Мои бабушки и я двадцать... какая-то внучка

Внучка меня спрашивает.

— Бабушка, а ты меня любишь?

А кого ещё любить, если она у нас единственная.

И я вспоминаю детство, и своих бабушек. А как они нас всех любили? Нас же было так много!

Дедушек я не знала. Так как во время войны один погиб под Сталинградом, а второй пропал без вести.



У первой бабушки было восемь детей. Внуков ещё больше. Бабушка жила на Алтае, и видела я её редко. А моя память хранит некоторые воспоминания о ней всю жизнь.

Мне было почти год, а я всё ещё не вставала на ноги, только ползала. Врачи говорили, что, наверное, застудили в роддоме.

Приехала бабушка, увидела ползающую внучку и взялась за дело с помощью народного метода: посадила меня в муравьиную кочку. Не в прямом смысле, конечно.

Родители вместе с бабушкой сходили в лес, нашли муравьиную кочку, сгребли и вместе с муравьями закинули в мешок. Дома вывалили содержимое мешка в ванну, заварили крутым кипятком, а когда кочка с муравьями настоялась, подостыла и посадили ребёнка в этот настой, то есть меня. Из ванны, по словам мамы, я уже выпрыгнула сама и сразу побежала.

Ещё помню свадьбу дяди. На тот момент было мне шесть лет. Родня во главе с бабушкой готовили угощения для гостей. Чего там только не было? В памяти остался огромный таз с печеньем под названием хворост. Это такое хрустящее печенье, которое обжаривают в большом количестве раскаленного масла.

Помню, как вместе с другими внуками тырили печенье из таза, а бабушка гоняла нас полотенцем, как саранчу. Мы смеялись и разбегались врассыпную, а добычу потом делили между собой.

Ещё в памяти остались бабушкины варежки, которые она вязала для внуков. Красно — зеленые, в клетку из натуральной овечьей шерсти. Ох, и колючие!

Интересно, что мама не умела вязать на спицах. А я вязала, как мне кажется, с рождения. Явно от бабушки, хотя не помню, что она меня учила.

Воспоминаний мало. Так как умерла бабушка рано, когда я была ещё подростком.



У второй бабушки было четверо детей. И понятно, что и у неё я тоже не была единственной внучкой. Тем более, что у её старшей дочери было двенадцать детей. Это сразу двенадцать внуков!

А ещё я была не похожа на их род и считалась не их крови. Я была светлокожая и русая в родню отца, а бабушка смуглая и черноволосая как цыганка. Когда приезжала родня мамы, казалось, что приехал цыганский табор.

Молодость бабушек пришлась на лихое время войны, и моя вторая бабушка всё пыталась устроить свою женскую долю. Уже в преклонном возрасте она умудрилась выйти замуж. Но тут же избавилась от этого статуса, так как привыкла жить одна.

Эта бабушка прожила дольше и даже успела понянчиться с многочисленными правнуками, в том числе и с моими детьми.
Мы похоронили её на местном кладбище. И когда я прихожу на могилу бабушки, здороваясь с ней, говорю.

— Привет, бабуля! 

И вижу как она улыбается мне с фотографии.