Градостроительная уникальность Костромы

Г.Т. Саликов

ГРАДОСТРОИТЕЛЬНАЯ УНИКАЛЬНОСТЬ КОСТРОМЫ

Текст сообщения (выступления) в Костроме в рамках Городского общественного диалога «Образ Города: вчера, сегодня, завтра»         

1. Сначала – о градостроительстве как о творчестве образа
Город — рукотворная среда обитания человека. И он идентичен человеку. Поэтому можно говорить о городе, сравнивая его как раз с человеком. Каким? Тут есть разделение мнений. Одно заключается в том, что человек — образ и подобие Бога, другое — человек это машина. Вот и отношение к городу столь же разное. С одной стороны город как среда обитания должен соответствовать духовной наполненности, с другой стороны — он должен быть просто удобным. Да, машине необходимо удобство, эдакая «притёртость», иначе она работать не будет. И все города в таком случае могут быть совершенно одинаковыми. Серийными. А духовное наполнение — заряд творчества, без него ничего невозможно создать. Более того, с ним город получает своеобразную личность, неповторимость. Душу. Тут-то и появляется главная задача для градостроителя. Найти оптимальное сочетание возвышенного и бытового начала в содержании города.
В то же время, градостроительство — один из видов искусства. Поэтому его можно сравнивать с другими видами. Скажем, с музыкально-сценическим. Балет. Есть солист, есть па-де-де, па-де-труа, па-де-кятр. И кордебалет. Подобное — в опере: солист, дуэт, терцет, квартет, хор. Ещё в музыке есть симфонии, где присутствуют похожие компоненты. Есть ансамбли. Скажем, струнный квартет, где каждый из музыкантов является солистом и аккомпаниатором. Всем известный второй квартет Бородина — тому классический пример. В градостроительстве — то же самое. Солист — доминирующее здание или площадь. Дуэт — перекличка двух доминант. Трио, квартет, далее — хор или оркестр — присутствие рядовой застройки. И ансамбли. В целом — развивающееся художественное произведение. Именно развивающееся, потому что градостроительство не имеет законченности. Ещё вид искусства —  литература. Здесь писатель придумывает персонажей, задаёт им характеры поведения. Но что происходит с писателем дальше? Один попросту издевается над своими персонажами, другой, наоборот, любит их, да более того, — самозабвенно ведётся ими. Персонажи действительно оживают, сами выбирают поступки и высказывания, заставляют писателя считаться с ними. А тот и доволен. Настоящий писатель охотно подчиняется такому развитию, и его произведение действительно становится самой настоящей художественной правдой. Вот и город. Он — совокупность своеобычных персонажей, создаваемых различными авторами. Эта целостность заставляет всех авторов (если они настоящие) следовать за ней в благоговейном согласии и не допускать никакой чужеродности.
Если градостроительство относится к искусству, то в него вживляются те или иные пространственные выражения, развивая и обогащая общую композицию городских пространств. Создаётся и богатеет некий образ, имеющий собственную сущность и собственный язык. Он должен явно проступать и говорить о себе, отметая всё чуждое ему. А если оно относится к машине, тогда там производятся исключительно механистические изъятия и вставки, преследуя некие частные удобства для функционирования систем. Здесь образу места нет. Здесь механизм, и он должен работать. Так, мы действительно имеем разные подходы к одному и тому же деланию.
Но что вышло с выбором в подчинённости нынешнего градостроителя? Он выбрал машину. И охотно ей предаётся. Более того, он и сочинённые образы также сдаёт ей. В машине главенствует механика. И город как произведение искусства, превращаясь в чисто механический предмет, умаляет себя, по сути, уничтожает. Принципы механики окончательно побеждают композиционное начало. Образ потихоньку рассеивается, а машина обретает главенство. Мертвенная линейность механистического взаимодействия вытесняет жизненную парадоксальность композиционных соотношений. А механизму ни сущность, ни язык, — не нужны…
Но всё-таки возможен выбор иного качества. Он сводится не к противопоставлению композиционного и механистического подхода к градостроительству, а к их целостности, гармонии. Ведь город и человек — идентичны. А человек объединяет в себе образ собственной сущности и систему жизнедеятельности, где присутствует механика. Но образ главнее, ибо он — бессмертен.

На вопрос о критериях красоты ответ несложный: изумление. Это когда «ни в сказке сказать, ни пером описать», то есть, за границами ума. Или восхищение. Это когда вас будто похищают на небеса и не отпускают. Или попадание в самую точку. Это когда иначе быть не могло. А секрет кроется в соотношениях, пропорциях. Любое произведение искусства покоится на определённых соотношениях внутри себя, где пребывают сколь частные композиционные области, столь и целостная их композиционная общность. Градостроительное искусство основывается на пространственных пропорциях. Здесь заметны их определённые соотношения: улицы, дворы, площади, собственно здания, ансамбли. Не только в статике, но и в движении по ним, извлекая градостроительные события. Это когда те или иные здания и ансамбли сходятся и разводятся, затмеваются и проявляются.
Градостроительные события сродни событиям историческим. Вот размеренная жизнь общества, насыщенная оказиями, малозаметными, особо не выдающимися. Но бывают явления, наполненные духовным подвигом, превышающие всё остальное, некие исторические вехи, а на них сосредотачивается историческая память. И случаются своеобразные отклики на эти немаловажные события, они, так или иначе, вплетаются в размеренную жизнь общества, придавая ей определённый событийный характер. Так созидается история в цельности, единой и неповторимой. В градостроительстве происходит то же самое. Есть рядовая застройка с не слишком заметными акцентами. Есть объекты выдающиеся, наполненные духом творчества, запоминающиеся, как главные черты. Есть отклики на них, вкрапленные в рядовую застройку. Здесь мы тоже видим целостность, единую и неповторимую. Можно историю исказить. Ради сиюминутного политического удобства. Вычеркнуть из неё подлинные события, превышающие всё остальное, втиснуть что-нибудь чуждое, но выгодное на данный момент. Можно размеренную жизнь представить в искажённом виде. Можно отклики в жизни общества на подлинные выдающиеся события истолковать на некий выдуманный лад. Опять же для актуального удобства и выгоды. Но тогда нет истории. Выходит аляповатая подделка. То же самое можно учинить и с градостроительством. Ради сиюминутных удобств и выгоды. Снести подлинные выдающиеся здания, устанавливающие главные черты города, мотивируя это новыми потребностями, втиснуть что-либо чуждое городу в виде иных доминант, кажущихся тоже отвечающими нынешнему жизнеобеспечению, подкинуть неприглядные отклики на оставшиеся выдающиеся здания, заменить присущую городу рядовую застройку чем-то инородным, уничтожить живительные отклики на подлинные доминанты. И получим такую же подделку.
Снова напомним, что любое искусство занято созиданием образа. Умелое сочетание житейского с духовным, обыденного с приподнятым, — представляется непременным условием для его сотворения. Даже в литературе образы героев показаны либо неповторимыми особенностями упомянутого сочетания, либо в целом ведётся будто бы описание чисто бытовое, но «между строк» проглядывается духовный смысл. Такова, например, поэма Гоголя Мёртвые души, где показано якобы нечто житейское сатирическое, а ведь речь идёт о катастрофическом омертвлении человеческих душ. В изобразительном искусстве будто бы просто пейзаж, да и тот вроде неказистенький, но за ним просвечивается дух. Тому ярким примером служит живопись Фёдора Васильева. Или, скажем, на полотне Ван-Гога, где изображён всего лишь стул, мы ощущаем насыщенность жизнью. Так живое, одухотворённое искусство рождает живые, одухотворённые образы. Частные и общие. И градостроительное искусство не является исключением. Даже более того, оно обязано развиваться на живом возделывании быта, поскольку постоянно присутствует в качестве жизненной среды.
Градостроительство, по сути, — всегда возделывание среды обитания. Именно возделывание, а не вторжение. И что ставится во главу угла, — основной вопрос. Ответ очевиден: согласие повседневного с возвышенным, особое и уместное соотношение рукотворности с природной стихией, сомасштабность пространств и человека. Иначе говоря, красота. Ещё Туполев когда-то сказал: некрасивый самолёт не полетит. Но в нынешней направленности градостроительных выдумок преобладает исключительно утилитарный вектор вкупе с нарушением соразмерности. И наш самолёт пребывает в крутом пике. Ибо нынешние занятия в градостроительстве нет возможности назвать возделыванием. Они — разрушительные. Ведь мы знаем, что именно при таковой деятельности обязательно возникает озабоченность или даже давление по поводу сохранения чего-либо ценного. Действительно. Что видится за этой справедливой озабоченностью? Ведь только ломая, имеет смысл что-то сохранять. А при возделывании пространства сохранность ценности подразумевается сама собой, поскольку совершается её обогащение, хотя и не без необходимого изъятия чего-нибудь лишнего, что случается при любом возделывании. Единожды преступив основное правило, появляется соблазн грешить уже без оглядки. Это подобно сделке с совестью. И как отнестись градостроителю к пока ещё уцелевшим пространственным ценностям? А главное — к сущностному началу города? Мы знаем похожий вопрос: «Вы любите себя в искусстве или искусство в себе»? Надо ли сугубо по-своему или под давлением невежественного заказчика истолковывать эти ценности, вставляя в них себя? Стоит ли соваться туда с чуждым для них генетическим содержанием? Или следует интуитивно находить родственные им обогащения, притом используя любую стилистику и многообразие форм? Пытаться лишь наполнять её, а собственной авторской жизнью — скромно присутствовать там, и одновременно самому обновляться этой обогащённой ценностью? Что если просто не бояться вестись за состоявшимся городом, подобно настоящему писателю, ведомому своими персонажами? По-видимому, тут утаён основной выбор в градостроительстве.

2. Теперь о городе Костроме
Кострома. В чём её особенность? Это город с явно выраженным стилем барокко в градостроительстве и главных зданиях. В Костроме – барочная сеть улиц и барочный Кремль. Барокко, в переводе с итальянского, причудливый, странный. Барочные композиции в зданиях имеют криволинейные, выгнутые и выпуклые формы, а в планировке там всегда есть прямолинейность, ось симметрии или отчётливо выраженный композиционный центр. Уличная сеть получает особое значение в градостроительстве барокко. Она берёт на себя направляющую, ориентирующую роль. В Костроме после пожара она соткана исключительно ориентировочно. Многолучевая планировочная система упорядочила хаотическую застройку средневекового города, придала улицам прямолинейные очертания, завершив их главной площадью, которая в свою очередь стала объектом архитектурных композиций. Она проявилась украшением города, его парадной частью. И что гениально, так это не Кремль получил центр многолучевой композиции. Таковое было бы не по барочному, не причудливо и не странно. Его величественный и тоже барочный ансамбль оказался сбоку. Это подобно Исаакиевскому собору в Петербурге. Он — на отдалении от Дворцовой площади, но «работает» на неё, активно участвуя в общей композиции площади. Так и здесь. А главное в планировочной структуре Костромы то, что, практически все её улицы ведут к Волге. (Тут и проявляется связь рукотворности с природной стихией). Лучи сходятся на главной площади, с которой имеется спуск к простору реки, а полукольца, соединяющие их, просто заканчиваются природной перспективой. Причём, планировка улиц хоть и геометрическая, но живая. В ней нет жёсткости. Она действительно будто "дышит", благодаря не одинаковым углам расхождения лучей, а также некоторым изломам. Ширина улиц символична - 10 великих саженей (21,8 м).
Так, планировочную структуру Костромы можно назвать выдающимся памятником русского барокко в градостроительстве. Вместе с тем, её можно развивать по тем же правилам барокко. Это — ансамблевость. В том числе и ансамбль площадей. Главная площадь может обогатиться иными площадями, согласующимися с ней и соединёнными особыми улицами. В таком случае разрушения не будет. Кстати, одна из таких улиц есть, улица Русина (Советская), сохранившаяся ещё со средневековья. Её широтное положение способствует использовать естественную освещённость низким северным расположением солнца. То есть, на южной стороне могут быть глубокие отступы застройки, образуя на земле светлые пятна в створе улицы, а северная сторона пусть будет сплошной с узкими прозорами, в глубине которых появятся незаурядные и красочные здания, освещённые солнцем. Вся улица станет единым ансамблем, подобным Невскому проспекту в Петербурге. Это если развивать. А вот структурные изменения — невосполнимая утрата. И об этом следует сказать особо. Полукольца выглядят как концентрические арки, опирающиеся на мощное основание, коим является Волга. Первое структурное изменение — автомобильный мост. Уникальность полуколец, выходящих на берег, исчезла. Одно из них превратилось в сквозную магистраль через пространство реки. «Арка» одной ногой получила продолжение и закрепилась неизвестно где. Опоры будто уже и нет вовсе. Остальные арки вместе с ней тоже оказались без опор. Сеть повисла в воздухе на одной ноге. Второе структурное изменение, — уродливый выход этого же полукольца на северо-западе вбок, окончательно уничтожив его градостроительную сущность. Тут вам и есть очевидный механистический подход к проектированию. И если Кремль в стиле барокко можно восстановить, оно и происходит, то испорченную уличную сеть, тем более, в виде моста, — исправить невозможно. Памятник русского градостроительного барокко основательно порушен. Тут авторы явно не повелись на характер города, тут очевидно пагубное вмешательство в его событийную судьбу. Мост надо было строить не в створе выхода полукольца к реке, а совершенно особо, оставляя этот створ в покое и при своём предназначении. Подобно тому, как возведён Благовещенский мост в Петербурге. Он ведь не является продолжением одной из пары линий Васильевского острова, которые непременно ведут к набережной, и только.
Волга. В отличие от Невы в Петербурге, она не является центральным городским пространством. Кострома у Волги останавливается, и это подчёркивается обрывом у кремлёвского берега. Город непременно должен был оставаться на одном берегу. А Волга — бесконечность, обозреваемая горожанами. Такова сакральная составляющая соотношения пространств. А визуальная составляющая этого соотношения, — вид на город с проходящих по Волге судов. Противоположный берег должен был оставаться с незастроенным горизонтом, как и сама Волга, и не отвлекать взоры с кораблей на город. Так что совершена главная ошибка. Ведь все улицы города приводят именно к широте реки. Более таких городов нигде нет. Если бы река оказалась городским пространством, тогда каждая из этих улиц продолжилась бы мостами через неё. Но. Волга для Костромы —  пространство внешнее, поэтому каждое окончание улиц должно иметь качество видовой площадки на реку и простор за ней как символ бесконечности. То есть, планировка города имеет особый смысл, который ныне искажён и практически уничтожен. (Впрочем, если Кострома изменит свой масштаб, станет многомиллионником типа Нью-Йорка, где Гудзон примерно той же ширины, и усеется небоскрёбами, тогда, возможно, каждое полукольцо продолжится мостом, а Волга окажется внутренним центральным пространством). Если.
Надобно обратить внимание на ещё одну особенность образа города. Практически все его доминанты (в большинстве утраченные ныне) имеют явную вытянутость вверх. Шатровые колокольни, особые вытянутые луковицы церквей с высокими крестами. Тут мы видим некое подчёркивание присутствия возвышенного, о чём говорилось ранее.
Когда на корабле подходишь к Костроме вниз по течению, то после мягкого поворота первым показывается Кремль. Величественный и скромный одновременно. Наверное, в этом единении и уживается святость. Затем, слева появляется вереница церквей с колокольнями, образуя некую волну, катящуюся к кремлёвскому холму. А ансамбль на Дебре, внизу справа — создаёт некий "рефлекс" этой волне. Далее, силуэты многочисленных церквей начинают окружать Кремль, а слева являет себя Ипатиевский монастырь. В целом создаётся необычайное представление, которого более нигде и не сыскать. А полутора-двухэтажная застройка позволяет отовсюду видеть верхушки колоколен, они как будто сопровождают идущего человека. И не просто, а сменяя друг друга, то появляясь, то исчезая. Перспектива каждой улицы переменно замыкается последующим поворотом, невольно обращая внимание на то, что же будет дальше. На углу поворота есть возможность разместить нечто особенное, откликающееся на ближайшую доминанту. Дальше и дальше, а после последнего поворота — перспектива растворяется в Волжском просторе. Это что касается рядовой застройки. Но центральная часть с внушительными иными "Рядами" и Кремлём — свидетельствует о городе как особенно значимом. То есть, мы имеем удивительное сочетание контраста и гармонии, что вызывает удивление, одновременно с восхищением. (Правда, если город усеется небоскрёбами и мостами, то ничего этого мы не увидим).
Ещё одна черта Костромы, — город-сад. Его застройка, состоящая из плотно посаженных особняков, буквально утопает в невысоких деревьях. Когда идёшь по улице, дышится легко.

3 Заключение
Мы коснулись гармонии будничного и возвышенного, где есть соотношения их величин. Убеждались, будто возвышенное неотступно претендует на явное преимущество. Таковое у нас выискалось гармоническое соотношение. И если вспомнить «золотое сечение», иными словами, «число Бога», то пусть длинный отрезок будет за возвышенным, а короткий — за утилитарным. И заметим: опять наличествует красота. Мы высказывались о выборе согласия между композиционным и механистическим подходом к градостроительству, где также отметили превосходство композиции как скелета образа — над механизмом как жизнеобеспечением (возможно, в той же «золотой» пропорции). Там и там нашлась некая целостность. Объединив эти две пары, мы получаем всю полноту градостроительной целостности. А, найдя этот образ вполне конкретной городской среды обитания, мы уже никогда не сойдём с верного пути в градостроительных делах.
Так, возвращаемся к выбору. Что подвигает человека к тому или иному видению деятельности? Механистическому или образному. Наверное, воспитание. Вот, нынче поговаривают: а не ввести ли в начальные классы уроки по экономике? Пусть. Сгодится. Именно сгодится. Но никому не приходит в голову вводить в школу занятия о красоте. По-видимому, она не обладает житейской годностью. Её в карман не положишь. Эдакое у нас воспитание общества, где слепота и глухота будто бы не замечается. И вот — маленький пример. В степи прокладывается дорога. Линия будущей трассы утыкается в дерево. Возникла нужда принимать удачное решение. Тот, кто воспитан на утилитарной экономике, находит в нём препятствие. Он берёт калькулятор, подсчитывает варианты одоления возникшей помехи. Спилить дерево и выкорчевать корни — будет стоить столько-то. Обойти — столько-то. Обойти получилось дешевле. Обошли. Другой, воспитанный на красоте, ничего не подсчитывая, рисует обход дерева. И при этом замечает: глядите, дорога ведь выдалась красивее.
Чтобы заниматься градостроительной деятельностью, заметен смысл воспитывать во всех его участниках чувство гармонии обыденного и высокого. А участники — всё городское сообщество, рождающее строительные компании, чиновничество, власть. И, конечно же, архитектора. Он во главе угла. Ему необходимо особо устойчивое воспитание. Он не должен поддаваться жадности строительных компаний в совокупности с отсутствием доброй воли у чиновничества. В конце концов, ответственность всегда на нём. Ведь за неудачи в градостроительстве обвиняют не строительные компании и не чиновничество. Обвиняют архитектора. И не только здесь, на земле, но и на небесах. Его ответственность всеобъемлющая. Его дела сравнимы с делами Творца по возделыванию пространства. Архитектура, — профессия, наиболее приближенная к делу Бога, сотворившего пространство и возделывающего его. Жаль, что участники этого цеха не достаточно проникаются своим истинным призванием. Но такой архитектор может оказаться в одиночестве. Более того, он останется в нищете, не находя заказов на проектирование от людей, видящих смысл бытия лишь в наживе. Но ещё у нас присутствует власть. Это она способна принимать волевые решения согласно с архитектором, остановив хотя бы бездумную гонку за квадратными метрами в нынешнем гибельном градостроительстве, и хотя бы не лоббировать интересы обезумевших от жадности строительных компаний вкупе с их спонсорами. Выходит, и власть должна воспитываться. Вывод простой: надобно культивировать сущностное начало Костромы сообща с его жителями; оттачивать в обществе аристократическую жилу. Именно аристократическую, а не гламурную, что является лишь пошлостью высокого качества. Особенно это касается архитектора и власти.
Без подобного воспитания градостроительство окончательно перейдёт в разрушительное действие, где под чьим-то давлением будет чудом сохранено кое-что ценное, но оторванное от собственного контекста. Случится гоголевское умертвление душ каждого из горожан и омертвление души целого города. И «птица-тройка» уже не взлетит никогда. Потому что страна, город и его жители — идентичны.

Кострома. 20.06.2022