Глава 10. Обошлось, пока

А дед и не думал заболевать ни простудой, ни гайморитом. Хоть бы кашлянул. А вот на Иванову уловку, клюнул.

А хитрость вот в чем. В пузатой темно-зеленой бутылке из-под виски у Ивана хранился выжатый сок черной смородины. Ядрёный, как кисель, настолько он был плотный, скорей всего из-за холода, так, как стоял в холодильнике на нижней полке.

Достав его, так, чтобы Сафроныч бутылку зацепил глазом, Ершов повернулся к нему спиной, отлил его в черную кружку, разбавил водой, и сделав глоток, вздрогнул, засопел, громко сказав:

– Хорошо пошла-а!

– Че, там пьешь? – тут же спросил Сафроныч.

А Иван, повернувшись к нему, широко улыбнулся, медленно помотав головой закрыл глаза, прошептал:

– Виски, Сафроныч, виски.

– И скока там?

Иван ткнул в этикетку и ответил.

– Со-о-рок, – да так вычурно произнес это слово, словно язык заплетается. – А по вкусу сок. Умеют же англосаксы делать виски, а.

– Ну-ка, ну-ка, – потянулся к бутылке дед. – Дайкось!

– Смородиновая, – подкинул новое поленце в разгорающийся интерес у деда Иван. – А берет, так сразу.

– Накось, – протянул Сафроныч Ивану кружку.

– Ну, смотри, Сафроныч, потом мне от твоей Лукерьюшки по горбам достанется.

– Та, нашел кого пужаться, – пробуя на вкус разбавленный сок, прошептал дед.

И надо же, сработало, буквально через минуту его развезло. А Иван еще ему грамм сто добавил. У деда, прошедшего из кухни в туалет, и – назад, ноги перестали ходить ровно, спотыкаются, качают тело старика, то влево, то вправо.

– А может заглянем к бабе Вере, пусть, Сафроныч, попросит у Бога, чтобы ты не заболел после заседания своего на крыше.

– А-а, – махнул тот рукой.

Видно, согласился.

Иван отвел его к заведенной и уже прогревшейся машине, в салоне градусов двадцать, не меньше. Дед еле-еле дошел до нее, и понятно почему, ноги во всю стали заплетаются, руки держит на ширине плеч, пытаясь за что-то ухватиться, чтобы не брякнуться на пол. Но Иван рядом, ведет его, поддерживая и направляя. 
Три минуты езды до бабушки Веры, а Сафронычу и их хватило, чтобы расслабиться и уснуть. Видно долго просидел на крыше. Попытки его разбудить, у Ивана успехом не увенчались.

В двери у бабушки Веры, его встретила в темно-сером платке, по цвету, как и надетое на ней длинное платье, незнакомая женщина. Улыбнулась, и сделав шаг назад, прошептала:

– Заходите, Иван Васильевич, баба Вера вас заждалась.

Ершов после этих слов незнакомки оторопел. Вроде видит ее впервые, хотя, может и знает, но не узнает – серый платок, закрывает с обеих сторон половину ее лица. А бабушка, почему-то заждалась его? Да и не знаком он с ней так близко. Ну вот еду несколько раз приносил, два-три слова говорил, мол, вот соседка вам просила занести, и все.

– Извините, – остался на месте Ершов, – сейчас, – и протянул женщине глубокую миску с холодцом. – Он из налима, это бабушке. Попробуйте, понравится, и вас угощу, – прошептал он с дрожью в голосе. – А как вас зовут?

– Вы, – улыбнулась незнакомка, – проходите, проходите, а то сквозняк в дом идет, – и пропустив Ивана, шепнула ему, – Фатинья.

– Света?

– Проходите, она в зале.

Как все было дальше, Иван толком и не запомнил. Стоял в центре комнаты и не спускал глаз со спины, молящейся у иконы «бабы Веры», и шептал, молясь, прося Бога, чтобы душу своей любимой Светланки он не оставил в том Мире без своего внимания. А после, начал читать молитву, повторяя слово в слово за бабушкой.

– Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися: оружием обыдет тя истина Его.

Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходящия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши и воздаяние грешников узриши. Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое.

Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши и попереши льва и змия. Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое.
Воззовет ко Мне, и услышу eго: с ним есмь в скорби, изму eго и прославлю eго, долготою дний исполню eго и явлю eму спасение Мое».

И каждое слово ему было понятно, и оно имело свою силу. Он чувствовал, что стоит сейчас не один, а со многими, такими же, как и он, людьми, слыша их дыхание, ощущая от них поддержку…

Повторяя молитву, он не отрывал глаз от иконы – Девы Марии, обнимающей ребенка Иисуса Христа. И они тоже смотрели на него, только не было на их лицах горечи, как у него, а – улыбки.

И так светло стало у Ивана в мыслях, таким легким стало его тело, и начало казаться, что вот-вот взлетит.

Бабушка, закончив молитву, три раза низко наклонилась и перекрестилась перед иконами, и повернувшись к Ивану, перекрестила его, и незнакомку, и дала им по кружке со святой водой.

Уходя из дома «бабы Веры», Иван невольно спросил у Фатиньи:

– Что это за молитва такая, которую она читала. Там говорится: «Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него».

– Это Псалом девяностый. Вы его хорошо же знаете, я слышала, что вы, будто читали его с молитвенника, которого у вас не было в руках, слово в слово.

– Так я эти слова за «бабой Верой» повторял.

– Она другую молитву читала, просила Бога и Деву Марию, защитить вас с Сафронычем от всякой болезни…

– Вы шутите?

– Хм, – снова Фатинья посмотрев на Ивана, улыбнулась. – Значит вам ее говорила Она, Дева Мария, и вы ее повторяли за нею.

Иван перекрестился:

– Разве такое может быть.

– Извините, – Фатинья притронулась к руке Ивана, – не беспокойтесь, за ту посуду, в которой вы приносили еду «бабе Вере», я помыла и вернула той женщине, которая ее приносила к вам.

– А как ее зовут?

– Вы едьте-едьте, Иван Васильевич, а то баба Лукерья уже, наверное, с ног сбилась, в поисках мужа.

Подъезжая к дому, Иван снова удивился незнакомке. И откуда она все знает? Бабушка Лукерья бежала к Ивану навстречу, голося, что ее Сафроныч пропал…

– 2 –

А на улице потеплело, возвращаясь из дома Сафроныча, подумал Иван. А может после молитвы это волшебство с ним происходит? Но, когда сел в машину и посмотрев на датчик климата, понял, что действительно потеплело на улице, на градуснике минус три.

Въехав в свой двор, остановившись, увидел на скамейке, оставленную им на ней с утра чашку с перемолотыми налимьими косточками, и изругал себя, что птицу не кормит.

Открыв курятник, оставил дверцу открытой, дав возможность птицам выйти во двор, погулять, полакомиться с чашки варенными косточками.

Наблюдая за радостью разбежавшихся по двору кур с утками и не приметил сразу главного петуха, то есть Ундюка. Он вышел из курятника минутки через три, остановился, у двери и внимательно смотрит на Ивана.

Ершов, не глядя на него, сделал несколько шагов к глухарю, потом – еще, и еще. И, остановившись в метре от него, присел. Птица замерла, создалось такое впечатление, что глухарь не боится его, и даже, наоборот, вот-вот набросится на него, но этого сделать не торопится. Как индюк, правильное дал ему сравнение Сафроныч.

– И чего же ты, дружище, не улетел, остался здесь, в неволе? Неужели здесь тебе больше нравится, чем в тайге?

Но у Ундюка к Ивану тут же интерес пропал, когда увидел подбежавшего к тазику с едой петуха.

Раскрыв крылья, глухарь пошел в атаку на него. А петух, видно уже не раз битый им, ринулся в курятник.

Ундюк за ним не пошел, а – к чашке степенно так. Две курицы с уткой, уступили ему место, и он, вытянув шею и опустив ее вниз, клюнул, видно, на пробу, чтобы узнать, что его «девочкам-несушкам» здесь нравится. Потом еще раз клюнул, еще, и принялся «в обе щеки» кушать.

Вот это да!

Иван пошел в дом. В коридоре нестерпимо воняло заячьей мочой. Поэтому, не откладывая дело в долгий ящик, взяв за уши косого и посадив его в сумку, застегнув ее, Иван сел в машину и поехал в сторону леса. Заодно, решил, и березовых веток с большими почками наломать, чтобы угостить ундюка.

Что говорить, когда занят человек будними мыслями, спокойно у него на душе. Но не у Ивана, все перед глазами возникала и возникала та милая незнакомка Фатинья. Какой у нее мягкий голос. А глаза, как большие кофейные чашки, еще и искрятся. А улыбка!

Наверное, все-таки, молода? Может сорок ей, может сорок пять, а может и моложе: вздохнул он.

Остановился на обочине лесной дороги, вытащил из сумки зайца и опустил его на снег. Но тот не побежал сломя голову в чащу, а остался рядом с Иваном, а после, как собачка, пошел следом за человеком. У поросли березок обнюхивал их стебли как собачонка, потом попробовал на вкус кору того стебелька, что потолще. Но не задержался, больше ему приглянулась осина, стал объедать ее кору, зеленоватого цвета.

А как только Иван, продолжил свой путь дальше, проваливаясь по колено в снежном ковре, он – за ним, скок да скок.

Наломав еловых веток Иван вернулся к машине. И снова перед глазами Незнакомка, ее улыбка, ее глаза.

Заехав во двор, открыл багажник, из которого тут же выпрыгнул Косой.

Иван с испугу за сердце схватился, присел, глубоко вдыхая в себя легкий морозный воздух.

– Кося, ты чего это здесь, а? Что, свободы не хочется? И как я не заметил, что ты запрыгнул сюда, удивительно. Давай договоримся, не пугай меня. Хорошо?

А заяц уже у входной двери сидит, ждет, когда Иван его пустит в дом.

– Нет, нет, дорогой. Если хочешь жить со мною дружно, то давай поступим так.
Как, Иван не сказал. Дал возможность зайцу самому увидеть, что такое «так».

– 3 –

Стружка, скручиваясь над резцом рубанка, скалывается и падает на снег. А какой аромат от нее идет, сосновой смолы. После Иван распилил доску на равные части, смастерив из них две рамы. Они нужны для того, чтобы с обеих сторон, вырезанного лобзиком квадратного отверстия в нижней части стены курятника, скрепить доски. Чтобы не разошлись, и не стали потом от сырости обвисать.

Вырезав из полотна тонкого войлока прямоугольный полосу, закрепил ее шурупами над рамой. Это будет своеобразная дверца из холодной клетки, что на улице, во внутреннюю, которая установил в курятнике. И – наоборот. Стенки клеток, оббил железной сеткой.

Все у зайца теперь есть свой двухкомнатный дом. А куда же он убежал, новосел? Искать его Иван не стал: косой, как говорится, свободная личность. Хочет жить во дворе, или в лесу, пожалуйста, но только не в доме.

Солнце вот-вот спрячется за крышей соседнего дома, на часах половина четвертого. И только сейчас Иван отметил, что проголодался, направился домой. Но не в кухню. В ванной комнате, набрав половину ведра воды, и разведя в ней пару колбочек жидкости для мытья полов, принялся за работу. Из веранды вынес во двор коробку, в которой до этого проживал Коська, хорошенько промыв пол в веранде, оставил ее дверь открытой во двор, как и створку окна, надеясь, что за несколько часов вонь выветрится.

Чувство голода ушло. Заставить себя, что-нибудь поесть, не хотелось. Поставил чайник на включенную газовую плитку, на стол поставил баночки с какао и сгущенным молоком...

Включил телевизор. На экране – местный канал: рекламные ролики сообщали, какие в магазине «Меха», расположенном в их городе, можно приобрести в кредит зимние вещи: шубы, куртки, пальто, шапки. «Спорттовары» предлагают горожанам для зимнего отдыха приобрести лыжи, спортивные костюмы…

Не заметил Иван, как из холодильника достал холодец, нарезав его тонкими дольками, стал кушать их. «Неплохо получилось и даже вкусно», – причмокивая, подумал он.

Теперь на голубом экране телевизора начались городские новости. Ведущая новостей, стала рассказывать, где вчера и сегодня побывал губернатор.

– В Доме культуры завода, встретившись с его работниками, и их семьями, Олег Игоревич Симаковский, рассказал о том, какая работа проводится им в области, направленная на развитие промышленности, затронув социальные направления – строительство жилья, детских садов и школ, медицинских учреждений. Ответил на задаваемые ему вопросы.

На торжественной церемония, Олег Игоревич, наградил лучших работников завода, ветеранов труда, а также приглашенных на встречу депутатов городской Думы, работников учебных и медицинских заведений…

А также он пригласил на сцену начальника городского управления внутренних дел Сергея Сергеевича Сергеева, и поблагодарил его за спасение провалившейся вчера на городском пруду под лед, Юлию Игоревну Симаковскую.

– Это произошло рано утром, когда членами комиссии во главе с председателем городской Думы, посещали объекты, предназначенные для отдыха горожан, - продолжала рассказывать дикторша. – А на пруде, уже были закончены работы по уборке снега со льда и его заливки, для увеличения ледяного слоя, чтобы в последующем, было можно очищать лед от снега специальной техникой. Но, как оказалось, не во всех местах лед на озере был одинаково толстым. В одном из таких мест, работавшая в комиссии Юлия Игоревна Симаковская, провалилась. И начальник управления внутренних дел, увидев произошедшее, сразу же бросился ей на помощь и спас тонущую женщину…

Иван не сводил глаз с экрана. Он наблюдал, как Губернатор вручил подполковнику полиции грамоту с ценным подарком, крепко жал его руку, и что-то говорил, широко улыбаясь. Поднявшаяся на сцену Юлия Игоревна, обняла начальника полиции, тоже что-то говорила ему…

– Интересно девки пляшут! – широко улыбнувшись и глубоко вздохнув, Иван перекрестился. – Спасибо тебе, Господи, за защиту. Ты, Господи, упование мое
После этого, он все делал как-то спонтанно: налил кипятка в кружку, размешал ложкой какао со сгущенным молоком, и тут же забыв, зачем это сделал, направился в ванную комнату, включил холодную воду в умывальнике, и – набирая ее в ладони, стал умываться, поливать ей голову, громко фыркая.

В зале, сел на диван, расслабился, закрыл глаза.

Сколько он оставался в таком умиротворении, трудно сказать. За окном потемнело, телевизор продолжал что-то показывать, а Иван – спал. Какие ему снились сны, не знаю, он не поделился. Нет, конечно не со мною, а с собою.

Громкая барабанная дробь в дверь, его разбудила не сразу. Но то, что он ее услышал, это было видно по его последующим действиям: вскочил, как ошпаренный, побежал к двери, открыл ее и, тут же охнув, отпрыгнул в сторону: заяц вернулся.
Взяв его за уши, Иван отнес Косю в его новый дом.

Не успев вернуться назад, заметил, что на улице, за забором, снова озарили небо синие мигающие огоньки. Остановился, в предчувствии, что это снова едут к нему полицейские в гости. И – не ошибся.

– Иван Васильевич, успокоить вас хочу, – пожимал ему руку тезка. – Поздравляю, вас гроза с молнией обошли стороной. Начальник полиции взял спасение русалки на себя. Хи-хи-хи, – пытаясь подавить смешок, тезка тут же приложил свой указательный палец к губам, прося внимания.

– А с чем, с чем это связано, как вы думаете? – тихо спросил у полицейского Иван.

– Да прошли слухи, что на пенсию нашего начальника хотят отправить. А на смену ему придет кто-то из соседней области.

– А-а-а, понятно.

– Но вы, Иван Васильевич, не торопитесь с выводами. Сейчас на моих глазах Юлия Игоревна Симаковская, забрала у Сергея Сергеевича Сергеева те бумаги, которые мы с вами о том, как вы спасли на реке женщину.

– И зачем ей эти бумаги понадобились? – задал вопрос старшему лейтенанту Иван. – Какие у вас по этому поводу, мысли?

– Не знаю, что и думать. Но на душе как-то неспокойно мне стало, Иван Васильевич. Говорят, она, Юлия Игоревна, баба стервозная, что делается не по ее желанию, то…

– А я-то при чем здесь, товарищ старший лейтенант?

– Откуда я знаю. Ведь та, которую вы спасли…

Раздалась серия громких сигналов из полицейской машины.

– Ой, меня торопят, извините, Иван Васильевич, – так и не ответив на заданные ему вопрос, старший лейтенант, побежал к машине.


– Ой, меня торопят, извините, – и старший лейтенант, больше ничего не сказав, побежал к машине.