Весны уже не будет

На востоке край неба начал едва алеть. По верхушкам черемухи пробежал чуть уловимый ветерок. Так всегда бывает перед рассветом. Словно земля, просыпаясь, глубже вдыхает воздух. Деревенские петухи еще молчат. Окна домов темны.
На меже огорода, за скотным двором, мелькнула светлая фигура. Она кошкой проскользнула через жерди изгороди и растворилась в зарослях черемухи, появившись у пригона. Это была девушка в светлой женской рубахе и цветном платке на голове.
Подойдя к конюшне, она прислонилась к углу потемневшей от времени стене, и долго стояла задумавшись. На лице её светилась счастливая улыбка. Постояв в раздумьях несколько минут, она направилась на скотный двор. Звали эту девушку Маланья. Рабочий день у неё начинался всегда очень рано. Жила она в крохотной пристройке дома Ивана Силыча. Жила она здесь с раннего детства. Мать её приходилась Ивану Силычу двоюродной сестрой по линии отца. Умерла она от тифа, когда Маланье и десяти лет не было. Отец Маланьи был неизвестен. Поговаривали, что им был кто-то из деревни. Других родственников у девочки не было, в дом к себе её взял Иван Силыч. К тому времени два сына его выросли, женились и вели свое хозяйство самостоятельно. Иван Силыч и жена его Анна Игнатьевна сызмальства приучали Маланью к труду.
Ивана Силыча Маланья воспринимала как родного отца, хотя всегда знала, что она Ивану Силычу приходится лишь дальней родственницей. К крутому нраву Ивана Силыча и тяжелому характеру Анны Игнатьевны она привыкла. Резкий окрик, упрёк или подзатыльник со стороны своих наречённых родителей она воспринимала как само собой разумеющееся. Никогда не обижалась на них. Да и вообще никогда не плакала, не грустила. Любые трудности, неурядицы она рассеивала своим звонким смехом. Она радовалась солнцу, птицам, первым весенним цветам, первому дождю. Радовалась переменам в природе. Особенно она была счастлива, когда весна, набрав полную силу, понемногу уступала свои права зелёному солнечному лету. 
– Ох, опять тяжкое время наступает, трудовое, – жаловались некоторые односельчане. – Немного зиму отдохнули, а сейчас началась круговерть: поле, огород, покос, жатва, уборка урожая. Не присесть.
– Зато вокруг всё ожило, все цветёт! – говорила, улыбаясь, в ответ Маланья. – Так люблю эту пору! Особенно я люблю, когда гладыш цветет. Гладышем в тех местах называли обыкновенный ландыш.
– Да-да, весна, – бубнили бабы. – Что тебе весна? Какой тебе прибыток он неё? Только веснушек на нос тебе весна твоя добавила.
– Сейчас сутками горбатиться будешь на Ивана Силыча, надрываться, – упреждали её бабы.
– А от твоего гладыша только головная боль образуется.
Не спорила с ними Маланья, только улыбалась им в ответ, спеша домой очередную работу выполнять, весело перепрыгивая лужи, крепко сжимая в кулаке маленький букет ландышей.
– В чёрном теле Иван Силыч с Анной Игнатьевной держат сиротку-то! – говорили односельчане, провожая взглядом Маланью. – А она всё веселится, всё терпит, глупая девка!
– Иван Силыч и сынов своих загружал работой по полной.
– Вот только те оперились и сразу от него съехали!
– Тяжелый характер у Ивана Силыча и баба его ему под стать.
– Да, и драл он своих сыновей нещадно за любое баловство.
– У него не забалуешь.
Шли годы, Маланья взрослела. Она также с утра до вечера работала по хозяйству. Но вот настало время, когда в Маланье пробудилась женская природа. Появился в ее жизни паренек, сын местного шорника, Андрейка. Новые чувства обуяли Маланью. Стремительным вешним потоком проходили они через сердце девушки. Голова закружилась от наступления вечной весны в душе у неё. Радовалась Маланья редким тайным встречам со своим возлюбленным. Летними короткими ночами встречались они в лугах за околицей. По темну, украдкой выходила Маланья огородом и бежала на луга к околице, чтобы встретиться с Андрейкой.
На исходе осени Маланья, обнаружила, что в ней нарождается новая жизнь.
Испугалась сильно, затряслась вся от осознания всего, что натворила. Бросилась к парню своему, объявила. А тот только руками развёл. Встречи их прекратились.
«Господи, что ж мне делать?» – думала Маланья.
Боязно было признаться в таком грехе Ивану Силычу и Анне Игнатьевне. Понимала она, что такие дела не пройдут ей даром. Решила Маланья не говорить никому, а скрывать свой грех сколько сможет. Когда живот начал набухать, Маланья распарывала свои рубахи ниже пояса. Зиму и раннюю весну куталась в одёжи. При встрече с хозяевами как могла втягивала живот. Старалась лишний раз не попадаться им на глаза, живя в своем углу. Но сколько не скрывай, а шило в мешке не утаишь.
Вот весной, когда солнце растопило снега в полях, началась подготовка огорода
под посадки. В один из таких тёплых солнечных дней, Маланья готовила грядки для посадок, склонившись низко к земле.
¬– Маланья, ты куда запропастилась? – кричала её Анна Игнатьевна.
– Тута я, – выпрямилась девушка.
– Как закончишь, шерсть принимайся вычесывать.
– Хорошо.
– Да, вечером натаскай воды в баню, завтра суббота если помнишь.
– Я помню.
– В прошлый раз мало ты натопила, Иван Сылыч, жаловался, что не прогрелся толком.
Анна Игнатьевна хотела уже было развернуться и уйти в дом, но тут она заметила у девушки сильно выпирающий живот.  Начала пристально смотреть на Маланью. Девушка не смогла выдержать тяжелого взгляда и отвернулась.
– Да, ты, девка, никак на сносях? –подошла та ближе. – Отвечай!
Анна Игнатьевна резко схватила Маланью за левое плечо и развернула её к себе. Тело девушки говорило само за себя.
Анна Игнатьевна молча скрылась в доме. А девушка стала продолжать стоять посреди грядок, ожидая своей участи.
– Где эта паскудница? – выскочил из избы Иван Сылыч.
Взбешенный, с всклокоченной бородой, с пеной у рта, он набросился на Маланью и начал бить ее по лицу. Бедняжка упала на землю свежевскопанных грядок.
– Кто тебя обрюхатил? – схватил Иван Сылыч Маланью за косу и потащил ее по земле. – Опаскудила мой дом, сука!
Маланья перебирала ногами и взвизгивала.
– Неси вожжи, дура, – крикнул Иван Силыч своей жене.
Та, скрылась под навесом и через минуту принесла в охапке вожжи.
Хозяин подтащил девушку к коновязи, поднял её и дал ей пощечину, от которой Маланья опрокинулась на бревно коновязи. Иван Силыч, сильным движением вырвал
из рук своей жены вожжи и начал привязывать руки несчастной к бревну, силой стягивал её кожаными ремнями. Маланья стояла на корточках, прижавшись грудью в бревно. Голова её свисала.
– Кнут тащи, дура, – приказал хозяин свое жене.
– По****ушка, – кричал Иван Силыч. – Я тебя под свою крышу пустил, а ты подолом своим стала махать! Сейчас я тебе покажу как честных людей срамить!
После этих слов Маланья услышала над собой резкий щелчок кнута. Её плечи и спину сильно обожгло.
– Батюшка, не надо! ¬– рыдала девушка.
– Змея подколодная, такая же, как и твоя распутная мать! – кричал Иван Силыч, нанося удар за ударом.
На крики начал стекаться народ.
– Господи, за что он девку-то лупит? – интересовались подходившие.
– В подоле принесла, – тихо отвечали им.
Вскоре чуть ли не вся деревня собралась у дома Ивана Силыча. Маланья сквозь слёзы видела лица односельчан, разглядела она и лицо своего Андрейки. Парень молча стоял в толпе с опущенной вниз головой.
Иван Силыч не прекращал наносить удары. Рубаха на спине девушки окрасилась
в алый цвет. Маланья, не стерпев боли, и от страха испачкала подол на виду у всех.
 Иван Силыч, заметив это, отбросил кнут в сторону и направился к избе.
– Отвяжи, – приказал он стоявшей рядом Анне Игнатьевне, – пусть все нечистоты, что из неё выпали, соберёт в свой подол и отнесет к оврагу.
Анна Игнатьевна отвязала Маланью. Все тело девушки сотрясалось. Она не могла толком встать на ноги, упала на колени и стала ползать по земле. Рыдая, она собирала руками нечистоты и складывала их в подол своей юбки.
Народ стал молча расходиться.
Под вечер Маланья, оклемавшись побрела к речке. Там она отмыла свое платье и тело. Ближе к ночи она забрела на конюшню и легла спать в сено.
Утром Анна Игнатьевна вынесла ей кусок хлеба.
– Ты девка, здесь пока ночуй, в дом не моги идти, – поясняла ей хозяйка. – Как разрешишься родами там и посмотрим.
– Ешь, да за работу принимайся, – сказала Анна Игнатьевна, отдав хлеб Маланье. – На глаза Ивану Сылычу не показывайся пока.
– Матушка, что же делать-то сейчас? – заплакала девушка.
– Ты уже всё сделала, что смогла, – развела руками старуха и пошла прочь.
В деревне Маланья не появлялась, работала в огороде, на скотном дворе. Там же она и жила. Спустя три недели подошло время Маланье рожать. С раннего вечера до позднего утра следующего дня мучилась она схватками, крики её приглушили ржанье коней, мычанье коров и блеянье овец. Наконец, раздался слабый детский крик новорожденного.
– Принесла, видать, – перекрестившись сказала Анна Игнатьевна. Иван Сылыч только сплюнул себе под ноги.
Новорожденный немного покричал, а через пару часов смолк, лежа на груди у матери. Слабеньким он родился. К вечеру он умер.
– Слышали, бабы, Маланья-то мальчонку родила, – говорили по деревне. – Родила, он покричал с несколько часов, родимый, да и помер.
– Некрещенным помер! – кто-то перекрестился.
– Сразу в рай отправился!
– Да, все дети малы в рай попадают.
– Иван Силыч свою руку приложил, избил девку до полусмерти.
– Как она ещё сразу-то не скинула после такого?
Долго Маланья прижимала к груди окоченевшее тельце своего ребенка. С силой его отняли у неё. Похоронили на местном кладбище. Каждый день Маланья ходила на могилку. Ухаживала за ней. Подсадила на ней ландыши. Пела песни, сидя рядом.
– Совсем Маланья-то с горя, видать, тронулась, – судачили бабы.
– Раньше все веселилась, смеялась, а сейчас темнее ночи ходит, ни с кем словом не обмолвится. Только песни тихо поет своему умершему сыну.
– А Иван Силыч так в дом её и не пускает, живет девка на скотном дворе.
– Зверь-мужик, со света её горемыку сживает.
– При этом всё хозяйство на Маланье.
Так односельчане за глаза осуждали Ивана Силыча и Анну Игнатьевну, но никто
из деревни не сделал попытки помочь несчастной Маланье. При нечаянной встрече
с односельчанами Маланья пыталась всякий раз заговорить. Но в ответ только и слышала: «Ступай, ступай». Никто не пожалел её, не обогрел. Хозяева по-прежнему не пускали Маланью на порог своего дома.
Так, прошло лето. Начались первые заморозки. Ранним субботним утром Маланья начала готовить баню для Ивана Сылыча. В груду камней каменки она положила медную чушку, растопила печь. Управившись по хозяйству, Маланья ушла на кладбище. Долго она сидела, склонив голову над могилой своего новорожденного ребенка. Высаженные ею ландыши уже давно отцвели, листья пожелтели, а местами стали бурыми. На тонких стебельках висели оранжевые ягоды. Маланья собрала эти ягоды. Долго смотрела на них, перекатывала в ладонях. Подняв голову к синему небу, девушка отправила пригоршню ягод себе в рот.
В этот день никто толком не заметил её отсутствие. Всё внимание жителей деревни было направлено на другое. Иван Сылыч насмерть угорел в бане. Маланью же обнаружили только на следующий день, бездыханно лежащей на могиле её ребенка.
Через три дня Ивана Сылыча и Маланью похоронили. Первого среди многочисленных могил умерших его родственников, а Маланью за изгородью кладбища.