О мальчике Мите 02

А мальчик Дима, значит, жил с бабушкой. Пока мама и папа его работали в Африке.
И у бабушки была квартира, соответствующе, довольно старинная, атмосферная такая. И был там некий большой обеденный стол - мне его Дима описывал особо = очень основательный, очень деревянный, раздвигающийся и превращающийся в огромную поляну - ну, да, для праздненств всесемейных - чтоб много народу уселось вокруг.
Так вот бабушка Димы предоставила этот стол Диме в полное его распоряжение. И Дима там устроил себе игровой полигон.
Он увлекался солдатиками. И ему их скупали во всё растущем числе-количестве. И Дима выстраивал этим солдатикам Страну. В ход шло всё подходящее - и кубики-игрушки, и коробки-коробочки, упаковки и ёмкости, и бумага, и картон, и ткани, и дерево, и металла. А, главное - пластилин. Всё им связывалось-соединялось, из него лепилось всё недостающее.
И мальчик Дима жил этой своей страной. Она у него непрерывно развивалась, разрасталась, модернизировалась - росла и вширь, и ввысь, и вглубь.
Дима учился в школе, сидел на уроках, а дома его ждала его настольная эта страна, его заветная эта сказка. Когда он попадал туда, время для него останавливалось - надо было обустраивать жизнь всех той страны обитателей, а что именно делать - это откуда-то Диме всегда было известно.

Путь наш с Димой от издательства до метро был, на счастье моё, довольно дальним - минут с двадцать пять, а потому он мне успевал рассказывать во всех, нужных мне, подробностях.
Дело в том, что я был точно таким же - эти многочасовые, многодневные и многолетние (так мне теперь кажется) одинокие мои и самодостаточные при этом игры. И сплошь - по обустройству неких миров, которые именно так - сами себе создавали - через меня. А я хоть и был их непосредственным строителем, но вот этот феномен "одновременного зрительства", когда я и делаю, и жадно смотрю, что получается - я в него вляпался в своём детстве очень прочно.
Причём, да, солдатики у меня тоже были основой этих моих инсталяций. Уж не знаю, как много их у меня было - время было замечательно бедным на всё и каждая новая игрушечка встречалась со счастьем-восторгом и множественно-всячески обыгрывалась-обживалась.

Дима рассказывал, а из меня рвалось выразить ему, насколько же всё такое, оно моё. Но он был писателем, а писателем не был, и мне жалко было пропустить любое его слово - оно у него так смачно ложилось в текст, он так просто и чётко выражал словами мои же собственные миры - он их на свободу из меня выпускал, а, вообще-то он мне их и открывал - они томились во мне всю мою жизнь, даже мною самим не осознаваемыми. Только банальное словосочетание "а что, так можно было?" у меня слово-складывалось. Ну, потому что мои-то эти занятия, эти выстраивания игрушечных миров, они не были - как сказать? - легитимизированными, что ли, взрослыми-то. Всё такое я выстраивал всегда там, откуда вскорости надо было всё это убирать - что дома, в хрущевке, что у бабушки во саду-огороде где-то между кустами и деревьями. А Диме - вон - бабушка его предоставила в безвременное пользование шикарный столище.

И всё-то про главное в этой Диминой истории я опять не успел прописать.