шарит рукой по окну, собираясь уходить.
– Где-то тут калитка была, граждане молодожены? – пытается выйти.
Петрусь и Маша провожают под руки его до дворовой калитки и переодеваются в привычную одежду.;
КОШКА С СИГАРЕТОЙ


– Теперь твоя мамка заругается. Все наряды взрослых перебутырили. Священник о нашем венчании масла подольёт
в огонь. Ой, что будет? Душа не на месте. – По разговевшемуся красками лицу Маши прошло волнение. Тревожил гнев родителей.
– Папаня, если честно, ещё не отошёл от хмеля. Узнает, то кнут будет точно.
Маша ещё возится с нарядами у шифоньера. Прибрать вещи так, как взяла родительская рука, у неё не получается.
– Шов на талии свадебного платья треснул. И каблук на мамкиной туфле еле жив. Сердце не на месте, – жалко выглядывали её глаза из-за чёлки.
К дому притарахтел колёсный трактор. Во двор входит мать Петруся, скользя глазами окрест. Калитками во дворе и сенцах играет ветер. В палисаднике похрапывал со стоном муж. Выпестованные хмелем щёки, подрумянились и улыбались под солнечными зайчиками, которые пробивались сквозь листву плодового кустарника. Щёки, расписанные хмелем, будто улыбались вольной жизни. Мать Заогородного взглянула минуткой на мужа: жив ли? И тяжело поднялась по крутым ступенькам в дом.
– Господи, пресвятые угодники! Всё в колья-мялья.
И рушник на диване валяется. Золото что ли искали? Откуда оно у пьяниц-то. Мать проходит в сад. Муж ворочается.
– Каку-ую шишигу ещё там несёт? Чать не полиция? – журилась еле разборчивая речь мужа у палисадной подворотни.
Маша и Петрусь в это время с конями вышли из-за сарая навстречу матери. Маша хлопает повеселевшими глазами.
– Доброго здоровья вам, хозяюшка!
Мать, дрогнув от неожиданности, подняла голову на звонкий голос.
– Здравствуйте, здравствуйте! И вам не болеть. Больно скоро уходите. Посидите немножко.
Маша нервничает. Некогда живые щёки, тонут в красках стыда. Петрусь пытается поправить трудное положение, но Маша его опережает.
– А мы, мамк, только что с Петрусем повенчались. – Она не хотела говорить сразу вот так, прямо, но чувства справедливости одолели её. Корпус матери от неожиданности развернуло на месте. И она развернулась, подчиняясь какой-то неведомой силе. Теперь они стояли бок о бок с Машей.
– Ну, ну… играйте, играйте, пока молодые. Оно хорошо, когда по молодости-то, – собралась с духом мать Петруся, поддерживая улыбку.
– Священник, мамк, приходил, – выпалил Петрусь. –
Он и обвенчал.
– Обвенча-ал? – споткнулась на слове мать. Этим разве шутят. Господи! – перекрестилась она. – Хлопот-то сколько. Мал ещё об этом думать! – ещё строже сделался голос. И над переносицей сошлись складки. Опять за стаканом побираться приносило его. Мало все…
– Да не волнуйся ты, мама. Сама была когда-то молодая. Благословила бы нас, раз так вышло. – Петрусь пытался выпутаться из неудобного положения, теребя клёпку на кармане.
– Ты ещё дитя несовершеннолетнее. Школьник. Сам
в подпасках. Ещё на ноги не встал, а о женитьбе рассуждаешь, как взаправду. Лучше бы за табуном глядел, – отрезала мать, скомкав речь. – Рано об этом говорить. Ступайте, вы, пока. Прилягу пойду с дороги, цепляется за опору пристройки мать. Маша и Петрусь доводят её до кровати.
– А мы уже, мама, ребёночка ждём, воткнув в пол глаза, дрожала сырыми ресницами Маша. Простите, если можете, – и всхлипнула. Горечь обиды за их положение с Петрусем подъедали её.
– О-ох, Господи! Убили вы меня, воткнула нос в подушку мать и заплакала.
Отец Петруся грозой завис в дверях избы и непроспавшимся голосом прогремел:
– Жени-иться с этих по-ор? – растягивал слова, чтобы собраться с мыслями. – Это она тебя охомутала. Вот эта прохожая, – загнутым с жёлтыми выщерблинами ногтем, указал на Машу. – Теперь всю жизнь на неё батрачить будешь. Нагуляют ныне с богатыми мужиками приплоду, а на дураков повесят их обеспечение. Так тебе и надо. Держи рот варежкой. Школьник. У тебя ещё, прости, Господи, женилка не готова для этих дел. А он отцу с матерью с этих пор о женитьбе уже заявляет. Сам в юбке запутается. Сейчас же гони эту даму поганой метлой со двора. И пусть ноги не накладывает больше в наш дом, – душисто стелил он перед ребятами колючий ковёр, тканный из жёсткой нити слов.
– Петька, Петрусь, у меня не хлопай дверью. Здесь
не холопий дом, – пустил вдогонку речь с остатками обиды отец. – Запорю!
Маша и Петрусь спешно сели на коней. Рабочий день продолжается.
Не успела остыть дверь за молодыми, как отец Петруся уже собирал табак по полу от выпотрошенных сигарет. С бумажными останками от них играла у печки кошка.
– Ага, голубушка, попалась! Вот кто у меня, оказывается, сигареты с полочки воровал. Уважать такую животинку надо, коли за здоровье хозяина борется. Выходит, зря сынульке ввалил, если политическую мысль опустить. А пропади оно всё пропадом. Было наше время да прошло, видно. Время молодых настает.
Бывает, что минута прозрения настанет, а потом исчезнет навсегда. А бывает так, когда остаётся с человеком на всю жизнь. А нам кажется, будто её всегда не хватает.
;
ПРИЗНАНИЕ МЁРТВОМУ В ЛЮБВИ


На щеках Маши ветер и солнце сушили слезы.
– Как всё нехорошо вышло. Не знаешь, как помягче упасть в глазах старших. Не ушиблись, а на сердце рана.
– А ты, Маша, думай о высоком, – старался успокоить подружку Петрусь, вглядываясь в мягкую синь её приветливых глаз. Видишь: впереди земля наша на выпасе светится? Вся залита светом и теплом. Будто не от солнышка, а сама излучает свет. Это она от нашего труда и веры в жизнь так светится.
Маша натянуто улыбнулась.
– Это у нас так в кружке НТТМ говорят. Честное слово! – А ещё светится земля наша тогда, когда на ней расцветают зёрна здоровых знаний. А благодарит она хозяев добрым урожаем трав для коней.
Конь под Петрусем простриг ушами и взял рысь, вслушиваясь в разговор людей.
– Да я так это, – прибодрилась Маша. Впрочем, ты прав про землю. Её свет и от энергии людей, что на ней трудятся. Жертвуем последним, что в наших силах. И это работает.
А наши прогнозы по развитию коневодства в районе подтверждают. Что-то обязательно подтянем, подкорректируем. Лет пять назад таких показателей, как на этот год, и в помине не было. Объём продаж увеличился аж в три раза. Затраты
на производство сократились тоже в три раза. А доходность поднялась аж на двенадцать пунктов. – Её тон на ступеньку подрос.
– И я о том. Инвестиции в фонд поддержки работника выросли в два с половиной раза. А производительность… Производительность труда поднялась на две хорошие циферки. – Петрусь поглядывал на струйчатые кончики волос Маши, в которых будто отсвечивало солнце. – Даже фонд рабочего времени – имел в виду количество времени труда
на человека – раза в полтора увеличился. Никак не меньше.
Маша глядела на зелёное тело земли и теребила поводок, чтобы не отстать от Петруся.
– Труды Гэлбрейта, Маслоу, да и самого Птимистина помогли, конечно. Внедрили новинку в деле, которая снижает конфликтность в отношениях. Вот она и взыграла доходность хозяйства. Хочу сказать, что пытливые люди в нашем посёлке жили. Честно. А, если б не развалили деревни, сколько бы пользы принёс добрый человек! Кто не выжил из стариков, так душой калека остался. Жизнь гладкая человеку не выпадает. Он то согрешит, то в приключение вляпается. Если человеку крылья не подрезать, то труд станет мерилом характера. А с подрезанными крыльями ему не до передового труда. Правда.
Вот мы с тобой живём, как на отдельном архипелаге. Поэтому мы тут особые. Птимистин обещал с распространением нашего опыта помочь. Хороший парень, – живо водил чуть выгоревшими на солнце бровями Петрусь. Маша ехала на полкорпуса позади и наблюдала, как за пояском горлышка майки скрылась его морщинистая складка. Она впервые заметила, как буквально на глазах взрослел её Петрусь, и только покачивала в такт движения головой.
Это была их победа. Причём, настоящая. Но не вся.
И Петрусь об этом догадывался. Ему трудно было говорить на болезненную тему взаимоотношений.
– Ещё не хватает для полного счастья поговорить с твоими родителями о нас. Это правда. – Он повернулся чуть корпусом к Маше. А на его носу вызревал новый урожай конопушек, посеянных солнцем. Маша это приметила и подыграла ему глазками, любуясь на взрослеющую спину Петруся.
– Ты прав, Петрусик. Только про нашего Птимистина мало вспоминаем. Как он там без нас осваивает наш опыт? – сменила тему разговора Маша.
– Я много о нём передумал за время расставаний, – краснел, как помидор, Петрусь. Обещал для науки всё фиксировать. Даже книгу обещал написать о нас. Доброе дело! Гнев бы твоих родителей как пережить, – точила изнутри мысль мальчика. Теперь он глядел ласково в её мятущиеся глаза. – Ведь так?
– Не переживай преждевременно. А то дело не выйдет. Накаркаем ещё. – Волнение полыхнуло в её глазах, и осветило горящую жаром слезинку, но её скоро потушило солнце. – Батюшка обвенчал нас по божьему закону и старым обычаям. – Немного помедлив, добавила: – Мы ведь ещё ребёнка ждём. О них, о родителях, особо не загорайся сейчас сердцем.
Они подъехали прямо к насыпному холмику и спешились. С минуту припали к земле, опираясь по-взрослому на колено. Рядом ещё валялись обломки беспилотника. Кажется, от них ещё пахло гарью военной операции. Под холмом останки человека. Вокруг лысый песок, редкий бустыльник лебеды да полынь-трава. Паренёк, что в земле, из соседней деревни. Мать, отец и брат погибли на поле боя. Ребята прикрыли его там, где достала ядовитыми щупальцами война.
В школе он ухаживал за Машей. И Маша его любила по-своему. Она помнила сейчас здоровый юношеский взгляд и улыбку, и голос, но уже в мёртвом человеке. Он лежал день назад посреди холма с раскинутыми руками. Только глядели в небо добрые глаза. И, кажется, хотели что-то сказать.
В кармане она обнаружила школьную записку к ней, которую он носил всегда в светлом пакетике. Там были откровения его сердца к ней. Но перед тем как похоронить тело, Маша призналась ему в чувствах. Ей казалось, что он непременно слышит её и желает найти хорошего для жизни человека, и не забывать о тех, кто не дожил до светлого дня победы. Она прочитала это по его улыбке и глазам.
Это был первый в жизни мёртвый человек, кому Маша призналась в любви.
;
РАЗБИТЫЕ ГОРЕМ


Отец Маши Выхлюндов заехал с работы домой в надежде застать там покупателей. Черный с завитушками чуб трепал легонько ветерок.
– Ну вот, заждались. – Обнимает дочку. – Покупателей что-то не видать ни на работе, ни тут. Рассказывай…
– Доброго дня, хозяин! – низко согнулся в поклоне Петрусь.
– Мы тут, папка, думаем пожениться. – Маша долго искала в глазах отца хоть нотку сочувствия, но не нашла. Спросила прямо, пока отец не успел разойтись на характер.
– О, Боже! Как трогательно, Маша! – Выхлюндов норовил уйти в сторону от разговора. Кинув на лицо гримасу спокойствия, упёр глаза в землю. – С конём не разобрались ещё. Покупатели вот-вот наедут, а ты мен тут про женитьбы. Больно всё разом слышать. – Голос его немного задребезжал. – Жени-иться? За кого выходить-то надумала, за подпаска что ли? Ну не смеши семью, дочка. Ты же разумная у нас. У того молоко на губах ещё не обсохло. Какая ему жена. А ты, Маша, большой ребёнок уже. Отца перед сделкой так огорошила! Ну и ну! Кто же вам позволит такое мероприятие? Ни государство, ни тем боле, мы, родители. Только свободомыслием мучаешься.
– Ну, папочка, по сердцу сказать, мы любим друг друга.
– Он же несовершеннолетний. Ни кола, ни двора, ни специальности. А мы, признаться, другую партию с матерью наметили дочке. Знаешь об этом. Он не из пастухов. При положении. С департамента власти. И сватов ему не стыдно засылать к нам. – Выхлюндов нервно обстукивал ногами шины автомобиля. – Любовь, дочка, это шутка не из нашего круга. Твоей руки будет добиваться чиновник из единого реестра проектных руководителей страны. Короче, он из президентского пула. Знакомый самого президента, если хочешь знать.
Дрогнувшая плечами дочка сорвала голос на хрип.
– Кажется, догадалась за кого хотите отдать. Поздно, папа. Мы уже с Петрусем повенчаны. Из института меня отчислили. Я такому вовсе не подхожу духом.
– Да ты в своём уме? Опамятуйся, чёрствая душа! Тебя лелеяли, растили. И на тебе! Выкинула горшочки. А о нас
с матерью ты подумала, о нашей старости? Не подумала. – Стучал сердито пальцем по своей ладошке отец. – Ты разве
с этим замухрышкой выживешь? Из института её отчислили. Видал её! Как низко пала, пока кружил тебе голову несчастный подпасок. Не беда, однако. За высокого чиновника придётся выходить. Он поможет с институтом. Детство в голове. Обвенчалась она… – Выхлюндов бросил косой взгляд на Петруся. Повстречавшись глазами, отвернулся.
– Я беременная! Медицина уже не поможет, – вырвала огонь боли голосом Маша.
– О, Боже мой. Большой беременный ребёнок. И как я только не углядел. Работа. Кругом работа. Заживо нас в могилу толкаешь с матерью. Мать, тёща, вы слыхали что ваш отпрыск натворил? – сорвал до треска голос Выхлюндов. – Куда вас всех чёрт унёс? – Забегает в дом на рысях, задевая на полу пустые вёдра. – Ах, дурно мне! Да пойдите вы все к Лешему! Голова от вас, как в тумане вся. Это немыслимое свинство со стороны родной дочери. Что же делать? – упирается в дверной косяк.
Маша пытается его успокоить. Гладит волосы, чешет спинку, как это делала мама, чтоб успокоился.
– А чем же Петрусь не угодил? Выучится. Деньги заработаем. От сердца говорю. Деловой. Молодой, без нареканий. Да успокойся же, папа! Объём продаж делаем высокий. Благодаря ему. Жертвует временем, здоровьем. Не просит за это вознаграждений. Новатор в области технологий управления. Выдержанный человек. Идёт на рост. – От нервов у неё на кончике носа выступили капельки пота.
– Ох, лютики-бубенчики! Производительность… всякая мура. Будто он один работает. А мои изначальные вклады
в дело, стало быть, не в счет? – подбоченясь резво ходил взад и вперёд по двору Выхлюндов.
– От его технологий пошёл доход. Раньше в убытках сидели, – из вязких мыслей отца Маша пыталась нащупать выход и переубедить его в свою пользу.
– Понимаю: нажитым добром поделиться должен с подпаском. Так что ли? Живут на чужой земле, а с ними делись. Может, из табуна твоему работничку в качестве презента кобылку уступить прикажете, сударыня? Уволю всех к чёртовой матери! – сгорбив спину, беспорядочно бегал по двору Выхлюндов.
– Тогда, папк, с нас начинай. Мы готовы с Петрусем. – Маша, зная вспыльчивость отца в крайних ситуациях, собрала на всякий случай необходимые свои вещи. «Если что, то в самолёт, и прощайте родные пенаты!» – пришла ей в голову дерзновенная и скорая мысль.
– Я обещал отцу подпаска только работу. И ничего более.
На ужимке между туч встряло солнце. Выхлюндов на всякий случай встал от надоедливого солнца под краешек крыши. Как только солнце заглянуло к нему под крышу, он встревожился.
– Тогда пусть коня тяжеловоза возьмёт себе. Ах, лютики-цветочки! И недоуздок с дарственной надписью ему…
– Благодарствую, дорогой тестюшка, – не удержался Петрусь, прибывавший в сторонке разговора. Но тут не вытерпел и уколол Выхлюндова за самый оголённый нерв.
– Как смеешь оскорблять хозяина, щенок?! Какой я тебе тесть?! – На лбу Выхлюндова подпрыгнула выбившаяся полоска волос от чуба. Лицо его вмиг превратилось в дикое, чужое. Как у зверька, попавшего в капкан. И он из последних сил держался, не хотел мириться с создавшейся угрозой. И он неожиданно обмяк, как и вскипел. – Ох, ландыши-цветочки! Гляньте на неё, дочь родную. – Отца предала! – голос его треснул на высокой ноте и успокоился.
Маша, заслышав перепалку, вышла на крыльцо.
– Петрусь не доедал, не досыпал, здоровья не жалел, ишачил на нас. Продаж не станет, доход упадёт, если Петрусь уволится. Разоренья хочешь?!
– Всё равно теперь. С этой местности катить надо. Как можно быстрее и подальше. Деревни вымирают. Всё распродаём и уезжаем. Это моё окончательное решение. Тёща, жена, скоро вы там? А тебе, дочь, в столице место, а не лошадям хвосты крутить. Поняла! Вот и резинка на носке лопнула. Найдите же мне срочно новую пару носок. На работу опаздываю. Покупатели, скорее всего, на работу заявятся.
О, Боже! Что с нами будет? Всех на уши подняли в одно время. Добро с грязью смешали. – Выхлюндов держится за голову. Я ещё с вами разберусь, работнички! – ядовитые усмешки разлетаются по двору. Тёща поднялась из погреба, проскользнув в дом, молча подала свежую пару носков.
Маша и Петрусь, разбитые горем, отправились на пастбище.

;
НАПАДЕНИЕ ПРИШЕЛЬЦЕВ


Петрусь и Маша с противоположных сторон следили за табуном. Спустя время, Птимистин их встретил с настороженным лицом, в виду их долгого отсутствия. Петрусь, подрагивая бровью, рассказал о том, что с ними произошло, пока они отсутствовали. Когда пришла Маша, то поделилась
с Птимистиным своей историей. Птимистин только хлопал от удивления глазами и повторял: «Как же это некрасиво…». Встречных вопросов от Птимистина не было, поскольку изложили ему всё до мельчайших деталей. После того, как ребята разъехались по местам, Петрусь занялся расчётами для НТТМ и разрешением задачек для хозяйства. Он подолгу глядел на видимую часть табуна, на свой костёр для просушки одежды и на бледноватый месяц. И вспоминал выразительный и пытливый взгляд Птимистина, который он ни за что
не потерял бы, даже в многотысячной толпе. Этот сухой и тревожный блеск глаз.
На овально-розовую чашечку цветка повители, которая доставала обгоревший уголёк, пала, клубясь и уплывая, дымчатая тень костра. Петрусь подумал в этот момент: «Когда был мал, то боялся темноты. Особенно в подполе или под кроватью. Когда подрос – боялся войны. А теперь боюсь жизни
в стране. Внутренний враг – бывшие зэка, мошенники, воры, коррупционеры. Внешний – душители нашей свободы. Инертность и доверчивость мешают с ними справиться. Правда,
о которой рассказывают по телевизору, совсем не такая, ее скрывают. И это самое страшное». Он смотрел с жалостью на полёты искр, которые прожигали поспевающее разнотравье. Смотрел на согнувшиеся спины стебельков. Они навевали ему обжигающие мысли.
Группа «покупателей» – высокий чиновник Полюбашкин, его обслуга – личный шофёр Форсункин и шофёр конеперевозки Котик – разделились для выполнения порученного задания. Первым из высокой травы высунулась взъерошенная голова Котика. Он принюхивается, чихает, когда до него дотягивается лёгкий дымок костра. Затем над поверхностью травы всплывают недоверчивые глаза Форсункина. Котик заметил у костра мальчишку и дал знать об этом мимикой Форсункину. Затем обе головы дружно спрятались.
Трава ходила над их головами перекатами, будто волнами лёгкого прибоя, подгоняемыми юго-западным ветром. Наконец, трава образовала воронку. И показалось большое гнездо из примятой травы. Накатил новой силой ветер, и всё пропало.
Котик тем временем подкрался к Петрусю на расстояние броска. В руках здоровенные мешки из-под картофеля. Петрусь отсел от костра на расшитый разнотравьем и скреплённый повителью бугорок. Рядом росла лебеда, вцепившись корнями в почву.
Форсункин и Котик теперь зашли с подветренной стороны и со спины Петруся. Котик бросил палку в стороне от мальчика, чтобы его отвлечь. И вот они уже вяжут его лёгким морским узлом. Форсункин, отвязав от своей ноги шарик
с газом, пытается напустить газу мальчику в рот.
– У-у-у, – пытается вырваться Петрусь, но силы неравные. Запихнув тряпку в рот, его упаковывают в мешок и несут в кусты.
Птимистин в это время скрывался за небольшим изволоком, или пригорком, поросшим кустарниковой густелью и ежевичником. Он переживал историю захвата, наблюдая через подмоченный в речке бинокль. Человечки казались маленькими. Он подумал, что он напал на след борьбы доуидосов с врагами. Один из доуидосов отчаянно сопротивлялся. Конечно, в этой ситуации он не мог помочь этому человечку. Об этом он страшно жалел. Произошедший случай сорвал
с его лица маску добродушия. На лице пролегла полоска серо-пепельного цвета печали. «Вот так, должно быть, и меня возьмут полицейские. Главное не за что», – пришла в голову мысль тяжёлая и смиренная. Он прикрыл ветками сектор наблюдения и стал выжидать развитие событий.
Котик проверил через мешковину надёжность кляпа. Перенёс тело в канавку и замаскировал хворостом. Пленник спал.
Бдительность лучший помощник. Предателя же выдают чувства.
Котик и Форсункин перебрались по наведённым гатям, или мосткам, через канаву и вышли в направлении Маши, которая шагала на своём коне. Она уже свернула со знакомой тропинки и оказалась в высокой траве, обожжённой солнцем. Справа, слева, сзади и впереди неё вдруг вспыхнуло метровое пламя. И горела трава. Оба шофёра с капроновыми чулками на головах и горящими факелами в руках поднялись разом из укрытия и бросились к Маше. Конь под Машей тревожно заржал и поднялся на задние ноги. И вместе с седлом он сбросил всадницу. Лошадь, перемахнув огненный вал, рванула
к табуну. Напавшие быстро скрутили всадницу и накачали газом из шарика. В рот забили кляп и связали. Запечатали в мешок из-под картофеля, сбросили в яму, привязали к кусту для надёжности и замаскировали хворостом. Решили переправить тела поодиночке в мёртвый посёлок. Когда Петруся поднесли к мёртвому посёлку, Котик вернулся охранять пленницу. Форсункин подыскивал место, куда бы спрятать маленького пленника. Форсункин вышел к дому, прислушался. «Кажись, свинка во дворе? Пусть думают, что хозяева сами наказали детей за шалости и заперли в конюшне вместе
с животным», – мелькнула у него живая и саднящая мысль. Форсункин увидел неподалёку старушку и направился к ней.
– Бабуля, не скажете ли, хозяева дома? – коротко кивнув на постройки Форсункин. – Знакомые сказали, будто у них живность есть.
– А что?
– Слышу свинка хрюкает. Голодная, скорее всего. Может, продадут по сходной цене на мясо? В городах натурального мяса не достать. Свеженького и натурального хочется.
– Бог знает. Посёлок вымер. Вот как. Может, беглые живность словили. Места тут богатые. Мы теперь во Франции живём. У своих в райцентре в гостях. Сюда за луговыми опятами приехали с сыном, волоча ногу, оживилась старушка. В этих местах гарью пахнет. Бывает, что людей сжигают вместе с домами. Есть нечего, так человечину едят. Мясо солоноватое такое, приторное на вкус. В зубах только сильно не вязнет. Жрут, а у самих страх гуляет по телу. Сядешь за стол,
а запах печёной человечины от одежки преследует. Глядишь телевизор, кажется, горелыми телами отдает. Вот как. «Уж не сама ли человечинкой лакомится», – подумал Форсункин. – «Ежели в избёнке пришельцы, тем лучше. Подкинем им подарочек». – Он проверил пустой дом. Не знание губит человека, а неуверенность. Об этом, приблизительно, думал он. Открыл ворота и втащил мальчишку во двор. Петрусь к этому времени проснулся, но ничем себя старался не выдать. Форсункин открыл конюшню и впихнул туда пленника. Запер дверь на накладку.
Как только шаги его смолкли где-то вдали, Петрусь о гвоздь в стене сумел снять завязку с горловины мешка. Он вдруг признал родные пенаты и свинку. И этому очень обрадовался. Панику в этом случае создавать никак нельзя. Он нашёл под колодой скребок, которым выгребают отходы за скотиной, освободил руки от верёвки и вынул кляп. Свинка догрызала нижнюю доску лотка для выгрузки отходов. Люк
в стене был небольшой. Если доску вынуть, значительно увеличится отверстие. Он принялся тотчас за дело.
Форсункин, сообщив о ходе операции, ожидал подвоз второго пленника. Он сидел в холодке под сарайчиком и разглядывал старую районную газету «Путь Ильича». Полюбашкин на всякий случай вызвал Форсункина по рации. «Присылайте пленницу по указанному адресу. Условный тип обезврежен. Находится под личной охраной», – отрапортовал Форсункин.
Когда дырку в стене Петрусь расширил, он выбрался наружу со стороны заднего двора. Дырку заткнул бревёшком, чтобы свинка не смогла пролезть. Он тихонько отмылся
в бочке. Принарядившись в женское поношенное платье, что сушилось рядом. Взял платок и пытался проскользнуть мимо раскрытых ворот, за которыми поглядывал Форсункин. В эти ворота планировалось занести пленницу. Петрусь же думал скрытно пробраться обратно на пастбище.
Форсункин, заслышав шорох, выдернул глаза от газеты. Мимо ворот прошла, прихрамывая, щупленькая старушка
в застиранном платьице и белом платке, спущенном на глаза. Он подумал, что это та же старушка, с которой разговаривал, и снова уткнулся в газету. Но тут услышал топот сорвавшегося с места человека. Форсункин сорвался к воротам. И тут он разглядел, как мнимая старушка на лёгких детских ножках, перемахнув изгородь, со всей мочи помчалась к огородам, топча ногами ботву картофеля. Форсункин, смекнув недоброе, бросился в конюшню. Обнаружив дырку в стене, прикрытую бревном, свинку и мешок из-под картошки, в котором находился когда-то пленник, он бросился в погоню.;
В ПЛЕНУ


Спотыкаясь и падая, преследовал беглеца Форсун-
кин. Наконец, запросил помощи у Полюбашкина. «Алё!
Докладывает Форсункин. Условный тип совершил необоснованный побег. Он движется в вашем направлении. Встречайте!»
Полюбашкин, выслушав доклад, неразборно выругался. «Талить у меня вздумали, неприличественно дурковать.
Жена у меня с дочерью такие же. Всё делаете через ногу. Неряхи!» – Глаза его упёрлись в желтоватую вуаль испарений земли. – «Котик! Побег! Беглец движется в нашу ловушку. Организуй засаду. Немедленно схватить, скрутить, обезвредить. Пленницу пока не трогать», – передал он по рации.
Когда мальчик оказался в пределах видимости Полюбашкина, он наблюдал, как тот грохнулся в яму. Затем его запихнули в мешок и оттащили в кусты.
Птимистин, замаскировав наблюдательный пункт, следил за происходящим на земле доуидосов. Он также переживал за ребят, которых отпустил. Время шло, а они всё не возвращались. Он почувствовал себя в чём-то виноватым перед Машей и Петрусем. Его душила зыбкая оплошина жизни.
– Сам виноват. Нечего от взрослых бегать. Доставим вот тебя в полицию. Будешь знать. Маленький паразит! – ругался Форсункин, зализывая ссадины на руках.
Полюбашкина в машине разморил сон. Ему грезила должность премьер-министра. Потом он хорошенько подумал и от неё отказался. Теперь он себя видел первым человеком
в стране. Сквозь сон в приоткрытую дверцу слышались отдельные куплеты песенки:
Вот стану президентом
И издам указ. Труд станет главным инструментом,
И старая конституция больше не про нас.
Обещали нам с три Бога,
Но и воля быть должна.
Подумать только головой:
Президентов было много,
А стать народным президентом
Настоящей воли ни одной.;
СРАЖЕНИЕ ПОД КОЛЁНЬЯМИ


Птимистин был взволнован. Он записал в своих наблюдениях: «Сегодня свершилось! Я обнаружил, кажется, доуидосов. Маленьких человечков. Они были далеко от меня. Там, где были крутые изгибы речки, колени. Доуидосы их прозвали Колёньями. Человечки буквально сливались с природой. Видимо, на них напали враги. Кажется, это их колонизаторы. За какие-то провинности наслали на них пожар». – Птимистин долго не мог оторваться от представленного ему зрелища. Он, как загнанный зверёк, постоянно озирался по сторонам, не замечая, что к его майке прилепились колючие репьи. Хотя его бросало в дрожь даже от прикосновения веток кустарника, которые раскачивались от порывов ветра. «А вдруг заметят и доложат в полицию о человеке в кустарнике. Тогда кому надо, те догадаются, что я и есть тот самый беглец с несанкционированного митинга». Он прошуршал карандашом по бумаге. Он видел, как один из врагов пытался ловить коня.
Котик пытается длинной хворостиной щекотать коня под хвостом, чтобы тот быстрее устал от раздражения. И тогда легче станет его поймать. «Так делал отец, когда хотел взвинтить нервы маленькой собачонки, чтобы та продолжила с ним играть», – вспомнился ему вдруг случай. Он наблюдал тогда мурлыкающий лепет отца и довольные глаза до тех пор, пока собачонка не укусила его за палец до крови. А потом он важно расхаживал по улице. Прятал раненый палец от прохожих и просил их за карман коленных семечек выменять у него эту милую собачонку с маленькой мордочкой.
Птимистин теснил бровью окуляр бинокля и сочувствовал бедным животным. И возможности помочь им у Птимистина просто не было. Нужно было наблюдать за табуном, дожидаться ребят и лишний раз не рисоваться. «Холерно тяжело на душе», – ломал он ногой отнятую у муравья былку, медленно расставляя слова. На распалённых от жаркого пота ресницах наворачивались капли пота. И он выдернул голову из-под маскировки, чтобы лучше приглядеться к происходящему. Однако новых мыслей его наблюдения так и не принесли.
Полюбашкин подоспел к Котику на выручку.
– Поко-орись же, душистая! – выпевал Котик от злости воевавшим голосом сквозь сжатые зубы. Конь легонько бьёт копытом, и хворостинка вылетает из рук котика и попадает Полюбашкину по голове.
– Выродки несчастные! Прекратите мундириться и заигрывать с лошадью, – речь Полюбашкина разлетелась по лугу вместе с брызгами слюны. Он переломил через колено прилетевшую ему хворостину и перевязал платочком ушибленное место.
Птимистин от радости пританцовывает на месте от неудач пришельцев, беспокоя под ногами муравьёв. Форсункин крадётся бережком канавы и пытается набросить аркан на отставшую от табуна лошадь. Он так увлёкся, что не заметил, как наткнулся в кустарнике на морду лошади, которая тут же укусила его за плечо.
– А-а-ай! – взмолился он и отшатнулся, проклиная лошадь. – Чтоб в тартар ты провалилась, поганая скотина!
Полюбашкин, придерживая повязку, рысит на выручку.
За ним прорывается сквозь густелицу кустов Котик с аптечкой в руке. Форсункин, вытесненный конями, вылетает с перекошенным ртом из зарослей крапивы. Он прыгает на месте, крутится на пятке, охаживает себя ветками по телу. Кругом всё жжёт и чешется. Котик мажет йодом больные участки тела. Форсункин крестится, выстукивая зубами дробь. – О, Пресвятая Дева Мария, спаси и сохрани раба твоего! – Жеребец рядом ржёт, торжествуя победу.
– О, горе мне! Даже паршивую лошадёнку не можете поймать, – расходился нервами Полюбашкин.
– Паршивую бы давно поймали, – провизжал Котик, колупаясь с аптечкой. ;
ОРУДИЕ ВОЗМЕЗДИЯ СРАБОТАЛО


– Опять незадача: все лошади на одну рожу кажутся. Какую же ловить? И телом, вроде, схожи все. Ага, кажись этот конь. Настоящий скакун! Как его раньше не признал. Это же Машкин конь. Тот, что нужен. – Форсункин пытается подманить коня.
Конь понёсся на него, грозясь подмять. Форсункин не выдержал и забрался на деревце. Охапка овса выпала. Конь подошёл, съел овёс и стал чесаться о деревце, раскачивая его из стороны в сторону. Форсункин взмолился: – Мне амба! Сосе-еди! – Руки и ноги его затряслись от страха. Он не удержался и слетел прямо под ноги коню. Конь, вздрогнув от неожиданности, перепрыгнул через него и унёсся. Котик, подбиравшийся на помощь по краю водоёма, съехал в воду.
– Лю-уди, тону-у! – завизжал он.
– Сюда, сюда греби, – махал руками Полюбашкин. Котик, вывозившись в тине, цепляясь за траву, пытается выбраться. В это время жирная рука человека схватила его за шиворот и выволокла из воды. Горе-неудачники остались с носом.
Птимистин у себя наскоро отметил: «Наблюдаю конец страшного сражения…».
Картины менялись перед ним с быстротой молнии.
Котик и Форсункин, спустя время, натыкаются на Петруся. Он уже освободился от мешка, но не развязался. Для надёжности они привязали его к деревцу. Форсункин и Котик пытаются накачать его газом, но пленник сопротивляется.
– Вам же хуже будет. Честно, – пытается переубедить их Петрусь. Форсункин и Котик переглянулись.
– Без меня коня в табуне не найдёте. – Этими словами пленник пытался применить против врагов своё орудие.
Форсункин почувствовал в это время, будто на него нашло лёгкое облегчение в решении задачи. Он стал более рационально рассуждать. И горе-конокрады пошли на поводу Петруся.
– Точно. Найди жеребца, которого должны выкупить и сам заведи в конеперевозку. В наш трейлер. И дуй на все четыре стороны со своей кралей, – обрадовался Форсункин удачному ходу дела и подмигнул Котику.
– Иначе… – Котик прищёлкнул зубами. Иначе оставим вас тут на съеденье волкам.
Мальчика освободили от кляпа во рту, развязали. Котик прицепил его верёвкой к себе, чтобы не убежал. На позеленевшем от мук лице мальчика выпростались вишнёвые конопушки румян. И он, выказывая послушность, начал исполнять задуманное. Петрусь несколько раз свистнул прерывисто. Потом ещё и ещё раз. Через некоторое время прибежал конь. Петрусь дал коню овса, что похитители приготовили для приманки, и завёл коня в конеперевозку. Ему на этот раз
в качестве поощрения позволили даже попрощаться с лошадью. Мальчик, глядя в глаза животному, немного всплакнул. Форсункин на этом моменте не выдержал прощальной сцены и выволок его из конеперевозки. Котик запер за ними двери. Петруся вскоре свалили на землю, связали, вставили в рот кляп и привязали к дереву.
– Бог выполнит наш договор с тобой, – усмехнулся Форсункин и отбыл с докладом к хозяину.
Команда Полюбашкина довольна. Шофера похлопывают друг друга по плечу, поздравляют хозяина с большой удачей. Полюбашкин позвал их в машину для небольшой церемонии.
В это время Птимистин, беспокоясь за жизни доуидосов, подобрался к одному из них и своим глазам не поверил. Перед ним оказался связанный Петрусь, которого он быстро освободил. Затем они нашли Машу и тоже освободили. Затем вместе удалились в укромное место, пережидая отъезд воров. Лица детей ожили и засветились радостью. Они поделились с Птимистиным о том, что с ними произошло. Птимистин только одно не стал ребятам рассказывать: о том, что перепутал их с доуидосами. Ведь они сами обещались ему в удобное время всё рассказать.
Многое может скрыть человек, кроме своих чувств.
В подзолистом небе, где сперва коротал время неясный ситцевый месяц, менялись погоды. Над Коленьями заходили ветра, поднимая щетинистую рябь. Густые и частые порывы ветра гнали облака, наливали влагой, пластались по откосам котлована, оседая в трущобах кустарниковой степи и балках. Подползали к подножью Широкого дола, разметая песок и мелкие камешки. Силы ветров скоро иссякли. Солнце спустилось с отвеса стояния ближе к земле, приближая вечер.
;
ПИРРОВА ПОБЕДА


Полюбашкин сидел в машине с открытой дверцей и радовался победе.
– И такого жеребца, играючи приобрёл. И в такой отличный день! – чёртом поглядывал он на табун. Его глаза пели и замирали от счастья. И не сразу можно было догадаться: за какие моря и страны унесло в мыслях этого гражданина. Кому он служит и в чём его настоящий интерес? Команда теперь испытывала радость события, расположившись рядом
с машиной.
– Конь нынче всему голова, – гладил по голове Котика Форсункин, расплываясь в радостной улыбке. Ровесникам, если рассказать нашу историю, подохнут со смеху.
– С великой удачей нас в приобретении коня! С удачным исполнением контракта! – бодрился Котик, как ребёнок, прикрывая пальцами рот. Вон и ласточки зависли в небе.
На моё доброе слово прилетели.
– Все скажут, что небывалая удача. Не только родственники, но и птички. Только прикинь, каков богатырь: высота в холке 175 сантиметров! Грудь и шея все в мускулах, – крутил соломинку в зубах Форсункин.
– И я про то. На бёдрах чёткий мышечный рельеф. А ноги длиннющие, как у модельной девушки, – теребит пальцами губы Котик.
– Ну да. Тело не особо длинное. Хорош для завершения препятствий. На свист идёт, значит, склонен к наукам. Всякий подтвердит, – вставляет Форсункин. Он усердно выковыривает из обуви камешек, который на радостях засунул ему Котик.
– К каким ещё наукам? Что он тебе, человек что ли?
К обучениям склонен, а не к наукам, грамотей, – поправил
Котик.
– Это одно и тоже для лошади. На ней грешно дорогущий приз не взять на соревновании, – мягко исправляется Форсункин, поглядывая на хозяина. Килограммов на шестьсот потянет. На нём дочь конезаводчика всё кренделя вывёртывала. Короче, голландская теплокровка. И в документах так значится. – Бросает камешком по голове Котику. – А ты мне камни
в космы не сыпь, а то песку натолкаю полный шиворот, – огрызнулся Форсункин. – Ведешь себя, как пьяный сосед.
Полюбашкин, услыхав про документы, засуетился.
– Обживаем мысленно совершённое дело, а документы сверили?
– А как же. Ксерокопии ещё на днях получили. Вывертим завтра подлинники, – заверил Форсункин, гудя хозяину
в самое ухо.
– Вот так гуж! Голландская теплокровка! – хлопал себя по коленям Котик. – Со стороны кого не спроси, подтвердит любой знающий толк. – Прикрываясь ладошкой, шепчет Полюбашкину: – Да ещё со свинкой в придачу взяли товар-то! Со смеху упасть и не встать.
– Ну, довольно. На дорожку присели. Пора пуститься
к окончанию нашего путешествия. Трогаем! – приказал Полюбашкин. Длинный хвост пыли отмечал их путь.
Птимистин, оглядываясь по сторонам, пошёл к шалашу дожидаться ребят, которые отлучились отчитаться о работе и проведать домашних Маши. В его памяти постоянно всплывал случай с несанкционированным митингом. «…А зачем они мирных граждан хватают? Чем мешают им мирные демонстрации? Боятся? Тогда зачем своими законами, поступками доводят людей до демонстраций? Просто у простых людей не осталось других способов, чтобы договориться с властью о достойной жизни. По-моему, это жестоко. Так может делать только власть, которая ненавидит свой народ, прикрываясь подачками».
А в это время лошади Маши и Петруся шли бок о бок.
В ребятах жило понимание своего счастья. И оно для них выше Звезды Героя.
– Здорово мы их наказали за попытку воровства! – заметил Петрусь, улыбаясь так широко, что на его щеках появились красивые ямочки.
– Просто сердце из груди вырывалось, когда об этом рассказал. Они теперь не скоро догадаются, что с конём их обыграли. Просто наше орудие возмездия сработало. Проявился излишний рационализм. Деваться было некуда. Защищали своё дело, как могли. – Маша немного помолчала и спросила серьёзно:
– А как ты думаешь, Петрусь: ведь мы не проиграли
с тобой с подбором работников в нашу команду? С их личностно-ролевыми характеристиками, корректировкой воспитания? Нас работников-то кот наплакал. Ты да я, да мы с тобой, – краснела до удушья в кашле Маша.
Петрусь, приосанившись, топил в широкой улыбке дневную печаль.
– Нет, конечно. Отношения работников в будущем углубят и расширят свою нишу в науке человеческого капитала. Откроют новые направления в их развитии. Только одного жаль, что инертность и доверчивость в характере нашего человека нам победить так и не удалось. В них скрыта наша национальная черта.
– Наши предки жертвовали здоровьем, жизнью. Там, я не знаю… До боли в сердце всё переживали. Бескорыстный и добровольный труд всё же существует. И даёт доход. Человек жертвует своими силами, знанием, умением, временем. Да мало ли чем. – Маша пыталась рассуждать, а её горло распирало от радости, что на работе всё обошлось.
– Науке, все же, придётся выяснить: насколько эффективна та или иная форма жертвенности. А ведь в ней и есть наш Свет земли. Правда же?! – метнул глазами Петрусь. – Наша классификация форм жертвенности ещё недостаточна. Поэтому доходность от каждой формы ещё придётся выявлять, – торопил мысли его уставший голос.
;
С УПЁРТЫМ ЧЕЛОВЕКОМ
«КАШУ» НЕ СВАРИШЬ


В послеобедье Маша и Петрусь подъехали к её дому. Выхлюндов, завидя всадников, присел на лавочку, ожидаючи. Лицо его сегодня гляделось чересчур заросшим и зачужалым. Он пытался выглядеть бодрым, но его выдавали постоянно мятущиеся глаза.
– Добрый день, папка! Что-то ты квёлый, невесёлый какой-то? – Маша медленно спешилась, подбирая слова. Петрусь в знак приветствия только кивнул головой, но с коняне слез.
– Как идут дела? Добрый…, дочка! Что-то вся в ушибах… Упала с коня? – спросил он грустным голосом.
– Всякое было. Мы сегодня провожаем хорошего друга на самолёт. Поэтому долго не задержимся. Уже заказали билеты и машину до города, дрожала бровью Маша, оправдываясь.
– Понятно. Разные пришельцы дороже родного дома стали. – Выхлюндов хрустнул корпусом и прислонился к суку дерева, который свесился над спинкой скамейки. – Приехал было на работу, получил от покупателей коня телеграмму. Просили ожидать их на работе к обеду. Однако не приехали. Видимо, передумали. На звонки не отвечают, – досадовал, переступая ногами отец. Дурственно это выглядит. Вот дожидаюсь. Может, подъедут. Как-то робко и трепетно на душе.
– Они не подъедут. Не посмеют. Бессердечные люди, – двигаясь ближе к отцу, – возразила Маша, подавляя жестковатым голосом отцовскую надежду. – Купчая, можно сказать, уже проведена. И живые свидетели есть, если, конечно,
до суда дело дойдёт. Так что, папа, мы сегодня в выигрыше.
– Рассказывай скорее, – удивлённо и мягко проронил отец.
– Всё просто. Они пытались нашего лучшего коня украсть. Вот этого самого, на котором езжу. Нас связали. Друг нас выручил один. В их среде мошенников кража всегда ближе к их сердцу лежит, чем мешающие правила приличия. Покупать за большие миллионы они были не готовы. Оплатили, как ты знаешь, несчастные тысячи. Наш конь чистокровный. Стоит не один миллион, – выходила из терпения Маша. Со лба на слипшиеся ресницы дотягивались новые капельки пота.
– Как же теперь? – возмутился отец.
– Спасибо моему Петрусю! Он спас коня. Воры прибыли к нам на выгон вместе с конеперевозкой. Петрусь вместо чистокровного коня, всучил им обычного, своего, на котором ездил. Он внешне неплохо выглядит. А воры, как выяснилось, плохо разбираются в породах. Так что всё по-честному вышло. За ту предоплату, что положили нам, им продали другого коня. – Они пытались насильно увезти коня. Нас накачали газом. От него человек спать хочет. – Маша говорила медленно, с расстановкой, чтобы отец больше проникся к поступку Петруся, и согласился на свадьбу.
– Вот так дела-а! – призадумался Выхлюндов, темнея
в лице. – Вот молодец. Петрусь, хороший кадр и сообразительный! Вот дела! Не знаю, как к нему в этот раз и адресоваться. Вот так уважил хозяев. С меня и конь в дар ему причитается. Так, заслужил же. – Он ощутил на лице горящие взгляды ребят и опустил голову.
– Как же так, папка? Он нам спас целые миллионы, а ты ему только коня? Он же мой венчанный супруг. Здоровьем жертвовал, защищая нас от воров.
– Хорошо. Вознаграждение выпишу, конечно. И коня
с высеченной дарственной надписью на недоуздке: «Подпаску Загородному Петрусю на память от семьи конезаводчиков Выхлюндовых». – Выхлюндов прокашлялся в кулак и добавил оживлённо, желая произвести на Петруся впечатление. – Ну как, звучит?! – и поглядел на подпаска. Петрусь не ответил. Только склонил голову в знак такой благодарности.
– Добром за добро! А примешивать к производственным делам свадебные интрижки в этом случае не допустимо. Мы всё-таки разные. Мы – Выхлюндовы, конезаводчики. А они – Загородные, подпаски. Так-то! Потом всё равно переезжать собрались из этой дыры. Потихоньку всё распродадим.
Не потащим же каждого работника за собой?!
Маша выдерживает долгую паузу. Она вся на нервах.
С упёртым человеком «кашу» не сваришь.
Полная финита ля комедия!;
НЕВЕЗУЧИЙ УЧЁНЫЙ


Когда в самолёте Птимистина встретили уставшие глаза бортпроводницы, он впервые пожалел, что не взял в Москве обратный билет на тот же поезд, которым ехал ночью. А когда вспомнил жужжащих мух и комаров, которые были в кустарниковой степи, он почувствовал, что его тело ещё болело от их ран, а покусанные руки до сих пор чесались, будто
не только насекомые, но и люди в салоне, сосали его живую кровь. Тогда он разом насторожился. Кажется, маетка жизни в нём заговорила и не давала покоя. Он раскрыл дневник и записал: «Вот прошлая проводница бы попалась. Она держалась проще. И глаза живые. Не было в её взгляде того отчаяния, как этой. Стало тоскливее и скучнее. Особенно после расставания с Машей и Петрусем, которые делились последними впечатлениями. Теперь я догадался. Они и есть настоящие люди из племени доуидосов, которых я так долго искал. Им присуще достояние ума и достояние сердца. Наступило их время борьбы за существование. Только сил у них не хватило, чтобы мне в этом признаться. В целом это их благородная черта». Долго ещё перед глазами стояли их лица. Он пытался отвлечься, но не получалось. Мешал рой мыслей.
Птимистин остался доволен разведывательной экспедицией. Он приоткрыл для себя тайны в неизведанный мир.
И готов был рассказывать об этом великом дне, о своих новых друзьях из племени доуидосов. О клочке земли, где светлое солнце, и живут добрые идеи этих людей. Он готов был рассказывать о том, что некоторые его теоретические положения, опубликованные в академических журналах, нашли своих последователей на Средневолжском архипелаге. И он этому даже удивился.
Птимистин решил связаться с научным консультантом. Хотелось, не дожидаясь завтра, поделиться большой радостью. Ведь архипелаг вымерших и вымирающих поселений действительно существует. И некоторые островки жизни
и деятельности на них ещё тлеют. Он набрал номер профессора Амосова и уставился в иллюминатор, ожидая знакомый голос. Мимо проплывали поля, луга, безлюдье, прикрытые белыми облаками.
Неожиданно ему ответил завкафедрой профессор Куравлёв. Это несколько насторожило Птимистина. Голос профессора был глуше обычного. Казался каким-то натянутым. Он, тем не менее, выслушал Птимистина с одобрением. И думал о том, как высказать докторанту основное, что произошло за день его отсутствия. Птимистин же сообщил, что не вытерпел и звонит с дороги. И кратко подтвердил свои догадки о передовых методах управления персоналом в глубинке страны.
– А вы, насколько мне известно, не участвовали в эксперименте по исследуемому хозяйству, – уточнил профессор, делая паузы между словами. Кафедра была бы… У-ф-ф… За его хрипловатым голосом послышалось сладкое причмокивание.
«Похоже, пробавляется чашечкой кофе», – подумал Птимистин и промолчал.
– Кафедра была бы заинтересована в вашем труде. Так нелегко он вам даётся. Потом ваши расходы. Мы это понимаем.
– Кое-что интересное по теме исследования у меня есть, – ответил с запинкой Птимистин. – На практике в их хозяйстве я своих знаний, конечно, сам не применял. Думаю изложить диссертацию в теоретическом варианте. Раньше хотел её сделать с выходом на практический результат. Теперь передумал. – Птимистин уходил от подробных рассуждений, поскольку они не для телефонного разговора.
– Это очень хорошо! – причмокнул профессор.
– А почему вы сказали, что кафедра была бы заинтересована? Мне показалось, будто о прошлом времени сказали, –
с волнением произнёс диссертант.
Профессор некоторое время молчал.
– Начну с вашей темы. Конечно, для подтверждения практических результатов понадобились бы более убедительные эмпирические доказательства с родственных хозяйств.
И вы с этим, думаю, согласны. Однако не станем углубляться в эту область. Теперь вы расскажете о проделанной работе.
И многие убедятся, что в вымирающих поселениях кое-где теплится передовой труд. – Профессор Куравлев сделал паузу, осмысливая сказанное. Голос его задеревенел. В нём Птимистин почувствовал какую-то неуловимую тревогу.
– А про кафедру что-то хотели сказать? – вставил осторожным голосом Птимистин, не понимая, к чему клонит профессор.
– Я помню, – будто очнувшись, ответил завкафедрой Куравлёв. – Дело в том, что наша кафедра перепрофилируется. Только ваша тема теперь к ней не подходит. Понимаю: сколько сил угрохано на исследование вашей идеи. Но что поделаешь: время не стоит на месте. На многих кафедрах идут разные передвижки, неожиданные изменения. Они рано или поздно всё равно происходят. Наука развивается. А меня переводят завкафедрой по финансовой части. Я готов вашу идею поддержать, если тему в корне переработаете. Увидеться и обсудить всегда буду рад. И вот ещё что … научный консультант ваш – Амосов Александр Иванович – сегодня умер. По старости произошло. – Профессор выпалил эту новость для Птимистина с каким-то придыханием и облегчением. –
И голос его немного оживился. – Мне временно поручили принимать звонки на его телефоне, так сказать.
– О, Боже! Какая горькая неожиданность! – Голос Птимистина задрожал. Ему вдруг представилось, что больше он никогда не увидит прежних стен, шумных аудиторий со столами и даже ступенек, что ведут к дверям вуза. Куда теперь податься? Где искать приюта?
– Соболезную, но что поделаешь. Большой души человек был, – голос Птимистина душили слёзы.
– Да. Большой человек ушёл. Если захотите продолжить научную работу, то лучше подыскать другую кафедру. В Москве подходящие кафедры вашей специальности есть. – Булькающий голос в телефонной трубке неожиданно пропал. И связь оборвалась.
Самолёт уже шёл на посадку. Так с телефоном возле уха, зажатым в руке, и приземлился. Так и возвращался к дому.
Он не мог оторваться от него. Ведь в телефоне осталась последняя весть о добром человеке.
Птимистину было обидно за то, что об опыте ребят
не скоро узнают люди. А научную работу придётся заново перелопачивать. Проще написать новую работу. Получилось так, что и ребят подвёл. Наобещал, не выполнил. Мысль прожигала до сердца и слёз. Однако не зря говорят: хорошее дело себе дорогу найдёт. Ведь теоретические положения сохранились в академических журналах. А Птимистин вовсе не собирается складывать крылья и продолжит работать.
Не всегда выводит человека в люди, тропинка, проторенная молодостью.
Когда Птимистин добрался до центра города, моросил из ситца дождь. На дорогах перемигивались светофоры и вели перекличку между собой автомобили в пробках. Было ещё светло. Он остановился у пешеходного перехода, ожидая, когда рассосется машинная пробка. Вдруг он заметил в окне автобуса, стоящего перед ним, большие девичьи глаза. От неожиданности он вскрикнул, сдавливая телефон.
– Маша! Маша! Куда же ты? – замахал ей рукой.
Женская ладошка махнула в ответ. Девушка подышала на запотевшее изнутри стекло и что-то написала по нему пальцем. Но Птимистин не разобрал, разводя руками. Тогда она протерла ладошкой запотевшее стекло и прислонила к нему листок бумаги, на котором толстым красным фломастером было написано: «США, ПМЖ. Привет от доуидосов!» Птимистин долго вслед за автобусом провожал её опечаленный взгляд, оставленный, словно для размышлений. «На постоянное место жительства, за границу, выходит…», – мелькнул в мыслях её живой силуэт и исчез навсегда. Ему показалось, что через посечённое каплями дождя стекло, плакали и её глаза, и девичья душа. Птимистина грызла беспощадная совесть.
Когда слабеет сила, теряя над собой контроль, как раненая птица в полёте, тогда теряется время для маневра, чтобы укрепиться, и человек срывается в штопор. Любовь – разлука, жизнь – смерть живут друг от друга на наикратчайшем расстоянии.
Птимистин перешёл улицу и вспомнил: как раз на этом месте проходил несанкционированный митинг. И он резко изменил направление. Тут он неожиданно заметил, что дорогу запрудила толпа с чёрно-красными флагами. «Снова митингуют? Но уже вечер», – пришла мысль, и он круто развернулся. Пригнувшись, побежал в переулок, чтобы лишний раз не напороться на неприятность. Ему перерезали путь солдаты ОМОНа и окружили его. Птимистин пытался прорваться через их кольцо, но его свалили, надели наручники, вырвали из рук телефон и волоком потащили в автозак. Вырваться не хватило сил – дали о себе знать потревоженные раны. Птимистин все же нашёл в себе силы, чтобы подняться, но после всего услышанного он уже был на всё готов.
– Сам пойду! – воскликнул он, борясь с собственным страхом. – Теперь всё одно. Столько всего пережил за сутки!
Задерживали его по собственной беспечности раза по два
в месяц. Похожих задержаний набралось за сорок с лишним
лет – 480. Так он зафиксировал в дневнике.
– В тюрьму? Готов! – Теперь он как никогда осознавал: «Люди живут и борются за жизнь не только в тюрьме, но и после неё, на воле».
Чёрным коридором полицейского участка прилетел из комнаты дежурного радостный голос:
– Весь день искали. Убийца… Убийца… Фашист попался!
Птимистин покорно шел, не осознавая и не догадываясь, что судьбой ему отмерено провести в местах заключения 1140 дней и ночей. До тех пор, пока он не будет освобождён и признан невиновным. Ему многое ещё предстоит испытать.
А это уже совсем не комедия!
;
СОДЕРЖАНИЕ


О ФИЛОСОФИИ ИНОСКАЗАНИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ АВТОРА …….. 3
ПРЕДИСЛОВИЕ ……………………………………………… 5
НО ДОУИДОСЫ НЕ МИФ! ……………………………………. 9
ПРОСТО ВЕРЮ В НИХ! ………………………………………. 16
ГОЛОСА МЁРТВОЙ ЗЕМЛИ …………………………………... 34
ВОЛОСЫ, НЕ ЗНАВШИЕ ГРЕБЕШКА …………………………. 41
ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ ……………………………………… 46
«НЕУД» ЗА ТРУД …………………………………………… 47
ЗЕМЛЯ ГОРИТ ………………………………………………. 53
СВЕТ ЗЕМЛИ ………………………………………………... 58
РЕЧКА ВОДЯНОГО ………………………………………….. 59
ЧЁРНЫЕ СИЛЫ ……………………………………………… 65
ПРЕДШЕСТВЕННИКИ ……………………………………….. 67
БОМБА ПОД ГНЕЗДОМ ЧЕЛОВЕКА …………………………… 74
ПОЛУОСТРОВ ДВОЕК ……………………………………….. 85
НЕОБЫЧАЙНОЕ ЗНАКОМСТВО ……………………………... 95
МОЗГОВАЯ АТАКА …………………………………………. 106
ОЗАРЁННЫЕ ИДЕЕЙ ………………………………………… 119
ПРИШЕЛЬЦЫ ……………………………………………….. 129
ЛОШАДИНАЯ МАХОРКА ……………………………………. 140
ОРУЖИЕ ГОМИНИДОВ ……………………………………… 148
НЕУДОБНАЯ ДРУЖБА ………………………………………. 156
СЕМЕЙНАЯ ОПУПЕЯ ………………………………………… 159
ОХ УЖЭТИ ЖЕРТВЫ ………………………………………… 173
СТРАСТИ ПО ВЛАСТИ ………………………………………. 176
ДЕНЬ АНГЕЛА …………………………………………….… 186
ПО ПРАВУ МЁРТВОЙ ЗЕМЛИ ………………………………… 198
ВЕНЧАНИЕ С НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИМ …………………….. 209
КОШКА С СИГАРЕТОЙ ………………………………………. 216
ПРИЗНАНИЕ МЁРТВОМУ В ЛЮБВИ ………………………….. 219
РАЗБИТЫЕ ГОРЕМ …………………………………………... 222
НАШЕСТВИЕ ПРИШЕЛЬЦЕВ ……………………………….... 226
В ПЛЕНУ ……………………………………………………. 231
СРАЖЕНИЕ ПОД КОЛЁНЬЯМИ ………………………………. 233
ОРУДИЕ ВОЗМЕЗДИЯ СРАБОТАЛО …………………………... 235
ПИРРОВА ПОБЕДА ………………………………………….. 238
С УПЁРТЫМ ЧЕЛОВЕКОМ «КАШУ» НЕ СВАРИШЬ ………..….. 241
НЕВЕЗУЧИЙ УЧЁНЫЙ ……………………………………….. 244
;
Литературно-художественное издание




Соболев Семён Семёнович



ВРЕМЯ ДОУИДОСОВ
(СКАЗАНИЯ О ДОЛГОЙ ВОЛГЕ)





Редактор: Каткова И. В.
Верстка: Анисимова Т. М.
Корректор: Багрянская Л. С.








Подписано в печать 03.07.2023. Формат 60х84/16.
Усл. печ. л. 14,6. Тираж 250 000 экз. Заказ № 155.

Информационно-издательский центр «АТиСО».
Адрес редакции: 119454, Москва, ул. Лобачевского, 90