Муля

Муля сидела на станции и ждала электричку. Электричка опаздывала и Муля стала считать про себя до тридцати трёх. Тридцать три – магическое число. Если электричка не приедет – она встанет и уйдет. У неё появится официальная причина никуда не ездить. Муля любила сама планировать свои перемещения и жизнь вообще. Но её тридцатилетний сын в ничем непримечательный день явил ей приступ благородства:
- Муль, ты какая-то уставшая в последнее время что ли. Дёрганная. Может, тебе съездить куда-нибудь отдохнуть? – как бы между прочим за ужином спросил он.
- Куда? – удивилась Муля. На самом деле, её удивила формулировка «дёрганная», но она почему-то спросила «куда?».
- В санаторий, например.
- В санаторий сам езжай, - буркнула Муля. Разговор был обидным.
Через неделю сын со снохой вошли на кухню, заговорщицки переглядываясь. Сноха прятала руку за спиной.
- А у нас сюрприз, - объявил сын, и кивнул жене. Наташка, словно фокусник, резко выбросила руку, в которой был белый конверт: «Та-дам!».
Муля взяла конверт и вытащила открытку с изображением соснового бора. Золотой курсив обозначил название – санаторий «Сосновка». На обратной стороне был вклеен лист с плохо отпечатанными буквами и грязными полосами. «Разгвоздяйство на самом нижнем уровне», - подумала Муля. Значит, на гостей им тем более плевать и ехать туда не надо, - выяснила она для себя. Санаторий копеечный, советского типа. Пахнуло неблагополучным прошлым, от которого Муля долго и сложно бежала. Хотелось выбросить открытку и закончить разговор. Повисла тяжелая пауза.
- Ну правда, поезжай, - стал уговаривать сын, - лесной воздух, тишина. Там и бассейн есть. И физиотерапевт. И эти…кислородные коктейли.
- Посмотри, - ткнула она открыткой в лицо, - им картридж лень сменить, а ты говоришь – бассейн.
- Вообще-то, это очень экологично, - заметила сноха, - зачем выкидывать, если можно пользоваться?
- Я подумаю, - неопределенно махнула рукой Муля.
- Что тут думать? – возмущалась по телефону подруга, - у тебя что, жопа отвалится съездить?
- При чем тут жопа? – не поняла Муля, - просто не хочу в этот клоповник. Кто вообще такое дарит?
- Ты убиваешь в сыне последнюю мотивацию. Ты это понимаешь? Зачем тебе что-то дарить, заботиться, если тебе всё не нравится?
- Это не забота. Это корявая попытка откупиться, - вздохнула Муля.
- И правильно, - заключила подруга и повесила трубку.


Двадцать семь, - досчитала про себя Муля.
Из-за поворота показался локомотив. Он шел тяжело, как бы с неохотой.
Ей не хватило пяти секунд. Но договор есть договор. Даже, если это договор с самой собой. Особенно, если это договор с самой собой.
Поезд с шипением остановился, двери открылись прямо перед носом Мули. Повинуясь судьбе, она вошла в вагон и села у окна. Электричка была полупустая, дачники уезжают рано утром, рабочий народ – тоже. В обед путешествует только аристократия.
Муля прислонилась лбом к стенке и стала смотреть в окно. За окном стоял серый октябрь, унылый и холодный, как её жизнь. И она, согласившись на эту убогую поездку, как бы в этом расписалась.
Вообще-то у Мули было имя и отчество: Анна Александровна. Мулей она стала, когда её двухлетний сын Ромка учился говорить. Муля – производное от мамули. И вот Ромке «тридцатник», а она так и осталась Мулей. Даже его жена Наташка называет её так, как правило пренебрежительно. Не в лицо, конечно, за спиной.
«Муля рогом уперлась», - сообщала она своей матери. Или советовала мужу: «Попроси у Мули денег, у неё их – жопой ешь. Куда ей столько? В могилу не унесешь».
Денег у Мули действительно было. Но на это ушла половина Мулиной жизни. Вся молодость, а молодость дороже денег. Но разве это объяснишь раззявистой Наташке? У нее вместо мозгов журнал «Сплетни».

Не успев набрать скорость, поезд начинал притормаживать. Станции мелькали – только успевай читать: «Звездная», «Луговая», «Дубрава». До «Сосновки» надо было добираться два часа. Изредка заходили бабки с ведрами и сумками на колесах, потом выходили. В среднем, в вагоне всегда находилось постоянное количество бабок, ведер и сумок. Вагон был старый, окна грязные, ехать было противно. Муля неожиданно разозлилась сама на себя. Неужели нельзя было взять такси? Забрать машину у сына? В конце концов, это ее машина. Пусть он ездит в переполненном транспорте. Почему опять она? Она свое отъездила. От жалости к себе защипало в глазах. Её вдруг ошпарила мысль: её никто никогда не жалел. Никто и никогда. Родители жили в деревне, за сотни километров от нее. Да и не было заведено в семье кого-то жалеть. Сначала выживали после войны, работать надо было, не до сантиментов. Потом…потом опять выживали, тяжело работали. Дети росли сами по себе. Выросли без ласки, в нелюбви и страхе. Родители напряглись, накопили, заняли недостающее и выпихнули Мулю в большой город. Мать сказала: «Хоть ты человеком станешь, хоть ты поживешь». Что такое «станешь» и «поживешь» - не уточнялось.

Муля поступила в институт. Там же встретила Витечку. Оба были молоды и свободны. Оба были одинаково бедны, стартовали с одной отметки, бежали взявшись за руки, никто никого не тянул. В какой-то момент Муля стала буксовать – навалились тошнота и усталость. Забег пришлось остановить - беременные не бегают. Витечка изумленно взирал на бледную Мулю: «Как? И что теперь?».
Свадьбу сыграли в деревне, в доме мулиных родителей. Деревенские орали песни под баян, плясали, как в последний раз. Городские ждали ночи, чтобы уйти к реке, жечь костер и петь про перемены. Муля тоже ждала, изнемогалась деревенской эстетикой и когда воздух сделался фиолетовым, они сбежали, прыгнув в любимые джинсы и свитера. Их отсутствия никто не заметил, праздник вошел в ту фазу, когда персонажи уже не важны. Муля же была счастлива, глядя на родные лица сокурсников, окрашенные оранжевым отзвуками костра. Слушала их слаженное годами пение, смотрела, как искры яркими штрихами устремляются в небо, и точно знала, что всё будет хорошо. Внутри нее новая жизнь. Витечка будет приходить вечером домой, обнимать её, целовать в макушку сына (ей казалось, что это будет именно сын), а ночью они будут стоять над кроваткой и не сметь дышать от счастья: «Вот оно прямое доказательство Бога, а значит, и бессмертия». А потом дети появятся у друзей. И у друзей друзей. Они будут выезжать в лес толпой, сидеть на клетчатом коврике, пить чай из термоса и смотреть, как прямо на их глазах творится чистое, кристальное детство. Именно так всё и будет. Потому что именно так задумано мирозданием.

Город выделил общежитие. Первое жилье. Кухня и душ на весь этаж. Двери не закрывались ни днем, ни ночью. Вечный галдеж и балдеж. Молодость во всех ее проявлениях праздновала торжество жизни. Не ходили – летали над землей. Радость была в каждом уголке. Муле было нерадостно. Для нее жизнь приготовила другие рельсы — с бесконечной тошнотой, усталостью и отсутствием перспектив. Уговаривала себя, что надо потерпеть. Еще немножко потерпеть. Витечка дома практически отсутствовал, грезил научными открытиями и поездками с палатками, чтобы с такими же, как он, фанатиками изучать пульсацию земли. Муля не выбиралась из больничных – беременность давалась тяжело. Как и, главное, куда приводить нового человека, Муле было совершенно непонятно. Витечка не очень волновался на эту тему. Любой разговор сводил к «Прорвемся», коротко целовал в висок и убегал на кафедру, он взялся за диссертацию. Что-то о структуре сланцевых пород. Не то, чтобы он рвался в научные ряды. Но одно дело бежать с легкой, радостной девушкой под звук её девичьих каблуков и совсем другое — тянуть отяжелевшую жену, у которой вместо смеющихся морщинок под глазами появились круги, как у панды. Звонкие каблуки сменились бесформенными ботинками. Никто не предупредил Витечку, что может быть и так. Об этом не говорила мама. Тем более, об этом не говорил папа («Это дела бабские, сами разберутся»). Об этом не пелось в песнях. Там пелось про любовь, рассветы и зовущие дороги. Что-то говорилось в книгах, про «мы в ответе за тех, кого приручили», но таких книг он не читал. Он читал об ископаемых породах и кристаллических решетках.
Закончилось тем, что Витечка решил попросту слинять. Не совсем. Бросить беременную жену в то время было страшным социальным грехом. Можно было вылететь с работы, из института, отовсюду. Это было никак невозможно. Но слинять писать диссертацию показалось ему вполне благородной и безопасной идеей.
- Ты променял меня на камни, - сетовала Муля.
- Вот зачем ты это говоришь? - деланно обижался Витечка. - Я хочу нас вытащить. В твоем положении надо как-то это понимать. Я для нас стараюсь, а ты…
Это срабатывало. Муля чувствовала жгучий стыд и превозмогая нетерпимость к запахам, плелась на общую кухню готовить ужин. Кроме того, она начала догадываться, что дела обстоят с точностью до наоборот — он камни когда-то променял на неё. А теперь всё вернулось на круги своя. Именно его одержимость когда-то привлекла её.
«Камни, они, как люди – у каждого свой характер. Своя внешность. Своя энергия. Одни притягивают, другие отталкивают. Одни светят, другие свет забирают».
Ромка родился под новый год – двадцать пятого декабря. Тридцать первого решили выписать всех «по максимуму». Мулю с Ромкой тоже. Муля по наивности думала, что об этом предупреждают за пару дней, чтобы подготовиться, событие все-таки - человек знакомится с миром. Она видела в фильмах, как счастливый отец приезжает к роддому с шариками и цветами. Нарядный, как жених. И мама нарядная, с красивой прической. На это же требуется время. Однако после обхода пришла медсестра и прочитала, бездушно глядя в тетрадь, как в школе, без всякого выражения: «Решетникова, Голец, Серова, - готовьтесь на выписку». Серова это Муля. Она сначала даже не поняла, что речь о ней. Как это «Серова»? Возможно, это была другая Серова. Как это «готовьтесь»?
- Как это «готовьтесь?» - робко спросила она медсестру. Медсестра обидно усмехнулась. Муля растерянно села на кровать, посмотрела на спящего Ромку. Соседки по палате суетливо собирали вещи.
- Хорошо, что сегодня выписали, - радостно рассуждала соседка по фамилии Голец, - дома будем встречать.
- Чего хорошего? – вздохнула вторая, - полный дом народа, пьянки, шум. Лучше бы второго или третьего.
Голец наткнулась взглядом на Мулю.
- Первый раз что ли? – догадалась, - муж знает? Приедет? Ты чего сидишь-то?
- Первый, - созналась Муля, - муж не знает и не приедет.
- А как же ты будешь?
- На автобусе.
- А сын? А вещи?
- Не знаю, – Муля закрыла лицо руками и зарыдала, - я вообще ничего не знаю, как тут устроено. Кого ни спрошу – молчат.
И уже не сдерживаясь, зарыдала в голос.
- Эх, горе ты луковое, - пожалела Решетникова, - собирайся, довезем тебя.
Зашла медсестра с пакетами. «Вещи разбирайте, фамилии внутри пакетов».
- Чего ревешь? – спросила она Мулю. Медсестру интересовал чисто медицинский аспект - с осложнениями выписывать не положено.
- Её встречать некому, - пояснила Голец.
- Господи, как вы детей-то умудрились заделать? - раздраженно поинтересовалась медсестра, - муж твой где, родители? Сирота что-ль?
- Родители в деревне, муж не знает, - продолжала всхлипывать Муля.
- А чего ж не звонит? Звонить же надо, узнавать!
- Он не знаааеет, - завыла Муля.
- Не знааает, - передразнила медсестра. – Ладно, спрошу, можно ли на скорой тебя.
- Не надо, - перебила Решетникова, - мы отвезем, вы только дайте ей с собой одеяло для ребенка, она потом вернет.
- Я верну, - подняла заплаканные глаза Муля. Она боялась, если медсестра откажет давать одеяло для Ромки, то и Решетниковы передумают её везти и она застрянет тут навсегда.
- Государственное имущество вообще-то, - уточнила медсестра.
- Я верну, постираю и верну.
- Постираю, - снова скривилась медсестра, - стерилизовать кто будет? Пушкин? Ладно бери, дитё не виновато, что родители безголовые достались.
Всё было, как в кино: и цветы, и шары, и улыбающийся отец. И друзья чуть навеселе от шампанского, наперебой выкрикивающие: «Как назовёте?», «Кроватку собрали?», «Можно подержать?». Всё, как в кино. И мама нарядная, и младенец в красивом кулёчке с пышным бантом. С одной оговоркой – муж, друзья и кулёчек с бантом были чужие. Муля сиротливо стояла в сторонке, как беженка, прижимая свой сверток в государственном одеяле. И без банта. Кто-то пошутил про гарем. От жалости и несправедливости слезы выжигали глаза. Почему так?
В общежитии было шумно – из дверей разносилась разномастная музыка, слышался звон посуды и девичий смех. Где-то бренчала гитара. Сам воздух гудел от предвкушения праздника и счастья. Муля невольно улыбнулась, поднялась на свой этаж, подошла к двери и сделала глубокий вдох, как перед прыжком на глубину. Толкнула дверь. Вошла. Витечка стоял перед зеркалом в неестественной позе, задрав подбородок. Галстук выскальзывал из пальцев. Он никогда не умел завязывать галстуки.
- Привет, - тихо поздоровалась Муля.
- Привет, - растерянно отозвался Витечка.
- А нас выписали, - пояснила Муля.
Они стояли друг против друга, совершенно не понимая, что теперь делать. Витечка мог бы бросить свой чертов галстук, осторожно взять у Мули Ромку, отогнуть край одеяла и смотреть, не смея поверить, что на руках его сын. Целый сын. Во многих цивилизациях за это отдавали караваны с золотом. Или он мог хлопнуть себя по лбу и сказать: «Как же вы добрались? Вот я дурак, это же я должен был забрать вас. С цветами и бантом. Ты когда-нибудь простишь меня?». Или соврать, что он честно звонил каждый день в роддом, но кто-то что-то перепутал и сказали, что выписка откладывается. Но он стоял, как вкопанный, продолжая истязать галстук. Только вместо зеркала смотрел на Мулю.
- Возьмешь Ромку? – предложила Муля. Она ещё надеялась, что это шок, счастливый шок и вот-вот Витечка опомнится и радостно обнимет обоих.
- Да ты что? – попятился Витечка, - а если я что-нибудь ему сломаю? Это же вы, женщины, умеете. Давай я лучше сапоги помогу снять.
Муля прошла в комнату, положила сына на кровать, огляделась. В комнате был бардак. Какие-то бумаги, книги повсюду. Витечка, казалось, не подозревал о наличии такого праздника, как Новый год. Муля, не ждала от него гирлянд и украшенной елки. Хотя, конечно, ждала. Не конкретно от него, а вообще. От жизни. Что в качестве компенсации за унизительную выписку будет и гирлянда в окне, и елка в углу, и оливье на столе. Да, он не умеет всего этого делать, но было бы желание. Нашел бы выход, попросил друзей, соседей по общаге, в конце концов. Потому что, жена с сыном могут вернуться в любую минуту, потому что новый год. Потому что, потому что…
Муле захотелось подойти и отвесить ему звонкую пощёчину. Тоже, как в кино.
Вместо этого, она стала разворачивать Ромку, чтобы скрыть подступившие слёзы. Витечка не проявил никакого интереса к новому человеку. Он кое-как справился с галстуком и стал натягивать пиджак. Предвидя вопрос, решил сразу ответить:
- А мы на кафедре решили собраться.
- А мы? – спросила Муля, чувствуя, как душат слёзы.
- Так вам же лучше, - изумился Витечка, - в тишине. Отдохнете.
- Нам лучше? – сорвалась на крик Муля, - нам лучше?! Нам лучше, когда нас ждут дома, когда волнуются и звонят! Нам лучше, когда мы втроем дома. Нам лучше, если выберут нас, а не пьянку на кафедре. Ведь мы семья! Неужели до тебя до сих пор не дошло?
Она рухнула на кровать и зарыдала в голос. Ромка тоже проснулся и сразу начал отчаянно кричать. Витечка разинул от ужаса глаза, спешно обулся, схватил пальто и выбежал за дверь. Словно спасался от стихийного бедствия.

«Станция озёрная», - объявил голос в вагоне. Муля подумала, что если бы в её жизни кто-то объявлял остановки, то после станции «Рождение сына», следующая называлась бы «Предательство». В Витечкиной версии она называлась бы иначе, благороднее – «Экспедиция». Вскоре после рождения Ромки Витечка объявил, что едет на полгода изучать карельские скалы. Муля поняла, что Витечка просто красиво «делает ноги».
- А как же мы? – резонно поинтересовалась Муля.
- Вам же лучше, я только путаюсь под ногами.
Дело обстояло ровно наоборот - Муля с сыном путались под ногами у Витечки.
Вполне возможно, у него уже давно роман с аспиранткой. Витечка хотел оставаться вечным романтиком, бежать легко, взявшись за руки, как когда-то с Мулей, слушать горы, есть из котелка, выдыхать пар под морозным небом. Пеленки и бессонные ночи в его картину мира никак не укладывались. Муля смотрела остановившимся взглядом, как он собирал вещи. Вдова при живом муже, сирота при живом отце. Плакать уже не получалось, глаза высохли и просто горели, словно их натерли горчицей.
А как же «мы в ответе за тех, кого приручили?». А никак. Теперь она в ответе за своего сына, который сюда не просился. А, значит, и за себя. Витечка отчалил, Ромке исполнилось три месяца. По законам того времени Муля должна была выходить на работу. Как можно разлучить беспомощного младенца с матерью – никто не объяснил. Против закона не попрешь. Младенца в казенный дом к бездушным нянькам, где он будет с утра до вечера лежать в мокрых пеленках, недокормленный и несогретый? Этого Муля допустить не могла. Пошла падать в ноги к директору школы. Тот вздыхал и укоризненно качал головой. Как ни странно, помог демарш Витечки. Он уехал слушать горы на совершенно законных основаниях – на то имелась бумага государственного образца. А, значит, Муля была почти матерью-одиночкой. На полставки она ушла на репетиторскую работу. Принимала учеников прямо в общаге. Денег, конечно, крохи, зато рядом с Ромкой.

- Деепричастный оборот, - подсказывала она, качая сына на руках.
- Деепричастный оборот, - бубнил следом Коля Семёнов.
- Ну, - подталкивала она.
- Эээ… это…
- Выделяется в тексте запятыми, - заканчивала Муля.
Муля была хорошим учителем и вскоре слава о ней разлетелась по всему району. К ней стали заходить в частном порядке. И платить в частном порядке. За подготовку к выпускным экзаменам – очень хорошо платить. Неожиданно её дела пошли в гору. Хотя, в то время за это можно было запросто угодить в тюрьму. Но, во-первых, сдавать её было невыгодно родителям – они буквально молились на неё. Завистливых коллег у неё не было, так как в школе она не появлялась. Да и очень хотелось реванша за её униженное материнство. У Ромки появилась новая коляска, Муля наконец-то выбралась из обносков. Витечка почти не давал о себе знать. Знающие люди подсказали, что нужно развестись – тогда Муле, как матери-одиночке положена квартира от государства. Можно наконец-то выбраться из проклятой общаги. Муля послала телеграмму. Вот так просто. Разводили в суде, Витечка сидел какой-то огорошенный, как будто его только что выдернули из палатки и он не сразу понял, где очутился. Быстро поставили подписи, и он снова отправился к своим скалам. Про Ромку ничего не спросил. Про Мулю, впрочем, тоже. Короткое: «Ну как ты?» не считается.
Ромке исполнился год, когда им дали ключи от новой «однёшки». Новый год встречали уже в своем доме. Муля поняла, что Витечка был прав – без него было лучше, чем с ним. Но на душе было темно и сыро, хоть волком вой. Хотя – чего судьбу гневить? Своя крыша над головой, работа, неплохие деньги. И главное – сын рядом.
Вскоре грянул развал страны. Страну трясло и лихорадило. Люди были напуганы, в центре страны стояли танки. Светлое будущее, ради которого они работали в три смены, не видя своих детей - развалилось. В воздухе витали новые слова: «гласность», «плюрализм» и «перестройка».
Директор школы сообщил, что школа закрывается в соответствии с реформой. Муля осталась без работы. Репетиторство тоже забуксовало. Люди берегли деньги, страна погружалась в хаос. Тут было не до образования детей. Выжить бы. Тут и там закрывались заводы, под воды нового времени уходили целые отрасли. Появились решалы в малиновых пиджаках, а вместе с ними и новые понятия: «разборка, стрелка, крыша и братва». Начался глобальный передел, зазвучало слово «бизнес». Учительница русского и литературы никак не вписывалась в новую парадигму. Муля быстро поняла, что скоро им с Ромкой попросту будет нечего есть. Надо было выкручиваться. Выкручиваться с ребенком на руках было неудобно, Муля решила отвезти Ромку к родителям в деревню. Сердце рвалось на куски от предстоящей разлуки.
- Да ладно тебе убиваться, - утешала мать, - чай не чужим людям отдаешь. Тут речка, свежий воздух, будут с дедом за грибами в лес ходить. В огороде будет помогать, курей научим кормить. А в городе ему что? Четыре стены?
Муля вздыхала, но соглашалась. Какой у неё был выбор?
- К тому же, - мать перешла на шепот, - в городе сейчас опасно, бандиты, перестрелки. Вон вчера показывали целый детский сад выселили – теперь снесут и банк там будет. А тут в деревне, кому мы нужны? Правда, Ромашка? - подмигнула она внуку.
Муля вернулась в город. С бывшими коллегами стали держать совет – «что делать?». Варианта было два. Первый – репетиторство, которое забуксовало. Второй – «челночить». Покупать китайский товар дешево, продавать дорого. Говоря современным языком – стать коммерсантом. У Мули от этого слова стыла кровь. Она учитель, скульптор интеллекта и вдруг мешки, хамоватые бабы, грязные поезда и взятки. Муля была хронически правильной. Один раз случайно украла батон – сунула под мышку и не заметила, так и вышла из магазина. Поняла только утром, когда делала бутерброды к завтраку. Пошла в магазин, подошла к охраннику и выпалила:
- Я вчера украла батон.
- Зачем? – удивился охранник. Он разгадывал кроссворд и не хотел с этим разбираться
- Случайно. Рук не хватило, и я унесла его под мышкой.
- Идите в кассу и оплатите, - посоветовал охранник.
Муля пошла к кассиру.
- Я вчера случайно не заплатила за батон, вот деньги, - протянула купюру.
- Я не могу вам выбить чек без товара.
- А вы просто так возьмите.
- Тогда у меня касса не сойдется, - не сдавалась кассирша.
- И что же делать? – растерялась Муля.
- Ничего. Кражи заложены в стоимость товара.
- И что? Просто идти?
- Просто идите, - разрешила кассирша, - но в следующий раз смотрите, что выносите из магазина.
Ленка Якушева – подруга и коллега Мули по общаге, подобных моральных проблем не имела. Она вообще была человеком дела. Брала и делала. Ленкин девиз был: «Сначала ввяжемся, а там видно будет». Даром что учитель музыки. Никакой воздушности и возвышенности. Не человек – ледокол.
- Я всё узнала, - возбужденно провозгласила она, разливая вино по фужерам, когда в очередной раз они собрались держать совет. - Едем в Казахстан. Оттуда в Китай, в Урумчи. Там оптовый рынок. Закупаемся и обратно. Нигде не останавливаемся и не ночуем. Спим в поезде.
- А дальше?
- Дальше - продаем, - Ленка возвысила фужер над столом, стукнула о Мулин и залпом опрокинула. Как водку.
- Кому? – не поняла Муля.
- Ты что, вчера родилась? Снимаем место на рынке и продаем.
- Сами? – изумилась Муля.
- Нет, Пушкин. Ну конечно, сами! – Ленка снова наполнила фужер.
- Выезжаем на следующей неделе. Билеты я куплю. И приготовь баксы. Тысячу. Или две.
Когда захмелевшая Ленка уходила, она как-то резко хлопнула дверью, и Муле показалось, что это грохнул нож гильотины, бесповоротно и безжалостно отрезав её прошлое. Пять лет педагогического, практику, поездки, палатки, песни под июльским небом, школу, детей. И Витечку. И Ромку. Проклятущее время. Ребенок хоть и у родных, но всё же не с ней. А впереди грязь, баулы и, скорее всего, бандиты. Сейчас они были повсюду. Муля упала на диван и стала реветь, как раненный бизон. За что? Почему? Чем она конкретно это заслужила?

Ехать двое с половиной суток. Время коротали за разговорами и картами. Муля тряслась, как осиновый лист. Ей казалось, что их поймают на границе и посадят в китайскую тюрьму. Или казахстанскую.
Их не поймали. Через границу перевозил специальный автобус. Рынок в китайском городе Урумчи был астрономических размеров. У Мули закружилась голова. Здесь было всё и сразу: шубы, сумки, специи, кастрюли, ковры, свадебные платья, золото, деревянные ложки. Абсолютно всё. Китайцы тянули за рукав: «Кацество, дёсево, гут». Ленка устремилась к шубам. Муля за ней. Не хватало еще потеряться на рынке размером с город. Она смотрела на Ленку с удивлением и восхищением. Откуда в ней это? Или всегда было, просто негде было проявить. Казалось, Ленка была рождена для этого, но случайно попала в педагогику.
- Так, давай мне эту, эту и вон ту, - командовала она на русском. Юркая, маленькая китаянка лихо поддевала палкой плечики с шубами и несла меховые штабели Ленке.
- Халасо, гут, - улыбалась она, - халосий серсть. И ловко трясла шубу, демонстрируя блестящие волны меха.
Ленка довольно быстро набила клетчатый баул шубами.
- А ты чего стоишь?
- Мне тоже шубы брать? – растерялась Муля.
- Я те возьму, - пригрозила Ленка, - походи, посмотри, автобус через два часа, а еще пожрать надо.
- Но я не знаю что, - пожаловалась Муля.
- Да хоть что! Смотри сколько всего!
Муля стояла, как соляной столб. Ни туда, ни сюда. Она, в отличие от Ленки, под это не была заточена.
- Значит, так, - скомандовала Ленка, - я пойду еще за трикотажкой. Встречаемся вон там, у лапшичной. Видишь, где красная миска нарисована?
Муля кивнула и Ленкин след «простыл». Муля пошла наугад, лавируя между приставучими продавцами. Все голоса слились в один жуткий гул, все краски в одно безумное полотно. Её начало мутить. Выхода из этого туннеля не предвиделось. Вдруг среди этой шумной и цветастой метели перед ней явилась арабская сказка – павильон с кувшинами. Он манил тишиной и спокойствием, никто не тянул за рукав и не совал ничего в руки. Муля, повинуясь неизвестному инстинкту, вошла внутрь. Вошла и обомлела. Кувшины были представлены во всём своем великолепии: пузатые с витиеватыми узорами, изящные, низкие, высокие, латунные, серебряные, золотые. В павильоне пахло благовониями, на полу был самый настоящий ковер. Муля автоматически попятилась назад, чтобы сойти с него.
- Не бойтесь, - вдруг раздался шероховатый мужской голос. Из темноты возник хозяин голоса. Тоже прямиком из арабской сказки. С приятным лицом ровного бронзового оттенка. Арабский мудрец, не меньше.
- Здравствуйте, - поздоровалась Муля, - у вас здесь ковры.
- Он не настоящий, - успокоил ее «мудрец», - из химических волокон, легко моется, быстро сохнет.
- Ничего себе, - удивилась Муля, - я бы не отличила.
- Китайцы научились, - пояснил он, - здесь таких полный рынок.
- А как же отличить?
- Поджечь.
- Ковёр? – изумилась Муля.
- Нет, - засмеялся продавец, - волокна. Снять несколько волокон и поджечь. Натуральный пахнет жженым волосом, подделка – горелым пластиком.
Осмелев, Муля снова ступила на ковер. Продавец сел на стул, достал откуда-то кальян и стал невозмутимо курить. Вот откуда запах благовоний. Безо всякой цели Муля стала разглядывать кувшины, иногда украдкой поглаживая покатые бока. Откуда в ней, в городской учительнице, вдруг такая тяга к кувшинам? Хотелось остановить время и разглядывать, открывать крышечки. Некоторые просто откидывались, другие сопротивлялись пружиной и звонко захлопывались.
- Эти для вина, - продавец отложил трубку и вышел к Муле, - чтобы не выдыхалось.
- Этот для воды, - он поднял с пола высокий кувшин с узким горлышком, - чтобы умываться. Вода течет из такого ровной струйкой и не разбрызгивается.
Вот этот, - он указал на узорчатого красавца, - для церемоний.
- А в этом, - он ткнул в маленький приплюснутый чайник, - живёт джинн.
Мулиных денег хватило на семь кувшинов. Чайник с джинном достался в подарок. Она неслась, громыхая, в сторону «Красной миски».
- О! – обрадовалась Ленка, - нашлась.
Ели острую и очень вкусную лапшу. Муля проверяла ногой свою сумку. Ей была приятна тяжесть содержимого. Странно, но вся растерянность и робость куда-то делись. Муля ощущала легкость и азарт.
- Чего набрала? – жуя, спросила Ленка.
- Кувшины, - сообщила Муля.
Ленка поперхнулась.
- Какие кувшины? Вот знала же, что тебя нельзя одну оставлять, - сокрушалась Ленка.
- Красивые, не переживай, - успокоила Муля.
- Кому они нужны твои кувшины? – не унималась Ленка, - людям жрать нечего.
- Ну, - указала Муля вилкой на ленкин баул, - поэтому они будут жрать твои шубы.
- Завидуй молча, - съязвила Ленка.
Поезд на жаре раскалился, как консервная банка.
- Ну и баня, - фыркала Ленка, пробираясь сквозь клетчатые сумки к их с Мулей местам.
По вагону маршировала упитанная проводница, бросая по сторонам гневные взгляды.
- Ну куда ты пихаешь? Поезд тронется – тебе же на башку упадет.
- Под сиденье, убирай с прохода.
- Погранцы найдут – я прикрывать тебя не буду, потом не рыдай.
Заглянула в их купе: «Девочки, билеты готовьте, скоро отправка. Сколько везете?».
Ленка кивнула на сумки: «Мало, две. По одной на каждую».
 - Смотрите мне!
Куда и зачем смотреть Муля не поняла.
- Куда смотреть? – спросила она Ленку.
- Да не ссы ты, - прошипела Ленка, - по идее это все надо вносить в декларацию и платить пошлину, но тогда выгоды тебе шиш, - Ленка скрутила фигу и продемонстрировала её Муле. – Если спросят – везем в подарок. Или это, как его… в личное пользование, - вспомнила Ленка.
Муля почувствовала внутри неприятный холодок. Игривость и азарт испарились.
Декларация? Таможня? Наручники и сын-сирота?
Границу проезжали ночью. Никто не спал. Вагон напряженно молчал. С перрона доносились строгие окрики и лай собак. Ленка в нетерпении то и дело выглядывала в коридор. Муле показалось, что они стоят целую вечность. Она успела задремать, когда услышала из темноты властный женский голос. На вторых ролях слышался негромкий мужской.
- Достаём! - приказывал женский. - На верхней полке чьё? Саш, бланки давай.
Приказы раздавались всё ближе, слышалось дыхание собак. У Мули внутри всё сжалось. Чего ей в репетиторах-то не сиделось?
Наконец-то в проеме появилась прямоугольная фигура. Широко, по-командирски расставив ноги в высоких военных сапогах, фигура пытливо оглядела все полки.
- Это чьё? – кивнула она на ленкину клетчатую сумку, раздувшуюся, как самовар.
- Моё, - просипела Ленка. Голос предательски исчез.
- Что и сколько? – ловко перекинула листок на планшете пограничница, - паспорта готовьте.
«Жандармша», - подумала Муля.
Из-за спины жандармши выглядывал невзрачный мужик средних лет. В проем то и дело пыталась просунуть морду одна из овчарок.
- Саш, убери ее! Все колготки в слюнях, - сморщилась жандармша.
- Что и сколько? – повторила вопрос жандармша.
- Шубы, десять, - неуверенно промямлила Ленка, - её ледокол наткнулся на глыбу льда и встал.
- Декларация?
- Нету, - по-детски повинилась Ленка. Потом, словно опомнившись, добавила смелее: «Для личного пользования».
- Мне-то не заливай, «для личного пользования», - передразнила жандармша. – Значит так, или выгружаемся и идем оформлять протокол, или шуб не десять, а семь. Для личного пользования. На каждый день.
Мужик за её спиной хохотнул.
- В смысле? – не поняла Ленка.
- Саш, давай.
Мужик покорно вошел и стал перегружать шубы из ленкиной сумки в черный мешок. Ленка наблюдала со скорбной покорностью. Покончив с шубами, стражи обратили свой взор на Мулю.
- У вас что? Открывайте сумку. И паспорт приготовьте.
Муля протянула паспорт, потом расстегнула молнию на сумке и явила жандармше свои кувшины.
- Это что? – с ноткой отвращения осведомилась она.
- Кувшины, - пояснила Муля.
- В личное пользование? – догадалась жандармша.
- В личное, - подтвердила Муля.
- Сколько?
- Семь.
- Тоже по одному на каждый день? – криво усмехнулась жандармша, явно довольная своей шуткой.
- Они же все разные: этот для воды, тот для вина, а вон тот…
- Для вина? – перебила её жандармша, - ну раз для вина, то ладно.
Гоготнув, она захлопнула папку и оттолкнув в очередной раз собачью морду, пошла к следующему купе.
Муля растеряно пялилась перед собой. «И это всё?».
Ленка хлюпала носом.
- Хорош! – шёпотом осадила её Муля, - радуйся, что с поезда не сняли.
Дальше ехали без происшествий. Устали, как собаки.
Муля рвалась в деревню к родителям. Обнять поскорее Ромку и забыть всё это. Она твердо решила, что больше ни за что в подобное ввязываться не будет. Кувшины раздарит и возьмет учеников в репетиторство. Но ленкин ледокол вышел в открытые воды и запустил двигатели на полную мощность.
- Ты совсем? – покрутила она у виска. – Просрать весь товар? Поехали на рынок места брать, пока не разобрали. Ты видела поезд? Пока ты тут сопли размазываешь, они уже торгуют.
- Слушай, я все решила, - мягко начала напирать Муля, - такие приключение не для меня, у меня хватка не та.
- Ты думаешь, Я об этом всю жизнь мечтала? – удивилась Ленка, - Надо хотя бы деньги за дорогу отбить. Купишь Ромке велик. Или что ты ему скажешь: «Сынок, я хрен знает чем занималась, вот тебе ноль от бублика?».
- Дырка, - поправила её Муля.
- Сама ты дырка! Поехали.
Рынок гудел, как разбуженный улей. Ленка стремительно пробивалась к серому двухэтажному зданию, увлекая Мулю за собой.
«Дирекция рынка», - успела прочитать Муля на жестяной табличке.
Внутри было людно, все носились с какими-то бланками, суетливо переписывая что-то со стендов. Муле хотелось вырвать руку и сбежать, как в детстве из очереди на прививку. Но Ленка уверенно тащила её сквозь недовольную толпу.
- Куда? – взревел какой-то мужик, - тут очередь вообще-то.
- Мы по записи, - шустро нашлась Ленка и устремилась к бордовой дерматиновой двери.
Люди вокруг удивленно переглянулись.
- По какой ещё записи? – заверещала какая-то бойкая старушка.
- Мы из горсовета, по личной записи - громко провозгласила Ленка, опасаясь бунта толпы. Ещё на хватало ввязаться в драку с торгашами.
- Мы из горсовета, - уже тише повторила она, - идем договариваться об увеличении торговых мест. Это ясно? У нас назначено.
Толпа чуть отступила, освобождая путь к кабинету: «Ясно, чего тут не ясного. Так бы сразу и сказали, чего лезть-то?».
За столом сидела монументального вида дама. Барыня. С алыми губами и сложной прической фиолетового цвета. Муле Барыня показалось очень знакомой. Жандармша!
Не сама, конечно. Но тип тот же. Муля где-то читала, что у природы в распоряжении имеется конечный набор лиц, носов, ушей, характеров – поэтому повторения неизбежны.
Барыня щелкала холеными ноготками по кнопкам калькулятора. Подняла уставший взгляд: «Говорю сразу: места остались только у забора. Центральные все разобрали».
- Сколько? – деловито поинтересовалась Ленка.
Муля в очередной раз поразилась способности Ленки доставать слова с ловкостью фокусника. Муля бы развернулась и ушла, без лишних вопросов. На нет и суда нет.
- Двести, - ответила Барыня. Было видно, что цифры она достает с той же легкостью фокусника. Они с Ленкой говорили на одном языке.
- А сто пятьдесят можно? Хотя бы на первый месяц?
- Не можно, у меня очередь с шести утра кабинет штурмует.
- Ладно, - сдалась Ленка, - двести так двести.
- Документы, заявления, - протянула Барыня ухоженную ручку.
- Какие документы? – опешила Ленка.
- Здрасьте! Из налоговой, разрешение на торговлю, договор – на стенде же все написано.
Ленка беспомощно посмотрела на Мулю. Слова в кармане неожиданно закончились.
- Идите, девочки, - благословила Барыня, - читайте стенд.
Толпа за дверью выжидающе молчала.
- Ну как? Дадут? – спросил кто-то.
- Дадут. Догонят и ещё дадут, - злобно пообещала Ленка и направилась к выходу.
На улице она неожиданно разревелась. Во те и ледокол.


Впоследствии оказалось, что льды оказались сильнее. В Ленке что-то сломалось. После истории с рынком Ленка скрылась со всех радаров. Муля пыталась её найти, но тщетно, Ленка будто сквозь землю провалилась. А, может, запила. Вся остальная преподавательская тусовка тоже разбежалась кто куда. Время великого отчуждения. Выживали, как могли, на радости и встречи сил не было. Где те костры и песни на берегу?
У Мули дела неожиданно пошли в гору. Кто-то наверху включил на её пути зеленый свет.
Дело было так: Мулина, институтских ещё времен, подруга Юлька в разгар эпохи перемен переквалифицировалась в фоторепортера. Носилась с фотоаппаратом везде и всюду в надежде поймать тот самый кадр, запечатлеть острое событие. Её ставка сыграла. Пару раз она прорывалась в самую гущу ключевых событий, в которой запросто могли проломить голову. Она не только умудрилась остаться с целой головой, но и сделала несколько скандальных снимков «с места событий». Юльку стали звать в телевизор и в первые колонки газет. Неожиданно Юлька стала вхожа в круги местной богемы. Её приглашали на закрытые показы, фотовыставки и всякие творческие вечера. Юлька умела взять нужный ракурс и найти нужные фразы. Однажды в доме Мули раздался телефонный звонок. Звонила Юлька. Её пригласили на день рождения какой-то важной дамы. То ли сенаторши, то ли жены местного миллионера. Она в свою очередь пригласила Мулю.
- Я? – изумилась Муля, - Туда?
- А что такого? – парировала Юлька, - там народ пёстрый, но простой, как сапог – ни выпить, ни поговорить. С тобой хоть поржать можно.
- Нашла клоуна, - обиделась Муля.
- Ой, ладно тебе, «Шато» нахаляву попьешь, на воротил местных посмотришь. Интересно же.
«Действительно интересно», - подумала Муля.
В назначенный день Муля отвезла Ромку к родителям, надела единственный белый брючный костюм, оставшийся ещё с защиты диплома, и вышла к такси, где её уже ожидала Юлька. С собой взяла один из кувшинов, которые так и валялись в гигантской клетчатой сумке.
- Что это? – вопросила Юлька.
- Подарок, не идти же с пустыми руками.
Юлька лишь хмыкнула: «Мы и есть подарок. Остатки русской интеллигенции».
Ехали долго, город успел закончиться, потянулись бескрайние поля. Стояла середина лета, поля были усеяны рапсом, казалось, солнце уронило яркие капли желтого в ещё не потерявшую сок траву. Муля невольно залюбовалась. Стало жаль себя, свою жизнь, в которой наивысшим достижением стала бетонная коробка шесть на семь метров. Хотелось остановить машину, убежать полями к своим, обнять Ромку, сидеть с ним на деревянных ступеньках и сдувать пушинки с одуванчиков.
Неожиданно стало темно, поля сменил изумрудный сосновый бор. Машина нырнула куда-то вглубь леса и скоро оказалась у трехметровых ворот. Водитель вышел, перекинулся парой слов с охранником, охранник кивнул, сообщил что-то по рации, еще раз кивнул водителю. Через несколько секунд исполинские ворота разъехались в разные стороны. У Мули отвалилась челюсть – пред ними явился дворец. В центре большой площади располагался пруд с живыми лебедями, вокруг которого, словно карусель, неспешно продвигались длинные и серьезные автомобили. К каждому из них подходил лакей в белоснежном костюме, открывал двери и помогал гостям выйти. Когда подошла их очередь, молодой улыбчивый парень подал Муле руку в белой перчатке. Поднялись по широкой мраморной лестнице и оказались во дворце Шахерезады со всеми атрибутами: двадцатиметровые потолки, хрустальные люстры в два этажа, фонтан со статуей, бархат, золото, официанты с шампанским. Муля поежилась, ей было неуютно. Казалось, вот-вот её поднимут на смех или спросят, почему обслуга не на кухне. Учитывая нелепый кувшин в руках, вопрос выглядел бы вполне уместным. Юлька же напротив, нисколько не смущалась. Она грациозно перемещалась по залу, то и дело вскидывая руку в приветствии или слегка касалась щекой, изображая губами поцелуй. Муля кожей почувствовала, насколько плотным тут оказался воздух от обилия сладких ароматов и лживой радости. Гости обменивались ритуальными фразами, чтобы стая приняла их за своих. Муля видела такое в передаче про животных.
- Страшные пробки, я едва успела в банк.
- И не говори. К Мирославе няня опоздала. Я тебе говорила, что она из Англии?
- Роскошный шёлк.
- Спасибо, дорогая, в такую жару только шёлк и спасает.
- Знаешь, иранский лён неплох.
- Что не говори, а мальдивский загар ни с чем не перепутаешь.
- В Ницце в этом году страшная жара.
- Юленька, дорогая, - вскинула холёные ручки мадам в ярко-красном платье. Рукава и низ платья украшали перья, на высокой груди покоились камни, размером со спелую клубнику. Всё вместе выглядело комично. Та самая сенаторша, - догадалась Муля. Сенаторша, словно услышав мулины мысли, недоуменно уставилась на Мулю.
- Инесса, востоковед, - произнесла Юлька, кивая на Мулю.
Взгляд сенаторши мгновенно изменился, теперь она смотрела скорее с любопытством.
- Поздравляю! - Муля протянула кувшин.
- Боже, какая прелесть! – восхитилась сенаторша.
На её восторги и блестящий кувшин стали стягиваться гости, по-сорочьи вытягивая шеи.
- Наследие скифов, - как бы между прочим сообщила Юлька. Она была профессионалом и делала событие буквально из ничего. К Мулиному кувшину потянулись аристократические и не очень руки. «Какой блеск, какая изысканность, музейная ценность!». Сенаторша с благодарностью посмотрела на Юльку – привести настоящего востоковеда и устроить такое шоу на зависть всем. Дорогим автомобилем и бриллиантами никого не удивишь. Пруд с лебедями тоже уже у каждого второго. Другое дело – наследие древних народов. Сенаторша не знала, кто такие скифы, но звучало дорого и эксклюзивно. Кувшин водрузили рядом с чучелом павлина под кадкой с раскидистой пальмой. Сенаторша поблагодарила Мулю и величественно удалилась к новоприбывшим гостям.
- Инесса? – спросила Муля.
- А что? По-моему, тебе идет. Имя посложнее и фамилию экзотическую – и всё, ты своя. Вот я: Юлия Ивановна Золотова. А должна быть Джулия Ван Голд. Звучит?
- Звучит, - согласилась Муля, - но пОшло.
- Здесь всё пошло, - вздохнула Юлька.
В какой-то момент от пышной, блескуче-перьевой толпы отделилась весьма любопытная особа. В ярко-желтом брючном костюме с булавками вместо пуговиц, очки в квадратной оправе, короткие обесцвеченные волосы и сложные сережки в ушах. Возраст не определялся. Муля отметила прямую спину и мужскую твердую походку с руками в карманах. Сейчас это называется харизма. Особа направилась прямиком к Муле. Муле показалось, что та сейчас подойдет и заедет ей кулаком в нос.
- Виолетта, - протянула руку особа.
- Инесса, - ответила Муля.
Особа криво усмехнулась.
- Мне нужны такие кувшины, много, - перешла она сразу к делу, - ну и вообще, всякая экзотика.
- Много нет, но кое-что имеется, - растерянно ответила Муля.
- Диктуй телефон, завтра в десять подъеду, - Виолетта деловито щелкнула телефоном-раскладушкой, записала номер, достала сигарету, щелкнула зажигалкой, закурила, захлопнула телефон и так же решительно удалилась прочь. Сплошные щелчки – как у сороки.
¬На следующий день Виолетта приехала с мужиком, размером с двухдверный шкаф. Муля вытащила клетчатую сумку с кувшинами, Виолетта бегло осмотрела содержимое, открыла блестящий кожаный клатч, достала пачку с долларами, отсчитала несколько купюр и протянула ошеломленной Муле.
- Забирай, - кивнула она «шкафу» на сумку. Тот послушно поднял сумку.
- Будет еще – звони, - деловито бросила она Муле и протянула визитку. Хлопнула дверь, Муля стояла, как после внезапной грозы, пока шаги окончательно не стихли. Ей казалось, сейчас вернется Виолетта, а с ней и вся вчерашняя тусовка. Они завалятся к ней и будут тыкать в неё пальцами, сотрясаясь от хохота: «Востоковед! Инесса!». Муля наткнулась на своё отражение в зеркале: «Ну и вполне себе востоковед. И вполне себе Инесса».  С волками по-волчьи. Муля перевела взгляд на доллары, медленно, будто не веря, пересчитала. Там было в пять раз больше, чем она потратила. Боясь упустить спущенную сверху спасательную веревочную лестницу, Муля кинулась к кошельку, достала заботливо припрятанную визитку. На картонке значилось имя того самого торговца с китайского рынка – Латиф, и номер телефона. Муля вбила номер в телефон и написала сообщение:
«Здравствуйте! Мне нужны еще кувшины. Анна».
Она с интересом перечитала собственное имя. Её никто так не называл после развода. Малознакомые соединяли то, что написано в паспорте и получалось «Анна Санна». Родители звали на деревенский манер Нюркой. Сын, даром, что четвертый десяток разменял, по-прежнему называл Мулей. А за ним и все остальные. Прозвище прочно приклеилось к ней. Даже бывший муж ни разу не назвал её Аней, не говоря уже про Анюту или Анечку. «Ежик, Мурзик».

Лихие девяностые сходили на нет. Больше не надо было ездить челноком за тридевять земель, теперь была электронная почта. Латиф прислал ей свою, Муля завела свою. Начали переписываться. Выяснилось, что Латиф имел иранско-турецкие корни, но еще ребенком родители перевезли его в Узбекистан. Когда союз развалился, надо было как-то выживать, он закупал кувшины, ковры, подносы на узбекских рынках, а продавал на китайских. Потом снова вернулся в Узбекистан, откуда и вел переписку с Мулей. Больше не нужно было никуда ездить. Плати и тебе привезут: поездом, самолетом, грузовиком. Муля платила. Выбирала товары по фотографиям, платила банковским переводом, платила налоги. Виолетта сметала всё, как пылесос. Про неё стало известно две вещи. Первая – Виолетту звали Валентина. Второе – она вовремя извлекла на свет божий свой диплом архитектора, который до этого ни разу не доставала. За основу взяла принцип – чем безумнее, тем лучше. Сваяла на коленке портфолио из чужих картинок, когда слово «портфолио» никто и не знал, приписала участие в несуществующих выставках и вуаля – за пару недель стала именитым дизайнером Виолеттой. Цены называла сразу космические. Время было такое – обладатели шальных и не очень законных миллионов жаждали их пристроить. И что характерно – пристроить быстрее остальных. Если суметь сориентироваться, как Виолетта, можно было выхватить свой жирный кусок. Правда, с такой же вероятностью можно было выхватить и пулю в лоб. И это в лучшем случае. Время было такое. Позднее за бокалом красного она рассказывала, как её с мешком на голове привозили в чей-нибудь особняк, обводили дулом пистолета пространство и хрипло формулировали техническое задание: «Хочу, чтобы все охренели». Задача Виолетты была убедить «хозяина», что именно этого он и хотел. Какое-никакое художественное видение у неё имелось, но всё, что она делала можно было назвать одним словом – кошмар. Но кошмар хорошо продавался – золото, громоздкие картины, вычурные ручки, вензеля и несочетаемые цвета. Виолетта ухитрилась вплести в это восточную тематику, ссылаясь то на Султана Брунея, то на неизвестных эмиров и шейхов. Столичным сиянием было уже никого не удивить. У Валентины-Виолетты, Мули и Латифа сложился треугольник. Латиф грузил всё, что находил на восточных базарах, Муля всё это оформляла, разгружала и сортировала, Виолетта – продавала. По этому треугольнику потек денежный ручеек. Муля купила большую квартиру в центре, отдала Ромку в хорошую школу, отремонтировала деревенский родительский дом. Времена менялись стремительно, только успевай. Время оголтелых денег подходило к концу, появлялся средний класс. Рынок перестраивался. Виолетта держала нос по ветру и в один прекрасный день провозгласила:
- Будем открывать интерьерный салон.
Сняли помещение, наняли персонал, дали звучное название «Ориенталь». Дела шли хорошо, наступило десятилетие спокойствия. Больше не надо было ездить с мешком на голове и бояться бандитов. Бандиты истребили друг друга. Природа склонна к самоочищению. Люди – часть природы, а, значит – попадают под её законы. Муля в эту программу не попала. Она не была ни хищником, ни паразитом. Её вели какие-то высшие силы (так ей во всяком случае казалось), и она шла, не истребляя никого по дороге. Видимо, природе нужны и такие экземпляры. Уже через год кроме «Ориенталя» появился мебельный салон «Рим». Виолетта загривком чувствовала, за что будут платить в будущем.
Однажды Муля ехала по городу и встала в пробку. Машины почти не двигались. От нечего делать она стала разглядывать улицу и вдруг увидела собственное отражение в витрине. На нее смотрела строгая, статная женщина. Статус читался во всем – прическе, осанке, взгляде, машине. Муля не любила маленькие женские авто. Ей приходилось возить много всякого, поэтому и машина у нее была большая, мужская. Сзади посигналили. Муля тронулась и услышала в себе какое-то смятение. Она смотрела и не узнавала себя. Ни внутри, ни снаружи. Все слои, что она упорно цементировала, вдруг перемешались и повисли в ней мутной взвесью. По пути успешного успеха она в какой-то момент пролетела мимо себя. Не смогла вовремя остановиться и понять, где она и куда идет. Где та звонкая девочка, которая любила сидеть под звездами и слушать про дыхание камней? Где те вечера в маленькой квартире, в которые они с Ромкой зарывались под одеяло и читали про пиратов? Где дом родителей, пахнущий свежим хлебом? Нигде. Продали. После смерти родителей за домом смотреть стало некому. Ромка стремительно вырос, Муля даже не заметила как. Она по кирпичикам выстраивала хорошую, сытную жизнь, особо не заглядывая внутрь этой самой жизни. Бежала от унизительного нищенского существования, бежала до хруста в коленях. А что в конце? Муля не хотела думать о конце, ей протянули веревку, и она карабкалась, стараясь не смотреть вниз. Главное – не останавливаться. Она видела сына ученым, склонившимся над микроскопом. Сейчас хорошие микроскопы, электронные. Стоят, как чугунный мост. Но зато можно увидеть микромир. Микровселенную. Он откроет секрет человеческой клетки, который раньше никто не видел. И можно будет не стареть. Или стареть медленнее. И вот сын стоит на трибуне, в смокинге и благодарит, конечно же, её за полученную возможность. А Муля сидит в шелковом брючном костюме, благодарно кивает и платочком смахивает слезу счастья. Можно и не ученым. Можно дипломатом. Встать у трибуны ассамблеи ООН и провозгласить речь. Речь такой силы, которая остановит все войны на земле. И вот он на трибуне, в безупречном костюме посвящает премию мира ей – Муле. Но Ромка не оправдал, поступил по принципу «куда все – туда и я», учился нехотя и звезд с неба не хватал. Ноль мечтаний, ноль целей. С другой стороны – все логично: она сама преподнесла ему жизнь на блюдечке. Чего хотеть – если всё есть? Встретил такую же – без звезд и устремлений Наташку. Та знала только одной слово – «дай». Муля по началу считала Наташку жадной рыбкой-прилипалкой, которая присосалась к её сыну, почуяв деньги, как акулы чувствуют запах крови за километр. Потом поняла, что жадность – свойство молодости. Жаждешь всего, не только денег. Жаждешь жизни. В обмен на энергию. Ромка любил мать, но он понятия не имел о цене её усилий, стоимости всего того, что у него было. Он воспринимал все блага жизни, как должное, он просто не знал другой жизни. И по-детски, бесхитростно, готов был все вычерпать до дна. В этом смысле он разделял Наташкину жадность. Брать надо сейчас, когда энергия через край. Зачем тебе модные шмотки и классная машина, когда ты старый? Сыграли свадьбу. Дорогую. Не женить же единственного сына абы как. Встал вопрос о жилье. Наташкины родители жили в маленьком провинциальном городке – им самим бы не помешала помощь в улучшении жилищных условий. В общем, все взгляды устремились в сторону Мули. Бизнес Мули приносил деньги, но не баснословные. И надо признать, с каждым годом всё меньше. Появилась интернет-торговля, гиганты вроде «Икеи», которые вытесняли конкурентов из прошлого века. Виолетта отделилась, как ступень космического корабля – придала нужную скорость, вывела на орбиту и отделилась. Она вышла замуж за немолодого итальянца и укатила в пригород Неаполя. Муля прекрасно понимала, что одна не вытянет, что рано или поздно придется магазины продать. Ей тоже хотелось куда-нибудь укатить и наконец-то начать жить жизнь, а не бежать марафонскую дистанцию. Жить, созерцать, стареть. Но её никто никуда не звал, замуж в том числе. Однако сейчас, пока дела как-то шли, на неё устремились две пары глаз.
- Пока поживем у вас, - постановила Наташка, - а потом вашу продадим и купим две в стройке. На этапе котлована можно очень хорошо взять.
«Котлован» - отозвалось колокольным набатом в голове Мули.
- Ну или магазины продайте, - продолжала невестка, - все равно туда никто уже не ходит.
Мулю словно ударили под дых.
- Наташ, - осадил жену Ромка.
- А что такого? – удивилась Наташка, - ну ты-то должен понимать, что скоро они вообще никому не будут нужны. Этот формат устарел, никто так не покупает уже.
Это была чистая правда, но не Наташке ей это сообщать. Прошла бы хотя бы одну десятую этого пути и потом бы рассуждала – продать, не продать.
Муля почувствовала, как её топит гнев и обида. Вышла из кухни, а потом и из квартиры. Вот так незатейливо нарисовалась картина, в которой вся мулина жизнь должна перетечь в Наташкин карман. И сына, конечно, но всё же. Муля вдруг ясно осознала, что обратного течения не будет. В ее сторону ничего не потечет и не наполнит. Разве что внуки. Но когда они еще будут? С точки зрения природы все правильно и закономерно – сын выбирает движение вперед, к своей жизни. Глупо висеть у него на ногах пудовыми гирями и ждать, что он развернет жизнь в обратную сторону. Но обидно так, что дышать трудно. А самое главное – не ясно, что теперь делать. На жизнь пока хватает. Вопрос только на чью. Вдруг вспомнился Витечка. Не испугайся он тогда, не сбеги, наверное, было бы для кого держать большую квартиру, были бы общие друзья, сборища. И внуков бы вместе ждали, дачу бы купили. Где он сейчас? Муля давно о нём ничего не слышала. Вопрос «где он сейчас» вполне можно было расширить до «жив ли он?».

Хорошо бы поезд сейчас сошел с рельс, - мстительно подумала Муля. Раз и конец. И пусть себе как хотят выкручиваются. Хотя, Наташка только порадуется – не надо никого уговаривать. В итоге Муля в сырой земле в непотребном виде, а Наташка уже пилит её квартиру и пускает с молотка всю её жизнь. Кроме того, поезд не мог прямо сейчас сойти с рельс, потому что стоял. Муля стала ёрзать и вертеть головой – все спокойно сидели на своих местах. Она выглянула в окно – таблички с названием станции нигде не было. И вдруг её ошпарила мысль, что, погрузившись в горестный анализ собственной жизни, она перестала следить за остановками. Может, она давно проехала свою? Сколько вообще времени прошло? Муля привстала на цыпочки и еще раз выглянула в окно в поисках названия станции и вздрогнула от неожиданности - на соседних путях сидел ребенок. Девочка лет пяти. Она увлеченно выковыривала щебенку из-под рельса. В голове Мули мгновенно вспыхнул ужасный сюжет из новостей. Повинуясь древнему инстинкту, Муля сорвалась с места и побежала к выходу. Оказавшись на перроне, она в два прыжка оказалась в том месте, где была девочка. Но… девочки нигде не было. Муля встревоженно вертела головой по сторонам – никого. Она металась по перрону в поисках девочки – скамейки, мусорки, фонарные столбы. Девочка словно растворилась. На перроне не было не только девочки, не было ни одной живой души. Даже дворняг, которые обычно рыщут в таких местах в поисках угощений. Она растерянно опустила руки и в этот момент за спиной услышала, как с шипением её поезд тронулся. Она слышала скрип колес, легкий ветер от пришедших в движение вагонов, но ничего не делала. Просто стояла в каком-то мистическом оцепенении. Ей много раз снился этот кошмар – она не успевает на поезд, бежит, бежит изо всех сил, но никак не может ухватиться за поручень – поезд неизменно едет быстрее её. Может, поэтому, когда это произошло на самом деле – она никуда не бежит? Она знает, чем всё закончится. Наконец мимо неё проезжает последний вагон и стук колес начинает стихать, а потом и вовсе замолкает. Муля обреченно опустилась на скамейку. В голове железными молоточками стучались мысли: «Что делать? Где она? Звонить сыну? Телефон тоже уехал вместе с поездом. Равно как сумка и документы». Кроме того, её продолжал мучить главный вопрос: куда делась девочка? И была ли она вообще? Что это? Галлюцинации? Мозг дал сбой? Вот идиотка – погрязла в жалости к себе. Уныние – грех и вот расплата, пинок от жизни.


Муля направилась к зданию станции. Здание – громко сказано, скорее будка или сарай. Под крышей висела металлическая табличка с загнутым уголком, на которой выцветшими буквами значилось название «Высокое». О, да - Высокое. Муля потянула скрипучую дверь и вошла внутрь. Здесь, по крайне мере, было тепло. За прозрачной перегородкой сидела женщина с нечитаемым возрастом. Она с удивлением уставилась на Мулю – видимо, посетители здесь были редкостью.
- Здравствуйте, - поздоровалась Муля.
Ответного «здравствуйте» не прозвучало. Дежурная смотрела так, словно перед ней был не живой человек, а сюжет по телевизору.
- Я, - продолжила Муля, - я отстала от поезда и теперь не знаю, что делать.
- Позвоните, пусть за вами кто-нибудь приедет, - просто посоветовала дежурная будто речь шла о носовом платке.
- Все вещи остались в поезде, телефон тоже, - сообщила Муля.
- Звоните от нас.
- Но я не помню номеров, - растерялась Муля.
- Вы не знаете номеров своих близких?
- Нет, - созналась Муля, - как-то надобности учить не было.
- Так, - задумалась дежурная, - это 173-й был? 173-й, - сама себе подтвердила дежурная и подняла трубку, - алло, свяжитесь там с машинистом 173-го, у него в вагоне пассажирка забыла личные вещи. На том конце что-то сказали, дежурная закрыла трубку ладонью и спросила Мулю: номер вагона?
- Не знаю, - еще больше растерялась Муля.
- Она не знает, - передала дежурная в трубку.
- Точно не первый, - шепнула Муля, судорожно вспоминая, - где-то посередине.
Но дежурная больше ее не слушала. Она положила трубку и обратилась к Муле: «Вам нужно ехать в депо. Машинисту передадут, вагоны осмотрят. Если ваши вещи найдутся, вам нужно будет там на месте написать заявление, составить опись. В общем, там целая процедура».
- И как мне туда добраться без денег и документов? – поинтересовалась Муля.
- Этого я не знаю, - созналась дежурная, - поймайте попутку.
- И далеко ехать?
- Километров 60, я вам напишу адрес.
Муля молчала, дежурная пытливо смотрела на нее, видимо, гадала как та выкрутится.
- А следующим поездом? – спросила Муля.
- Только завтра. Станция у нас проходная, - сообщила дежурная, - не все останавливаются. Вообще-то у вашего поезда здесь тоже нет остановки, чего он стоял – ума не приложу.
- Это во-первых, - продолжила она после небольшой паузы, - а во-вторых, билет я вам без документов не продам, не имею права.
- Как же мне выбраться? – отчаянно спросила Муля.
- Говорю же, - попробуйте на трассе поймать машину, может кто подкинет. До трассы километра два, не больше. Через лес и того меньше. До темноты должны успеть.
Муля смотрела на простое, бесхитростное лицо дежурной. Не было похоже, чтобы она хотела причинить вред или поиздеваться. Но слова «трасса», «темнота» и «лес» в одном предложении звучали очень несимпатично. Муля судорожно искала варианты.
- А вы? - вскинулась с надеждой Муля, - вы не можете? Я заплачу на месте.
- Я не могу, у меня смена до утра. Да и машины нет, мы до села на служебном автобусе ездим.
- А в вашем селе есть где остановиться?
- Да ну что вы! Два дома в три ряда. Да и кто пустит? Люди сейчас подозрительные стали. Я вам говорю – вернее всего попуткой. Сейчас адрес напишу.
Дежурная написала что-то на клочке бумажки и протянула Муле.
Муля положила бумажку в карман и вышла на улицу. Надо было подумать. Наступали сумерки – осенью темнеет рано. Накрапывал дождь. Должно быть так и выглядит безысходность. Если найти в иллюстрированном словаре это слово – там будет ровно эта картина: серая пустынная станция, серые сумерки, серый октябрь и никакого выхода. Ее никто не услышит, ей никто не поможет, её никто никогда не найдет.
Темнело. Словно кто-то медленно задвигал шторы на гигантском окне. Идти в лес совсем не хотелось. Муля вспомнила детскую считалочку: «Ехала машина темным лесом за каким-то интересом». У Мули такого интереса не наблюдалась. Она вообще была трусихой – боялась темноты, тишины и холода. Перенести все это по отдельности она была еще в состоянии, но все вместе – на это её сил не было. И Муля зарыдала, в голос. Завыла, как волчица, в небо: «За что? Зачем? Почему ты так со мной?». Как бы в ответ на платформе один за одним зажглись фонари. Сначала мутным желтым цветом, потом разгорелись до бело-голубого. Рыдать при свете было не так сподручно, Муля вытерла рукавом мокрые щеки.
Стало заметно холоднее, она не понимала сколько сейчас времени, потеряли ли её в санатории, ищет ли её сын, сходит ли с ума от волнения. Ей было все равно, словно внутри потушили все лампочки разом. Может, она умерла и это её круги ада? Но за что? Что такого она сделала, чтобы на эти круги попасть? Попыталась спасти девочку? И была ли та девочка? Да какая разница. Главное, что Муля все бросила и побежала спасать. Много ли таких людей сейчас? В век всеобщего равнодушия. И если это ад, то где обещанные котлы? Она продрогла до костей. Может, она попала в скандинавский ад? Где вечные льды и холод? Но почему он выглядит, как вокзал? Ад тоже эволюционирует? Вдруг кто-то выдернул Мулю из мыслей. Этот кто-то был у нее в ногах, фыркал в ботинки. Муля пригляделась и увидела собаку. Худую и лохматую. С вытянутой мордой. Собака заметила Мулю и ткнулась носом ей в руки. Муля почувствовала теплое дыхание, улыбнулась.
- Найда! – откуда-то донесся строгий окрик. Муля посмотрела в сторону голоса и увидела женскую фигуру. Найда на секунду опасливо обернулась, но потом вернулась к своей исследовательской деятельности. Хозяйка собаки подошла к Муле, отдышалась и показала свернутым в несколько раз поводком в сторону собаки: «Вот засранка».
- Да ничего страшного, - отозвалась Муля, - очень вежливая собака.
- Эта-то? - внезапно расхохоталась женщина. Смех у неё был мягкий, приятный. Муля невольно улыбнулась. Женщина выставила вперед ногу, продолжая хохотать: «Эта вежливая мне вчера сапог обглодала. До дыр. Хожу, как бомж. Во – глядите, не сапоги, а зимние сандалии». И захохотала еще заразительнее. Муля внезапно тоже засмеялась. Через несколько секунд обе уже истерически хохотали, сложившись пополам.
- Так что вы тоже следите за своими сапогами, поужинает и не подавится, - остерегла сквозь смех хозяйка собаки.
Муля хохотала, сотрясаясь всем своим существом. Если выключить звук, можно подумать, что она безутешно рыдает. Интересно природа устроила человека – и там, и там – истерика, освобождение от избыточного заряда. Только в одном случае этот заряд плюс, а в другом – минус. Человек чувствует очищение, только если поплачет или посмеётся от души. От души. Муле повезло – могла бы рыдать в своем положении, а она хохочет. Чудны дела твои, Господи.
- Простите ради бога, - утирая слезы сказала хозяйка Найды.
- Да вы что, - замахала руками Муля, - я сто лет так не смеялась.
- Я тоже, честно говоря.
Повисла странная пауза. Было понятно, что женщине с собакой пора идти, но она медлила. Оказывается, совместный смех, как секс – после него нельзя просто развернуться и уйти. Уже произошла какая-то эмоциональная история и с этим надо что-то делать.
- Вы ждете кого-то? – осведомилась новая знакомая.
- Нет, мой поезд уехал, а я осталась тут. Без вещей.
Муля успела заметить, как взгляд её новой знакомой оценивающе скользнул по одежде. Женщина тоже заметила, что Муля заметила и смутилась: «Простите».
- Ничего страшного, - успокоила Муля, - в самом деле кто будет сидеть на вокзале у черта на рогах?
- И что теперь делать?
- Не знаю, - пожала плечами Муля, - ждать.
- Здесь?!
- Здесь, - подтвердила Муля, - без денег и документов особо не разбежишься.
- Давайте я вызову вам такси.
- Куда? – горестно спросила Муля, - депо уже наверняка закрыто.
- А пойдемте ко мне, - вдруг выпалила женщина.
- К вам? – растерялась Муля.
- Ко мне, мы тут живем, за лесом. Пятнадцать минут пешком.
- Да как-то неудобно, вы меня не знаете.
- Если мы здесь встретились, значит, так надо, - постановила женщина, - пойдемте.
Муля неуверенно огляделась по сторонам, словно ища чьего-то совета, потом поднялась и пошла. «Значит, так надо».
Лес был спокойный, хрустел ветками под ногами, в воздух поднимался запах прелых листьев. Собака моталась от куста к кусту, едва заслышав подозрительный шум. Женщины шли, словно прогуливались старые знакомые. Так бывает, когда люди совпадают где-то на уровне энергий, полей, вибраций. Выяснилось, что её попутчицу зовут Нина, она на два года старше Мули. В прошлом экономист. Была замужем за крупным бизнесменом. Прошли вместе огонь, воду, взлеты и падения. Родили дочь. В какой-то момент с мужем случился кризис личности, и он уехал медитировать в Тибет. Нине остались его долги, квартира в центре и дом в пригороде – в общем, все мирское, от чего он решил отречься. Дочь вместо университета тоже рвалась в Тибет. Медитации и духовный поиск прочно вошли в моду. Но вмешался случай – в их город приехала крупная китайская компания – искать моделей, новые лица. У дочери Нины – Ланы обнаружилось как раз подходящее лицо. Предлагались неплохие условия – учеба, проживание и стажировка за счет принимающей стороны. Лана загорелась и не желала слушать никаких возражений со стороны матери. Мать решила, что встать сейчас на пути у дочери – нажить врага в собственном доме, который будет припоминать ей это до конца жизни. Так себе перспектива. Отпустила. Ночами накатывали панические атаки. Случись что – где она будет искать дочь? В новостях мелькали сюжеты про похищения и сексуальное рабство. Кожа покрывалась инеем от ужаса. От мужа тоже вестей не было. Он мотался по глухим горным монастырям без какой-либо связи. Итогом всех переживаний стала больничная койка – организм не вынес нервных перегрузок. Всему есть предел. Врач показал анализы – все были, как кривой забор: что-то резко вверх, что-то резко вниз. В организме, как в сломанном радио, сбились все частоты. Решением стал переезд в деревню. Дом и участок мужу достались когда-то за долги. В то время в нем надобности не было и его просто закрыли. Вся их жизнь была сосредоточена в городе. Сейчас город тянул жизненные силы и из него хотелось сбежать. Квартиру Нина сдала. Их дом когда-то считался элитным комплексом, но потом элита перебралась в другое место. Но атрибуты остались – охраняемая территория, супермаркет, фитнес, бассейн на крыше – все, чего пожелает зажиточная душа. Квартира, выражаясь языком риелторов, улетела за десять секунд. Аренда превышала зарплату Нины в несколько раз – вопрос с работой решился сам собой.
Нина говорила, Муля – слушала. Найда носилась по кустам. Шли медленно, торопиться не хотелось. Даже осенний холод стал казаться приятной прохладой. Когда Нина закончила свой рассказ, Муля спросила:
- А почему Лана? Это от Светланы сокращение?
- Нет, Лана – это Лана. У меня в молодости был такой лак для волос. Назывался «Лана». Так и назвала.
- В честь лака? – изумилась Муля.
- Ну почему «в честь»? Откуда вообще взялось это выражение «в честь»? При чем тут честь вообще? Если бы я хотела «в честь», назвала бы Гагарин.
Муля засмеялась. Гагарин. А правда, почему так никого не назвали? Или Май. Хороший же месяц. Или Апрель. Никогда не задумывалась. Словно, прочтя её мысли, Нина сказала: «Я вообще считаю, что имя человека должно отвечать двум критериям – быть приятным фонетически и переводиться на основные мировые языки без потери смысла». Потом помолчала и добавила:
- У нас главный инженер был Пашка. Уехал в Америку и стал Полом. Его мать никак не могла с этим смириться. Всегда возмущалась: «Как можно человека звать Полом? Пол – это же штука, по все которой ходят». Пашка шутил, что ему ещё повезло, потому что его коллегу звали Скотт.
Вскоре показался поселок. Стройные ряды улиц, корабельные сосны. Дошли до дома. Дом Нины был широким и деревянным. Чуть подальше стояла баня. Она не была похожа на баню, она была похожа на маленький домик. С маленькой верандой. На веранде стояли деревянные кресла. Баню и дом соединяла тропинка из широких плоских камней. Над домом из трубы вился дымок, как на детских рисунках.
- Проходи, чувствуй себя как дома, - пригласила Нина, - вот тапки. В доме пахло теплом и пирогами.
Найда поцокала куда-то вглубь дома, Нина скинула одежду и пошла за собакой. Муля осторожно прошла в комнату. Первое, что бросилось в глаза – мебель. Мебель была дорогая. Не вычурная – статная. За годы своей деятельности Муля научилась за секунды определять стоимость обстановки. Массив дерева, натуральные ткани, цветы под два метра, полки с книгами, шерстяной ковер со сложными скандинавскими узорами. Всего было в меру и каждая вещь на своем месте. Никаких вензелей, линия прямые, силуэты строгие, оттенки спокойные. Но жизнь была в деталях – полосатый плед, небрежно брошенный на диване, фигурки пышных женщин с корзинами на головах.
- Символ плодородия, - пояснила невесть откуда взявшаяся Нина, - муж привез когда-то из Полинезии. Я смотрю на них и понимаю, что можно не худеть.
- Действительно, - подтвердила Муля.
- Советую сходить в баню, - Нина протянула Муле махровый халат, - пока горячая.
Муля смутилась, мысленно увидев себя голой рядом с вероятно хорошим, но все же незнакомым и тоже голым человеком.
- Не бойся, я не пойду, - усмехнулась Нина, я уже была, пойдем, покажу тебе твою комнату.
Это так странно прозвучало: «Твою комнату». Муля привыкла, что всё, что можно назвать своим нужно долго и трудно добывать. И вдруг так просто – твоя комната. Твоя комната в совершенно незнакомом месте.
Баня встретила жарким дыханием, запахом дерева, листвы и трав. Муля сидела в полутьме, закрыв глаза и ощущая всеми клетками блаженное тепло, которое обнимало её со всех сторон, превращая снова в живое существо. На контрасте стало понятно, что за все эти годы она окаменела, стала жесткой, как соляной столб. И вот соляная корка растаяла и испарилась, тело стало легким и подвижным. Захотелось выйти на улицу.
Муля закуталась в полотенце и вышла. Села на деревянное кресло, вдохнула холодный воздух и подняла голову к небу: «Господи, как хорошо!».
Нина суетилась на кухне, накрывала на стол. Пироги в корзинке, зеленый лук, блестящие дольки чеснока, черный хлеб, борщ и деревенская сметана.
Муля ела, как не ела, наверное, никогда в жизни.
- Очень вкусно! Ты ждала кого-то, - догадалась Муля, - столько всего наготовила.
- Я люблю, когда еды много. И готовить люблю. Это же целое искусство – смешение красок, вкусов.
После ужина смотрели документальный фильм про императорских пингвинов. Под мерный голос диктора Муля начала клевать носом. Нина позвала Найду гулять перед сном.
Из окна Мулиной комнаты виднелось небо. Звезды были низкие и яркие. Не такие, как в городе. В городе их почти не видно. Где-то вдалеке лаяла собака, шелестели уставшие осенние ветки. Муля смотрела в небо и думала о том, что весь этот дом и эта деревня лежат на поверхности земли, а вся земля несётся с огромной скоростью вокруг раскаленного шара. И вместе с этим шаром и другими планетами летит по исполинской, задуманной кем-то, спирали сквозь галактику. А она находится в доме, в который тоже попала по задуманной кем-то траектории и ничего этого не чувствует. Наоборот. Как будто всё остановилось. Как будто на ночь все затихает и останавливается. Нет времени, нет движения, нет космической скорости. Но с точки зрения планеты она летит. Ещё и по спирали. Как это вообще возможно? Вообще всё. Неужели всё это можно объяснить каким-то взрывом? Даже очень большим взрывом. Неужели такое объяснение может кого-то устроить? Она не может сама себе объяснить все события одного единственного дня, а тут целые галактики. Чудны дела твои, Господи. Как большие, так и маленькие.
Утро встретило чудесным небом. Не пронзительная, звенящая синь, как весной, а спокойная, небесная лазурь. Чуть разбавленная белым. Оконная рама была из дерева и, казалось, смотришь на картину. Слева береза с тонким кружевом веток, на небе черный пунктир – перелетные птицы. «Тютчев», - почему-то подумала Муля.
Нина хозяйствовала на кухне. На столе красовался пузатый чайник с японской гравюрой на боку – стройный журавль, стоящий посреди высокой травы, задрал голову. Тоже разглядывал небо. Сбоку, как детские кубики, один над другим громоздились иероглифы.
- Доброе утро, - звонко поприветствовала Нина, - как спалось?
- Как никогда, - созналась Муля.
- Сейчас блины будут. Любишь блины?
- Люблю. Сто лет не пекла.
Найда скулила у двери.
- Обожди, - подбодрила её Нина, - сейчас допеку.
- Я могу выйти с ней, - вызвалась Муля.
Воздух пах арбузными корками и свежим журналом. Муля, щурясь от солнца, шла по лесной тропе. Найда носилась, тыкаясь носом под пни, словно искала на кого бы поохотиться. При свете дня Муля рассмотрела ее. Струящаяся длинная шерсть цвета «темный шоколад», уши почти до земли и хвост-метелка. Красивая собака. Наверняка, охотничья. Муля видела такую в рекламе собачьего корма. Лес был невероятно хорош – еще не голые деревья, шелест листьев под ногами, солнце щедро проливало лучами каждую кочку, согревало каждую веточку. Муля села на бревно, Найда тут же примчалась и ткнулась мордой ей в руки: «Чего, мол?». У Мули никогда не было собаки. А это, оказывается целое отдельное счастье.
Завтракали за круглым столом, пузатый чайник, стопка блинов, деревенская сметана, в которой можно ставить ложку, солнце бьет сквозь ажурные занавески – пастораль. Болтали ни о чём.
Нина вызвалась отвезти Мулю, несмотря, на ее протесты. Не слишком яростные надо сказать. Ей не хотелось уезжать. У неё было четкое ощущение, что она вернулась домой.
- Во-первых, у меня машина, - заметила Нина, изучая листочек с адресом депо. Во-вторых, тебе без денег билет никто не продаст. А в-третьих, посещать новые места полезно для мозга. Едем.
Найду решили взять с собой, она ловко запрыгнула на заднее сиденье, уселась и стала внимательно смотреть в окно. Нина закрывала тяжелые ворота. Муля смотрела в своё окно. В окне стоял дом. Не Нины, соседний. Горчичные стены и черепичная крыша. С большой деревянной верандой. Патио, как сказали бы итальянцы. С крыши веранды густыми гирляндами спускался девичий виноград. Он плотно оплетал балки и решетчатую стену веранды. Несмотря на осень, листья были большие и сочные. Градиент от оранжевого к свекольному – залюбуешься. На веранде виднелась плетеная мебель – большой деревянный стол, стулья, кресло. Должно быть, какое-то благородное семейство собиралось здесь на летние обеды. В дом вели просторные окна. Солнце било сквозь них прямо в комнату и Муля пыталась представить, как должно быть это красиво изнутри. Чуть поодаль виднелась беседка, к которой вела заросшая дорожка. Казалось, дом давно необитаем. Словно Титаник на дне моря – совсем недавно тут искрилась жизнь, но уже через мгновение всё это покрылось слоем ила.
Нина села в машину, проследила за мулиным взглядом.
- Тут давно уже никто не живет. Во всяком случае, я ни разу никого не видела.
- Жаль, - вздохнула Муля, - хороший дом.
- Хороший, - подтвердила Нина.
Обе подумали об одном и том же, но вслух ничего не сказали.
Депо находилось в городе «Липки». Муля заранее приготовилась к изнуряющему марафону, беготне между ведомствами, но все оказалось просто, даже скучно. Их отвели к начальнику депо. Точнее, начальнице. Та восседала, как царица, в стандартном для такой должности кабинете – полированный стол, стеллажи с папками, на крашенном в несколько слоёв подоконнике – цветок с узкими листьями и стрелкой, обрамленной мелкими белыми цветками.

- Здравствуйте, мы за сумкой, - пояснила Муля.
- А, да, здравствуйте, сейчас, - как бы растерянно отозвалась «царица». Она подняла трубку, набрала номер и сказала: «Коля, принеси сумку, тут пришли».
Зашёл Коля и молча протянул сумку Нине, потом немного помедлил, словно, передумал и отдал Муле. И так же молча вышел.
- Ваша? – спросила «царица».
- Моя.
- Хорошо, - постановила она, продолжая смотреть на женщин.
Муля не понимала, чего она от неё хочет, открыла сумку – всё на месте: телефон, кошелек, упаковка салфеток, ключи и ручка.
- Всё на месте, - сообщила Муля.
- Хорошо, - снова подытожила «царица».
- А не надо заполнить заявление? Или что-то ещё? – осторожно осведомилась Муля. Она не могла поверить, что всё так просто. Ей казалось, что сейчас вернется Коля, заберет сумку и они с «царицей» здорово рассмеются, мол, такая большая, а в сказки верит. И вот тогда начнется забег по инстанциям.
- Сумка ваша?
- Моя.
- Ну и забирайте, -удивилась начальница.
- Но мне сказали, это целая процедура. Заявление, опись.
- Кто сказал?
- Девушка на станции.
- Вы же не нашу вещь берете – свою. Других заявителей нет.
Муля и Нина вышли на улицу. «Других заявителей нет», - смешно передразнила Нина. Через секунду, как в бенгальском огне, когда температура становится достаточной, яркими искрами брызнул смех. Они хохотали, как тогда на вокзале, до слёз. Мимо шел какой-то рабочий и остановился, оценивая происходящее. Его заметила Нина и подхватила заходящуюся в хохоте Мулю: «Пошли, заявитель».
На обратном пути свернули в лес выгулять Найду. Шли, куда глаза глядят, на солнце стало жарко, как весной. Нашли полянку, сбросили куртки на землю, сели. Нина достала термос с чаем и утренние блины. Найда счастливо носилась, периодически подбегая и тыкаясь мордой то к одной, то к другой, как бы проверяя: «Ты моя? А ты?».
- Она как будто знает меня давно, - поделилась наблюдением Муля.
- Знаешь, она очень недоверчивая. Если бы не она вчера на вокзале, я бы и не подошла, может быть. Она вообще к людям не подходит. Никогда, понимаешь? А тут она как будто выбрала тебя, почувствовала за километр. Я и не собиралась на станцию, но Найда выбрала идти именно туда. Хотя ни я, ни она станции и вокзалы терпеть не можем. Однажды ей досталось от бродячих собак. Да и вообще – вокзалы дело грустное.
- Мистика, - усмехнулась Муля.
- Мистика, - подтвердила Нина, - я, например, во всё это верю. Про переселение душ. И что в следующем воплощении душа обязательно будет стремиться к другой, родственной душе. Вдруг, в прошлой жизни мы были сестрами, а в этой встретились? А собаки, да и животные вообще, они чувствуют, видят то, чего не видим мы. Ауру человека, например.
- Возможно, - пространно согласилась Муля.
- Вот взять, например, ультрафиолет, - не унималась Нина, - ты его видишь?
- Нет, - созналась Муля.
- А он есть. Или электромагнитное излучение. Или радиация. Мой отец был ликвидатором в Чернобыле, такие вещи рассказывал. Два часа и человека нет. Обугленная головёшка. Два часа. А никто её не видит, эту радиацию.
Нина резко замолчала и отвернулась. Муля поняла, что тема подняла в Нине волну внезапной боли. Захотелось обнять её. Но будет ли это уместно?
- Представляешь, - тихо сказала Муля, - никто ничего не взял из моей сумки. Тот же Коля мог вытащить деньги из кошелька. Или телефон забрать. Или машинист. Хоть сто рублей да взять за услуги поиска сумки. Или кто-то в вагоне. Но нет. Просто перенесли из точки А в точку Б и отдали. Удивительно.
- Все заняты собой, не до твоей сумки. Да и что там может везти тётка в электричке? Бриллианты? А из-за ста рублей охота ли мараться?
- Тётка? – изумилась Муля и ткнула Нину в бок. Слегка, шутливо. Но Нина неожиданно потеряла равновесие и завалилась на бок. Муля инстинктивно подалась к ней, чтобы поймать за рукав, но завалилась следом, как мешок с мукой. На всю это возню прибежала Найда и стала суетливо пытаться подлезть под хозяйку.
- Да уйди ты, - хохоча крикнула ей Нина.
***
Муля стояла перед дверью собственной квартиры, не решаясь войти, прокручивая будущий диалог. Повернула ключ, поставила сумку, аккуратно повесила куртку, надела тапочки и вошла в кухню. Сын сидел за пустым кухонным столом, обхватив голову руками. Перед ним на столе лежал телефон. Казалось, он спал. Муля подошла, чмокнула его в макушку, как маленького. Он медленно поднял голову, посмотрел на Мулю и лицо его просияло. Муля успела заметить, что он не спал, выглядел потерянным и изможденным. Её не было всего сутки, а казалось, что он постарел на год.
- Ты? – одновременно удивился и обрадовался сын, - где ты была? Мы тебя искали!
- Все морги и больницы обзвонили? - догадалась Муля.
- Это не смешно, мам!
Мам. Аж слух резануло. Обоим.
- А Наташка где? В парикмахерской снова?
- У врача Наташа, - сердито сообщил сын, и чуть смягчившись добавил, - Наташа беременна, будешь бабушкой. Вот. Торжественно сообщить, как в фильмах, не получилось, извини, настроение не то. Что за выходки такие? Где ты была?
- У приятельницы, в деревне, - спокойно сообщила Муля, как будто речь шла о покупке хлеба.
- А санаторий? – не понял сын.
- Я туда не доехала.
- Это мы поняли, первым делом позвонили туда. Почему?
- Я потеряла сумку вместе с деньгами и телефоном. Оставила в электричке.
- Как? – изумился Ромка.
- По ошибке вышла не на той станции, а вещи остались, - Муля не решилась рассказывать про девочку на рельсах. Не хватало ещё, чтобы сын посчитал, что у нее крыша поехала.
- Ты выпила? – предположил Ромка.
- Чего? Нет, конечно!
- Как тогда можно взять и выйти бог знает где без вещей?
- У нас есть еда? Я есть хочу, - решила перевести тему Муля.
Сын растерянно пожал плечами: «Какая еда? Муля, ты можешь нормально объяснить, что с тобой случилось и где ты была?».
Из прихожей донесся звук проворачиваемого ключа, вошла Наташка. Муля и Ромка повернули головы в её сторону, словно ожидая, чем закончится эта киношная сцена. Наташка увидела Мулю, обрадовалась: «О! Вы здесь? А мы вас потеряли. Ромка уже в полицию хотел идти».
Наташка, продолжая радостно улыбаться, сняла промокший плащ, стряхнула капли, повесила и вошла на кухню.
- А у нас будет ребенок, - на той же мажорной ноте сообщила Наташка, - здорово, да?
- Здорово, - согласилась Муля. Она заметила едва уловимую перемену в ней. Появилась легкость, плавность. Может, статус «беременности» придает некой таинственности и возвышенности. А, может, просто этот ребенок вовремя, его ждут и ему рады. А вдруг это будет девочка? Внучка. Внезапно перед Мулей всплыл образ той девочки на рельсах. Сердце внутри сделало кульбит.

Наташка тем временем сделала себе бутерброд, налила чай и откусив добрый кусок, изрекла: «Мы тут подумали, раз уж такое дело…, - отхлебнула чай, дожевала и продолжила, - раз уже такое дело, ребенок и всё такое…».
Она замолчала, как бы подбирая слова, - в общем, может мы тут останемся? Зачем вам одной такая площадь? А вам подберем что-нибудь поменьше?
Аура легкости и загадочности тут же слетела и Муля увидела перед собой всё ту же простоватую и жадноватую девицу. «Ребёнок и всё такое». Ромка, молчал, скрестив руки на груди. Как обычно, ни там, ни тут. Вечный ожидающий. Чтобы всё само. Чтобы для всех остаться хорошим.
- Нет, - с легким нажимом ответила Муля. Я решила продать эту квартиру и купить дом.
- А мы? – Наташка даже перестала жевать.
- А вы не маленькие – разберётесь, - ответила Муля.
- Дом? – удивился Ромка, - какой дом? Откуда?
- Бог послал, - Муля прошла мимо остолбеневшего сына и жующей Наташки, оставив их переваривать услышанное.
Ночью Муле не спалось. Вдруг накрыли сомнения. Какой дом? Что за блажь? Нина, вокзал, звезды в окне – всё как будто подернулось дымкой, хотя было совсем недавно. В конце концов это совершенно посторонний человек. С другой стороны, она же не к ней в дом переезжает, а в свой собственный. С верандой. Найда опять же. Она выбрала её, спасла, а Муля вот так смалодушничает и предаст? Но здесь сын, родная кровь. А скоро ещё родится маленький человек. Её внук. Или внучка. Неважно. Это человек тоже будет её, Мулин, а она будет его. Она будет самой лучшей бабушкой на свете. Наташка права – чего чахнуть, как Кощей над златом, над этой квартирой? Пусть живут, растят ребёнка. А она будет рядом, помогать, видеть каждый день как внутри Наташки растёт её частичка, её бессмертие. Она прекрасно помнила, как тяжело ей было одной, без родителей, без поддержки, без сочувствия. Теперь есть шанс не допустить этого в семье сына. Да, так будет правильнее, продаст магазин – купит себе что-нибудь поменьше, а к Нине…к Нине можно ездить в гости.
***
Муля сметала щеткой снег с деревянного стола. Рядом на плетеном стуле стоял круглый поднос, на подносе гордо возвышался латунный кофейник – широкое округлое основание, изящный носик и купольная крышка, бока, как и поднос украшали витиеватые восточные узоры. Этот комплект подарил ей когда-то Латиф и она бережно хранила его долгие годы в шкафу, зная, что когда-нибудь для него найдется своё место и время. Она поставила поднос на стол, кофейник на поднос, отошла на два шага назад и склонила голову, оценивая всю композицию – идеально. Из носика поднималась струйка пара.
- Где у тебя чайные ложки? – крикнула из глубины дома Нина, - а всё, нашла.
Муля разлила кофе по чашкам, Нина вынесла в корзинке булочки – бриоши.
- Между прочим, - сказала она, кутаясь в лохматый шарф, - первый раз пекла, дебют. Помню, в Париже первый раз попробовала – космос, вкуснее ничего не ела. И представляешь, французы едят эти булочки со всем на свете: и с беконом, и со сладким кремом, и с ягодами, и даже с яйцом. Но печь их самой — это просто ад. Настаивать только восемнадцать часов. Я уже молчу про масло, там такой принцип…
Муля слышала, но не слушала, она смотрела вдаль и не смела дышать, чтобы не спугнуть всё это. Невесомые пуховые хлопья снега, ажурный лес – сверху изумрудные кроны сосен, посередине широкая полоса стволов цвета охры, а снизу белый градиент, словно невидимый художник щедро сбрызнул всё полотно белыми брызгами, не поленился и украсил каждую сухую травинку, каждую сосновую иголку.
Найда носилась по участку, иногда распахивая пасть, пытаясь поймать падающие снежинки. В невысокой ветвистой вишне воробьи устроили потасовку, перекрикивая друг друга. Её, мулиной, вишне. Весной она сможет любоваться её цветением.
- Твои-то приедут на новый год? – прервала её созерцание Нина.
- Вроде обещали.
- Моя тоже обещала, но её неожиданно поставили на показ в Милане. Сеньорита сраная.
Муля засмеялась. Нина тоже. Найда настороженно подняла морду, водя носом в воздухе.
Вдруг они увидели кошку. Та мягко ступая по снегу, подошла к веранде, примерилась, спружинила всем телом и запрыгнула. Деловито обнюхала порог, потом грациозно прошлась у ног Мули и Нины, омахивая их пушистым рыжим хвостом. Оценив обстановку, незваная гостья грациозно запрыгнула на свободный стул и стала умываться. Муля посмотрела на кошку и вдруг совершенно ясно почувствовала, что весь пазл наконец-то сложился – она всё сделала правильно. И весь её трудный путь был правильным. И эта кошка своим появлением явила последний яркий кусочек. Муля подняла голову к небу: «Спасибо!».