Натали

      Пермь. Очередной юбилей очередного мушкетёра, трое насели на одного:
     — Соображаешь, что делаешь! Ещё в кафе вместе пьёте!
     — Твоя жена узнает — несдобровать!
     — Несчастную любовницу муж побил.
     — Откуда узнал?
     — Муж сказал, что сверху видел.
     — На крыше сидел?
     — Лётчик. Грозится ещё не то сделать.
     — Что он ещё может? Своё сделал.
     Я слушаю, в общем-то, обычную в таких случаях ругань, но профессия мужа всё меняет.
     — Замолчали! — останавливаю ругань, чтобы тишина съёжилась. — Собачиться с женой и дочкой для тебя обычное занятие. Расскажу, чем подобное увлечение окончилось и что он ещё может сделать. Начну с нашего общего — с цивильной выпивки. Академгородок, институт, поздний вечер. Готовимся с Сергеем, моим другом, к командировке. У него день рождения, а я только пришёл. Открываю сейф, на первом месте бутылка (не по значению — по местостоянию). Там немного. Выпить позволяем, если видим, что успеем сделать работу, она всё-таки на первом месте. Посмотрели — успеваем, первый тост за Сергея. Бумаги чередуем с рюмкой. Сергей ругается:
     — Чёрт, перепутал документ.
     — С рюмкой?
     — Он из другой темы!
     — У нас сейчас — эта. — Я поднимаю рюмку: — За тебя.
     Быстро подняли и настроение: командировка на самом деле плёвая, но что гораздо важнее — начали спокойнее относиться к лицемерию, спускаемому сверху.
     — Плюнь, — говорю ему, — мы как у мартена.
     — Какого ещё мартена?
     — Вычислительный центр варит наши байты. Ты ругаешься: не то делаем, на фига, липовые планы… И что ты можешь сделать?
     — Пойду на наш мартен, возьму водки. Она у них не кончается: пить запрещено.
     — Сталевары, — гну я своё, — поэтому и не спрашивают: «На фига?»
     — А если бы спросили?
     — Перешли бы на самогон. В нашей истории, как ты знаешь, уже переходили.
(Мушкетёр благодарен: «Хорошо, что сменил тему». — «Я не меняю, это „жизнь полна неожиданностей“. Специально хочу почеркнуть, что приходят они оттуда, откуда никто не ожидал. Дослушай».)
     В моём рассказе бутылка закончилась, документы остались. Сергей, естественно, выпивший до этого, разошёлся:
     — Как всё-таки насчёт спуститься в  вычислительный центр?
     — Зачем, позвоню туда приятелю.
     Ожидаемый ответ: «С удовольствием, конец смены». Гулкие шаги в коридоре, Сергей в такт звякает рюмками, наслаждается, пока — звуком. Шаги ближе — рюмки громче. Распахивается дверь и впускает замдиректора. Мы ржём. Увидел рюмки:
     — Репетируете банкет по завершении квартала?
     — Ещё рано.
     — А пустая бутылка откуда?
     — Не знаю, я пустые не приношу, — Сергей смеётся.
     Замдиректора поворачивается ко мне:
     — Ты ведь с демонстрации, наверное, первой в стране интеллектуальной системы?
     В то время ещё не было персональных компьютеров. Чтобы получить информацию из вычислительной машины, нужно было написать программу. И вот наконец-то показывают систему, дающую возможность поговорить с машиной, да ещё на русском языке. Сбоев не было: вопрос — ответ, вопрос — ответ. Каждый спросивший непременно похвалит. Разработчики недовольны: собрались выслушать критику, а не витать в облаках. Напомнили анекдот. Летят двое на воздушном шаре в незнакомой местности, радуются увиденному. Вдруг туман, всё заволокло. Куда несёт — неизвестно, испугались. Опустились ниже, увидели мужика, кричат: «Где мы?» Тот складывает ладони рупором: «На воздушном шаре». Я решаюсь опустить восторги на землю, задаю вопрос системе: «Сколько в вычислительном центре котов?» Все затихли. Мгновенный ответ: «Один» — и общий смех. В руководстве института есть сотрудник с фамилией Котов. «Теперь вопрос к вам, — продолжаю я, — мою кошку на работу примете?»
      Дверь открывается, сначала показывается рука с бутылкой. Смеёмся. Заходит приятель, видит замдиректора:
     — Извините.
     — Нет, нет. Не ошибся, это сюда.
     Утро. На служебной машине везут в аэропорт, дорога через город. Сергей дремлет, с нами сотрудница. Пытаюсь с ней разговаривать. Недовольна:
     — Вас на борт не пустят.
     Сзади доносится гул низколетящего самолёта.
     — Мы что, пассажиры. Слышишь, где они сами летают, — точно с похмелья.
     Разбуженный Сергей открывает глаз:
     — Кто?
     — Кто, кто… Пилоты.
     Гул переходит в угрожающий рёв, опускается ниже и догоняет машину, он ближе и ближе. Мы пригибаемся. Т-образный перекрёсток, машина уходит влево, и тут же раздаётся сильный взрыв. Мы вздрагиваем и переглядываемся. Вечером звоним в институт. Что называется, попал: действительно пилоты, точнее — пилот. Была пьянка и любовь, или наоборот — вначале любовь, а пьянка добавилась потом. У сослуживцев оставался один вопрос: надолго ли их хватит? Ответ дало время, причём быстро. Его перевели в техники, жена ушла. Мужик тоже вышел, из себя, и не нашёл ничего лучше, как угнать самолёт, Ан-2. Покружил, покружил над городом и врезался в пятиэтажку, в квартиру, куда ушла жена с ребёнком. Там жили её родители. Хрущёвка оказалась прочной. В конце концов (это и есть конец), его дело, но соседи погибли, а жены дома не было.
      Вечером нам с Сергеем не дали выпить, несмотря на утверждение: если бы пилот напился, он остался бы на земле, сам живой и соседи.
      — От таких можно ждать чего угодно, — соглашается именинник.
      — Вот ты и завязывай!
      Уже ночь, мы с мушкетёрами никак не допьём, в итоге еле успели на поезд, он проходящий. На перроне одни проводники. Наш, молодой мужчина, забеспокоился, что мы не в меру выпили, меру, как известно, устанавливаем себе сами.
     — Все едете?
     — Самый трезвый.
     В купе одинокая девушка напугалась. Проводник объясняет ей, что перевести некуда, дожидается, пока мы обнимемся, и выпроваживает ребят на перрон. Тронулись, и я разглядел попутчицу:
     — Первый раз вижу, чтобы такая красивая девушка ехала одна. Поклонники наскучили?
     — Моему некогда.
     — Кто любит, не знает этого слова.
      Она вышла, я разделся и лёг. Возвращается, приподнимаюсь на локте:
     — Вы слишком хорошо обо мне думаете.
     — Делать мне больше нечего.
     — Не ждите от меня.
     — А что я должна ждать? — напугалась она больше прежнего.
     — Что я уйду в коридор стоять, а вы будете тут спать спокойно, — и отвернулся к стенке.
     Стук колёс и звон бокалов в памяти мгновенно убаюкали. Под утро проснулся, вижу: спит сидя, не раздевшись. Кашлянул — вздрогнула. Я засмеялся и отвернулся.
      В Кирове никого не подсадили, я пошёл по своим делам, она спала лёжа, закутавшись. Через полчаса вернулся бодрый. Дверь в купе открыта, проводник с чаем:
     — Берите, вам особенно нужен.
     — Покрепче нет?
     — Ресторан ещё закрыт.
      Пробуем пить, горячо, она представляется:
     — Наташа. Извините, что я плохо о вас подумала.
     — Борис, — почтительно наклоняю в ответ голову, — лучше плохо подумать, чем потом сожалеть. А вам больше идёт «Натали».
     — О которой Лепс поёт?
     — Иглесиас лучше. Пушкин так жену называл.
      Рядом с ней, на полке лежит открытый альбом Верещагина. Проявляю осведомлённость:
     — На родину едете?
     — У нас она общая.
      Держит стакан, обручального кольца нет, при такой внешности должно быть, и я предполагаю:
     — Вы с ним схожи.
     — Это в чём же?
      — Он был повенчан с войной, не любил её, но с ней никак не расставался, писал её оборотную сторону. И вы были замужем за военным.
     — Да, но, в отличие от Верещагина, муж «погиб» только для меня.
     — Есть ещё сходство — пробуете рисовать.
     — А вы опасный человек. Хотите скину опусы на телефон?
     — Буду в списке ваших поклонников.
      В Череповце донёс её сумку до здания вокзала, пожелал удачи и продемонстрировал спортивную походку. Не оглянулся.
      Где-то через неделю в Питере звонок.
      — Здравствуйте. Вы меня не забыли?
     — Лишний вопрос, Натали, — внутри что-то откликнулось.
     — У меня билет на завтра, обещанной гостиницы нет. Извините, что беспокою.
       Звоню приятелю: «Недорогой одноместный номер в центре, на сутки». Встречаемся с ней в кафе, по лицу видно, что её расчёты на Питер не оправдались. Я ей понадобился, чтобы помочь, или хочет зачеркнуть мной неслучившееся? Что, произвёл впечатление — не стремился к этому.
      — Где лучше купить краски?
      Сопровождаю до лавки художника на Невском. Там выставка:
      — Кто такой?
     — Их много, всех не упомнишь, но даже на такого денег вряд ли хватит. Напишете, будут вас смотреть. Впрочем, на вас и без картин смотрят.
      В гостинице она предлагает: «Не поднимешься глянуть, как меня устроили?» — перешла на «ты». В номере смотрит в окно:
     — Меня вдохновляет красивая архитектура. Стемнеет, и она будет загадочной... тайны лучше разгадывать вдвоём.
     — И мне нравится, но сегодня никак. К большому сожалению завтра не помогу донести сумку, совещание у высокого начальства.
      Подхожу. В глазах благодарность или что-то большее. Касаюсь губами её щеки. Замерла, но я заставляю себя отстраниться, гоню себя к двери, на выходе оглядываюсь. У неё висят руки, и голос стал тихим.
     — Не исчезай. Будешь у нас, позвони.
      Через девять дней ругаюсь, что они автоматически сосчитались, звонит мушкетёр. Он не здоровается:
     — ЧП!
     — Неужто самолёт врезался?
     — Сам врезался, ему к дню рождения добавили развод и переселение в однокомнатную. Там дурдом!
     — А что, дом дур был лучше?
     — Прилетай разбираться, у тебя опыт, целых два развода.
     — Бывают целые, бывают половинчатые, какие чаще статистики нет. Что опять случилось?
     — Вот именно, опять! Поехал он на хутор подправить дачу. От станции километра три, поэтому взял машину, и подругу. Днём они подправляли выпивкой развлечения, а вечером                — стук в дверь, жена вдруг приехала… помочь. Барабанит, а он не отпирает, боится женской драки. Жена плюнула, на дверь тоже, и ушла. Утром подала на развод. Боимся запьёт, поддержать нужно.
     — Я его всегда поддерживал, в смысле, выпить. Завтра прилечу, — корю себя, что обрадовался подаренной возможности, и тут же нашёл, чем её ограничить, — закажи гостиницу, на сутки.
     — Один день? А зачем гостиница?
     — Пить с ним за компанию — быстрее втянется. Его могла бы спасти любимая женщина, но где её взять? И ещё, я боюсь.
    — Кого?
    — Увидишь.
      В аэропорту набираю Натали. Не сумел дольше затянуть со звонком, чтобы не было ей времени приготовиться: «У нас грустное мероприятие. Ребята, ты их видела, будут без жён. Если хочешь узнать почему, я тебя заберу, скажи откуда».
      Прежде всего едем с мушкетёром к Володе. Плита из серого гранита с моей фамилией. В Питере родители и бабушка вместе, но фамилии у всех разные. Здесь плита высокая, места хватит ещё двоим, с этой же фамилией. Вот только судьба перепутала, самого юного поместила вверху. Кто знает, где буду я с такими выкрутасами.
     Сидим у виновника. Ребята оглядываются на кухню, там Натали долго колдует с закуской, и недоумевают.
     — Откуда красавица? Чем ты её удивил?
     — А чем такую можно удивить — невниманием. 
       Натали предстала сама, как видение, и на большом подносе из нарезанных разной формы разноцветных овощей преподнесла картину «Витязь на распутье», вместо копья — бутылка.   
      Чуть не попадали от смеха и восторга. Я встаю.
      — Лучше Натали не скажешь. Ты был сильнее всего, кроме этого недуга, — обращаюсь к виновному, — выпьем за выбор трезвого пути.
      После нескольких тостов звонивший мушкетёр выводит меня на кухню.
     — Да, есть кого тебе испугаться.
     — Не её. Самый страшный враг — это ты сам, от него не убежишь.
       Виновник «торжества» кричит: «Борька, можно твою красавицу поцеловать? Я таких в жизни не видел, только в кино». Натали заглядывает к нам, я её успокаиваю.
     — Мы сейчас уйдём по-английски, — мушкетёру советую, — вам тоже лучше завязать. Пить с ним долго — внушите, что он прав.
     — Договорились. Завтра приму Алка-Зельтцер и отвезу тебя в аэропорт.
     На ушко мне поясняет: «Не нужно лишних слёз».
     Тёплый вечер застыл в ожидании прохлады. Гоню свои ожидания и вызываю такси. Что Натали решит не знаю, как будет лучше, и что именно лучше, тоже не знаю. Она выбирает: «Я с тобой». На душе отчаяние — зачем потакаю своим инстинктам? В номере она, как в Питере, смотрит в окно.
     — Не та красота, и заката нет. Вместо него — ты.
     — Да, не восход. Знаешь сколько мне лет? — неуклюжая попытка остановиться.
     — Судя по друзьям, ты должен быть старше моего отца, — смеётся, — но глаза художника видят другое.    
      Она надолго исчезла в ванной, по коридору бегает мальчишка, в соседнем номере орёт телевизор, в нашем — неистребимое мужское сластолюбие. Я раньше воздерживался, и никакого труда это не составляло, а тут, не удаётся выгнать себя в ресторан и напиться. Что это, возврат к старым привычкам? Слишком долго мы вместе и нужен перерыв? А ты думаешь, чем может закончиться? Извиняться не умеешь, да Ира и не примет. Поздно будет локти кусать.
      Но тут вышла Натали, тряхнула головой, чтобы прическа, как и всё остальное была свободной, и без слов поплыла. Её уверенные, красивые ноги растоптали остатки моих колебаний. Потом говорили её ожидающие глаза, на помощь к ним пришли осторожные руки, нежные и сильные. А мои безвольно повисли, не могли остановить вовремя, и теперь они, в отличие от меня, никак не могут сбросить вину.
     После я узнал, что живёт она с сыном, школьником, сейчас он у бабушки, в Верещагине. Здесь двухкомнатная квартирка — им достаточно. Но из оборотной стороны жизни ей никак не выбраться. И тут я, такой необычный.   
      Утром явился мушкетер.
     — Слово — закон, — завидует Натали, — помятый, но не сдавшийся.
     — Ты тоже не всю ночь спал, — оценивает он мой вид.
     В дверях оглядываюсь. Жалость и вина, какое сочетание может быть ужаснее? У неё дрогнул голос: «Не пропадай».
     Спускаемся по лестнице, мушкетёр вздыхает.
     — Только о тебе мы вчера и говорили. Даже наш однолюб в себе засомневался: «Я бы тоже не устоял». За тобой приехал, чтобы тебя увести. Обрати внимание: «увести», а не «увезти». Может зря?
       Ира с мамой, слава богу (здесь уже Бог, а не дьявол), были на даче, я выдумал срочную работу и не поехал. Четыре дня ушли на приведение моей психики в сносный вид, в этом нам с ребятами за столом никто не мешал. Несколько раз оправдывался, отвечая на смс Натали, и тогда приятели не могли понять — «Что вдруг случилось? Ты куда-то исчез».


Из повести "Признание в любви"