Боль воспоминаний

БОЛЬ ВОСПОМИНАНИЙ

   Маруся сидела на скамейке у могилок матери, дочек и мужа. Нет, она не плакала. Слёзы все выплаканы. Только боль, некогда застывшая в глазах, так и не исчезала.  А сейчас она с новой силой захолонула её сердце. Боль воспоминаний…
Маруся родилась в 1934 году в зажиточном по тому времени селе. Дома у многих были добротные или, как говорили приезжие,  «богатые».  Среди них выделялись небольшие приземистые домишки, которые на фоне добротных казались убогими. Вот в одном из таких домишек и появилась на свет Маруся, первая и единственная дочка Анны Скобелкиной. Анна была некрасивой и угловатой женщиной. Из местных парней не только никто на неё не заглядывался, но ещё и подтрунивали над ней:
– С тебя, Анька, только картины и писать!
Конечно, она обижалась и по ночам плакала в подушку, но со временем свыклась со своей некрасивостью и жила, как все, имея своё небольшое хозяйство. Однажды к ней попросился переночевать путник, да и задержался  на неделю. А потом родилась Маруся. В отличие от матери девочка была миленькой и симпатичной, видимо, в папу. А в восемнадцать стала настоящей красавицей. Вьющиеся чёрные волосы, заплетённые в две косы, кокетливая чёлка над бровями, ямочки на щеках не одного парня сводили с ума. А она, как ветерок, летела по жизни и не знала ни тревоги, ни горя. Дружила со всеми, была лёгкой на подъём. Окончив семь классов, Маруся, как и многие в то время, осталась дома и стала работать дояркой на ферме. Среди парней никого не выделяла. Все они для неё были свои деревенские, а  значит, как родные.
   По вечерам девушки собирались на беседы, на одну из которых пришли парни из другой деревни. И сразу на себя обратил внимание один из них, Степан, высокий, стройный, подтянутый. А как улыбнулся  – сердце зашлось у девчонок. Маруся встретилась с его глазами и … влюбилась. Чувства оказались взаимными. Вскоре они поженились. Многие девушки завидовали ей и особенно Люська из той же деревни, что и Степан. Завидовала в открытую и в открытую не раз зазывала Степана домой помочь то крылечко починить, то косы поклепать. Маруся ревновала, но муж отшучивался:
– Никто мне не нужен кроме тебя, моей красавицы.
У молодожёнов через год родилась дочка Галя. В первый год жизни она была болезненной и беспокойной. Ночами часто не спала и плакала. Маруся успокаивала, как могла: и на руках носила, и в зыбке качала – ничего не помогало. Степан раздражался, что не высыпался, и винил в этом жену. В семье наступил первый разлад. Всё чаще муж возвращался с работы навеселе и затемно. На вопросы «Что так поздно? Где был?» отвечал зло: «Не твоё дело». А летом, во время празднования Петрова дня (в каждой деревне было заведено празднование своего божественного праздника),  на перепляс в круг вышли женщины. Среди них были Маруся и Люська.
Маруся запела песню:
Жили две сестры Таня с Манею,
Любили мальчика, звали Ванею.

И столько было грусти и боли в словах, что становилось не по себе. Эту песню женщины любили и пели на каждом празднике. Но пели так, без всякого смысла. Но не в этом случае. Похождения Степана на сторону не было ни для кого тайной.
Где ручьи текут, там цветы цветут.
Таня с Манею туда гулять идут, – подхватили женщины.

Они медленно двигались по кругу, чуть притопывая, и пели, переглядываясь и останавливаясь взглядами то на Марусе, то на Люське:
Нагулялася тут и Манечка,
Отозвал её в сторонку Ванечка.
Таня видела, на Маню злилася,
Отомстить она ей решилася.

Она пошла домой, финский нож взяла,
Под кустом она свою сестру ждала.
Засверкал финский нож, упала Манечка,
Только вскрикнула: «Прощай, мой Ванечка!»

Недалеко стоял Семёнов Ванечка,
Подошёл он к ней: убита Манечка.

Ах ты, Танечка, ах, ты зверь лесной,
Что наделала над своей сестрой?

Идёт Танечка и рвёт веточку,
Заработала пятилеточку.
Как на той горе берёза вилася,
Там Таня девица удавилася.
А по деревне слух так и носится:
Семенов Ванечка в речку бросился!

Песня ещё не закончилась, а Люська притопнула ногой, взмахнула рукой и, выкрикнув:
– Гармонист, русского! –  запела:

Тракториста полюбить
Надо подготовиться,
Тонну мыла закупить,
А потом знакомиться!

Маруся вспыхнула и вышла из круга. Степан её был как раз трактористом. Женщины снова запереглядывались, но тут же подхватили Люськин азарт и  запели вслед за ней частушки.
Марусю, направляющуюся домой, догнала очередная Люськина частушка:

Мой милёнок рукодельный
Чудо-санки смастерил,
И на масляной неделе
Меня с шиком прокатил!
 
   Муж вернулся под утро, переоделся и, буркнув: «Я на работу», –  ушёл. Осталась Маруся с тяжёлыми мыслями один на один. Галинка играла в черепочки с соседской девчушкой на улице под присмотром бабушки Анны.  Мысли мыслями, но надо идти на работу. Во время беременности Марусе на ферме была найдена замена, и  сейчас приходилось работать в полеводстве на заготовке силоса и сена. Вечером приходила усталой и изнеможенной. Мать мучилась радикулитом и управлять скотину  не смогала, поэтому Марусе приходилось ещё управляться и дома. Это воды надо было наносить с реки и с колодца,  дров к печи и ужин приготовить. Когда всё было сделано, садилась за стол и плакала. Анна, видя слёзы дочери, раздражалась и порой злилась:
– И чего тебе, Маруська, надо-то?! Муж ладный да красивый, руки на месте, работящий. А что на других заглядывает, так что тут такого. Ну, пусть переспит там с какой-то, а домой-то всё равно  придёт. Никуда не денется.
Маруся в сердцах выкрикивала матери в лицо:
– Удавлюсь! Не буду жить!
Галинка, услышав крик мамки, и незнакомое слово «удавлюсь», чувствующая в нём опасность, начинала громко плакать. Анна, сокрушалась:
– Ой, Маруська, Маруська… Чево ты удумала. Тебе ещё дочку поднимать. Смотри, раскливила её. Успокаивай вот теперь – И,  громко сморкаясь в фартук, тоже заплакала
Для Анны жизнь дочери казалась уж не такой и плохой. Сама-то она всю жизнь одна маялась, не зазнала мужского плеча в дому и мужской заботы, вот и радовалась за дочь, что хоть у неё-то всё сложилось.
Так прошли лето и зима. Редко, но иногда всё-таки  в семью возвращался лад. Наверное, именно в такие дни и забеременела снова Маруся. Похорошела, да и Степан изменился в лучшую сторону: после работы спешил домой, помогал управляться со скотиной.  Перемирие и радовало: «Одумался!», и пугало:  «Надолго ли?» Предчувствие не обмануло. Степана хватило на месяц. Родилась вторая дочка, Катюшка. Хотя муж деньги приносил в семью, но их хватало только, чтобы свести концы с концами. Пенсия матери в десять рублей тоже шла в общую казну, но семья продолжала жить бедно. Чтобы не сойти с ума от безысходности, Маруся увлеклась вязанием крючком и вышиванием. Коротая вечера за рукоделием, стала спокойнее воспринимать измены мужа, перестала устраивать истерики. Мать, как могла, помогала нянчиться с девочками.

Горе пришло в их дом, когда Катюшке исполнился годик. Стоял летний солнечный день. Сестрёнки играли на улице, и вдруг Катюшка упала в обморок. Галя закричала:
– Бауш, бауш! Катюшка упала и лежит, не встаёт.
Бабушка прибежала на крик, но девочка была уже мертва. Вызвали местного фельдшера, он констатировал смерть. А отчего она наступила, были одни догадки. Степан в смерти дочки обвинил Марусю и, собрав кое-какие вещи,  ушёл из дома жить к Люське. Маруся слегла. Мать кое-как справлялась с хозяйством и  нянченьем, моля у Бога быстрого выздоровления дочери. Неделя прошла, две, а дочь не поднималась. Анна, как-то встретив Люську, упрекнула её:
– Что ты, Люська делаешь? Семью рушишь. Если тебе не жалко Марусю, пожалей хоть их дочку.  Маруся слегла, не встаёт, а из меня худая помощница, не сегодня – завтра помру. Куда тогда Галинка-то? Без матери, без отца.
 И неизвестно, что потом случилось, только Степан вернулся в семью.
Маруся пошла на поправку, а мать наоборот слегла и больше уже не поднялась: разбил паралич. Галинка подросла и целыми днями играла с деревенскими детишками то на улице, то у кого-нибудь дома. Марусю попросили снова на ферму управлять коров, и она согласилась. Муж по-прежнему работал на тракторе, выполняя колхозные работы.
Как-то сидит Маруся в обед, пьёт чай и видит: направляется к ним Люська.
– К вам можно?
– Проходи, коль пришла. Садись со мной чай пить.
Люська с готовностью уселась на лавку.
– Чего пришла-то?
– Марусь, ты это не сердись на меня. Степан ведь сам ко мне заявился с вещами. Не держи на меня зла.
– А мне что на тебя зло-то держать. Ведь он сам к тебе ходит, никто его силком не заставляет.
Люська, отхлебнув из чашки глотка два, вдруг заторопилась:
– Ой, ведь у меня обед заканчивается. Побегу я.
И убежала. Маруся вдруг почувствовала себя неловко, в глазах потемнело. Кое-как дошла до кровати и прилегла. Анна, лежа в другой комнате, позвала дочь:
– Маруся.
Видя, что та не откликается, позвала её снова. Но дочь снова не отозвалась. На глазах Анны выступили слёзы.
Муж вернулся с работы и увидел такую картину: на столе чашки с невыпитым чаем, под столом яичная скорлупа , жена лежит на кровати, тёща стонет.
– Марусь, ты чего средь бела дня-то на кровати? На ферму-то не надо что ли идти?
Маруся зашевелилась, открыла глаза:
– Стёпа, ты уже с работы?
– Да. А что тут у тебя произошло? Чего лежишь-то? И почему на полу скорлупа от яиц набросана?
– Не знаю. Люська приходила, а, когда она ушла, мне сделалось плохо, еле до кровати дошла, а потом, как в пропасть, провалилась. Нет, не сходить мне на работу. Слабость какая-то навалилась. Голова тяжёлая. Да и маму ещё не кормила. Дойди до бригадира, пусть найдёт замену.
Не знала Маруся, что замену придётся искать не только на вечер, но и на завтра, и на послезавтра. По избе ходила, шатаясь, не ела, не пила. И неизвестно, что случилось бы с ней, если бы не приехала в гости золовка, сестра мужа.
Она с порога, увидев Марусю на кровати, засокрушалась:
– Маруся, ты чего это? Занемогла что ли?
Маруся рассказала ей, как и мужу, о незваной гостье и о брошенной под стол скорлупе.
Золовка всплеснула руками:
– Ой, так она на тебя порчу навела.
Она открыла печь, взяла несколько угольков, залила водой и подошла к Марусе. Ничего не говоря, брызнула водой на Марусую и что-то прошептала.
Так она проделала три раза, а после проговорила:
– Полежи немного и вставай. Всё пройдёт.
И правда, когда Маруся поднялась, она уже не чувствовала ни тяжести, ни слабости.  Когда она рассказала мужу, тот верил и не верил, но с тех пор забыл дорогу к Люське.
    Анна через месяц умерла. Похоронили её рядом с Катюшкой.
Жизнь продолжалась, и Маруся снова забеременела. Родилась третья  дочка, назвали Машей. Но то ли рок какой, то ли болезнь, но через год не стало и Маши. Умерла, как и вторая дочка, тоже странной смертью: играла на полу кубиками и вдруг начала ртом хватать воздух, как будто не может вдохнуть. Степан и Маруся были рядом, на диване. Подбежали к ней, а она уже не дышит. Как плакала Маруся. Как кручинился Степан. Но на этот раз горевали вместе, друг друга поддерживая и успокаивая. Да и Галинка росла шустрой и смышлёной девчонкой, радуя родителей. Она уже училась в школе, во втором классе.
Степан в свободное от работы время увлёкся резьбой по дереву. Маруся начала вязать подвесы к кроватям. Так и коротали длинные зимние вечера. Поднакопили денег и купили телевизор. Галинка была в восторге от мультиков и сказок. И ничего вроде бы не предвещало беды. Она случилась в один из зимних дней. Степан, как обычно, ушёл на работу. Маруся готовила обед,  и вдруг зашёл бригадир:
– Здорово, Маруся. Ты, это, сядь-ко на стул.
– Алексеич, что стряслось-то? Говори буди.
– Это, вот такое дело…
– Да не тяни уж. Говори.
– Степан-то твой, того-этого умер, – выпалил бригадир и замолчал.
Маруся,  ещё не осознав до конца новость, возразила:
– Как это умер? Утром здоровым ушёл на работу. Ни на что не жаловался. Да у него даже голова никогда не баливала. А ты – умер. Не верю.
– Его нашли мёртвым в тракторе. Недавно увезли в райцентр на вскрытие.
Вот тут-то и заголосила Маруся.
– Ты это, если чего, так обращайся. Поможем. Сегодня не ходи на ферму-то. Я тебе замену нашёл на два дня.

Вскрытие показало, что Степан умер от инфаркта. Похоронила рядом с дочками и матерью. Во время похорон Маруся заметила в стороне Люську. По телу пробежал неприятный холодок. Подумалось: «Вот кого меньше всего хотелось видеть, так это Люську».

Галя закончила школу и поступила в политехнических институт на экономиста, Маруся жила одна. Как будет грустно невмоготу, так и пойдёт на кладбище, благо оно было в километре от деревни. Посидит, повспоминает…  Вернётся домой просветлённой, спокойной. Продолжала работать на ферме. Её фотография, как передовой доярки,  не раз бывала на доске почёта.
Люська всю жизнь работала продавцом, замуж так и не выходила. Ни мужа, ни детей. Однажды летом поехала на юг в дом отдыха, подхватила там какую-то заразу. Родственники знали, но молчали. Но люди и сами догадывались, какую заразу подхватила с её-то образом жизни. Так, шушукались между собой, но вслух не произносили.  Люська слегла, ухаживать за ней приехала из города сестра. Она-то однажды и пришла к Марусе.
– Маруся, приди, пожалуйста, к нам. Люся хочет перед смертью покаяться.
Марусе бы отказаться и не ходить, но она уж слишком была жалостливой  и чуткой к чужому горю. Коротко ответила:
– Иди. Я скоро приду.
Конечно, она ненавидела свою соперницу, но и отказать больному и беспомощному человеку в последней просьбе не могла. С такими противоречивыми чувствами она и пришла к Люське. Та лежала на кровати. Исхудавшие руки поверх одеяла. Лицо было бледным, под глазами синюшные круги.
– Здравствуй, Люся! – как можно мягче поздоровалась Маруся.
– Здравствуй, – эхом отозвалась супостатка.
– Чего звала-то?
– Ты подожди, не торопи меня. Всё расскажу. Не хочу в могилу нести. Помнишь, чаем ты меня угощала, а потом ещё слегла? Это я тебе скорлупу заговорённую бросила под стол и навела на тебя порчу. Не думала, что этим сделаю только себе хуже. Степан меня после того случая совсем бросил. А я ведь любила его по-настоящему. Но и тебе я зла хотела по-настоящему. Вот теперь и страдаю за все свои грехи. – Люська закрыла глаза, как будто что-то обдумывая, открыла и продолжала задыхающимся голосом: –  Знаю, что две дочки у вас померли. Слышала об  их странных смертях, только я тут не виновата. Про меня-то ты знала, да я не больно и скрывалась, а вот про вторую любовницу своего мужа ты, наверное, даже и не догадывалась. Это она подсыпала под твои двери заговорённую крупу не раз и не два. Хвалилась передо мной. Но это её зло. Пусть за него она сама и отвечает. Называть – не назову. Да и тебе жить лучше в неведении. А меня, Маруся,  ты прости, если сможешь. У тебя хоть дочка есть, а меня и оплакивать некому. А теперь уходи.

Маруся, ошеломлённая то ли беспомощностью Люськи, то ли новостью о другой любовнице мужа, ничего не ответив, попятилась к дверям. В раздумчивости шла и шла и не поняла, как она оказалась у могилок матери, дочек и мужа.