Арская дорога. Глава 24. Дыдык

         -Атаман, тонэ ад;исько – лобасько, - произнёс Гондыр, ласково и хитро улыбаясь,  с поклоном встречая Алексея Филипповича на пороге, – а где  Дуняшка?
         -Что ты сказал?- переспросил Алексей.
Денщик по требованию есаула разговаривал с ним только на русском и за полгода преуспел в освоении чужого языка.
- Я сказал, что всё в порядке: в избе прибрался, коней подготовил и утром можно идти в Казань.
Алексей глубоко вздохнул, взял Гондыря за руку и усадил за стол напротив:
- Мне жаль, но завтра, ранним утром  ты отправишься в свою избу, в свою деревню, за Каму, откуда пришёл. Понял меня?
Гондыр удивлёно поднял взгляд на есаула, глаза его начали наполняться слезами и Алексей, не вытерпев, прикрикнул:
- И не реветь. Девицам не пикой колоть и не стрелы пускать, а детей рожать да кашу варить надо. А ты среди мужиков мотаешься. Стыд-то какой и мне и тебе будет, если товарищи прознают. Ты думала об этом?
Алексей смотрел на денщика и понял, что зря он сказал эти слова и сейчас произойдёт неминуемое.
Но, девица, поняв, что её тайна раскрыта, к удивлению, быстро успокоилась,  взяла себя в руки, смахнула  слезинки и тихо произнесла, влюблённо глядя в глаза:
        -А меня зовут Дыдык, по-вашему, значит - голубь. А хочешь атаман, зови меня голубкой.
        Алексей поперхнулся:
        -Вот что, голубка: завтра утром домой полетишь! - и повторил по слогам:               
        -До-мой! Готовься, а я пойду спать.
Дыдык продолжала всё так же,  улыбаясь, преданно смотреть на Алексея:
-Нет, атаман. Я женой тебе буду, детишек твоих рожать буду! У тебя жены нет, а дочь Дуняшка есть. Кто семью поддерживать будет? А сейчас, при встрече я сказала, «тонэ ад;исько – лобасько», что означает, «увижу тебя – летаю». Летаю от того, что ты рядом со мной.
-Мала ты ещё, - смущённо  произнёс Алексей. - Давай спать. Утро вечера мудренее.
-Нет, атаман, девица я. Дед послал меня императору помочь и мужа найти. Дед мой маленьким ребёнком на Каме жил, вместе со своим отцом и дедом. А попы захотели их веру забрать. Свою дать. Переписывать всех стали. Вот отец деда и убежал из родных мест. Только мужиков нет, растеряли всех. Остались одни бабы: старуха, я да сестра моя малая. Моего отца с матушкой гондыр в лесу забрал. Ушли и не вернулись.
        Дыдык боясь, что есаул прервёт её, торопливо рассказывала историю своей семьи, но порой, когда эмоции и слёзы переполняли, замолкала.
       Алексей терпеливо слушал девицу, впервые внимательно разглядывал и удивлялся произошедшим с ней переменам.
        Дыдык некоторое время молчала, склонив голову, а потом произнесла, глядя в глаза Алексея:
        -Атаман, вот у вас в деревне ведь нет попов? Я их не видела. И мы живём без попов и дальше так жить будем. 
        Когда царь Пётр Первый начал вводить вместо подворового налога подушный, пересчитывать и переписывать всех, а священнослужители стали принуждать вотяков–язычников принимать православие, предки Дыдык смогли откупиться от попа – собрали с каждой семьи по два рубля и он отстал. Но, прошло немного времени и поп, забыв о своём обещание, снова стал склонять их к отказу от Бога Инмара - Творца Вселенной и спутника Кылчина – Божьего Ангела. Заходил во двор, запугивал солдатами, требовал ходить в церковь и убрать куалу – шалаш со святынями семьи. Такой шалаш без окон и пола был во дворе у каждой семьи. В нём совершались семейные жертвоприношения, молились воршуду – хранителю счастья и благополучия и, в котле, который вешали посредине шалаша на деревянном крюке, варили мясо, крупу и другую пищу.
        Некоторые вотяцкие семьи приняли веру русских, а упрямые, непокорные и свободолюбивые, преданные своему Богу Инмару покинули родные места и ушли подальше, за Каму, на берега притоков реки Буй; там построили новые избы, новые куалы и продолжили жить по-старому, по-дедовским обычаям и законам.
Вот в то время, отец деда Дыдык тайно увёл свою семью вместе с некоторыми другими из родных мест далеко, за много рек больших и малых в леса  непроходимые, полные медведей и другого зверя. Три жизни прожили беглецы на новом месте, но когда  получили весточку, что новый русский царь даёт всем свободу веры и зовёт к себе, решили с каждой семьи отправить по одному воину императору. В семье Дыдык не было мужчин и, дед отправил свою старшую внучку; дал ей коня, одежду мужскую, лук со стрелами, пику и сказал, чтобы вернулась домой с мужчиной.
Дыдык волнуясь рассказывала, какие трудности пришлось ей пережить:
-Ты знаешь атаман, сколько слёз я пролила в дороге, пока не встретила тебя? Мне было так страшно! А, как переплывала Каму и пряталась, притворялась, чтобы скрыть от мужиков, что я девица? И от тебя скрывалась и боялась, что ты прогонишь меня. А жена твоя Мария с первого взгляда признала мой обман. Помнишь, когда мы пришли в твою деревню за казаками, а Мария лежала больная?
И Алексей  вспомнил возбуждённую и радостную Марию, а рядом раскрасневшегося,  как девица, денщика,  Дуняшку играющую в своём уголке; тогда, перед отъездом, он оставил семью на попечение Гондыря, а сам занимался  с новобранцами. Прощаясь, он удивился переменам,  произошедшим с Марией: она не выражала эмоций и обеспокоенности как раньше, а почему-то просила беречь дочку не только его, но и стоящего рядом, смущённого денщика.  И лишь накатившиеся  прощальные слёзы  выдавали её волнение.
-Да, да,- продолжила Дыдык,- тогда Мария сказала, что сам ваш Бог послал меня к ней. Она просила быть с тобой и Дуняшкой. И я обещала, а ты прогоняешь меня.
Голос задрожал, слёзы покатились по щекам; она нагнула голову, спрятала лицо, закрыв руками и громко, по-детски, зарыдала.
Алексей растерялся и попытался успокоить, сообщив, что готов оставить её в деревне для присмотра за Дуняшкой, а когда сможет, то сразу же вернётся, но девица зарыдала ещё сильнее. Тогда он поднялся и подошёл к ней, стал успокаивать, осторожно поглаживая её, как ребёнка ладонью по голове. Она вскочила со скамьи, повернулась и крепко прижалась к нему, так что он сквозь одежду почувствовал её хрупкое девичье тело. Жалость захлестнула Алексея, он по-братски обнял Дыдык и держал в объятиях, пока она не успокоилась. Тогда отстранился, заглянул в лицо и смахнул её слезинки.
       Дыдык разомлела от близости сильного тела атамана, всхлипнула и прижалась ещё сильнее, а когда он отстранился, чтобы смахнуть у неё с глаз слезинки, то ноги непроизвольно подогнулись. И упала бы, но Алексей подхватил и отнёс на лавку, а сам  вышел во двор и долго сидел в одиночестве и оцепенение.
       Ночь только зарождалась, небо и землю освещали луна и яркие июньские звезды. Хотел уйти спать в сарай, но подумав и махнув рукой, пробурчал: «Чему быть, того не миновать!»,- вошёл в избу, наполненную лунным светом. Проходя взглянул на спящую Дыдык, разделся и осторожно лёг на свою лавку.
Проснулся поздней предутренней ночью от шёпота денщика: «Атаман, атаман!»,  почувствовав рядом с собой жаркое девичье тело, от неожиданности вздрогнул и испуганно отодвинулся от края скамьи.
       -Ты что, Гондыр? – и чертыхнувшись, повторил, – Что ты, Дыдык? 
Хотел приподниматься, но Дыдык крепко прижалась к нему:
-Я атаман с тобой спать хочу. Детей хочу. Сына хочу.
         Остаток ночи пролетел незаметно, а утро пришло солнечным, ярким и счастливым; вместе с первыми лучами солнца к избе атамана  потянулись испытанные в боях товарищи и новые крестьяне, изъявившие желание  поступить на службу к императору и записаться в казаки. Новобранцев в предстоящей службе в большей мере привлекало жалование  и поход на Казань, в котором они рассчитывали получить хорошую добычу.
        К Казани сотня есаула Самохвалова подошла за два дня до взятия города в составе более двухсот казаков и сразу включилась в бои и сражения. Предместья и Казань взяли без сложностей, однако кремль стал камнем преткновения на их пути, а через несколько дней подошедшие войска государыни вытеснили бунтовщиков  из города, рассеяли в округе. Малая часть разбитой армии во главе с императором-самозванцем  Петром III переправилась на правый берег Волги и пошла  по городкам и деревням Поволжья, стараясь оторваться от преследования, а большая часть во главе с Салаватом Юлаевым повернула в родные места на восток, к Уфе.
Разгорячённые кони раздували ноздри и фыркали: сотня атамана лёгкой рысью уходила в свою дворцовую волость, на север от продвижения башкирских войск.
        Есаул придержал коня, натянув узду, отвернул вправо от дороги в берёзовый лес, где задумал устроить дневной привал и дать отдохнуть коням, которые помогли им уйти от преследующих екатерининских войск;  сотня последовала его примеру, рассыпалась, удаляясь от дороги в глубину леса.
       После той памятной ночи, проведённой в родной избе вместе с Дыдык, Алексей решительно изменил своё отношение к ней, впервые назвав её однажды утром Голубкой. А вскоре объявил в сотне, что денщик Гондыр является на самом деле девицей и его женой и попросил товарищей простить за невольный обман. Теперь атаман всегда, при возможности, держал жену в поле зрения, берёг и беспокоился о ней; пригласил к себе в денщики старого и опытного, умудрённого жизнью казака Семёна Тимофеевича Килина, попросил глаз не спускать с Голубки.
       Алексей соскочил с коня, взял под уздцы и, не оглядываясь,  повёл на небольшую полянку; расседлал там, шепнув одними губами на ухо: «Отдыхай, Гнедой». Подошёл к сидящей в седле жене и, легко сняв с коня, прижал к себе. Держа на весу, засмеялся:
       -Ну что, Голубка, попалась! 
 Растормошил её, рассмешил и, осторожно опустив на землю, обернулся к денщику:
       -Дядька Семён Тимофеевич обустраивайтесь, до утра простоим, пока кони не отдохнут. А я пойду, караульных назначу.
       И люди и кони, предчувствуя отдых, повеселели и, вскоре лес наполнился новыми звуками: разными голосами людей, ржанием и фырканьем довольных лошадей, а через некоторое время дымком и запахами каши.
       Племяннику есаула Петру и его друзьям, братьям Ивану и Максиму, вместе с ещё несколькими караульными выпало предутреннее время.
Ночной, молочный туман окутал берёзовый лес и окрестности так плотно, что уже в сажени затруднительно было что-либо разглядеть и дозорные казаки, кутаясь в кафтаны и закрыв глаза,  слушали тишину, прислонившись к берёзам, пытаясь хотя бы мысленно отгородиться от везде присущей влажности.
Ивану досталось дозорное место в прилеске ближе к дороге; думая о скорой встрече с родной деревней он, приткнувшись спиной к высокой берёзе незаметно для себя задремал, но внезапно вздрогнул от звука хрустнувшей ветки. Встрепенулся, отходя ото сна, но открыть глаза не успел: свист разрубленного тумана и сильный удар по голове уложил его рядом с берёзой. 
Пришёл в себя от доносившегося сверху невнятного разговора, зашевелился, пытаясь приподняться:
        -Оживел казачок! Хорошо ты, Савелюшка, приложился. Что он здесь высматривал?
Услышал второй звонкий голос:
        -Касьян, давай отведём его к атаману, там и попытаем…
Но Касьян не успел ответить ему, вскрикнув, снопом упал рядом с Иваном, а, Савелий почти одновременно с его падением, испугано и громко закричал:
-Вы чего робята, не балуйте. Сдаюсь я!
Иван почувствовал, как его поднимают крепкие руки, услышал голос Максима:
-Что брат сделали с тобой… живой?
-Живой…! Земля вот только ходуном под ногами ходит. Небось, оклемаюсь! 
Пётр без разговора с замахом ударил кулаком в лицо стоящего  у берёзы лохматого Савелия и сшиб его с ног:
-Вот гавнюк! Чуть дружка моего и кума до смерти не зашиб! - Махнул рукой в сторону Ивана с Максимом и строго спросил:
-Сказывай кто такие, а то порешу сейчас за Ваньку! Вот тебе крест,- перекрестился для пущей  убедительности.
Савелий спокойно поднялся на ноги, вытерся ладонью, размазывая кровь  на разбитых губах:
-Не балуй, говорю. Домой идём. Такие же, как вы - за императора Петра. Думали казаки вы екатерининские, вот и напали. А сейчас вижу, как есть, свои.
Недоговорив, засунул в рот пальцы и переливисто засвистел. Стало слышно, как нехотя зашуршала влажная трава под ногами спешащих со всех сторон людей, застучали о кафтаны мокрые ветки  кустарника и деревьев. Через незначительное время сошлись у березы одновременно с десяток вооруженных мужиков, пытливо и с опаской вглядываясь друг в друга. Стояли настороженные, переминаясь с ноги на ногу, ожидая, когда закончат разговор старшие дозорники и обрадовались их согласию, заулыбались, одобрительно похлопывая друг друга, снова разбрелись на свои караульные места. И только старший дозорный сотни по просьбе напавших мужиков, повёл их атамана к своему есаулу. 
15 июля 1774 года, после полного разгрома императорской армии, бунтовщики из тех,  кто уцелел,  поодиночке и малыми группами разбрелись по громадной  российской территории в разные стороны от Казани, лишь бы не попасться войскам государыни. Но вскоре, большинство крестьян, набранных в определённых волостях и населённых пунктах, устремились к себе домой. Избегая перекрытые войсками основные дороги, они встречались на лесных и полевых тропах, объединялись в отряды и сотни, а потом смело шли домой, выставляя  дозоры, своевременно обнаруживая карательные отряды, а порой и вступая с ними в схватки.
На следующий день, пополнившаяся сотня Самохвалова зашла в родную дворцовую волость. 
       Солнце ярко, тепло и весело и освещало и прогревало землю. Есаул направил коня на обочину дороги и подал сигнал; дождался, когда остановилась колонна, переместился на середину.  Надвинув шапку на лоб и спрятав глаза от лучей солнца жмурился, глядя на земляков:
-Робята! Товарищи. Домой пришли, в родные места. Не смогли мы ныне одолеть  екатерининские войска, но, слава Богу, живы остались, вернулись на землю свою. Жить дальше будем. Низкий поклон вам за службу, отвагу и поддержку императора Петра Федоровича. Распускаю вас по домам: более не есаул и не атаман я вам. Если кого обидел ненароком, простите Христа ради! Не со зла это было, а по служебной надобности.
Снял шапку и поклонился в обе стороны колонны:
- Много нас собралось всяких из разных мест, но одним делом связанных. Вот дядька – Семён Тимофеевич Килин, возрастом отец и сколько раз выручал… Всех бы назвать надо и в ноги поклониться каждому за бесстрашие и преданность товарищам, да время не хватит… Вахрушев, Глухов, Килины братья, Кисилёв, Кузнецов, Макаров, Новокрещёнов, Смолин, Сочепкасов, Полонянкины братья, племяш мой, Петька - вон сколько за императора народного встали… И ещё не перечесть всех…
Есаул рукой показывал на строй, перечисляя казаков. Помолчал и продолжил:
-Свидимся ли ещё, не знаю, но в памяти всех помнить буду: и живых, которые здесь с нами и порубленных, голову свою сложивших за веру и свободу народную. Прощевайте  и не поминайте лихом! Прощайтесь робята и по домам! Кто немешаевские, подходьте сюда!
Услышал, как загудела в ответ конная колонна:
        -И ты, атаман, прости нас и прощай!
Всё перемешалось: и кони и люди. Боевые товарищи прощались друг с дугом, прощались с атаманом,  прощались с войной. Наконец  разбились на группы большие и маленькие и пошли по дорогам волости к родным починкам и деревням. 
В Немешаево зашли засветло и Алексей, заехав к старикам, забрал Дуняшку. Месяц не прошёл, как расстался с дочерью, но она заметно подросла за это время, повзрослела. Обрадованная и счастливая дочка сидела на коне, с гордостью глядя по сторонам, но больше на тятеньку, который шагал рядом с ней. Подошли к своей избе и остановились, вслушиваясь: во дворе было шумно и весело, звучали незнакомые голоса и весёлый, заразительный смех Дыдык.
Когда Дуняшка увидела во дворе бывшего денщика Гондыря в женской одежде, то бесстрашно кинулась из седла, торопясь к нему навстречу, и упала бы, но Алексей вовремя подхватил её и поставил на ноги. А Дыдык, ухватив их взглядом ещё в воротах, уже спешила к ним: схватила девочку, прижала к себе:
- О, Дуняшка! Теперь мы с тобой будем всегда вместе. Жить будем вместе, играть вместе…, как твоя матушка говорила нам... Помнишь?
Дуняшка замотала головой и обхватила Дыдык руками:
-Помню, помню. А как мне называть тебя?
-А зови просто Дыдык.
        В это время  Алексей в растерянности устремил свой взгляд на крыльцо, где, прислонившись к столбу среди мужиков стоял, улыбаясь, Иван Финогенович, вестовой императора. И года не прошло с их первой встречи, а казалось, уже десятилетие пролетело. Шагнули друг другу навстречу, обнялись. Допоздна проговорили, а утром не успели встать на ноги, прибежал племянник Пётр, пригласил на обед.
Только распрощались с Петром, как загоняя коня, примчался посыльный мальчишка из соседней деревни с тревожной вестью о солдатах и казаках, которые по спискам  начали пороть там кнутами всех, кто побывал в императорской армии. Торопять и проглатывая слова после бешеной скачки на коне рассказывал, что разыскивают-де каратели вестового императора, атаманов и зачинщиков, чтобы в Москву отправить.
 Собрались быстро и вместо обеда у брата через несколько часов уже были в дороге, стороной миновали Сарапул и попрощались: Иван Финогенович отправился в монастырь на реку Иргиз, а Алексей Филиппович с Дыдык и Дуняшкой в новую жизнь на один из притоков реки Буй.