Глава 5 История о Максе

 Прим. автора: сцена являлась составной частью главы «С глазу на глаз» из второго эпизода «Создатель» и была написана в 2014 году совместно с другими главами из параллельной сюжетной линии. Сцена представляет собой рассказ Наволоцкого о смерти щенка, описанная им следователю Демидову. Сама сцена появилась как намёк на жестокость главного героя по классической аналогии серийных убийц, но впоследствии была вырезана из-за ненужности для повествования и излишнего описания живодерства.


 – Пусть будет на Ваш лад,  – наконец выдавил из себя Наволоцкий, всё ещё не открывая глаз своих. Кажется, он очень уж сильно раздражался из-за происходящего и только лишь чудом неописанным сдерживал речь от дальнейшей словесной деградации в оскорбления крайне неприличные, – расскажу Вам историю, о которой в последнее время всё чаще и чаще припоминаю. Хотите верьте, а хотите и нет, но я закрываю глаза, и она становится лишь чётче, красочнее... Вы понимаете меня?
 – И о чём эта история? – едко вопросил Демидов, приближая лицо к преступнику, чтобы не упустить ни одного слова из его речи, потому что говорил Наволоцкий теперь еле слышно.
 – О Максе, – коротко пояснил Григорий Александрович, словно говорил о чём-то очевидном и искренне удивлялся, почему Евгений Викторович не понимает его. – Я ещё в школе учился. Какой год, не скажу, но точно помню, что учился в школе... Мы с моим другом Александром... А, да, прошу сердечно извинить меня... Мироновым Александром... Алексеевичем. Ну так вот, шатались мы по округе как-то после уроков, делать особо нечего, сами понимаете, дети... За нами два щенка увязались, белые такие. Один маленький, но бойкий, хвостом всё вилял, руки нам облизывал. Мы его Максом окрестили и за собой потащили...
 Наволоцкий замолчал, словно представил в своей голове ту картину, что описал только что. Демидов заметил, как по лицу Григория расползлась еле заметная улыбка. Может быть, для него те воспоминания из далёкого детства были весьма приятными, однако то, с чего это повествование было начато, не оставляло у Евгения Викторовича сомнений, что вскоре рассказ примет совершенно иной оборот.
 – А с нами увязался и второй щенок, – продолжал Наволоцкий, делая между словами большие паузы, словно собирал в своей голове единую картину из маленьких кусочков паззла. – Точнее, эта была она. Маленькая такая толстенькая псина, крупнее нашего Макса. Она плелась за нами всю дорогу с каким-то смиренным видом, словно исполняла чужую волю... Она даже хвостом не вильнула, значит, была нам совершенно не рада. Мне эта тварь не понравилась, особенно не понравилось то, что она будто бы преследует нас, идёт за Максом...
 Наволоцкий облизал иссохшиеся губы и поднял глаза к самому потолку. Казалось, в этом монолитном лице, не выказывающим в настоящий момент каких-либо эмоций, живыми были одни лишь глаза. Они сверкали, они двигались, изучая загаженный потолок комнаты для допросов. Евгений Викторович мог в ту секунду поспорить, что видел в уголках одного карего и другого ослепшего глаза самые настоящие слёзы. Возможно, ему это лишь показалось в слабом свете одной единственной лампочки, но в тот момент, следователь был уверен в своей правоте. Может быть, и у Наволоцкого осталась хоть капля сострадания в душе.
 – Мы проходили мимо оврага, знаете, там речка такая грязная, вонючая, – произнес с усмешкой Григорий Александрович, не опуская глаз и продолжая изучать потолок. – Не знаю даже, было у неё какое-то название особенное или нет... У нас её речкой-вонючкой обзывали!... Завод загадил её давно, а чистить уж точно никто не собирался... По берегам всё деревьями заросло, считай, как в лес пришел...Хах... Вот мы и спустились туда с Александром Алексеевичем через кучу мусора, а собаки следом побрели. Я поглядывал на эту толстенькую и видел, как она запаниковала, но не смела оставить своего брата или кем он там ей был... Как ни крути, но собаки преданные, ни в какое сравнение с людьми...
 Демидов слушал исповедь Григория, не смея влезать в неё. Как он успел понять, Наволоцкий принадлежал к тому сорту людей, которые привыкли разговаривать больше с собой, нежели искать собеседников. Даже сейчас в нём проглядывалась некая эгоцентричность, и создавалось впечатление, что он больше беседует сам с собой, нежели с кем-то другим. Может быть, он и в самом деле успел позабыть о Демидове, сидящем напротив него, ведь с ним такое случалось и на прошлых допросах.
 – Мне захотелось избавиться от неё, – признался Наволоцкий, а после сложил перед собой руки и опустил взгляд на них. Кончики его пальцев касались друг друга, а глаза неотрывно глядели на эту нехитрую конструкцию. Даже пустой белый глаз, так и тот словно смотрел и явно видел то, что происходило в поле зрения его. – Она не делала мне ничего плохого. Она даже не пыталась покусать меня... Просто следовала по пятам, и мне это не понравилось. Казалось, что псина там явно лишняя и ей пора убираться.
 Наволоцкий сделал паузу, словно обдумывая то, что скажет далее, и спустя некоторое время продолжил:
 – На берегу речки было много мусора. Я нашёл то ли верёвку, то ли тряпку... Честно признаться, не помню уже. Где-то рядом откопал проржавевший чайник, знаете, такие белые, как раньше были, с цветочками по бокам... Когда привязывал верёвку (или что там было у меня в руках, простите, уже не смогу припомнить!) к шее этой псины, она даже не упиралась, словно принимала как данность. В чайник я накидал камней доверху и привязал другой конец веревки к ручке посудины. А там... Труба такая через реку шла, может, отходы по ней сливали, может, вода текла, я не знаю... Что-то вроде мостика через эту гнилую речушку выходило... Помню, я схватил собаку за холку одной рукой, чайник другой и полез на трубу. Знаете, и тогда эта тварь даже не пискнула... Молчала, словно догадывалась, что сейчас случится, но уже мирилась с этим...
 Наволоцкий замолчал. Кончики его пальцев впились друг в друга с такой силой, что даже побелели. Но лицо заключённого продолжало оставаться статичным, ни один мускул не дрогнул. Григорий Александрович поднял усталые глаза на Евгения Викторовича и, немного прищурив их, произнёс:
 – Я швырнул эту паскуду в воду вместе с ржавым чайником. Прям туда.
 Демидов сглотнул слюну, несколько сконфузившись под пристальным взором Наволоцкого. Однако же сам убийца никаких неудобств, судя по всему, не испытывал и всё так же продолжал сверлить следователя взором, будто бы чувствуя смущение последнего.
 – Она бултыхалась в этой грязной воде, била лапами, мотала башкой, и все ради того, чтобы спасти свою никчёмную шкуру. В тот момент она и почувствовала, что ещё хочет жить. И знаете что? Из чайника вывалилось большинство камней, и эта псина смогла выползти на берег... Даже такое глупое создание и то хочет жить... Но я не позволил ей жить. Я спустился с трубы, отыскал какой-то булыжник, сунул его в чайник, а потом схватил животину за холку и швырнул обратно. Она потратила все силы на прошлый свой рывок, и воли у неё не осталось. Я видел, как она тщетно пыталась вырваться из своей водяной тюрьмы, как отчаянно бултыхала лапами... Её глаза-бусинки рыскали в поисках спасения, хотя бы маленькой надежды на оное...
 Демидов судорожно сглотнул скопившуюся слюну. Он заметил, что против своей воли вжался в металлический стул, словно старался держаться как можно дальше от Наволоцкого. Глаза его (в особенности левый, ослепший, что смотрел как будто бы сквозь самого Евгения Викторовича) пугали так, как ничто другое не смогло бы испугать. В них не было ни злости, ни безумия, ни чего-то похожего на эти состояния. Вместо этого в этих блюдцах царила неподдельная скорбь, словно Григорий Александрович переживал заново это убийство. Евгений Викторович подумал, что от того дня в душе у Наволоцкого остался след — отпечатавшиеся эмоции, которые возникли в ответ на лишение жизни беззащитного существа. Тогда, когда он ещё мог почувствовать убийство, умел сострадать. Скорее всего, эти чувства давно покинули его истерзанную душу, и он, в попытке вернуть человеческие черты, возвращался снова и снова в тот день, когда убитая им собака вызвала у него слёзы и всепоглощающую печаль.
 – Я видел, как её грязно-белая шерсть колосится под силой течения, но... её тело... Оно уже не двигалось. Буквально десять секунд отделили жизнь от смерти: вот беззащитное существо сражается за свою жизнь, а вот оно уже побеждено и стало частью природы, расправившейся с ним...
 – Но ведь это ты убил её, а не природа, – напомнил Демидов, выходя из ступора. Он не отрывал глаз от Наволоцкого, ожидая реакции на эти слова. Такое состояние было следователю знакомо, когда преступник забывает о содеянном преступлении и "перекидывает" вину на что-то стороннее, скажем, на стихийное бедствие или несчастный случай. Но Григорий, скорее всего, за своим рассказом упустил нить реальности.
 Мужчина нахмурил брови, словно не понимал, о чём говорит следователь.
 – Я убил её, – еле слышно пробормотал Григорий Александрович, повторяя слова Евгения Викторовича, сказанные им несколько секунд назад. Взгляд у Наволоцкого был потерянный, и, казалось, эти несколько слов полностью сбили его с толку. Он снова опустил глаза на руки и больше не проронил ни слова, погрузившись в свои мысли.