Ундина

"Напои непоина нахлёбом,
Заревом зёва обзори нас".

Стою на кромке моря лицом к берегу. В этом доме отдыха я уже который раз. Казалось бы, всё должно наскучить, но — нет. С удивлением открываю новые и новые страницы. Наверное, взрослею. Подростку все видится скучным, привычным, и хочется чего-то иного, совершенно неизведанного. Он уже окинул пейзаж взглядом, запечатлел, казалось бы, навеки, и ему хочется бежать, бежать дальше. Некогда всматриваться.

Стою на кромке моря, своего родного моря. Я его обожаю, я — морской. В соседнем поселке живут дедушка с бабушкой. Лето провожу или у них, или здесь. Или и там, и здесь. Путевку достать легко и просто. Тем более папа уже на заводе столько лет. Наверное, у меня было счастливое детство, хотя тогда я этого совершенно не понимал и не ценил.

Ветхий заборчик справа отделяет наш пляж от пионерлагеря «А». Уже вечереет, и какой-то припозднившийся отряд радостно, по-щенячьи пенит воду, не желая расставаться с морем, пионервожатая яростно дует в свисток. Когда вот наверху, в самом лагере, затрубили в горн, - это сигнал к ужину. Вожатая не выдерживает, забегает в шортах в воду, вытаскивает ближайших детишек на берег.

Слева сетка-рабица отграничивает от лагеря «Б». Там крутая горка, с которой дети скатываются прямо в море. И до самого вечера стоит радостный визг. Ужас, вот уже лет сто смотрю на эту горку и ни разу с неё не съехал. В конце-концов, что мне мешает, что сдерживает? Да, в сущности, ничего. Терпеть больше нет сил. В темноте приду и, наконец, опробую аттракцион. «Надо только на плавки надеть шорты? - раздумываю. - А то раздеру к черту? Или не стоит? Всё уже, наверное, отполировано сотней тысяч орлиных задниц?»

Вчера вечером, уходя после ужина к морю… Да, а между стоящим на пригорке дом-отдыха и пляжем ютится лиман, вернее, лиманы. Это луг для мягких, мечтательно колышущихся водорослей. С россыпями темно-сизых улиточных указателей. Пастбище для полупрозрачных мальков, а также мелких ракообразных, которых отец ненаучно, наверное, называет «бокоплавами». Ступи ногою в лиман, и эти сонные всполошатся, и, завалившись набок, загребая лапками, станут удирать от бережка. Уморы. Лиманы - по обе стороны узкого, идущего от пригорка вниз перешейка. А дальше — широкая полоса песка, поросшего сухими стеблями ковыля, он все более прорежается в сторону моря, затем и вовсе сходит на нет, не дойдя метров двадцати до воды.

(Стоп. Здесь наскоро, чтобы сильно не отвлекаться, применим кинематографические штучки. Когда простой дождь можно видеть с дополнительных перспектив, например — капающим вниз или летящим на тебя сверху. Вот так же и эта узкая полоска песка, поросшая былинками превратится в лесополосу. Для существ размеров незначительных это целые вросшие в песок миры, созданные для их мелких поползновений, да пусть бы и для целого и полного круговорота жизни. Живительная тучная нива с нисходящим гулом от крыльев стрекоз, жуков, букашек. С восходящим скрипом конечностей живности пешеходной — муравьев, опять же, жуков и букашек, а также прочего люда, среди которого особой живописностью, конечно, выделяются богомолы. Застывшие в театральных позах, драматически заламывающие в религиозном экстазе руки, а то и задумчиво-трагически почесываясь, пожирающие друг друга, чтобы выродить и намазать на чистый лист крепкую потомственную икру. Можно, конечно, с нашего сегодняшнего холма постмодернизма - довольно убогого, соглашусь — порассуждать о вероятности реинкарнаций съеденного самца, даже ударить в гонг и возгласить что-то вроде: «Пьеса «Богомол и пустота его возрождений», сцена тридцать вторая», да только надо ли? Лучше вернемся к тем, драгоценным ныне реалиям).

Так вот, вчера вечером, задумчиво бредя после ужина по перешейку к морю, предвкушая еще пару чудных погружений в стихию, слышу вдруг: «Мама, мама, сматли какие чайнички!» Оборачиваюсь на возвращающихся вгору маму и дочку. Девочка подбежала к стайке чаек, и они, взлетев, раскричавшись, раскружились над лиманом, затем вереницей ринулись к большой воде. Вместе с её мамой прыскаем смехом. Девчушка, загорелая, в белом, подняв руки и растопырив в разные стороны ладони, наверняка готовится взлететь вслед за «чайничками».

А сейчас я стою на кромке. Тихая волна разбивается о пятки и пенясь, путаясь, вконец затихает на свежеоблизанном берегу. Хочется что-то спеть. Но не моднющее вроде «Yesterday» Маккартни. А что-то попроще, наше, может быть, «Как прекрасен этот мир, посмотри...» Да, нас, конечно, будоражит мелкобуржуазная тяга к неведомому Западу, но в данном контексте она просто излишня, как бы беспочвенна, так что вернемся на землю, чтобы, как бы это не показалось странным, обрести силы для взлета. Отзываясь моим сбивчивым, противоречивым чувствам, откуда-то издалека доносит: «Как прекра-аааа-сен этот мир...» Хорошо, пусть они поют за меня. Ведь это не так уж важно, товарищи?

***
Мимо меня что-то пролетает. Отмечаю мимоходом, что то была девушка. Шум брызгнувшей, разлетевшейся, разъятой быстрыми ногами воды. Плоский, а потому громкий шлепок накинувшегося на море тела. Затихающие всплески и выплески, порожденные случайной купальщицой. «Плавает не очень», - автоматически, по звуку, определяю я. Да и хрен с ней. Многие довольствуются таким вот резким забегом и последующим неловким ковырянием в зыбкой субстанции. Просто они сильны на земле, вода не их стихия. И нет в том их вины. Они не проводят каждое лето на море, в свободное от заплывов время вглядываясь в голубеющую даль. Опять оглядываю горку, с которой, наконец, скачусь при свете луны. Точно ли это будет так здорово, как оно представляется сейчас по задорным откликам детворы?

Отхожу от кромки к грибку, разворачиваюсь и разбегаюсь на ходу. Забежав в пучину где-то на три четверти голени, отталкиваюсь, взлетаю. Падая, вытягиваю руки вперед, пластично уходя в воду. Неплохо в этот раз получилось, да. Сила инерции пока движет мною вперед. Потом, на убывающей, начинаю плыть под водой брассом. Главное — плыть пока не задохнешься. Вынырнув, приблизительно отметить пройденный под водой путь, сравнить…

По вытягиваемым мною для гребка рукам что-то ударяет. Раскрывая глаза, вижу ноги девушки, беспорядочно мельтешащие в воде. Тьфу, тонет, что ли? Похоже, запаниковала, дура. По инерции наталкиваюсь на её тело, и, всплывая, случайно, чуть ли не до половины стягиваю девчонкины трусы. Оголившаяся крепкая, белая, совершенно без загара задница. Разделяющая ягодицы ложбинка распрямляется очень далеко вверху. Красивая попа, спору нет.

Задернув ей трусы, всплываю впритык. Я не очень разбираюсь в спасении утопающих. Просто не сталкивался. Действую скорее по наитию. Она ко мне спиной, беспорядочно бьет руками и ногами. Подхватываю правой рукой за торс, чуть пониже груди, опрокидываюсь назад сам и опрокидываю её. Мне кажется, в таком положении мы как минимум не утонем, сохраняя плавучесть. Только бы не разодрала мне когтями лицо! Она продолжает дергать конечностями. Ору: «Не маши руками, дура!» И, успокаивая, чуть тише: «У нас получится утонуть только если ты продолжишь трепыхаться». Повторяю несколько раз на разные лады, пока она немного не утихомиривается. Начинаю загребать левой рукой и отталкивать воду ногами. Ну тут же совсем близко к берегу.

Ну вот, я уже стою ногами на дне. Перебирая ногами в сторону пляжа, сообщаю, что мы уже почти спасены и скоро будет совсем мелко, совсем под её рост. Она, обмякшая, кивает головой, отфыркивается. Тоже мне ундина, елки-палки. С каждым, даже мелким шагом, дно резко растет вверх.