Весна

          

   Брызги легкого весеннего денька играли на стенах, окнах, на скамье и сердце радовалось началу тепла и света.
   Николай Игнатич, покряхтывая, переваливаясь в стоптанных валенках, направился к сараю, где хранился садовый инвентарь. Выбрал лопату и принялся снимать наледь на тропинке. Злость охватывала все его существо.
- Чтож не так, чтож не этак!
 И не вдамек было, что все горести лежали его в глубине, в душе.
Давече Марья Ивановна сообщила, что их сын Сергей не приедет.
- Пущай не едет, – в сердцах сказал Николай Игнатич, он был сильно обижен на сына. В последний его приезд они очень не поладили.
- Ученый стал, загордился! Много о себе мнит. Забыл, что слово отцовское – закон. Ну, пусть теперь сам разбирается в своих невзгодах!
Все реже стало видеться хорошее, все чаще Николай Игнатич был  не в духе, все раздражало, мало виделось радости.
- А может, сам виноват, старею, вот все кажется неверным, не правильным.
   Николай Игнатич с ожесточением скреб ледовые бугры. Солнце начало припекать спину.
- Ишь ты, весна разгулялась!
   Весело чирикали воробьи, звенели капли с крыши, свежий воздух сладко пах.
- Эх, годков десяток скинуть бы.  На лыжи и в лес. А там, сейчас хорошо, поди. На прогалинах первые подснежники, все блестит, искрит, синий снег кружевами подтаивает. Эх, молодость – молодость! Смолоду и не замечешь, как же все на диво хорошо. Все принимаешь как должное. Сейчас – то  не так! Ценить все приходится. То там заболит, то там, да и мысли все больше плохие темные, тягучие. Эх!
   Марья Ивановна крикнула в форточку
- Никоша, идем обедать.
- Сейчас.
Николай Игнатич постучал калошами друг об друга, отставил лопату и вошел в дом.
Марья Ивановна стучала в кухне посудой, накрывала на стол. Дома тепло, уютно. Но на сердце опять было тяжело.
- Что ж так не радоваться жизни! Все ж есть, ни в чем нужды нет и здоровье особо не беспокоит. А все ж, тоска темная ест изнутри.
   Сели обедать. Борщ с черным хлебом, вкусный наваристый. Сквозь кружевные занавески солнечные пятнышки играли на зеленых листиках алой герани. Марья Ивановна была большая любительница цветов. Он взглянул на свою жену.
- Да, уж постарела, расплылась, а была такой красавицей. А сам то, не помолодел, понятное дело.
Никоша, может сметанки еще положить?
- Не нада.
   Ели молча.
 - Никоша, пойду – ко я к Варваре схожу.
Варвара -  соседка через два дома.
- Что - то давно не виделись.
- Ну, сходи.
Марья Ивановна вымыла посуду,  и  накинув пуховый платок, ушла.
Николай Игнатич сидел на кухне и смотрел в окно.
- Что ж теперь? Стареть и умирать потихоньку? Эх, тоска дремучая ест поедом! А как же наши отцы – деды, так же доживали в тоске и печали? А чему радоваться, ничего хорошего впереди не видать, нечему радоваться, не чего ждать! Эх, жизнь, вон как оказалось. Смолоду все бежишь, ног не чуя, то надо, другое и не замечаешь  или не обращаешь внимания на стариков, на их заботы и печали. А что им, старикам надо – то? Дом есть, еда и все что надо есть. Живи и радуйся.  Ан, нет. Нет радости – то. Бегать по лесу на лыжах или так в поле сходить, смысла не видишь, да и силы уж не те. А где же радость найти, где покой душевный? Марья Ивановна в церковь ходит, постоит, помолится и легче. Может и так. Но ему это  не в  радость. И Сережа не едет из – за меня. Неуживчивый я стал, брезжу, ругаюсь по делу и не по делу. Но отец – я, значит прав во всем! А в чем же я прав – в том, что жизнь в немилость стала, а выхода не вижу. Утром, как только глаза открою, так и тоска накатывает. Жить не охота.
Марья все суетится, то на на кухне, то сядет за кружево свое, то носки вяжет. И,  кажется, не унывает. Хотя иной раз вижу, концом платка слезы утирает. Но спросить – что ты горюнишься, не по  мужски, в бабьи невзгоды лезть. И сам не делюсь, что тоска дремучая заела.
Так и живем, как двое чужих.
Ладно, что уж там!
Николай Игнатьевич, убрал хлеб, смел крошки с клеенки, потом взял веник и стал подметать пол на кухне.
- Пойду, лед почищу.
Но вновь сел на табуретку, подпер рукой щеку и стал глядеть в окно.
   А там все искрилось, сияло, все сильней стучала капель и воздух свежий молодой,  втягивался в комнату.
- Ах, хорошо – то, как – весна! А там и лето!
И сразу же подлая мысль – переживу ли? И опять в душе разливалась тоска. – Вон Варварин Михаил на сколько моложе его, а помер. Каково Варваре?! Дети позабыли совсем – все реже приезжают. Надо бы сходить к ней, может чем – нибудь  пособить. Схожу. Телевизор включать не охота, там все одно. Политика, а сериалы смотреть  сил нет, все уже известно давно, режиссеры особо,  не заморачиваются. Вот старые фильмы,  это – да! До души доходят, посмотришь  и чище становится и в душе и на сердце.
Может, потому что эти фильмы из молодости нашей? А тогда и жизнь была другая, и надежд было много. И знали наперед, что будет, чего ждать. А теперь!?
Эх, что же делать? Так плохо на душе бывает, что хоть в прорубь. Но стыдно от соседей, жены, детей.  «Слабак», - скажут.
   Николай Игнатьевич оделся, вышел во двор и взялся за лопату.
Лед лепешками лежал на дорожке, от туканья острием лопаты потихоньку откалывался. Николай Игнатьевич очистил всю дорожку. От физической работы, лоб покрылся потом и спина отсырела.
- Пойду чайку попью.
Марья Ивановна все не шла.
- Две подружки. И смолоду так, как встретятся – водой не разольешь.
Варвара пришла замуж из соседней деревни. Красивая, темноглазая с темной косой. Трех детей вырастили. Все в городе сейчас. Ехать в город Варвара не захотела  «Здесь дом мой, мой муж рядом. Что в городе я делать буду. Скушно там у вас».
- Это – да. Как в город съезжу, так неделю отойти не могу. Суета, беготня, воздуха нет. Как снег сойдет, надо сходить в соседнюю деревню – друг там детства Федька.
Вот забав то в детстве было! Силки на птиц ставить, то рыбу удить, иль раков ловить, а можно в лес по грибы – ягоды. И книжки все интересные были. В школьной библиотеке их было много. Школу не любил, после восьмого ушел, а там и работать. Так жизнь и прошла. Быстро – ли? Вроде быстро, а как начинаешь вспоминать, так столько всего было! И людей много было. Сейчас уж многие померли.
   И опять грусть начала давить на душу.
- Смерти боюсь? И признаться не хочется? Да, вроде , смерти не боюсь. А что ж тогда, живи – радуйся. Дом справный, пенсии хватает, да и живность есть, с голоду не помрешь. Что же тогда? Сережа как – то обмолвился, что жена его Марина к психологу какому – то ходила.  Посмеялся тогда. Живут хорошо, все в достатке, чего не хватает? Ан, видно, тоже душой мается. Вон Марья когда рукодельничает, песни тянет, может и впрямь легчает. Делать то что?
   На крыльце застучала Марья Ивановна, сбивая воду с калош.
- Никоша, ты бы к Варваре зашел. Крыльцо обвалилось – доска сгнила. Сходи.
- Схожу.
   На следующий день Николай Игнатьевич пошел к Варваре. Она была моложе его Марии, но постарела сильно,  как схоронила Михаила.
- Надо доски поменять.
Николай Игнатьевич зашел в сарай. У Михаила было исправное хозяйство. Все инструменты по местам, доски в штабелях по размеру. Все как было при нем.
Выбрав пару подходящих досок, быстро поменял сгнившие.
- Айда чаю попить, блинков испекла.
Николай Игнатьевич зашел в дом. Чисто, прибрано. Салфетки везде – это как в молодости модно было.
Сели пить чай на кухне. Смолоду – то, он на Варвару заглядывался. У них в деревне все девки белобрысые были, а эта смуглая и яркая. Но Михаил любого обломал бы, ревнив был и жену уж очень любил.
Варвара поставила на стол бочонок с медведем сбоку.
- Бери с медком.
Этот бочонок выточил Михаил. Он любил с деревом возиться. Смолоду тоже, вечно ножиком, что -  то строгал. Николай Игнатьевич засмотрелся на медведя.
- Вот стоит, обнимает бочонок, а того кто его сделал и нет уже.
Оглядел кухню. Солонка с резьбой, блюдо для хлеба. И много еще чего. Все стоит на своих местах. Красиво.
- Дети пишут?
- Да, звонят чаще.
- Может, к ним поедешь, погостить?
- Да, стара я стала, у них жизнь быстрая, бегают – все дела. Я промеж них как чужая. Хотя любят, заботятся. И невестки, и зять хорошие. Но у них жизнь своя, а у меня своя. Я лучше здесь. Я тут как с Михаилом.
Посмотрю, возьму в руки его поделки и как – будто с ним опять.
 Николай Игнатьевич опять стал смотреть на медведя.
- Да, этот медведь всем нашим нравится. Да не отдам пока! Вот помру, тогда и забирайте. У них – то много чего от Михаила есть. Хранят, не выбрасывают. Вот и Володя увлекся вырезанием, на балконе мастерскую  себе обустроил, да станков там всяких! У Михаила и не было такого никогда. В городе у них сейчас много чего есть.
- Да, Михаил рукастый был!
- Как и твоя Марья. Без дела никогда не сидит. А кружева какие плетет, а носки то не простые, все с фантазией.
Вот и жизнь краше, если умеючи.
- Это, да! – Согласился Николай Игнатьевич.
- Ну, пойду, уж.
- Спасибо тебе! Блинков возьмешь?
- Ну, давай, Марью Ивановну угощу.
Варвара взяла тарелку, положила блинов и накрыла полотенцем.
У себя на кухне Николай Игнатьевич долго и внимательно осматривал резную тарелку.
-  Всегда считал Михаила несерьезным мужиком. Мало ли какие дела есть в деревне. А тут сидит – строгает!  Хотя, тоже хотелось иногда побаловаться, построгать что - нибудь. Не, не мужское это дело, в куклы играть, вроде.
Потихоньку оделся, чтобы Марья не спросила «Куда идешь?». Зашел в сарай, взял доску потолще и примерился – что из нее получится.