Ахиллес. Сын морской богини. Часть I

Слава тебе, о могучий Ахилл, сын Пелея прекрасный!
Ты благороден и честен – в ахейском воинстве лучший.
Бег твой стремительный, легкий
подобен лишь ветра порыву…
Жаль, что так рано сражен ты проклятой стрелою Париса.
1991 г.

Часть I. Предательство, или Прощание с детством


Многие считали себя богами или потомками богов.
А им следовало научиться быть людьми.
П. Фор (Повседневная жизнь Греции во времена Троянской войны)


«Какой же ты болван, Ликомед, это и есть вождь разбойников… Такой молодой? Сколько ему лет? Семнадцать? Восемнадцать?» – раздумывал царь Ликомед, глядя на своего непрошеного гостя, расположившегося за обеденным столом… за тем самым столом, за которым обычно собиралась царская семья.
Еще утром Ликомед был хозяином и в своем доме, и на своем острове. Дозорные засекли три корабля, и, хотя чужеземцы подавали знаки о намерении пристать с миром, Ликомед, наученный горьким опытом прошлого, решил дать отпор, понадеявшись на своих воинов.
К полудню все было кончено. Шайка дерзких разбойников ураганом ворвалась в город и в царский дворец. Ликомед и пять его дочерей, а также многие домочадцы захвачены в плен, и теперь… у острова Скирос, похоже, будет новый правитель.
Ликомед уже видел предводителя, еще в доспехах и шлеме. Царь запомнил его глаза, сверкавшие не хуже металла: они излучали силу победителя и непреклонную волю.
Сейчас перед царем сидел юноша, стройный, загорелый, с гордо посаженной головой. По всему видно, большую часть времени он посвящал атлетическим упражнениям и оттачиванию воинского мастерства.
По глазам Ликомед и узнал вожака, однако не мог не заметить, что они такие… еще детские, да и щеки хранят детскую округлость.
Юноша жестом пригласил пленника сесть за стол. Тому ничего другого и не оставалось. Есть не хотелось, потому что страх не столько за себя, сколько за дочерей переполнял душу. Ликомед не замечал ни дымящихся ломтей мяса, ни лепешек, ни фруктов, он просто в оцепенении смотрел на дивного отрока.
Отрок наконец-то заговорил, и Ликомед поразился низкому, но вместе с тем приятному голосу, в котором нет-нет, да и прорывались юношеские интонации.
– Я Ахиллес, сын Пелея, – тихо и внятно произнес юноша, – и прошу тебя разделить со мной трапезу.
– Сын Пелея? – пробормотал Ликомед, – я помню… да… да…
Ахиллес подал знак, и воин, стоявший чуть поодаль, быстро приблизился и наполнил кубок вином.
– Что же ты не ешь, царь? Утолим голод и все обсудим, – предложил юноша.
– Как скажешь, я ведь пленник.
– Все могло быть иначе.
– Да? – удивился Ликомед, отхлебывая из кубка.
– Мы надеялись на добрый прием, но ты оказался негостеприимен, и видишь, что из этого получилось? – Ахиллес в упор смотрел на собеседника, разламывая лепешку.
– Вижу, – вздохнул царь, – разве ты не знаешь, сколько лихих людей?
– Мы подавали знаки… Но я кое-что слышал о твоем гостеприимстве. Говорят, не без твоей помощи Тесей отправился в царство мертвых.
– Зачем ты говоришь, чего не знаешь, юноша? – энергично возразил Ликомед. – Тесей был пьян…
– Я действительно не знаю, – согласился Ахиллес, удобнее устраиваясь в кресле.
Юноша, конечно, устал и теперь, приняв ванну, съев немного мяса и выпив вина, чувствовал приятное расслабление в теле, но разговор нужно было довести до конца.
– Пелей – царь мирмидонян, верно? – с любопытством спросил Ликомед.
– Да.
– Сколько же тебе лет? – не унимался царь, пытаясь припомнить нечто такое, что не складывалось в его голове.
– Четырнадцать.
– О Зевс громовержец! – вырвалось у царя.
Ахиллес только взглянул: он уже привык наблюдать удивление по поводу своего возраста и внешнего вида.
– И зачем же ты пришел? – спросил Ликомед. – Что тебе, сыну прославленного родителя, нужно от меня?
– Мне нужно было пополнить запасы продовольствия… но меня встретили стрелами и копьями. И теперь мы будем говорить иначе.
– По ошибке, по ошибке, – быстро оправдывался Ликомед, – не гневайся. Если бы я знал… я бы встретил как подобает внука славного Эака, который, говорят, происходил от самого Зевса. Ты завоевал мое царство, бери, что хочешь, Ахиллес, бери золото, медь, у меня много всего – бери… жизнь мою бери, только дочерей моих пощади. Пощади, юноша, не обижай, и да продлят боги твои дни…
Ликомед смотрел умоляюще, и в то же время в его глазах таилось некое лукавство. Что на уме у этого человека, не сказал бы никто. Но сейчас он действительно хотел спасти своих незамужних дочерей.
Ахиллес усмехнулся и ответил:
– Я пришел не для того, чтобы разорять твой остров и оскорблять твоих дочерей. Ты будешь поставлять провизию в мою дружину. Я уеду, но здесь останется часть моих воинов. Ты и твои подданные – свободны. В ответ на твое согласие я готов оказать военную помощь. При случае пришлешь гонца, и я сам или мои люди придут, чтобы отразить врага. Что до твоих дочерей… обещаю, что никто их не обидит, равно как и домочадцев твоих.
– Благодарю тебя, Ахиллес, ты достойный сын своего родителя, – подобострастно проговорил Ликомед, очень довольный.
И тут появился еще один юноша лет двадцати на вид, крепкий, хорошо сложенный.
– Опаздываешь, Патрокл, – сказал ему Ахиллес, но не сердясь, и на губах его появилась радостная улыбка.
– Прости, друг, – бросил Патрокл, устраиваясь рядом с Ахиллесом и тепло приветствуя Ликомеда.
– И вот еще что, – вдруг обратился Ахиллес к царю, – если с моими людьми что-нибудь случится в мое отсутствие, мы все решим без переговоров.
Ликомед испытал почти животный страх. А ведь не просто так юный Пелид пригрозил ему. Вот негодник…


Деидамия уже довольно долго наблюдала за двумя юношами, которые упражнялись на берегу. Сначала выполняли всевозможные энергичные движения, а потом отрабатывали различные воинские приемы: бросали камни, метали копье, бегали наперегонки, боролись, сражались на деревянных мечах.
Деидамию никто не видел, а вот она очень хорошо, пусть издалека, рассмотрела обоих. Роста они были примерно одинакового, их загорелые стройные тела излучали неуемную силу и были по-настоящему красивы. У одного юноши волосы были темно-русые, у другого – светлые. Первый чаще смеялся и дурачился, хотя был постарше. Другой отдавался упражнениям со всей страстью… и преуспел: он, пусть и был моложе, а обнаруживал бо`льшую силу и ловкость, но его друга это не задевало, наоборот, темно-русый искренне радовался успехам товарища.
Наконец юноши отложили все снаряды и, скинув набедренные повязки, бросились в море.
Тут уж началась детская возня, брызги, смех, а потом, успокоившись, они поплыли от берега и провели в воде немало времени.
И Деидамия уже собиралась уйти, потому что ей надоело ждать… Увидев, однако, что они возвращаются, она решила еще немного полюбопытничать и осталась.
Утомленные и счастливые, юноши выбрались на берег, обсохли, оделись, и тот, что постарше, попрощался с другом и ушел, а младший остался на берегу. Оказалось, он просто так остался, ни для чего. Сидел лицом к морю и смотрел на горизонт.
И тогда Деидамия решила выйти из своего укрытия. Ей удалось незаметно подойти ближе: видно, юноша так задумался или был чем-то увлечен, что не услышал ее осторожных шагов.
Взгляд Деидамии упал на оружие возле большого камня. Огромное копье не лежало, а было прислонено к широкой и довольно высокой поверхности валуна. Подкравшись ближе, она увидела, что копье воткнуто древком в ракушечник. Наконечник зловеще сверкал на солнце.
Девушку терзало неуемное любопытство. Ведь издалека казалось, что копье – всего лишь длинная палка, тем более что из руки хозяина оно летало с необыкновенной легкостью. А вблизи… Захотелось, непреодолимо захотелось потрогать, и Деидамия протянула руку, дотронулась до жесткого древка и даже попробовала сдвинуть. Ну и тяжесть! Это не копье, а дубина целая… да как же его можно поднять-то?.. И вдруг оно сдвинулось, потеряло равновесие.
Деидамия невольно ахнула и отпрянула на шаг, с ужасом загипнотизированного зверька глядя на сияющий наконечник, который стал медленно надвигаться.
Юноша в одно мгновение очутился у копья, схватил его и накрепко воткнул в ракушечник. Метнул на девицу суровый взгляд и проговорил почти с угрозой:
– Отойди.
– А что, нельзя? – дерзко возразила Деидамия и поправила золотистую прядь волос, сбившуюся ей на лоб.
Юноша невольно задержал на ней взгляд: она еще и перечит?
Белокожая красавица с рыжевато-золотистыми волосами смело смотрела на него своими зеленоватыми глазами, и в них было что-то кошачье. Нежные щеки пылали румянцем, а на губах играла насмешливая улыбка.
– Это оружие, а не игрушка, – строго объяснил он.
– Подумаешь, какой важный, – независимо отозвалась она и сделала вид, что ей нет никакого дела до его замечаний.
Юноша окинул ее внимательным взором. Лет пятнадцать-шестнадцать, не больше, а бойкая. Тоненькая, хорошенькая, в белом пеплосе, с обнаженными руками, такими нежными…
Он сел на камень и принялся шнуровать сандалии, собираясь уходить. Девица не двигалась с места, лукаво следя за ним краем глаза.
– Зачем пришла? – уже мягче спросил юноша, взявшись за вторую сандалию.
И услышал очередную дерзость:
– Это ты пришел, всех перепугал. А я тут у себя дома, гуляю где хочу.
– Царская дочка? – он взглянул снизу вверх. – Я помню. Как зовут?
– Меня Деидамией зовут.
– А я Ахиллес.
– Я знаю.
– Тем лучше, – он выпрямился во весь рост, и Деидамия вблизи разглядела его.
Да, он высокий и, может быть, еще вырастет. Несмотря на юный возраст, его тело уже почти оформилось, было стройным, гибким и мускулистым. Светло-русые волосы слегка вились, но лежали, как им хотелось, и доставали до плеч. Губы чуть упрямились, но подкупали своеобразным сочетанием строгости и мягкости. А вот глаза… глаза поразили Деидамию до глубины души, потому что не видела она ни у кого синих глаз, а у него они были именно синие, как морская пучина, и таилось в них столько же тайн, сколько хранит их море-океан. Глаза были невозможно хороши, а взгляд настолько сильный, что не всякий выдерживал его. Но Деидамия смотрела на юношу, слегка прищурившись, и выдержала его прямой взгляд.
Ахиллес огляделся, чтобы собрать вещи.
– А ты надолго у нас? – спросила девушка, не давая ему сосредоточиться.
– Посмотрим, – коротко ответил он, кажется, забыв о своих намерениях и воззрившись опять на девицу.
Деидамия заметила, что прядь волос упала ему на лоб, почти на глаза, и потянулась отвести ее. Ахиллес быстро перехватил ее руку. Деидамия звонко рассмеялась и проговорила:
– Какой ты дикий, – и, сорвавшись с места, побежала прочь.
Он провожал ее удивленным взглядом, а она все смеялась и порой оборачивалась, бросая на него шаловливый взгляд.


Патрокл несся на колеснице и в ужасе понимал, что сейчас разобьется. А главное, он знал, что это лишь сон, только никак было не выпутаться из него. Стремительный бег коней, тучи пыли, неизбежность крушения… Он вдруг пробудился и почувствовал, что возле него кто-то есть.
– Эй, ты спишь? – раздался шепот.
– Уже нет… Что, пора вставать? – недоверчиво и сонно пробормотал Патрокл.
– Нет, еще ночь.
– Что случилось, Ахиллес? – Патрокл приподнялся на локте, вглядываясь в темноту.
Ахиллес сидел на краю постели и, похоже, смотрел на него.
– Ничего не случилось, – ответил юноша.
– Тогда почему не спишь? – удивился Патрокл.
– Представляешь, она назвала меня диким, – пожаловался Ахиллес.
– Кто? – изумился Патрокл.
– Ну, кто, кто… – негодовал друг, полагая, что это должно быть ясно. – Деидамия, дочь царя.
Патрокл спокойно откинулся на подушку и уже другим, умиротворенным голосом поинтересовался:
– Такая рыжая с нахальными глазами?
Его интонация задела юношу.
– Ты нарочно так говоришь? – вспыхнул Ахиллес.
– Да, – честно сказал Патрокл, – мне показалось, что ты влюблен.
– Кто, я влюблен? – возмутился Ахиллес, чувствуя, как кровь прилила к щекам.
– Ну, не я же, – спокойно отозвался друг. – Я спать хочу… – и зевнул.
Подумав, Ахиллес сам себе признался:
– Да… я влюблен.
А Патрокл на самом деле стал засыпать, погружаясь в сладостную истому… Но голос Ахиллеса заставил его вынырнуть из объятий Морфея:
– Что же мне делать, Патрокл?
– А это не подождет до завтра? – взмолился тот.
– Ты же знаешь, мне будет некогда, – с упреком сказал юноша.
– Ну, хорошо, – Патрокл вновь приподнялся на локте. – Во-первых, постарайся узнать, отвечает ли она тебе взаимностью и вообще что ей надо от тебя…
– Как же я узнаю?
– О боги! Поговори с ней, пообщайся… А во-вторых, не вздумай жениться.
– Почему? – тут же спросил Ахиллес.
– С ума сошел? Рано тебе еще… и без разрешения отца не обойтись.
– А если… – Ахиллес задумался.
– Если она так тебе приглянулась, что ты спать не можешь… ты, Ахиллес (кто бы мог подумать)… присмотрись как следует. Может, оно и несерьезно.
– Почему это несерьезно? – возразил юноша.
– Ну, я имею в виду, что если она не против… да как тебе лучше сказать… если она благосклонна, то можно и так, просто для удовольствия.
– Она же царская дочь, а не наложница! – строго и с упреком заявил Ахиллес.
Патрокл, теряя терпение, сказал:
– Ты с ней и не разговаривал толком, а вообразил уже невесть что, – и настойчиво повторил: – Присмотрись… а то вон, если не спится… наложницу позови. И думать нечего.
– Я думал, ты знаешь женщин, – разочарованно проговорил Ахиллес, – а у тебя все несерьезно.
Он встал, и Патрокл почувствовал, как содрогнулась кровать.
– Мой тебе совет, – бросил он вслед, – выбери наложницу по вкусу и не ломай себе голову… если ты хочешь узнать женщин.
– Я тебя понял, – насмешливо отозвался юноша.
– Ну да, ты их выигрываешь на состязаниях и полагаешь, что на них только смотреть…
– Спи.
– Ага, весь сон перебил, а теперь…
Но Ахиллес уже вышел.
Юноша не сомкнул глаз до рассвета. Такое волнение он испытал, пожалуй, впервые. До сих пор Ахиллесу все было понятно в его нехитром полувоенном быту. Он знал, что делать и чем наполнить дни. А ночи существовали для того, чтобы спать. Ахиллес привык подниматься на рассвете и засыпать с заходом солнца. И все было отлажено, режим соблюдался строго.
Патрокл не зря говорил о рабынях: оба юноши выигрывали в состязаниях не только золотые таланты и треножники, но и живой товар, да и военную добычу им уже приходилось делить. Были рабыни и у Патрокла, и у Ахиллеса. Но Патрокл на пять лет старше, у него имелся уже какой-то опыт. Ахиллес в своей недолгой жизни еще не успел вкусить всех благ и ревностно предавался привычным занятиям: упражнениям, охоте, а по необходимости и боевым схваткам. Наложницы еще не вызывали у него особого интереса. Он смотрел на них как на трофеи, доказательство своих успехов и побед.
Встреча с насмешницей Деидамией перевернула душу юного воина. Ахиллес не мог не думать о девушке с дерзкими глазами. От нее веяло чем-то еще неизвестным, новым, влекущим и непонятным. Да и как могло еще быть, если Пелид практически не знал женского внимания? О матери он только слышал чудесные рассказы; женщину, ходившую за ним в доме отца, помнил смутно, да ему больше запомнился воспитатель Феникс. А потом – годы, проведенные в пещере старого Хирона, который вложил в мальчика столько, сколько не вкладывал в других своих воспитанников, среди которых были великий Геракл, славные Тесей и Ясон, божественный Асклепий и другие. Наверное, Ахиллесу досталось больше еще и потому, что он оказался последним учеником мудрого Хирона, приходившегося ему, к тому же, прадедом.
Потом было возвращение в отцовский дом, стычки с северными племенами, то и дело покушавшимися на ахейские города.
Не знал Ахиллес, что такое женская душа, и потому тревожно ему было. Чувствовал, что перед ним другое существо, чуждое, но такое влекущее, соблазнительное. Какие у нее нежные, красивые руки. Какая она вся маленькая, хрупкая. А что за огоньки в глазах, а улыбка, смеется будто колокольчик звенит. И что делать, когда над тобой смеется девчонка? Был бы это парень, Ахиллес знал бы, как поступить. А с девушкой как быть? Впервые он почувствовал себя неловким и неумелым.


Хорошо сказать «присмотрись»… Сам бы попробовал, а то советовать легче простого. И куда смотреть, если ее веселые глаза и открытая улыбка сводят с ума?
И Ахиллес смотрел, только совсем «не туда», куда следовало. Смотрел, как заколдованный, в ее лицо, разглядывал ее фигуру (так, чтобы она не заметила). К чему еще присматриваться, если хочется ощутить в своих руках податливость ее девичьего тела, шелковистость волос, да просто расцеловать ее. Иначе как наваждением это не назовешь.
Вот что творилось в душе Ахиллеса. Тем более, что Деидамия с удовольствием пошла с ним гулять, когда он попросил ее подробнее ознакомить его с окрестностями дворца.
Сначала шли по вычищенным дорожкам, потом уже по тропинкам. И было забавно: Деидамия щебетала без умолку, указывая то в одну сторону, то в другую; Ахиллес преимущественно молчал, бросая на ходу короткие фразы в ответ и почти ни о чем не расспрашивал. Однако по привычке он внимательно следил за дорогой, прислушивался к звукам рощи. Кроме охотничьего ножа, он не взял с собой никакого оружия и был одет в короткий хитон да на плечо набросил кожаный плащ. Деидамия щеголяла в зеленоватом пеплосе, легком, струящемся и так заманчиво оттеняющем ее глаза.
Некоторое время юноша и девушка шли молча: она чуть впереди, он – на расстоянии нескольких шагов. Теплый воздух, напоенный дыханием листвы и моря, приятно будоражил и располагал к неге. Вдруг Деидамия обернулась, остановилась и спросила:
– Тебе понравилось у нас? – а сама заглядывает в глаза.
– Понравилось… только бы твой отец все не испортил.
– Почему ты думаешь, что он все испортит? – недоверчиво проговорила девушка, примериваясь к его шагу.
– Потому что он хитрый и скрытный человек.
– Он хороший, – возразила Деидамия.
– Я и не спорю.
– Тогда не наговаривай.
– Я не наговариваю.
– Наговариваешь, – упрямо твердила Деидамия. – Это наш остров, а значит, мой отец имеет право защищать его.
– Вот как? – вспыхнул Пелид. – Я всех вас в плен взял… и отпустил. А мог и не отпустить, и ты сейчас бы так не выступала.
– Расхвастался, – не унималась девушка, испытывая истинное удовольствие от своей дерзости, – ну… возьми меня в плен, попробуй… попробуй только, – и сбежала с тропинки.
– Будет дурачиться, пойдем дальше.
– А ты догони, – подначивала Деидамия, скрываясь за стволом дерева.
– Не пришлось бы тебе пожалеть, – усмехнулся юноша, чувствуя азартное волнение крови.
– Это кто еще пожалеет.
– Я уже иду.
– Иди-иди…
Деидамия бегала от одного дерева к другому, смеялась и отпускала дерзости в адрес своего спутника. Ахиллес же делал вид, что не поспевает за ней: разве она знала, что он во время охоты настигает ланей и ловит их голыми руками?
Игра затянулась надолго. Деидамия стала уставать, но продолжала дразнить своего преследователя, для которого подобная детская беготня была равносильна легкой разминке перед более серьезными испытаниями.
В одно мгновение девушка потеряла его из виду и невольно испугалась, не зная, что бы это значило. А это могло означать только то, что наслаждаться свободой оставалось недолго. Ахиллес объявился внезапно, как какой-нибудь дикий зверь, одним прыжком очутившись возле перепуганной девушки. В следующий миг он уже крепко держал ее за руки.
– Вот и все, – удовлетворенно сказал он, а глаза сверкали, как у дикой кошки.
– Я не слышала, как ты подошел, – проговорила Деидамия, не пытаясь вырваться.
– И не должна была слышать. Все, ты моя пленница.
– И ты меня не отпустишь? – притворно жалобным голосом спросила она.
– Я свою добычу не выпускаю из рук.
– Дикарь, какой же ты дикарь, Ахиллес, – улыбнулась она.
– Ты опять дразнишься? Ну, держись, – он легко подхватил ее на руки и быстро направился к морю.
Деидамия только ахнула и залилась смехом.
Ахиллес влетел в воду и плюхнулся вместе со своей ношей. Не давая опомниться, окатил ее водой, получил в ответ такой же фонтан.
– Все равно дикарь, – Деидамия умирала со смеху.
– Я теперь вся мокрая, – говорила она, выходя из воды и опираясь при этом на руку Ахиллеса.
– Не ты одна, – ответил он, – давай посидим на камне, обсохнем.
Они устроились на большом камне, нагретом солнцем, и первые минуты сидели молча, успокоившись и присмирев после бурного проявления чувств.
Деидамия сейчас завидовала Ахиллесу, который спустил верхнюю часть хитона на пояс, обнажив прекрасный атлетический торс. Чтобы не думать, она закрыла глаза и, опершись ладонями о камень, подставила лицо щедрому солнцу.
Она не видела, как Ахиллес долго разглядывал ее милый профиль, длинную шею, как его взгляд скользил по ее груди, которую облегал мокрый пеплос. Она не видела… но почувствовала и, приоткрыв глаза, повернула лицо к нему. Их взгляды встретились и не могли избежать друг друга.
Ахиллес медленно приблизился и прикоснулся губами к ее губам. Запах ее волос, нежность губ взбудоражили его. Но юноша нашел в себе силы, чтобы отстраниться и заглянуть ей в глаза: не обидел ли, не испугал?
Девушка немного смутилась, но не оттолкнула. Смотрела в глаза с любопытством и ожиданием. Юноша недолго пребывал в нерешительности и смело заключил в объятия трепещущую красавицу.
Забыв обо всем на свете, они провели у моря остаток дня. Деидамия, удобно устроившись на коленях у Ахиллеса, обвила его плечи и шею своими нежными ручками и без конца о чем-то рассказывала, прерываясь только для того, чтобы целоваться. Юноша почти не говорил, но в его глазах было столько ласки и счастья, что никакие слова не сумели бы этого выразить.
И если бы солнце не село, они, может быть, так и сидели бы у моря.
О том, чтобы расстаться, и речи не шло. И Деидамия отважно провела Ахиллеса в свою спальню, где он и остался до утра.


Солнце уже поднялось высоко и нещадно припекало. На море полный штиль, вода теплая, как парное молоко. Патрокл одиноко бродил вдоль берега, то и дело заходил по колена в воду, бесцельно подбирал мелкую гальку и швырял в море.
Доспехи, оружие лежали у большого камня. Юноша нервничал. Он не помнил, чтобы хоть раз Ахиллес опоздал или не пришел на занятия. Неужели что-то случилось? Может быть, довольно ждать и надо бежать на поиски, бить тревогу? Только вот дело в том, что Патрокл каким-то шестым чувством предвидел, что не случилось ничего трагического, а все очень просто… ах, если бы знать точно.
Ну вот и он сам… Ахиллес стремительно приближался, хотя уже и ни к чему было торопиться.
После приветствия возникла пауза. Патрокл не спрашивал, где это носит его друга. Ахиллес, чувствуя себя виноватым, не знал, как объясниться, но первые слова произнес именно он.
– Прости, друг, я тебя подвел.
– Ничего, – ответил Патрокл, понимающе улыбаясь.
– Со мной такое впервые.
– Еще бы.
– Ты ждал и не занимался?
– Ждал.
– Теперь времени много, я должен проверить посты.
– Пойдем проверим, – охотно согласился Патрокл. – Ничего страшного не случится, если один раз мы пропустим занятия.
– Ты думаешь? – усомнился Ахиллес.
– Не переживай… мы можем позаниматься вечером.
– Давай хоть сплаваем.
– Хорошо, давай.
А потом, отправившись проверять часовых, друзья беседовали.
– Как ты думаешь, Патрокл, все-таки будет война с Илионом или нет? – очень серьезно спрашивал Ахиллес.
– Не знаю, – сдержанно ответил Патрокл.
– Ты ведь тоже к ней сватался, да?
– Сватался, – усмехнулся юноша, – не от большого ума.
– Почему? Она действительно так красива?
– Красива, да только не про мою честь. Да и глупости все это. Я был наивен, думал, что люблю ее… Ну как же, все сватаются, а я чем хуже? Глупый осел. Тягаться с Атридом Менелаем, у которого сокровищ больше, чем во всей Элладе. И клятву еще давал…
– Какую клятву? – заинтересовался Ахиллес.
– Ну… – смутился Патрокл, – это Одиссей, правитель Итаки, предложил отцу Елены взять со всех претендентов клятву в том, что ничего дурного не сделают ее избраннику и в случае надобности будут ему помогать. Неужели он думал, что она его выберет?
– Значит, ты связан клятвой, – задумчиво произнес Ахиллес.
– Да, и не только я, а все «бараны», которые возомнили себя неотразимыми женихами. К счастью, пока все тихо.
– Знаешь, я слышал, что старший Атрид – Агамемнон – хочет подчинить себе все наши племена… говорят, он богаче всех и очень властолюбив.
– Это ты к чему, Ахиллес? – Патрокл даже остановился и заглянул в очень уж сосредоточенное лицо друга.
– Это так, подумалось… плохо, что ты связан клятвой. Что может быть глупее войны из-за женщины?
– Кто бы говорил…
– Ты на что намекаешь, Патрокл?
– Да так, брат, вспомнил наш ночной разговор.
– И что?
– Я тут подумал, подумал. Она, конечно, хорошенькая, но легкомысленная, да и постарше тебя.
У Ахиллеса против воли зарумянились щеки. Он сдержанно произнес:
– Не намного старше, да и что плохого в том, что она легкомысленна?
– Смотря чего ты хочешь, брат, – туманно заметил Патрокл.
Некоторое время друзья молчали, размышляя.
– Может, и не будет никакой войны, – уверенно сказал Патрокл. – Чтобы воевать с Илионом, понадобится огромная армия и много-много бронзы, золота, рабов и прочего. Я слышал, что Троада – очень богатая земля и всего там вдоволь, а за Троадой – еще более богатые и благополучные земли. На Востоке сильное войско, людей – тьмы и тьмы. Кто же, находясь в своем уме, пойдет на такое рискованное дело?
После небольшой паузы прозвучал ответ Ахиллеса:
– Я думаю, тот, кто одержим жаждой власти. А еще… еще я думаю, что нам нужны новые земли.
Ахиллес не стал объяснять, почему он так думает, и углубился в размышления. А Патроклу стало не по себе. Неясное предчувствие сдавило грудь. Юноша глубоко вздохнул и, тряхнув головой, постарался прогнать неприятные мысли о будущем.


Они не в первый раз уже сидели на камне у моря. Иногда тихо переговаривались, но обычно смотрели на горизонт, куда должно было заходить солнце. Им было хорошо, и ни о чем не хотелось думать, а просто быть вместе. Так проводили вечера Ахиллес и Деидамия.
Конечно, царь Ликомед уже знал, что его самая красивая дочь сделалась тайной подругой юного завоевателя. Сначала Ликомед негодовал: как посмела самовольничать да что себе позволяет. А потом рассудил так: еще неизвестно, может быть, сын Пелея женится на Деидамии, а если нет – так что ему скажешь? В любом случае, пока юноша влюблен, а это так, ничего дурного он не сделает близким своей возлюбленной. И нужно ли, чтобы Деидамия вышла за мирмидонского царевича… Ликомед по слухам знал, что Эакиды не очень-то богаты, но Фессалия неплохая земля, а при той воинственности, что показал Ахиллес, можно быть уверенным, что в будущем он приобретет любые богатства… если, конечно, преждевременно не погибнет на полях сражений.
Вот о чем думал царь Ликомед в то время, как его дочь прохлаждалась со своим возлюбленным на берегу.
И был обычный тихий вечер. Влюбленные увлечены друг другом и, кажется, ничего не видят и не слышат вокруг. Но только не Ахиллес, проведший несколько лет в горной пещере и в лесу, научившийся понимать язык дикой природы. И даже плеск волн, крики чаек и томный шепот Деидамии не лишили его способности не услышать, а почувствовать.
Деидамия увидела, как он насторожился, и невольно обернулась. Вдоль берега, у самой воды, неторопливо шагали двое мужчин в дорожных шляпах-петасах и плащах. Они заметили влюбленных, но продолжали идти, все приближаясь.
Один мужчина был выше ростом и плотнее своего товарища. Ахиллес сразу разглядел в нем сильного воина, хотя у того не было ни доспехов, ни щита, никакого оружия, как показалось на первый взгляд. Второй путешественник, видно, уступал в мощи своему попутчику, но и тут наметанный глаз вождя мирмидонян вычислил хорошего бойца, способного рушить вражеские ряды. Этот второй, с темными буйными кудрями и короткой бородой, отличался живой мимикой и жестикуляцией. Однако его приятное, насмешливое лицо все же было лицом «разбойника», а у его товарища – и того пуще: острый взгляд, в котором читался налет свирепости и готовность к бою в любой момент.
Ахиллес и Деидамия смотрели на пришельцев с интересом, причем девушка – с откровенным любопытством, а юноша – с таким невозмутимым спокойствием, что и не подумаешь, будто он насторожен и что-то подозревает.
Мужчины остановились шагах в десяти от парочки. Несколько изучающих взглядов, и тот, что меньше ростом, улыбнувшись, обратился к молодым:
– Привет вам, жители Скироса!
– И вам привет, путники, – сдержанно ответил Ахиллес, переводя взгляд на второго.
Тот и не думал улыбаться и смотрел как-то подозрительно.
– Мы слышали, дружина мирмидонян на этом острове. Там и корабли стоят.
Ахиллес ничего не ответил и смотрел на говорившего.
– Мы ищем вождя мирмидонян, Ахиллеса. Может быть, ты знаешь, где он?
– Может быть, – тихо сказал юноша.
Деидамия только улыбнулась.
– Добрый юноша, если ты покажешь нам дорогу, мы в долгу не останемся. Вот, держи… – и он подбросил в воздух небольшой предмет.
Ахиллес ловко поймал его, и Деидамия увидела, что это бронзовое кольцо. Юноша покрутил его в руке, бросил на собеседника прохладный взгляд, но кольцо спрятал и жестом пригласил следовать за собой.
Мужчины пошли, правда, все на том же расстоянии, видимо, больше полагаясь на свои силы и чего-то опасаясь. А тот, что повыше, совсем насупился и недобро поглядывал в спину «доброму» юноше.
Неподалеку от дворца Ахиллес подал неуловимый сигнал, и словно из-под земли выросли несколько вооруженных воинов, с которыми не каждый рискнул бы сразиться. Они молча присоединились к процессии, так что путешественникам оставалось гадать, свободны они или уже рабы? В глазах сурового путника мелькнула злобная досада, и он усилием воли заставил себя не схватиться с конвоем, а его жизнерадостный товарищ разве что перестал улыбаться и задумчиво оглядывался по сторонам.
Во дворце юноша расстался с девушкой, а путников провели в гостевую комнату, и они не знали, чего теперь ожидать. Пока ничего ужасного не происходило. Их встретили как гостей и предложили принять ванну, после чего провели в просторный пиршественный зал, где их радушно принял царь Ликомед, который быстро нашел общий язык с веселым гостем и охотно подтвердил, что мирмидоняне хозяйничают на острове.
– Да, их возглавляет Ахиллес, сын Пелея… да вот и он сам…
Тут воцарилась тишина, и все уставились на вождя мирмидонян. Как и подозревал один из путников, перед ними предстал тот самый юноша, только он привел себя в порядок, оделся в подобающее платье, но без излишеств: никаких украшений, особых знаков отличия. Его сопровождали двое воинов.
Юноша приблизился к столу и, приветствуя всех, занял свое место.
– Ну и ну, – тихо проговорил второй путник, для которого тождество Ахиллеса и юноши с берега оказалось полной неожиданностью.
Его товарищ сказал:
– Нам следовало сразу назвать себя, дабы избежать недоразумений. Исправляю эту ошибку. Я Одиссей, сын Лаэрта.
– Правитель Итаки, верно? – заметил Ахиллес.
– Да, а мой товарищ – Диомед, царь из Аргоса.
– Диомед, сын Тидея, – представился тот.
– Я слышал о вас. Я Ахиллес, сын Пелея, но здесь вы гости царя Ликомеда. Он правитель острова.
– Кушайте, дорогие гости, пейте, отдыхайте, – подхватил Ликомед.
За трапезой говорили в основном Одиссей и Ликомед, слова давались им легко. Диомед помалкивал и все поглядывал на Ахиллеса. Что-то смущало молодого, но уже опытного воина. Ахиллес тоже не блистал красноречием, предпочитая слушать Одиссея, с таким удовольствием рассказывающего о том, как он охотился на кабана.
– Видно, дело серьезное, раз уж вы, известные вожди, прибыли на Скирос за мирмидонцами… и странно, что не во Фтию, – произнес Ахиллес, когда голод был утолен, а досужие разговоры стали иссякать.
И вот тогда Одиссей очень серьезно посмотрел ему в лицо и ответил:
– Ты угадал, Пелид, мы прибыли не прохлаждаться. Возможно, ты слышал о том, что троянцы похитили у Менелая Атрида красавицу жену, да и сокровищ прихватили?
– Я слышал.
– Братья Атриды собирают войско, чтобы воевать с Илионом. Командовать ополчением союзников будет старший – Агамемнон, правитель Микен. Тебя и твою дружину Атриды приглашают принять участие в великом походе.
Ахиллес недоверчиво смотрел на Одиссея, соображая, в чем суть предложения, вернее, что за ним кроется. По слухам, царь Итаки отличался изворотливым умом и хитростью.
– Это дело чести, я верно понимаю? – тихо спросил юноша.
– Троянцы оскорбили всех нас, – прогремел Диомед, – разве можно позволять такое? Если сейчас мы не накажем их, то и впредь они будут воровать наших жен и богатства.
– Ужасная несправедливость, – согласился Одиссей.
– Похитили жену Менелая, это его дело, – заметил Ахиллес.
– Ну нет уж! – возразил Диомед, изумляясь таким рассуждениям.
Одиссей же обратился к Ахиллесу, терпеливо объясняя:
– Если бы у тебя похитили любимую, разве ты не пошел бы войной?
– Пошел бы – один… или с теми, кто по доброй воле захотел мне помочь, – ответил Ахиллес. – Чтобы вернуть Елену, не обязательно воевать… можно договориться.
– А я бы сровнял с землей этот Илион, чтобы запомнили навеки, – пылал Диомед.
– Троянцы мне не враги, – продолжал юноша, – да и какая мне польза от этого похода?
– Польза очевидная, – улыбнулся Одиссей. – Илион очень богатый город… ты даже не представляешь, какой богатый… и находится на входе в Пропонтиду. Мы все обогатимся на этой войне… или тебе не нужны богатства?
– Мой прадед Хирон, – с почтением проговорил Ахиллес, – учил меня, что истинные ценности хранятся не в сокровищницах…
– Ну, это что-то новое, – Диомед только пожал плечами и взглянул на виночерпия, чтобы тот налил еще вина. – У троянцев много союзников, поэтому мы собираем ополчение. Одному Менелаю не справиться; городские стены неприступны.
– А я слышал, будто Геракл со своей дружиной взял Илион.
Непоколебимое спокойствие и сияющие глаза юного вождя уже нравились Одиссею, но чувство беспомощности перед внутренней силой Ахиллеса заставляло задуматься.
– То Геракл, – уважительно сказал Диомед и качнул головой.
– А чем же мы хуже? А? – воскликнул Одиссей. – Послушай, Ахиллес, ты молод, свободен… намечается грандиозный поход, который прославит многих героев. Там будут все племена, все великие вожди. Неужели ты не хочешь быть среди них? Я еще мало с тобой знаком, но люди говорят, ты воин по призванию. Эакиды славятся своей силой и храбростью. И Аякс Теламонид уже дал согласие. Он ведь двоюродным братом тебе приходится?
– Да, – в раздумье сказал Ахиллес и добавил: – Я знаю, что все, кто сватался к Елене, связаны клятвой… я не сватался.
– Останешься дома, когда все поднимутся на общее дело?
– Завтра я сообщу вам свое решение, – твердо пообещал Ахиллес и встал из-за стола.
Он покинул своих гостей. Ему нужно подумать, ведь он знает, что Патрокл связан клятвой. А Патрокл… где его опять носит? Воины сказали, что пошел на охоту. Стемнело, но его все нет, а он так нужен, так нужен…


Оставшись в комнате для отдыха, гости еще делились впечатлениями.
Диомед негодовал:
– А тебе не кажется, Лаэртид, что Калхас просто издевается над нами?
– Ты хочешь сказать, над Агамемноном…
– Я хочу сказать, что жрец выжил из ума, если советует звать на войну мальчишку, у которого молоко на губах не обсохло.
– Ты забыл, что этот мальчишка захватил Скирос? С малой дружиной… мальчишка… Ты обратил внимание на его дружинников? Звери.
– Да, мирмидонцы впечатляют… Но ведь Калхас подчеркнул, что в первую очередь нужен Ахиллес… а ему только четырнадцать лет, как сказал Ликомед.
– Ну и что? Он развит не по годам. И люди случайно говорить не будут. Его воспитывал мудрый Хирон. Ты разве не знаешь, что у него учились Геракл и Тесей, да и другие? Нет, Калхас не сошел с ума и не издевается. Ахиллес еще покажет себя.


Патрокл объявился глубокой ночью, уставший, измотанный, но с добычей: косулей и несколькими куропатками.
Увидев суровое лицо Ахиллеса, Патрокл не мешкая сообщил:
– Я заблудился, а потом… потом за мной увязался медведь. Не знаю, как он меня не слопал. Я выпустил в него чуть не весь колчан. Не смотри на меня так, Ахиллес, медведя я бы не дотащил… Ноги подгибаются, а есть хочется… быка съел бы сейчас.
– Я велел согреть воды. Пока ты будешь мыться, я все расскажу. Пойдем.
Патрокл ни о чем не спрашивал, думая лишь о том, что выспаться ему сегодня не удастся. Забравшись в теплую ванну, юноша чуть не забылся от блаженства. Но бдительный друг устроился на маленьком табурете рядом и сказал:
– Нам нужно поговорить с глазу на глаз, так что я отослал рабынь.
– Даже так? – удивился Патрокл.
– Хочешь, я тебе помогу, только слушай.
– Ладно уж, я сам справлюсь, а ты рассказывай, что тут случилось.
– Случилось, Патрокл, – серьезно заговорил Ахиллес. – Сегодня на остров прибыли Одиссей и Диомед.
Патрокл заторможенно взирал на друга.
– По-моему, ты знаком с ними, – напомнил юноша.
– Еще бы… И что им нужно?
Ахиллес неторопливо протянул ему кубок с вином.
– Выпей… Им нужны мирмидоняне.
– Мирмидоняне? – Патрокл чуть не поперхнулся. – А может, они меня ищут?
– Ты им тоже понадобишься. Атриды собирают войско.
– Все-таки решили идти на Илион!
– Да, и приглашают нас, мирмидонян. А ты, друг мой, еще и клятвой связан, – он преподнес Патроклу блюдо с фруктами, а тот говорил:
– Вот что я думаю: тут все непросто. Одиссей никогда не выдает сразу своих настоящих мыслей. Это коварный человек. Ты, Ахиллес, не связан никакими клятвами, зачем же они тебя зовут?
– У нас хорошие воины.
– Не будь наивным… Ладно, я вылезаю, а то сейчас усну, разморило.
Выбравшись из ванной, Патрокл вытерся широкой тканью и обернул бедра повязкой. Устроившись у стола с ужином, он продолжал рассуждать:
– Наверняка спрашивали у Оракула.
– Ну и что?
– Им нужен ты, Ахиллес. Сам посуди, все основные силы у нас в Фессалии, так?
– Так.
– Почему бы Одиссею не поехать к твоему отцу и не попросить у него дружину в помощь Атридам? Нет же, они пришли сюда, на Скирос, потому что узнали, что ты здесь.
– Допустим, все именно так, – согласился Ахиллес, – но я просто хочу посоветоваться. Завтра я должен объявить им решение. Что ты думаешь о войне с Илионом? Одиссей сказал, что там будут все лучшие вожди.
– Будут, – усмехнулся Патрокл, с удовольствием поглощая мясо, – несомненно, будут все, кто сватался.
– И ты с ними, ведь так?
– И я, бестолковый осел. Но ты, Ахиллес, не обязан участвовать. Если тебе не по сердцу эта затея, откажись.
– А тебе, Патрокл, – пытливо спрашивал юноша, – тебе по сердцу?
Патрокл перестал жевать и задумался. Потом, будто проснувшись, заговорил медленнее и гораздо серьезнее:
– Это очень заманчивая идея – воевать Троаду. И нам выгодна, по-своему, война с ней. Но я думаю, что у нас не те силы, не тот размах. Атриды недооценивают противника. Я бы лучше дружил с Илионом, торговал бы, как раньше… Они сильнее нас, понимаешь? Это Агамемнон мнит себя царем царей (видел я его), индюк надутый. А там, за Троадой, и не таких царей полно…
– Ну, и к чему такое красноречие? – перебил его Ахиллес.
– Действительно, я увлекся. Я бы повоевал, но не с Илионом, да мне выбирать не приходится. А ты… – он прямо взглянул в лицо друга.
Ахиллес тоже смотрел на него. В синих глазах сияли живые искорки, с хитринкой, в уголках губ притаилась улыбка.
– Разве я не говорил тебе, как хочу славы воина? – произнес он. – А ты?
– В мечтах все лучше, – заметил Патрокл.
– Я сойду с ума, если все пойдут воевать Троаду, а я останусь. Эта война прославит всех, кто там будет. Разве можно усидеть на месте?
– Ахиллес, не пытайся меня обмануть. Я вижу тебя насквозь.
– И что же ты видишь?
Патрокл ответил уклончиво:
– Я бы на твоем месте посоветовался с отцом.
– Я это сделаю, – пообещал Пелид, – но ты без меня не пойдешь на войну, даже если тебе придется нарушить клятву.
– Ахиллес… – Патрокл развел руками.
– Я хочу принять предложение Атридов.
– Посмотрим, что скажет твой отец.
– То моя забота. И вот что, довольно набивать желудок, уже так поздно.
– Что бы я без тебя делал, – усмехнулся Патрокл.
– Ложись, – командовал Ахиллес.
Патрокл и не думал возражать. Он давно привык к распоряжениям юного друга, который принадлежал более знатному роду и уже имел свою дружину. Волей судьбы Патрокл оказался изгнанником и нашел приют во Фтии. Ему ничего не оставалось, как принимать то, что предлагает жизнь. Но юноша не тяготился своим подчиненным положением, потому что не признать волю Ахиллеса, его превосходство было невозможно. И это подтверждалось тем, что дружинники – зрелые мужчины, побывавшие не в одной схватке, – беспрекословно подчинялись сыну Пелея, и вовсе не оттого, что боялись повелителя, а оттого, что признавали и уважали право юного воеводы вести их в бой. Кроме того, Патрокл знал, как Ахиллес ценит его мнение и как дорожит дружбой. Эта неожиданная привязанность диковатого мальчика поначалу поразила Патрокла, но со временем, все больше узнавая Ахиллеса, он и сам к нему привязался и теперь даже не мог себе представить, как жить друг без друга.
Ахиллес не ушел, когда Патрокл растянулся на ложе, чувствуя, что наконец-то руки и ноги обретают желанный отдых.
– Медведь был крупный? – с любопытством спросил Ахиллес, присаживаясь на край постели.
– Да, здоровый.
– Что же ты без меня пошел? – досадовал юноша.
– Ты был занят, – намекнул Патрокл и подмигнул.
У Ахиллеса в глазах промелькнули молнии, но тут же погасли, он с усмешкой ответил:
– Да, я принимал гостей… Вот если бы мы пошли вместе, ты не заблудился бы, и медведя притащили бы.
– Дался тебе этот медведь! Иди-ка спать, Ахиллес, ведь завтра нам предстоит беседа с Одиссеем и Диомедом.
– Да, завтра будет разговор. Покойной ночи, друг.
Ахиллес встал, но Патрокл внезапно подскочил и, схватив его за руку, проговорил:
– Постой-постой, а как же Деидамия?
– Что Деидамия? – неохотно переспросил Ахиллес.
– Ну-ка, присядь. Это важно, ради такого дела пропущу парочку снов.
– Что ты хочешь услышать, Патрокл?
– Скажи мне, что ты намерен делать с Деидамией.
– Я обязан тебе говорить? – Ахиллес не смотрел на друга.
– Да, ведь мы друзья. Просто уедешь и забудешь? Или…
– Или что, Патрокл? Что ты меня пытаешь? Мне придется уехать, и ты не представляешь, как это тяжело.
– Похоже, ты и в самом деле влюбился.
– Я знаю, что делать, – уже другим голосом произнес Ахиллес. – Я женюсь.
– Пощади своего отца. Слишком много для него новостей.
– Я люблю ее.
– Ну-ну… Женишься и отправишься в проход?
– Зачем ты мне это говоришь, Менетид?
– Странный ты, – спокойно произнес Патрокл, – то не замечаешь наложниц, а тут… Сказал бы отцу, он бы тебе хорошую невесту сговорил.
– А чем плоха Деидамия, и что, если она беременна?
– Как много сложностей. Вот поэтому я тебе и говорил о наложницах.
– Но я хочу с Деидамией быть, – возразил Ахиллес.
– Вот приедем домой, поговоришь с отцом и увидишь, отпустит ли он тебя на войну и позволит ли жениться.
– Я не могу завтра ответить отказом.
– Скажи, что подумаешь.
– Я знаю, что сказать.
С этими словами Ахиллес поднялся с места и направился к себе. Патрокл проводил его тревожным взглядом, чувствуя, что не в силах повлиять на своенравного товарища, у которого что-то крутится на уме.
А утром они вдвоем приветствовали гостей.
Одиссей, расплывшись в улыбке, тепло обнял Патрокла и радостно заметил:
– Тебя и не узнаешь, Патрокл, возмужал, окреп, и еще больше на отца похож.
Диомед тоже приветствовал бывшего соперника с искренним воодушевлением.
– Пришел наш черед, дружище, совершать подвиги. Мой отец вместе с Гераклом взял Илион, и мы возьмем.
– Еще бы не взять, – смеялся Патрокл, – когда такие герои, как вы, соберутся, Илион не устоит.
Но что бы они друг другу ни говорили в это утро, все ждали главных слов – ответа Ахиллеса.
– Передай Атридам, – спокойно и внушительно произнес Ахиллес, – что мирмидоняне примут участие в походе…
Одиссей все еще смотрел в лицо юноше, видимо, ожидая еще каких-то слов, но Ахиллес молчал.
Диомед насторожился, потому что увидел, что даже Одиссей немного растерян, а это бывает крайне редко.
Патрокл терпеливо ждал, что будет дальше.
Заставив себя улыбнуться, Одиссей переспросил:
– Я должен передать именно так?
– Да, – подтвердил Ахиллес и как ни в чем не бывало спросил: – Уже известно, где и когда мы собираемся?
– Тебя известят.
– Хорошо. У меня есть еще дела дома. Я потороплюсь.


– Как тебе это нравится, Одиссей? – переживал Диомед. – Что он задумал?
– Не знаю. Мальчик не так уж прост, как кажется. Или Патрокл его настраивает: он старше, да и соображает неплохо. Поживем – увидим. Но главное – он пообещал помощь мирмидонян – это немало. Мы не с пустыми руками идем к Агамемнону.
– Агамемнон спросит, будет ли сам Ахиллес.
– Будет, конечно, – уверенно заявил Одиссей. – Сейчас он поедет к отцу…
– И тот оставит его дома.
– Нет, Диомед. Разве ты не видишь? Патрокл отправится в поход без всякого сомнения. И Ахиллес пойдет за ним, они же друг без друга жить не могут.
– Да откуда ты знаешь?
– Я их видел сегодня утром. Этого достаточно. И нрав у мальчишки воинственный. Не усидит дома, и Пелей не удержит. Есть, правда, одно препятствие: зазноба тут у него, царская дочка. Но он возле юбки сидеть не будет. Друг ему дороже, попомни мое слово. Считай, Ахиллес с нами.
– Все-таки надо было поехать сначала к Пелею, – озадаченно заметил Диомед.
– И тогда нам точно не видать Ахиллеса.
– Почему это?
– А вот почему. Пелей долго прятал своего сына, это неспроста.
– Отчего же прятал?
– Скажи, Диомед, ты знаешь, кто мать Ахиллеса?
– Говорят, богиня Фетида, – и Диомед усмехнулся, будто не веря своим словам.
– Вот именно. Мирмидоняне так считают. Ахиллес – единственный законный сын Пелея. Значит, Пелей был женат, и я даже помню, ходили слухи о его свадьбе. Где жена? Умерла? Ну, так бы и сказали. Тут мудреное дело, друг мой, очень мудреное. И почему Пелей опять не женился? Ненадежно иметь одного сына.
– Интересно, а сам Ахиллес знает, кто его мать?
– Думаю, он считает ее богиней. И еще кое-что я слышал. Калхас нам сказал, что без Ахиллеса мы не завоюем Илион. Но есть и другое предсказание: если Ахиллес отправится в этот поход, то обратно не вернется. Пелею об этом известно, можешь не сомневаться. На его месте я бы не пустил своего сына на войну. А теперь… я не завидую Пелею.


– Ахиллес, ты когда-нибудь свернешь мне шею! – воскликнул Патрокл.
Он лежал на животе, а Пелид массировал его шею и спину: перед занятиями и после купания было заведено делать массаж. Ахиллес знал все приемы и подготовительного, и восстанавливающего массажа, но вот совладать с возрастающей силой еще не умел, не успевал привыкать к переменам в себе, а менялся он, что называется, не по дням, а по часам. Испытав невольный испуг от возгласа друга, юноша проговорил:
– Прости, Патрокл, опять не рассчитал. Очень больно?
– Ничего, живой… продолжай.
Ахиллес, чтобы не рисковать, сосредоточился на спине.
– Ты зря пообещал им участие мирмидонян, – заметил Патрокл.
– Почему?
– А как теперь отказывать? Сказал бы, что съездишь домой, поговоришь с отцом. Ничего в этом особенного нет. Даже наоборот, законно.
– Я не маленький, – буркнул Ахиллес.
– Все равно разрешение нужно.
– Патрокл, но ведь ты идешь воевать?
– Иду.
– Ты разве не мирмидонец?
– Ну, мирмидонец.
– Ты не один пойдешь – с дружиной. Стало быть, мирмидоняне примут участие в походе. Я прав?
– Прав, прав… Ложись, сейчас разомну твои косточки.
– Звучит угрожающе, – улыбнулся Пелид и спокойно доверился другу, и разговор продолжался.
– Я бы не хотел, чтобы ты шел на эту войну, – строго сказал Патрокл.
– Хочешь без меня добыть всю славу? – шутливо отозвался Ахиллес.
– Нет ничего вечного, друг, даже слава не вечна.
– Ты не учился у Хирона, а говоришь, как он, – заметил Ахиллес.
– Ты учился – и кое-что рассказывал.
– Тебе не хочется славы?
– Не так, как тебе, Ахиллес.
– А чего ты хочешь?
– Да я бы лучше женился на хорошей девушке. Нарожали бы с ней кучу ребятишек и жили бы не тужили. Куда как лучше, чем шататься по чужой земле, трястись за свою жизнь.
– А ты не трясись.
– Хорошо говорить. Это самое ценное. А тебе, дружище, ой как надо беречь себя.
– Чем я лучше других?
– Ты наследуешь власть отца. Забот будет много, так что я был не прав… женись, брат, женись и наслаждайся.
Ахиллес вдруг перевернулся на спину и устремил в лицо друга зоркий взгляд.
– У меня другой путь, – твердо произнес он.
Патрокл пожал плечами и ответил:
– Тогда не женись, что толку?
– Ты не понимаешь… – Ахиллес явно страдал от невозможности объяснить. – Лучше всего мне было тогда, когда я жил у Хирона.
– В пещере? – удивился Патрокл.
– Нет, вообще… в лесу, на горе. Я привык быть один. А тут все навалилось… Я не понимаю, не умею жить, как все живут.
Патрокл сочувственно смотрел на друга. Вздохнув, сказал:
– Дай срок. Это пройдет со временем. Ты привыкнешь. Хирон всему тебя научил.
– Да, всему, кроме одного: как жить с людьми. Он сам ушел от людей.
– Он ушел, когда ему лет сто было, – усмехнулся Патрокл, – а до того жил как все, наверное.
– Я спрашивал его, почему один в пещере живет. Но что он мог мне объяснить? Я бы все равно не понял, да и теперь толком не понимаю, – признался Ахиллес.
– Я не знал этого о тебе, – задумчиво произнес Патрокл.
– Я чувствую, что каким-то образом жизнь моя связана с этим походом. Прошли времена чудовищ и разбойников. Нам выпало идти к Илиону. Это жребий, понимаешь, друг?
Патрокл промолчал.


В тот же вечер не на шутку встревоженная Деидамия спрашивала у своего возлюбленного:
– Зачем приезжали эти люди? Что они хотели от тебя?
Ахиллес, не сводя с нее влюбленного взгляда, прямо ответил:
– Мы скоро расстанемся, Деидамия. Мне нужно ехать домой.
– Я так и думала, – она всплеснула руками.
– Будет война.
– И конечно, ты не можешь ее пропустить, – с издевкой сказала девушка, отворачиваясь.
– Деидамия…
Она и не думала смотреть на него. Ахиллес тихо взял ее за руку и произнес совершенно чарующим голосом:
– Деидамия, выходи за меня замуж.
Она быстро взглянула, и от переизбытка чувств ее глаза светились ярче звезд.
– Замуж? За тебя?
– Да, мы поженимся, и ты будешь жить во Фтии, – пообещал Ахиллес.
Деидамия обняла его и расцеловала, но затем вдруг строго посмотрела в глаза и выпалила:
– А потом? Что потом?
– Что?
– Ты уйдешь на войну, а я останусь одна в чужом доме и буду ждать неизвестно чего и как долго?
– Я воин, – сказал он.
– Это все оправдание? – изумилась она.
– У воинов есть жены. Они ждут мужей, что в этом плохого? Ты не хочешь быть моей женой?
– Хочу. Я хочу жить с тобой, Ахиллес, чтобы ты был рядом.
– Я не смогу быть всегда рядом, потому что я не только воин, но я вождь своего народа. Дома сидят женщины, старики и дети, да еще немощные и бездельники.
– Ты любишь меня, Ахиллес? – коварно спросила Деидамия, запуская пальцы в его шевелюру.
– Люблю, – взволнованно выдохнул он.
– Тогда забудь войну. Народу не нужны войны.
– Если мы не пойдем воевать, то придут к нам. И с востока придут, и с севера.
– Кругом тебе враги мерещатся. Останься со мной, Ахиллес.
– Перестань… завтра я поговорю с твоим отцом, а потом поеду домой и все скажу своему.
– Он не будет против, ты уверен?
– Даже если кто-то будет против… мы поженимся, только бы ты не передумала.
– А ты сам не передумаешь?
– Нет, – уверенно сказал Ахиллес, обнимая и целуя ее.
А Деидамия все еще надеялась, что он откажется от своего намерения воевать. Она рассуждала так: они поженятся, и Ахиллес уже так просто не уйдет от нее. А если ребенок появится, еще лучше. Но она вряд ли понимала, насколько все серьезно. Ее стремление выйти замуж за красивого сильного юношу было сиюминутным желанием вечного праздника. Деидамия не понимала, как серьезно предложение Ахиллеса. Он женился не из баловства, он был готов к ответственности, он знал, что за каждый шаг, за каждое решение нужно платить. Но он, как и она, был ослеплен первой в жизни любовью, а потому ему казалось, что нет в мире ничего важнее и сильнее. Он был уверен в своем чувстве как никогда, и если бы ему сказали, что он полюбит кого-нибудь еще или даже что в его жизни будет много красивых женщин, он не поверил бы.


– Он согласился? – недоверчиво спросил Агамемнон, когда все удалились, кроме послов.
– Да, – заверил Одиссей.
Агамемнон спокойнее произнес:
– Хорошо. И каков он, сын Пелея? Мы тут считали, считали: лет восемнадцать ему, не больше?
– Четырнадцать, Атрид, четырнадцать, – ответил Диомед.
– Калхас с ума сошел, – брови микенского владыки сдвинулись, – с этим мальчишкой мы должны войти в долю?
Одиссей задумчиво почесал лоб и невозмутимо сказал:
– Я бы не стал оставлять его без присмотра.
– Почему? – насторожился Агамемнон.
– Этот мальчишка, если не присматриваться, на семнадцать-восемнадцать и тянет. Он развит, тренирован, очень быстр, а копье бросает – ты бы видел…
Агамемнон лишь усмехнулся.
Одиссей продолжал:
– Ты сам его увидишь. А что до возраста… Пока соберемся, время пройдет. Пелид еще подрастет, возмужает. Характер-то у него о-го-го.
– В самом деле?
– Нрав крутой. Юноша ищет подвигов, славы. Горд и прямолинеен, но неглуп, соображает что к чему.
Диомед поразился:
– Откуда ты все это знаешь, Одиссей?
– Ликомед много порассказал. Да, Агамемнон, мы нашли Ахиллеса на Скиросе. Ликомед ему теперь дань платит.
– Не может быть! – поразился Атрид.
– Вот видишь? А что дальше? Что ему в голову придет, пока мы в Троаде будем? Патрокл, сын Менетия, его лучший друг. Он сватался к Елене и давал клятву, так что оба с нами пойдут.
– И Патрокл? Он-то постарше.
– Да, ему девятнадцать. Бедняга случайно убил кого-то. Пелей приютил его у себя. Там и подружились они с Ахиллесом. Повсюду вместе, не разлей вода.
– Это хорошо, – заметил Агамемнон и совершенно успокоился.
Все складывалось будто само собой. Если так и дальше пойдет, можно выступить уже весной.


Владыке Микен Агамемнону было тридцать восемь лет. От пережитых жизненных бурь в его густых черных кудрях стала пробиваться седина. Но теперь он мог сказать положа руку на сердце, что не напрасно тратил силы, потому что Микены под его властью превратились в богатейший цветущий город, культурный центр, куда стекалось все лучшее не только из соседних земель, но и других мест, весьма удаленных. И пусть злые языки говорят, что былого могущества Микенам не вернуть, как ни старайся, но Агамемнон видел, как крепнет его маленькое государство, как меняется отношение соседей. В последние годы микенского правителя все чаще называли повелителем народов, царем царей. На поклон к Агамемнону шли даже из отдаленных ахейских царств. Кто-то просил военной помощи, иные добровольно предлагали свои услуги в надежде на покровительство. И «гордый славой» Атрид поверил в свою избранность и силу Микен. У него давно зародилась мысль объединить под своим господством разрозненные, но родственные племена, населяющие землю, которую впоследствии назовут Элладой. И в этом желании было много здравого смысла, если не считать излишнего властолюбия Атрида. Он полагал, что сильнейший вправе устанавливать свою власть, свои порядки, а слабые должны уступить; те же, кто не согласен, пусть пеняют на себя: для усмирения непокорных существует сильная армия.
Природа сделала все, чтобы на земле Эллады люди жили обособленными племенами, разделенными между собой горными цепями. И те куски земли, что достались каждому из них, оказались неравноценны. Кому-то достались плодородные равнины, а кому-то скалистая местность. Одни гордились своим флотом и развивались быстрее благодаря торговле и путешествиям, другие (как Аркадия) не имели выхода к морю и выращивали скот. У кого-то были угодья, у иных – сокровища. Разными были земли, по-разному жили на них люди. У каждого племени свой вождь, а у вождя – «дворец-крепость» и дружина.
Те, кто посильнее, не торопились кланяться Агамемнону, смотрели с опаской на влиятельного соседа, у которого к тому же был сильный и богатый союзник – Спарта, где правил младший из Атридов – Менелай, унаследовавший власть своего тестя Тиндарея.
Спарта и Микены вместе представляли грозную силу, а с ними заодно были и некоторые соседи.
Можно не сомневаться, что Агамемнон принялся бы активно подчинять себе одна за другой соседние области, если бы не история с Менелаем. Повезло так повезло. И завоевывать никого не надо. Связанные клятвой вожди не могут отказать в помощи – вот тут-то и нужно ловить удачу. Все признали право Атридов руководить предстоящим походом, потому что они сильны и богаты, они – инициаторы. А выиграв войну с Илионом, можно упрочить свое положение. Во-первых, усилится влияние Атридов среди родственных племен, и тогда Агамемнон легко сможет «подмять» несговорчивых вождей и заставить их плясать под свою дудку; во-вторых, откроется доступ к богатым землям Востока, ведь Малая Азия – это всего лишь ворота.
Жрец Калхас предсказал необходимость участия Ахиллеса. Это был важный момент, потому что Фессалия, плодородная равнина, окруженная горами, имевшая выход к морю, вполне обходилась своими силами. Эакиды умели постоять за себя и не нуждались в чьем-либо покровительстве, но сами могли его оказывать. В Фессалии Агамемнон усматривал скрытого врага, но теперь, когда отпрыск знаменитого рода согласился принять участие в походе, можно не бояться, пусть даже Пелей и останется дома. Агамемнон надеялся подчинить волю юного Пелида и сделать его своим верным подданным и союзником.
Но Атрид еще не знал, с кем ему предстоит иметь дело. Как и многие другие, он посчитал Ахиллеса честолюбивым мальчиком, которым с легкостью можно управлять, пользуясь его слабостями и незрелостью. Одиссей говорил о Патрокле… но, в сущности, сын Менетия тоже очень молод. И если он имеет влияние на Ахиллеса, то этим можно воспользоваться.


– Тебя приглашали принять участие в походе на Илион? – едва сдерживая гнев, изумлялся Пелей.
Ахиллес сидел напротив за столом и внимательно смотрел на отца. В ответ юноша сдержанно кивнул.
– И что ты им ответил? – заставляя себя говорить спокойно, спросил Пелей.
– Я сказал, что мирмидоняне примут участие в походе, – честно сказал Ахиллес.
Пелей чувствовал себя рыбой на горячей сковороде, когда сын не сводил с него взгляда. Эти чистые, распахнутые навстречу миру глаза излучали нестерпимый свет обнаженной, нетронутой, по сути детской еще души. Как?.. Как объяснить мальчику?..
– Допустим… – смягчился Пелей. – Ты правильно поступил, не пообещав своего участия…
– Но я хочу пойти со всеми, – тихо проговорил Ахиллес, наконец-то спрятав глаза.
Пелей резко ответил:
– На твой век хватит сражений, не сомневайся. А Илион… пусть Атриды тешат себя надеждой.
– Но Геракл взял Илион, – возразил Ахиллес, опять устремляя просительный взгляд на отца.
– Геракл?.. – усмехнулся Пелей. – Геракл внезапно напал на Илион… Теперь не то, теперь все по-другому, Ахиллес. Надо понимать, что прошли те времена, когда нам доверяли и в Троаде, и дальше. После похода Ясона все очень осложнилось. Троянцы понимают, что война не за горами, и ждут Атридов, причем не одни – у них сильные союзники. Это безрассудная война, и я не намерен в угоду чужой глупости и тщеславию посылать туда единственного наследника. Фтии, Фессалии нужен правитель, а мне – мой сын, живой и здоровый.
– Если не мы, то они нападут на нас.
– Не говори глупостей. Никто не нападет, если мы будем сильными, а для того чтобы быть сильными, нужно наводить порядок у себя, растить детей, жить в мире, а не искать приключений… И мы еще поговорим о твоей высадке на Скирос.
– Я не хотел сражения… нас вынудили к бою, – оправдывался Ахиллес.
– Я тебе верю, – произнес Пелей, уже не так строго глядя на сына, – но я кое-что вижу, Ахиллес. Ты хочешь подвигов, воинской славы… это неудивительно, ведь ты очень юн. И я в твои годы мечтал о подвигах. А теперь я знаю, что подвиги должны иметь какой-то смысл. Подвиг ради подвига – напрасная трата сил. Объяснить я тебе не смогу, это придет само, я уверен, придет. Но тебе, Ахиллес, только четырнадцать лет. И как бы ты ни был способен, какой бы ни обладал силой – ты очень многого еще не знаешь. Не стоит торопиться, у тебя есть время... успеешь ты насмотреться на смерть и кровь, на подлость человеческую… все увидишь. Не торопись, прошу тебя.
– Патрокл идет на войну, – сказал Ахиллес, – он должен…
– Вот в чем дело! – воскликнул Пелей, потеряв терпение. Как он мог упустить?
– Мы вместе пойдем, – добавил юноша.
– Я думаю, Патрокл не обидится, если ты не отправишься с ним, – в надежде заметил Пелей.
– Он не обидится, – согласился Ахиллес, – но я не могу его отпустить. Мы должны быть вместе.
Пелей долго молчал. От волнения он встал и прошелся несколько раз по комнате. Ахиллес наблюдал за статной фигурой отца.
– Пойми, ты не должен идти туда, – умоляюще проговорил Пелей, остановившись и устремив на сына беспомощный взгляд.
– Почему? – спросил Ахиллес, чувствуя что-то неясное в интонации отца, – только не говори, что я слишком молод. Я владею оружием не хуже своих друзей.
– Ахиллес, я не считаю тебя малолетним ребенком. Я вижу, какой ты и что умеешь. У меня больше нет детей. И ты – единственная надежда Фессалии. В тебе – ее будущее. На войне убивают и самых искусных воинов. Ты не должен идти…
– Ты о чем-то умалчиваешь, отец. Одиссей с Диомедом почему-то меня искали. Патрокл думает, что есть предсказание о моем участии в походе. Я нужен Атридам.
– Может быть, и есть предсказание, заставившее их искать союза с нами, но мне известно другое. Хорошо, Ахиллес, я тебе скажу, почему мне так не хочется отпускать тебя. Мне тоже было предсказание, и оно частью сбылось. Уже пришли двое и позвали тебя на великую войну. А дальше… если ты останешься во Фтии, то проживешь долгую и спокойную жизнь, будешь править, заботиться о нашей земле, на радость мне и всем фессалийцам. Если же ты отправишься в Троаду, то уже не вернешься… там ждет тебя жизнь полная подвигов, ты добудешь бессмертную славу, но жизнь твоя будет краткой, ты погибнешь на чужбине… вот что я знаю.
Ахиллес во все глаза смотрел на отца. В первую минуту он оторопел от страха, потом погрузился в раздумье. Он не знал, как отнестись к словам отца, от которых повеяло неприятным холодком. Что это? Предчувствие или наваждение?
– Это лишь предсказание… – проговорил юноша с надеждой.
– Но двое уже пришли, – напомнил Пелей.
– Никогда страх перед смертью не заставит меня сидеть дома, – вдруг твердо заявил Ахиллес без всякой показухи, так что Пелей с уважением посмотрел на него.
– Я считаю, тебе не стоит торопиться, – повторил он свою мысль. – Думаю, что война затянется, и ты еще успеешь туда попасть. Но не теперь, Ахиллес…
– Отец, я прошу, не удерживай меня, я чувствую, это мое, это то, ради чего я появился на свет.
– Чтобы убивать? – мрачно спросил Пелей, приглядываясь к сыну.
Ахиллес растерялся, но ответил:
– Чтобы сражаться у Илиона… я не отпущу Патрокла. Если он погибнет, я не прощу себе.
– Так или иначе, у нас еще есть время, не так ли?
– Да, вероятно.
– Я подумаю, Ахиллес.
Пелей, полагая, что разговор закончен, собрался попрощаться перед сном, но Ахиллес продолжал на него смотреть с еще большей решимостью в глазах, так что Пелей спросил:
– Что-то еще?
– Да, – смущенно ответил юноша, отводя взгляд, – я хотел сказать… я хотел сказать тебе, что нашел невесту.
– Что нашел? – Пелей чуть не поперхнулся.
– Ты сядь… я тебе расскажу. Понимаешь, там, на Скиросе, я встретил ее… Деидамию, дочь Ликомеда.
– Я слушаю тебя, – сказал Пелей, потому что Ахиллес молчал.
– Я собираюсь жениться, отец.
Пелей онемел от изумления. Ахиллес продолжал:
– И она, и Ликомед согласны, но я должен спросить у тебя… и нужно, чтобы ты сам поговорил с Ликомедом и взглянул на Деидамию. Я прав?
– Ахиллес, а чего ты больше хочешь: жениться или уйти в поход? – спросил отец.
– Я не могу ее бросить.
– Ты любишь ее?
– Да.
– И думаешь, что никого уже не полюбишь?
– Я не знаю, что будет когда-то! Я хочу жениться на Деидамии, и не говори, что я мал для этого.
– Я не говорю, но ты и тут торопишься.
– Нет, отец, я поступаю, как считаю нужным. Прошу, подумай об этом. Съезди на Скирос – ты сам увидишь. Я хочу жениться до того, как отправлюсь в поход.
И когда Ахиллес, попрощавшись, удалился, Пелей так и остался сидеть за столом, размышляя. Поневоле задумаешься, когда такое… сын, единственный…
В тот памятный год – год рождения Ахиллеса – Пелею было тридцать пять. А до того – жизнь, полная приключений: изгнание, участие в походе аргонавтов, в знаменитой Калидонской охоте, новое изгнание, месть, женитьба… все испробовал храбрый Эакид, и даже теперь, в свои почти пятьдесят лет был он еще полон сил, опытен и знал, какие искушения стоят на пути его юного и так рано созревшего сына.
История рода Эака терялась в чудесных сказаниях. Считалось, что отцом Эака был сам Зевс, а матерью – нимфа Эгина, которую громовержец полюбил и, похитив, перенес на остров Энопия, теперь называемый Эгиной.
Был ли на самом деле Зевс отцом Эака, доподлинно никто не знал, но совершенно точно, что родился малыш на безлюдном, по легендам, острове. А главное – Эгина потом вышла замуж за некоего Актора и родила славного Менетия, отца Патрокла.
Эак, будучи сыном Зевса, рожден был править, но кем? Легенды говорят, что взмолился он Зевсу, и тот превратил многочисленных муравьев острова в людей. Пелей не вдумывался в смысл, но люди, которыми он правил, действительно назывались мирмидонянами. Как знать, может быть, на этом самом острове и жило какое-нибудь туземное племя, не знавшее Зевса и поклонявшееся своим странным божествам. Пелей знал, что есть и такие, которые считают своими предками всяких зверей или птиц. Почему бы и не муравьев? Мирмидоняне – славный народ: сильные, неприхотливые, организованные, – признали они когда-то власть Эака, просвещенного сына Зевса.
Эак распространил свое влияние и на Фессалию. Здесь он женился на Эндеиде, дочери мудрого Хирона. Эак увез жену на свой остров, где и родились Пелей и Теламон. Будучи юношами, они случайно убили сводного брата Фока. Эак в гневе прогнал сыновей, и так Теламон оказался на Саламине, а Пелей – во Фтии, где его приютил царь Эвритион. Тут Пелей женился на царской дочери Антигоне, но судьба преследовала его и здесь. Во время охоты на Калидонского вепря копье Пелея случайно угодило в тестя. Новое изгнание: Пелей с женой нашел приют в Иолке у царя Акаста. Очередное несчастье не заставило себя долго ждать. Если бы Пелей знал, что никто иной, как жена царя Астидамия уговорила мужа приютить молодого человека и скрыть его от возмездия. Пелей был готов послужить верой и правдой своему покровителю, но оказалось, что платы за гостеприимство ждала от него жена Акаста, влюбившаяся в чужеземца. И немудрено: Пелей и теперь еще был красив, а в молодости и подавно. Не привыкший к обманам, молодой человек отверг дерзкие предложения царицы, а в ответ получил клевету: оказывается, это он, неблагодарный, домогался ее любви. Антигона, узнав о мнимой измене мужа, от горя повесилась. Царь Акаст не мог нарушить законов гостеприимства, но затаил обиду. Пелей собирался опять странствовать, но Акаст уговорил его пойти на гору Пелион поохотиться. Во время охоты, похитив у спящего Пелея оружие, царь оставил его на растерзание диким зверям, но Зевс все видит. Пелея спас дед – Хирон. Внук пылал местью и, не послушав мудрых советов старика, нашел смелых друзей – не кого-нибудь, а Ясона да братьев Диоскуров, и разгромил Иолк, а вероломных царя и его жену казнил. И только потом появилась Фетида… но об этом Пелею тяжело было думать…
Как ни странно, теперь смысл жизни сводился к тому, чтобы сохранить в живых своего сына. Пелей любил Ахиллеса, но, будучи мужчиной, да и к тому же просто суровым и не привыкшим к изъявлению чувств человеком, не умел выразить своей любви. Он знал, что делать – и в этом-то проявлялась его любовь: он отдал Ахиллеса на воспитание Хирону, он приютил мудрого Феникса, который так много возился с мальчиком, словно был его матерью. Наконец, Пелей принял в своем доме незадачливого родственника – Патрокла (ох, как понимал его Пелей!). Сын Менетия был постарше Ахиллеса, но стал ему настоящим другом и по-своему наставником. Видя благоразумие Патрокла, Пелей уже не так беспокоился за сына – при таком окружении и воспитании ему не свернуть с прямой дорожки… и вдруг…
Вдруг из тьмы вынырнула взъерошенная фигура Патрокла – легок на помине. Пелей устало взглянул и спросил:
– Что не спишь? – голос у него был тоже низкий, как и у Ахиллеса.
– Я проводил его. Он чем-то встревожен, но не признается.
– Мы говорили с ним.
– Не отпускай его, Пелей. Ты еще можешь ему приказать, – Патрокл уселся на то самое место, где недавно сидел Ахиллес.
– Ты думаешь? – усмехнулся Пелей.
– Не смотри на меня так, будто я тяну его за собой. Мне придется отвечать за свою глупость… Я помню, как ты отговаривал меня от сватовства, помню. Ты был прав. А его не отпускай.
– «Не отпускай», – повторил Пелей. – Что же, я, по-твоему, на цепь его посажу? Ты мне лучше расскажи, братец, что у вас на Скиросе вышло.
– Нас приняли за разбойников, пришлось принимать бой, а там… его не остановишь, Пелей. Он или победит, или погибнет… Ничего, там все обошлось. С Ликомедом договорились…
– Я вижу, что очень хорошо договорились, полюбовно, – Пелей сурово смотрел на смущенного юношу.
– Он рассказал? Прости, Пелей, это я виноват – недоглядел… не успел…
– И что там было, с Деидамией?
– Думаешь, я тебе докладывать все буду?
– Будешь… потому что это мой сын.
– Что было, что было? Как водится, так и было. Ахиллес не дитя – вот чего мы никак не поймем. Он принимает решения, не спрашивая, то есть, он советуется, если не уверен, а если уверен – и пикнуть не успеешь. За ручку водить его не станешь.
– А ответ Агамемнону… ты подсказал? – поинтересовался Пелей.
– Как же! Я, говорит, знаю, что сказать Атриду. Я боялся, как бы не испортил все сразу.
Пелей улыбнулся: Ахиллес пообещал участие мирмидонян… умница! Ведь он сам не мирмидонец! (Вот почему насторожился Одиссей, который всегда знал чуть больше, чем остальные). А у Патрокла больше туземной крови.
– Он хорошо ответил, но от этого не легче, Патрокл. Ахиллес хочет идти на войну.
– Это из-за меня.
– Беда в том, что не только из-за тебя. Не только… – вздохнул Пелей. – Ему нужны сражения… и это после всего, что вложил в него Хирон… я не понимаю.
– Ты зря волнуешься. Разве ты сам не выдающийся воин?
– Это другое.
– Пелей, твой сын прославится на века. Тот, кто родился воином, пусть им и будет. Пусть каждый занимается своим делом, соответствует своему предназначению. Я не прав?
– Не знаю, Патрокл, не знаю.
– Он будет великим воином… но только чуть позже. Не отпускай его сейчас, а?
– Что же, лучше пусть женится, чем в поход? Так, по-твоему?
– А хоть бы и так… Деидамия красивая, влюблена по уши, и он ее любит. Может, еще и передумает, поживет с женой… ну, хотя бы года два-три. Внуков тебе подарит. Холостому на войну идти – только судьбу дразнить.
– А сам-то что раздумываешь? – намекнул Пелей.
– Не нашел себе невесту. Видно, твой сын лучше меня понимает, – улыбнулся юноша и грустно качнул головой, явно что-то припоминая.
– Смотри, не отставай… я Менетию скажу – он найдет тебе невесту.
– О нет… то есть потом, после, когда вернусь, – запротестовал Патрокл.
– Все надо делать вовремя.
– Пойду я, Пелей, а то чувствую, ты меня женить собрался, за компанию с Ахиллесом.
– Это было бы хорошо.
– Тебе виднее.
– Постой, Патрокл, погоди еще немного.
Юноша опять сел на место и в ожидании смотрел на Пелея.
– Я спросить хотел, – проговорил тот, будто все еще сомневаясь. – Только ответь честно, не щади меня.
– Да в чем дело? – невольно испугался Патрокл.
– Скажи, как он в бою?
– Как бог, – восхищенно ответил юноша.
– Я не об этом, – смутился Пелей, – он жесток?
Тишина повисла в воздухе.
– Ответь, ответь мне, Патрокл, – требовал Пелей.
– Не то чтобы жесток… – медленно проговорил Патрокл, соображая, – он хладнокровен и не боится за свою жизнь… или кажется так, не знаю. Пелей, ты зря думаешь… Ахиллес не стремится убивать. И над побежденными не глумится, и дружине запрещает. И наложниц не обижает. Тут другое, Пелей. Твой сын родился воином, владыкой. И ты с ним ничего уже не поделаешь, да и ни к чему. Фтии, Фессалии нужен такой правитель, как Ахиллес.
– К сожалению, Ахиллес еще нужен Атридам, – вздохнул Пелей.


Пелей большую часть года проводил в Иолке, крупном прибрежном городе Фессалии. И гора Пелион находилась недалеко. Вотчиной Ахиллеса значилась долина реки Сперхий, область Фтия, располагавшаяся дальше от моря и не имевшая порта. Пелей и там бывал наездами, пока сын не взял бразды правления в свои руки.
Ахиллес так редко бывал дома, что не ощущал почти никакой привязанности к дворцу Пелея, в котором ему, как наследнику, предстояло жить и править. Он скорее назвал бы своим домом пещеру Хирона на горе Пелион и лес, густо покрывающий склоны горы. Ахиллес привык к звукам природы и запросто мог заночевать в лесу, не боясь хищников. Живя у прадеда, мальчик научился переносить любую непогоду, закалился и окреп. Да, он был почти лишен веселых, беззаботных игр со сверстниками (если не считать общения с Патроклом), но зато научился охотиться, владеть оружием с поразительной виртуозностью, а кроме того – ориентироваться не только по звездам… он умел различать едва уловимые запахи и звуки, строить жилье, разжигать костер, готовить пищу, мастерить простейшие орудия труда и даже оружие, обращаться со скотиной, приносить жертвы, а также играть на кифаре и петь, но главное – обрабатывать раны, зашивать их и врачевать с помощью трав. Но даже Пелей не знал, как далеко продвинулся в обучении его сын. И только мудрый Хирон, сначала не хотевший брать мальчика на воспитание, углядев в его характере много опасного для того, чтобы раскрыть ему знания, только Хирон понимал, какую ответственность взял на себя, обучая Ахиллеса тому, чему не учил своих прежних учеников, на века прославившихся своими подвигами.
Здесь, во дворце или, лучше сказать, доме-крепости Пелея Ахиллес чувствовал себя неуютно. Ему будто не хватало воздуха и места, хотя дом был большой и просторный. Невольная тревога теснила грудь до боли, и сон не приходил.
Ахиллес думал о предсказании… Он чувствовал, что вместе со словами отца в его душу проникло что-то едва уловимое… от чего делалось неосознанно страшно. Душа замирала на мгновение, будто она уже знает судьбу, ей ведомо то, что пока еще тайна для рассудка, уверяющего: предсказание – вещь сомнительная – могут сбыться, могут не сбыться, а по большей части все сводится к обычным суевериям. Сильному человеку не нужны суеверия, а нужна вера – так учил Хирон. Да и Пелей не был суеверен. Тогда почему где-то внутри пробежал неприятный холодок? И что теперь делать? Спрятаться в своей крепости и никуда не ездить? Это не дело.
Так тяжко было думать об этом, а тут еще жарко, душно, разве уснешь? Ахиллес провел горячей ладонью по чуть влажному лбу, вздохнул и перевернулся на живот. В мыслях он был уже на Скиросе. Чудились ласковые волны прибоя, а среди них возник желанный облик Деидамии. Как же плохо без нее! А ведь если отправиться в поход, это не на день-два, это, возможно, на несколько месяцев… кто знает? И как же он будет без нее? Ох, как все непросто. В грезах о возлюбленной сознание все дальше уносилось в царство сна. И когда Пелей тихо-тихо зашел, чтобы взглянуть на сына, проверить, как ему отдыхается, юноша спал крепким, но не безмятежным сном.


Увы, ни царь Ликомед, ни его самая красивая дочь не понравились Пелею. Не такую невесту желал бы своему сыну фессалийский правитель. Оттого всю дорогу домой он провел в раздумьях. Пелей чувствовал, что уже не может взять и запретить. И что страшнее: женитьба на Деидамии, которая все же царская дочь, или участие в войне? Сын хочет жениться. Его выбор осознан, это не каприз избалованного дитяти. Деидамия – шустрая девушка и, возможно, сумеет удержать Ахиллеса дома, пусть на какое-то время, лишь бы не упорхнул теперь. Как пойдет семейная жизнь, все равно неизвестно. Пока не начнут жить в браке, их и не разберешь. А запретишь – подхватится, соберет дружину – и только его и видели. Этого очень боялся Пелей, видя нешуточную силу, проснувшуюся в сыне.


– Что ж, ты сам ее выбрал, – говорил он Ахиллесу при встрече, – я уважаю твой выбор.
– Ты не хочешь, чтобы я женился… – произнес юноша и прямо посмотрел в глаза.
– Я бы выбрал для тебя другую невесту, – откровенно поведал Пелей, – но ты отвечаешь за свои решения, Ахиллес. Ты взрослый и хорошо знаешь, чего хочешь. Я уверен, ты понимаешь всю степень ответственности… ну что ж, пусть будет Деидамия. Иметь на Скиросе союзника неплохо. И твоя мысль о женитьбе в нынешней ситуации весьма разумна. Свадьба через месяц.
Лицо юноши смягчилось, глаза озарились радостью.
– Благодарю тебя, отец, – порывисто сказал он и сорвался с места, чтобы бежать к Патроклу с радостной вестью.
– Постой, – придержал его Пелей, – от Агамемнона больше не было вестей?
– Пока нет… Мы в любом случае успеем…
– За тобой не угонишься, – усмехнулся Пелей. – Ладно, иди к Патроклу. Он поможет тебе все подготовить.
Не успел исчезнуть Ахиллес, как явился Феникс. Несмотря на то, что ему не было еще шестидесяти, все считали его старцем. Пр;клятый отцом по клеветническому обвинению отцовой наложницы, вечный изгнанник, он нашел пристанище у Пелея. И тут обрел свое счастье, сделавшись воспитателем маленького Ахиллеса.
Феникс оказался великолепной нянькой и заботился о сыне своего покровителя как о родном, ведь он знал, что нет и не будет у него своих детей, а так хотелось их иметь. В доме Пелея все любили Феникса за добродушный нрав и мудрые советы, а сам старец теперь с удовольствием вспоминал годы, когда нянчился с Ахиллесом.
Увидев старца, Пелей обрадовался, усадил его в кресло и спросил:
– Что расскажешь, Феникс? Как вы тут без меня?
Феникс, прищурив в улыбке глаза, произнес:
– Давненько твою дружину так не гоняли, Пелей…
Эакид улыбнулся:
– Это не помешает, а что, Ахиллес занимался с ними?
– Да чего только не делал! Эх, Пелей, Пелей, вот еще полгода назад дитя дитем был… а нынче женим его. Сказал, что через месяц свадьба.
– Да, через месяц, – подтвердил Пелей и с надеждой посмотрел на собеседника.
Феникс медленно покачал головой, спокойно заговорил:
– Дело хорошее. Ничего, многие так женятся и живут неплохо. А мальчик наш больно шустр – того и гляди, на войну какую-нибудь умчится. Испытание это неминуемо для достойных мужей. И мы с тобой воевали, и сын твой повоюет. А женитьба дело хорошее. Почему не жениться, коли охота? Внуки будут. И Патрокла бы надо женить, а то нехорошо на войну холостому идти.
– Патрокл нескоро женится, – махнул рукой Пелей, – юноша он неглупый, но по этой части – ветер в голове.
– Куда же Менетий смотрит? Своим бы родительским словом…
– А многого я своим родительским словом добился?
Феникс улыбнулся, вспомнив опять своего подопечного, и поведал:
– Ночью ходил посты проверять, вот каков. И кое-кому попало.
– Кому это? – удивился Пелей. – Мы говорили. Ахиллес сказал, что нарушений не было.
– А зачем выдавать? Пока тебя не было, он хозяин, верно? Он их подловил на нерадивости, он и наказал.
– Надеюсь, все живы? – рассмеялся Пелей.
– Два дня конюшни чистили.
– Ну-ну, это еще ничего. Неспокойно мне, неспокойно, Феникс. Я ведь сказал ему о предсказании, а толку, думаю, никакого. Воевать хочет – что с ним поделаешь?
– Я думаю, еще поживет он с нами, но год-два, не больше.
– Да пусть на какую угодно войну, лишь бы не в Троаду! – воскликнул Пелей.
– Никто не знает, что богами уготовано. О женитьбе никакого у тебя предсказания нет? А жаль… это дело не менее важное, чем война. Не обманешь судьбу, Пелей, так-то. Радуйся же, пока сын рядом. Жена будет молодая, детишки. Будет и нам утешение на старости лет. А их дело молодое, не удержишь.
Пелею нечего было ответить. Спокойные рассуждения Феникса смягчили его страдания, но надолго ли?
Свадьбу сыграли в условленный срок. Без кричащей роскоши, но весело и хлебосольно. Несмотря ни на что, родительское сердце трепетало от счастья при виде молодых. И как не радоваться, когда все только и говорят, что они славная пара и трудно было бы найти невесту лучше. И Пелей на время позабыл свои сомнения. Сын счастлив – чего еще желать? Разве что внуков.
И только не давала покоя мысль о гонцах из Микен. Казалось, что вот-вот примчатся и увезут Ахиллеса прямо со свадебного пира. Но гонцов все не было.
Деидамия теперь не казалась Пелею такой уж недостойной его сына. Достаточно было взглянуть на неразлучную парочку, на то, как они смотрят друг на друга, как улыбаются, и становилось ясно, что сами небеса их соединили.
В первую же ночь Деидамия призналась:
– Я очень скучала по тебе, любимый.
– Я тоже скучал, – взволнованно отвечал юноша.
– В какой-то момент мне показалось, что ты уже не приедешь…
– Но я же обещал тебе, – возразил он.
– Да. Приехал твой отец… а что, если бы он не разрешил?
– Мы все равно поженились бы, Деидамия, – заверил Ахиллес.
Она улыбнулась от счастья и вдруг настойчиво произнесла:
– Поклянись мне, любимый, что не бросишь меня.
– Ты и так знаешь, что не брошу, – ответил юноша, ласково обнимая ее.
– Значит, ты уже не собираешься на войну? – обрадовалась Деидамия и покрыла поцелуями его лицо.
– За мной не присылали, но моя дружина готова выступить в любую минуту, – прямо заявил Ахиллес.
Деидамия, чуть отстранившись, заглянула в его глаза и увидела в них неизбежность.
– Но ты не можешь так поступить со мной, – проговорила она с полной уверенностью в своей правоте.
Ахиллес удивленно заметил:
– Ты странная, Деидамия. У многих воинов есть жены, дети, и они ждут… и ты будешь ждать. Я же вернусь.
– А вдруг не вернешься? Я не хочу потерять тебя.
– Не говори глупости, – спокойно возражал он, притягивая ее к себе.
– Если ты меня любишь, Ахиллес, то не уйдешь, – твердила Деидамия, отчаянно глядя ему в глаза.
– Зачем ты об этом говоришь? – недоумевал он.
Деидамия совсем отстранилась и, строго взглянув, значительно произнесла:
– Неужели и от ребенка уйдешь?
Ахиллес насторожился:
– От какого ребенка?
– От своего…
Он только смотрел. Его взгляд показался ей подозрительным, и она серьезно сказала:
– Я не шучу, Ахиллес. У нас будет ребенок.
– Иди ко мне, – он настойчиво потянул ее за руку, обнял и, улыбаясь, говорил:
– Вот и славно. Я очень, очень рад этому.
– В самом деле рад?
– Моя маленькая козочка… – только и выговорил опьяненный от счастья Ахиллес.
Но она твердила:
– Ты ведь не бросишь меня в таком положении?
– Не говори со мной так, Деидамия. У нас все будет замечательно, вот увидишь, – пообещал он.
И действительно, все было замечательно до тех пор, пока не явились гонцы. До рождения ребенка оставался месяц…


– Ты можешь отправить вперед Патрокла с дружиной, а сам присоединишься к ним чуть позже, – советовал Пелей.
Он медленно ходил по комнате, время от времени бросая озадаченный взгляд на сына, сидевшего за столом.
– Не могу, отец. Они сказали – срочно.
– Сборы – долгое дело, – возражал Пелей.
– Ждут… они ждут. Одиссей пишет, что почти все собрались.
– Ты говорил с ней? – Пелей остановился.
Ахиллес опустил голову, глухо отозвался:
– Говорил…
– Когда отправляешься?
– Послезавтра.


Деидамия сама поинтересовалась, что это за люди приехали и зачем. Ахиллес сказал ей правду и тут же увидел, как в ее глазах засверкали слезы отчаяния и страха.
– Ты сказал им, что не можешь ехать? – на всякий случай спросила она.
– Деидамия, мы же с тобой говорили. Я думал, ты поняла, – умоляюще проговорил он.
– Разве ты не дождешься рождения ребенка? – не верила она.
– Я не могу задержаться, не могу, понимаешь?
– Нет, ты не хочешь… ты меня не любишь, Ахиллес, ты любишь только войну! – быстро выпалила она.
– Перестань. Зачем ты говоришь вздор? Я должен уехать – так надо. Но я вернусь… если ты будешь меня ждать, Деидамия.
– Ну, пожалуйста, пожалуйста, не оставляй меня. Я прошу тебя, – не слушая, твердила она и, заливаясь слезами, прильнула к нему.
Ахиллес обнял ее и утешал:
– Не плачь… Не надо плакать, золотая моя, не надо… Я буду молиться за тебя и за ребенка. Завтра принесу жертвы Гере и Артемиде… Я обязательно вернусь, и мы вместе будем воспитывать нашего малыша. Только не плачь, Деидамия… Ну же, я еще здесь, еще с тобой. Я люблю тебя.
Они уже сидели на деревянной скамье. Ахиллес утешал Деидамию, как ребенка, целовал и гладил ей волосы. А Деидамия, умиротворенная его голосом, и в самом деле перестала плакать. Но в голове ее что-то такое крутилось, и она опять проговорила, уже спокойнее:
– Останься ради него, – и положила ладонь Ахиллеса себе на живот.
– Ты разрываешь мне сердце, – тихо произнес он, – это уже не зависит от меня. Успокойся и подумай о малыше.


Эти дни перед отъездом из родительского дома прошли как сон. К счастью, и Пелей, и Патрокл очень помогли в организации сборов. Ахиллес старался больше времени проводить с женой, чему она не противилась, наоборот, очень радовалась вниманию и заботе.
Обещанное жертвоприношение состоялось, но этого юному супругу показалось мало. Ночью, в спальне, он устроил непонятный для Деидамии ритуал. Жег благовония, шептал неизвестные молитвы (или заговоры?), выполнял какие-то движения руками. А напоследок повесил ей на шею оберег из ракушек. Деидамия не знала, что это, но подумала, что в Фессалии, родине колдовства, должно быть, все понемногу ворожат. Вот только от Ахиллеса не ожидала.


Накануне отъезда произошло одно удивительное событие. Ахиллес на рассвете отправился к морю, один. Ему хотелось встретить этот день без свидетелей. Воздух был свежим и ласковым. Море слегка волновалось, будто предчувствуя важность наступающего момента. Солнце медленно взбиралось на небосвод, озаряя красновато-золотистым светом берег.
Ахиллес смотрел на горизонт, казавшийся бесконечным, и ловил последние минуты тишины, которая вот-вот уступит место суете наступающего дня. Юноша смотрел с надеждой на что-то. В душе рождались неясные предчувствия, ожидание усиливалось. Он не знал, чего ждал и на что надеялся, но море не было ему чужим. Ахиллес любил море и почему-то чувствовал свою причастность к этой живой стихии, которой он не боялся.
Почувствовав, что он не один, юноша обернулся. В нескольких шагах от него стояла женщина, укутанная в темно-синее покрывало. На голове оно чуть свешивалось надо лбом, отчего лицо оставалось в тени. Стройная и строгая фигура, пронзительные глаза и сурово сжатые губы. Но даже этого было достаточно, чтобы сказать: она красива и молода, но сколько ей лет… неизвестно. Ахиллес в оцепенении взирал на невесть откуда взявшуюся женщину и не мог выговорить ни слова, потому что внутри что-то дрогнуло, а горло перехватило непонятной судорогой.
– Ты сын Пелея? – тихо и строго спросила женщина, не сводя с него восхитительных глаз.
Он утвердительно кивнул.
– Если хочешь жить, не ходи к Илиону, – произнесла она, будто внушая. – Ты не вернешься, если отправишься туда.
– Кто ты?.. И что тебе надо от меня? – в недоумении спросил юноша, начиная соображать.
– Ты все равно меня не знаешь… ты понимаешь, о чем я тебе говорю?
– Понимаю, – холодно ответил он, – я понимаю, что мой отец пойдет на все, лишь бы удержать меня. Не трать времени даром, женщина. Возьми у меня, что хочешь, и не докучай… Я сам знаю, что делать.
– Тогда послушай хоть одного совета, – не сдавалась она. – Тот, кто первым высадится на землю Троады, первым и погибнет. Попутного тебе ветра, Ахиллес.
Женщина опустила взгляд и, повернувшись, пошла прочь.
Юноша не знал, что лучше: окликнуть ее и расспросить или дать уйти? Странное оцепенение сменилось легкой и мерзкой слабостью, до дрожи, в ногах и руках. Такого с ним еще не бывало.
Женщина удалилась, а он в раздумье повернулся к морю. Сначала подумал, что Пелей нарочно подослал незнакомку, чтобы запугать несговорчивого сына, а потом, после второго предсказания, засомневался: отец ничего не говорил о высадке в Троаде. Может, она придумала это на ходу? Но зачем? И кто она такая? Почему не назвала своего имени?.. Говорила с акцентом, значит, не местная.
Раздираемый отнюдь не праздным любопытством, Ахиллес бросился догонять исчезнувшую из виду женщину, понадеявшись на быстрые ноги, но тщетно: пророчица исчезла как сон. Встречные отрицательно качали головой в ответ на взволнованные вопросы юноши.
Ахиллес ничего не сказал отцу, чтобы лишний раз не затевать разговора о целесообразности участия в походе. На корабли уже грузили провиант.


Ахиллес опасался, что Деидамия при расставании устроит истерику или что-нибудь в этом роде. Но ничего такого не произошло. Не прошли даром увещевания, убеждения и молитвы. Деидамия всплакнула ночью, а на людях вела себя так прилично, что удивился даже Пелей.
Ахиллес, честно говоря, и сам был недалек от того, чтобы расплакаться. Обнимая в последний раз жену, он чувствовал, что не хочет расставаться с ней, что необходимость отправиться в поход – чудовищная глупость по сравнению с тем, что должно совершиться здесь, дома, уже через месяц. Но какая-то неумолимая сила влекла его прочь. И не могли этому помешать ни влекущие глаза Деидамии, ни строгий взгляд отца.
Из объятий Пелея юноша попал в руки Феникса, который не мог удержать слез.
– Береги себя, деточка, и возвращайся скорей, – пробормотал старик.
– Я вернусь, – пообещал Ахиллес, чувствуя, как в глазах затуманилось.
Феникс, вопреки всему, называл его «деточкой», и с этим бесполезно было бороться. Но только Фениксу Ахиллес и прощал подобное обращение. Даже Пелей не позволял себе назвать сына «дитем» и намекать на то, что он ребенок.
И Патрокл прощался со всеми, как с самыми близкими и дорогими людьми. Разумеется, он получил строгие указания и от Пелея, и от Феникса о том, как влиять на Ахиллеса при надобности, но главное, как старший, Патрокл просто обязан присматривать за юношей и позаботиться о безопасности друга. Ахиллес этого не знал, но предвидел, что без таких наставлений не обошлось.


Союзники собирались в Авлиде. Огромное пространство гавани было занято кораблями, вытащенными на берег, и шатрами. К небу поднимался дым от многочисленных костров. Кругом царила суета. Это было похоже на большой муравейник, где каждый знает свою задачу и неукоснительно ее выполняет.
Они друг другу не понравились.
Агамемнон сразу обратил внимание на излучающие непреклонную волю глаза юноши. Одиссей прозорлив: нельзя недооценивать подрастающее поколение.
Ахиллес увидел братьев Атридов. Самодостаточно-гордый Агамемнон имел несколько свирепый вид, что придавало ему больше неприступности. Черные волосы и борода; почти черные, словно пронзающие насквозь глаза; строгие брови. – Зевс-громовержец, не иначе.
Рядом, но на пару шагов отступив назад, стоял Менелай, казавшийся на первый взгляд абсолютным антиподом своего властительного брата. Красивый и сильный мужчина, светлокудрый, голубоглазый, улыбчивый, он имел вид несколько беззаботный, но Ахиллес увидел в его глазах не доброту, а безжалостность. Младшему Атриду тридцать один год. Он с нескрываемым интересом разглядел и Ахиллеса, и Патрокла, пока они обменивались любезностями с Агамемноном. Тот напустил на себя важность, одаривая прибывших союзников снисходительно-покровительственной полуулыбкой, говорил приветливо, как бы «по-отечески». Да и как он еще мог говорить с двумя просто одетыми юношами, прибывшими из какой-то там Фтии? Агамемнон еще не знал, что эти скромники не приучены к роскоши и что на них не производит должного впечатления его баснословно дорогой наряд, его золотые украшения. Правда, бесполезно было состязаться в умении украшать себя с Менелаем. У того, кажется, и хитон благоухает. Ни светлые сандалии из дорогой кожи, ни эффектные пурпурные гиматии, ни даже изукрашенные инкрустациями из золота и серебра ножны, и уж тем более серьга в ухе – ничто из этого великолепия, демонстрирующего мощь и богатство Микен и Спарты, – не заставило расшириться глаз фессалийцев от удивления и восторга. Патрокл смотрел так, будто сам с собою веселился. Спокойный и глубокий взгляд Ахиллеса вообще не поколебался, что насторожило Атрида старшего. Юноши были в сандалиях с высокой шнуровкой, простых, но удобных. Черные хитоны, дорожные плащи, а на поясе ремень, и в ножнах покоится испытанное оружие. Ни тот, ни другой не позаботились приукрасить себя. И кроме амулетов из кабаньих клыков да из морских раковин ничего не посчитали нужным добавить. Даже волосы были еще растрепаны с дороги.
В знак расположения и как залог союзничества Атриды получили от мирмидонян в подарок серебряный кубок для возлияний богам, отлично сработанные доспехи и пару боевых фессалийских коней с колесницей. Однако было кое-что такое, на что обратил внимание наблюдательный Менелай. Каждый из союзников волей-неволей демонстрировал свою преданность, слова их звучали заискивающе, а поклоны были подобострастными – так стремились дружить с Микенами. Ахиллес говорил с Агамемноном как равный, глядя ему в лицо. И поклонился он с достоинством и почтением, но без малейшего преклонения. Может быть, это юность? Так понял Агамемнон и простил юности излишнюю «самоуверенность». И только Патрокл знал, что это характер и жизненная позиция. Впрочем, подарок очень понравился и Агамемнону, и Менелаю.
– Когда же мы отплываем? – напоследок спросил Ахиллес.
Агамемнон удивленно взглянул и милостиво ответил:
– Уже скоро. Еще не все прибыли, но они будут в самое ближайшее время. А пока отдыхайте, набирайтесь сил. Нам предстоит великое и трудное дело.
Ахиллес ощутил неприятное разочарование. Как? Он мог еще день-два побыть дома? Эмоции мешали ему здраво рассудить, что подобные издержки неизбежны.
А наутро явился гонец от Агамемнона и сообщил, что Атриды устраивают сегодня состязания, чтобы развлечься и не без пользы провести время. Агамемнону на деле хотелось взглянуть на своих союзников, кто и чего стоит. Да и неплохо будет, если они поближе узнают друг друга.


Одиссей словно вырос из-под земли. Кажется, даже часовой не понял, откуда он взялся. Бурное и радостное приветствие правителя Итаки вызвало удивление Ахиллеса, пока не считавшего его своим другом, ведь общались они очень недолго на Скиросе. Но Патрокл был знаком с повадками Одиссея и ответил ему доброжелательным приветствием.
– Я прибыл утром… мы бы раньше добрались, но попали в шторм. Узнал, что вы уже здесь, и решил заглянуть. Очень рад видеть вас в здравии… – тараторил Одиссей, приятно улыбаясь и активно жестикулируя.
– Да, мы вчера прибыли, – подтвердил Патрокл, – интересно, многих еще нет?
– Да почти все собрались. Нет Аяксов, Идоменея, насколько я знаю. Скучать не придется. Вы уже готовитесь к состязаниям?
– Мы готовы, – пожимая плечами, отозвался Ахиллес, все еще недоверчиво, но с интересом глядя на Одиссея и жестом приглашая его сесть.
Одиссей охотно занял свободный табурет и продолжал:
– Атриды – учредители, так что они не будут участвовать. Агамемнон, чтоб вы знали, отличный борец и копьеметатель, а Менелай – непревзойденный возница. Ну, ты ведь помнишь, Менетид…
Патрокл кивнул.
– Ну вот… и Аяксов нет. Оилид быстро бегает – мы вечные соперники. А Теламонид уложил бы всех, можно не сомневаться. Он ведь двоюродным братом тебе приходится, Пелид?
– Да, – подтвердил Ахиллес и добавил: – Ты уже спрашивал.
– Человек-гора… силища… – восхищенно произнес Одиссей, – с ним и братец его будет, Тевкр – всем стрелкам стрелок. Помню, Патрокл, помню – ты быстро бегаешь. Потягаемся сегодня? Что скажешь?
– Потягаемся, отчего нет? – Патрокл хитро усмехнулся, – и на колесницах потягаемся.
– О да, я забыл. Ты хороший возница, спору нет. Я не силен в колесничных бегах, но и меня боги не обидели.
– Что верно, то верно.
– Прости, Пелид, – обратился Одиссей к Ахиллесу, – что ты за птица, мы пока не знаем, не видели тебя в деле, но я не сомневаюсь, что и в тебе не напрасно течет кровь Эака. Уж поверь мне, видел я Эакидов и знаю, чего они стоят.
– Не волнуйся, Одиссей, – заметил Патрокл, – Ахиллес тебя не разочарует.
– Ахиллесу трудно меня разочаровать, – душевно проговорил Лаэртид, – главное – не разочаровать Атридов, особенно старшего.
Ахиллес и Патрокл переглянулись. Они друг друга совершенно поняли, и Одиссей об этом догадался, что, с одной стороны, доставило ему удовольствие, а с другой – заставило испытать некоторую неловкость, а потому он поднялся с места и стал прощаться:
– Не буду отнимать у вас времени, друзья, у самого дел полно. Встретимся на играх.
– До встречи, – почти одновременно сказали юноши вслед уходящему гостю.
После небольшой паузы Патрокл произнес:
– Одиссей – один из лучших бегунов… и в борьбе силен, а из лука стреляет… Имей в виду, здесь будут очень серьезные соперники.
– В Троаде будут беспощадные соперники, Патрокл, а тут – всего лишь игры.
– Это не игры, это – смотрины, – вздохнул Патрокл, – но мы сегодня повеселимся.


Заранее было отведено обширное место для состязаний, и с утра его расчищали и ровняли, ставили метки. Когда вокруг импровизированного стадиона собрались зрители, стало ясно, какая мощь двинется в Троаду.
На побережье царил шум, как на птичьем базаре. Люди суетились. Кто-то занимал места, кто-то выполнял распоряжения начальников, одни радовались, другие негодовали – но все галдело, шевелилось, волновалось. И только когда Атриды заняли свои почетные места, а вокруг них собрались предводители – воеводы, народ, побуждаемый звучными криками глашатаев и резкими сигналами салпингсов, стал утихомириваться.
Вот Агамемнон поднялся для приветственного слова… В дальних рядах его почти не слышали. Разве что ветер приносил обрывки фраз. Но люди терпеливо ждали начала состязаний. Вожди союзников прекрасно видели и слышали выступление владыки народов.
Агамемнон вышел в парадных доспехах, изукрашенных золотом и серебром, нестерпимо сияющих на солнце. Пурпурный гиматий, красивыми драпировками спадающий с плеч, придавал ему величественный и грозный вид. Густые кудри были тщательно причесаны и уложены: в них вплетены цветные ленточки. Не менее тщательно причесана и борода – на манер восточных владык.
Менелай не стремился произвести впечатление грозного владыки. Он был одет роскошнее своего брата, тоже в богатейших парадных доспехах; изящные поножи подчеркивали красоту его стройных ног. На пальцах рук сияли крупные перстни, в ухе сверкала золотая серьга. Менелай слыл любимцем женщин, а потому его часто недооценивали. Только самые близкие знали, что он не только прекрасный возница (они в юности часто с Агамемноном в одной колеснице сражались), но и храбрый воин.
Никто не смел равняться с Атридами в богатстве.
Рядом с ними сидел уважаемый всеми Нестор, престарелый правитель Пилоса. Он тоже не будет состязаться. Зачем его пригласили на войну? Нестор понадобился как советчик и оратор. Если к Атридам относились по-разному, то Нестора все уважали и любили. Он обладал не только богатейшим опытом, но и покладистым характером и дружелюбным нравом, умел убедить кого угодно и в чем угодно. И у него не было врагов.
Нестор смотрел и видел перед собой много молодых и сильных мужчин, затеявших дерзкое предприятие. Они многого не знают, но полны энергии и веры в себя. Нестор любил молодежь, и сейчас ему было очень любопытно посмотреть, каково оно – новое поколение героев, самым юным представителем которого был Ахиллес – последний ученик «мудрейшего из кентавров».
Открывали состязания колесничные бега. Глашатаи стали вызывать добровольцев. Из четырех вождей, поднявшихся со своих мест, Ахиллес узнал только Диомеда. Пятый доброволец стоял рядом – Патрокл.
– Ты не идешь? – возбужденно спросил он Пелида.
– На колесницах в другой раз. Иди, Патрокл, ты победишь.
– Увидим.
Соперники у Патрокла оказались очень сильные. Кроме «укротителя коней» Диомеда вышли сын Адмета Эвмел, уже снискавший славу на колесничных бегах, Протесилай, сын Ификла – родного брата Геракла, а также сын знаменитого Тесея Демофонт.
Пока соперники готовились к заезду, народ обсуждал их возможности. В первую очередь смотрели на лошадей. Патрокловых коней признали одними из лучших.
Задача состояла в том, чтобы доскакать до метки, поставленной в конце поля, обогнуть ее и вернуться обратно.
К счастью, на этот раз все обошлось гладко: никто не покалечился и не убился, и лошади не пострадали, и даже колесницы все остались целы, и метку не свернули. Несколько минут над полем стоял страшный крик болельщиков, взвивалась пыль, слышался нервный топот копыт. Опытные возницы переживали больше всех. Спорили, кто первый – Диомед или Протесилай. Однако первым прилетел юный Патрокл, которого еще не успели запомнить (он ведь участвовал в состязаниях за руку Елены), а потому не ожидали такой дерзости. Зато кто-то сразу оценил резвость фессалийских коней.
Ахиллес был просто счастлив и горд. Пусть знают наших.
Вторым оказался Протесилай, третьим – Демофонт, а Диомед – четвертым, Эвмелу достался пятый приз. Да, без награды никто не ушел. Атриды были невероятно щедры в этот день.
Тем временем глашатаи вызывали охотников на кулачный бой. Ахиллес поднялся со своего места.
– Смотри, – предупредил Патрокл, – впереди для нас немало хороших состязаний… а то в начале поколотят, что будем дальше делать?
Ахиллес улыбнулся:
– Не переживай. Отдохни пока, соберись с силами, а я пойду разомнусь перед бегом.
Патрокл только головой покачал.
Попытать счастья вышли известные борцы Эвриал и Эпеос, сын Нестора Фрасимед, брат Демофонта Акамант да Протесилай, еще разгоряченный гонкой, но с удовольствием решивший потягаться силами с борцами.
Одиссей присел возле Патрокла и с улыбкой заметил:
– Твой друг отчаянный…
– О да, – согласился юноша.
Басилевсы перешептывались. Не на шутку встревожились Атриды: зная, что Ахиллесу только пятнадцать, они боялись, как бы это жестокое состязание не завершилось плачевно. Эвриал и Эпеос уже именитые борцы, да и мускулатура у них вон какая… Остальные участники помоложе и не так опытны, но и они могут в пылу азарта изрядно поколотить. И решили схитрить. Агамемнон своей властью назначал, кому с кем биться сначала, а дальше как боги рассудят. Никто не возражал, а потому Эпеос должен был драться с Эвриалом, Фрасимед с Акамантом, а «уставший» Протесилай с Ахиллесом.
Борцы уже обвязали кисти ремнями. И первыми вышли Фрасимед и Акамант. Состязание это жестокое. В ход шли кулаки, а потому никакой пощады ни лицу, ни зубам. А бойцы, увлекаясь, в азарте порой наносили друг другу серьезные увечья.
Первая пара заставила зрителей переживать. Юноши долго не уступали друг другу, но наконец Акамант нанес решающий удар, от которого Фрасимед не смог опомниться. Ему помогли уйти с поля, к огорчению отца.
Вторыми бились Ахиллес и Протесилай. Эти тоже друг с другом не церемонились. Не дожидаясь еще начала боя, многие решили, что победа достанется Протесилаю. Он и покрупнее, и на вид сильнее, да и проворный юноша. Но первая же схватка заставила застыть в напряжении искушенных ценителей. Ахиллес стремительно атаковал соперника, и удары градом сыпались на Протесилая. Быстрота и ловкость Пелида поразили зрителей. Протесилай просто не успел воспользоваться своими преимуществами и выбыл из борьбы.
Патрокл ликовал, но до полной победы еще далеко.
В поединке известных силачей верх одержал Эпеос, и это не было неожиданностью. И теперь встал вопрос: кому с кем сражаться. Кинули жребий. Акаманту выпало сразиться с Ахиллесом, и Атриды вздохнули спокойно. Трудно представить, чем завершился бы поединок Ахиллеса и Эпеоса, но если Ахиллес победит Акаманта, то сражение станет неизбежным.
Ахиллес уже понравился болельщикам, и за него многие переживали. Не меньше зрителей жаждали победы Акаманта.
Поединок был изнурительным. Акамант оказался и сильнее, и опытнее, но Ахиллес не доставил ему легкой победы, даже когда тот вынудил его защищаться, а не атаковать. Ахиллес проиграл бой, но и Акамант ушел с поля еле живой. Сражаться с Эпеосом было бессмысленно. И тогда Атриды признали победителями Эпеоса и Акаманта, впрочем, и в этих состязаниях никто не остался без приза.
Патрокл уже готовился принять своего друга. Ахиллес выглядел довольным. Умылся, выпил воды, переоделся и занял свое место. А Патрокл уже спешил принять участие в борьбе. Среди желающих оказались Одиссей, Диомед и правитель Эвбеи Паламед, ученик Хирона, который прославился не столько победами в состязаниях, сколько мудростью советов и талантом изобретателя.
Патроклу не терпелось испытать себя. Он окреп и набрался сил, которых не хватало ему тогда, в споре за Елену. И хотя противники были старше, Патрокл не сомневался, что ему есть чем ответить. Диомед, знавший толк в борьбе, немного свысока поглядывал на юношу, а Одиссей подмигивал ему, мол, потягаемся.
Кинули жребий. Диомеду выпало сразиться с другом Одиссеем. Приятели уже не раз сходились в подобном поединке, и у них шел вечный спор. Победа доставалась то одному, то другому. На этот раз судьба благоволила Диомеду. Уложить Одиссея на лопатки нелегко, но храбрый сын Тидея, знавший уловки своего друга, сумел одержать верх. Одиссей в досаде занял свое место.
Патрокл сразил Паламеда, и хотя тот не лучший борец, но сильный и все-таки побеждавший, да и годами старше. Ну что же, теперь Патроклу биться с Диомедом.
Тидид не отличался тактом и за словом в карман не лез.
– Что, птенчик, сразимся или сразу признаешь меня сильнейшим? – задирался Диомед.
– Сразимся, и не жди пощады, – ответил юноша, готовясь к бою.
Ахиллес орал до хрипоты. Бойцы не уступали друг другу. Диомед был и крупнее, и сильнее, конечно, но никак ему не удавалось сломить сопротивление Патрокла, который изрядно поднаторел в поединках с Ахиллесом. Диомед злился, пыхтел, а Патрокл изо всех сил стремился опрокинуть его. Но не по зубам ему еще такая задача: и силы недостаточно, и вес маловат.
Диомед наконец-то опрокинул его на спину и стал победителем.
Патрокл вернулся к другу и подосадовал:
– Я почти его уложил, почти…
– Ничего. Еще уложишь, – заверил Ахиллес. – Сейчас бег, ты участвуешь?
– А как же? Этого я не пропущу.
– Не хочешь отдохнуть?
– И Одиссей побежит. Пойдем…
Бежать предстояло дважды. Короткую дистанцию – стадий, и длинную.
Друзья вышли на призыв глашатаев. Вызвались Одиссей, Протесилай и Акамант с Демофонтом.
У Одиссея торжествующий вид. Оглядев соперников, он решил, что уж здесь, в беге, отыграется. Не повезло в борьбе – бывает, а в беге у Одиссея мало соперников.
Выстроились на линии. Одиссей бросил взгляд на Ахиллеса. Спокойный, сосредоточенный. Лаэртид обратил внимание на его ноги: пожалуй, он может претендовать на пальму первенства, но увидим…
По сигналу бегуны сорвались с места.
Все свершилось так быстро… Одиссей и оглянуться не успел, а спина Ахиллеса оказалась впереди. Вторым примчался Патрокл, а Одиссей третьим. В досаде он ударил себя руками по бедрам.
Но впереди еще длинная дистанция, и Одиссей самому себе сказал: «Юноши горячатся. На долгую дистанцию у них сил не хватит и выдержки».
Второй забег заставил зрителей волноваться пуще прежнего.
В первых рядах бежали Акамант и Патрокл, потом Одиссей, который не волновался из-за того, что пока не первый; он знал, что сейчас это неважно. Он знал, что Ахиллес бежит за ним следом, а Демофонт последний. «Вот теперь пора», – скомандовал себе Одиссей и уверенно обошел сперва Патрокла, а затем и Акаманта. Оставалось совсем немного. Вот она, победа, уже близка… и вдруг, в последний момент Ахиллес стремительным рывком оказывается впереди.
Досаде Одиссея не было предела. Тяжело дыша после изнурительного бега, он бросал на счастливого соперника пронзительные взгляды и повторял: «Вот быстроногий, а!»
Патрокл повис на шее у друга и радостно тараторил:
– Я знал, что ты выиграешь, я знал…
Ахиллеса уже приветствовали как героя дня.
Следующим состязанием объявлен бой в доспехах, чего ни Ахиллес, ни Патрокл не пропустили бы. Конечно, вышли Одиссей и Диомед, да еще Протесилай и Эвриал, Акамант и лучник Филоктет.
Сначала жребий распределился так: Одиссей и Патрокл, Ахиллес и Протесилай, Диомед и Эвриал, Акамант и Филоктет.
За Ахиллеса уже болели не только мирмидонцы, но все были уверены, что победит или Одиссей, или Диомед.
После первых поединков остались четверо: Диомед, Филоктет, Одиссей и Ахиллес. Жребий вновь столкнул Одиссея с Диомедом, Ахиллесу выпало биться с Филоктетом. Из четверых остались двое: Диомед и Ахиллес. Это само по себе было удивительным, потому что никто не ожидал от юного Эакида такого мастерства.
В доспехах сын Пелея выглядел куда убедительнее, но все же по сравнению с Диомедом он казался таким хрупким. Аккуратная точеная фигурка, тонкая талия, стройные руки и ноги. А против – мощь Диомеда, внушающая трепет. Опытный воин, обладающий недюжинной силой, дерзостью и бесстрашием, неукротимым нравом. Что мог противопоставить этому пятнадцатилетний юноша? Зрители уже знали, что: невероятную быстроту реакции, прекрасное владение оружием, разнообразие приемов и непредсказуемость, а также смелость и хладнокровие. И еще бросилось в глаза: Ахиллес двигался без напряжения, непринужденно, будто исполнял некий импровизированный танец, а не бился в доспехах. А красота и легкость движений завораживали.
Диомед не сталкивался с таким противником. Ему казалось иногда, что он дерется не с человеком, а с диким зверем, который всегда наперед знает твои намерения. Но этот «зверь» полагался не только на инстинкт, но соображал, и соображал стремительно. Диомед потерял терпение – и в этом была главная ошибка, потому что Ахиллес продолжал методично и безжалостно атаковать, как казалось, со всех сторон. Неудивительно, что его меч вскоре застыл у горла соперника. По знаку их развели. Победа досталась Ахиллесу, что вызвало ликование народа и ярость Диомеда. Но гнева этого человека можно было не опасаться. Диомед быстро отходил, и можно было сказать с уверенностью, что вечером он сам порадуется победе юноши.
– Мальчик сегодня в ударе, – заметил, улыбаясь, Менелай нахмуренному брату.
Состязаться в метании диска вызвались Филоктет, Протесилай, Акамант, Амфилох и Ахиллес. Кто выиграл? Патрокл прыгал от радости: такого успеха от Ахиллеса и он не ожидал.
А в стрельбе из лука повезло Одиссею. Наконец-то он утешился, вполне заслуженно, ведь его соперниками были Филоктет и Мерион, да еще Демофонт и Ахиллес. Участие последнего заставило правителя Итаки переживать. Но удача ему улыбнулась: Одиссей был известным стрелком.
Так завершились состязания. Новое имя у всех на устах – Ахиллес, сын Пелея… Не зря Калхас предсказывал, не зря.
Одиссей, усмехаясь, спросил у Диомеда:
– Что, досталось тебе сегодня?
– Досталось, как и тебе. От Аякса так не доставалось, – кряхтел Диомед.
– Преувеличиваешь ты, – усомнился Одиссей.
– Аякс… громада. Один кулак чего стоит – сразу наповал. А дубиной прибьет – насмерть. Если Ахиллес такой вырастет… Эакид все-таки.
– Не вырастет, – заверил Одиссей, – Он полегче Аякса будет. Приходилось мне видеть их отцов. Теламон тоже здоровый, крупный, а Пелей поаккуратнее, ладный такой, ну, и сильный, как все они – Эакиды. Нет, ты видел, как он сиганул, а? Пожалуй, и Аякса Малого обгонит, как думаешь?
– Думаю, обгонит, но Аякса Большого не завалит, нет… или я уже ничего не понимаю.


На закате, разряженный в пух и прах, в шатер Ахиллеса пожаловал Одиссей. Он застал друзей мирно болтающими у порога. Увидев гостя, они поднялись навстречу с приветствиями.
– Поздравляю, поздравляю, – улыбаясь, говорил Одиссей, – вы сегодня отличились. Ну, а ты, Пелид, всех поразил. Скажи, ты всегда все выигрываешь?
– Нет, не всегда – честно ответил юноша, – у меня сегодня счастливый день.
– Хвала богам. Это вселяет надежду, – Одиссей повеселел, но Патрокл коварно сообщил:
– В беге он всегда первый.
– Да? А я заметил, заметил – быстроногий ты, Ахиллес. Это пригодится. Так, друзья, чем вы тут занимаетесь?
– Ничем… Спать уже пора, – сообщил Ахиллес.
– Спать? – изумился Лаэртид. – Да вы не спятили? Все только начинается. Я за вами пришел. Или забыли, что Агамемнон всех пригласил. А вам обязательно надо быть. Ахиллес – ты герой дня. Вы же не дети, чтобы спать в такое время. Собирайтесь.
– Мы сейчас, – выпалил Патрокл.
– Лучшее надевайте, – бросил Одиссей вслед исчезнувшим в шатре друзьям.
– Это что же? – выглянул Патрокл.
– Парадные доспехи… все лучшее надевайте, и не говорите, что Пелей и Менетий не снарядили вас как положено.
На этот раз выглянул Ахиллес:
– Да что толку в этих доспехах? Они же непрочные.
– Их не для прочности, а для красоты носят. Если ты не против, я помогу вам одеться.
Одиссей вошел в шатер. Вместе с Патроклом они снарядили Ахиллеса. Он надел и светлый хитон, и парадные доспехи. Изящный панцирь, нарядные запястья и поножи, светлые сандалии. Что с прической? Патрокл сам расчесал его волосы и вплел пару цветных шнурков из кожи.
– А украшения? – спросил Одиссей.
– Какие украшения? Что вы меня рядите, как девицу? – ерзал Ахиллес.
– Хоть гривну какую; серьги не носите?
– Ничего мы не носим, баловство это.
– Сейчас, сейчас, – суетился Патрокл, – ты его не слушай, Лаэртид, он всегда капризничает, когда что-нибудь такое… ну, сам посуди, зачем в лесу гривна?
Нашли золотую гривну, приладили.
– Все, готово, – сообщил Патрокл, и Ахиллес в нетерпении вскочил.
– Ну вот, совсем другое дело, – любуясь, произнес Одиссей, – теперь не то что к Агамемнону, и к Афродите не стыдно пойти.
– К кому? – заикаясь, выговорил Пелид.
– Помоги другу одеться, чтобы и он не хуже выглядел, – распоряжался Одиссей, – да, еще возьмите оружие: будут танцы с оружием. Все захотят увидеть, как вы танцуете.
Но когда юноши взяли оружие и щиты, Одиссей заметил:
– Мечи лучше деревянные, да и ножей достаточно.
– А танец? – спросил Патрокл.
– Да ведь и без мечей можно, опасно же.
– Мы всегда с мечами танцуем, – возразил Ахиллес.
– Как хотите, только осторожнее.
Втроем они отправились в шатер микенского владыки. Встречные оглядывались посмотреть на красиво одетых вождей. Особенно приятно было посмотреть на юношей. Патрокл в своих нарядных доспехах чувствовал себя настоящим героем, Ахиллес нервничал. Ему было бы уютнее в своих каждодневных сандалиях и простом хитоне, но он даже не представлял, как хорош в наряде, как смотрится его юное, гибкое тело в великолепной работы доспехах, испещренных узорами.


В просторном шатре Агамемнона собрались все воеводы. Одиссей был прав – каждый пришел в парадных доспехах, дабы показать себя, продемонстрировать богатства своего края и свою состоятельность.
Длинные столы уже накрыты. Рабы снуют с блюдами и сосудами для вина. Но еще не все пришли, и собравшиеся ждут, но не праздно. За щедрость и хлебосольство благодарят царя царей.
Ахиллеса встретили рукоплесканиями и дружным приветствием. Его успели полюбить за этот день и теперь готовы были чествовать как героя.
– Проходите, юноши, – улыбаясь, говорил Агамемнон, – проходите к нам сюда, поближе. Вы сегодня удивили всех нас своим умением, ловкостью, быстротой, и мы можем смело сказать, что вы будете славными воинами и обретете великую славу, а иначе и быть не может, при таких-то родителях, как храбрый Пелей и достойный Менетий.
На это Ахиллес отвечал без всякого смущения:
– Какими мы станем воинами, покажет время, а сегодня мы благодарим вас, владыки, за гостеприимство и выражаем признательность за теплый прием.
Патрокл тем временем приметил, как проникновенно смотрел на юного Эакида Менелай. А Нестор тихо говорил Одиссею:
– Славные юноши, очень славные…
Одиссей согласно кивал головой. Да и все вожди теперь с особым интересом наблюдали за предводителями мирмидонян.
За пиршественным столом вино лилось рекою. Творились возлияния богам, произносились красивые тосты.
Наконец душа запросила чего-то эдакого – одним словом, дело дошло до песен и танцев.
Танец с оружием исполняли все желающие, особенно молодые воины. Это небезопасное развлечение оказалось своеобразным продолжением состязаний, только никто не собирался выявлять лучших. Каждого танцора принимали с восторгом. Эффектные трюки неизменно встречали возгласами и рукоплесканиями.
Даже если бы Ахиллес и Патрокл не захотели показать свой танец, их уговорили бы. Сегодня к юношам повышенный интерес, и всем без исключения хотелось посмотреть, а каковы они в воинском танце?
И под активный ритм ударных друзья продемонстрировали то, что в их понимании было танцем с оружием. Сначала с копьями, а затем – с мечами.
В такт барабанам бряцало оружие, позвякивали яркие доспехи. Стремительные броски, повороты, мелькание клинков и гребней на шлемах заставили зрителей замереть в безмолвии. Это не было домашней заготовкой, это творилось на глазах, и потому становилось все более очевидным, как опасен этот танец, похожий на самый настоящий поединок… И в то же время – танец. То один юноша, то другой одерживал верх в условном бою, и так могло длиться бесконечно. Ахиллес так раззадорился, что неожиданно напугал многих отважных воинов, издав дикий воинственный клич, от которого поневоле содрогнулись души искушенных вояк. Не хотели бы они услышать подобное в сражении от врага.
Опомнившись от впечатления, Менелай тихо заметил брату:
– Страстные юноши, особенно сын Пелея.
Мастерство и красота покорили всех, и юношам долго рукоплескали.
Пир продолжался до глубокой ночи. Гости все веселились. Ахиллес же наконец прикорнул на плече у друга, и Патрокл его не беспокоил, переговариваясь с Протесилаем и Демофонтом. К ним подсел Одиссей. Покачав головой и глянув на Ахиллеса, он произнес:
– Признаться, я думал, что поседею, пока вы танцевали… Я вижу, наш быстроногий друг уморился – хороший был денек; а ведь еще дитя, согласись, Патрокл.
Патрокл кивнул и улыбнулся, думая про себя: «Знал бы ты, что это дитя вот-вот отцом станет».
Ахиллес зашевелился, пробормотал, не открывая глаз:
– Пойдем стражу проверим…
– Пойдем, – согласился Патрокл, подмигнув Одиссею.
Все, кто был рядом, тихо усмехались.
– Да идите себе спать, – посоветовал Одиссей, – уже поздно. Атридов не забудьте поблагодарить и идите.


В море вышли через несколько дней. Союзниками овладело радостное и приподнятое чувство. Все преисполнились сознания своей мощи. У всех была одна цель и одна надежда. Все понимали величие и грандиозность затеянного предприятия и не сомневались в успехе. Почему-то никто не задумывался о неизбежных жертвах, о смерти, крови, трудностях и тяготах. И никто не предполагал, как надолго затянется поход и чем все завершится.
У Ахиллеса из головы не выходила Деидамия, и он рассчитывал вернуться домой самое большее через три, много пять месяцев, но вообще-то был уверен, что за месяц управится. И поначалу все складывалось как нельзя лучше: ветер попутный, плыть каких-нибудь три дня.
И когда на горизонте показалась земля, сердце забилось от возбуждения и предвкушения чего-то страшного и удивительного. Ахейцы вооружились…
Приближения такого флота нельзя было не заметить, но захватчиков ожидало совсем не то войско, какое предполагали увидеть. Оно было небольшим и, судя по всему, наспех собранным. Но разве есть время думать? Зачем думать, когда вот они, крепостные стены… высокие, толстые – видны.
Ахиллес оказался быстрым не только на суше. Мирмидоняне так дружно налегали на весла, что первыми высадились на берег. Их юный предводитель, в своих сияющих доспехах, легко прянул на землю, а за ним посыпались дружинники.
Корабли причаливали один за другим, а на берегу вовсю кипел бой.
В таком крупном сражении Ахиллес участвовал впервые. Он не растерялся, но в какой-то миг ощущение страха подступило к сердцу: что это? Почему это? Словно на голову вылили холодной воды, и наступило отрезвление.
Враги подступали со всех сторон, стремясь убить, уничтожить… А его руки творили такое… Но если он не будет убивать, убьют его. И Ахиллес, не раздумывая, сеял вокруг смерть. Ему некогда было замечать, что его лучезарные доспехи обрызганы кровью, что ноги то и дело наступают на убитых, а может, и раненых. Бой кипел. И вдруг отчетливый крик:
– Ахиллес, справа!
Юноша успел отразить смертоносный удар и, быстро взглянув, увидел Одиссея. Это он предупредил. Ахиллес кивнул ему и бросился на врагов, в надежде найти Патрокла, с которым давно разминулся.
Так он добрался до отчаянной мясорубки.
Грозный и могучий воин, окруженный неприятелями, отважно отбивался, но силы неравные. Ахиллес ринулся на подмогу и так дерзко напал на врагов, что те не удержали позиций и отступили. Пелид встал рядом с храбрецом, в котором успел узнать Диомеда. Вместе, спина к спине, они приняли круговую оборону и справились с натиском противника. Троянцы отступили, а храбрецы, заручившись поддержкой подоспевших дружинников, перешли в наступление.
И тогда против них выступил предводитель троянского войска – сильный воин с щитом, на котором сияло изображение коня. Воевода примчался на колеснице и, соскочив на землю, бесстрашно ринулся на завоевателей. Троянцы воодушевились и, следуя примеру вождя, вновь атаковали. Завязалась жаркая битва, которая могла закончиться плачевно для ахейцев, если бы не Ахиллес…
Казалось, он не ведает усталости, а в пылу сражения обретает новые и новые силы. И не он это вовсе. Разве подросток может устоять в этой битве и творить такое, что не всякому воину под силу? Не иначе вселился в мальчика Арес, а больше и предположить нечего.
Предводитель троянцев чувствовал: что-то тут не то, уж больно странный воин его атакует. Дерется мастерски, умелый, сильный и очень ловкий. Вроде не новичок, но быстрота и гибкость движений, неповторимая грация и легкость юности смущали воеводу. Кто это?
Ахиллес будто не интересовался, сколько врагов выступит против него. Устрашить его не было никакой возможности. А сам он издавал такие вопли, что кони пугались и шарахались. Вокруг с жужжанием летали копья, свистели стрелы, лязгали мечи, стоял страшный шум, но юноша как будто не замечал ничего, потому что для него сейчас существовал только противник, которого нужно уничтожить во что бы то ни стало.
Быть может, они еще долго мерились бы силами, если бы Ахиллес, изловчившись, не ранил соперника в ногу своим копьем.
И троянский воевода дрогнул. Возница не успел пригнать коней, его оттеснили другие ахейцы, так что вождь стал отступать. Сначала медленно, шаг за шагом, лицом к врагу, отбиваясь от неистовых ударов, а затем все быстрее, быстрее… и наконец, он побежал. Это лишь воодушевило юного героя, и он без раздумий бросился в погоню, хотя Диомед попытался его удержать: троянцы отступали повсюду.
Ахиллес, можно не сомневаться, «не заметил» попыток соратника и преследовал жертву до тех пор, пока троянец не споткнулся и не упал. И когда юноша угрожающе занес над ним меч, воевода простер к нему руки и взмолился о пощаде, показывая на окровавленную ногу. Ахиллес невольно взглянул на рану и тут же вспомнил, что нанес ее своим копьем. Смысл происходящего стал доходить до обезумевшего юноши и, посмотрев на несчастного врага сверху вниз, он велел тому встать и идти.
Так завершилась битва у стен Илиона: вождь пленен, а войско в беспорядке отступило и закрылось в городе. Завтра ахейцы войдут в крепость – и все будет кончено. Как быстро! И, может быть, Ахиллес успеет вернуться к рождению ребенка?
Мечтами тешились недолго. Главное, что интересовало Ахиллеса в эти минуты, где Патрокл, а вовсе не этот жалкий басилевс, потерявший свое царство.
Патрокл, к счастью, быстро нашелся, и, еще не дождавшись сбора всех воевод, друзья принялись допрашивать пленника. Но прежде ему связали руки, а раненую ногу Ахиллес сам омыл водой из серебряного рукомойника и даже стал накладывать повязку, чтобы унять кровь, хотя сам выглядел не намного лучше. Лицо грязное, волосы всклокочены и слиплись от пота. Он снял только шлем и панцирь, оставшись в поножах.
Увидев юное лицо, пленник застонал: кому? кому он проиграл битву?
Ахиллес, занятый его ногой, взглянул в лицо и заметил:
– Ты, наверное, один из сыновей Приама?
Пленник изумленно взглянул на него и, тяжело вздохнув, с горькой усмешкой спросил:
– Так ты думаешь, что это Илион?
– А что же? – грозно произнес Ахиллес.
– Я Телеф, сын Геракла, а это моя земля – Мизия.
Ахиллес смотрел на него как на полоумного. Патрокл озадаченно чесал затылок, а Диомед, подоспевший одним из первых, грубо отрезал:
– Ты продался троянцам, ты за них сражаешься?
– Это Мизия, – беспомощно произнес Телеф, в отчаянии глядя на врагов.
Те недоверчиво переглядывались. Лицо Ахиллеса будто окаменело и покрылось бледностью: согласиться с пленником означало убедиться в роковой ошибке, которую никак нельзя было совершать.
– Кто ты, юноша? – донеслось до слуха Пелида.
Телеф умоляюще смотрел на него, как будто так это важно теперь, как зовут его победителя.
– Я Ахиллес, сын Пелея.
– Я слышал… о тебе.
К этому времени у мирмидонских кораблей собрались все вожди. Агамемнон, похоже, был недоволен тем, что сам должен идти за пленником, но Патрокл, как бы извиняясь, указал на рану Телефа, да можно было ничего не указывать, потому что Агамемнон вдруг всплеснул руками и, не веря самому себе, спросил:
– Ты ли это, Телеф Гераклид?
Пленник с упреком ответил:
– Что же это ты, Атрид, не разобравшись, разоряешь мою страну? Не знаешь, где Илион?
– О боги Олимпа! Да как же это? Быстро развяжите! Освободить всех пленников!
– И в самом деле, Телеф, – проговорил Менелай.
И вот среди воевод прошел ропот, и всюду слышались ошарашенные возгласы, покатившиеся вдоль побережья.
Осознание беды было похоже на тяжкое похмелье после дикой вакханалии. Воины растерянно смотрели друг на друга, и часто слышалось:
– Что же это?..
Ахиллес только теперь вдруг ощутил, что гудят от усталости ноги, что руки словно чужие, а в теле не осталось ничего, кроме страшной слабости. Он опустился на землю и в горьком оцепенении разглядывал Телефа, просто тупо смотрел на него.
Телефу, наверное, было около тридцати. У него мужественное лицо, сильное тело, но сейчас так трудно все это разглядеть в фигуре, источающей страдание, сплошное страдание, боль за себя, за своих людей, за бесславное поражение. Он вовсе не трус, он защищал свой город сколько мог и, если бы не рана, не отступил бы. На него обрушился не человек, а стихия… но это вряд ли кто-то сейчас понимал.
И Ахиллес, видя боль в глазах пленника, сам страдал. Погибло столько людей, раненые, покалеченные – вот он, позор. Какое гнусное начало.
Агамемнон что-то говорил, распоряжался, Ахиллес его не слышал и только по общему движению понял, что Телефа уводят. Агамемнон забрал его к себе и распорядился, чтобы воины готовили ужин и отдыхали, а утром – Совет вождей.


Пока готовился ужин, Ахиллес в сопровождении Патрокла обошел своих раненых и убедился, что погибших принесли в лагерь.
За трапезу сели после того, как привели себя в порядок: отмылись, переоделись. В походном царском шатре мирмидонцы накрыли стол для своего вождя и его друга.
Патрокл, несмотря на дикую усталость, очень проголодался и уже вовсю жевал. Ахиллес, похожий при слабом свете лучины на загробную тень, как сел за стол, так и сидел неподвижно и безучастно смотрел неизвестно куда, как будто видел что-то еще, кроме реально существующего перед ним стола с пищей и друга напротив.
Конечно, Патрокл сразу заметил это, но поначалу не вмешивался, думая, что так надо, что это пройдет. В очередной раз бросив взгляд на отсутствующее лицо юноши, Патрокл забеспокоился и сказал:
– Ахиллес, надо поесть.
Тот отрицательно качнул головой (значит, слышал).
– Ты это напрасно. Я знаю, что ты голоден и устал. Надо поесть и отдохнуть. Завтра нелегкий день предстоит. А что случилось, то случилось – не сейчас думать об этом.
Ахиллес, как показалось, внимательно его выслушал и тихо ответил:
– Я не хочу… правда…
Патрокл налил вина и протянул ему кубок:
– Выпей, будет легче.
Юноша взял кубок и держал его в раздумье. Тогда Патрокл подсел к нему и, склонив голову, проговорил на ухо:
– Я знаю, такого сражения у нас еще не было… это тяжело, но ты справишься. Прошу, сделай, как я говорю. Выпей вина, поешь немного и отдохни.
– Да, – покорно отозвался юноша и медленно осушил кубок.
Патрокл уже вручил ему лепешку и кусочек сыра.
– Я же не хотел его убивать… Телефа, – вдруг заговорил Ахиллес. – Но чуть не убил…
– Я знаю, что ты не хотел его убивать, – заверил Патрокл.
– Плохое начало… люди погибли по нашей вине.
– Ты ешь, – напомнил Патрокл.
Ахиллес в рассеянности съел пару лепешек и тот кусок сыра, что вручил ему друг, но больше ни к чему не притронулся, хотя Патрокл и пытался накормить его мясом.
Спать предстояло на шкурах, но, судя по всему, еще не скоро. Патрокл оставил на время друга в покое и позаботился о том, чтобы прибрать на столе. Вышел дать последние распоряжения воину, охранявшему шатер, и вернулся.
Ахиллес неподвижно сидел на шкуре и, видимо, не думал о сне. Лучина уже погасла, и лишь слабые отсветы от костра, разведенного неподалеку, пробивались через прорезь у входа.
– Будешь сидеть? – поинтересовался Патрокл, устраиваясь рядом.
– Не знаю, – слабо произнес Ахиллес.
– Завтра Совет… и вообще многое предстоит.
– Закрываю глаза и вижу все это… это… и будто бегу в доспехах… так еще не было со мной, Патрокл, – пожаловался Ахиллес.
– Все когда-нибудь случается впервые, – произнес тот, дружески похлопал юношу по плечу и поразился: – Пелид, ты же как каменный! Столько времени прошло, а ты в таком напряжении. Что же мы дальше будем делать?
– Дурное начало у этой войны…
– По-моему, у любой войны начало бывает только дурное, – убежденно заявил Патрокл и скомандовал: – Ну-ка, ложись на живот, я разомну тебя немного, а то к утру окаменеешь совсем.
Ахиллес молча простерся на шкуре. Патрокл растирал ему спину, плечи и руки, время от времени недовольно ворчал, но больше они не переговаривались. Мало-помалу массаж возымел благотворное действие: мышцы расслабились, и к Ахиллесу пришел целительный сон. Патрокл уснул после того, как убедился в том, что его беспокойный друг тихо сопит и вряд ли проснется до утра.


День предстоял суетный и тяжелый.
Сначала народное собрание, на котором решено было организовать совместно с мизийцами похороны погибших. Кроме того, ахейцы должны были официально просить прощения за устроенную бойню и принести искупительные жертвы.
Весь день прошел в трудах. И, хотя солнце уже закатилось, а погребальные костры еще горели, в шатре Агамемнона собрались все вожди ахейцев. Предстояло решить, что же делать дальше, и, несмотря на усталость, нельзя откладывать до утра. Агамемнон предложил каждому высказать свои соображения. Сам предпочитал слушать. Так же поступал и престарелый Нестор.
Диомеду не терпелось, и он первым взял скипетр.
– По-моему, тут может быть одно решение: выступить в поход. Уже завтра мы пристанем к берегам Троады. И ты, Агамемнон, зря отпустил Телефа. Он может предупредить Приама.
– Он мог это сделать еще до того, как попал к нам, – возразил Агамемнон, – а если не он, то его советники. Ты предлагаешь продолжить поход, я тебя понял.
– И чем быстрее, тем лучше, – уверенно заявил Диомед, сверкая глазами.
– Я бы тоже не медлил, – выступил вперед Идоменей, – даже если троянцев предупредят, они не успеют подготовиться к осаде. Сейчас главное – не упустить времени.
Воинственные настроения поддержал и Аякс Оилид, в то время как его друг Аякс Теламонид недовольно хмурился.
– А мои воины поговаривают о возвращении, – серьезно произнес Одиссей, – они считают, что война, начавшаяся с неудачи, будет иметь плохое продолжение.
– Гнусные суеверия, – презрительно бросил Агамемнон, однако уловил, что войско не едино в своем устремлении, как было в начале.
– А может, вернуться и, собравшись с силами, выступить снова, будто начать заново? – предложил Теламонид.
В поддержку раздались несколько нестройных голосов.
Диомед в негодовании воскликнул:
– А вы представляете, что значит вернуться? Без добычи! Без победы! Что у нас есть? Убитые, раненые и позор. Вы с этим вернетесь?
Зависла тяжелая пауза. И вдруг Диомед обратился к Ахиллесу, сидевшему с понуро опущенной головой, будто все, что творилось, его не касалось:
– Ахиллес, а ты что молчишь? Скажи им, чего стоила нам эта битва. Неужели теперь отступать, с таким позором?
Юноша поднял голову и, оглядев собрание, произнес неожиданные слова:
– Я сижу и думаю… думаю… почему вы решили, что эта земля – Троада, а крепость – Илион? Среди вас никто не видел города Приама? Почему так случилось?
– А кто мог видеть? – удивился Диомед.
Менелай горько усмехнулся, поглядев на брата с упреком. Агамемнон сказал:
– Какое значение это теперь имеет? Все мы хотим знать твое мнение, Ахиллес. Что ты предлагаешь?
– Но ведь послы должны помнить, как выглядит Илион, – твердил юноша. – Разве никого не посылали на переговоры?
Собрание зашумело.
– Нет, конечно, – развеселился Одиссей.
– Это бесполезная трата времени, – выпалил Диомед.
Ахиллес сокрушенно покачал головой и громче произнес:
– Тогда нужно отправить послов в Илион, если мы хотим продолжить начатое и не возвращаться домой. А после переговоров будет ясно, что делать.
Менелай тихо сказал Агамемнону:
– Я, между прочим, предлагал…
– Кто еще за то, чтобы отправить в Троаду послов? – спросил Агамемнон.
– Я, – заявил Одиссей, – по-моему, это разумно.
– И зря, – вставил Диомед.
Но предложение Ахиллеса поддержал Нестор, а затем и Менелай решительно заявил, что готов ехать к Приаму. Стали голосовать – вышло поровну голосов, но это без Ахиллеса. И к нему вновь обратился Диомед:
– Ну, твое слово, Пелид. Подумай. Пусть это ты предложил, но ты видишь, как получается? Твой голос решающий.
Ахиллес недоуменно взглянул на Диомеда, как-то сверху вниз, хотя сидел, а Диомед стоял, и прозвучал его глубокий голос:
– Я уже сказал – надо отправить послов.
Диомед огорченно хлопнул себя по бедрам и занял свое место.
Агамемнон объявил решение:
– Телеф пытался меня отговорить от похода в Троаду. Он сказал, что Илион – самый укрепленный и богатый город в Азии, что у них отличное войско и лучшие лучники, а главное – много друзей. Сын Геракла считает, что наше войско не справится с задачей. Но мы не можем просто так бесславно вернуться. Мы отправим послов к Приаму. Они же разведают, так ли силен город, как о том говорят.
– Я поеду к Приаму, – поднявшись, провозгласил Менелай как уже решенное дело.
– Думаю, все согласны? – спросил Агамемнон.
Собрание одобрительно загудело.
– Я готов пойти с тобой, – подскочил Ахиллес.
Менелай улыбнулся и доброжелательно сказал:
– Я бы гордился таким попутчиком, как ты, Ахиллес, особенно после того, как ты проявил свою храбрость, но… для такого непростого дела я предпочел бы взять с собой человека более искушенного. Одиссей, ты не откажешься от миссии посла?
Одиссей бы с удовольствием выкрутился, ему-то хотелось домой вернуться, но он не был безответственным человеком и, конечно, понимал, что Ахиллеса надо поберечь, да и не готов юноша к подобному испытанию.
– Да, я поеду с тобой, Менелай, если никто не будет возражать.
Ахиллес молча вернулся на свое место.
– Двоих достаточно, – решил Агамемнон.
Обсудив напоследок с воеводами требования, которые следует предъявить троянцам, Атрид распустил собрание.
Когда вожди расходились по шатрам, Диомед неожиданно возник перед Ахиллесом и упрекнул:
– Что ты их слушаешь? Ты же воин, настоящий воин…
– Это я предложил, – напомнил юноша.
– Ну и что? Теперь все затянется и еще неизвестно, вернутся ли послы. Что если их убьют?
– Они же не одни. С ними воины.
– Наивный. Всех перебьют – долго ли?
– Я готов идти взамен любого, – волнуясь, заверил Ахиллес.
– Теперь уж все, решили, – махнул рукой Диомед, – не вмешивайся, ты свое слово сказал.
– Так ведь нельзя без посольства! Как вы дорогу-то узнали?
– Когда-то торговали с ними… по картам. И Ясон ездил в Колхиду, через Илион. А ты их впредь не очень-то слушай, Ахиллес. Они мудрят все, выгадывают. Настоящие воины так не делают. Нужно действовать прямо и быстро, не давая опомниться врагу, и ты умеешь это делать.
– Нельзя без посольства, – твердил Ахиллес.
Диомед вздохнул, хлопнул его по плечу и миролюбиво сказал:
– Подрасти тебе надо, юноша, ты уж не сердись за прямоту. Не все ты видишь, не все понимаешь, да ладно уж… ты ведь не один за посольство высказался. И Одиссей, и Менелай… А Калхас еще масла в огонь подлил со своими предсказаниями: помните, говорит, змею, которая гнездо разорила… на десятый год будет победа, не раньше. Много он понимает…
– А если он прав?
– Я бы на твоем месте верил не каким-то там знамениям, а мечу, копью и щиту. Ты меня очень выручил, Пелид. Может быть, я даже тебе жизнью обязан. И, что бы они там ни болтали, еще неизвестно, чем бы сражение завершилось, если бы ты Телефа не ранил. Это не позор… Ты истинный воин, и будь им, Ахиллес, потому что все остальное – чушь.


Войско осталось на мизийском берегу в ожидании возвращения послов. Местных не обижали и старались вести себя тихо, потому что боялись гнева богов и недоверчивых взглядов мизийцев. Чтобы не скучать, ходили на охоту и устраивали состязания.
Менелая и Одиссея, вернувшихся через несколько дней на закате, приветствовали как героев. Однако Агамемнон не позвал всех вождей на Совет, а спрятался в шатре вместе с послами и пригласил только Нестора. Совет вождей и народное собрание назначили на утро следующего дня.
Уже стемнело, когда Одиссей вернулся от Агамемнона в свою дружину. Тут, среди своих воинов, увидел Диомеда, и друзья расположились у костра.
– Так и не расскажешь? – подозрительно спросил Диомед, вороша толстой палкой горящие поленья.
Одиссей заговорил туманно:
– Помнишь, что говорил Калхас в Авлиде?
– Когда змея пожрала птичек? – хмыкнул Диомед. – Ну и что?
– А то, что мне это кажется похожим на правду. Диомед, неужели ты не скучаешь по дому?
– Вот оно что. Не терпится вернуться к своей женушке под крылышко? Сын-младенец, что еще?
– Подумай, Тидид, если Илион падет через десять лет, для чего нам торчать в Троаде? Приплывем туда, когда скажет Калхас, ведь Илион никуда за это время не денется…
Диомед громко захохотал.
– Ну ты даешь, Одиссей! Вот хитрец. Илион-то, может, никуда и не денется, а мы с тобой неизвестно где будем к тому времени. А Елена-то, Елена состарится… ой, я не могу, – Диомед смеялся от души.
Одиссей только усмехался и, не желая говорить о деле, стал расспрашивать:
– А вы тут чем занимались? Небось в деревни по девкам бегали, что вам тут еще делать?
– Не без этого, да тут и так было весело.
– Говори, говори, мне интересно, – подначивал Одиссей.
– На охоту ходили, состязались.
– Выиграл что-нибудь?
– Обижаешь… И на колесницах, и в кулачном бою выигрывал. Эх, Одиссей, про бег забудь. Наш быстроногий друг чуть не до слез довел Оилида.
– Ай-ай-ай, – притворно сокрушался Одиссей, – неужто ни разу не проиграл?
– Он все дистанции выигрывает, и не мудрено: ему лет-то сколько.
– Дело не в летах.
– Тоже верно. Я зарекся с ним на охоту ходить.
– А что? – в глазах Одиссея появился неподдельный интерес.
– Мы, конечно, много дичи приволокли. Но такого я в своей жизни не видел. Он гоняется за всей живностью, как будто не существует копья и лука со стрелами.
– И что, догоняет?
– Я не видел, но говорят… а выслеживает лучше собаки.
– Ну вот и польза…
– Это что, – Диомед махнул рукой. – Вот когда он на кабана прыгнул, у меня все похолодело, я думал, конец мальчишке. Надо же догадаться не копьем, а в драку… на кабана, на такого… Я спросил «зачем?», посмотрел на меня так… ну, так, будто я впервые на охоте, и говорит: «Я всегда так делаю». Слушай, Одиссей, может, он и в самом деле сын богини?
Одиссей улыбнулся:
– Не в богине тут дело. Ты лучше вспомни, что болтают о Тесее, Ясоне, Геракле… Знаешь, что между ними общего? Они все учились у Хирона.
Диомед вновь что-то вспомнил и нетерпеливо хлопнул Одиссея по плечу:
– Пантера на нас выскочила, Ахиллес ближе всех был… Как думаешь, что сделал?
– Напал на нее?
– Я думал, что нападет и перегрызет ей глотку. Она выскочила, а он на нее как зарычит, бедная зверюга со страху так рванула, ты бы видел.
– Жаль, меня с вами не было.
– А мне довольно… а вот и он…
Из темноты показались Ахиллес и Патрокл.
– Привет всем.
– Устраивайтесь у костра, мы как раз о тебе, Пелид, говорили, – пригласил Одиссей.
– Обо мне?
– Диомед очень интересно про охоту рассказывает.
– Ну да, – встрял Диомед, – помнишь, как ты на пантеру… а она бежать. Напугал ты ее до смерти.
– Да я сам знаешь, как напугался, когда она выскочила? – откровенно признался Ахиллес.
– Ну, если ты со страху ее так… то не знаю.
Одиссей смеялся.
– Ну вот, а мы-то думали, ты ничего не боишься.
– Ага, а ты знаешь, какая она быстрая? Одно движение – и ты покойник с перерезанной глоткой. У нее глаз наметанный… Мы пришли к тебе, Одиссей, не можем уснуть, не хватает терпения утра дождаться.
– Я так и понял. Вот и Диомед…
– Да, я раньше пришел, а ничего еще не узнал. Одни отговорки.
– Расскажи о Троаде, о городе Приама, – попросил Ахиллес и приготовился слушать, согнув ноги в коленях и обхватив их руками.
– Да, я тоже хочу послушать, – вторил Патрокл.
– А что вы хотите узнать?
– Все.
– Город большой? – спросил Ахиллес.
– Большой и красивый, очень красивый и очень укрепленный. Даже в Микенах и Тиринфе не такие крепкие стены. Многолюдный город, богатый. Никто никуда не торопится, кто делом занят, кто гуляет. Торговля бойкая, кораблей много заходит. Храмы богатые, дворец у Приама роскошный. Войско отменное. И еще бы не быть ему отменным, когда Гектор, старший сын царя, заботится об этом наилучшим образом.
– А какие они, троянцы? – спрашивал юноша.
– Я бы лучше о троянках спросил, – весело сказал Диомед.
Ахиллес чуть нахмурился, и только, продолжая смотреть на Одиссея. Тот продолжал:
– Какие?.. Наивно верят в несокрушимость крепостных стен, а потому ничего не боятся, гостеприимные, доброжелательные – хорошие люди.
– И царь хороший? – спросил Патрокл.
– Приам? Он-то как не от мира сего. Больше всех верит в чудо… добрый старик, слишком добрый. А сыновья его… разные. Гектор – честный человек, отменный воин, молодой еще, но не хотел бы я с ним в бою встретиться. Парис и Деифоб ненавидят нас, хотя Париса я понимаю. Гелен у них прорицателем слывет; милый человек, не злобный. Дочки хороши, да вот Кассандра, хоть и красива, а говорят, не в себе. Пророчит, а ей никто не верит, говорят, сумасшедшая. А вообще Приам и дети его очень красивы, молва не врет.
– А Елену ты видел? – спросил Диомед.
– Елену… видел. Ох уж она мне улыбалась, пока никто не видит. А Менелай делал вид, что не замечает ее. Да ну их.
– Так что же решили? – поинтересовался Патрокл.
– То есть?
– У Агамемнона.
– Так вот я тебе и сказал, – улыбался Одиссей. – Решать, друзья мои, завтра на Совете будем. И я скажу вам: домой надо ехать.
– От меня не дождешься, – буркнул Диомед.
– В любом случае домой, – повторил Одиссей, – потому что сейчас там делать нечего, погубим войско. Я бы и совсем от затеи этой глупой отказался, да вряд ли Атриды отступятся. К войне этой готовиться надо, братцы, так что Калхас, может быть, прав был.
– А как же Геракл с малой дружиной взял Илион? – возразил Ахиллес.
– А кто, интересно, может подтвердить это?
– Мой отец мог подтвердить, – сказал Диомед.
– С вами не поспоришь. Одно скажу: трояне насчет царевны Гесионы намекали, мол, женщина за женщину… может, кто не знает, Гесиона – сестра Приама. Теламон Эакид увез ее, получив от Геракла в награду.
– Мы знаем, – сухо сказал Ахиллес.
– Эх, ребята, что вы знаете? Ничего-то вы не знаете. По домам надо ехать, ясно? К зазнобе, верно я говорю, Ахиллес?
Пелид остановил на Одиссее загадочный взгляд.
– И вам, юноши, мой совет, – продолжал Одиссей, – пока воевать не начали, женитесь и детей побольше нарожайте…
– Выходит, не договорились, – в раздумье произнес Ахиллес, и все посмотрели на него.
– Кто не договорился? – спросил Диомед.
– Они, – юноша кивнул на Одиссея, подразумевая и Менелая, – с троянцами.
Одиссей только пожал плечами.


Совета вождей, по сути, не было. Агамемнон ненадолго собрал у себя басилевсов, чтобы сообщить им о бесполезности договоров с троянцами. Те отказались вернуть Елену, да это только на руку. Войне быть. Но когда? Предстояло решить: идти на Илион теперь же или вернуться домой и, собрав еще большие силы, отправиться в новый поход. Само собой, речь шла о ближайшем будущем, а никак не о десятилетии. Но главное, что после беседы с Менелаем и Одиссеем Агамемнон уже не рвался в бой и склонялся к мысли о более тщательной подготовке, тем более, хоть какие-то сведения о городе он получил.
Нетрудно догадаться, что большинство вождей, а тем более дружинников, высказались за возвращение. Так завершился первый бесславный поход в Троаду. Ахейцы погрузились на корабли и отчалили к родным берегам. Но рок и тут их преследовал. На море разыгралась буря. Так что до дома добирались не три дня, а гораздо больше и вразнобой, потеряв некоторые корабли.
Усталые, разочарованные воины вернулись в свои земли не с победой и богатой добычей, а с ранеными и покалеченными, а кто-то и вовсе не вернулся.
Когда следующий сбор? Агамемнон обещал прислать вестников.


Корабль еще не успел причалить, как Ахиллес, не в силах унять нетерпение, прыгнул в воду, и ему даже пришлось немного проплыть, чтобы встать на твердую землю.
Он выбрался на берег и, отдавая воинам распоряжения, помчался во дворец. По пути его приветствовали удивленные и еще радостные мирмидоняне, которым предстояло узнать о провалившемся походе. Но Ахиллес сейчас ничего не видел и не слышал, устремившись в дом, где навстречу ему вышли отец, Феникс и Менетий.
Юноша почти с разбегу налетел на отца, заключив его в такие объятия, что Пелей невольно поразился силе своего отпрыска, потом Ахиллес расцеловался с Фениксом. Тот не преминул раз двадцать назвать его деточкой. Так же тепло было объятие с Менетием. Ахиллес тихо сказал ему:
– Патрокл сейчас будет… – и тут же обратился к отцу: – Где?.. Где она?
А в глазах тревога: не случилось ли чего? Родила? Жива? Здорова? Мальчик или девочка?
– Пойдем, – мягко сказал Пелей, улыбнувшись и, взяв его под руку, повел в дом.
Деидамия как раз вышла на крыльцо, когда отец и сын собирались на него взойти. Увидев их, она вдруг остановилась, будто не зная, что делать. На руках она держала маленькое существо, завернутое в пеленки. Конечно, она и несла его, чтобы показать… и почему-то оробела, увидев так неожиданно и близко юного супруга, такого странного и смешного в мокром хитоне, с мокрыми волосами…
Ахиллес ринулся к ней и, будто обжегшись, остановился на расстоянии пары шагов, словно боялся чего-то. Посмотрел ей в глаза, перевел взгляд на пеленки и, смело шагнув, заглянул…
Там было малюсенькое забавное личико, там сопело и щурилось от света…
– Сын, – улыбнувшись, сказала Деидамия.
– Дай, – потребовал Ахиллес.
– Осторожнее, – предупредила она и доверила ему младенца.
Он принял на руки это беспомощное маленькое существо и почувствовал трепет, даже страх, которого еще никогда не испытывал, ну, может, испытывал нечто подобное, когда брал в руки слепых щенков. Но тут было другое.
– Мой сын, – произнес он, не веря себе, – я так счастлив.


Это потом, после трапезы, зашла речь о делах.
Пелей уже знал, что до Троады войско не доплыло. И говорить было нелегко. Одно стало ясно: ахейцы будут готовиться к новому походу. Ахиллес же намерен объездить свои владения, чтобы лучше представлять, на что может рассчитывать, выставляя свою дружину. И отправиться в путь он вознамерился в ближайшем будущем.
Деидамия пока ничего не знала об этом. На первый взгляд, она выглядела довольной. И ей нравилось, как радуется Ахиллес ребенку. Как заботится о том, чтобы все обряды были соблюдены. Он принес благодарственные жертвы богам и сам сделал амулет для младенца из морских ракушек.
Сына назвали Неоптолемом. И все считали, что он похож на отца. Ахиллес в этом ничего не понимал. Он просто знал, что Неоптолем – его сын.


Кого-кого, а Телефа никто не ожидал увидеть.
Сын Геракла прибыл на одном корабле. С ним были гребцы и один из друзей, то есть он пришел не воевать и не торговать. И, глядя на его скромный гиматий, никто бы не подумал, что этот человек и есть правитель Мизии.
Пелей принял всех в своем доме и послал за Ахиллесом, потому что гость без долгих предисловий сообщил, что ему необходимо встретиться с сыном царя. Эакид распорядился, чтобы всех расположили на отдых и накормили, а сам уделил внимание Телефу. Царь не мог не заметить, что тот сильно хромает и, похоже, страдает от боли. На участливые вопросы хозяина Телеф отвечал, что ранен в бою.
Когда появился Ахиллес, взгляд Телефа оживился и наполнился надеждой. Правитель Мизии приветствовал юношу с улыбкой, что смутило Ахиллеса, вспомнившего невеселые обстоятельства их первой встречи.
По просьбе Телефа Пелей оставил его наедине с юношей. На щеках Пелида заиграл стыдливый румянец. Юноша не знал, что сказать, и пытался подобрать какие-нибудь достойные слова, отчего только больше смущался. Телеф сам заговорил:
– Я очень надеялся встретить тебя здоровым и невредимым, потому что от тебя зависит моя жизнь.
– От меня? – удивился Ахиллес.
– Да, так предсказал оракул.
– А что случилось?
– Случилось так, что я проиграл сражение очень храброму юноше. Сколько тебе лет, Ахиллес?
– Д-девятнадцать, – неожиданно проговорил тот, и это была чуть ли не первая ложь в его жизни. (Не хотелось разочаровывать сына Геракла.)
– Вот, и ахейцы должны быть благодарны тебе, потому что это ты решил исход битвы. Они бежали от меня, а я… я побежал от тебя, потому что ты оказался сильнее.
– Если бы не рана, ты не побежал бы, – возразил Ахиллес.
– Я и сам способен оправдываться, но перед тобой не хочу. Я здесь из-за той самой раны. Она не заживает и причиняет мне сильную боль. Мои лекари бессильны, а я устал. Она забирает у меня силы. Как последнее средство мне посоветовали оракул Аполлона. Не знаю, есть ли в этом смысл, но мне сказали, что исцелить рану может лишь тот, кто ее нанес. Ты ранил меня копьем, Ахиллес, и я пришел к тебе за помощью. Умоляю, сделай что-нибудь…
Ахиллес серьезно выслушал гостя, невольно разглядывая его и веря каждому его слову.
– Но я не лекарь, – тихо возразил юноша, отводя взгляд.
– Я знаю…. И что же мне делать?
– Скажи, а ты не хотел бы мне отомстить? – вдруг спросил Ахиллес.
– Как ни странно… нет.
– Я не желал тебе смерти, ты веришь? – энергично говорил юноша.
– В сражениях все бывает.
– Я не знаю, что со мной было…
– То же, что и со всеми бывает. Это бывает, Ахиллес. И я предпочел бы с тобой союзничать, а не воевать, и, если тебе угодно, мы обсудим это, но позже. Помоги мне… ты последняя надежда.
– Покажи свою ногу, – сказал Ахиллес.
Он внимательно осмотрел рану, подумал и согласился:
– Хорошо, я кое-что сделаю для тебя, ведь тут моя вина. Но не здесь.
Они перешли в покои Ахиллеса. Телефа удобно расположили на ложе.
Ахиллес велел принести вина для возлияний, а сам извлек из ларца несколько небольших сосудов для мазей и приготовил чистую материю для перевязывания. По его распоряжению принесли подогретую воду в глубоком серебряном блюде.
Прежде чем приступить к делу, Ахиллес долго ходил из угла в угол, будто о чем-то размышляя. Телеф заметил, что губы его шевелятся, значит, шепчет что-то, вроде молитвы, но странно, почему он так тихо молится. Словно очнувшись, юноша налил в кубок вина и теперь уже вслух призывал богов.
Все, что он делал, походило на ритуал. Телеф не знал, чем Пелид обрабатывает рану и какие заклинания шепчет при этом. Его очень удивило, когда Ахиллес взял свое копье и соскоблил с него ржавчину прямо в блюдо с водой, а затем этой водой брызнул на рану. Все это смахивало на ворожбу, и Телеф немного растерялся, но пути назад уже не было. Наконец Ахиллес перевязал ногу и еще некоторое время держал на повязке ладонь. А потом вздохнул и коротко сообщил:
– Все.
– Все?
– Отдыхай, а завтра посмотрим.
Телеф уснул очень крепко, и впервые за многие дни боль не мучила его во сне. А утром Ахиллес осмотрел рану и, еще раз чем-то обработав, завязал. А через пару дней Телеф был совершенно здоров и счастлив.
В эти дни между ними произошел один разговор. Телефу было очень интересно с Ахиллесом, а того, в свою очередь, грела мысль о том, что он общается с отпрыском самого Геракла. И Ахиллесу хотелось думать, что сын славного героя в чем-нибудь да велик, но Телеф не проявлял никакого героизма, кроме того, что стоически переживал свою боль и даже улыбался, когда другие на его месте только стонали бы.
– Ты бывал в Илионе? – с любопытством спрашивал его Ахиллес.
– Конечно, мы же соседи.
– И что ты думаешь о намерении Атридов?
– Я бы не стал воевать с троянцами. Во-первых, выгоднее с ними дружить; во-вторых, они славные люди, с ними можно договориться. И тебе я не советую принимать участие в этой разбойничьей войне. Я прав? Ахейцы готовятся к войне?
Ахиллес пристально смотрел на гостя. Телеф заметил:
– Ты думаешь, я хочу выведать у тебя планы ахейцев, чтобы передать их Приаму? Ты можешь взять меня в плен, я сейчас в твоей власти.
– Ничего я не думаю и планов я не знаю, – заявил Ахиллес.
– Я слышал, ахейцы связаны какой-то клятвой…
– Есть такое.
– Тогда дело другое. Но все равно… и ты связан?
– Нет – мой друг.
– Вот как? Патрокл?.. И все же я не советую вам туда идти.
– Ты будешь на стороне троянцев? – прямо спросил Ахиллес.
– Я не буду воевать.
Это удивило Ахиллеса, и он произнес:
– Но ты же сын Геракла… так говорят.
Телеф усмехнулся и ответил:
– Говорят, ты сын богини.
– Я никогда не видел матери, – сказал юноша.
– А я – отца, – отозвался Телеф.
– Разве тебе не хотелось быть как он?
Телеф занервничал и сбивчиво пояснил:
– Меня с детства тиранят моим отцом. Сравнивают, подначивают. Все думают, что я должен совершать такие же громкие подвиги. А что если я не хочу их совершать?
– Как? – не понял Ахиллес. – Почему?
– А потому что я хочу просто жить, как нормальный человек. У меня есть земля, народ, семья – и мне хватает забот без подвигов. Я хочу, чтобы моя земля процветала и не знала запустения и разрухи. А тут каждый судит: похож я или не похож на Геракла, достоин или недостоин.
– Нестор говорил, что похож, – заметил Ахиллес.
– Нестору виднее. А тебе что, тоже не дает покоя слава Геракла?
– Не дает, – сознался юноша.
– Хочешь воинской славы? – допытывался Телеф.
– Да, хочу… чтобы и меня помнили, как Геракла.
– А рисковать своей жизнью, отнимать чужие – легко?
– Это нелегко… но я воин, по сути.
– Что правда, то правда, – охотно согласился Телеф, – но ты все-таки подумай о том, что я сказал. Надорветесь вы на этой войне. Лучше в гости ко мне приезжай. Бери с собой и отца, и друга своего. Мне будет приятно с вами… А с Приамом договориться можно, он человек хороший.


В скором времени Ахиллес с Патроклом, взяв малую дружину, отправились по владениям Эакидов. Они уезжали на несколько дней, возвращались, затем вновь отправлялись в путь. И даже находясь «дома», Ахиллес порой отправлялся на охоту опять же с другом. Так проходили недели.
Деидамия поначалу никак не выдавала своих мыслей, но чем дальше, тем большее недовольство она проявляла. Однако супруги не ссорились, и ничто не предвещало беды. Поскольку Ахиллес часто пропадал где-то, его страсть к жене не угасала. Он всегда был рад ее видеть и вовсе не избегал ее, как, может быть, той иногда казалось.
Однажды Ахиллес проверял посты. Был разгар дня, жара. Воины, стоявшие на часах, изнемогали в доспехах, но таков порядок. И надо крепко молиться, чтобы юный Пелид не застукал в ненадлежащем виде. Спустит три шкуры. И не лень же ему ходить проверять…
Ему в этот день было лень, но он не изменял своим принципам. На этот раз Ахиллес был один, без Патрокла.
 Увидев на терраске Деидамию, Ахиллес вдруг почувствовал такое сильное влечение, что, почти не думая, поспешил подняться к ней, тем более, как показалось, она ему улыбнулась.
Деидамия не произнесла ни слова, когда он появился, и только загадочно смотрела своими зелеными глазами. Ахиллес подошел к ней, вкрадчиво обнял и без предисловий полез целоваться. Она отвернулась, подставив ему шею и ухо, и, смеясь, говорила:
– Разве ты шел за этим?
– Я лишь увидел тебя, – взволнованно шептал он, – и все закипело во мне…
– Погоди до ночи, милый.
– Нет, сейчас.
– Ну… – она выворачивалась.
Он, не выпуская ее, прижимал к себе крепче.
– Оставь же…
– Я хочу тебя.
– Нет.
– Да.
Она рассердилась и стала сопротивляться. Ахиллес, охваченный страстью, не отпускал. Его отрезвил громкий металлический звук, будто что-то тяжелое упало.
Оба подскочили. Но Ахиллес первым выглянул на улицу. Внизу стоял часовой. Он уже поднял щит, звук которого потревожил супругов.
– Леандр, что случилось? – спросил Ахиллес.
Воин поднял голову и отозвался:
– Все спокойно, мой господин. Это щит.
Ахиллес обернулся к жене и спросил:
– Что с тобой, Деидамия? Почему ты холодна?
Она сидела на скамье и еще с опаской и даже страхом смотрела на него, когда он присел рядом.
– Что с тобой? – не услышав ответа, повторил Ахиллес, в удивлении разглядывая ее.
– Просто…
– Что просто?
– Просто… я не хочу.
– Почему?
– Потому что я могу иногда не хотеть. Ах, да. Тебе это неинтересно. Ведь главное, что ты хочешь.
– Ты не была такой… раньше.
– Ты делаешь все по-своему. Ты, Ахиллес, дикий и грубый.
– Я сделал тебе больно? – испугался он, а в глазах тревога.
– К счастью, не успел.
– Не знаю, как объяснить, – явно страдая, заговорил он. – Понимаешь, я так быстро меняюсь, что не успеваю приспособиться к самому себе. Если я невольно причинил тебе боль – прости; это пройдет со временем.
– Со временем?
– Да, когда я перестану расти.
– Куда тебе еще расти? – возмутилась Деидамия, – И разве в этом дело? Какой ты наивный, Ахиллес. Ну, посмотри на себя. В чем ты ходишь? Ты же царский сын… Нет же, напялит на себя этот хитон и бегом в лес. А на голове у тебя что? Настоящий дикарь. Только и знаешь, как по лесам носиться да с оружием упражняться. А обо мне если вспомнил – это он захотел, видите ли, а не захотел бы, и не вспомнил. С Патроклом тебе, видно, интереснее. Ты же с ним не расстаешься.
– Он мой друг, – недоумевал Ахиллес.
– А я?
– Ты жена, я люблю тебя, – прямо заявил он.
– Любишь? А почему тебя дома неделями не бывает?
– Так дела у меня, разве не знаешь? Мы к походу готовимся.
– Вот именно, к походу. Лишь бы от дома подальше…
– Деидамия, ты же не понимаешь.
– Я? Я больше тебя понимаю. Друг для тебя важнее семьи. Может, он и утешает тебя, как знать?
– Не говори, чего не знаешь, – попросил Ахиллес. – И зачем ты мне всего наговорила? Ну… Деидамия, обещаю тебе, что буду чаще дома бывать. Я и не думал… ты только не сердись. Я же… я и впрямь дикий. Не кори меня так. Увидишь, я исправлюсь. Ты увидишь.
Он ушел в смятении чувств, считая себя кругом виноватым. Проходя мимо Леандра, не заметил, каким напряженным взглядом тот проводил его.
Ахиллес шел уже сам не помнил зачем и куда и все думал о том, что услышал от жены. Конечно, она права: он живет, как привык раньше. А ведь у него теперь есть семья. Как он мог упустить это?
Вспомнив, наконец, зачем он шел, Ахиллес вернулся к дому и вдруг заметил, что Леандра нет на месте, щит и шлем лежат на земле. Что это значит? Неужели Леандр думает, что проверка ему больше не грозит? И не такой легкомысленный воин этот Леандр, чтобы так странно себя вести.
Но сверху долетел смех Деидамии, а потом какой-то другой голос, тише, похожий на мужской. С кем говорит Деидамия? А потом и вовсе какие-то вздохи…
Ахиллес, наверное, не хотел увязывать в один клубок все, что он заметил и услышал. Он не понимал, зачем это делает, но только ноги сами его понесли по лестнице. И то, что он увидел, лучше бы ему никогда не видеть, даже во сне.
Любовники не ожидали его увидеть, а потому их ужас был парализующим.
Ахиллес словно окаменел. Краски исчезли с его лица, взгляд остановился в одной невидимой точке.
Деидамия судорожно натянула на себя пеплос, ее любовник… впрочем, Ахиллес не смотрел на него, а только знал, что он здесь, рядом с его женой.
Тишина стояла такая, что явственно слышалось гудение или жужжание пролетающих насекомых. Воздух казался липким, вязким. Дышать, видимо, всем троим было трудно. И вот в гнетущей тишине раздался удивительно невозмутимый голос Ахиллеса:
– Ты где должен быть, Леандр?
После долгой паузы прозвучал хриплый ответ:
– На посту.
– Почему же ты не на посту?
– Я… мой господин.
– Немедленно займи свое место, – грозно приказал Ахиллес, глядя на Деидамию, которая трясущимися руками закрывала лицо.
Мирмидонец неожиданно осмелел и, упав на колени, взмолился:
– Мой господин, я готов понести любое наказание, ибо твой гнев справедлив, но ее пощади… пощади, да продлят боги твои дни.
– Я не повторяю приказов, но для тебя сделаю исключение – немедленно займи свое место.
Леандр тяжело поднялся на ноги и поплелся к лестнице.
– Когда сменишься, найди меня, – бросил ему вслед басилевс.
– Слушаю, мой господин.
На террасе еще долго царила тишина, пока Ахиллес не проронил:
– Вот в чем причина… истинная причина, – голос у него будто лишился недавней силы и уверенности. – Вот почему ты холодна…
– Я не виновата, Ахиллес. Клянусь тебе, я не виновата, – вдруг затараторила Деидамия, отчаянно глядя на него, и, казалось, она убеждена в своей правоте.
– Я вас слышал… можешь не притворяться.
– Ты убьешь меня?
Он странно взглянул и ответил:
– Если бы хотел, убил бы уже и тебя и его.
– Прости меня.
– Ты сумасшедшая.
– Прости, – твердила она.
– Ты мне больше не жена, – непослушным голосом произнес он.
– Ахиллес, выслушай меня.
– У меня больше нет жены! Ты отправишься на Скирос, а Неоптолем останется здесь. Я сказал, – и он повернулся, чтобы уйти.
Деидамия залилась слезами и бросилась на пол, на колени. Она пыталась остановить Ахиллеса, умоляла о прощении, но все тщетно. Он в гневе удалился. Навстречу спешил Пелей, вероятно, привлеченный причитаниями невестки. Ахиллес пролетел мимо отца, и тот не сумел его остановить и расспросить. Оставалась Деидамия. Пелей не на шутку перепугался и принялся расспрашивать девушку, чуть не рвущую на себе волосы. Всхлипывая, она убежденно говорила:
– Он ударил меня, а потом сказал, что я не жена ему. Он отправляет меня на Скирос!
На вопрос «что случилось?» Пелей так и не получил внятного ответа, но вид у Деидамии был такой жалкий, что он пожалел бедняжку и не знал даже, что и думать о своем сыне и как с ним теперь говорить.
Они встретились только вечером, потому что Ахиллес исчез в неизвестном направлении и не давал о себе знать. Разыскивать же его, когда он не желал быть найденным, было бесполезно: юноша умел прятаться не хуже лесного зверя.
Избежать беседы с отцом тоже не представлялось возможным, а потому Ахиллес, явившись в дом на закате, уже не избегал встречи с родителем. Все на тот же вопрос «что случилось?» юноша спокойно ответил:
– Ничего…
– Что ты сделал с Деидамией? – строго и взволнованно спрашивал отец.
– Ничего, – не пряча глаз, отвечал сын.
– А что значат ее слезы? Почему ты гонишь ее на Скирос?
Ахиллес взирал на отца почти с состраданием, но отвечал совсем не так, как тот ожидал:
– Деидамия мне больше не жена, и она вернется на Скирос. Неоптолем останется со мной, по обычаю.
– Постой-постой, это так не делается, – возразил Пелей, – ты должен мне объяснить… на каком основании ты принимаешь такое решение?
– Почему я должен объяснить? – терпеливо спросил Ахиллес.
Пелею и в голову не приходило, что сын может задать такой вопрос.
– Как почему? – только и проговорил он, непонимающе глядя на сына.
– Отец, она моя жена. И я принял решение…
– Ужасное решение, Ахиллес. Так нельзя. У вас ребенок. Ты опять спешишь. Это не так просто, как тебе кажется. Вы у жертвенника давали клятвы перед богами и людьми...
– Она вернется к отцу, – упрямо твердил юноша.
Пелей ужаснулся. Он видел, что сейчас не переубедит сына. Тот удивительно тверд в своем решении. Возможно, завтра или послезавтра он будет сговорчивее. А сегодня – на нем лица нет. И еще одно: дружинник исчез, но об этом Ахиллес пока не знает.
У Пелея осталась надежда на Патрокла. Оказалось, что и он толком ничего не знает, но уже заметил, что его друг не в себе.
– Да что ты меня пытаешь, Пелей? Да, я его видел. Как в рот воды набрал. Сам мрачнее тучи, – переживал юноша.
– Я думал, может, ты что знаешь… ну, как у них с Деидамией, не ссорились ли… – не отступался Пелей.
– Не замечал. Он мне все уши прожужжал про ее красоту, ни дня о ней не забывал, а то, что ты рассказываешь… не поверил бы, если б от тебя не услышал.
– Патрокл, я хочу, чтобы ты узнал, что между ними случилось. Дело нешуточное, Ахиллес от нее отказывается и гонит к отцу, а сына здесь оставить хочет. Ты понимаешь – не дело это.
– Ну, а Деидамия что?
– Деидамия в слезах. Он гонит ее. А она сказала мне, что Ахиллес ударил ее…
– Ударил? – Патрокл изумился и вдруг улыбнулся: – Пелей, да разве твой сын способен на такое? Если бы он ударил, она бы уже не на этом свете разговаривала… во всяком случае, это уж было бы заметно, не сомневайся. Ахиллес мухи не обидит, что ты? Врет она все.
– Хорошо, если так; выходит, она и виновата, раз ее гонят?
– Наивный ты человек, Пелей, уж прости мне мою дерзость, – откровенничал Патрокл. – Так и быть, кое-что скажу… между нами… Я кое-какие разговоры о твоей невестке слышал. Доподлинно не знаю, сам не видел и не слышал, но люди поговаривают, ну, будто Деидамия неверная жена… Молва – палка о двух концах. Зря говорить не станут, но и верить всему нельзя. Как знать, не открылось ли что Ахиллесу. Он же измену не потерпит. Он не простит, понимаешь? И я бы, наверное, не простил. Но он… он глупый еще, дитя… Если такое случилось, не простит. И надо ли?..
Пелей внимательно выслушал и почувствовал себя беспомощным. Правду Ахиллес знает (Деидамия вряд ли сознается в своих проступках), но Ахиллес ничего не скажет.
– А как же сын?
– Не знаю, Пелей, не знаю. По уму – в матери он сейчас больше нуждается…И опять же, Скирос теперь наш, и брак выгодный, и Неоптолему вотчина готова. А теперь… Представь, уедет она, замуж опять выскочит – что же, воевать со Скиросом? И такое может случиться. А оставишь ее… тоже смысла нет. Нарожает неизвестно кого; и зачем оставлять ее, ведь Ахиллес, если сказал, что она ему не жена, жить с ней не станет. В этом не сомневайся.
– Что же нам делать? С Фениксом поговорю…
– Не надо с Фениксом говорить, и меня зря пытаешь. Я вот что думаю: Ахиллес сам должен решить.
– Ты видишь, как он решает.
– Лучше него никто не знает, как поступить. Мы только испортим все, если вмешаемся.
– Почему? Ахиллес ребенок, я и так допустил ошибку, позволив ему жениться.
– Ты не умнее богов, Пелей. А сына твоего боги ведут, клянусь. И ты увидишь, что правильно он женился (внук-то у тебя уже есть), может, только для Неоптолема и сошлись они, а теперь судьба их разводит. То у богов на коленах… Пусть Ахиллес делает, как сердце ему велит. Деидамию-то сразу не отправляй. Но если дня через три-четыре Ахиллес не передумает – все. А Неоптолема… с матерью оставить надо, если она того захочет. Ладно, поговорю с ним…


Патрокл сразу заметил этот вездесущий взгляд. Ахиллес, кажется, обо всем догадывается, хотя не прозвучало еще ни слова.
Патрокл бесцеремонно расположился в кресле и, оглядев друга, пояснил:
– Ты весь день где-то пропадал… я зашел тебя проведать.
– Тебе отец обо всем рассказал, не так ли? – отозвался Ахиллес со своего ложа.
– Он не мог мне ничего рассказать, потому что ты ему ничего не рассказал, – запросто ответил Патрокл.
– Я знаю, для чего ты пришел.
– Боюсь, что не знаешь, – возразил Патрокл.
Ахиллес заинтересованно взглянул и, поднявшись, принялся расхаживать по комнате.
– Я не изменю своего решения, – сказал он, остановившись, – нет нужды это обсуждать.
– Знаешь, она жаловалась на тебя. Сказала Пелею, что ты ее ударил. И я убежден, что она врет.
– Тебя это не касается, – повысив голос, произнес юноша, и Патрокл прикусил язык.
Ахиллес опять принялся бродить по комнате, а Патрокл в раздумье смотрел на него.
– Ты прав, это не мое дело. И я вообще-то пришел сказать тебе, что… что в жизни много чего происходит, и не всегда это радостно, бывает очень больно. Ахиллес, ты справишься, ты научишься принимать все, а иначе, иначе надо забраться на гору Пелион и жить в пещере…
Ахиллес устремил пристальный взгляд на друга, и его глаза в эту минуту были неотразимо прекрасны.
– И еще, – смущенно продолжал Патрокл, поднявшись на ноги, – еще я хотел дать тебе один совет: ребенку лучше быть с матерью.
– Нет, существует обычай, – резко ответил Ахиллес.
– Неоптолему сейчас больше нужна мать, – тихо убеждал Патрокл, приблизившись к другу и взяв его за руку, – ты пойми, твой сын – младенец. Ты для него сейчас не так полезен, как мать…
– Я без матери рос, не смертельно это. Неоптолем мой…
– Он твой и останется твоим навсегда. Потом ты заберешь его к себе, научишь всему, потом ты будешь ему нужен. Теперь же ты и дома редко бываешь, и война не сегодня – завтра… Оставишь его на Пелея? Пожалей отца, он уж не молод, и от тебя хлопот много. А присутствие Неоптолема на Скиросе не так уж плохо.
Ахиллес умоляюще смотрел Патроклу в лицо, но тот тихо и настойчиво убеждал:
– Ты и сам понимаешь, что ему сейчас мать нужна… не лишай его матери…
И Ахиллес вдруг заплакал, заплакал горькими детскими слезами и в отчаянии уткнулся лицом в плечо друга. Патрокл не удивился и не испугался, но обнял его и заботливо утешал какими-то невнятными словами. Продолжалось это недолго, Ахиллес взял себя в руки и, хотя глаза его были все еще в слезах, он обрел уверенность и выпрямился. Он не стыдился своих слез и не избегал Патрокла, а прямо посмотрел на него и согласился:
– Да, ты прав… Мне придется расстаться с ними. Но я буду ездить на Скирос. А потом, когда пройдет время, заберу его к себе. Не смотри на меня так, Патрокл. Я не оставлю своего сына.
Патрокл понимающе кивнул и попрощался до утра.


Закат в тот вечер был волшебный. Солнце медленно скатывалось к горизонту, теряя беспощадный блеск и унося с собой жару. Небо до бесконечности меняло краски, становившиеся все более густыми и прохладными. Камни еще хранили тепло, а песок уже почти остыл.
Друзья сидели на берегу и молча смотрели на закат, как на небывалое зрелище. Настроение легкой грусти витало в воздухе. И причиной были минувшие события и отъезд Деидамии с Неоптолемом.
Ахиллес сидел в излюбленной своей позе. Взгляд не отрывался от горизонта. В чудных глазах юноши читалась унылая работа мысли и горечь досады то ли на обстоятельства, то ли на самого себя. Губы казались скорее чувственно-капризными, чем строгими. Волосы растрепаны.
Патрокл тоже невесел. Ему не так тошно, как его другу, но все же тоскливо, потому что он не может радоваться жизни, когда Ахиллесу плохо, а ему очень плохо, и лучше не оставлять его одного.
– Как думаешь, она меня любила? – спросил Ахиллес, не поворачивая головы.
– Думаю, она была увлечена… – начал размышлять Патрокл, но Пелид обжег его негодующим взглядом и тихо перебил:
– Я говорю не о Деидамии… и тебя прошу не напоминать.
Патрокл осекся и умолк. Смягчившись, Ахиллес продолжал:
– Прости, я сам тебя запутал… я о матери говорю, о матери своей, понимаешь?
Патрокл в душе изумился. Ему казалось, что потухшие глаза друга – знак страдания от предательства жены, не более того. О чем же Ахиллес думает? Что с ним творится?
– Она опять снилась мне, – не дождавшись отклика, произнес Ахиллес.
– Какая она? – спросил Патрокл.
– Не знаю, только понимаю, что она. Ведь любила же она меня, а?
Патрокл молчал. Ахиллес уже не сводил с него глаз и говорил:
– Ну, она меня носила, родила, может, грудью своей кормила… не могла она меня не любить, как ты скажешь?
– Ты ведь не ребенок, Ахиллес, – волновался Патрокл, – а такое спрашиваешь у меня.
– А у кого? – искренне удивился юноша, – у меня, Патрокл, нет ближе тебя никого. Никого… ни сестер, ни братьев. Отец… с отцом мы не так близки, хоть и любит он меня, а я – его. Он всегда был занят, я знал мамок-нянек, потом у Хирона жил. Я почти и не был с отцом. И родню свою совсем не знаю… Ты мне и отец, и мать, и брат. Ты меня понимаешь?
Патрокл совсем потерялся. Он чувствовал, что Ахиллес к нему привязан, но подобных откровений не ожидал. И как прекрасны его чистые глаза, в которых нет ни капли лжи.
Ахиллес, не отводя взгляд, совершенно околдовавший Патрокла, приблизился и поцеловал в губы.
Патрокл очнулся и, стряхнув чары, сделал вид, что першит в горле, откашлялся.
– А помнишь, – проговорил Ахиллес, – как мы сидели на крыше и смотрели на звезды? Целую ночь, до рассвета?
– Конечно, – отозвался Патрокл. – Я еще думал, что знаю небо как свои пять пальцев, а оказалось, что ничего не знаю. Ты столько мне поведал…
– Меня Хирон учил.
– Да… кстати, о крыше… пойдем сейчас?
– Зачем? И тут хорошо, – Ахиллес удерживал друга за руку.
Тогда Патрокл склонился почти к его уху и произнес:
– Мне нужна женщина, и тебе тоже.
– Я видеть их не хочу, – процедил сквозь зубы Ахиллес, – и при чем тут крыша?
– Ты мне доверяешь? – коварно вопросил Патрокл.
– Конечно.
– Тогда пойдем на крышу, я тебе кое-что покажу.
– Хорошо, я пойду с тобой.
Они забрались на плоскую крышу, где днем под солнцем можно было вялить и сушить, а ночью – гулять и смотреть на звезды. На этот раз Патрокл привел сюда Ахиллеса не просто так. Они устроились у одного из краев, улегшись на живот, и Патрокл указал на небольшой внутренний дворик. Там еще гуляли наложницы.
– Что ты хочешь? – подозрительно спросил Ахиллес.
– Скажи, вон та, темненькая, тебе нравится?
Даже не взглянув, Ахиллес ответил:
– Мне все равно.
– Нет, ты посмотри внимательно, – настаивал Патрокл.
Ахиллес обратил взор во двор, поглядел на девушек, о чем-то тихо смеявшихся, наконец презрительно выговорил:
– Терпеть не могу их ужимки.
– Она тебе нравится или нет? – не отступался Патрокл.
– Она хороша, ты это хочешь услышать?
– Я тебе ее дарю.
– Можешь хоть всех у меня забрать.
– Ахиллес, представь себе: ты растянешься на ложе. Она разотрет тебя ароматным маслом и выполнит любое твое желание.
– Дело за малым, – усмехнулся Ахиллес, – надо что-нибудь пожелать.
– У тебя мрачные шутки, друг.
– Я же сказал, мне все равно.
– Никуда ты от них не денешься, – заверил Патрокл. – Я не трогал ее, для тебя берег. Ты ей нравишься.
– Это не имеет значения, Патрокл. Я не верю им – ни одной. Они могут предать, а ты, я знаю, никогда не предашь, – убежденно говорил юноша.
– Предают даже друзья, – ответил Патрокл.
– Но не ты… ты для меня все.
– Кого из бессмертных разгневать хочешь? – посерьезнел Патрокл.
– Я люблю отца, и Феникса, и ушедшего от нас Хирона. Но никого я не люблю так, как тебя, Патрокл. Это выше всего.
– Послушай, ведь я специально для тебя ее приберег… хотел утешить.
Ахиллес улыбнулся:
– Ты и так утешаешь.
– Это как же?
– Мне достаточно того, что ты где-то рядом, что ты есть, Патрокл. Это единственное, что меня утешает. Если б тебя не было, я бы уже повесился на первом дереве.
– Не говори об этом… не говори о самоубийстве, – строго потребовал Патрокл.
– Хорошо, обещаю не говорить.
– Так возьмешь ее к себе? Да?
Ахиллес молчал.
– Ну, ради меня ты можешь провести с ней ночь? – умолял Патрокл.
– Ради тебя, Патрокл, я их всех…
– Иди к себе, я сейчас приведу ее.
– Как ее зовут?
– Хиония.
А утром Патрокл нетерпеливо спросил: 
– Ты доволен?
– Вполне. Я благодарен тебе.
– Ахиллес, ты свободен. Не понравилась одна, возьми другую. У тебя их может быть сколько хочешь и каких захочешь.
– Твои любят тебя, Патрокл, – заметил Пелид.
– Твои тебя тоже, это ты их не жалуешь. Но ничего, все еще будет.
Ахиллес только взглянул, но не стал делиться своими сомнениями. Он-то был уверен, что ни одна женщина уже не завладеет его сердцем. Воспоминания о Деидамии причиняли боль, и он чувствовал, что любит ее; хотел вырвать из сердца, забыть, но не мог, и только утешал себя простой мыслью: со временем станет легче, пусть даже он не забудет ее никогда. А чтобы вернее не думать, Ахиллес с еще большим рвением взялся за подготовку дружины к возможным походам; изнурял себя упражнениями, ходил на охоту, вникал во все дела, помогал отцу.


В мегароне хранилось на почетном месте копье Пелея, подаренное ему Хироном. Пелей рассказывал, что мудрый старик сам сделал это копье из ствола ясеня, срубленного на горе Пелион, потому его и прозвали «пелионским ясенем». Длинное, крепкое древко завершалось железным наконечником, очень прочным и острым. С противоположного конца древко обито другим железным наконечником, тупым, но конусообразным, чтобы копье можно было втыкать в землю.
Когда-то Пелей пользовался этим грозным оружием, но теперь «пелионский ясень» оказался не у дел и уже много лет стоял как память о славном прошлом и о мудром Хироне, пророчившем большое будущее своему изделию.
Почему же копьем не пользовались? Да потому, что никто не мог его метнуть. Кое-кто умудрялся поднять, и не более того. Большинство мужчин оказались не способны и поднять его.
Сам Пелей признавался, что и в молодые годы, когда он брал это копье с собой, оно казалось тяжеловатым. Но Пелей уважал дедовский дар и в нужный момент умел им воспользоваться. А теперь и силы не те, да и воевать он не стремился. В тайне надеялся, что сын когда-нибудь управится с фамильной реликвией.
Ахиллес еще с детства проявлял живой интерес к «ясеню». Ему было семь лет, когда он впервые попробовал поднять копье, но лишь слегка пошевелил его. С тех пор юный Пелид при всяком удобном случае пытал свою силу. Видя упорство сына, Пелей подбадривал:
– Придет время, и оно станет твоим.
Время шло. Ахиллес не оставлял своих попыток. Накануне похода он уже поднимал копье. И теперь не раз к нему подходил. Но упрямый «пелионский ясень» не сдавался. Поднял – и что? С ним нужно бегать, сражаться, метать его в цель, далекую и близкую. На это у Ахиллеса пока не хватало сил. И юноша порой ходил кругами возле копья, соображая, как бы еще подступиться, что придумать? Видно, не пришло время… да и Хирон, насколько знал его Ахиллес, ничего просто так не делал. Неспроста это копье такое тяжелое, есть какой-то тайный смысл.
Все вокруг только и удивляются Ахиллесу. Говорят, что он очень сильный, что меняется не по дням, а по часам, что сила его растет и растет. Он и сам чувствует, да и так видно: уже столько всего переломал в доме, не от неуклюжести, а оттого, что не успевал привыкать к растущей силе. Патрокл добродушно посмеивался, Ахиллес порой злился в отчаянии. Уж если он такой сильный, то почему копье не поддается?
Как-то, стоя напротив славного дрота, Ахиллес раздумывал и мечтал о том, как он наконец-то научится орудовать и этим чудесным копьем. И вдруг неизвестно откуда всплыло в памяти то утро накануне отъезда в Троаду… Он вспомнил ту странную женщину и ее предупреждение: тот, кто первым сойдет на троянскую землю, первым и погибнет.
Как же так? Ахиллес не помнил этих слов в тот момент, когда прыгнул с корабля на чужой берег. Он и высадился первым… но ведь не на троянскую землю, как оказалось…


Пояснения к тексту
Эпиграф к роману – мои стихи 1991 года.
1. П.Фор. Повседневная жизнь Греции во времена Троянской войны./Пер. М.В. Мальковой. М.: Молодая гвардия. Палимпсест, 2004. С. 249.
2. По одному из мифов, Тесей, в конце жизни будучи уже изгнан из Афин, пользовался гостеприимством царя Ликомеда с острова Скирос. Ликомед якобы столкнул Тесея со скалы в море.
3. Пелид – фактически отчество, т. е. сын Пелея. В «Илиаде» героев часто называют по отчеству. Ахиллеса также зовут по имени деда Эака – Эакид.
4. Пеплос – греч. «пеплос» – покров, покрывало; длинное, широкое платье.
5. Хирон – один из кентавров, племени полулюдей-полуконей.
6. Хитон – греч. «хитон», лат. tunica– основная одежда, мужская и женская, надеваемая прямо на тело и обычно подпоясываемая. Поверх носили хламиду («хламис» – короткий плащ, чаще у военных), гиматий («иматион», лат. toga – верхняя одежда, плащ, носили и мужчины, и женщины) и т.п.
7. Другое название Трои - Илион – город с крепостью, где располагался царский дворец (Пергам), был центром Троады, области, граничившей с другими малоазийскими областями, например Мизией.
8. Согласно мифам, Леда, жена Тиндарея, родила Елену от Зевса, явившегося к ней в облике лебедя.
9. Атрид – сын Атрея; Атриды – представители рода Атрея.
10. Фтия – по одним сведениям, город, по другим, область в Фессалии; родина и владения Ахиллеса.
11. Пропонтида – Мраморное море (преддверие Черного моря).
12. Аякс Теламонид – сын Теламона, родного брата Пелея.
13. Патрокл, поссорившись со сверстником во время игры, в запале убил его и вместе с отцом вынужден был бежать во Фтию, где нашел приют у Пелея и подружился с Ахиллесом.
14. Менетид – сын Менетия.
15. «Гордый славой Атрид» – так у Гомера в переводе Н.И. Гнедича.
16. Один из известнейших циклов мифов повествует об охоте на Калидонского вепря, насланного разгневанной Артемидой на окрестности Калидона (в Этолии) за то, что царь Ойней забыл принести ей жертву. В охоте под предводительством Мелеагра приняли участие многие герои: Амфитрион, Тесей, Адмет, Ясон, Амфиарай, Теламон, Пелей и др., в том числе женщина – Аталанта из Аркадии.
17. Мирмидоняне – от греч. «мирмекс» – муравей.
18. Диоскуры – близнецы Кастор и Полидевк, братья Елены и Клитемнестры.
19. Феникс – сын беотийского царя Аминтора, стал жертвой клеветы со стороны любимой наложницы своего отца, пытавшейся соблазнить молодого человека. Отец проклял Феникса, и у того не было детей.
20.  Идоменей – царь с острова Крит. Один из влиятельнейших союзников Агамемнона.
21. Оилид – Аякс, сын Оилея, или Аякс Малый, предводитель локрийской дружины. Аяксом Большим союзники называли Аякса Теламонида.
22. Тевкр – сын Теламона и его наложницы, троянской царевны Гесионы, сестры Приама. В качестве трофея Геракл после разгрома Илиона и убийства почти всей царской семьи отдал Гесиону своему соратнику Теламону.
23. Салпингс – духовой музыкальный инструмент.
24. «Укротитель коней» -так называет Диомеда Гомер в «Илиаде».
25. Стадий – приблизительно 180–200 метров.
26. Телеф – внебрачный сын Геракла от дочери аркадского царя Алея Авги. Согласно одному из вариантов мифа, был усыновлен мизийским царем Тевфрантом, женившимся на Авге.
27. В древности было принято молиться вслух.
28.  «То у богов на коленах…» – античная поговорка, употреблялась в значении «неизвестно, что будет».
29. Мегарон – просторный квадратный зал с четырьмя колоннами и очагом в центре. В царском доме в таком зале устраивали приемы.