Арк. Коровин. Гл. Савлицкий. Биография Льва Гунина

Аркадий КОРОВИН
БИОГРАФИЯ ЛЬВА ГУНИНА


Я написал биографию Льва Гунина по его просьбе в 1995-м году. Он объяснил, что мечтает сделать новую редакцию собрания своих прозы и поэзии, для этого ему и хочется иметь свою биографию, написанную другим человеком.

Даже если свою работу я делаю для трёх-четырёх потенциальных читателей, я бы хотел пояснить, кем я был для Льва Гунина.

Мы родились и выросли в одном городе. Он избрал гуманитарную, а я - техническую специальность. У нас с ним не было постоянной дружбы. Мы вообще никогда не были друзьями, только приятелями. Мы с ним встречались время от времени, говорили о том - о сём, расставались на неопределённый срок, каждый раз могло быть, что навсегда. Я считаю себя любителем и знатоком русской художественной прозы и поэзии, конечно, не на уровне профессионала. Ореол писателя и поэта, бывший вокруг Гунина, может быть, среди прочего подогревал наш интерес друг к другу. Но главное, что отличало меня от других в глазах Льва - это следующее: я был его поверенным лицом.


Фото: Справа налево: Лев (Лев Гунин), Лапоть (Юрий К.), Моня (Миша Куржалов-Шнайдман), Димус (Дима Макаревич).

Фото: Лев со своей сокурстницей Ириной Никулиной, с которой дружил во время учебы в Брестском музучилище.

С 1985-го года я вообще не жил в Бобруйске. По чистой случайности мы продолжали сталкиваться друг с другом во время моих приездов в Бобруйск. Именно то, что у нас не было постоянной дружбы, наш общий круг знакомых был невелик, а мой практицизм, реалистичность мышления, моя техническая специальность делали меня в глазах Льва человеком из другого мира, побуждали его делиться со мной своими воспоминаниями, дневниковыми записями, советоваться со мной, не опасаясь меня или огласки. Как ни странно, возвращаясь в Ригу, я часто ловил себя на мыслях о рассказах Льва и раскручивал, разгадывал задаваемые им загадки.

Лев Гунин жил в иллюзорном, воображаемом мире, и его оценки реальности выводились из сложных комплексов бесчисленных связей внутри этого иллюзорного мира. Он никогда не судил о явлении прямо, по внешним признакам. Часто он не мог сказать, какие глаза или цвет волос у его самого близкого друга, не обращал внимания, в каком платье была вчера его любимая девушка, пропускал самую важную фразу из сказанного ему.

Фото: Софа Подокшик, занимавшая видное место в дневниковых записях Льва и в его жизни после короткого романа с Неллей Веразуб.

С другой стороны, он обладал прекрасной памятью, быстрой реакцией, мог прекрасно обороняться даже от двух нападавших, неплохо играл в шахматы, прекрасно знал физику, геометрию и тригонометрию, мог запомнить слово в слово длинный разговор, распутывал логически сложные, запутанные интриги. Это крайне редкое в людях сочетание личности типа "не от мира сего" с одарённостью в области практических, бойцовских качеств, на мой взгляд, явилось одной из главных причин всех жизненных несчастий Льва Гунина. Именно из-за этого раздвоения его принимали не за того человека и боялись (соответственно вступая с ним в борьбу и преследуя) те, для кого он был совершенно безопасен. С другой стороны, остальные жители иллюзорных миров совершенно безосновательно видели в нём чуждую личность и боялись его уже по обратным причинам, бойкотируя, не принимая в свой круг. Но именно поэтому жизнь Льва Гунина уникальна, фантастична - и мало кто пережил, испытал, и сделал то, что он.

Фото: Оля Шадурко, родственница Льва Гунина

Как я уже заметил, Лев часто проявлял явную близорукость и невосприимчивость по отношению к реальности. С другой стороны, его оценки, выведенные из кружных, основанных на интуиции и почерпнутых внутри его собственного иллюзорного мира, "признаках", часто оказывались поразительными, пророческими - и заставали врасплох. Как, почему и откуда человек, никогда не обращавший внимания на то, какие у его собеседника глаза, мог заключить, что у всех тиранов одного типа - один, а у тиранов другого типа - другой цвет глаз (не важно, что я считаю это чистой ерундой), или что у его дедушки по матери, у отца, матери, у него, у его брата, у его жены, у его детей - один и тот же цвет глаз: карий (что соответствовало действительности), как ему казалось, потому, что этот признак больше, чем другие, указывает на родство над-генетического, - духовного - единства. В экстремальных ситуациях, когда речь шла о спасении жизни близкого человека или когда опасность угрожала ему самому, он делал поразительные по наблюдательности, крайне точные, оценки и выводы, но в повседневной жизни был непрактичен и часто ошибался в своих выводах и расчётах.

Но, даже когда он проявлял поразительную наблюдательность в экстремальных ситуациях, она могла быть стимулирована неправильными, воображаемыми общими установками и предположениями.

При всём этом выводы Льва Гунина, его оценки, его философские, социологические и исторические теории крайне ценны, но только не там, где они направлены на познание практической, повседневной реальности. Отсюда моё немного скептическое отношение к его - на мой взгляд, воображаемому - противоборству с КГБ, к монументальной псевдо-картине запутанной и хитрой борьбы, описанной в его дневниках.

Фото: Лев и его двоюродная сестра Люба. 1986 год

Я не ставлю под сомнение саму возможность преследования Льва Гунина советскими властями. Да, они, скорей всего, преследовали его. Ну, и что? Значит ли это, что он был исключительно важной персоной, как он (если я не ошибаюсь) себе воображал? Значило ли это, что он должен был ввязываться в реальное или воображаемое противоборство с КГБ? Он сам осознавал, что живёт в иллюзорном мире. И он советовался со мной, пытаясь на моих советах лучше познать реальность: как слепой доверяется поддерживающей руке поводыря. Это доказывает, что он обладал нормальной, здоровой психикой. Но практически применить эти советы ему не давала всё та же непрактичность. Когда я советовал ему забыть про преследования, про КГБ - и всё образуется, он не понимал, что именно я имею в виду. Он начинал возмущаться, считал, что я ему не верю, что я подозреваю, что он "ку-ку". Я же имел в виду совсем другое. Под советом "выкинь из головы" я предполагал отказ от реагирования на провокации, на преследования. Как только он перестал бы отвечать, перестал бы делать ответные ходы, о нём бы забыли и оставили бы его в покое.

Фото: Алла Басалыга, студентка, 1984.

Фото: Яся Янджеевска, теперь живет в Париже.

И тут выступает вперёд ещё одно его заблуждение, а, может быть, страх. Перепуганный тем, что с ним произошло в девятом-десятом классах (когда его обвинили в антисоветчине, устроили целое судилище, вмешали туда КГБ), он был под вечным прессом опасений, что ему предъявят официальное обвинение, если конфискуют его философские или литературные труды, в которых прямо или косвенно присутствовала критика советского режима. Он боялся мифического ареста, привода в КГБ больше, чем слежки, погонь, ночных нападений или тайных козней. До тех пор, пока он не занимался распространением своих критических работ в широких масштабах, а, тем более, пока он просто "писал в стол", официальные обыски, конфискация его произведений, а, тем более, арест никогда ему не грозили. Тайное противоборство с КГБ, какие-то элементы которого, наверное, присутствовали на самом деле, но в целом - так я считаю - лишь воображаемое им, было гораздо опаснее и вело к намного более серьёзным последствиям. Реагируя на изощрённые, построенные на элементах профессиональной разведки, зондирующие действия КГБ, большинство из которых не обязательно были направлены на него, но какие он тем или иным образом замечал (как он выражался, "раскрывал"), профессионально уходя от вполне возможной слежки, он только привлекал к себе нездоровое любопытство органов, провоцировал более профессиональную слежку, тайные обыски, контакты со стукачами, и т.п.

Фото: Лев Гунин в Литве. 1973 год. (Лев и Анжела)

Вполне возможно, что он замечал слежку, но это не значит, что следили именно за ним. Уходя от этой слежки, он привлекал к себе внимание - и уже оставался "под колпаком". Чем больше я разговаривал со Львом, тем больше мне казалось, что во всём, что касается этого мнимого противоборства, присутствовал элемент какого-то скрытного мазохизма. Мне всё время казалось, что во всех его действиях, связанных с тем, что он называл преследованиями, сквозил плохо скрываемый сигнал: "Вот я, следите за мной, играйте со мной в ваши игры!" В Бобруйске, городе, в котором и вокруг которого было сосредоточено столько войск, сколько, возможно, больше нигде в бывшем СССР, кроме Московской области (на около 270 тысяч "своего" населения в Бобруйске приходилось не менее 100 тысяч военных и их семей), было легко привлечь к себе внимание и КГБ, и военной разведки, и контрразведки, и милиции, и других подразделений.

Фото: Лена Н., подруга Лены Шандригось, кратковременное увлечение Льва.

Утверждая, что он противостоял ка-гэ-бэшникам, создавая иллюзию морального противоборства, он, тем не менее, вращался в тех же кругах, в каких любили "отдыхать" они, для опасных игр с ними он перенял многие их же методы, он дезинформировал, врал, прятался и скрытничал, как и они... Он "лабал" (играл) в ресторанах, наиболее посещаемых ими (ресторан "Бобруйск", ресторан гостиницы "Юбилейной"), проводил время в компании проституток, обслуживавших только их и иностранных туристов, и, чтобы сделать свою жизнь интереснее и более захватывающей, общался с иностранцами, вокруг которых они вились, как рой пчёл, использовал их связи, от нечего делать собирал сведения об образе жизни сотрудников КГБ, узнавал их адреса, номера их личных машин, их личных телефонов. А потом делал вид, что он ничего не понимает, строил из себя благородного рыцаря и кричал: Люди! Да я же окружён ка-гэ-бэшниками! Конечно, в его устах всё звучит по-другому. Он занимался опасным сбором данных, якобы, не для собственного развлечения, а спровоцированный КГБ, т.е. для собственной самозащиты, изучал секреты (вернее, то, что он считал секретами) КГБ в качестве подготовки к капитальной политологической работе, какая должна была перевернуть все прежние представления... Можете меня щипать и кусать - но я вижу тут всего лишь опасный вид развлечения, занимаясь которым, Лев ставил под удар свою семью, подверг опасности своих самых близких друзей и, возможно, человека, которого он любил в своей жизни больше всех других - своего брата. И за всё это он несёт полную ответственность; вопрос о невменяемости я отвергаю: он, может быть, оригинал, но вполне нормальный человек.

Лена Н. с женой Виталия ГУНИНА, Леной ШАНДРИГОСЬ. Фото Виталия ГУНИНА

В том же ряду стоит его тяга к экзотическим знакомствам и общению с необычными людьми. Он встречался и общался с иностранцами в Ново-Полоцке, где он сначала учился в музыкальном училище, потом в Бресте, куда перевёлся позже, в Минске, Питере и Москве, переписывался с ними, встречался с корреспондентами "Chicago Tribune" и "Washington Post", с женой Сахарова Еленой Боннэр, с Валерием Сендеровым, дружил с Владимиром Батшевым, с парижским издателем Патриком Ренодо, и с представителем "Посева" в Париже Борисом Георгиевичем Миллером, вёл переписку с президентом США Ричардом Никсоном, встречался с представителями Белого Дома Дарьей Артуровной Фейн, Николаем Петро, и другими, поддерживал связь с окружением Леха Валенсы в Польше, с близкими друзьями Нобелевского лауреата Чеслава Милоша, польского диссидента, с представителями НТС и комиссий по правам человека. Список подобных знакомств, контактов и связей, который возник из наших разговоров со Львом, можно продолжать чуть ли не до бесконечности.


Лев - руководитель юношеской рок-группы "ШАНС". Фото Виталия ГУНИНА


Та же группа на фоне индустриального пейзажа.

Фото: Лев Гунин и Лара Медведева (позже - фотомодель, Париж).

Привязанность к определённому образу жизни, к щекотанию нервов и к экзотике проявлялась у Льва не только в этом. Мне кажется, что, кроме скрытого мазохизма, в коллекционировании разных околосекретных сведений, о сотрудниках КГБ, например, о секретных телефонных кодах для бесплатных междугородних и международных звонков, о личной жизни республиканской и местной бобруйской партийной элиты, в лёгких попытках шантажировать власти своей осведомлённостью, якобы, для обеспечения собственной безопасности, проявлялась его страсть к новым и новым впечатлениям, к определённому образу жизни. Может быть, не осознанно, но подсознательно он чувствовал, что эти опасные игры могут гарантировать ему связь с потрясающей женщиной, участие в наиболее профессиональных музыкальных коллективах, игру в наиболее шикарных ресторанах, осознание важности своей персоны. Это был типичный комплекс как бы антиобщественного, богемного образа жизни, антисоциального поведения, балансирования на грани дозволенного - и того, что уже в пределах запрещённого уголовным кодексом.

Когда он, не имея водительских прав, гонял с Лариской Медведевой на новенькой волге её отца (её отец, большой военный чин, ослеп; он жил один, в то время как Лариса жила с мамой и отчимом-евреем) между Бобруйском и Минском (он крутил руль и жал на педали, она переключала скорости), когда он пару месяцев жил с беременной от кого-то подругой Лены Шандригось - первой жены его брата, когда запирался на ночь в своей спальне с валютной проституткой Леной Барановой, а в это время его лучший друг Миша (Моня) Куржалов с подругами Лены устраивали в зале его квартиры настоящий притон, куда они приглашали кого хотели, когда он от нечего делать встречался с "ворами в законе", "крёстными отцами" всесоюзного масштаба, такими, как известный на Среднем Урале под именем Виктора Шасунова, а в Москве под другими именами крупный делец по кличке Лось, или с будущим крёстным отцом всей России Виктором Потаниным, по сравнению с которыми бобруйский Арончик и даже Модест были сосунками, или с неуравновешенным молодым бандитом по кличке Шкирля, по любому поводу выхватывавшим свой "люгер" и известным за то, что на своём мотоцикле гонял не только по магистралям, бездорожью и лесам, но и по лестницам, крупным магазинам и находился во Всесоюзном розыске, когда месяца три позволял обитать у себя не живущим дома малолеткам Ире и Алле, когда, не желавший оставаться на ночь после своей игры в ресторане загородного развлекательного центра "Мышковичи", он садился в машины к своим друзьям - подвыпившим цыганам, - и гонял с ними со скоростью до 140 км и неоднократно уходил от милицейской погони, - разве он не понимал, что нарушает законы и моральные нормы?

Лев - руководитель рок-группы при Поликлинике номер один. Бобруйск.


Фото: Лев со знакомой Лены Барановой, Ниной.

На мой взгляд, было четыре основные причины его подобных поступков. Первая причина - это, как я уже писал выше, Лев Гунин жил в каком-то иллюзорном, им самим придуманном, мире, в котором были свои законы, не всегда совместимые и совпадающие с общепринятыми нормами, - иногда - даже с уголовным кодексом. Второй причиной был страх. То, что случилось с ним в школе, когда он уже почти оказался в застенках КГБ (так он думал), нанесло ему необратимую травму. Он всегда испытывал определённый страх. Это был не обязательно страх того, что именно им, лично, кто-то станет заниматься, манипулировать им, следить за ним, подвергнет аресту. Ему достаточно было того, что власти манипулировали народом, населением его города, людьми его профессии, сотрудниками районного Отдела Культуры, в котором он работал... Страх перед неизвестностью, перед слепотой, перед невидимыми акциями властей заставлял его зондировать почву, сканировать общество, накапливать информацию и протягивать щупальца своих исследований глубоко в секретные зоны государства и широко в географическом смысле. Зная больше других о коррумпированности властей, о распутном образе жизни партийных, военных, милицейских и кагебистских руководителей, об их цинизме, он не понимал, почему не может жить с малолеткой четырнадцати лет, если её уже до него испортили, если знал, что её любит и собирается на ней жениться, если
родители её ей совершенно не интересуются и их не волнует, где она и что с ней.

Азарт накопления информации, которая считалась недоступной, секретной - об уголовной среде, о милиции, КГБ, партийных органах, - гнал его в погоню за новыми источниками; отсюда - его встречи с дельцами уголовного мира, с валютными проститутками, с партийными боссами. Последняя причина: на мой взгляд, у него был какой-то психологический комплекс, не позволявший ему быть самим собой, расслабиться, из-за которого он часто чувствовал неловкость, чувствовал себя натянуто. Существует легенда о человеке-волке. Днём человек как человек. Он самый мирный, самый приятный. А в некоторые лунные ночи, в ночи полнолуния у него вдруг вылезают когти и клыки, он превращается в бестию, в чудовище, становится человеком-волком. Когда потребность в раскованности, в расслаблении становилась непреодолимой, Лев становился как бы волком, забывал о своих интеллигентских замашках, а действовал рефлекторно, как бы на ощупь. Он доверялся своим природным инстинктам, становился на короткое время, а то и на какие-то периоды жизни совсем иным человеком.

Лев с Ольгой Петрыкиной, солисткрй группы "Караси" (Солнечная сторона"), основной группы, в которой он участвовал.

Он рассказывал мне, что с шестого класса, когда родители спали, он тайком выбирался из дому в два, в три часа ночи, и просто так, бесцельно, бродил по городу. Он - в обычной жизни часто неловкий, неуклюжий - в такие моменты ловко взбирался на заборы, прыгал, залезал на деревья, ловко уклонялся от града камней, пущенного какой-нибудь группой хулиганов из проёма двора, уходил от погони профессиональных, жестоких громил, бродивших по ночам в поисках жертвы. Так он и жил как бы "двухфазовой" жизнью, в свои "нормальные" моменты тщательно скрывая своё второе лицо. Но его "вторая" жизнь завела его так далеко, в такие дебри околопреступного мира, что, остановившись на самом острие бритвы, он испытал шок и привкус поражения. Он почувствовал, что дошёл до конца и что его второе "я" - его волчье лицо - исчерпало себя. А оно было так необходимо для его душевного и физического здоровья! С тех пор, как он перестал уходить в эти рефлекторные дебри, а это случилось ещё до того, как он женился, - у него стали развиваться головные боли, ожирение, боли в сердце и мышцах, и т.д. Кроме того, он превратился в "дисцилированного" человека, слишком правильного, без известных человеческих слабостей, без нормального юмора и без некоторых других качеств.

Так преследовали ли его власти как диссидента? Можно ли поверить в то, что все его "ошибки", всё то, за что его легко могли бы упечь в тюрьму, оставалось бы тогда незамеченным? Он сам признавался мне, что два раза его вызывали в опорный пункт милиции, беседовали с ним, говорили, что получили ноту от соседей: те жаловались, что ночью у него иногда бывает шумновато, что у него собираются разные нехорошие компании... Если бы он был на счету у властей как диссидент, его бы не вызывали в опорный пункт, не предупреждали бы, а, наоборот, подождали бы, пока он ни почувствует себя в полной безопасности, дали бы "развернуться", а потом пришили бы статью. И всё, кончилась бы свобода для диссидента Льва Гунина!

С другой стороны, значит ли это, что надо отвергнуть все его жалобы и утверждения, что он, якобы, подвергался преследованиям властей? Значит ли это, что он либо страдал манией преследования - и все эти репрессии были только плодом его воображения, либо он был патологическим мистификатором и жить не мог без развлечения вымышленными рассказами о псевдо- преследованиях?

Есть ещё и третий вариант. Если на него не было заведено официальное дело как на диссидента, его могли преследовать в качестве кого-то другого, то есть, преследования могли быть на самом деле. Только в качестве кого? Если многие факты, описанные в его дневниках и рассказанные им мне устно, не выдумка, тогда остаётся одно: подвергаясь слежке и преследованиям, он оказался как бы в качестве шпиона... Это не значит, что его считали резидентом иностранной разведки, но просто его действия интерпретировались как шпионаж. Кроме того, по его признанию, его судьба переплелась по велению судьбы как минимум (были и другие подобные, более незначительные, встречи) с пятью личностями, о которых он по чистой случайности узнал, что они являлись резидентами советской разведки в странах Запада. Один из них - бывший ученик его матери - окончил Высшее Училище КГБ - прежде, чем попасть за границу в качестве разведчика, другой был отцом его соученика, третий учился в той самой музыкальной школе, которую Лев окончил, и, будучи старше его на несколько лет, впоследствии оказался разведчиком. И так далее. По словам Льва, он умел хранить тайны, никому никогда не выдав не только сведений об их причастности к разведке, но даже факт своего знакомства с этими людьми, но молчали ли они о своём знакомстве с ним или проинформировали, всё же, своё начальство, когда узнали, что судьба столкнула их с человеком, "ненавидящим" советскую власть?

Когда он бравировал перед своими подругами знанием военных телефонных кодов и паролей типа "Глобус", "Берёзка", "Маяк", и - через систему связи советских войск в Восточной Германии - звонил в Западный Берлин; когда удивлял свою соседку Соню Купервассер набором Нью-Йорка, где жил её старший сын, по автоматической связи тогда, когда официально это ещё было невозможно (кроме того, счёт ей так никогда и не пришёл); когда он, захватив двух девушек и пару бутылок вина, звонил по телефону-автомату через специальный код в кабинет Министра Обороны СССР маршала Гречко; когда со своего домашнего (!!!) телефона по сорок минут говорил с Веной, Москвой, Нью-Йорком или Парижем, используя специальные бесплатные секретные коды, думал ли он о последствиях?

И вот тут я подвожу к тому, кем, всё-таки, был для советской элиты Лев Гунин. Он был для них примерно тем же, кем являются голливудские актёры для американской политической верхушки: персонификацией их представлений о себе самих, символом их собственной, невидимой для посторонних, хитроумной удали и озорства. Он был одним из эмоциональных стимулов их существования, а то, что он мало кому был известен, делало его в их глазах ещё экзотичней, ещё пикантней. Я почти не сомневаюсь, что и сам Лев это - осознанно или полуосознанно - понимал. А, понимая, соглашался с этой ролью. Допускаю, что, может быть, и бунтовал против неё. Время от времени выкидывал коники, бесился и пытался вырваться из своей роли. И тогда его "ставили на место". Вот это и были те самые "преследования", которым он подвергался. И они, конечно, являлись трагедией, реальной опасностью, балансированием на острие настоящего, физического контакта с этой опасностью. И, всё-таки, я думаю, из этой роли Лев мог выскочить, сбросить её как ставшую тесной рубашку, пусть даже ценой смерти... Или, может быть, я недооцениваю его личность... Может быть, я ошибаюсь в том, что для него, простого учителя музыкальной школы и ресторанного музыканта, его вторая жизнь как диссидента и шута советской элиты, была главным или одним из главных срезов его существования? На секунду мне иногда кажется, что он стоял как бы над этим, выше этого. Но только на секунду.


Лев ГУНИН, Ольга ПЕТРЫКИНА и Вадик САЖИН, саксафонист
Фото Виталия ГУНИНА.

Одной из главных тем дневников бобруйской жизни Гунина и его бесчисленных рассказов во время бесед с друзьями была тема зловредных козней, чинимых властями против его возможных женитьб. Власти, якобы, были озабочены тем, что с верной спутницей жизни он станет сильнее и независимее. Конечно, это была чистейшей воды ерунда. Властям не было никакого дела до его женитьбы, даже если бы они были озабочены его деятельностью. Я могу допустить определённый вид вмешательства только в одном случае: в случае с Едой Барях.

Несмотря на своё странное имя и фамилию, эта девушка была наполовину еврейкой по происхождению, дочерью богатых и влиятельных родителей. Она имела ленинградскую прописку и квартиру-общежитие сравнительно недалеко от центра. Петербург был голубой мечтой Льва. Хотя даже ради него он не мог оставить свой любимый Бобруйск, тут примешивался ещё один фактор --женщина, который должен был перевесить в сторону переезда в Питер. Готов поспорить, что Лев и тут вилял и хитрил, не будучи готовым принять мужественного решения. Еда ему заявила, что не переедет в Бобруйск, и он формально согласился на Ленинград. Но я не знаю, был ли он искренен и не замышлял ли какого-то тайного вероломства, какое бы преподнёс Еде после женитьбы: например, жизни в обоих городах (что он к тому времени уже итак осуществил с Минском, где имел квартиру и работал два-три дня в неделю; остальные четыре-пять дней проводя и работая в Бобруйске). Лев был представлен родителям Еды, пожил у неё пару раз в Ленинграде, представил её своему студенческому другу Игорю Корнелюку, впоследствии довольно популярному композитору, по-моему, ещё Виктору Цою и другим ленинградским товарищам, и, наконец, подали заявление в ЗАГС одного из районов Ленинграда. Когда до записи оставалось несколько дней, Лев случайно узнал о том, что Еда только что тайно забрала заявление из ЗАГСа, о чём даже не поставила его в известность. Так как до меня доходили слухи об этом деле, и, кроме того, я знал родственников Еды в Бобруйске, мне представляется возможным (хотя и с натяжками), что кто-то очень не хотел Льва в Ленинграде. Еда была без ума от него, как Золушка от принца, она позже плакала, рассказывая подругам о случившемся, и говорила, что они не могут себе представить, что её заставило забрать заявление. По другой версии, заявление в ЗАГС и очередь Льва и Еды власти просто аннулировали, а Еда никогда заявления не забирала.


Фото: Родственница Льва, Люси, злой демон, стоявший за многими его неприятностями
Рисунок Семы Попугаева.

Во всех остальных случаях инсинуации Льва не имели под собой, на мой взгляд, никакой почвы. Его первый настоящий роман - с Нелей (не помню её фамилии), весьма симпатичной девочкой, бывшей ученицей его мамы. Родители Нели были разведены, и она жила с мамой. Льва всегда интуитивно тянуло к сверстникам, родители которых были в разводе, наверное, потому, что он в детстве сам жил без отца (тот вернулся в семью, когда Лев был уже в пятом классе). По матери Неля была полькой, и Лев общался с ней исключительно по-польски. Он познакомился с ней в кафе "Юбилейное", где тогда играл.

Их любовь длилась, по-моему, несколько месяцев, пока в один день Неля не сбежала от него с его лучшим (после Мони Куржалова) другом, Димой Макаревичем. Если бы Лев был чуть попрактичней в жизни и хоть что-то понимал бы в отношениях между мужчиной и женщиной, он бы никогда не знакомил Нелю с Димой. На мой взгляд, в глазах женщин он во многом должен был Диме проигрывать. Дима Макаревич также, как Лев, без акцента говорил по-польски, но знал польский язык в глубоком смысле даже лучше. По внешним данным Дима также мог выигрывать в глазах Нели. Конечно, Лев был в свои годы красавцем, но он не был таким типичным, стандартным "киношным" красавцем, а у Димы лицо было более знакомой, правильной фотогеничности; при этом оно было умным, тонким, чувственным лицом невинного юноши. Лев был крепко сбитым, сильным парнем, но фигура Димы была более правильного, атлетического сложения, кроме того, Дима был выше. Однако, всё это, на мой взгляд, не главное. Главное - это то, что Дима умел скромно, но добротно и со вкусом одеваться, умел носить вещи и обладал набором джентльменских, утончённо-рафинированных качеств. Он был также моложе Льва лет на семь, что в глазах Нели делало его более подходящим претендентом. И потом, я думаю, что Дима угадал желание Нели выйти замуж и сразу начал с этого, а Лев за всё время знакомства с Нелей даже не намекнул об этом. В течение полугода или года Лев писал проникновенный, лиричный и ни на что не похожий цикл стихов, регулярно посылая каждое новое стихотворение Неле. В это время с ним подружилась (вернее, подружила его с собой) Софа П., симпатичная юная особа еврейского происхождения. Можно ли поверить, что через полгода подружившись с другой девушкой, но продолжая писать посвящённые Неле стихи, Лев был искренен в своих чувствах? Или я ничего не понимаю в личности Льва Гунина? Кстати, женитьба на Неле не принесла удачи Диме Макаревичу. Он как бы огрубел, потерял часть своего обаяния и шарма, и его блестящее будущее разрешилось в виде должности армейского прапорщика, которым заставила его сделаться Неля. Её разведённый с мамой отец был военным, и своего мужа она интуитивно тоже видела военным. И в том, что была поломана жизнь такого тонкого, обаятельного, умного и талантливого юноши, как Дима, достойного самых высоких побед в жизни, тоже вина Льва.

Фото: Лев с Машей, солисткой ресторанной группы, в которой он играл.

Фото: Во время гастролей на реке Березине, Лев и другие музыканты с девушками.

Как непревзойдённый рассказчик и прирождённый артист, с неповторимой эмоциональностью - Лев смущал, совращал такие чистые души, как Дима, рассказами о своих любовницах, влюбляя всех вокруг заочно в своих подруг. Даже и менее красивые женщины после его рассказов вызывали бы ажиотаж. Можно только представить себе чувства слушателей Льва, когда они встречались с живыми образами героинь его рассказов, с неповторимыми, лишёнными малейшего изъяна, отмеченными подлинной красотой молодыми богинями!


Фото: Лев с друзьями. Многие считают, что он - непревзойденный рассказчик.

Разгадка того, почему Лев столько раз пламенно влюблялся, хотел жениться - и каждый раз терпел поражение, а потом погружался надолго в мрачную депрессию с мыслями о самоубийстве (при этом девушки - я верю - тоже его пламенно любили), не в мнимых кознях КГБ. Каждый раз - неважно, начиналось всё с платонической или не с платонической любви - он занимался самокопанием, укоряя себя за то, что невольным жестом или намёком спровоцировал девушку на глубокое чувство, а сам не разделяет его. Даже если он не затаскивал очередную жертву в свою, оставленную ему переехавшими в другой дом родителями, кооперативную квартиру - со штабелями бутылок из-под спиртного на кухне и горой немытой посуды, - а просто более пристально посмотрел или засиделся за разговором в кафе и потом проводил домой, он терзался от непомерной вины, уверял себя, что теперь от неразделённой любви к нему какая-нибудь Вика, или Лена, или Рита повесится, а он не может разобраться в своих чувствах - любит ли он её. Так начинался каждый из его романов.

Для того, чтобы удержать таких эффектных, потрясающих женщин, надо было не копаться в себе, а жить полной жизнью, не уходить в себя, воздвигая стену отчуждения и нагнетая тоску, а действовать. Как правило, к тому моменту, когда Лев разбирался со своим внутренним "я" и был готов снова веселиться, снова пускать в ход свой странно-неповторимый, с грустинкой, юмор, свой остро отточенный ум: было уже слишком поздно.

Я могу поделиться ещё одним своим открытием, ещё одним наблюдением, которое не пришло в голову ни самому Льву, ни кому-либо из его друзей.

Бобруйск был городом с самым большим присутствием военных, их было от 50 до 100 тысяч. Школа номер пять, где учился Лев, была просто наводнена детьми военных, особенно его класс. В его классе из 35 - 38 детей только трое или четверо не были из семей военных. Одноклассники - друзья Льва: Слава Полянин, Вова Жаночин, Шурик Рогалевич - были детьми военных. Попробую "нарисовать" и район, где жил Лев (на улице Пролетарской, возле гостиницы "Бобруйск"). К его двору примыкали по улице Пушкина: райисполком Бобруйского района, КГБ с его двором, а дальше - занимая квартал перпендикулярной улицы - Спортивная школа-интернат. Напротив ГКБ и райисполкома находилось огромное жилое здание сталинских времён в виде буквы "Н" - "Дом Коллектива", - где жили исключительно семьи военных. Оно занимало квартал улиц Пролетарской, Пушкина и Советской. Напротив него, по Советской, стояли Милицейский дом (для сотрудников милиции), райисполком Ленинского района и дома с четырьмя дворами, тоже для военных. Дома, где жили преимущественно военные, были также с другой стороны от дома Льва, по улице Пушкина и Гоголя. Ещё дальше, почти напротив школы, в которую ходил Лев, был огромный, с колоннадой и портиками, выстроенный как будто для Москвы, а не для Бобруйска, Дом Офицеров с концертным залом на две тысячи мест, с танцевальным залом, спортивным залом, банкетным залом, кафе, рестораном для военных, музыкальной студией, и так далее. Вокруг этого Дома Офицеров крутилась часть профессиональной жизни Льва: концерты, игра на танцах и - время от времени - в кафе. Кроме того, Лев работал с художественной самодеятельностью в Бобруйской крепости, в Домах Офицеров авиагородка, военного городка "Киселевичи", и в других армейских учреждениях.

Военная среда, её особенности, ментальность, её кодекс чести наложили отпечаток на личность Льва Гунина, как новенькая печать - на мягкий лист бумаги. Хоть он и ненавидел армию, он заимствовал столько из мира военных, столько времени провёл среди военных, что его место вполне могло быть в армии: может, это и было его настоящим призванием. Я представляю его в генеральском кителе, с погонами, импозантного, каким он бы наверняка тогда сохранился, во главе какого-нибудь военного путча, а потом - на месте всех этих хрущовых, брежневых и черненковых в Кремле, окружённого своей военной братией. А почему бы и нет? Я помню, как свободно и естественно он чувствовал себя в обществе генералов, полковников и подполковников - родителей своих одноклассников и их друзей - однополчан. Как никогда с гражданскими!

Случайно ли Неля была дочерью военного, Лара Медведева - его другая большая любовь - дочерью генерала, Лена Баранова - валютная проститутка и любовница Льва - дочерью полковника, его друзья - музыканты, с которыми связывали его общие музыкальные вкусы и пристрастия - Юра Мищенко (Шланг) и Вова Попов (Пип) - тоже были из семей военных!


Фото: Лев с француженкой Мишель - переводчицей в Жлобине.

В своих исторических, политологических работах (кроме двух - монографии "Бобруйск" и работы "Гулаг Палестины") Лев Гунин никогда не прибегал к расчётам и вычислениям: как многие гуманитарии, наверное, брезговал ими. Думаю, что и для анализа свой собственной жизни он никогда не пробовал прибегнуть к вычислениям. Я же человек технический, и свои выводы привык строить на цифрах.

Я знаю, что до Нели Веразуб-Макаревич он не "ходил" ни с одной девушкой. То есть, до 1978 - 79-го года. В 1985-м или 1986-м он женился. Таким образом, мы имеем шесть или семь лет, в течение которых Лев проявлял свой далеко не плотоядный интерес к женщинам. Когда я его попросил назвать мне имена всех, в кого он влюблялся за эти шесть-семь лет, он вспомнил Нелю, Лару Медведеву, Лену Баранову, Мишлин-Люси (француженку - переводчицу, которая удрала из Жлобина, из закрытого лагеря для иностранных рабочих, и обитала у Льва примерно два месяца), 17-тилетнюю Аллу Басалыгу, и ещё какую-то Аллу, тогда - то ли 15-ти, то ли 16-ти лет (правда, он прокомментировал, что она выглядела на все 19, и он узнал, сколько ей лет, случайно, после того, как она прожила у него месяца два; однако, могу с уверенностью сказать, что, если бы он и знал с самого начала, это бы его не остановило). При этом в его памяти не нашлось места ни для его двоюродной сестры Любы, к которой, по его более раннему признанию, он тоже был неравнодушен, и на которую была поразительно похожа, по его словам, Лариска Медведева, ни для его дальней родственницы Оли Шадурко, молоденькой симпатичной девочки, очень быстро выскочившей замуж, ни для какой-то манекенщицы из Москвы, с которой у него был двухнедельный роман, ни для его поразительно красивой соседки Тани Тиховодовой, первой любви Мони Куржалова, к которой липли все молодые минские поэты и "письменники", музыканты самых популярных в Беларуси рок-групп "Сябры" и "Верасы", а также разные спортсмены: чемпионы Мира, Европы, страны и республики, ни для Моники Кравчик, варшавской манекенщицы, с которой он дружил много лет и до её замужества, и после её развода с мужем, ни для какой-то девицы из Литвы, с которой он стоит в обнимку на одной из фотографий. (Кстати, всё это была одна и та же среда, тот же круг, к какому принадлежала и Неля).

Я придерживаюсь следующего непоколебимого мнения: человек, переживший глубокую личную трагедию, не способен снова увлечься уже через два месяца. После разбитой настоящей любви походит несколько лет, а воспоминания всё ещё настолько ярки и болезненны, что даже если ты женишься по любви через семь лет, и всё прекрасно, любое напоминание о пережитой тобой когда-то трагедии всё ещё невыносимо. А ведь у него были ещё десятки кратковременных, если не говорить, случайных связей с разными женщинами, в разных городах. При этом он всегда выглядел скромным, тихим парнем, совсем не похожим на человека, который ведёт подобный образ жизни. Может быть, это не было позой, может быть, он просто был слабым человеком, и это женщины проявляли инициативу и не оставляли ему выбора?

Теперь кратко о ещё трёх мифах из тех, которые Лев распространял о себе.

Действительно ли власти заблокировали ему полностью любую возможность опубликовать его произведения или сделать его музыку известной? Во-первых, его литературные произведения, написанные в "несоветской" манере, а некоторые даже явно антисоветские, объективно не могли быть опубликованы в бывшем СССР. И это не потому, что власти следили за ним, и, если он делал попытку связаться с какой-либо редакцией, тут же звонили и приказывали: не издавать книжек Льва Гунина! Советские редакторы были в достаточной степени вышколены, чтобы распознавать литературу с антисоветским духом и ни в коем случае не издавать ничего подобного. Кроме того, без вхождения в литературную среду, без членства в Союзе писателей, без приличных связей ничего невозможно было издать. Всё то же самое касается музыки, исторических и философских работ Льва Гунина. Однако, Лев утверждает, что были в его жизни чудесные случайности, благодаря которым его произведения должны были быть изданы, но тогда их публикация блокировалась уже где-то на высоком уровне. Мне кажется, что и в этом случае он, мягко говоря, не совсем прав.

У меня есть собственная теория о том, что в таких случаях происходит с людьми типа Гунина. Если бы Моцарт или Пушкин, или несколько других гениев их плана и уровня не умерли бы молодыми, они бы ещё написали столько гениальных произведений и предвосхитили бы последующие тенденции и стили настолько далеко, что после них другим творцам "нечего было бы делать". Это то же самое, как если бы в Средние века, когда общество ещё было не готово к этому, кто-то изобрёл бы водородную бомбу и разработал бы технологию (реальную для того времени) для её изготовления. Природа регулирует всё с определённым усреднением, тем или иным образом предотвращая слишком сильный отрыв кого бы то ни было от некого среднего уровня, обычного для данной эпохи. Жизнь одного обрывает, другого помещает в темницу или отправляет на костёр, третьего -- как Льва Гунина - лишает возможности опубликоваться.

Такова жизнь...


А. Коровин. 1998.

________


КОММЕНТАРИЙ Глеба Савлицкого

Меня попросили отредактировать этот текст в 2006 г. К тому времени я был знаком с Коровиным уже пять лет. За прошедшие годы он сделался не только ценителем, но и знатоком русской литературы. Его "бобруйско-жмеринский акцент" (и по телефону, и на письме: достаточно заглянуть в начало текста) вполне успешно выветрился. Естественно, я не горел желанием заниматься тем, с чем вполне мог справиться мой младший приятель. И содержание меня поначалу (мягко говоря) не воодушевляло. Срывать меня на совершенно бессмысленное дело "выправления" какой-то пустышки!.. Подумалось: это уж слишком. Но стоило теснее соприкоснуться с предметом - как появился слабый интерес, как минимум - любопытство.
Когда вдруг замечаешь скрытые подводные течения и разнообразные лакуны в том, что, на первый взгляд, представлялось полнейшей чушью, начинаешь искать ответы: хотя бы из инстинктивного желания получить компенсацию за часы потерянного времени.

Было очевидно: это какой-то палимпсест, добавление "поверх" старого текста; в данном случае заново переписанные фрагменты по канве нарратива. Над этим явно поработали два-три разных человека.
Можно предположить, что Аркадий вначале зафиксировал на бумаге то, что смог наскрести из памяти. Потом, предположительно, состоялся разговор с кем-то из общих знакомых, записанный на диктофон. Беседа со Львом Гуниным, надо думать, тоже записывалась. Источников могло быть больше, да и знаменитая бобруйская "фабрика сплетен" (о которой повествовали и авторы "Золотого телёнка", и Сорокин, и Севела, и Коваль), надо думать, постаралась на славу.
Что сделал он с этими источниками? Не стал цитировать прямой речью, а пересказал, не в полном объёме. Своё изложение разбавил механическим копированием некоторых моментов, и образовалось четыре стилистических слоя: 1) его собственные слова в начальных абзацах (в то время Аркадий писал безграмотно; у него были проблемы и с пунктуацией, и с синтаксисом в широком смысле, и с орфографией), 2) механически перенесённые "на бумагу" ответы собеседников, 3) отрывки, в которых он пытается подражать их стилю и грамотности, и 4) фрагменты, где смешаны все три предыдущих слоя.

На этом паллиативная трансформация не заканчивается.

Кто-то вторично правил уже готовый текст - определённо не сам Коровин. Общая картина отнюдь не сделалась лучше, и автор биографии, сознавая это, поручил кому-то ещё дополнительно откорректировать уже "откорректированное". Эта - последняя - редакция, как представляется, была выполнена после тщательного изучения многочисленных интервью, статей, дневниковых романов и прочих автобиографических опусов Льва Гунина, что оставило свой стилистический отпечаток в окончательной версии, вопреки тому, что подражательство и не планировалось.

Занятно, что в этой чистовой версии так и застрял чертополох дикой тавтологии; по десять раз употребляемой (в одной фразе) частицы "бы" (в сослагательном наклонении); и прочих зарослей не прополотых идиоматических ляпсусов.
Что касается содержания: тут я не специалист. Но мне, как постороннему человеку, очевидно, что (по жанру) это нечто из разряда местной "местечковой" мифологии, раздувающей некое явление до невероятных размеров; злоупотребляющей гиперболами; искажающей реальность до неузнаваемости с целью соответствия то ли традиционным, то ли воображаемым шаблонам и моделям. Жанровые свойства определяют подобные образцы как самостоятельное явление, так что отделить правду от лжи (выдумки) тут практически невозможно.

Любопытно другое. Психологический "портрет с натуры" составлен с нехарактерной для Коровина (в данной области) искусностью, слишком изобретательно и многословно. И без того выходящие за рамки простой биографической статьи, эти - скорее мемуарные - записи неожиданно приобретают многоплановость и объём благодаря тонкому психологизму, вопреки всё усиливающимся провинциально-маргинальным акцентам. Неважно, что рационалистический, технический ум Аркадия модифицирует и дальше развивает некоторые моменты, придавая им жизненно-практическую достоверность с поправкой на особенности конкретики бобруйской среды; за этим слоем "палимпсеста" стоял кто-то другой. Кто же?..

Если Гунин обратился с соответствующей просьбой к своему приятелю, то мог - в рамках совместного предприятия - свести того с персоналиями из круга своего эмигрантского общения, такими, как, скажем, Вальдемар Вебер (издатель, лит. критик, поэт), Григорий Свирский (писатель), Дан Дорфман (политик, журналист), Исраэль Шамир (настоящее имя И. Шмерлер; журналист, эссеист), Савелий Кашницкий (журналист, египтолог, эссеист), Игорь Гарин (романист, лит. критик), Абрам Рабкин (всемирно известный художник), Илья Кормильцев (поэт, автор текстов песен), Владимир Батшев (писатель, издатель, редактор), Дмитрий Савицкий (писатель), Б. Кенжеев (поэт), Карен Джангиров (писатель, известный верлибрист), Борис Ермолаев (кинорежиссёр), Юрий Белянский (кинорежиссёр, поэт, автор рассказов), Сергей Саканский (писатель), Ольга Погодина (поэтесса), Отар Мацаберидзе-Микеладзе (актёр, кинорежиссёр), Никита Михалков (в представлении не нуждается), Фарай Леонидов (поэт; известен и как К. С. Фарай), Алексей Алёхин (лит. критик, издатель), Владимир Податев (политик, автор социологической теории), Павел Мацкевич (писатель), Елена Великжанова (поэтесса, эссеист), Олег Асиновский (поэт), Лариса Бабиенко (политик, редактор оппозиционной газеты), Сергей Баландин (известный полемист, теолог, автор статей и теоретик), Саша Бородин (тележурналист), Слава ("Стив") Кузнецов (тележурналист), Игорь Воронин (радиожурналист), Пётр Будзилович (профессор, политик, активист), Евгений Лель (учёный, активист), П. И. Марченко (в представлении не нуждается), Игорь Иванов (референт Мих. Ходорковского), Алексей Дроздовский (писатель, юрист), Мих. Эйдельман (лит. критик), Эдуард В. Лимонов-Савенко (в представлении не нуждается), Владимир Жириновский (в представлении не нуждается). Это лишь самый приблизительный и самый сокращённый список, в который могли попасть десятки других более ни менее известных личностей.

Все эти связи моментально высвечиваются в Интернете, стоит только вписать в окошко нужное слово.

Как можно предположить, далеко не все эти люди приязненно относились (или относятся) к Гунину, а некоторые из них способны на крайне изощрённое ёрничанье. Если к ним обратились не по рангу, не по статусу, не по форме, с нарушением каких-то условностей, не зная "правил игры": они (точно как богатые снобы - чванливо, но тонко унижающие нищего просителя) способны, ради забавы, на ходу изобрести самую остроумную и коварную интеллектуальную наживку, виртуозно перебрасывая роль респондента - как теннисный мячик.

Аркадий заглотил наживку, и - опля! - провокация сработала. Поглощённый - в самый разгар своей иммиграционной драмы - юридическими делами, Гунин мог и не читать текста, или просмотрел его поверхностно, легкомысленно дав "добро" (на публикацию). Если же характеристика Коровина хотя бы на пять процентов соответствует оригиналу, то его приятель, подстёгиваемый своей авантюрной натурой, мог поддаться азарту, ошибочно заключив, что неумело и неуклюже написанная биография, живописующая его в таком именно свете, забьёт мяч в ворота его популярности, прибавив ему почитателей. В те годы Гунин был и без того притчей во языцех, только какую известность он приобрёл? Скандальную известность, а такого рода слава, как мы знаем: то же, что бесславие. Он опоздал в своих расчётах, как минимум, на десять лет. Если для его старшего коллеги, Эдуарда Лимонова, этот приём сработал, то - в конце 1990-х - времена изменились.

Итог печальный.

В отличие от личности Гунина (по крайней мере, той, какая предстаёт из Интернет-публикаций), его литературное творчество (да и некоторые другие работы) заслуживает внимания. Но, к сожалению, скандальная слава закрыла дорогу литературной ипостаси этого автора, тогда как тысячи менее талантливых людей обласканы тёплыми лучами писательской Фортуны. Тем временем, бум интереса к его стихам и прозе только разгорается, но это интерес совершенно иного рода. Кашницкий, Коровин и Тарасова прислали мне образцы откровенного подражания и даже плагиата, который нагловатые авторы даже и не пытаются особенно скрывать. Польские, белорусские, и литовские историки защищают диссертации, украв целые главы из обширной работы Льва Гунина о Великом Княжестве Литовском ("Бобруйск"); поэты "делают имя" на его оригинальных находках; романисты обкатывают некоторые из его сюжетов или эпизодов; политологи и социологи строят свои работы на основе его исследований и идей; политики используют точность его предсказаний в своих речах, интервью и статьях. И - все вместе - не утруждают себя ссылками на первоисточник, за редким исключением (Грачёва; Кашницкий; Податев; Лариса Бабиенко; Сергей Баландин; Фарай Леонидов).

(Этот текст (биографию, составленную Коровиным) я оставил без изменений, разве что в самом начале механически исправил пару-тройку самых кричащих ляпов).


Глеб Савлицкий, писатель. 2008.