Благовещенский погост. Глава 15

ГЛАВА   15.  НА   ДЕМАРКАЦИОННОЙ   ЛИНИИ.

                Он – не за, он – не против. Он занят другим, как Басё.
                Он не распоряжается ничьей судьбой.
                Просто там, где он появляется, всё
                Происходит, словно само собой.

                И даже если нам всем запереться в глухую тюрьму,
                Сжечь самолёты, расформировать поезда, -
                Это вовсе не помешает ему
                Перебраться из там-где-он-есть к нам сюда.

                Б. Г., внесён Минюстом РФ в реестр иностранных агентов

        Что делать, если война закончилась полной катастрофой, не успев начаться? Если силы оказались настолько неравны, что проигравшей стороне, ещё не готовой принять масштаб катастрофы, остаётся только ошеломлённо выслушивать директивы победителя? Слава Богу, эти вопросы не донимали отца Александра. Не до того ему было. У него на руках оказалось маленькое беспомощное существо четырёх лет от роду и десятимесячный жеребёнок Солнышко в довесок.

        Целый день матушка Елена и Маринка Фролова провели в тревожном ожидании. Ленка, давно принявшая происходящее на Благовещенском погосте, как реальность, прекрасно осмысливала ситуацию, понимала, что вопрос «когда они вернутся?» неактуален. «Живы ли они?» -  думала она, но волнение своё старалась не выказывать. Наконец, когда короткий ноябрьский день уже клонился к закату, дверь отворилась. Сначала в комнату процокал смешной Солнышко, похожий на волшебного Конька-Горбунка. Вслед за ним вошёл отец Александр, неся на руках Лёшку Реклайтиса. Матушка Елена и вправду была умная женщина. Почти все пазлы сложились, можно было ни о чём не расспрашивать.

        - Лошадёнок в доме поживёт. Кроха ещё совсем, замёрзнет на улице. Никогда не думал, что жеребята маленькие такие смешные, - начал Сашка, как ни в чём не бывало, словно возвратившись с обычной прогулки. – Лен, давай баню готовь. Ребёнок промёрз совсем. Нужно его согреть и вымыть.

        - А что с Колей?! – почти крикнула Маринка.

        - Довёз нас и домой поехал. Ты, давай, беги, милая. Не надо бы ему сейчас одному оставаться.

        Лёшку отогрели в хорошо протопленной бане, вымыли и накормили. Малыш напоминал безучастную механическую куклу, только в глазах у него застыл неродившийся крик. Когда матушка Елена уложила его в постель, накрыла одеялком и поцеловала в щёку, ребёнок заснул моментально. Котейка подобрался к его подушке и стал охранять сон маленького существа.

        Отец Александр сидел за столом и бездумно смотрел в одну точку.
 
        - Я так понимаю, что Марина Викторовна мертва? – начала разговор Ленка.

        - Все Реклайтисы мертвы. Только Лёшка с жеребёнком остались.

        Сашке вдруг до боли захотелось рассказать жене всё, облегчить душу. Никогда Ленка не слышала от него такого подробного описания событий. Когда он договорил, она долго молчала, словно собираясь с мыслями.

        - Муж, послушай, что я тебе скажу, только, ради Бога, не злись. Опять же учти, что мы теперь втроём. А это, если ты вдруг не знаешь, накладывает определённые обязанности. Ты должен ехать в Митрополию и просить… нет, умолять, именно умолять, чтобы тебя перевели на другой приход. Я всё понимаю, можно жить и в страшной сказке. Только – до определённого момента. Когда рядом начинают гибнуть близкие люди, надо из этой сказки выбираться. Всеми усилиями. Если я правильно понимаю, всем наплевать на то, что здесь происходит, - и Колькиным властям, и твоим. Откажутся переводить на другой приход, - складывай с себя сан. Вернёмся в Москву и начнём совершенно новую жизнь. Выжили здесь – там уж как-нибудь проживём. Но ты пойми, так дальше жить нельзя. Нельзя жить в реальности, в которую ни один здравомыслящий человек не поверит, пока сам с ней не столкнётся.

        Слова жены не были для отца Александра неожиданностью.
 
        - Ленка, ты умница у меня, всё правильно говоришь, и я с тобой полностью согласен. Только это с человеческой точки зрения. А я в этой ситуации не могу рассуждать, как человек. Я вынужден рассуждать, как настоятель. Мне Господь вручил этот приход и души здесь живущих людей. А теперь я должен их предать и бросить? Мне кажется, я знаю, когда отец Иоанн превратился в порождение тьмы. Когда на допросе от слов своих отказался и от веры. Ну, ему-то просто было: он к тому моменту уже веру утерял. А я так не могу.

        Совсем другие события в это время происходили в доме капитана Горюнова. Когда Маринка Фролова, запыхавшись, вбежала в комнату, Колька уже сидел за столом и задумчиво квасил коньяк в одну харю. Помня слова отца Александра: «Не надо бы ему сейчас одному оставаться», Маринка затарахтела, пытаясь выведать у своего бравого капитана, что произошло. Отвечал Горюнов невпопад и пытался отшучиваться. После четвёртой стопки Маринкины вопросы стали вызывать у него приступы истерического смеха. Приговорил он бутылку минут за сорок, в очередной раз закурил и неожиданно посерьёзнел.
 
        - Марин, а ты знаешь, что такое политика?

        - Не знаю. Как интересно! Расскажи.

        - Да нечего особенно рассказывать. Устал я до смерти, спать хочу. А политика – это искусство компромисса.

        - А что такое компромисс?

        - Компромисс – это решение конфликта по взаимному добровольному соглашению с обоюдным отказом от части предъявленных требований. Партнёры по переговорам меняют своё мнение и принимают новое общее мнение. Цель – это общий результат, которым они удовлетворены. Компромисс – это способ уравновесить конфликтующие интересы. Вот такая вот, Марин, политика.
   
                …………………

        До предпенсионного отпуска Ивану Владимировичу, начальнику Кольчугинского РОВД, оставалось каких-то шесть недель. Бедный старик чуть было не проглотил дымящуюся в уголке рта сигарету, когда в его кабинет вошёл флорищенский участковый Горюнов.

        - Николай Семёнович, дорогой, по глазам вижу, решил ты меня живым отсюда не выпустить. Ну, садись, рассказывай, что там ещё у тебя в Тимошкино произошло.

        - Да, собственно, ничего в Тимошкино не произошло. Там тишь, гладь, да Божья благодать. Я по другому вопросу, товарищ подполковник.

        - Не верю. Ну, излагай, раз по другому.

        - Помните моего друга, флорищенского настоятеля отца Александра?

        - Это моего несостоявшегося соседа по палате в «дурке»? Конечно, помню. С ним что-то случилось?

        - Нет, у него тоже всё благополучно. За маленьким исключением. У них с матушкой Еленой с детишками как-то не сложилось. Вот и решили они усыновить четырёхлетнего мальчонку-сироту, который недавно без родителей остался.

        - Очень благородное решение. А я тут чем могу помочь? Усыновление, вроде, к компетенции органов внутренних дел не относится.

        - Да нет, с усыновлением помогать не надо, там всё само по себе сложится. Только проблемка небольшая нарисовалась. Мальчонка-то есть, а вот документов на него никаких нет. Да и не было никогда, от слова «совсем».

        - Странно… Как же так получилось?

        - Это Алексей, младший сын того самого отставного подполковника, Йонаса Микасовича Реклайтиса. Помните, я вас год назад в Тимошкино знакомил?

        Иван Владимирович аж в лице изменился.

        - То есть ты хочешь сказать, что и этот Йонас, и его жена погибли?

        - Ой, да не волнуйтесь Вы так, Иван Владимирович! Ну, погибли и погибли. Мало ли народу погибло и ещё погибнет в Тимошкино?

        - Когда это произошло?

        - В ночь на 2-е ноября. Не забивайте Вы себе голову. Вам до пенсии полтора месяца осталось. А дальше – новая жизнь, в которой нет ни ментовки поганой, ни Благовещенского погоста.

        Начальник отдела скрежетнул зубами:

        - Ты напоследок, щенок, решил поиздеваться надо мной?

        - Вовсе нет. Просто с недавнего времени я решил всё принимать так, как оно есть. Когда просил помощи, я её не получил – проблемы негров шерифа не волнуют. А теперь я сам по себе мальчик, ничья помощь мне не нужна. Разве что самая небольшая. Неужели в таком пустяке откажете? Всего-то надо решить вопрос со свидетельством о рождении. Которого никогда в природе не было. Йонас, знаете ли, как вышел в отставку, старался держаться от нашего замечательного государства подальше.
 
        Ивану Владимировичу хотелось как следует вздрючить этого обнаглевшего мальчишку. Останавливала его только некоторая противоречивость собственного характера. Для полного счастья, как известно, нужна либо чистая совесть, либо чистое отсутствие совести. Все промежуточные варианты, если человек несколько отличается от животного, приводят к рефлексии.

        - Со свидетельством о рождении я тебе помогу. Только ведь для усыновления ещё нужны свидетельства о смерти родителей. Что с этим делать будешь?

        - А это уже мои проблемы. Мало ли в деревнях зимой случается пожаров, после которых не разберёшь, где чьи кости. А уж о причинах возгорания и говорить нечего.

        - Ладно, оставляй данные этого Йонаса, его жены и мальчонки. Через неделю будет тебе свидетельство о рождении.

        Хороший человек был Иван Владимирович. И от животного он отличался, и добрый, и совестливый. Через неделю сделал он Кольке документ на Алёшку и утвердил более чем сомнительный отказной о гибели семьи Реклайтисов при пожаре. 

                …………………

        Все формальности с усыновлением были улажены. Вот только никаких улучшений в состоянии маленького Алёши не наступало. Он по-прежнему молчал и жил, как заведённая механическая кукла, а когда кончался завод, - засыпал. Некоторые проблески сознания наступали у него, когда он возился с Солнышком и Котейкой, но и с ними он не разговаривал. Матушка Елена прилагала все усилия, чтобы вырвать мальчика из когтистых лап кошмара, в котором он оказался в тот роковой вечер, когда погибла его семья. Но все её попытки были тщетны. И отец Александр решился на отчаянный шаг.
 
        В один из первых дней января он дошёл до Палаксы, перешёл через мостик и произнёс:

        - Отец Иоанн, переговоры!

        Великий вампир материализовался из воздуха шагах в десяти от него. Одет он был всю в ту же чёрную рясу с наперсным крестом, на голове – скуфья. Сашка начал подобострастно-заискивающе, но с нескрываемым сарказмом:

        - Что-то не по погоде Вы одеты, батюшка. Не замёрзнете? С Вашего разрешения, благословения просить не буду, да и вряд ли Христос между нами.

        - Шута-то из себя не строй, тебе не идёт, - ответил отец Иоанн снисходительно. – Шутом-то быть непросто. Это надо, как твой друг капитан, много лет шутовством заниматься. Ты-то у нас парень серьёзный. Пришёл по делу – так говори.

        - Что Вы сделали с ребёнком?

        - Что я сделал с ребёнком? – Иван Филиппович ухмыльнулся. – Вообще-то я его спас. Не дал его убить.

        - А можно полюбопытствовать, зачем Вы его спасли?

        - Вот ты дурья башка! Во-первых, я до сих пор, хоть и не хочу этого, люблю вас, человечишек глупых. Это, знаешь, как остаточное явление, фантомные боли. Во-вторых, я тебе уже говорил, это был мой акт доброй воли. Чтобы вы не относились ко мне совсем уж, как к абсолютному злу.

        - А Вы – не абсолютное зло?

        - Ни в коем разе! У меня жизненный принцип, как у Фрэнка Синатры (слышал про такого?): «Живи и дай жить другим».

        Беседа складывалась мирно, и отец Александр позволил себе поёрничать:

        - Мне тоже близки принципы сицилийской мафии. Только удивляюсь широте Вашего кругозора. А что, и синьор Синатра к нам сюда прибудет?

        - К сожалению, нет. Умер, бедолага, в 98-м. А вот его родственничек, дон Альфонсе Аль Капоне, думаю, навестит меня в скором времени. Глядишь, если понравится ему, останется у нас.

        - Да, отец Иоанн, интересная у нас глубинка получится, с сицилийским уклоном. Но вернёмся к нашим баранам. Итак, Вы на самом деле хотите, чтобы я не относился к Вам, как к абсолютному злу?

        - Полагаю, это будет правильно.

        - Ну, так сотворите чудо! Излечите малыша. Разве Вы не понимаете, что испытания ему не по годам были?

        - Могу и чудо сотворить. А не боишься, что я тебя заставлю за это мне поклониться? Эх, мила-а-ай, чего замолчал-то? Да не бойся ты, сотворю я тебе чудо, а кланяться не заставлю. С сегодняшнего дня заговорит мальчик, и всё нормально у него будет.

        Сашка стоял поражённый. Никогда не садись играть в карты с Дьяволом – всё равно проиграешь.

        - Ну, чего стоишь, как столб вкопанный? Я же знаю, ещё кое-что спросить хочешь.
 
        - Хочу.

        - Не трудись ты. А то у тебя как будто язык отсох. Давай-ка немножко пройдёмся в мою сторону, проводишь меня, а я тебе кое-что расскажу.

        Они неспешно направились по тропке, начинавшейся от моста через Палаксу.

        - Вот ты жене своей сказал, что я превратился в порождение тьмы, когда на допросе от слов своих отказался и от веры. Не так всё было. Задолго до этого. Поди, думаешь, я Сатане служу?

        - Сложно предположить что-то другое.

        - Дурак ты! Нет никакого Сатаны. И Бога твоего тоже нет. И загробной жизни.

        - А что же тогда есть?

        - А есть живая материя, существующая между прошлым и будущим, никак не способная понять, где же он, этот миг настоящего. И каждую секунду своего существования боящаяся смерти. А ты знаешь, как человек умирает?

        - Не знаю, не приходилось.

        - Всё очень просто. Сначала отступает боль. Потом остывающий мозг приходит в состояние, близкое ко сну. И в этом сне ты видишь то, чего всю свою жизнь подсознательно боялся. Отсюда и взялись легенды об Аде. А потом – чернота и пустота, небытие.

        - Значит, Вы считаете, что ни Бога, ни Дьявола нет?

        - Нет ни Бога, ни Дьявола. Есть только мир, целиком состоящий из зла и страха смерти. А как ты думаешь, кто творец этого зла?

        - Для меня, отец Иоанн, ответ на этот вопрос очевиден. У зла один прародитель.

        - Хороший ты паренёк, отец Александр. Но непроходимо глуп. «У зла один прародитель», - Иван Филиппович передразнивал Сашку. – И у Бога твоего, и у Дьявола, один прародитель – человек. И Тот, и Другой у него в голове заключаются. А уж как так получилось, что добро остаётся внутри человека, а в мир приходит одно зло, - этого уж я не знаю. Наверное, такое существо – человек. В те времена, когда случилось со мной перерождение, зла в мире было столько, и настолько явно происходило оно не от каких-то адских сил, а от людей, что сложно было не задуматься. Я хоть и говорил, что Советская власть от Сатаны, а война – наказание за грехи, а уже тогда понимал – всё это дело рук человеческих. Вот ты как-то объяснял своему другу Кольке, что мир Справедливости есть Ад. Было такое?

        - Вы и это знаете?

        - Я много чего знаю. Правильно ты ему объяснял. Только главного не учёл. Всё доброе, как ты выражаешься «богоугодное», что идёт от человека, даже если и произрастёт, будет всегда забито сорной травой ненависти. Потому что ненависть, к ближнему ли своему, к себе ли самому, к окружающему ли миру, - вот главное содержание человека. А любовь, если и случается, то только, как отклонение от нормы. А ты говоришь, что Бог – есть любовь. Бог – это отклонение от нормы, это то, что противно человеческой природе. Поэтому человеколюбцем быть не стоит. Ты-то у нас великий человеколюбец! А про меня знаешь, что я когда-то тоже был таким?

        - Наслышан. Всё, что связано с Вами и с Благовещенским погостом, хорошо знаю.

        - Да, враг мой Саша, грешен. Тоже был человеколюбцем. Вот и закончил бы свою жизнь на Бутовском полигоне, если бы вовремя не поумнел.

        Они некоторое время шли молча. Наконец отец Иоанн подытожил:

        - Беда с тобой, Сашка. Священник в вере крепок должен быть. А тебя сбить с панталыку, как дитя малое обмануть. Ну, пожалуй, на сегодня с тебя хватит. Захочешь поговорить, - приходи. На счёт Лёшки своего не опасайся: если я что-то обещал, - делаю. Будет тебе чудо.

        Великий вампир растворился в воздухе, словно и не было его. Отец Александр в задумчивости поплёлся домой. На пороге его встретила Ленка.

        - Сашка! Радость-то какая! Лёшенька как будто ожил и заговорил!

        Тут нашему герою окончательно стало не по себе. А малыш не просто ожил, он лопотал без умолку.

        - Отец Александл! Я знаю, мои папа и мама умелли. Тепель матуска Елена будет моя мама, ты будесь мой папа, а Котейка и Соныско будут насыми обсими  детисками!

        Сашка обнял малыша и понял, что первая партия в покер им проиграна.

                …………………
   
        Два дня после переговоров с отцом Иоанном Сашка обдумывал, как рассказать об этой встрече Горюнову. По всему получалось, что не имел он права идти на тот берег Палаксы один. Но Колька - настоящий друг, должен он понять его шаг отчаянья. Впрочем, после гибели Реклайтисов с настоящим другом творилось неладное. Можно было бы сказать, что капитан запил, если бы он никогда не терял трезвости ума. По всему было понятно, что в пух и прах проигранная, не успев начаться, война раздавила Горюнова и лишила его уважения к себе. Горечь поражения он пытался прикрыть таким цинизмом, какого отцу Александру ещё не доводилось в нём наблюдать.
 
        Пока отец-настоятель собирался поговорить с капитаном, через день после первых переговоров состоялись вторые. Видимо, исполнительная и духовная власти Флорищ решили вести каждая свою дипломатию.
 
        Многие события в жизни Кольки происходили спонтанно. Так же получилось и в этот раз. Вечером накануне он явно перебрал. Проснулся со страшной головной болью.

        - Коля, бедненький! Плохо тебе? – спросила Маринка, разбуженная его оханьем.

        - Смотря с кем сравнивать. Если с Йонасом, то вовсе нет. А если с Рейгелем, - тогда вообще всё замечательно.

        Горюнов с отвращением залил в себя граммов сто коньяка, оделся потеплее и направился к мостику через Палаксу. Там он остановился в нерешительности и опёрся о перила. Не успел капитан закурить сигарету, как на другой стороне моста появился отец Иоанн.

        - Ну, и что ты мнёшься, как девка на кадрили? Пришёл поговорить, - давай, поговорим.

        Колька долго думал, с чего бы начать.

        - Я правильно понимаю, отец Иоанн, что никаких смертей в Тимошкино до следующего ноября не будет?

        - Правильно понимаешь, капитан.

        - А что делать со Стефаном и Луминицей? Рейгель говорил, что они неуправляемые.

        Иван Филиппович хмыкнул:

        - Ну, это уж моё дело. Живут они у меня, и законы там устанавливаю я. До следующего ноября можешь не беспокоиться.

        - А потом? Да мне-то что? Кушайте на здоровье, дорогие победители! Только ведь, чисто де-юре, уборка крошек с вашего стола – это моя компетенция.

        - А в чём проблема? Или ты хочешь, чтобы я вместо тебя протоколы осмотра трупов составлял и отказные выносил?

        - Что Вы, что Вы! С этим-то я сам справлюсь как-нибудь. Только опасаюсь… Если отказные будут, как в тот раз, когда Вы племянничка своего употребили, и если будет их штук двадцать, - боюсь вызовут они нездоровый ажиотаж.
 
        Тут уж отец Иоанн откровенно расхохотался:

        - Наивный ты, юноша! Всё надеешься, что найдётся кто-то из высокого начальства и обратит внимание на ситуацию? Неужели ты до сих пор не понял, что всем на всё наплевать, пока это не коснулось их лично? Бывший-то начальник твой был человеком старой закалки и с понятиями. А теперь…

        Вдоволь насмеявшись, Иван Филиппович продолжил:

        - А насчёт лишнего ажиотажа – ты прав. Не нужен он нам. Думаю, никого не озадачит смерть пожилого человека в собственном доме. Который, к тому же, Бог знает, сколько лет не занимался своим здоровьем. И насчёт двадцати штук ты сильно погорячился. Слишком ты преувеличиваешь нашу кровожадность.

        - Значит, я спокойно смогу в Тимошкино описывать трупы, и никто меня не тронет?
 
        - Напротив, полная помощь и содействие.

        - Ну, уж тогда, отец Иоанн, позволю себе обнаглеть до конца. Люди в Тимошкино живут одинокие. Хоронить их кто будет?

        - Логично мыслишь, капитан. На Благовещенском погосте всем место найдётся.

        - Приятно, что высокие договаривающиеся стороны пришли к соглашению по всем вопросам, - на душе у Горюнова было тяжело. – Так я пойду?

        - Не торопись, раз уж пришёл, - Иван Филиппович взглянул на Кольку пристально. -  А скажи-ка мне, мил человек, что это ты второй месяц не просыхаешь?

        Такого вопроса капитан не ожидал, поэтому ответил не сразу:

        - А Вы поставьте себя, Ваше Темнейшество, на моё место, и сами ответите на свой вопрос.

        - Ваше Темнейшество… Смешно. Сам придумал? Только сдаётся мне дело не только в том, что произошло с Реклайтисами и Рейгелем.

        «Поиграть, что ли, с Чёртом в подкидного дурака?» - подумал Колька.

        - Вы проницательны, отец Иоанн. Карьеру мне порушили. Работы у меня, считай, что нет. Сельский участковый – это что за работа? Из глухомани флорищенской мне, похоже, уже не выбраться. Да и выбираться особо некуда. Здесь у меня хотя бы друг настоящий есть. Семьи нет, и не предвидится, как-то так сложилось. В общем, как говаривал Николай Васильевич: «Скучно на этом свете, господа!»

        - Вот мне враги достались! Один другого краше. Нянчись теперь с вами, как с детьми. Карьеру тебе порушили? Да ты сам её порушил своей бескомпромиссностью, желанием лезть напролом и пренебрежением к чувству самосохранения. Молчи, не спорь! Ничего не скажу – хорошие качества, героические. Только по законам жанра в конце герой погибает, как ему и положено. А ты жив и здоров. Так что тебе не нравится? Сельский участковый, говоришь, не работа? А ты пойди, поработай учителем в каком-нибудь Верхнем Задрищенске. Или покомандуй работягами в цеху в том же Кольчугино. Вот тогда и будешь говорить, что работа, а что - не работа. В глухомани флорищенской тебе плохо? Ну, да. Ты же у нас человек высокообразованный и тонкой душевной организации. Знаток русской литературы, мать твою! Где уж тебе здесь ужиться. Хорошо хоть о друге своём, отце Александре, вспомнил! А тебя не смущает, что это всего лишь второй друг за всю твою жизнь? А обычно у таких высокодуховных людей с тонкой организацией, как ты, друзей вообще не бывает. Характерец-то от высокой духовности – ух, как портится! Ты же у нас такой весь из себя замечательный. Все остальные по сравнению с тобой – сплошь моральные уроды. А чегой-то у тебя, голубчик, семьи-то не предвидится? Чем тебя Маринка Фролова не устраивает? – отец Иоанн пристально взглянул на Кольку, этот вопрос требовал ответа.

        - Примитивная она и недалёкая…

        - А-а! Ну, да, ну, да! Тебе же тёлка бабки Нюры, Зорька, больше нравится. Она умная и добрая, не то, что бабы. А знаешь, мой дорогой, что бывает с людьми, которые других людей за животных считают? Жить им становится невыносимо грустно и скучно. Оно и понятно – кругом-то одни животные. Сначала они Гоголя цитируют. Мол, скучно жить на этом свете, господа! Потом пить много начинают. А потом уж завьют горе верёвочкой или, что более современно, пистолетик табельный к виску приставят.

        «Ох, и сел же я в карты играть!» - подумал Горюнов. А отец Иоанн продолжал:

        - Впрочем, мы же с тобой сейчас не о людях вообще говорим, а о бабах, то есть о женщинах. Ты у нас большой любитель классики. Давай, от неё и оттолкнёмся, только следуя твоей логике. Вот тебе Наташа Ростова. Животное, причём тупое. Казалось бы, тупее уже некуда. Ан нет! Вера из «Обрыва» Гончарова по тупости Наташе Ростовой сто очков вперёд даст. Вот тебе Грушенька с Катериной Ивановной из «Братьев Карамазовых». Одна – животное глупое и взбалмошное, другая – животное злобное и мстительное. Кого бы тебе на закуску дать? Пожалуйста, Анна Каренина. Просто самка.
   
        - Да, отец Иоанн, суровы Вы в своих суждениях. Понимаю, поиздеваться надо мной хотели. Но, как ни странно, от истины Вы недалеки. Хочу поспорить с Вами. Есть же и совсем другие женские образы.

        - Это какие же другие?

        - Сонечка Мармеладова из «Преступления и наказания», Настасья Филипповна из «Идиота», Маргарита, в конце концов.

        - Знаешь, капитан, с тобой беседовать, пожалуй, поинтересней, чем с попом твоим блаженненьким. Но друг друга вы стоите. Детки вы глупенькие. Мы же с тобою, Николай Семёнович, о женщинах разговаривали, а не о мифических персонажах и не об отклонениях от нормы. Сонечка твоя Мармеладова чем у нас занимается? Проститутка. На территории твоего района в Москве мало, что ли, их работало? Ты же прекрасно знаешь, проститутка – это уже не совсем женщина. А если у неё ещё религиозная экзальтация и склонность ко всяким наполеончикам недоделанным, вроде Родиона Романыча, - совсем, пиши, пропало. Настасья Филипповна, говоришь? А как роман-то называется?

        - «Идиот».

        - Так вот, идиот – это князь Мышкин. А Настасья Филипповна – идиотка, в женском исполнении. Ты хочешь, жену, похожую на Настасью Филипповну? Флаг тебе в руки. О ком ты ещё говорил? О Маргарите? Так она вообще не человек. Она ведьма, причём ведьма довольно злобная. Кстати, с прототипом Маргариты, с Еленой Сергеевной, у тебя будет возможность через годик, через два познакомиться, если они доберутся ко мне.

        - Интересно с Вами общаться, отец Иоанн, - неожиданно для самого себя сказал Горюнов.

        - Ты тоже забавный тип, капитан, хоть в кунсткамеру тебя сажай. Но на сегодня закончим, немного недосуг мне. По делам мы с тобой, вроде, обо всём договорились. А ты иди, и подумай о своей жизни, правильно ли ты живёшь. И главное, подумай, с таким отношением к жизни и к людям, на чьей ты стороне? На стороне Йонаса Реклайтиса, который, действительно, был героем и светлым человеком, или уже на моей?

        Страшное видение исчезло. Колька остался на мосту один и ещё долго курил, облокотившись на перила.

                …………………

        Стряхнув навалившееся на него оцепенение, Горюнов решительно зашагал к дому отца Александра. На пороге он мучительно попытался изобразить улыбку:

        - Здорово, фельдмаршал Кейтель! Как Ваше ничего себе?

        Сашка оценил юмор друга:

        - И Вам не хворать, гроссадмирал Дёниц! Всё ничевее и ничевее. Что это у Вас морда лица такая синяя? С цветом волос «платиновый блондин» гармонирует так себе.

        - Ты клоуном в цирке никогда не подрабатывал? А в общем, Саш, считай, я к тебе на исповедь пришёл, - и Горюнов с порога начал свой рассказ о встрече с отцом Иоанном.
 
        Когда он дошёл до концовки, отец Александр тяжело вздохнул:

        - Видать, основательно он за тебя взялся. Нет ничего хуже, чем внушить человеку, что всё у него в жизни неправильно, и предстать перед ним в образе больной совести. Так и до роковых шагов можно довести. Со мной он тоже круто обошёлся. Вообрази, на полном серьёзе стал мне доказывать, что никакого Бога нет. И, знаешь, почти убедил. А сам он, оказывается, вовсе не порождение абсолютного зла, а добрый и умный дядюшка.

        И Сашка во всех подробностях рассказал Горюнову о своей встрече с великим вампиром. Капитан внимательно выслушал его и предложил выйти на улицу покурить.

        - Вот что я скажу тебе, Сашка. Ты сворачивай свою полемику. Решил с Дьяволом партийку сыграть? Не садись, всё равно проиграешь. На счёт Лёшки – понимаю. Если малыш придёт в себя, какая разница, благодаря кому. А вести богословские диспуты не советую. Неужели ты ещё не понял, насколько неравны силы? Йонас цельный был мужик, не нам с тобой чета. А и десяти минут не продержался. Хочешь принять позицию благовещенского упыря и стать бессмертным? Извини, я этого не пойму.
 
        - Ты ошалел, что ли? Думаешь, что я не понимаю, насколько зло изощрено в спорах и насколько оно мудрее добра? Христос-то диспуты с фарисеями всегда проигрывал. А фарисеи в сравнении с Сатаной – дети малые. А уж великие мудрецы, Отцы Церкви, всё доброе и мудрое, что было в Учении Иисуса, подменили своей схоластикой. Так что, ты меня наивным не считай. Зло надо либо уничтожать, либо честно гибнуть в сражении с ним.

        - Всё сказал? Попей водички! Погибнуть он собрался! А о долге своём, о людях, которые твой приход составляют, забыл?  Погибнуть легче всего. Только у нас с тобой другая задача. Да, первая схватка проиграна вчистую. Но ты взгляни на это по-другому. Мы же не акт о безоговорочной капитуляции подписали. Да, нам навязали мирное соглашение. Но, обрати внимание, условия-то довольно почётные. И совпадают с нашей реальной задачей: не пустить эту нежить сюда, во Флорищи. Слишком большие усилия ты затратил, чтобы эти люди действительно стали людьми. И получилось у тебя многое. Я готов идти на любые компромиссы и унижения, чтобы эту границу, проходящую по Палаксе, защитить. А кроме компромиссов и унижений, Саша, ничего другого не остаётся – не нам с ним тягаться.
 
        Горюнов нервно прикурил одну сигарету от другой.

        - И вот ещё что. Надеюсь, ты понял, что ни Митрополиту, ни начальнику Владимирского управления докладывать бесполезно. То есть, доложить-то можно. Но это будет просто позорное дезертирство. Ну, пожалеют тебя, переведут на другой приход. Меня-то не пожалеют. В лучшем случае уволят через ПФЛ, в худшем – в «дурку» закроют. А люди во Флорищах станут кормовой базой для отца Иоанна и его деток. Ты пойми, никому из властей не интересна эта ситуация. За исключением одного человека. И мы не имеем права держать его в неведении.

        - Ты не Фёдора ли Алексеевича Маслова имеешь в виду?

        - Его самого.

                …………………

        Рождественская литургия во Флорищенской церкви прошла, как обычно. После долгого служения Иоанна Златоуста, праздничных антифонов, апостольского и евангельского чтения прихожане расходились, утомлённые долгой службой. Фёдор Алексеевич Маслов не заметил ни в отце Александре, ни в капитане Горюнове ничего необычного и был крайне удивлён, когда часа в четыре они заявились к нему домой с мрачными и не предвещавшими хорошего лицами.
 
        - Ничего себе, рождественские колядки! Или вы, парни, грабить меня пришли с такими рожами? – Маслов никогда не лез за словом в карман.

        Колька ответил ему без улыбки:

        - Немного ошибся ты, Алексеич. Не рождественские колядки это, скорее – хэллоуин. Мы с отцом Александром в таком режиме уже довольно давно живём. Вот и тебя решили приобщить. Пойдём, поговорим, только без лишних ушей. И разговор у нас будет долгий.

        Фёдор Алексеевич был слегка ошарашен. Он провёл ребят на кухню, которая в его двухэтажном доме выглядела покруче, чем в обычной городской квартире.

        - Выпьем за Рождество-то, отец Александр?

        - Если только после разговора, Фёдор Алексеевич. Мы сейчас с Горюновым кое-что тебе расскажем, а ты уж относись к этому, как хочешь. Только не думай, что мы неожиданно на пару сбрендили или белочку словили. Впрочем, как к этому относиться, - воля твоя.

        Маслов нахмурил свой морщинистый лоб, понимая, что каких-то шуток и розыгрышей можно было ожидать разве что от Горюнова. Но, уж если первой скрипкой выступает поп, - дело серьёзное.

        - Ну, я весь во внимании.

        Рассказ о давних и недавних событиях на Благовещенском погосте длился долго, часа три. Не забыли ребята и о своих переговорах на демаркационной линии. Поражала реакция Алексеича. Он слушал, почти не перебивая, изредка задавал уточняющие вопросы, и был похож на крупного помещика, принимающего доклады приказчиков и пытающегося понять, хорошо или плохо ведётся хозяйство в его имениях.

       - Всё? – спросил Маслов, когда Сашка с Колькой закончили. – Вот теперь, пожалуй, выпить просто необходимо.

        Он достал три стопки и разлил в них коньяк.

        - Вот так – не верить старшим. Всё смеялся над своей бабой Маней, Царствие ей Небесное, а она, оказывается, во всём права была.

        - А что она говорила? – заинтересовался отец Александр.

        - Так и говорила: «Восстанет он из гроба, когда земля наша окончательно вымирать начнёт».

        - Ты хочешь сказать, Алексеич, что в наш рассказ полностью поверил?

        - А чего ж не поверить, отец Александр. Это тебе, москвичу, наверное, поначалу, поверить было сложно. Я тут родился и вырос. Когда был мальчишкой, каждая бабка во Флорищах сказку об отце Иоанне на свой лад рассказывала.

        - И что, по-твоему, делать будем?

        - Так ведь Колька уже всё сказал, и добавить нечего. Или ты хочешь мою позицию знать?

        - Хотелось бы.

        - Позиция моя проста. Во Флорищенское сельское поселение пятнадцать деревень входит. Где-то четыре жителя осталось, как в Алёшках, где-то -  пять, как в Кожино, а где-то – никого, как в Петрищево. Да только, ты прости меня, Саш, за прямоту, меня интересует только то, что во Флорищах происходит. Я отсюда уезжал в большой мир, в Москву, в институт поступать и потом этот большой мир покорять. Ну, с покорением погорячился – юношеский максимализм. И поносило меня, и побило основательно перед тем, как домой вернулся. Но знаешь, что самое забавное, отец Александр?

        - И что же?

        - Не понравился мне этот большой мир. И как он устроен, и что в нём происходит, и как люди живут. Вот ты думаешь, если я люблю свои Флорищи, так я обязательно патриот? Не угадал. Безразлично мне, что творится в Кольчугино, во Владимире, в Москве. Только одно небезразлично, - что здесь. Осуждаешь?

        Сашка не знал, что ответить:

        - Ну, от чего же. Интересная точка зрения.

        - Ты, конечно, можешь сказать: «Любишь ты исключительно своё село, потому что барином себя тут возомнил». А хоть и так. Только я хороший барин, правильный. И поэтому я радуюсь, что и поп, и участковый в селе – тоже люди хорошие и правильные. Благодаря усилиям этих трёх людей, барина, попа и участкового, здесь живут совсем по-другому, чем в том же Фомино, которое в трёх километрах отсюда расположено.

        Фёдор Алексеевич опрокинул стопку коньяку, поморщился и продолжил:

        - А теперь у нас вон, какая проблема образовалась. Только я паники вашей не понимаю, в чём проблема-то? В том, что начальству до этого нет никакого дела? А так всегда было, есть и будет. В том, что Йонас погиб? А кто ходит с голыми руками на танки? Разве что Николай Семёнович по молодости. В том, что у нас под боком поселилось абсолютное зло, как ты, отец Александр, выражаешься? Так ведь оно, вроде, с нами договор заключило. Что-то указывает на то, что не собирается оно договор выполнять? Нет.
 
        Тут Алексеич состроил хитрую крестьянскую рожу:

        - А-а! Всё понятно мне с вами! Вы же молодые ещё совсем. Не можете принять того, что для соблюдения договора нужно идти на компромиссы и унижения. А слышали о том, что вся наша жизнь из этих компромиссов и унижений состоит? Нет? Ничего, подрастёте – поймёте.   

                …………………

        Порой случается рассудительным и неглупым людям поступать вопреки правильному и продуманному решению. Причина кроется исключительно в эмоциональности. Казалось бы, в этом меньше всего можно было подозревать флегматичного отца Александра. Однако внешнее его спокойствие и даже некоторая безучастность была только оболочкой. Внутри всегда кипели страсти, подогреваемыми вечными сомнениями в собственной правоте. Так уж устроен человек и тем и отличается от двуногого животного, что свойственно ему сомневаться в своих убеждениях и критически относиться к себе.

        Вроде бы, разложил всё по полочкам Горюнов. Не может добро дискуссировать со злом. Изначально обречено оно на поражение своей бесхитростностью и простотой. Ну, где тягаться с изощрённым и умудрённым соперником, перевирающим правду, добавляющим в свой сосуд  истину по каплям и получающим в результате чудовищное, но убедительное враньё. И ведь прекрасно знал Сашка, что главная задача Дьявола – доказать собственное отсутствие, а, стало быть, и отсутствие Бога. А уж завладеть душой безбожника – задача не из сложных. И всё равно, повёлся. Да, что там говорить, отец Иоанн заставил его по-серьёзному усомниться. И в этом наш герой обвинял только себя. Внутри него всё кипело от возмущения, а из этого возмущения вырастало непреодолимое желание повторно дать бой.

        Вот в таком неуравновешенном состоянии в один из дней после Крещения пришёл отец Александр на мостик через Палаксу. Перед этим он долго отговаривал себя, вспоминая все Колькины увещевания. Солнце уже закатилось, сумерки заканчивались, надвигалась тёмная январская ночь.

        - Ты время специально для антуражу выбрал? – спросил у него великий вампир, как только он ступил на мост.

        - Да нет, как-то само собой получилось. Вот, пришёл поблагодарить Вас за мальчика.

        - Как он?

        - Спасибо Вам. Полностью пришёл в себя. Славный такой малыш. Только одного не могу понять. Ведёт себя так, как будто гибель семьи произошла много-много лет назад, и всё уже позабылось.

        - Я специально так сделал, чтобы психика восстанавливалась.

        - Ещё раз позвольте Вас за это от всего сердца поблагодарить! – Сашка приложил руку к сердцу.

        - Какой же ты дурень! Ладно, твой Бог увидит твою простоту и на первый раз наказывать не станет. Больше никогда и ни за что меня не благодари. Но ты же не благодарить пришёл.

        - Это правда. Всё, о чём Вы прошлый раз говорили, о том, что ни Бога, ни Дьявола нет, а есть только жалкая и трепещущая материя – вздор. И Вы сами – лучшее тому доказательство.
 
        - Я - лучшее доказательство! – очень уж любил Иван Филиппович передразнивать собеседников. – Не этично, знаешь ли, в диспутах переходить на личность собеседника. Ты попробуй, мне докажи.
 
        - А я не хочу ничего доказывать. Вы – очень интересный собеседник, но споры мне не интересны. Я просто знаю, что Он есть. И мне этого достаточно. Я привожу к Нему людей, таких же несчастных, как я, замученных, израненных. Они ни на что больше не надеются – только на Него! Ведь в этом мире у людей больше ничего не осталось. Только этот маленький родничок. Только к Нему можно прийти, когда надеяться больше не на что. Неужели Вы хотите этот родничок засыпать? С чем же человек тогда останется?

        - Красиво сказал, браво! Знаешь, я бы назвал тебя великим лицемером, но уж больно ты чудной. Несёшь ахинею и сам веришь в то, что говоришь. Ну, хорошо. Не буду я трогать твою веру. Есть Он. А ты к Нему людей приводишь, таких же несчастных, замученных и израненных. А теперь ответь мне на вопрос. Что хорошего, что ты их к Нему приводишь?

         И снова Сашка замолчал, поражённый. Он не был готов к такому вопросу, и ответ прозвучал по-детски.

        - Как что хорошего? Я не учу их, как правильно молиться, креститься, поститься. Я пытаюсь донести до них Его Учение, только без всякой шелухи и извращений. И когда мне это удаётся, они становятся лучше.

        - Ой ли! Пить меньше стали, да. Теперь от перепоя не подыхают. Драки прекратились, калечить друг друга перестали. Ну, в Бога уверовали, - это хорошо. А что дала им твоя вера? Какими были, такими и остались. Ничего не умеют, никогда ничему не учились, ни к чему не стремятся. Всё надеются, что кто-то придёт и все проблемы за них решит. А сами ни на что не способны.

        - Вы меня пугаете, отец Иоанн. Эти слова я уже слышал. От Стёпки Петрова.

        - А умный мужик твой Стёпка Петров. И тем больше к нему уважение, что до всего этого он сам дошёл, без чьей-либо помощи. Помнишь, как он сказал тебе: «А ты трезво на них взгляни: это же не люди, - растения, овощи». Только ты учти, отец Александр, овощи довольно злобные и очень любящие сбиваться в стаю, чтобы травить блаженненьких дурачков типа тебя. Вот ты гордишься тем, что их учишь. А ведь Христос их тоже учил и думал, что они становятся лучше. А помнишь, чем всё закончилось? Тем, что стали Его злословить, гнать и кричать: «Распни его! Распни!»
 
        - Пусть злословят и гонят! Пусть кричат: «Распни его! Распни!» Они – люди. Им свойственно заблуждаться. Я всё равно никогда не перестану их любить.

        Отец Иоанн замолчал и удручённо покивал головой.

        - Да… Как всё запущено! Не ожидал я в тебе такой непроходимой глупости, Сашка. Ну что ж, тогда тебе одна дорога – на Голгофу.

        Всем дуракам присуще некоторое самодовольство. Вот и наш герой возомнил, что он умудрился эту партию не проиграть, и даже позволил себе пошутить:

        - Да что-то я не вижу Голгофу в наших окрестностях.

        Иван Филиппович посмотрел на него с нескрываемой жалостью:

        - А ты не торопи время. Поживи ещё маленько. А свою Голгофу ты сам найдёшь.