Прабабушка и муралисты Глава 27

Повесть

Глава 26

Глава 27,
в которой сначала пьют чай на балконе, а потом красиво завтракают под яблоней

Новая жизнь приучила Павлика просыпаться рано, но всё же не в такую несусветную рань, в какую он открыл глаза на следующее утро. Поэтому он как открыл глаза, так сразу же их и закрыл. Проявил волю. Полежал некоторое время, поубеждал себя снова заснуть, но ничего не вышло. Сон исчез, как и не было. Воля тоже куда-то пропала, и глаза сами собой открылись. Лежать просто так, с открытыми глазами, показалось ему глупым, и Павлик сел. Потом встал. Удивился: так мало спал, а свежий, как огурец. Даже ноги переступали на месте, как будто рвались куда-то идти. Павлик с интересом посмотрел на свои босые ступни и вышел в коридор. Увидел приоткрытую дверь в прабабушкину комнату. Перед глазами тут же возникла картина превращения стены в кровать, пальцы почувствовали, как из них выскальзывают чашки, ушам послышался звон бьющегося фарфора… Павлик вздрогнул. Подошёл к двери, заглянул.
Стена стояла на своём месте, комната была пуста. Всё выглядело как обычно.
Мальчик с облегчением выдохнул. Ну разумеется! Вся эта чепуха с падающей стеной оказалась сном. Должно быть, он вымыл посуду и сразу пошёл спать, а мозг по инерции придумывал продолжение сюжета, ну и насочинял всякого… Бывают, бывают такие очень правдоподобные сны, когда ты уверен, что не спишь, пока не проснёшься по-настоящему, вот как сейчас…
Он открыл дверь пошире – и увидел стоящую на голове прабабушку.
Спокойно, сказал себе Павлик и сжал ручку двери так, что пальцам стало больно. Я не проснулся, вот и всё. Но я же понимаю, что сплю? Понимаю. Значит, пусть показывают, что угодно, это даже интереснее. Может, я тоже сейчас на голову встану…
В этот момент прабабушкины ноги отделились от стены и аккуратно опустились на пол. Остальная часть прабабушки распрямилась, вытянулась, резко выдохнула и как ни в чём ни бывало сказала:
– С добрым утром, Паша! Пришёл рассвет встречать?
Павлик кивнул, отпустил дверь и подумал, что теперь его вряд ли чем можно удивить. Прыжки с парашютом, дрессировка змей, да хоть глотание шпаг – бывший директор школы, то есть, его прабабушка, может всё.
Он подошёл к стене и сразу нашёл рычаг, скрытый книжными полками. Потрогал его на всякий случай. Рычаг был настоящий. 
– А я как раз успела размяться, – щебетала за спиной прабабушка. – Чай уже на балконе, заходи. Сейчас начнётся.
А там уже вовсю начиналось. Небо с каждой секундой меняло оттенки, туманный воздух дрожал, как на картинах французских художников, которые придумали рисовать один и тот же пейзаж в разное время дня. Как назывались эти художники, Павлик всё время забывал, но сами картины помнил отлично, это был его любимый альбом. Сейчас, когда он видел, как стены соседнего дома меняют цвет, и грустно-коричневый становится апельсиновым, апельсиновый же на глазах светлеет и незаметно превращается в золотое сияние, – сейчас он даже жалел, что не умеет и вряд ли когда-нибудь научится переносить это волшебство на бумагу. Зато я научился его видеть, утешал он себя. А ведь ещё неделю назад на вопрос, какого цвета этот дом, он ответил бы коротко – жёлтый.
Солнце высунулось из-за угла, и в чашке медовым бликом вспыхнул чай.
– Чай, что, какой-то особенный сегодня? – нарушил утреннюю тишину Павлик.
– Ага, – сказала Пра, подставляя морщинистое лицо солнцу. – Самый драгоценный сорт. «Рассвет на балконе» называется.
Они снова замолчали.
Солнце поднялось выше и осветило двор. Ракета засеребрилась в его лучах и приготовилась к взлёту.
А ведь если Пра сидела здесь с чаем в то утро, когда они рисовали на стене, она видела, как он возвращался домой, осенило вдруг Павлика. Не могла не видеть! И промолчала. Он вспомнил про кисточку, которую бросил в урну. Вряд ли она там ещё лежит, но проверить надо. Мало ли что…
Глаза у прабабушки были закрыты. То ли дремала, то ли солнце так сильно слепило.
– А-а… Паша… а клей у тебя есть чашки склеить?
– Найдём. Хорошие чашки какие, даже не треснули. Ручки только отбились.

–  …так вот: кисточки там нет.
Павлик выжидающе смотрел на друзей.
Они сидели на скамейке возле гортензии, которая этим утром была чудо как хороша, но Павлику было не до ботанических красот.
– А другой мусор? – спросил Костя.
– Другой есть. Бутылки.
– Неделя прошла, – Васька сплюнул в сторону, – урну эту сто раз уже вытряхнуть могли. А бутылок за выходные знаешь сколько набраться может?
– А если нет? Если капитан этот её нашёл? Он всё время вокруг трётся, я чувствую. И Пра сказала, что у магазина его встретила.
– Ну встретила и встретила. У нас чуть не каждый день все друг друга встречают. А если и нашёл он, мало ли, чья это кисточка! Сейчас весь город рисует. Говорят, в магазине краски не купить.
Слава молчал. Павлик посмотрел на Костю.
– Если бы у него на тебя что-нибудь было, он бы уже пришёл с вопросами. Не приходит – значит, нет ничего. Не дрейфь, – улыбнулся Костя – солнечно, совершенно беззаботно, и вся тревога у Павлика улеглась. – Пошли лучше чай пить.
Непривычно хмурый Андрей Антонович поставил под старую яблоню стол. Прабабушка, уже превратившаяся в музу, накрыла его кружевной скатертью. Белые кисти свисали до самой травы. Петрович, который был тоже приглашён на завтрак, чинно сидел с краю и уверял, что недавно перекусил, и даже дважды.
– Я только чайку, и только полчашечки. Нет-нет, не наливайте мне больше! – махал он руками с риском опрокинуть эти полчашечки себе на колени.
Костя вынул из сумки объёмистый бумажный пакет.
– Вот… Это от тётки… от тёти моей. Вчера вечером пекла. То есть, ночью.
Прасковья Фёдоровна искоса посмотрела на Костю. Пакет открыли, и по саду поплыл чудесный запах свежевыпеченного теста. Пирожки были маленькие и разные по форме. Некоторые украшала сверху затейливая ёлочка из теста.
 – Вот эти с мясом, эти с капустой. А которые побольше и покривее, те я лепил, они с луком и яйцами.
– Да вы с тётей просто виртуозы! – восхитилась Прасковья Фёдоровна, пробуя кривой пирожок и одновременно доливая чай Петровичу, который сосредоточенно жевал и уже не сопротивлялся. – Что-то мне эта ёлочка неуловимо напоминает…
Она устремила задумчивый взгляд в пространство между лодочником и Костей.
– Очень уловимо она напоминает, – сказал с набитым ртом Петрович, – забыли, Прасковья Фёдоровна? Это ж девчонки на трудах такие пекли – их учили пирожки ёлочкой защипывать, чтоб художественно было. Они потом в класс приносили, угощали нас. У тебя тётя в какой школе училась? – повернулся он к Косте.
– Не знаю…
– А я знаю – наша она, стопроцентно, из школы номер один. Таких уроков труда нигде не было.
– Вернёшься вечером – передай своей тёте привет и большое спасибо, – сказала прабабушка, и Павлик понял, что она и не сомневалась насчёт школы, в которой училась Костина тётя. – Знаете, я ведь человек утренний, встаю рано. Гимнастика, прогулка – и за работу. Но какая работа без завтрака! А на одном таком пирожке можно горы свернуть.
– А я – человек дневной, – продолжил тему Петрович. – Главное, чтоб был обед, желательно с борщом, и таким густым, чтоб ложка стояла…
Андрей Антонович участия в разговоре не принимал. Он и сидел как-то странно: вроде и за столом, но в тоже время вполоборота ко входу в дом. Шляпа его была надвинута на самые глаза, но Павлик успел углядеть на щеке свежую царапину карминно-красного цвета. Внезапно художник оживился и заговорил умильно-виноватым голосом:
– А вот и Нурочка к нам идёт. Мы с ней существа вечерние, правда, Нурочка? Вечером съедим что-нибудь вкусненькое, молочка выпьем тёплого – и отдыхать. Ну иди, иди сюда, я тебе уже мяса из пирожка достал…
Нур Джахан, не повернув головы, прошествовала мимо. Задержалась у ног Петровича, без особого интереса пошевелила лапой скатертные кисти. Вспрыгнула на колени к Прасковье Фёдоровне, улеглась, пристроила голову поудобнее. Сквозь светлый мех виднелся ошейник элегантного коричневого цвета. Художник со вздохом понурил голову и пошёл заварить ещё чаю.
– Обиделась Нурка. Вчера он ей весь вечер ошейник надевал. Помогать пришлось, даже вдвоём еле справились, – сказал Васька вполголоса.
– А зачем ей ошейник? – спросил Павлик, с уважением глядя на исцарапанные Васькины руки.
– Телефон там написан, и про вознаграждение, если потеряется. Мы потом с Андрей Антонычем скульптуру одну в альбоме смотрели, называется «Самсон, разрывающий пасть льва». Там лев – точь-в-точь наша Нурка, когда разозлится. Только она сама пасть кому хочешь порвёт.
Деликатный Петрович сменил тему.
– А моя матушка очень увлеклась этим вашим фестивалем. Ждёт, когда выставка работ откроется. Каждый день с подружками обсуждает, как лучше наш дом разрисовать.
– И мои родители обсуждают, – включился Слава. – Я им, правда, свои рисунки не показывал. Как-то это неспортивно. Пусть на выставке посмотрят. Ребята из нашей спортшколы тоже придут поболеть.
– Я думаю, придут все, – сказала Прасковья Фёдоровна. – Ничего подобного в нашем городе ещё не происходило. И конечно, это должен быть грандиозный праздник. Украсим площадь у Дома культуры, устроим ярмарку…
– Музыка нужна обязательно, – неожиданно вставил Павлик.
– Да, музыку бы неплохо. Когда я была школьницей, в парке по праздникам играл оркестр…
И она запела:
– В городском саду играет духовой оркестр, на скамейке, где сидишь ты, нет свободных мест …
– Прошёл чуть не полмира я, с другой такой не встретился… – подхватил подошедший Андрей Антонович, умоляюще глядя на кошку.
– Так есть же оркестр у нас в городе! – хлопнул по столу Петрович, и потревоженная Нур Джахан спрыгнула с прабабушкиных колен.
– Откуда?
– А похоронный? Это сейчас с оркестром не хоронят, но музыканты-то все живы! Я эту похоронную команду знаю, каждую неделю у меня на реке с удочками сидят. Только скажите, Прасковья Фёдоровна – всё организую в лучшем виде! Вальсы какие-нибудь выучат, и будет у нас как в этой песне!
И он чрезвычайно фальшиво, но с воодушевлением, запел про духовой оркестр.
– Ну… – немного растерянно сказала прабабушка, – если только они не заиграют похоронный марш в самый ответственный момент…
– Не-не-не, ни в коем случае! А стариканам это в радость – протрут пыль со своих дудок, лёгкие потренируют, а то практики у них никакой, не то, что раньше… Матушка моя часто вспоминает, как деда красиво хоронили. Шли с оркестром через весь город, чтоб покойник со всеми попрощаться мог, венки там, подушечки с медалями…
Павлик никогда не видел похороны, но представил впечатляющую картину шествия через весь город и заочно зауважал такого заслуженного покойника. Вдруг в голову ему пришла ещё одна мысль.
– А своя песня у вас есть?
– Песня? – переспросила прабабушка.
– Ну, гимн. Гимн города.
– Вот чего нет, того нет. А как было бы здорово! Ну, Паша, ты голова! Вот бы раньше подумать на эту тему. Ведь есть у нас и поэты… Ну ничего. К следующему фестивалю что-нибудь сообразим.
– И ещё телевидение нужно. Если фестиваль по телевизору не показывать, его как будто и нет.
– Вот умный ты, Пашка! – воскликнул Васька. – Конечно, с телевидением совсем другое дело!
И все, кроме Нур Джахан, с таким восхищением посмотрели на Павлика, что он смутился. Вроде ничего особенного не сказал, и так понятно же, что без телевидения настоящего праздника не бывает, а всё равно приятно. Костя показал ему большой палец, Слава хлопнул по спине, а художник посмотрел выразительно, но не на него, а на музу:
– А я вам говорил, Прасковья Фёдоровна, про этого юношу…
Тут прабабушка встала.
– Ну, раз надо думать про телевидение, то мне пора.
Это было сказано таким директорским тоном, что Андрей Антонович не посмел настаивать на ещё одной, самой последней чашечке чая.
– Да, нам пора! – строго сказал Петрович, почувствовав на себе бремя ответственности за музыкальную часть фестиваля.
И вся компания пошла по тропинке к реке – одни уезжать, другие провожать.
Нур Джахан иронически посмотрела вслед уходящим и вспрыгнула на стол. Так, какие пирожки у них тут с мясом?

Продолжение: глава 28 http://proza.ru/2024/03/01/1603