Глава 17. Зеркало

«Церковь успения Богородицы или Успенский собор, Дормиционское аббатство – суть названия одной из, не только самых красивых, но и самых загадочных, церквей Иерусалима. По одной из версий именно здесь обрела покой душа Матери Спасителя. Аутентичность места не только никто не доказывал, но напротив – историки и экскурсоводы охотно называют еще как минимум три версии, объявляющие местом смерти и захоронения Девы Марии турецкий Эфес, галилейскую Ципори и подножие Масличной горы. В своем нынешнем виде церковь существует с 1910 года, однако ее архитектура никак не соответствует христианской традиции: задуманная как модель каролингского собора Aix la-Chapel, она скорее напоминает языческий римский Пантеон. Полна противоречий, и этимология ее названия. Считается, что название церкви происходит от латинского корня «дорм» - спальня, усыпальница, однако «дор ми цион» в переводе с древнееврейского, дословно означает «поколение из Сиона». Очевидный культ женского начала в оформлении крипты скорее вызывает ассоциацию с масонами, кстати говоря, широко использовавшими иврит в своей культовой терминологии. А одной из Масонских сакральных формул (если верить многочисленным противоречивым, а потому – не очень надёжным источникам) является фраза: «Мы дети Хирама, Сына Вдовы, поколение из Сиона». Под просторным куполообразным залом, где иногда проходят органные концерты, находится небольшое, похожее на колокол помещение со странной акустикой, придающей всему происходящему некоторую сюрреалистичность. В вершине этого колокола, над деревянным, в полный рост, скульптурным изображением, приготовленной к погребению, лежащей Богородицы – плафон с мозаичными изображениями великих женщин Израиля: Ева, сама похожая на сжимаемое ею спелое, традиционно соблазнительное яблоко, пророчица Дебора с несколько «пролетарскими» атрибутами своего подвижничества, нежная Юдифь с металлом во взгляде и отрезанной головой ненавистного притеснителя своего народа, Шуламит (Соломея), взметнувшая бубен в само-упоении совершенством собственного танца, царственная Эстер (Эсфирь) и огромные, в пол-лица, глаза Рут – прошедшей Гиюр, прабабки царя Давида. Именно здесь, по преданию, были спрятаны храмовые сокровища после разрушения Первого, а затем и Второго храмов. И наконец именно здесь, согласно христианской традиции, состоялась Тайная Вечеря».
- Что ты читаешь? – Спросила Эстер, не отрывая глаз от дороги.
- Случайно нашёл в сети любопытный пост об этой Церкви. Тут ещё комментарий, что это отрывок из какой-то беллетристики. Не суть. – Самсон казался несколько «отсутствующим», что придавало его интонациям оттенок тревожности.
До Иерусалима решили добираться «традиционными» средствами, то есть – на машине по, недавно проложенному из Аравы, хайвэю, что должно было занять около двух часов. Ощущаемая физически, скорость замкнутого пространства, зримая достоверность результата движения, создавали совершенно особый «симбиоз» места-времени, в котором мысль казалась конструктивно-материальной, стабилизирующей эмоциональные воплощения тревоги уверенностью в достижимости цели.
- Почему ты не дала мне сесть за руль? – Самсон чуть насмешливо скосил глаза на Эстер. – Уже были бы на месте.
- Потому что нам не нужно «быстро» – могли бы просто телепортироваться. Нам нужно «вовремя». Почему тебя так напрягает появление Чернокнижника?
- В РОМАНЕ, если помнишь, его появление инициирует цепь РОКОВЫХ событий, в которые, согласно устной традиции СЕМЬИ, окажемся вовлечёнными и мы.
- Тебя это пугает?
- А тебя – нет? – Подала голос с заднего сидения Лейла.
- Неизбежное – неизбежно! Мы знали, что рано или поздно это случится. Независимо от того появится он или нет! – Лицо Эстер превратилось в «иероглиф» железной решимости. – СЕМЬЯ готовила нас к этому.
- Есть события, в применении к которым, «неизбежно» и «неожиданно» не являются взаимоисключающими.
- А ты – «философ»! – Традиционно иронично ответила Самсону Лейла и, словно продолжая, начатый накануне, спор, добавила – Так что будем делать с рукописью?
- Отдавать. – Небрежно пожала плечами Эстер. – Сама по себе она не является для нас «Священным Граалем». Нам нужно знать зачем она Чернокнижнику, а для этого есть только один способ – отдать ему рукопись.
- «Ах, какое блаженство, Знать, что я – совершенство!»  – Пропела Лейла, любимую в Семье, строфу из какой-то старой песни, часто цитируемой Романом, где она подчёркивала «винтажность» повествования. – Знать бы ещё насколько необратимым будет наше «действие».
- Ну, необратимым может быть и БЕЗДЕЙСТВИЕ! – Словно, наконец, решившись на что-то, сказал Самсон, как бы подводя итог «дискуссии». – При отсутствии других аргументов, «отдать» представляется, если и не верным, то уж во всяком случае – разумным решением. Только мы должны позаботиться о соблюдении наших условий.
Через два с небольшим часа, оставив машину на парковке у Сионских ворот Старого Города, узкими кривыми улочками, они направились в сторону Града Давидова, где, примерно на полпути, располагалась цель их путешествия. Спустившись в крипту, они обнаружили Чернокнижника, словно замершего в высшей степени задумчивости, с очевидно «невидящим» взглядом, устремленным в перспективу одного из боковых коридоров. Он казался совсем другим – куда девалась вчерашняя франтоватая самоуверенность искусного оратора! Плечи были опущены, словно под непосильным гнетом, невидимым, но оттого не менее реальным. Их появление заставило его вздрогнуть.
- Вы, как будто, нас не ждали? – Стараясь казаться непринужденной, спросила Лейла.
- Ждал. Но есть события, в применении к которым, «неизбежно» и «неожиданно» не являются взаимоисключающими. – Чернокнижник пристально посмотрел на Самсона.
- Так зачем Вам Роман? – В противовес Лейле, Эстер взяла на себя роль «плохого полицейского», воплощая её нарочитой грубостью интонаций.
- Обожаю роман Джона Фаулза «Женщина французского лейтенанта». – Взгляд Чернокнижника оживился. – Особенно, его концепцию открытого финала. Предоставляя читателю самому выбрать вариант концовки – счастливый или мудрый, он не только делает его, читателя, соучастником творческого процесса, он даёт такую возможность своим героям, наделяя их «свободой воли». Но для этого в романе должна быть обозначена точка невозврата, до которой «импровизация» возможна, а после – нет. В рукописи, хранимой вашими семьями, такая точка определена совершенно недвусмысленно. В опубликованной версии – нет. Редактор взял на себя смелость, а точнее – глупость, самому выбрать вариант концовки. Всё гораздо сложнее и, увы, гораздо опаснее, чем вы можете себе представить. Даже с учётом наставлений СЕМЬИ! Вы понятия не имеете, во что вляпались.
- Ну, так просветите нас! – С искренней непосредственностью, забыв про «амплуа», выдохнула Эстер.
- ОН ИДЁТ!
- Очень мелодраматично, но маловразумительно! – С нескрываемым сарказмом не удержался от реплики Самсон.
- ОН родился в высокогорном селении Тибета, в середине 20-х годов прошлого века. – Продолжил, проигнорировав сарказм, Чернокнижник. – В семье жестянщика и ткачихи. Но ничтожность происхождения не могла обмануть монахов – культура идентификации людей, наделенных СИЛОЙ, на Тибете оттачивалась веками. Его же сила превосходила всё им известное! Даже избранность Далай-ламы! Но ОН не мог стать Далай-ламой – истории реинкарнаций его души не хватало Благостной Просветленности – ему предстояло стать Великим Магом Сумрака, и посвященные монахи стали готовить его к этой миссии, когда в их деревне появился улыбчивый человек с белой кожей и круглыми глазами. Человека звали Эрнст Шефер. Штурмбаннфюрер СС, один из руководителей проекта Аненербе. К тому времени ОН достиг того возраста, когда человек обретает способность отличать Добро от Зла. Не случайно, во многих религиях этот возраст совпадает с пубертатной ломкой. У евреев это состояние называется Бар-Мицвот (дословно - Сын Заповедей, способный их понимать). У буддистов – Дхарман. Белокожий человек предложил забрать мальчика с собой, в Долину. И монахи согласились, полагая, что таким образом мир Великой Долины обретёт Мудрость Силы, а они – достаток. Были, правда, и такие, кто полагал это СОБЛАЗНОМ, но их не послушали. На самом же деле, и те, и другие подспудно боялись воплощённой им СИЛЫ, и были рады разумному предлогу от неё отдалиться, создать «дистанцию». Никто не знает, через что ему довелось пройти. Судя по всему, он стал объектом гормональных экспериментов нацистов. Безграмотные мясники! Они понятия не имели, с кем, а точнее – ЧЕМ, столкнулись. Дело в том, что гормоны «тестостерон» и «эстроген» в организме человека взаимодействуют по принципу «модема», то есть, образуют передающе-принимающую пару, с последующей «перекодировкой сигнала» – модулятор-демодулятор. Наложив нарушение естественного баланса этих потенциалов на его СИЛУ, они создали ЗЕРКАЛО. Обострённая способность к эмпатии – биологическая основа МАГИИ. Условие НЕ достаточное, но НЕОБХОДИМОЕ. Их эксперименты довели ЕГО способность до патологии. Марсианин Брэдбери и даже Солярис Лема – бледные призраки того, чем он стал, воплощая собой самые сокровенные, упрятанные глубоко в подсознание, образы, окружающих его людей, которые те даже боялись облечь словами. Это сводило с ума! В самом прямом и непосредственном смысле этого слова! Совершенно случайно они обнаружили, что медь является изолятом его силы. Ну, как свинец – радиации. Всё ещё надеясь научиться этой силой управлять, то есть, превратить его из «явления» в «оружие», они построили для него медную крепость, впрочем – довольно комфортабельную, во льдах (то есть, буквально – «во льдах», в их недрах) Антарктиды. Подальше от людей, общение с которыми было сведено к минимуму. Но было уже поздно. Эту изоляцию ОН сумел использовать, даже не для «оттачивания мастерства», но для философского постижения своей сути, сделав свои метаморфозы, ранее непроизвольные, крайне болезненные для него самого, ОСОЗНАННЫМИ, формирующими совершенно определённое (определённое ИМ) управляющее воздействие. А поскольку среда, в которой произошло его формирование, представляла собой зло, он стал его, ЗЛА, воплощением. В 1947 году, во время суматохи, вызванной атакой флотилии адмирала Бёрда, ему удалось бежать. Он не стал ВРАЖДЕБЕН людям. Просто в антагонизме энергетических потенциалов, определяющих динамику развития и личности, и социума, и которые мы условно называем ДОБРО и ЗЛО, его стихией стало ЗЛО. А всякое противостояние с НИМ превращалось в безнадёжную битву с самим собой, самыми тёмными, наполненными звериной первобытностью, состояниями своего Я. Признаки его участия, его виртуозных манипуляций, мы отслеживаем, практически, во всех знаковых катастрофах века.
- Кто это «мы»? – Неожиданно для самой себя, перебила его Лейла.
- Мы – это институт СТРАЖЕЙ. Большинство магов называют нас ЧЕРНОКНИЖНИКИ. Наша задача – поддерживать равновесный баланс магий, ЧЁРНОЙ и БЕЛОЙ, что даёт этому миру шанс выжить. А потому наша деятельность весьма далека от «утончённо возвышенной созерцательности». Это – РАБОТА и, порой, довольно кровавая. Но иначе нельзя – чем-то мы похожи на «полицейский отдел внутренних расследований», элитный корпус служителей ЗАКОНА. ЕГО появление нарушило этот баланс самым роковым образом. Мы оказались бессильны… Но как причудливо изощрённой бывает логика Судьбы: поиски зеркального возмущающего потенциала СИЛЫ (а таковой должен быть ВСЕГДА, это – закон природы) указали на, хранимую вашими семьями, рукопись. А ещё эти поиски указали на ВАС, вас троих!
В этот момент они услышали, как наверху заиграл орган. Приглушённые стенами крипты, звуки заполняли её объём, казалось, одновременно отовсюду…

* * *
Орган наполнил куполообразное пространство Церкви ещё не музыкой, но её предчувствием. ОН любил этот протяжный, чуть хрипловатый аккорд начала, будто встроенный камертон, настраивающий твоё состояние на задумчивое безразличие к БОЛИ, не только причиняемой ТОБОЙ, но и причиняемой ТЕБЕ. Музыка полилась как бы одновременно отовсюду, подчиняя пальцы органиста логике своего звучания, с филигранной точностью ВОЗДЕЙСТВИЯ, запуская механизм воспоминаний. Многомерно-ярких, вовлекающих в эту Игру Разума все, доступные ему, органы чувств. Детское стремление «поступать правильно», чтобы заслужить одобрение больших сильных и завораживающе-уверенных в себе людей в красивой форме, постепенно трансформированное в унизительную покорность неизбежности БОЛИ. Слово «унизительную» пришло в эту «мыслеформу» потом и, как это ни странно, через поэзию. Адаптивные способности Мага позволяли ему понять смысл прочитанного раньше, чем он успевал определить язык, но стихи завораживали его ритмом иного смысла, СВОБОДНОГО от воплощающих его слов. Так, через интуитивное постижение сладкого восторга СВОБОДЫ, он пришёл к пониманию унизительности подчинения. А, ранее завораживающая, уверенность в себе окружающих его людей вдруг обожгла разочарованием осознания их непроходимой примитивной глупости. Боли не стало меньше, но теперь он научился направлять её таким образом, чтобы вызвать, многократно усиленный, болезненный резонанс страдания у своих «кураторов». Их муки, поначалу, вызывали приятное чувство состоявшейся справедливости. Много позже он стал задумываться над тем, что СПРАВЕДЛИВОСТЬ – это не философская или правовая категория. Это эмоция, такая же как «азарт», «гнев» или «радость». Но это было потом. А тогда умиротворяющее, придающее силы, чувство справедливости воздаяния, очень быстро превратилось в презрение, а затем и вовсе – безразличие. Вот тут он и почувствовал, что СВОБОДЕН. Обретение внутренней свободы, очень скоро, воплотилось в реальную возможность побега, которой он воспользовался хладнокровно и естественно, без тени страха или сомнения в успехе. Музыка зазвучала, когда-то вдохновившими его, стихами.

«Ребенка пленного он вез.
Тот занемог, не перенес
Трудов далекого пути…»

Он помнил, как поразила его сама возможность столь пророчески точного совпадения поэтических видений чужестранного поэта за сотню лет до его рождения с его собственной изуродованной судьбой.

«Но в нем мучительный недуг
Развил тогда могучий дух…»

Он не испытывал жалости к себе (правда!), но был приятно удивлён тем, что эта судьба не уникальна.

«И я был страшен в этот миг;
Как барс пустынный, зол и дик…»

И снова, с пугающей эмоциональной достоверностью, далёкий поэт передал его опьянение первыми глотками свободы.

«Казалось, что слова людей
Забыл я — и в груди моей
Родился тот ужасный крик,
Как будто с детства мой язык
К иному звуку не привык…»

Окружающий его мир был чужд и враждебен, но в НЁМ не было СТРАХА. Ни тогда, ни потом! Что же за странная тревога теснит сейчас его грудь?! И это не поэтический образ, не «фигура речи». Пространственная близость ВРАГА?! Ну вряд ли они соответствуют этому звучному обозначению здесь и сейчас. Они ещё слишком наивны и неопытны, чтобы победить его, но слишком добродетельны, чтобы он победил их. Их погубит стремление к совершенству. Оттачивая мастерство, ВОИН неизбежно обретает безразличие к страданию. Не только своему, но и чужому. Это органичная составляющая его искусства. Вот тогда он и раздавит их тяжестью их же собственного превосходства, как раздавил многих других. Так что, пусть ещё поработают над своими навыками для ЕГО победы!

* * *
Внезапно испытав странную необъяснимую тревогу, они, не сговариваясь, бросились к лестнице, ведущей наверх, в главный зал, но его пустое пространство встретило их лишь затихающим эхом последнего аккорда «дорийской» фуги .
- Он здесь был. – Голос Чернокнижника был бесстрастным. Казалось он просто констатировал некий, безразличный ему, факт. – Рукопись при вас?
- Да! – Ответили они хором.
- Ну тогда нам пора в КРЕПОСТЬ.

Продолжение следует