История одной постановки. Часть - 3

   
 На фото:   Настёна - Зина Липская, Андрей Гуськов - Александр Попов


   Вечером  репетировали на большой сцене. Художник  попросил. Ему надо было  посмотреть  сцену, увидеть артистов, исполняющих свои роли. Надо было  понять  природу, стиль нашего спектакля, чтобы  в том же духе сделать эскизы декораций  и костюмов. Я понимал, что на сцену нам выходить рано, но есть такое слово «надо». Заметно было, как  волнуются  мои артисты. Да я и сам чувствовал себя  неспокойно... Я впервые работал с приезжим художником, да ещё из  Москвы. Мы с Рогинским познакомились в Ангарске, где проходила  Восточно – Сибирская лаборатория  режиссёров народных театров, и где Михаил Александрович проводил  занятия по театральной сценографии. И когда я взялся ставить «Живи и помни», то решил пригласить   театрального художника – профессионала. Выбор пал на Рогинского, а других театральных художников я и не знал. Когда  сообщил об этом в Москве в ВТО, то мне сказали, что Рогинский  не согласиться. В последнее время от театра он отошёл, занимается реставрацией  церквей да ездит в археологические экспедиции - в качестве художника. Я приуныл. Но как - бы там ни было, я всё - таки нашёл адрес и отправился на улицу Маркса - Энгельса в мастерскую художника.    

   По указанному адресу, в мастерской (она же и квартира) меня встретила Нана, жена художника.  Нана сообщила, что Михаил Александрович сейчас гуляет с собачками и скоро подойдёт.  Пока ожидали Михаила Александровича, я рассказал  о цели своего визита.
  – А что, - говорит Нана. - Я думаю, он согласится. Вчера к Мише приходила  его ученица – она делает эскизы  костюмов  для  спектакля  в  «Ленкоме». Приходила посоветоваться. Они разговаривали, обсуждали, а когда девушка ушла, Миша и говорит: «Вот сейчас бы я с удовольствием взялся поработать над спектаклем». Слова её меня обнадёжили.

   И в самом деле, долго мне ждать не пришлось. Вскоре появился Михаил  Александрович с двумя небольшими лохматыми собачонками белой масти.  Был он в симпатичной вязанной шапочке  и кирзовых сапогах. Сапоги его меня сильно удивили, хотя сам я сносил не одну пару кирзачей. Но то было в деревне, а здесь – Москва, столица.  А потом удивляла меня уже Нана. Она брала в зубы кусочек сахара, а собачонки в прыжке этот сахар выхватывали у неё изо рта. Это было  занятно и весело, но внутреннее напряжение не позволяло мне должным образом оценить аттракцион. Я переживал, я волновался, но, как оказалось, напрасно.  Рогинский  знал меня по занятиям в лаборатории, и когда я рассказал, что  собираюсь ставит  «Живи и помни» Распутина и хочу пригласить его оформить спектакль, то он задал несколько вопросов, и согласился. Так просто...   

   Во время нашего скороспелого прогона  мы с Рогинским сидели в зале в последнем ряду и тихо переговаривались.  Михаил Александрович оказался человеком мудрым, понимающим. Он находил что – то хорошее в игре моих артистов  и делился  этим  со мной. Я был  ему  благодарен. Худо – бедно мы показали всё, что могли на тот момент. Я старался  в репетицию не вмешиваться, только в исключительных случаях что – то подсказывал. Прогнали  мы все  свои сцены  на удивление   быстро. Показ закончился,  мы  с Рогинским  в своём  последнем  ряду  обсуждали  увиденное, а в это время  мои театралы  за кулисами открыли  рояль и начали петь.  Рогинскому, судя по всему, исполнение понравилось.   «Костя, а  можно  попросить ваших  артистов, чтоб они спели что – нибудь на сцене»- обратился  он ко мне.  Я передал за кулисы просьбу художника,  участники спектакля  моментально выкатили  на сцену рояль, сгрудились вокруг  инструмента  и стали петь.  Пели современные песни, пели народные.  Петь мы любили и, наверное, умели. 

   На следующий день у меня с Рогинским состоялся  важный  разговор. Встретились мы с утра  в  театре. Вечером он улетал в Москву. Я рассказывал, как вижу будущий спектакль, что  жду от художника.  Рассказывал о проблемах, возникших  в процессе работы над данным материалом.   Поскольку  произведение изначально не предназначалось для сцены, то мест действия в нём чересчур много, и, стало быть, нам понадобится такое же  количество перемен декораций.  Есть опасение, что от этих частых перемен,от бесконечной суеты на сцене, спектакль  просто  будет  разваливаться.  Чтобы  этого избежать, я решил задействовать поворотный круг сцены. То есть декорация будет выезжать на круге во время его поворота. В это же время, таким же образом   уедет  декорация прошедшей картины. Это позволит произвести перемену чисто, без лишней суеты.   Театры нередко пользуются подобным приёмом. 

   В студенческие годы  я подрабатывал  монтировщиком декораций  в Харьковском  драматическом театре им. Шевченко. Там у нас на кругу декорации выезжали постоянно. Правда, зрители в театр ходили плохо. Артисты за кулисами всегда переживали по этому поводу: есть ли кто в зале? Прислушивались, некоторые пытались аккуратно заглянуть в зал.  В театре работали очень известные, именитые артисты. Да и сам театр недавно  получил звание Академического. А зрители - не ходили. Вот такая она - правда жизни. Здесь надо сказать, что среди моих  коллег - режиссёров  бытовало  мнение: круг используется тогда, когда режиссёр не в состоянии  придумать что – то интересное.
 
   И вот, я  сам решил вывозить декорации на кругу.  Гордиться было нечем, но ничего другого путного придумать у меня не получилось. Я  рассказывал Рогинскому, как вижу спектакль  и даже умудрился с помощью подручных средств  проиграть  его на столе.  Михаил Александрович слушал меня внимательно, иногда включался  в обсуждение того или другого эпизода. Вроде, всё шло нормально, в рабочем порядке. А в какой – то момент он замолчал, наступила пауза. Я тоже молчал, ждал, что скажет художник.  И он сказал:   
  -Костя, мне понятно, что вы хотите от меня.  Здесь вопросов  нет. И каких – то сложностей  я не вижу. Я всё сделаю как скажете. Но я какое – то время буду занят, и приступить к вашему спектаклю  смогу не раньше, чем через 3-4 недели. У нас есть некоторый запас времени.  Подумайте, поищите. Я буду ждать от вас письмо. 
 
   Я приуныл. Я ведь и сам понимал, что дела мои плохи. Сценического решения талантливой повести у меня нет. Этого мог не заметить мой приятель Кривомазов, но Рогинский понял всё моментально. Видя моё состояние, он добавил: 
 - Я буду ждать от вас весточку, сам тоже попытаюсь что – то поискать.
 
   Вечером  я провожал  Рогинского  в аэропорт.  Когда вернулся домой, поужинал и попытался  уснуть, но понял, что не получится.  Сон не шёл - я был сильно взбудоражен. Я и сам подозревал, что моя затея с поворотным кругом – это  видимость решения.  Но поскольку я ничего лучшего не придумал, то и убедил себя, что всё нормально – с этим сжился и успокоился. С приездом Рогинского, я увидел  ситуацию его глазами. Он дал мне понять: надо искать  настоящее  творческое  решение спектакля.  Довольствоваться подменой, тешить самолюбие – значит, загубить дело. Какое уж тут спокойствие. Я поднялся с постели, взял книжку Распутина и отправился на кухню.  Перелистывал страницы, перечитывал,  уже в который раз, такие  знакомые места, невольно погружался в них и понемногу  стал успокаиваться.  Спустя какое – то время я почувствовал, что смогу теперь уснуть.   Но прежде чем отправиться  в постель, я  механически открыл  последнюю страницу книги.  Зачем – то надо было мне её посмотреть.

   Я столько раз перечитывал  повесть,  я столько раз видел эту страницу, но именно сейчас, среди ночи за кухонным столом, я, вконец  измученный, полусонный  обратил внимание  на последнюю строчку произведения.  Я увидел в ней  то, что раньше  от меня ускользало. 
«После похорон собрались бабы у Надьки на немудрёные поминки и всплакнули:   жалко было Настёну» -  так заканчивалась повесть  Валентина  Распутина «Живи и помни».

   Я несколько раз перечитывал эту фразу – у  меня  было ощущение, что я нашёл то, что  так долго искал! Углубляться, развивать свою неокрепшую мысль, свою  догадку в тот момент у меня не было сил.  Но я ощутил, как с моих плеч свалилась огромная тяжесть.  И я, расслабленный и умиротворённый, поплёлся  спать. 

   Наутро я знал, какой  будет у меня спектакль! Прежде всего - круг побоку! Никакого круга не будет! А будут поминки…  Соберутся односельчане, будут поминать Настёну. Как водится, выпьют, станут жалеть, вспоминать  несчастную женщину, вспоминать события, которые  привели к трагедии. Рассказывать!  Из этих воспоминаний и будет  соткан  на глазах  у зрителя наш спектакль.  Здесь и авторский текст  займёт  своё  достойное место, он станет основой  воспоминаний  за поминальным столом.  А наступит Победа, и стол этот  горестный - преобразуется в стол праздничный, победный!  А преобразят его те же  участники  застолья.  Будут рассказывать  свою историю, и сами же будут делать перестановку - и делать это они будут в нужном характере, в нужном ритме, и сама смена декораций уже будет спектаклем! Тут и песни  наши народные, сибирские нам пригодятся.  А ещё на сцене будет висеть обрубок рельса – набат.  Такой рельс висел у нас на колхозном дворе.  Били в него, когда возникал пожар или случалась какая другая беда.
 
   И как же хорошо, как же ладно всё сходилось одно  к одному!  Это - хорошая примета! Я это знаю! И я, когда шёл на работу, то не удержался, заскочил  на почту и дал телеграмму  в Москву Рогинскому:  «Всё хорошо!  Нашёл. Подробности письмом».  На следующий день я получил из Москвы ответ:  «Рад за Вас! Жду письмо».