Володя, держи пароход!

Лето 1979 года, и, соответственно, каникулы началось с неизбежных для меня приключений. Сдав летнюю сессию на Физфаке МГУ, я, как и раньше, отправился в Геологический институт АН СССР устраиваться в экспедицию на всё лето.
 
Меня уже позвал с собой мой прошлогодний начальник Игорь Максимович отправиться вместе с ним на Северный Тиман.

И на это предложение я безо всяких колебаний согласился – человеком он был замечательным и начальником, каких поискать...

Ещё по прошлому лету с моей лёгкой руки за ним закрепилось прозвище «Капитан» – был он высоким, немного грузным и курил почти исключительно трубку, набивая её табаком с говорящим названием «Капитанский».

В итоге, его и в лаборатории в институте стали называть «Капитаном», на что он ничуть не обижался и, по-моему, это даже слегка ему льстило.

Лететь нам предстояло втроём – начальник, повариха и я – коллектор.

Повариху же звали Татьяной, но отзывалась (и всех об этом предупреждала) только на «Таню». Ростом маленькая, пухленькая и с ярко-рыжими волосами, и в институте давно работала техником.

Всё складывалось, как всегда, начинаясь с закупки продовольствия.

Из Москвы мы везли большую часть дефицитных продуктов (тушёнку, сгущёнку, гречку, рис, чай), которые получали по разнарядке на продуктовой базе и всё, что в начале лета трудно (а порой и невозможно) бывало купить на Севере, например, свежую картошку и чеснок.
 
А на базе вдруг выяснилось, что тушёнки нет совсем. «Как нет?– Вот же она!– Это резерв!– Какой резерв?– Это же наши ящики, и по количеству всё совпадает!– Это резерв!»

Пришедший на шум директор базы, помявшись, тихо пояснил, что тушёнка «отложена» для председателя райкома, собиравшегося организовать рыбную ловлю «для своих».

Рыба-то она, ведь, такая – то ли поймается, то ли – нет, а кушать хочется всегда, и потому выделенную для нас тушёнку выдать нам никак невозможно.

Никакие доводы, что мы едем в Заполярье на два с лишним месяца, что мы – экспедиция Академии Наук СССР, успеха не принесли никакого, и начальник ударил из «главного калибра».

Один звонок в институт и последовавший оттуда звонок в Главное Управление торговли Москвы и «резерв» райкома отменился сам собой.
 
Директор базы со слезами на глазах просил оставить «хотя бы ящичек», но так и не смог нас уговорить, как перед тем и мы его.

Потом нас ожидало получение снаряжения, упаковка всего в баулы для перевозки – это такие толстые брезентовые мешки со вшитым днищем высотой около метра и диаметром шестьдесят сантиметров.

Заодно выяснилось, что болотных сапог на Таню нет – при её 35-ом размере ноги, ибо сапоги на складе начинались с 37-го размера, а потому ей выдали обычные резиновые (до колена).

После упаковки снаряжения у нас получилось 14 баулов, килограммов по 25-30 каждый (чтобы не сильно напрягаться при переноске).

А тут и день вылета подошёл. Погрузили всё на грузовик института, приехали в аэропорт Домодедово и разгрузились. Машина уехала обратно, а мы узнали, что в аэропорту начался ремонт, а с ним и реконструкция этой воздушной гавани.

Для нас же это означало массу неудобств. Так нам, чтобы попасть к стойке регистрации, оказалось необходимым пройти вдоль фасада аэропорта в лесах до его входа около двухсот метров, затем пройти обратно по залу для пассажиров те же двести метров, но преодолев при этом по четыре двух-пролётных лестницы туда и столько же на обратном пути (на эскалаторы – очередь из пассажиров!).
 
И багажные тележки нам помочь не могли никак, поскольку проходы в лесах оказались узкими и рассчитанными непонятно на кого.

До вылета оставалось три часа – время было, но не сказать, что очень много.
 
Одним словом, берём с Игорем Максимовичем по баулу, оставив Таню охранять оставшийся груз, и с криками: «Поберегись, задавлю!» несём баулы на своих спинах к стойке регистрации.
 
Там я оставляю Капитана передохнуть (а он уже не молод) и бегу за следующим баулом. Приношу баул, а начальник, передохнув за это время, устремляется за следующим, пока передышка у меня.
 
И так рысью по кругу, как муравьи (или шерпы-носильщики), пока весь наш груз не оказался у стойки регистрации.

Закончили мы как раз к началу регистрации, (только пот смахнуть с лиц и успели), оказавшись первыми в очереди.

После взвешивания на аэропортовских весах наш груз вместе с нашими рюкзаками «потянул» на 425 кг, из которых 60 кг по условиям «Аэрофлота» были «бесплатными».

Зарегистрировали билеты, оплатили багаж, и только собрались посидеть-отдышаться, пока идёт регистрация остальных пассажиров – не тут-то было!

К нам подошёл представитель аэропорта и сообщил, что грузчики отказались грузить наш багаж в самолёт, поскольку баулы, по их мнению, слишком тяжёлые.

Предложение, сделанное бригадиру грузчиков «доплатить за хлопоты», понимания не вызвало никакого - бывает, знаете ли, в пролетариях этакая злобная пакостность, дабы утвердить несомненное (на их взгляд) превосходство над «интеллигенцией»...

Нас провели к багажному выходу, и там мы вдвоём с Капитаном закидали свои баулы в аэропортовский грузовик под одобрительные взгляды и подначки штатных грузчиков.

Грузовик, полностью заполненный нашим багажом, доставил нас к самолёту, и там мы закидывали баулы в самое брюхо «ТУ-134».

Надо сказать, что тогда я первый раз в жизни увидел, как выглядит багажное отделение самолёта изнутри.

Затем нас на том же грузовике отвезли назад, и мы (последними из пассажиров) прошли предполётный досмотр.

Всё! Мы, наконец, в самолёте, затем последовал взлёт, и мы с наслаждением стали пить холодную воду, изумляя проводниц её количеством.

Незаметно прошли полтора часа полёта, и вот уже в иллюминаторах показался Нарьян-Мар.

Там физические упражнения повторились: мы сгрузили багаж на склад, и Игорь Максимович пошёл договариваться на спецрейс вертолёта и оплачивать его.

Вылет нам поставили на следующий день, так что эта ночь прошла в гостинице. На следующий день вылет подтвердился, мы прошли предполётный досмотр, пограничный контроль (ибо полёт в погранзону), доехали до склада, загрузили грузовик, переместились к вертолёту, разгрузили грузовик, загрузили своё снаряжение в зелёное  брюхо вертолёта «МИ-8».

К этому моменту, уже вполне свыкшись с такими тренировками, мы провели следующие полтора часа в полёте под плотными серыми облаками.

Внизу под нами виднелась тундра, прорезанная неглубоким каньоном в известняках. Вертолёт сделал круг, выбирая место для высадки, и сел, качнувшись на амортизаторах.

Мы выгрузились, «вертушка» пошла на взлёт и скрылась за холмами, а на нас обрушилась тишина. Абсолютная тишина, наступившая после полутора часов грохота, наполнявшего железную бочку с пропеллером.

Один лишь лёгкий ветерок шевелил нам волосы. Осмотревшись, обнаружили, что наша речка журчит метрах в пятидесяти от нас между некрупных и не очень острых камней.
 
Нельзя сказать, что она выглядела хотя бы слегка пригодной для сплава. Дождей давно не было, и река на карте оказалась ручейком на местности.

Однако выбора у нас всё равно не было, так что в очередной раз перетащив свой груз к воде, распаковали надувные лодки.

У нас были морские спасательные авиационные лодки, предназначенные для спасения лётчиков над морем с возможностью идти под парусом – снизу днища у них был длинный (около метра) киль, в который должна вставляться мачта.

Под парусом ходить мы как-то не планировали совершенно, поэтому, надув лодки своим дыханием и посмотрев на «чёртиков в глазах» от полученного излишка кислорода, киль на каждой лодке мы срезали, а отверстия для мачты заклеили его обрезками.

Под лодки мы подвели брезент, чтобы уберечь днища лодок от порезов и разрывов на камнях.

Так мы подготовили свой «флот» к погрузке и отплытию. Только плыть (в прямом смысле этого слова) оказалось совершенно некуда – река задорно журчала между камнями, и загруженные лодки мы потащили волоком вниз по течению реки (ручья).

Трудно сказать, предусматривались ли такие условия эксплуатации при спасении лётчиков над морем, но в нашей реальности лодки крайне достойно проявили себя, как и всё, что в нашей стране создавалось для нужд армии, авиации и флота.

Лодок у нас было две, по числу основных движущих сил, а Таня, тем временем, шла пешком по берегу, легко и постоянно обгоняя нас и поджидая затем на берегу.

В опасных местах мы приподнимали каждую лодку вдвоём за нос и корму,  чтобы постараться не порвать дно лодки о камни, поскольку лодки были единственным для нас способом выбраться отсюда – никакой связи у нас не предусматривалось.
 
За первые десять часов движения мы смогли «сплавиться» на целых три километра, когда в пересохшем русле стали появляться лужицы-озерки, по которым худо-бедно можно было считать, что мы начали сплав.

Между этими озерцами вода опять струилась между камней, но облегчение уже чувствовалось значительное.

Время подошло к полуночи, когда мы решили остановиться на ночлег. Белая ночь, конечно, позволяла двигаться и дальше, однако передышка виделась необходимой.
 
Пока поставили палатку, Таня приготовила ужин, после которого, накрыв лодки от возможного дождя, все провалились в сон.

Встали мы не слишком рано – предыдущий день дал о себе знать, позавтракали и продолжили свой «сплав».

К концу второго дня, наконец, удалось добраться до места, где большую часть времени можно было работать вёслами, а не упираться в полном смысле этого слова ногами в камни, пытаясь сдвинуть лодки с места.

На реке без болотных сапог делать, в общем, нечего, поэтому, как только мы вышли на настоящую воду, Таня устроилась на лодке Капитана, при этом моя лодка шла первой, а мне выпала роль первопроходца, так сказать, на более загруженной лодке.

Так, мало-помалу, мы преодолели первый каньон и вырвались на кажущийся простор, правда, ненадолго, поскольку вскоре нас встретил каньон, сложенный белыми известняками, преодоление которого заняло у нас пару дней.

После первого дня прохождения каньона обнаружилось, что брезент, подведённый под лодки, разошёлся по продольным швам (на камнях перетёрлись нити швов), и весь следующий день я прошивал швы на брезенте парусной иглой с толстой капроновой нитью, изображая современную Золушку, как отметили мои коллеги, совершившие за это время обзорный маршрут по окрестностям каньона.
 
Каньон оказался очень красивым с промытыми водой гротами и бухточками и непременными же перекатами, изобиловавшими рыбой, ставшей на это время нашим основным пропитанием – хариусами, гольцами, и даже нельма попалась однажды.

А после небольшой передышки на равнинном течении перед нами открылся ещё один каньон, прорезанный рекой в белом песчанике за миллионы лет.
 
Зрелище выглядело фантастическим – белые, как будто покрытые снегом берега и стены каньона, голубое небо с белоснежными пухлыми облаками.

Картину достойно завершала  прозрачная голубовато-зелёная вода, в ней легко просматривалось дно, до которого было несколько метров (я из чистого любопытства несколько раз промерил глубину капроновым шнуром с привязанным камнем).

Однако и этот каньон закончился, а река вновь приобрела лениво-равнинный характер.

В следующем (уже базальтовом) Большом каньоне нам пришлось работать долго и по-настоящему, отбирая образцы базальтов для последующей камеральной обработки в Москве.
 
Нашу большую шестиместную палатку мы оборудовали привезённой печкой-буржуйкой, выведя трубу через одно из полотнищ входа.

Печка позволяла сушить сапоги и скрашивала нашу жизнь при дождях, которые временами накрывали наш лагерь.

В дождливые дни на разрез мы не выходили – по скользким камням особо не полазаешь, занимаясь маркированием и упаковкой образцов.

До и после работы на разрезе, открывавшимся прямо над нашим лагерем, мы запускали в реку рыболовную снасть под названием «кораблик» на хариуса, и всегда были с рыбой, которую Таня жарила и варила, а мы – солили и вялили.

Там же, в каньоне, к нам в лагерь зашёл геолог из местной экспедиции, занимавшейся поиском месторождений агатов, аметистов и раухтопазов – всего полезного, что встречалось в базальтах Северного Тимана.

Представившись очень необычно: «Василий Иванович, не Чапаев»,– он рассказал, что их  лагерь располагался ниже по течению у выхода из Большого каньона, и что начальник местной экспедиции был бы рад пообщаться с московскими коллегами.
 
А через несколько дней и сам «Хозяин Большого каньона» зашёл к нам, возвращаясь из своего очередного маршрута. Он выглядел весьма колоритным персонажем, обладая ростом под два метра, весом около ста килограммов и роскошной чёрной окладистой бородой с серебряной проседью, а, кроме всего перечисленного, и густым сочным басом.

Звали его Вадим Тимофеевич. Мужик он был интересный, работал на Тимане давно, и с Игорем Максимовичем они быстро нашли общий язык.

А вяленый нами хариус немало способствовал разговору, не говоря уже об иных мелких, потому совершенно незначительных, однако хорошо согревающих душу деталях…

В завершение встречи Игорь Максимович пообещал нанести ответный визит по окончании нашей работы в Большом каньоне. На том они и порешили.

Работа в каньоне у нас закончилась дней через десять, ещё несколько дней ушло на радиальные маршруты для картирования базальтовых выходов по промоинам, после чего мы собрали лагерь, сожгли оставшийся мусор и продолжили свой сплав.

Пройдя Большой каньон, мы оказались у резиденции Вадима Тимофеевича.

Большая шестиместная брезентовая палатка на деревянном каркасе и натянутый рядом тент над обеденным столом с деревянными лавками вдоль него – вот и весь его лагерь.

Остальные участники экспедиции трудились в лагере на разрезе в нескольких километрах в сторону от реки.

Пока мы разбивали свой лагерь, начало темнеть (шла уже вторая половина августа,  и полярный день укорачивался прямо на глазах).

К вечеру совсем стемнело, почти как в Средней полосе, а тут и оленеводы-ненцы, работавшие с местными геологами, вернулись в лагерь.

Их было двое: один уже почти старик, а второй, моложе первого, лет так сорока от роду. 

С Вадимом Тимофеевичем они были знакомы давно, и когда он сказал им, что у него гости из Москвы, ненцы быстро ушли в темноту, а вернувшись к огню, сказали, что угостят нас своим национальным блюдом – свежей олениной с кровью.

И, действительно, на столе оказался изрядных размеров тазик с оленьим мясом, нарезанным длинными полосками и плававшим в оленьей же крови.

Наш хозяин первым показал пример, выудив своим ножом из тазика полоску мяса, сжал её кончик зубами и ловко отхватил кусочек ножом у самого носа.

Ненцы управлялись с мясом не менее ловко. Я про такое кушанье только читал в книгах, вживую видеть мне его ещё не доводилось ни разу (и отведать, естественно, тоже).

Все тем временем бодро включились в процесс, и я тоже, наконец, решился – подцепив полоску оленины, схватил её зубами, деликатно отрезал ножом, чтобы не отрубить кончик носа, и зажевал.

На вкус это оказалось очень симпатично, несмотря на неожиданный вид яства. Оленья кровь ощущалась чуть солоноватой на языке, и этого вполне хватало, чтобы мясо казалось в меру солёным.

Таня подключилась к пиршеству последней, видимо, опасаясь необычности трапезы, но всё же решилась, распробовала, и дело пошло.

Со стороны зрелище должно было выглядеть весьма впечатляющим, если и для меня, прямого участника, оно виделось крайне необычным.

Представьте себе: деревянный стол под растянутым тентом, две толстых свечи по краям, а посередине – тазик с плавающими в свежей крови ломтиками оленины.

И шесть человек, которые склонились над своими мисками, в зубах у каждого свежее мясо, капающая с него в миски кровь, и благородная сталь, посверкивающая перед лицами участников трапезы…

Как я уже сказал, всё оказалось вкусным и сытным, к тому же, при этом, совершенно не хотелось пить.

Под конец нашей трапезы я спросил у Вадима Тимофеевича, почему его называют «Хозяином ворот», он лишь хитро усмехнулся и, встав из-за стола, позвал нас за собой.

Там он встал на пригорочек лицом к Воротам, поднёс руки ко рту, сложив их раструбом,  и зычно вопросил: «Я – Хозяин Ворот?»

И тьма на разные голоса зазвучала в ответ: «Хозяин ворот… хозяин ворот… хозяин ворот…» Впечатлились все.

Я тут же спросил, можно ли попробовать мне, Вадим Тимофеевич улыбнулся: «Давай!» Повторил я всё в точности, а в ответ услышал только недовольно-невнятное бормотание из ночной тьмы.

Тут уже заинтересовался и Игорь Максимович. Спросил разрешения у хозяина и задал тот же вопрос, а в ответ мы все услышали: «Низзя у ворот… низзя у ворот… низзя у ворот…» Сказать, что мы изумились – это ничего не сказать.
 
Оба ненца бухнулись на землю, прижав руками шапки к груди и восхищённо шептали: «Хозяин Ворот… Хозяин Ворот…»

На этой жизнеутверждающей ноте Вадим Тимофеевич завершил наши голосовые упражнения словами: «Всё! Хватит беспокоить Духов Ворот пустяками...»

И мы, не отойдя ещё от полученного впечатления, отправились на ночлег.

Неподалёку где-то топтались олени, а меня неотвратимо накрывало мягким одеялом спокойного сна.

Наутро мы собрались в дальнейший путь, попрощавшись с нашим гостеприимным хозяином, и отчалили. Впереди работы уже не предвиделось, так что дальше нас ожидал только сплав к Баренцеву морю.

После Большого каньона Белая окончательно приобрела равнинный характер и неторопливо текла по просторам тундры, однако приготовив нам очередной сюрприз в виде неожиданного выхода плитчатых сланцев.

Сланцы предстали перед нами щёточкой острых плиток, направленных против нашего движения. Мы к тому времени уже вполне расслабились при виде спокойной равнинной реки и убрали из-под днищ лодок брезент, сильно снижавший скорость движения.

Затевать историю с повторным подводом брезента было бы глупо – плитки заканчивались метров через триста, а потеря времени на разгрузку лодок и обтягивание их брезентом могла сильно задержать нас.

Я, когда убирал брезент, внутрь лодки на дно положил на всякий случай свой надувной матрас. А Игорь Максимович решил обойтись поддуваемым дном лодки, поскольку спать на мокром матрасе ему не очень нравилось.

И мы опять потащили лодки волоком, по очереди приподнимая каждую с двух сторон.
Моя лодка, несмотря на большую загруженность, прошла легко с усовершенствованным мною дном, а его не выдержала, плиточки прорезали дно, как ножом, и в лодку хлынула вода, что сделало её абсолютно неподъёмной.

В довершение ко всему пошёл противный мелкий дождь. Поэтому пришлось разгружаться и ставить палатку, чтобы заночевать, высушить и заклеить дно пострадавшей лодки.
 
Лодку затащили в палатку, и стали сушить дно спиртом, сразу поглощавшим воду, а спирт уже убирали любым подручным средством. К полуночи мы закончили ремонт и встали на ночлег.

По нашим расчётам мы должны были оказаться в Усть-Индиге за сутки до прибытия теплохода, там упаковать своё снаряжение, чтобы быть готовыми к погрузке на судно.

Однако всё опять пошло не так, как планировалось. До Усть-Индиги оставалось ещё километров сорок, и нас впереди ожидали три ходовых дня, когда километрах в пяти перед впадением Белой в Индигу на левом берегу обнаружилась буровая вышка – в общем-то, ничего примечательного.

Однако что-то будто толкнуло начальника, и мы причалили, надеясь узнать свежие новости про теплоход, на который рассчитывали попасть.

В навигацию в Усть-Индиге теплоход бывал раз в две недели, и промахнуться нам было никак нельзя.

Дежурный буровик предложил нам чаю, и за чаем Игорь Максимович поинтересовался, не запаздывает ли теплоход.

На что буровик ответил, что нет, ни в коем случае, наоборот, даже приходит на сутки раньше и показал радиограмму.

От такой новости мы даже чай не допили, поблагодарили хозяина и помчались на берег к лодкам.

Положение оказывалось критическим – на Индиге мы уже должны были оказаться в зоне прилива, а по нашему первоначальному плану выход к Усть-Индиге приходился на отлив, который бы стал нам помогать в стремлении к океану.

Теперь же получалось, что нам нужно идти в прилив, преодолевая приливное течение, а времени при этом у нас оказывалось на сутки меньше.

И тогда мы решили двигаться, не останавливаясь на ночлег – только так у нас образовывался шанс не опоздать.

Как хорошо известно, отлив сменяется приливом дважды в сутки, поэтому сдвиг на полтора суток изменял для нас всю картину на прямо противоположную.

Времени оставалось два дня (и две ночи). И тогда мы «пошли на рекорд».

Сначала всё шло неплохо, но только пока мы не вышли на Индигу. Там выяснилось, что течения на ней практически не было, а все наши усилия на вёслах давали не больше двух километров в час, впереди же нас ожидало соревнование с приливом.

Пароход приходил в шесть часов утра через сутки, а к вечеру мы только приблизились к дельте Индиги.

Дельта – это множество маленьких островков, разделённых протоками, в которых очень трудно ориентироваться и выдерживать правильное направление движения, поскольку виден лишь ближайший островок.

Тут дело пошло совсем плохо: несмотря на все прилагаемые усилия, мы стояли на месте, а затем приливное течение понесло нас назад.

Оставался один выход – мы впряглись бурлаками и по берегам островков потащили лодки, ориентируясь по компасу на север.

Дойдя же до края островка, на вёслах переправлялись на следующий островок и снова работали бурлаками.

К пяти часам утра (за час до отхода катера в Усть-Индигу) мы увидели вдали домики села Выучейское и бело-синий катер у причала.

Там уже начиналось какое-то движение, а до него ещё было больше километра по прямой. Вот и последняя протока, до катера оставалось всего метров триста, когда на нём стали убирать сходни.

Мы махали руками, кричали, начальник дважды выстрелил из ружья в воздух – это не возымело никакого действия, и катер отчалил, лишая нас надежды.

А мы причалили к берегу ещё через двадцать минут.

Начальник бросился искать по берегу хоть кого-нибудь, кто сможет и захочет доставить наш груз в Усть-Индигу, а я разгружал и сдувал лодки.

Наше самостоятельное путешествие закончилось – выходить в океанскую губу на наших лодках, сидевших в воде почти по самые борта, стало бы чистым безумием.

К тому же пришлось бы преодолевать «перекрытие» – рыболовные сети, поставленные на сёмгу и натянутые поперёк течения реки на выходе в губу.

Как нам говорили, проход сёмге открывали на сутки, пропуская её на нерест в верховья, затем сутки «брали» рыбу, потом снова открывали и т.д.

Капитан всё-таки сумел договориться с местным рыбаком, чтобы (за изрядную мзду) он доставил нас с грузом в Усть-Индигу.

Лодки я уже скрутил, перевязал и засунул в два баула. По ходу дела выяснилось, что теплоход почему-то задерживается на час прибытием.

Это давало нам ещё один шанс. Мы быстро перекидали всё своё имущество в моторную лодку – казанку, рыбак завёл мотор, и мы отчалили, но уйти удалось недалеко – метрах в трёхстах от берега мотор заглох.

А все попытки завести его оказались тщетными. К нашему счастью в этот момент от берега отчалила ещё одна моторка, загруженная так, что сидела в воде почти по борта..

Наш рыбак посвистел-покричал, и моторка подошла к нашей.

После коротких, но бурных  переговоров меня решено было отправить вперёд, чтобы я «держал пароход» до прибытия остальных со всем грузом.

Я перебрался на другую моторку, качавшуюся на волнах так, что я чуть не угодил мимо неё в промежуток между лодками.

Мотор, чихнув, затарахтел вполне уверенно. «Володя, держи пароход!»–донеслось до меня сквозь шум мотора и я двинулся в однозначно туманное будущее, поскольку над губой начал стелиться утренний туман. Вскоре и берег позади нас скрылся в тумане.

Меня это слегка обеспокоило, но вида я не подавал, тем более, что хозяин моторки рулил вполне уверенно, и повода для беспокойства особо не ощущалось. Прошло минут сорок и в тумане обозначились дома на берегу.

Вот и лодка ткнулась носом в песок: «Всё, прибыли, а вон и плашкоут стоит…»

Плашкоут – это такая плоскодонная посудина для перевозки грузов с мелководья на судно, встававшее на якорь в отдалении из-за своей большой осадки.

Бегу на плашкоут, а там уже собираются сходни поднимать: «Стойте,– говорю, и к капитану на мостик: «Здравствуйте, товарищ капитан! Мы – геологическая экспедиция Академии Наук, мотор вот у нас заглох, но вот-вот остальные появятся».

«Что, действительно Академия Наук?– Ну, да, вот моя командировка, а вот удостоверение начальника (он мне его в последний момент в руку сунул)».

Удостоверение в тиснёной коже выглядело внушительно, капитан его осторожно, двумя пальцами открыл, посмотрел, а мою командировку прочитал внимательно:

«Действительно, Академия Наук, надо же»,– книжечку удостоверения закрыл с заметным почтением и всё мне вернул.

«Ладно, я могу ещё задержаться минут на сорок, но не больше…» Выдыхаю с облегчением и иду к борту своих коллег высматривать. Сорок минут пролетели, как одна, а моторка так и не появилась.

Снова иду к капитану: «Ну, где же ваша экспедиция?– Да вот-вот они появятся,– Ладно, ждём ещё десять минут…» Проходят ещё десять минут – из рубки становятся слышны по рации матюги капитана теплохода, который материт на все лады портовое начальство и капитана плашкоута (персонально) за задержку.

Затем на борт плашкоута поднялся сам начальник порта, чтобы лично выяснить причину нашего простоя, опять рассказываю, теперь уже ему, про экспедицию, Академию Наук, показываю документы.

Это снова производит должное впечатление, а я вдобавок излагаю, как мы узнали о досрочном прибытии теплохода и как спешили, чтобы на него не опоздать. Одним словом, тяну, как могу, время.

Тут уже начальник порта начал костерить капитана за неурочное прибытие, а тот, оправдываясь, сообщил, что на свадьбу сына опоздать бы не хотел.

Бас начальника порта из рубки слышен был по всему берегу: «Ты на свою гулянку опоздать боишься, а тут экспедиция Академии Наук СССР на две недели зависнуть может, осознаёшь последствия?»

И у меня спрашивает: «Сколько ещё ждать-то надо?»– Говорю: «Ну, полчаса хотя бы…» «Хорошо, жди…» и по рации: «Чтобы ты ещё час не смел с якоря сниматься, а не то я тебе такую «свадьбу» устрою… и так завернул «по-морскому», что у меня челюсть сама собой отвисла….

«Благодарю Вас от имени Советской науки за то, что вошли в наше положение, товарищ начальник порта!»

Тот уходит на берег, а ещё через двадцать минут, когда уже и сходни снова подняли, и от берега начали отчаливать, из тумана показалась моторка со знакомой фигурой Игоря Максимовича, отчаянно размахивавшего руками.

Повторно причаливать плашкоут не стал, наши баулы мы перегружали с пляшущей на волнах моторки, поднимая и принимая на борт руками.

Последним поднялся на плашкоут Капитан, я подошёл к нему, чтобы объяснить наше положение, он же махнул рукой и просто сказал: «Я знал, что ты сможешь – есть в тебе что-то такое…»

Плашкоут, наконец, отчалил и через тридцать минут мы пришвартовались к борту теплохода. Там всё оказалось намного проще: с теплохода краном спустили сетку с огромной дырой сбоку, в сетку легко уложилось всё наше снаряжение, и за один раз его подняли на борт.

На борту к нам подошёл капитан и спросил: «Это вы и есть экспедиция Академии наук?– А по вашему виду, так и не скажешь…» Тщательно проверив наши документы, он велел кассиру продать нам билеты в «резервную» каюту.

Поскольку от нас здесь уже ничего не зависело, мы пошли устраиваться.

Каюта на троих оказалась не просто хорошей, а отличной (с большим иллюминатором, скорее даже прямоугольным окном, душем и горячей водой), что оказалось весьма кстати после трёх суток, проведённых на вёслах.

Когда же мы приняли душ, то нас, что называется, «отпустило», и само собой возникло желание перекусить (впервые за три дня).

Спустившись в ресторан, мы уселись за свободный столик, каковых оставалось совсем немного, пролистали меню и, когда подошёл стюард, заказали всё меню в трёх экземплярах.

Стюард переспросил, не ослышался ли он, а начальник в ответ: «Нет-нет, всё правильно – меню в трёх экземплярах! И коньячку…»

А в меню корабельного ресторана были представлены три вида салатов, два вида первых блюд, три вида вторых с гарнирами и какие-то компоты на третье.

Публика в ресторане виделась довольно разнообразной: отпускники, рыбаки, военные с «точек» и местные жители, перемещавшиеся по своим делам.

Стюард принёс коньяк, салаты и отправился к себе за стойку, однако, и полпути не прошёл, как мы оказались готовыми к следующей перемене.

Вторые салаты «улетели» с той же скоростью, что и предыдущие, а стюард снова не успел добраться до стойки. Третьи салаты тут же разделили судьбу своих предшественников.

И, наконец, пришло время первых блюд. Мы к этому времени уже успели отметить успешное завершение сезона, вполне очевидное окончание своих злоключений и громко хором провозгласили тост за здоровье капитана, обедавшего здесь же за отдельным столиком.

Он, вероятно, такого не ожидал, но мигнул стюарду, и нам принесли графинчик «лично от капитана».

В борьбе с творчеством шеф-повара Таня не отставала от нас, несмотря на свой маленький рост.

Когда первые блюда исчезли вслед за салатами, а стюард ещё так и не дошёл ни разу до своей стойки, вокруг нас стали собираться заинтересованные лица и делать ставки: «сумеем ли мы осилить свой заказ или нет» и «выдержит ли стюард заданный нами темп».

Вторая перемена первых блюд также «улетела» во мгновение ока.

И тогда пришёл черед блюд вторых.

Сначала нам подали сёмгу в сливочном соусе – и она пробыла на столе не дольше трёх минут, даром, что куски был с мужскую ладонь и толщиною в три пальца.

Ставки «против нас» начали стремительно сокращаться. Затем принесли тушёную оленину в брусничном соусе.

Стюард к этому времени сумел «поймать ритм» и просто сновал туда-сюда, не останавливаясь на перекур и ни на шаг не отклоняясь от кратчайшего пути к камбузу и обратно.

С олениной мы управились минут за пять. А там подоспел и молочный поросёнок. К нему мы отнеслись со всем возможным уважением и уделили ему целых десять минут.

Графинчиком «от капитана» мы «отлакировали» роскошный обед и приступили к третьим блюдам.

Вокруг нас стали раздаваться огорчённые возгласы «поставивших не на ту лошадь».

Компоты также нашли себе местечко внутри наших, истосковавшихся по обеденному комфорту организмов, а когда мы расплатились и поднялись из-за столика, вокруг раздались восторженные возгласы всех, наблюдавших за нашей трапезой – на всё про всё, чтобы справиться с нашим заказом, потребовалось всего лишь около сорока минут.

А нам стало просто хорошо, и, поднявшись в каюту слегка пополневшими, мы втроём завалились на чистые белые простыни и проспали так больше суток.

Когда же мы, наконец, проснулись, в иллюминатор ярко светило солнце, и был виден бескрайний нежно-голубой простор Баренцева моря – в отличие от иных виденных мною морей, в нём необычайным образом сплетались возвышенная красота и суровость Севера…

2024