Примета

   Утром, уже не ранним (серое октябрьское небо набухало для долгого дождя) Рязанцев вышел из дома. Никуда не торопясь, без портфеля в руке, с радостной легкостью в голове и не менее радостной беззаботностью в сердце – отпуск!
Да, осень. Да, хотелось бы лета (палатка на Байкале, резиновая лодка, складная удочка с катушкой) или снежную, хрустящую морозом зиму (лыжи по прекрасной спортивной лыжне в Кавголово), но и октябрь тоже замечательно.  Замечательно от того, что впереди три недели свободы. От служебных забот, ношения формы, особого напряжения ума и тела, присущего сотрудникам уголовного розыска, в состав которых капитан Рязанцев имел честь входить. Сколько? Неважно. Время определяется не количеством минут, часов и дней, а их качеством.   Их (лет, месяцев, суток) общественной пользой.
Вот и этот осенний отпуск Рязанцев решил провести с максимальной пользой. Но уже для себя. Что, собственно, общественно полезно, только косвенно.
Первое – это бросить курить. Пора, уже скоро сорок пять. Если для женщины этот возраст словно возвращение в молодость (доктора говорят, всплеск гормонов «страсти»), то для мужчины сорок пять - рубеж, после которого необходимо за собой тщательно следить. Вводить в обиход дисциплину. Зачем? Странный вопрос.  Чтобы, выйдя на пенсию, еще поработать и дожить до правнуков. Кто не хочет видеть правнуков? Тем более, служба: ночи без сна, погони на собственных ногах (крыши, подвалы, складские помещения, вокзалы, барахолки, проходные дворы, дачные поселки…), порой рукопашные бои при задержании. Схватил его за шиворот, не успел достать наручники, а он вырвался и убежал. И не догонишь снова – легкие засорены никотином. И сердце больно лупит кулаком: «Выпусти на волю!» Поэтому, о курении забыть.
Второе – окунуться в «Культуру». Как еще позавчера и раньше Рязанцев был погружен в темный мир преступлений и порока, так, начиная с сегодня (понедельник, шестнадцатое октября тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года) необходимо погрузиться в очищающую душу среду искусств. Это: Русский музей с любимым Суриковым, затмившим вялые пейзажи Левитана; «Дом книги», где сладко пахнет глянцевой бумагой и разбегаются глаза; чопорная, обутая в лакированные туфли Филармония; ни к чему не обязывающее кино, чтобы быть в «курсе».  Филармония вечерами с женой. Кино в одиночку на дневном сеансе.  В «Титане» идет разбушевавшийся Фантомас.  На афише мерзкая маска позеленевшего трупа рядом с глуповатой физиономией Луи де Фюнеса. Этот Фюнес напоминает антиквара Альтмана, у которого недавно украли коллекцию золотых монет. Почему французы похожи на евреев? Или евреи на французов? «И почему я об этом думаю?» - улыбнулся себе Рязанцев, минуя сквер, усыпанный блестящими тополиными листьями. 
Жил Рязанцев на Марата. В большой, но нелицемерно дружной коммуналке, на пятом этаже. В комнате с окнами на этот милый садик, между прочим, единственный по всей длине улицы.
- Доброго денька, - улыбнулась Рязанцеву соседка по дому -  деревенского вида старушка с коляской.
- Доброго, - улыбнулся он и приподнял шляпу. - Внучок?
- Нет. Правнучка. Иришкой назвали. В честь меня.
Идя к Невскому, Рязанцев почувствовал, что радость первых часов отпуска уменьшилась. Причина тому – мысли, связанные с болезненной для него темой.
Итак, кто не хочет увидеть своих правнуков? Тот, кто не хочет видеть своих детей. Именно, «не хочет» - примитивная жизнь для себя: вкусненько покушать, запивая ликерами и коньячком, подольше поспать, мягкий диван, крикливо-пестрая одежда. Главная мечта -  кооператив. Также туманная работенка в каком-нибудь изучающем плесень НИИ или в торговле (конечно, не за прилавком), отсутствие принципов, цинизм, надменность, слепое поклонение всему заграничному…
Но есть подобные Рязанцеву и его жене. Те, которые детей иметь «не могут». Хотят (Рязанцев очень хочет), но не могут. Или могут, но зачать не удается. А почему? Потому что служба, нервы, непрерывное курение, недосып, умственное изнурение, физическая усталость, единственное средство против которой сто грамм водки за ужином. Непосредственно перед ним. Все вместе сказывается в редкие моменты, когда зачатие должно происходить. Но… Не удается. Прелюдия без фуги (в среду в Малом зале будут исполнять «Хорошо темперированный клавир»).  Без всего – лишь стыд перед Люсей, презрение к себе. Потому что все силы отданы службе. Да и время, - рабочий день оперуполномоченного не нормирован, и очень часто вечерами Люся остается одна. А чтобы коротать одиночество, посещает кружок бальных танцев вместе со своей давней подругой (еще со школы), которая Рязанцеву очень не нравится. Потому что у этой подруги имеется двоюродный брат, занятия танцами сопровождающий игрой на рояле. Рязанцев его видел – худой, носатый, начинающий плешиветь. И вопреки внешности у Рязанцева вызывающий ревность. А вот это уже никуда не годится! Ревность, зависть, раздражение -чувства недостойные. Поэтому больше не курить и воздерживаться от крепкого алкоголя – это, как говорят доктора, главные враги превращения мягкого в твердое. И пусть Рязанцев до своих правнуков не доживет, но детишек надеется увидеть, ведь Люсе еще только тридцать два.  Трудится она в отделе кадров «Ленгорстроя», восемь часов, не вставая со стула (отсюда и танцы для тонуса мышц).  Как давно Рязанцев не встречал жену с работы! Нужно будет это сделать сегодня.
У метро «Маяковская» Рязанцев купил «Советский спорт» - полистать перед началом сеанса. Вдохновить себя силой и выносливостью футболистов.
Но оказалось, что сеанс будет только через полтора часа. Куда их деть? Бродить по Невскому? Сидеть в фойе кинотеатра? Нет. Пойти на Владимирский рынок и купить семечек. Старый нехитрый способ, к которому прибегают желающие бросить (таким образом у них бросил эту въедливую дрянь подполковник Саблин) курить.   Желающие не чувствовать желание отравить себя табачным дымом. А оно у Рязанцева уже возникло. После того, как в ноздри ударил вкусный папиросный запашок – выйдя из касс, Рязанцев чуть не столкнулся с двумя товарищами в ватниках, какие носят работники жилищных контор: один прикуривал, второй держал защищенную ладонями спичку.
На рынке Рязанцев был через пятнадцать минут.
Вначале он, глотая слюни, толкался вдоль рядов с солениями, вдыхая аромат квашеной капусты, соленых огурцов и грибков, стеблей чеснока и его маринованных головок, которые зычно предлагали ему толстолицые веселые торговки и командированные совхозами бородатые дедки. Пройдя несколько раз вдоль образующих единый стол прилавков, Рязанцев не выдержал и стал запускать свои пальцы в миски, дабы подцепить пястку хрустящей капусты или взять зелено-бурый огурчик.
Потом он подобным образом пробовал семечки. Пахнущие постным маслом, пересыпанные солью, мелкие и крупные. Ими в основном торговали цыганки или подобные им смуглые тетки с блестящими карими глазами и черными волосами под пестрыми платками. Но были и бабульки. Вроде той, с правнучкой в коляске. Рязанцев купил два стакана, имея в виду не только фильм, но и дальнейшее время борьбы: день, вечер, завтрашний день и вечер и послезавтрашний тоже. Говорят, что самое трудное -  продержаться три дня. И меньше сладкого.
Когда Рязанцев вернулся в кинотеатр, до начала фильма осталось еще двадцать пять минут. Он устроился на диване, чтобы, пролистав газету, смастерить из нее кулек для шелухи.  Но газеты во внутреннем кармане плаща не оказалось. «Советский спорт» был куплен, компактно сложен и помещен во внутренний карман плаща. Это Рязанцев помнил прекрасно. Но газеты не было. И выпасть она не могла. Проверив все карманы (плащ, пиджак, брюки), Рязанцев «Советского спорта» не обнаружил. Зато нашел в пиджаке листок, аккуратно сложенный. Это была записка от Люси. Содержания ужасного…
«Николай. Не жди меня больше. Сегодня я не вернусь. Мне надоело лгать! Я переезжаю к Вениамину Аркадьевичу. Ты его знаешь, он музицирует на наших танцевальных занятиях. Человек и мужчина прекрасный. А как играет! Рассчитываю на твое благородство и офицерскую честь. Так будет лучше и тебе и нам. Людмила.
P. S. Искать меня не надо. Мои вещи и кое-какие книги заберет Тамара»
Почерк ровный, текст без помарок. Из чего следовало, что решение принято давно, и это не порыв.
Рязанцев не поверил глазам. Перечитал послание еще раз. И снова не поверил. А когда поверил, то оцепенел, чувствуя, что хочет выть, ударить кулаком колонну, погрузив в нее руку по локоть, курить (как бешеный зверь!!!) и проснуться. Чувствуя, что не проснется, и что единственное спасение от разрыва сердца – усилием воли делать то, что наметил. То есть, смотреть разбушевавшегося Фантомаса, грызть семечки, заменяя ими вожделенный табак. Сохраняя самообладание, чего бы это ни стоило.
И удалось! Удалось сохранить самообладание. Помог Фантомас, цветные виды загнивающего Парижа и отлично прожаренные семечки, пахнущие квашеной капустой (или так воняли пальцы). Шелуха летела на пол, на расстегнутый плащ, на брюки – приличия, чистота окружающей Рязанцева среды и одежды свое значение в эти минуты утратили. Да и сидел Рязанцев на своем ряду один.
Курить больше не хотелось, очень хотелось пить.
А потом случилось нечто. Среди семечек оказалась монета. Яркий экран позволил определить, что это не медный «алтын», как назвала три копейки престарелая соседка Рязанцева по фамилии Якушева, а золотые, идеального состояния пять рублей с профилем Николашки на аверсе.
«Странно… -  забыв о неверной жене, подумал Рязанцев. – Ведь такие монеты (пять, десять, двадцать пять рублей) был украдены у антиквара Альтмана. Как она здесь оказалась?» Ответ не находился. Тем более, что комиссар Жув или Жюв показывал фокус с искусственной рукой: «Руки вверх!» Руки делаются вверх. И тут из живота, как при кесаревом сечении вылезает третья рука с пистолетом: «Бах!»
Отличный трюк. Надо будет…
И тут во рту у Рязанцева, увлеченного проделками комиссара, вместо семечки оказалась еще одна монета. Имеющая отчетливый вкус соленого огурца и толщину пуговицы.
С легким стоном Рязанцев проснулся… Можно сказать, очнулся. У себя дома, в прокуренной комнате, на кровати, рядом с Люсей. На ней. Жена, подняв к потолку подбородок, лежала в задранном халате, одна из пуговиц которого была у Рязанцева во рту, поскольку Рязанцев вцепился в нее зубами. К шее Люси прилепился похожий на глиста ошметок квашеной капусты.
Люся была тверда и холодна. Горела люстра. Занавески были задернуты. Часы на комоде показывали пять. Это подтвердили стенные часы (били гулко, ржаво, с задержками) у соседей за стенкой по фамилии Зайцевы. После боя часов установилась плотная тишина. Значит, пять утра.
Рязанцев сел и увидел стол.  На залитой чем-то темным скатерти находились: пустые бутылки (водка и «Лидия»), тарелка с солеными огурцами вперемешку с квашеной капустой, блюдце с кусками нарезанного сыра, коробка шоколадных конфет, стаканы, вилки, окурки. Перед столом валялся стул. Рядом со стулом лежал майор Драпеко. На спине, без кителя, с открытым ртом, со спущенным до колена галифе вкупе с нижним. Предоставляя изумленному взору Рязанцева свою могучую (даже сейчас, не в боевом положении) мерзость. В левом глазу майора плоским хрустальным грибком торчала ножка рюмки, из которой (так казалось) начинался черный след вытекшей на пол крови. Лужица была небольшой.
И тогда Рязанцев вспомнил. Частично вспомнил, что было вчера. И в Управлении (отмечать отпуск начали там) и здесь на Марата, куда наглый майор Драпеко бесцеремонно напросился. А когда прямой начальник напрашивается, отказывать не полагается.  Уже давно ходили слухи, что Люська и он… Рязанцев не верил. Не верил, когда Драпеко мял его жене ноги, гнусно целовал ручки, а та хихикала. Паскуда! Не верил, когда Драпеко старался его напоить. И напоил-таки! Но ненадолго. Придя в сознание, прикорнувший за столом Рязанцев, увидел в метре от себя качающийся майоров зад. Жирный, энергичный, ритмичный, неутомимый.   Люська-сучка, раскинув ноги хрипло, стонала и, кажется, чмокала Драпеку в толстую морду. Или кусала от удовольствия. И вот тогда Рязанцев майора убил. Так получилось, потому что удар был сильным, и длинная ножка рюмки через глаз вонзилась Драпеке в мозг.  А Люську паскуду Рязанцев справедливо задушил, имея намерение отгрызть у нее кусок груди через халат. Но отключился. Кажется, так…
Хотелось пить и выпить. И хотелось жить. Страшно хотелось жить на воле!  Пусть неприметно, нелегально, стесненно. Но на воле.
Тихо, чтобы никаких движений не было слышно, Рязанцев раздел догола Драпеко, уложил его рядом с телом жены, оделся (новая рубашка, чистые носки, костюм, плащ, шляпа, «праздничные» ботинки) взял все имеющиеся в доме деньги, недокуренную пачку папирос.  И сверток с формой, фуражкой и сапогами майора. Затем погасил в комнате свет, закрыл ее на ключ и, бесшумно ступая, через имеющийся в квартире черный ход покинул разоренное и оскверненное Драпекой гнездо. Предварительно, зажегши (под кроватью, где лежит пыльный чемодан с книгами по криминалистке) скомканную газету «Советский спорт». 
Но откуда взялся бальный кружок? Откуда подсознание вытащило пианиста? При чем здесь Фантомас? И почему снился понедельник, когда сегодня воскресенье, а стало быть, отпуск начнется только завтра?
Так думал Рязанцев, стоя (но чуть покачиваясь) у пивного ларька на Петроградской, куда уехал на метро, после того, как избавился от формы и сапог майора. Шмотки с кирпичом в придачу были сброшены в Обводный канал. Без свидетелей, разумеется. 
В толпе у воскресного ларька о грандиозном пожаре на Марата уже знали. И, как это бывает с молниеносными сплетнями, в подробностях – выгорел чердак, половина квартиры. Кого-то поджарило.
 После третьей кружки Рязанцев принял решение немедленно и навсегда покинуть Ленинград. Куда?  Имелось несколько надежных нычек. Во Пскове сбрить усы, сделать челку на другую сторону, сменить прикид и добыть новую ксиву. А там ищите ветра в поле, мусора поганые!
И ведь не зря Рязанцеву приснилось золото. Вещий сон. Если спросить бывшую соседку Рязанцева, которая называла три копейки «алтыном», что означает золотая монета? Она, блеснув стеклышками пенсне и вздернув сжатый пружиной носик ответила бы (гнусаво, в совершенно французской манере):
- Если не ошибаюсь, резкая перемена образа жизни.
Нет, Варвара Игнатьевна, вы не ошибаетесь. Царствие вам небесное.