Эпизод Второй Создатель. Глава 6

Ложная Сущность

 В комнате для допросов, освещаемой одной лишь тусклой лампой, ввинченной под самый потолок, за небольшим, потрёпанным временем металлическим столом, сидели друг напротив друга Демидов и Наволоцкий. Старик Евгений Викторович, облачённый в чёрную рабочую форму, сидел, сложа перед собой руки, и задавал вопросы. Наволоцкий слушал с отсутствующим видом, погружённый в свои мысли, и совершенно был не настроен на беседу. Он лишь изредка отрывал от пола глаза, мельком оглядывал комнатушку и снова утыкался куда-то вниз.
 – Вы собираетесь отвечать на заданный вопрос? – поинтересовался Евгений Демидов, сложив в очередной раз руки перед собой. Следователь явно начинал нервничать, но позволить себе излишне давить на Григория Александровича не посмел, ибо тот и так не слишком много болтал. Наволоцкий же сделал вид, что вопроса не услышал, и лишь его задумчивый взгляд, обращённый на поверхность стола, помог догадаться, что мужчина погружён в какие-то раздумья. Его сухие губы еле заметно шевелились, словно он собирался что-то сказать, но не находил в себе достаточно смелости для начала речи. Его руки покоились перед ним, будто бы он демонстрировал следователю свою полную подчинённость и отсутствие каких-либо негативных замыслов. В один момент Наволоцкий всё-таки заговорил:
 – Сколько времени прошло уже, как Вас там... Простите, запамятовал. Дмитрий Викторович? Да, вижу по чертам лица Вашего, что ошибся, прошу простить меня душою своей... Евгений Викторович! Точно... Евгений... Ну, так сколько времени уже прошло? У меня ощущение сложилось в уме моём, что прошло уже целых семь лет, а мы тут с Вами всё заседаем, да всё без толку! Скажите на милость, уважаемый Евгений Викторович, вещь такую: кто на нас с Вами смотреть будет да оценивать? Тоже не знаете... И я, мой друг дорогой, тоже много чего не знаю, а коли честным оставаться, скажу прямо – не знаю, и знать не желаю об обстоятельствах известных!
 Демидов раздражённо закинул руки за голову и протяжно вздохнул, не сумев сдержать накативших в сознание эмоций. Ему уже начало казаться, что допрос этот длится целую вечность и не видать ему ни конца, ни края! И что самое коварное было в складывающейся ситуации, так это то, что, кажется, Наволоцкий в заявлении своём компрометирующем был прав: по ощущениям внутренним сидели они тут уже лет семь.
 – Григорий Александрович, – Демидов решил предпринять ещё одну попытку в надежде вывести их застоявшийся разговор в нужное русло и каким-то боком продвинуть дело. – Имели бы Ваши рассуждения хотя бы зерно истины, и были бы они направлены к сути какой-то... Правда Ваша, что сидим мы тут уже достаточно давно и, честно признаюсь, при необходимости просидеть можем ещё очень долго... Только кому оно нужно, спрашивается? Затягивать дело я Вам крайне не рекомендую, ибо занятие то Вам не на руку явно будет... А других причин я попросту не наблюдаю! Или Вы со мною играть в какую игру вздумали? Постойте, я того не потерплю! У меня, между прочим, и помимо вашей персоны дел достаточно...
 Григорий Александрович делано усмехнулся и откинулся на железном стуле, ввинченном в бетонный пол несколькими огромными болтами. Его действительно что-то позабавило в душе, но высказать вслух мысли свои он не решился, оставив то как бы для внутреннего пользования. Несколько секунд Наволоцкий сидел с растянутой улыбочкой, потом она спала с его губ, и он выдал из себя мысль такую:
 – Правда, дел у Вас, вероятно, хватает... И у меня дела присутствуют, не поверите, должно быть... Только резона нет никакого рассказывать всё в деталях и подробностях каких-то, ибо Вы в любом случае большую часть из этого мимо ушей пропустите, – на последнем слове Наволоцкий резко выпрямился и воткнул локти в металлический стол, растянув цепь наручников. – А то Вы такие тут деловые, сидите да ёрничаете, глядя мне в лицо. Посмотрите, какие мы важные! У нас дела и ответственность, а может быть, мы даже духа какого-то внутри преисполнены! Глядя на Вас, Евгений Викторович, меня прям гордость берёт за исполнение должного у нас! Только то всё болтовня, не имеющая к делу никакого отношения... И у меня дела были, если Вам так угодно знать. Заботы о семье были и много чего ещё было... Да к чёрту всё то... Это ровным счётом выдумки больного ума были, а теперь и того нет... Ведь всё и всегда заканчивается одинаково, Евгений Викторович, какие бы действия Вы не предприняли на этот счёт... Вы создаете целую систему действий, которыми, по вашему скромному мнению, хотите урегулировать все те тёмные пятна, что обозначились на идеально белом жизненном полотне. Делаете всё, что зависит лично от Вас… Жертвуете многим ради интересов других, тех, кого любите, а может быть, просто дорожите... Наверное, после всего этого действа Вы кажитесь себе настоящим героем в своих собственных глазах! А знаете, что после, Евгений Викторович? Я Вам подскажу, что после… Появляется небольшое тёмное пятнышко и чернит изрисованный цветными красками ватман; появляется и чернит всё, что Вы так старательно выводили своей рукой! И вот итог: нет более ни вашей системы, ни ваших достижений, и даже Вас самих уже нет. Уничтожено всё, чего добивались. Развалена Ваша крепость, за стенами которой намеревались укрываться до самой своей смерти…
 – Григорий Александрович, перестаньте, ведь Вам лучше меня известно… 
 – Мне ничего неизвестно, – оборвал его Наволоцкий и шарахнул по столу руками, закованными в стальные наручники, весело звякнувшими при ударе. Его глаза готовы были просверлить огромную дыру в черепе Демидова, по крайней мере, так казалось самому Евгению Викторовичу, отчего последний вжался в свой стул. – Я знаю лишь то, что чёрных пятен слишком много, чтобы контролировать их проклятую популяцию! Ты построишь чёртов небоскреб, а он рухнет, ибо в основании его точат те, кого ты даже и представить там не мог! Ты будешь полным дураком, если подумаешь, что всё в твоих руках и происходить будет то, что подконтрольно одному лишь ТЕБЕ!
 Тут уж Наволоцкий сорвался окончательно со своего пьедестала безразличия, и то разобрал бы любой слепец, что сидел бы рядом с беседовавшими. То ли Евгений Викторович незаметно для себя сказал что-то компрометирующее Григория Александровича, то ли этот самый Григорий Александрович, самостоятельно переменил настроение, поддавшись терзавшим его мыслям – разъяснить никак не выходило. Демидов опомнился и теперь сам подался вперёд, почерпнув из глубины собственного сознания силы противостоять разгорячившемуся визави, сидящему у него перед самым носом.
 – Хватит орать и начинайте уже говорить по существу, пока я Вам эту макулатуру не затолкал куда следует!  – Евгений Викторович воодушевился своими же собственными словами, даже для наглядности угрозы, схватил со стола пачку листов и потряс ею в воздухе. Однако же на Наволоцкого, сидящего напротив, угроза не произвела должного впечатления, на которое так рассчитывал Демидов, озвучивая её вслух: Григорий Александрович лишь закрыл глаза и судорожно вдохнул носом затхлый воздух, накопившейся в комнате для допросов за время присутствия здесь этих двоих. Со стороны могло показаться, что глаза он прикрыл, чтобы не видеть уже поднадоевшего вопросами Демидова. Кажется, прошло секунд с десять, прежде чем герой наш внутренне нашёл успокоение для дальнейшего продолжения беседы.
 — Ваш брат всё стремится нос свой заснуть в дела, которые брата этого не касаются ни в коей мере, — Григорий Александрович поднял свои брови, как будто удивлялся такому факту, — и не то что бы обстоятельства не касались, а даже так: мало кто понимает, о чём разговор идёт... Вот вы, Евгений Викторович, смотрите на меня, как на помешанного, и то я угадываю во взгляде Вашем; пусть Вы бы и думали так в самом деле, да только к правде оно не имеет отношения — я здоров и даже весел. Может быть, готов признать и Ваше непонимание некоторое, ибо и сам прошёл через подобную задачу — теперь думаю иначе. Однако оставим, ибо разговор выйдет продолжительным и несколько мутным, а того мне бы сейчас не хотелось.
 Пока Наволоцкий говорил, Евгений Викторович без конца хмурился и с долей недоверия изучал лицо своего визави: капитану казалось, что тот окончательно помешался умом своим. Если уж в начале беседы он ещё понимал содержание, пускай и пространственных речей, то уж теперь перестал понимать и того — заявленное казалось Демидову несусветным и бессвязным бредом, смысл которого уж давно издох и разложился на подкорке мозга. Всё явственнее казалось следователю, что Наволоцкий водит его за нос и внимание отвлекает какими-то метафорами да аллегориями, и тем самым желание имеет от прямого ответа уйти. В какой-то момент у следователя лопнуло терпение: он помялся на стуле, после недовольно цыкнул и сложил руки на груди. Демидов выглядел крайне раздражённым.
 — Вы, господин Наволоцкий, доколе меня за нос водить намерены? — сквозь зубы процедил он, а после стрельнул взглядом в молодого человека, дабы расшевелить того и побудить к разговору. — Вам известны обстоятельства дел Ваших, да только Вы всё увиливать надумали и отвлекать меня пустыми беседами. Не потерплю! — Демидов совершенно вышел из себя и бабахнул кулаком по столу. — Ваших игр не потерплю! Говорите: присутствовали Вы на треклятой площади или нет?
 Наволоцкий на подобные высказывания никак не отреагировал и лишь принял вид утомлённый, будто вся беседа ему неимоверно наскучила. Молодой человек протяжно вздохнул и опустил глаза на шершавую поверхность металлического стола, будто выискивая там что-то более интересное.
 — Вы, стало быть, затребовали обстоятельств, что приключилась на Елоховской площади какого-то... не помню какого числа... Да и, по правде говоря, то мне как бы и всё равно, — проговорил Григорий, не поднимая глаз, — не слежу ни за числами, ни за днями, и не потому, что дел у меня никаких не имеется, а не слежу по причине безразличия. Вот Вы, Евгений Викторович, засобираетесь в свою контору и глядите в календарь — может, и не нужно никуда собираться... Впрочем, не хочу продолжать, так как думаю, что Вы и так угадали, что я собирался тем сказать. Был ли я на площади? Наверное, раз был, а возможно, и не раз. А авось, и не я там был, а кто-то другой, — Григорий Александрович при том пожал плечами и натянуто улыбнулся, будто бы издеваясь над следователем Демидовым. — Кто же его теперь разберёт, спустя столько времени-то?
 — Месяц прошёл, — недовольно буркнул Евгений Викторович. Всё происходящее крайне раздражало, и Демидов уж начинал терять терпение — казалось, что мужчина сейчас вскочит со своего насиженного места, да налетит с кулаками да бранью на несчастного Наволоцкого, что выглядел нагло, будто бы был уверен безнаказанности за свой фарс, который без конца демонстрировал утомлённому капитану. Но в какой-то момент Григорий всё же поменялся в лице, причём та перемена с ним приключилась неожиданно и как бы даже без каких-либо предпосылок: брови сдвинул, губы плотно сомкнул, а пустые глаза, будто заточенные кинжалы, устремил прямиком на Евгения Викторовича.
 — Не различаю прошедшее в своём естестве — смешалось в груду безжизненных тел и завалилось на подкорке. Вы, стало быть, подумали, что я каким-то образом играю с Вами и юлю в собственных словах; потешаюсь над Вами, как над представителем определённого закона и тем самым, может быть, самоутверждаюсь. Но я не юлил и не потешался — не могу позволить, пусть оно и казалось бы так со стороны, — сказав это, Наволоцкий в виде своём смягчился и как будто со стеснением каким, отвёл глаза в сторону. — Борьба за собственное место или же за правду определённую несколько утомляет, хотя бы я и понимал, что сиё крайне важно. Я, наверное, окажусь смешон в чьих-либо глазах после подобных заявлений, но, по правде говоря, давно перестал придавать тому значение, и даже моё сознание перестало заострять внимание на заявленном чужими устами и как бы игнорируя то. Попомните: это назовут ветками, что сложены крест-накрест, и, мол, в том смысла мало и всё архаика сплошная да выдумка больного ума. Хотя, может быть, и мне хотелось бы глаза закрыть и даже забыть обо всём; сказать, что то пустое и совершенно никчёмное. Просто так сказать, опираясь лишь на собственное внутренние желание, диктуемое стремлением только отрицать. Но так я не скажу, ибо в глазах, даже ваших глазах, Евгений Викторович, я странный и чудаковатый. И хоть бы я был уверен в том, что я таким родился, а не определённые метаморфозы одолели сознание. Знаете, я же всегда думал, что вот приключилось и поэтому стал таким: кто-то умер, чего-то я захотел, но не получил. Какие-то женщины, девушки... Но сейчас я слишком явно вижу, что у меня не было никакого шанса с самого начала; что я не преобразился определённым образом. Нет! Уже родился таким. С клеймом. И никакого шанса как-то то изменить не случилось. Не было ни пять минут назад, ни год, ни десять, ни двадцать... Этого шанса никогда не было, и мне просто всё казалось, что он есть. Почему я только так подумал? Может быть, мне хотелось так думать. Вероятно, мне хотелось думать, что шанс что-то поменять есть, что коли я сделаю вот так, а не так — что-то изменится. Но, пожалуйста — исход! Вот он, исход! На лицо этот исход! Ничего не поменялось! Я пробовал крутиться и влево, и вправо, и назад, и вперёд — крутился, будто белка на ветке. Из-под меня сыпался снег, ветка прогибалась, но ничего не менялось. Лишь видимость моментная, якобы что-то не так теперь, что я в другом пальто, в других сапогах и проч. и проч. Но нет. И рано или поздно ты оказываешься в точке, где понимаешь явно —  всё так же. Вот в чём истинная проблема...
 Наволоцкий замолчал и как бы погрузился в собственные глубинные размышления, что не были видны глазу стороннему. Но Демидов решил действовать, ибо дело уж не терпело отлагательств, да и слушать туманные истории (о правдивости которых ещё можно было поспорить) следователю порядком поднадоело. Евгений Викторович порылся в кипе бумаг, покоившейся на железном столе, достал какую-то большую тетрадь и, раскрыв её на одной из страниц (где у следователя уже имелась закладка), заявил так:
 – Я лучше зачитаю отрывок, что более всего заинтересовал меня в Вашей так называемой рукописи, – Демидов начал читать. – Написано: «Ломается всё то, что создала Ложная Сущность. Пока я шёл по обломкам голыми ногами, я не чувствовал боли. Знал, что новых баррикад более не будет! Я видел, как повесили Ложную Сущность, а возле её безжизненного тела видел слово из четырех букв. И я стоял без одежды подле эшафота, ведь все одеяния мои были наброшены на Сущность – забрала всё, что дала мне когда-то. Ничего страшного в моём нагом виде, ибо я смогу найти, что возможно накинуть на плечи. И вы спросите: кто же повесил Ложную Сущность? И я буду держать ответ: Ложную Сущность повесил я»... Вот это очерк, Григорий Александрович… просто талант... Ну, у Вас не обнаружится пояснений к прочитанному?
 Наволоцкий из ступора вышел и делано усмехнулся, хотя даже совершенно неразумный угадал бы в его настроении напускную иронию и желание выставить Евгения Викторовича в крайне дурном свете.
 – Выглядите, как обезьяна с томиком Кудашова, – процедил наш герой сквозь зубы и слегка подался корпусом вперёд, словно намеревался коснуться лица капитана. – Давайте, зачитайте ещё что-нибудь и обязательно задайте после прочтения очередной компрометирующий вопрос…
 – «Я не спрашиваю, есть у меня сила, либо её нет», – Демидов переметнулся глазами на соседнюю страницу и продолжил своё чтение. – «Но я спрашиваю иное: способен ли я созидать, либо всего лишь созерцаю»... Подождите, что Вы, куда пытаетесь вскочить-то... Сядьте на место своё, ибо тут ещё имеется… «Созерцаю скрытое от посторонних глаз»? Как Вам, господин Наволоцкий, такое?
 Григорий Александрович на вызывающие слова и некоторые оскорбления никак не отреагировал, а лишь презрительно хмыкнул, словно бы сообщая капитану Демидову, что тот чего-то в прочитанном да и не понимал. Хитрый ход, в произведении которого подразумевалось «поддеть» самолюбие Григория Александровича, подразумевавший движением конём, в оконцовке выдал результаты плачевные и ожиданий следователя никоим образом не оправдал.
 – И зачем Вам, Евгений Викторович, это нужно? – тоном, совершенно безразличным к происходящему, поинтересовался Наволоцкий, уперевшись глазами в обшарпанную стену комнаты для допросов, словно героя нашего там могло что-то чрезвычайно заинтересовать. – Не всё ли равно для Вас, что там обозначено в моих записях, которые принадлежат исключительно мне? А если бы я написал на последней странице, что  женушка Ваша по мужикам незнакомым бегает, Вы бы тоже прибежали сюда с вопросом: откуда я то мог взять?
 Григорий Александрович направил свой взгляд прямо в противопоставленное лицо следователя и обнаружил того в состоянии некоторого недоумения и оскорбления от услышанного. Демидов даже не знал, как ему поступить: продолжать следовать уставу, по которому он прослужил всю сознательную жизнь, облачённый в полицейскую форму, или же поступить как человек, поддавшийся мимолетному порыву чувств, и набить Наволоцкому морду. В нерешительности Евгений Викторович придумал альтернативный вариант и порешил, что так и вовсе будет бездействовать, словно бы ничего не было сказано.
 Между тем Григорий Александрович руками, закованными в наручники, откинул со лба волосы. Выглядел он в тот момент крайне спокойно и даже безразлично к происходящему. Помолчав с минуту, Наволоцкий начал говорить:
 – Хохочете тут сидите, как ребёнок малый, в самом-то деле... Рукопись их развеселила, видите-ли... А я ненавижу таких, как Вы. Ненавижу вас, трусов и лицемеров, что трясутся над нажитым годами барахлом и мнимым статусом, который на деле можно причислить к тому же самому барахлу. Вы сами выстроили ту систему ценностей, что может быть выгодна лишь подобным вам, и постарались навязать её всем и каждому, посадив, как собак на цепи и приучив жрать кости по команде. Глядите друг на друга и видите властителей, в чьих руках сжат этот мир, выдуманный вами же, когда на деле вам просто страшно взглянуть на истинный облик того места, где вы существуете; вам страшно узнать правду, в которой вы – никто. Я ничего не выдумал, Евгений Викторович, и не сказал ничего такого, чего бы Вы не знали... И то, что жена Ваша изволила сбежать со шмотками своими...
 – Кто Вам сообщил? – Демидов в порыве внезапных чувств не дал договорить Григорию Александровичу и достаточно близко наклонился к подозреваемому. Лицо следователя в одну секунду лишилось всех имевшихся эмоций, превратившись в сгусток холодности и непроницаемости. Его глаза превратились в маленькие щёлочки, пронзая злом наглеца. И кто бы знал, что высказал бы Демидов, пребывая в таком скверном расположении духа, если бы наш следователь не угодил в ловушку, возле которой топтался, топтался и в итоге наступил сразу двумя ногами. А случилось вот что: как только следователь, ослеплённый яркой вспышкой собственных эмоций, которые перестал контролировать, пересёк допустимое расстояние, гарантировавшее его безопасность, последняя перестала являться его прерогативой, а Наволоцкий, который пускал пыль в глаза своими компрометирующими речами, подскочил на стуле и, как ошейником, окольцевал цепочкой шею забывшегося капитана. Демидов в ту же секунду попытался вырваться из цепкой хватки, но одним ловким движением был придавлен к металлической поверхности стола.
 – Знание даёт мне силу, – в самое ухо прошептал Наволоцкий обращаясь к Демидову, продолжая удерживать, яростно сопротивляющегося следователя, который того и гляди мог вырваться из захлопнувшейся над головой ловушки. – А у Вас, как я погляжу, нет ни того, ни другого.
 Демидов почувствовал, как хватка на его шее ослабла, рванулся назад, прокричал что-то отдалённо похожее на человеческие слова, но прокричал достаточно громко, чтобы быть услышанным конвойными за дверью, и, больно ударившись спиной об железо, приземлился на свой стул. Спустя несколько секунд дверь распахнулась, и в комнату влетели бравые молодчики-конвойные с видом разъярённых быков, рыская маленькими глазёнками по площади комнаты допросов, старательно выискивая причину поднявшегося шума. Причина сидела на положенном месте, сложив перед собой закованные наручниками руки, и пристально рассматривала напуганного до глубины души следователя Евгения Демидова. Разобравшись в чём дело, конвойные достали палки и с угрожающим видом обступили, беззащитного пред ликом продолговатых резиновых карателей, Наволоцкого.
 – Для меня всё уж давно решено было, – ухмыляясь во всю ширину рта, проговорил Григорий Александрович, выпрямляя спину, будто бы школьник за партой, поражённый взором строгого учителя, – а вот Ваши действия, Евгений Викторович, будут иметь решающее значение.
 После этих слов один из конвойных скривил губу и, подняв свою верную палку, положил её конец на ладонь второй руки, как бы демонстрируя власть, данную ему самим законом.
 – Вы же любите читать, вот и почитайте, – не обращая внимания на присутствие конвойных в комнате, Григорий Александрович продолжал свою речь.
 – Увести, – бросил Демидов как бы неохотно и стал потирать ушибленную спину. Следователь отвёл глаза, не желая смотреть на Наволоцкого. Не хотел он больше слышать и загадочных речей. Не хотел слышать оскорблений. Даже показаний не хотел слышать, хоть и озвучивание последних находилось под огромным вопросом. Евгений Викторович схватил со стола работающий диктофон и оборвал ведущуюся запись. А тем временем конвойные, получив необходимое распоряжение, уже приступили к исполнению: один схватил Наволоцкого за руку, пытаясь поднять со стула такой манипуляцией, а второй, уже явно не сдерживаясь, тыкал в него резиновой палкой, будто бы намереваясь проверить реакцию на раздражитель.
 – Наступает такой день, Евгений Викторович, когда тёмное прошлое даёт о себе знать, – Наволоцкий поднялся со стула, влекомый уверенной рукой конвойного, но, тем не менее, не переставал глядеть прямиком на Демидова и говорить загадочные вещи. – Даёт о себе знать, оттесняя тёмное настоящее. Если у настоящего истинное лицо, то у прошлого – улыбающаяся маска... Запомните: красота прошлого – лишь фикция, хоть и сладкая в определённом понимании. В этом и заключен будет выбор, Евгений Викторович, – Наволоцкий практически перешёл на крик, так как разгорячённые конвойные развернули его по направлению к двери и уже практически волокли к выходу. – Вы должны доказать! Убери от меня свои руки!
 Дверь захлопнулась за этой нехитрой процессией, и уже по ту сторону послышалась какая-то возня, поток нецензурных выражений от каждого из её участников. Затем, как будто бы кто-то кого-то ударил, обозначился крик и вновь поток нецензурной брани... Видимо, тот покрепче всё же нашел повод пустить в ход свою палку.
 А между тем, всё произошедшее в этой комнате было слишком загадочно в своей основе, дабы сделать какие-то выводы, и потому Евгений Викторович не нашёл ничего лучше, как продолжить начатое давеча дело: листать трактат Наволоцкого. В какой-то момент он остановил взгляд на одной из записей, датированной ноябрём. Написано было много, да всё без особого дела: то про невиданную силу, дарованную свыше, то приводились совершенно невероятные аллегорические образы, объяснения которым Евгений Викторович найти так и не смог. Но не в том дело было, ибо другое заинтересовало капитана: в самом конце страницы красовалась надпись, которая породила в мозгу Демидова некий электрический разряд, заставив всё тело содрогнуться. А написано там было вот что:
 «А далее – абсолютная неизвестность, ибо всё известное давно кончилось. Густой туман скрывает от меня грядущие события, а я стою, примеряя на себя наряд палача. Двадцать один».