Так нельзя!

   Отец семейства, с заметной уже плешью на затылке и сединой в висках, тяжело дышал. Открытым ртом он хватал скоро согревающийся воздух утра.

- Ну, и сколько ты ещё будешь прохлаждаться? - Возмутилась супруга, напугав мужа. Тот от неожиданности захлопнул рот, едва не проглотив заодно пролетавшего мимо жука:
- Несу-несу! - Обрадованный удачей, взвился воронок, оттолкнув провод, на котором сидел, из-за чего в доме возмущённо загудел трансформатор.

   Сама же ласточка принялась наскоро ощупывать землю, измеряла её для чего-то в полёте, по паре косых саженей за раз.

   Трепещет на ветру шелк позабытого пауком в траве платка.
   Сосновые иглы, как новые палочки для еды южных соседей, называющих себя хань.
Младенец утра срыгнул молочной пенкой облака.
Зелёный жук норовит сесть на скользкий от слёз нос малыша, что ревёт спросонок из-за щекотки солнечного луча.
  Сосна стонет далёким паровозным гудком через дупло и скрипит калиткой лета беспрерывно.

   Пара мотыльков целуется в кудрях винограда. Капустница нежится на влажной отмели лужи, тянет через соломинку тёплый сок дождя.

   Лесной колокольчик, сбитый с панталыку напором жука, потерял дар речи, а с ним и всякую способность к звону.

   Недавний внезапный холод, распорядившись округой по своему усмотрению, побыл недолго и был таков, но воцарившееся после него тепло оказалось не в состоянии выправить того, что натворил зяба: все де единого цветы и завязи горстями ржавых булавок лежат на земле. Вишен не будет, совсем.

   Из более страшных бед - родившая неделю назад кошка с мутным от тоски, не понимающим ничего взглядом, стоит у сарая и зовёт надрывно погубленных хозяйкой котят...

   А, в тот же час, на залитом водой левом берегу Днепра тысячи людей утонули в подвалах, где прятались от обстрелов соплеменников. Захлебнулись во сне или в момент пробуждения. С ужасом в сердце. За детей, за стариков, в последний черёд - за себя самих...

   Много лет тому назад я учился справляться с болью, и когда получилось однажды, отец спросил: «Как? Что сделал? Подумал о чём?» И я ответил, хотя и охотно, но немного свысока: про то, как представил себя сидящим в лодке, а боль - женщиной, цепляющейся за борт из последних сил.
- Ну.. и? - Торопил отец.
- ... а я её - веслом по рукам...

   Помню непонимание, негодование, разочарование в глазах отца. Обычно мягкий, уступчивый, отыскивающий мне оправдание, он покачал головой:
- Нет. Так нельзя. Никогда. Это страшно.
И нынче я говорю про тоже самое:
- Это страшно. Так нельзя. Никогда.