Невидимый друг

— Между прочим, у меня сегодня день рождения, — проговорила сидевшая напротив соседка по купе. — И, похоже, праздновать нам его придётся в темноте. В санатории из-за отъезда не получилось, думала, в поезде отмечу, а тут...

Ларисе не очень хорошо виделось её лицо — света в вагоне не было. Пассажиры входили в него, когда вечерние сумерки начинали сгущаться. Народу полно — состав, идущий в Санкт-Петербург, формировался в Симферополе, и уже там заполнился почти до предела. Вагон, в который Ларисе удалось взять билет в день отъезда, плацкартный. Кажется, только в их отсеке были свободными две верхние полки и две боковушки, верхняя и нижняя.

Пока разбирались с местами, устраивали свой багаж, друг на друга особо не смотрели. А когда выдохнули и чинно уселись за столиком одна напротив другой, оказались в темноте. Лишь изредка вспыхивавшие за окном огни освещали их лица. В узких проходах иногда как привидения появлялись пассажиры, подсвечивающие себе телефонными фонариками, или должностные лица — проводники — с большими фонарями в руках.

— Впервые еду в подобных условиях, хотя поездить в поездах за свою жизнь мне пришлось немало, — с некоторой долей удивления сказала Лариса, пожав плечами.

— Я думаю, это вынужденное действие. Всё-таки Крым находится в зоне особого внимания наших «братьев», — заговорщицким тоном произнесла соседка.

Лариса не успела ответить — позвонила подруга, провожавшая её из Симферополя:
— Ну как? Устроилась? Окружение нормальное?

— Да нормальное, только света в вагоне нет. А так чаю хочется! Зря я поддалась на твою провокацию, рыбки поела напоследок, — посетовала Лариса.

— Ты знаешь, а в некоторых вагонах был свет, я видела, когда поезд тронулся. Пройдись по составу, где-нибудь найдёшь кипяточек, если уж так невмоготу. Напрасно отказалась от бутылки воды… — попеняла подруга.

— Наверное, в купейных вагонах есть свет. Может, и нам скоро включат. Ничего, как-нибудь ночку выдержу, твоими молитвами. Да и пить на ночь вредно! — пошутила Лариса.

Соседка тем временем вернулась от проводника с двумя стаканами в фирменных подстаканниках. Вытащив из сумки с провизией бутылку лимонада, разлила его по стаканам.

— Ну, за необычный день рождения! — произнесла тост Лариса.

— За настоящий день моего рождения!

— А есть ещё не настоящий?

— Есть, хотя даже не знаю, какой из них «настоящее», — кивнула женщина. — Один — когда родилась. Другой — который в метрики отец записал. Вот и праздную дважды.

— Везёт же некоторым… — улыбнулась Лариса.

В это время сноп света вспыхнул за окном, и ей, наконец, пусть на мгновение, удалось увидеть лицо своей попутчицы — приятное, не очень молодое, но и не старое.

— О, я везучая, правда! Вы знаете, больше всего мне повезло, пожалуй, в сорок четвёртом, в 1944-м.

Лариса подумала: «В войну?.. Сколько же ей лет сейчас, если в сорок четвёртом прошлого века успело повезти?».
 
Похоже, женщина уловила её мысли, продолжила свой рассказ:
— Я родилась в сорок первом, в самый канун войны. Жили мы тогда в Псковской области, в деревне. Говорят, жили хорошо, не бедно. Да мы всегда и везде жили хорошо — отец был работящим, мастером на все руки. На фронт ушёл в первые дни войны. Мама осталась с нами шестерыми. В оккупации долго пришлось жить, трудно. Немцы народ не щадили. Сколько военнопленных погибло в наших краях, страшно подумать. Да и простому, мирному, населению доставалось… Я-то потом уже подробности узнала, со всеми цифрами. Деревни жгли, как спички, все годы оккупации. А уж когда в сорок четвёртом наши начали освобождать псковскую землю, фашисты так лютовали, что просто ужас! Столько «хатыней» русских… — женщина горестно вздохнула. — И до нашей деревни добрались. Январь стоял холодный... Самым тёплым, наверное, этот день был, 14 января. Через несколько дней до минус сорока дошло, а тогда — градусов двадцать, двадцать пять. Будто пожарища согрели воздух... Стариков, женщин, ребятишек позакрывали в их домах и подожгли. Кто пытался выскочить и бежать к лесу, автоматчики расстреливали, наготове уже стояли. Наш-то дом на самом краю деревни был, у самого леса — новенький, просторный. Как дымом потянуло, мама поняла всё. А что делать? Старшего моего брата погнала в лес, велела спрятаться там, а потом, если что, партизан искать. Понятно, что — «если что»… Подъехал к дому мотоцикл, трое фашистов на нём. Мы в доме сидим, ни живы ни мёртвы. Один из них в дом зашёл, нас пятерых увидел возле мамы, говорит ей тихонько: «Матка, вэк! Киндэр, вэк!». И автоматом показывает на окно, в лес выходящее. А мама сидит, как пригвождённая. Он ей опять повторяет своё «вэк». На пальцах показывает, мол, сейчас здесь всё гореть будет. Сам какие-то тряпки из шкафа прихватил, на улицу вышел, немцам что-то сказал. А мама нас в подпол заталкивать стала. Он просторный, глубокий был, даже из-под дома выходил к лесу. Через какое-то время чуем, горит наш дом. Мама нас подальше от крышки подпола увела, а сама потихоньку стала её приоткрывать, чтоб посмотреть. И вдруг слышит шум на улице, стрельбу. Это партизаны из лесу вышли, узнав, что деревню немцы жгут. Но только нас и спасли, получается. А сто семь человек наших односельчан сгорели заживо. Сорок ребятишек среди них было. Дом наш выгорел наполовину, что смогли, спасли. Часть документов сгорела, и мои метрики тоже. В красивой шкатулке лежали… Как тот фриц её не прихватил с собой, не знаю. Мама, правда, потом всегда говорила: «Были в войну немцы, и были фашисты. Вот тот был немец, он спасти нас хотел…» Когда отец вернулся с фронта, не стал ремонтировать этот дом, сказал: «Новый построим, не на пожарище!». И построил. А мне документ восстанавливал, так почему-то записал день рождения 14 января. Вот и праздную теперь его в конце декабря и в начале января, — улыбнулась попутчица. — К станции какой-то приближаемся? Наверное, Владиславовка? Нравится мне это название, сына у меня Владиславом зовут.

— Да нет, Джанкой, — прочла название на вокзале станции Лариса. — Как они будут в темноте людей принимать?

Поезд остановился, и через минуту в их отсеке появился новый пассажир — чуть выше среднего роста, в военной форме, с рюкзаком.

— Здравия желаю! — весело проговорил он, и в этот момент вспыхнули все имеющиеся в наличии вагонные светильники.

— Ой, здравствуйте, здравствуйте! Вы нам свет принесли! И сгинула тьма с вашим появлением, ура! — радостно, совсем как девчонки, заверещали дамы. Военный пытался рассмотреть номера полок. — У нас здесь с тринадцатой по шестнадцатую. Даже если вы ошиблись купе, мы вас не отпустим, располагайтесь у нас.

Сколько радости, оказывается, может дать обычная горящая лампочка!

— У меня шестнадцатое место! Так что некуда мне от вас уходить.

Военный забросил рюкзак на свою верхнюю полку, а каждая из женщин с готовностью дала понять, что он может присесть на её. Обе с нескрываемым интересом разглядывали парня. Ему было лет эдак от тридцати пяти до сорока. Типичное русское лицо, голубоглазый, светло-русый, аккуратно коротко стриженый. Улыбающийся! Обычно такая улыбка у влюблённых. А этот… «В отпуск едет. Со СВО», — определила для себя Лариса.

— Вы служите… — издалека начала разговор её соседка.

— Так точно! — отрапортовал, только что честь не отдал.
 
— Вы… оттуда? — вопрос был задан полушёпотом.

— Так точно… — в тон ей прозвучал ответ.

«Ну и правда, что об этом кричать-то!» — подумала Лариса и так же в полголоса спросила:
— Контрактник? Если что, вы нам не отвечайте. Но понимаете, не каждый день так близко мы встречаемся с такими, как вы.

Соседка закивала головой, подтверждая сказанное Ларисой, и осторожно задала свой очередной вопрос:
— И как там у вас?..

Они действительно обе хотели бы расспросить его о многом, но при этом почему-то испытывали огромное чувство неловкости. Неловкости и благодарности, которую не знали, как лучше выразить. Так же ведут себя интеллигентные, воспитанные люди, неожиданно встретившиеся на улице с любимым артистом. С одной стороны, распирает от желания выразить свою любовь, восхищение, с другой — правила этикета, которые им прививались с детства, не позволяют навязывать свои чрезмерные эмоции пусть и обожаемому человеку.

— Так точно, служу по контракту! Направляюсь в отпуск, — ответил военный Ларисе, присаживаясь на краешек её полки. — Комбат не очень хотел отпускать, но у меня уже все сроки вышли!

— Далеко едете?

— В Курск.

— Почти земляк. У меня папа в Курске родился. А вот рос в Горловке, на Донбассе. Вы там не были? — Лариса заглянула в глаза парню, и ей показалось, что они ответили: «Да, был».

— Нет, мы в другом месте…

— И как там у вас?.. — повторила свой вопрос их попутчица.

— Да всё хорошо у нас там!

— Всего хватает?

— Ох, всего-всего хватает! — улыбнулся военный.
 
— Нет, слушайте, скажите честно: снабжение у вас там хорошее? — спросила Лариса и тут же смутилась от мысли, что как будто спрашивает человека о снабжении соседнего региона предметами первой необходимости и роскоши. — Я хочу сказать, что вот народ собирает деньги на помощь армии, что-то вяжут, пекут, везут… Государство не справляется со снабжением? А по телевизору рапортуют о том, что армия ни в чём не нуждается. Как понять-то?

— Да всё у нас есть, всем снабжают, и мы ни в чём не нуждаемся! — успокоил её парень. — Ну, когда пирожки там, котлетки домашние привозят, приятно, конечно. Будто дома побываешь. А так, всё отлично, планомерно идём к победе! И победим!

«Конечно… Так он тебе и выложил все свои проблемы!» — ругнула себя Лариса.

— А вы кто?

Соседка своим вопросом поставила парня в тупик, но Лариса тут же пришла ему на помощь:
— Профессиональный военный, правильно?

Ей и самой хотелось бы узнать о нём побольше, но она прекрасно понимала, что это невозможно. Кажется, и ему хотелось поговорить более откровенно, но он не имел на это права.

— Да, наверное, учитывая две мои чеченские войны и эту, я могу считать себя профессиональным военным.

— А войска какие, можете сказать? Я уж не спрашиваю вас о позывном. Но вдруг вас когда-нибудь будут награждать, показывать по телевизору… Мы будем гордиться вами! Как вас хоть зовут? — женщина по-детски всплеснула руками, демонстрируя искренность своих намерений.

— Сергей. И потому «Серый», — опять улыбнулся военный. — Инженерно-строительные войска.

— Ой, ну вот видите, мы с вами коллеги! Я ведь тоже строитель! А муж у меня военный врач был. Мы с ним поколесили по военным городкам за свою жизнь! Слава Богу, воевать не пришлось. Нам военного детства хватило! Вы что там строите? Землянки, блиндажи? Или города восстанавливаете?

— Города восстанавливают гражданские строители, мы чаще идём перед ними.

— У меня подруга — врач, в госпитале в Симферополе работает, — зачем-то сказала Лариса. Захотелось стать сопричастной хоть в чём-то?

— Присаживайтесь к столу, Сергей! Мы вас покормим сейчас, — радушно предложила соседка.

— Что вы, что вы! Спасибо! Я, во-первых, не хочу есть, во-вторых, мне ребята столько всего надавали с собой, что я и дома неделю буду подъедать это всё вместе со своей семьёй, — испуганно замахал парень руками.

— А как жена относится к вашей службе? — поинтересовалась Лариса.

— Положительно! Я, знаете, терпел, терпел и не вытерпел, не смог усидеть дома, когда такое вокруг творится, когда друзья, с которыми раньше вместе воевали, все пошли опять служить. У нас опыт, военная чуйка. Если я пойду, то прикрою собой кого-то, может, сохраню чью-то жизнь, на одну смерть будет меньше. Сказал ей об этом, и она не стала возражать, отпустила меня. Там у нас совсем другая жизнь! Моё отделение — моя вторая семья. И трудно сказать, какая из них мне дороже. Мы там становимся другими — вся шелуха слетает, остаётся только настоящее. У тех, кто на фронте, нет ложных чувств, жизнь ценится совершенно иначе, чем на гражданке. Я вот приехал в Симферополь и даже обалдел немного — люди здесь живут как ни в чём не бывало. Будто нет никакой войны…

— Ну да, а тут ещё гулянка голых звёзд в Москве. Говорят, участники СВО сильно рассердились на них.

— Вот эти меня совсем-совсем не трогают! — Лариса заметила, как Сергей брезгливо передёрнулся. — Шушера, не знающая, куда деньги девать! Подсказал бы кто-нибудь! Возомнили из себя что-то…

Об этой постыдной предновогодней пьянке, устроенной малообразованной и маловоспитанной блогершей с участием таких же, как она, «звёзд», кто только не говорил в стране в эти дни. Лариса и фамилии-то её до этого не слыхивала. Зато знала певицу, недалеко от неё по возрасту ушедшую, запомнившуюся не столько песнями, сколько своими разводами и свадьбами, вещавшую в девяностые годы из телевизора: «Девочки, учитесь как следует мыть унитазы, вам это пригодится в жизни, всегда сумеете заработать этим! Вот я прекрасно научилась это делать в своё время!» Видно, что заработала...

Сергей немного помолчал, собираясь с мыслями:
— Я не об этих, я о нормальных людях говорю. Мне кажется, они не понимают, что происходит, почему мы пошли, не улавливают, не ощущают настоящей опасности. Хотя… Может, это и хорошо, что они живут, как жили до СВО, мы ведь для того и стоим там, на передке. Но всё равно как-то странно…

— Ну, не совсем и не у всех так, конечно. Многое скрыто от постороннего взгляда, как скелет в шкафу. Каждый читает свою книгу, в каждом идут свои часы, и бой часов у каждого звучит по-разному… — казалось, Лариса больше себя в этом убеждала, чем парня. — А скажите, кто там у вас служит? Молодых призывников много?

— Призывников, тем более молодых, у нас нет вообще, — заверил её Сергей. — Все в основном такие, как я. Хотя нет, один молодой у меня есть. Я сначала думал, ровесник моей дочери Полинке — она школу кончает. Он музыкант, саксофонист классный. Интеллигент! Пальцы у него такие тонкие, красивые! Я его берегу, как не знаю какую ценность! Ему дважды отказывали, по молодости лет не брали по контракту. Потом всё-таки приняли, добился. Отец у него в Киеве живёт, а он с матерью в Крыму.

— Спасибо вам! За всё спасибо! Вы знаете, я часто езжу в Крым к своей подруге. И последние два года постоянно в поездах, на вокзалах сталкиваюсь с военными, воюющими там… И всегда я хочу каждого из таких мужчин поблагодарить за то, что они охраняют, защищают Родину. Ведь Родина — это мы! Но я стесняюсь показаться выспренной, смешной, что ли. Вот! Поэтому вам одному всё досталось от меня сейчас, — немного смущённо улыбнулась Лариса. — Вы постарайтесь остаться живым! Пожалуйста, постарайтесь!

***
Она выходила в Ростове-на-Дону. Поезд прибывал рано утром. Её соседи крепко спали, как обычно это бывает на рассвете. А Ларисе не спалось всю ночь. Встреча с этим военным, с Сергеем, всколыхнула воспоминания, переживания последних лет жизни. Она мысленно говорила с подругой, от которой возвращалась в город, ставший её городом на несколько десятилетий: «В детстве мы жили рядом... Мой дом смотрел на твой, а твой — на мой. С наших балконов мы могли махать друг другу рукой: ты с третьего, я со второго этажа. Между нами сначала была детская площадка с качелями и тропинкой, потом её превратили в небольшой скверик с протоптанными дорожками. По утрам я доходила до твоего дома, мы встречались и бежали в школу через поле, в детстве казавшееся нам огромным. С каждым годом оно становилось всё меньше и меньше — мы росли быстро...
 
А потом случилось так, что мы стали жить в разных государствах. И уже не детская площадка пролегла между нашими домами. Но... Неисповедимы пути Господни! Крым, в который ты попала по распределению после окончания мединститута, вернулся в Россию, и мы снова живём в одной стране. Исчезли граница, таможня, возвели замечательный мост, соединивший полуостров с материком, стало проще встречаться.
А вот Горловка, город нашего детства, оказалась в беде на долгие годы. И как нам помочь ей, не знаю. Стареем мы, время уже не наше, наверное. Когда там всё только началось, я смотрела на лица восставших, потом ополченцев и плакала. Особенно молодых мальчишек было жалко. Я думала о том, что это мы должны защитить их, собой прикрыть. Ведь нас так воспитывали — мы ездили школьниками в Краснодон, равнялись на Молодогвардейцев. Но прошло десять лет. Теперь я плачу от понимания того, что не смогу заслонить от войны этих мальчиков, вижу в них своих защитников, горжусь ими и очень благодарна каждому из них.

Шахты Горловки  не работают, по городу лупят и лупят враги! Столько разрушений, столько убитых! Как жалко Донбасс, наших людей! По телевизору говорят, что укронацисты агонизируют. Но как-то слишком уж “активно” и порой не в нашу пользу проходит их агония. Я не стала спрашивать об этом нашего сегодняшнего попутчика. Зачем его ставить в неловкое положение? Он уверен в победе. Мы с тобой тоже верим в неё. И всё же, как хочется, чтобы быстрее она наступила! И чтобы этот парнишка, годящийся нам в сыновья, остался жив! Я не знаю молитв, но буду молиться за него, буду!

Любая война отвратительна, это страшное бедствие для всех сторон, втянутых в неё. Ведь страдают и гибнут зачастую те, кто по сути своей очень мирный человек. Я немало передумала об этой войне, и понимаю, что иного выхода не было у России. Уж мы-то с тобой это точно знаем! Гражданская война, когда брат воюет против брата, — ужасно! Во сто крат больнее получать пулю от родного человека, бить по тому, кого считал своим. Как обидно, что пошли некогда близкие люди на поводу у тех, кто, ухмыляясь, сознательно стравливает и подстрекает. Да ведь они, украинцы, против нас обернулись — мы с тобой давно это видели по членам наших семей, по некоторым из тех, с кем росли — из-за такой глупой фанаберии, что у меня в голове не укладывается. Им так захотелось в Европу, что они предали самых близких им людей. А теперь мы все (все!), с обеих сторон, это расхлёбываем! Вот это настоящая трагедия. Глупо и больно!

Знаешь, Тамара, беда и боль сближают людей, они сильнее и глубже начинают чувствовать друг друга. Вот я смотрю на твою фотографию в моём смартфоне, собираясь звонить, и каждый раз улыбаюсь: у тебя родинка на правой щеке, у меня — на левой. Мы — словно отражения, вглядывающиеся одно в другое...»

В дни их встречи Тамара была весёлой, даже чересчур весёлой показалась она Ларисе. Лишь на несколько минут тень печали легла на её лицо, когда прощались:
— Лара, из той, прежней, жизни у меня осталась только ты…

— А у меня ты, — эхом ответила ей Лариса.

— Не знаю, когда опять увидимся. Я, наверное, уеду на некоторое время, у нас может не быть связи. Но я всегда мысленно с тобой. И вот ещё, — Тамара протянула подруге кулон на цепочке. — Пусть этот ангел-хранитель будет с тобой. Он тебя убережёт от бед, я верю в это, потому что я так хочу. Когда тебе будет плохо, просто посмотри на него и скажи: «Невидимый друг, посланник любви, пришли мне помощь свою».

Проводница подошла к Ларисе, тронула её за плечо, предупредив: «Через полчаса Ростов, готовьтесь». Лариса благодарно кивнула, поднялась. Взглянула на спящего Сергея. Ночью он несколько раз тихонько стонал во сне, она слышала. А сейчас улыбка была на его лице, под щекой, как у малыша, ладошка лежала. Лариса сняла с себя кулон и, мысленно проговорив: «Невидимый друг, посланник любви, пошли ему помощь свою!», положив иконку ангела-хранителя между рукой и грудью Сергея, пошла на выход.


Открыв глаза, Сергей первым делом увидел пустую нижнюю полку. «Вот ведь, хотел помочь человеку вещи вынести и проспал! Совсем уж я что-то расслабился!» Тут его рука наткнулась на кулон, лежащий у груди. «Это ещё что такое?!» — в первое мгновение парень даже испугался неожиданной находке. Потом всё-таки взял кулон в руки, повертел и так, и эдак, раскрыл, рассмотрел иконку. На небесно-голубом фоне красивое лицо с нимбом над головой и белыми крыльями за спиной. Ангел? В одной руке крест, в другой меч. В зелёной накидке Ангел — любимый цвет Сергея, цвет надежды. Нормально, то, что надо! Только кто же подложил эту иконку? Старушка спящая или вышедшая в Ростове женщина, чем-то похожая на его недавно умершую мать? Родинка у неё на щеке, как у мамы… А жене рассказывать про этот случай или помолчать до поры до времени?
Поезд тронулся. Сергей представил своих — Людмилу и дочку, подумал, что до встречи с ними осталось уже недолго, улыбнулся и снова заснул. Под перестук колёс спалось спокойнее, чем на передовой.


***

— Мила, я смотаюсь в Белгород, передам семье «Лешего» поздравления. Хорошо?  Туда и назад… Вечером буду дома! — Сергей обнял жену. — Ну, ты ж понимаешь…
— Понимаю, понимаю… Что с тобой делать! Может, и ко мне от тебя кто заглянет когда-нибудь… — Людмила лукаво посмотрела на него. — Давай! А мы с Полинкой тем временем будем холодец к Новому году варить, торт испечём.
До Белгорода из Курска всего-то два с половиной часа езды на автобусе. Потому Сергей и решил тридцатое декабря посвятить семье фронтового друга — как раз к Новому году сделает им подарок.

Автобус Курск–Белгород прибыл на автовокзал без опозданий, в четырнадцать тридцать пять. Сергей, не очень хорошо зная город, решил ехать на такси, чтоб побыстрее вернуться назад. Лёшка просил купить своим «подарки от Деда Мороза». На вокзале это делать вряд ли стоит, рассудил Серёга, лучше в центре заскочить в какой-нибудь большой магазин, где всегда всё есть.
Торговаться с таксистом смысла не было, хотя цену тот заломил наверняка значительно большую, увидев перед собой иногороднего, «потенциального лоха» среднего возраста. Сам водитель был немного моложе пассажира, самонадеянно считал себя умнее других.
Сергей смотрел на предновогоднюю сутолоку большого города и опять поймал себя на мысли о том, как сильно отличается эта жизнь от той, из которой он недавно вернулся. Этот городской муравейник шевелился весело, деловито и праздно. Кто-то куда-то спешил по улицам, обитатели сквера сидели на скамейках или шли прогулочным шагом «за здоровьем», иногда вспугивая стайки воробьёв или осторожно обходя чувствующих себя хозяевами положения голубей. Солнце то пряталось за тучи, то весело выныривало обратно, грея и ослепляя своими не по-зимнему озорными лучами. Если бы не наряженная, готовая к встрече Нового 2024 года ёлка, вряд ли можно было представить, что через два дня он уже наступит на Земле.
Прикрыв глаза, Сергей думал о том, что успел отвыкнуть от всего этого, подумал о том, что война, с которой он везёт семье Лешего привет, так далека от этих людей. И слава Богу, слава Богу! Мы для того и воюем там, чтобы они здесь жили спокойно! Задача военного не убивать попусту, а хранить мир. Да, для этого приходится уничтожать тех, кто на мирную жизнь посягает. Но вот эти весело бегущие ребятишки должны расти в счастье. Он не позволит, чтобы его внуки (а ведь не успеешь оглянуться, Полинка наградит ими!) пережили то, что почти десятилетие переживают донбасские малыши…
— Значит, к универмагу тебе нужно?

Вопрос таксиста вырвал Сергея из его дум, и он по привычке весело ответил:
— Так точно!

— Прям, как солдат отвечаешь.

Сергей усмехнулся. Ему всё время хотелось улыбаться, радуясь этой спокойной, солнечной, мирной жизни вместе с этими людьми. Да ведь сейчас и он был таким же беззаботным, как они!

— А сам-то служил? — спросил Сергей парня.
— Не, у меня освобождение.

— Надо же… А с виду ты, вроде, нехилым смотришься.

— Это я снаружи крепкий, а внутри весь гнилой, как говорит моя бабка.

«Интересно, сам-то понял чувак, что сморозил? Прям в точку, видать, попал. Такие считают, что кто-то должен защищать, его хата с краю, гореть не будет», — с неприязнью подумал Сергей, а вслух проговорил:
— Мудрая она у тебя, ты береги её!

Таксист, согласно кивнув, включил радио, и салон автомобиля враз наполнился предновогодним настроением:
Я вам песенку спою про пять минут!
Эту песенку мою пускай поют!
Пусть летит она по свету,
Я дарю Вам песню эту!
Эту песенку, про пять минут!

Пять минут, пять минут!
Бой часов раздастся вскоре!
Пять минут, пять минут!
Помиритесь те, кто в ссоре!
Пять минут, пять минут!
Разобраться, если строго,
Даже в эти пять минут
Можно сделать очень много!
Пять минут, пять минут!

Неожиданно Сергей всем своим нутром вдруг почувствовал приближение опасности. Ощутил её резко — где-то внутри него натянулся тросик, — ещё не осознанно, но именно так, как бывало там, в той его военной жизни. Наверное, подобным образом срабатывает интуиция у животных. В следующее мгновение послышался очень знакомый характерный звук взрыва, впереди, на расстоянии пятисот-шестисот метров взметнулся столб дыма. Таксист инстинктивно резко ударил по тормозам, Сергей рявкнул: «Вперёд!». Водитель, на удивление (хотя удивляться было некогда), команду выполнил — слегка дёрнувшись, они медленно поехали туда, где уже был виден пожар, ошалело метались люди, выли припаркованные и поставленные на сигнализацию машины. Некоторые из них пылали. Такси миновало одну такую, первую на их страшном пути.

— Стой! — крикнул Сергей. — Видишь, мужик горит в машине. Давай попробуем помочь ему!

Они кинулись к горящей Хонде, не сразу сумели открыть водительскую дверь, но справившись с ней, наконец, вытащили оттуда человека, не подающего признаков жизни. Оттащив его подальше от машины и проезжей части дороги, Сергей попытался нащупать пульс, надеясь на лучшее.

— Этот уже двухсотый… — с досадой махнул он рукой и помчался вперёд.

Таксист бежал следом и матерился:
— Это чем же они шарахнули, твари?! Прямо по «Белгороду», магазину, к которому я тебя вёз! И как это мы чуть-чуть не поспели… Вон, слышишь, ещё взрывы! Самый центр города накрыли, мрази!

— А вот ПВО словило, слышишь эхо?! — слова Сергея споткнулись о детский крик и плач.

Мужчины увидали жуткую картину: молодая женщина в голубом пуховике, лежавшая навзничь, рассыпанные вокруг неё ярко-оранжевые мандарины, коляска, из которой нёсся крик грудного младенца. Рядом с убитой матерью, пакетами с продуктами ползала окровавленная девочка лет восьми, в шоковом состоянии. Обе ноги её, похоже, были перебиты. Запыхавшийся взрослый, повидавший немало смертей в боях, по привычке потянулся рукой к поясу, к месту, где у него обычно имелась тактическая аптечка — нужно было сделать хотя бы обезболивающий или противошоковый укол ребёнку. Но вспомнил, что всё осталось дома, ведь он приехал в мирную жизнь. Заглянув в коляску, Сергей понял, что и младенец ранен осколками.
Завывшие сирены подъезжающих машин Скорых подсказали, что нужно делать. Подхватив детей, Сергей с парнем-таксистом побежали в их сторону. Сдав раненых медикам, они огляделись по сторонам. Обстрел закончился. Повреждений вокруг немало. Пожарные машины, деловитые, собранные, мгновенно включившиеся в работу МЧСники, обычные горожане, бросившиеся на помощь пострадавшим. Пять минут он длился, подлый обстрел, всего пять минут… Это много или мало?.. Много для того, чтобы лишить жизни несколько десятков человек, не ожидавших нападения из-за угла; достаточно, чтобы люди встали единой стеной против зла; мало, чтобы запугать и загнать надолго в убежища.

Какой-то молодой человек стоял у разбитой стены дома и всё повторял: «Я ведь за пять минут до взрыва отошёл отсюда, всего за пять минут!»

— И мы с тобой всего чуть-чуть припозднились, не попали в «Белгород» под раздачу, — выдохнул таксист. — Видно, кого-то из нас ангел хорошо бережёт. Сейчас куплю бутылку водки и поеду домой, никакой работы больше сегодня!

Сергей полез во внутренний карман куртки за портмоне, нечаянно наткнулся рукой на кулон-иконку незнамо кем подаренного ангела-хранителя, сунул деньги своему таксисту, хотя тот отнекивался, крепко пожал ему руку, прощаясь:
— А ты говорил, что только с виду крепкий. Ты и внутри не хилый… Бабушке привет передавай! Мы победим!

***
— Ты понимаешь, Милочка, выходит этот Ангел уберёг не только меня, но и семью «Лешего»! — закончил свой рассказ Сергей.

Потрясённая Людмила несколько секунд приходила в себя, глядя то на мужа, то на кулон с портретом его Ангела, потом схватилась за голову и тихонько застонала:
— О-о-й, чуяло моё сердце, что с тобой там что-то происходит! Но верила: всё будет хорошо, тебя не зацепит — не может же так быть, чтоб на войне человек живым остался, а в мирном городе погиб. Господи, не знаешь теперь, где смерть тебя поджидает! А тех-то, Лёхиных, с какой стороны твой Ангел уберёг, каким образом?

— Так очень просто! Дочка в тот день просилась на городскую ёлку, сын — на каток, но мать не пустила, объяснила, что друг отца должен приехать, новогодние подарки привезти от Деда Мороза. Я ж ей так сказал по телефону, вот они и ждали меня с утра. А укропы как раз долбанули и по ёлке, и по катку. Жалко людей, а уж детишек особенно! Нашли, гады, особо важные военные объекты, фашисты проклятые! Нет, бить их до конца! Надо мне ехать побыстрее к ребятам на передок…

— А ты подарки-то Лёшкиным детям привёз? — вдруг вспомнила жена.

— Конечно! Там же не один универмаг «Белгород», магазинов много. Ну, давай проводим старый год, да будем готовиться к новому!

***

— Тамара Евгеньевна, вас спрашивают. Сможете выйти сейчас? — медсестра горловской больницы № 2 тронула за плечо хирурга, которая всю ночь стояла за операционным столом, а сейчас сидела, закрыв лицо руками — то ли дремала, то ли думала о чём-то.

— Кто спрашивает? — усталым вопросом прозвучал ответ.

— Да сапёр, боец тот молоденький, что вчера тяжёлого раненого сопровождал. Мы его перевязали — легко отделался, поспал, теперь назад рвётся.

Тамара с трудом — глазам не хотелось видеть белый свет — отняла руки от лица. Прошедшие сутки были страшными. Только ли эти сутки? Пятый месяц она в Горловке. Ей кажется, никогда никуда она отсюда не уезжала, вот только ни с кем из одноклассников толком пока так и не удалось ещё встретиться. Работа, работа, работа, чужая боль накрывает, как своя, никакой броник не спасёт душу и сердце. Не заметила, как зима пролетела — вон, деревья уже в цвету. Скоро День Победы. Почему-то вспыхнуло в памяти: демонстрация, они в школьной колонне проходят перед трибуной возле ДК шахты Румянцева — транспаранты несут, красные флаги, шары, песни поют. И всё в бело-розовой дымке — вокруг частные дома, и во дворах яблони цветут. У неё вдруг подворачивается нога — оказывается, каблук подломился. Они с Лариской выходят из колонны, стучатся в первый попавшийся двор: «Дяденька, помогите, каблук сломался, прибейте, пожалуйста, а то нам ещё к шурфу идти, цветы возлагать!» В шурф этот шахтный в сорок втором-сорок третьем году фашисты сбросили живыми и мёртвыми четырнадцать тысяч советских людей — и дети там были, и пленные солдаты…

Тамара вышла в приёмный покой. Ожидавший парень протянул ей веточку цветущей яблони, которую держал в красивых руках, она их отметила сразу, подумав: «Хирургом бы ему быть с такими пальцами».

— Тамара Евгеньевна, спасибо вам! Как там «Серый»? Я уезжаю. Что братьям сказать? Он ведь меня собой закрыл, понимаете! Меня бы не было уже, если бы не он, — нервный тик подёргивал щёку утончённого мужского лица, с которого война, кажется, ещё не до конца стёрла детскость.

— Всё нормально, боец, жить будет ваш «Серый», — погладила она по руке парня, принимая подарок.

— А… лицо? Как с лицом-то его быть?

— Ну, с лицом… — хирург испугалась, что сейчас станут заметны её набегающие слёзы, и этот мальчик-мужчина их заметит. Она прикрыла лицо яблоневым цветом, будто ловила его аромат. — И с лицом, я думаю, будет всё хорошо, я даже уверена в этом. Через час отправим его в Ростов-на-Дону, а потом и в Москву. Уже договорились везде, где нужно. Хороший у него ангел-хранитель, самое главное уберёг.

— Да-да! Вот! Вы, пожалуйста, передайте ему это, — парень вытащил из кармана кулон и нательный крестик. — Это «Серого». Я снял с него, когда санитарам его сдавал. Верните ему потом, пожалуйста.


Тамара Евгеньевна вошла в реанимационную палату. Изуродованное лицо раненого было в бинтах, только щель для глаз, которые удивительнейшим образом остались целы. Хирург открыла кулончик. На неё глянул Ангел с небес — красивое лицо с нимбом над головой и белыми крыльями за спиной, в зелёной, цвета надежды, накидке. В одной руке крест, в другой меч. Невидимый друг… Такой же кулон она, помнится, подарила Ларке, подруге детства.

Раненый приоткрыл глаза. «В себя приходит, — отметила Тамара. — Теперь может вчерашний день считать вторым днём своего рождения!»

«Мой Ангел в белом… — подумал Сергей. — Родинка на щеке, как у моей мамы. Значит, всё хорошо. Я в порядке. Я знаю — мы победим!».