Апрель очаровательный

Содержание

 Глава 1
 Глава 2
 Глава 3
 Глава 4
 Глава 5
 Глава 6
 Глава 7
 Глава 8
 Глава 9
 Глава 10
 Глава 11
 Глава 12
 Глава 13
 Глава 14
 Глава 15
 Глава 16
 Глава 17
 Глава 18
 Глава 19
 Глава 20
 Глава 21
 Глава 22




Глава 1


Все началось в женском клубе в Лондоне февральским днем —
неуютном клубе и отвратительном дне, — когда миссис Уилкинс, которая
приехала из Хэмпстеда за покупками и пообедала в своем клубе, взяла
поднялась из-за стола в курительной "Таймс" и, пробежав своим
вялым взглядом по колонке "Агония", увидела это:

 Для тех, кто ценит глицинию и солнечный свет. Небольшой средневековый замок
 Итальянский замок на берегу Средиземного моря сдается в аренду
 Меблирован к апрелю. Необходимая прислуга остается. Z,
 Вставка 1000, _ время_.

Такова была его концепция; однако, как и во многих других случаях,
зачинщик в данный момент не знал об этом.

Миссис Уилкинс была настолько не осведомлена о том, что ее апрель на этот год был
тогда и там решен для нее, что она отбросила газету
жестом, который был одновременно раздраженным и покорным, и подошла к столу.
он выглянул в окно и уныло уставился на мокрую улицу.

Не для нее были средневековые замки, даже те, которые специально описаны
как маленькие. Не для нее апрельские берега
Средиземного моря, глицинии и солнечного света. Такие прелести были только
для богатых. И все же реклама была адресована людям, которые
ценят эти вещи, так что, во всяком случае, она была адресована и ей тоже
потому что она, безусловно, ценила их; больше, чем кто-либо знал;
больше, чем она когда-либо рассказывала. Но она была бедна. Во всем мире у нее
было всего девяносто фунтов, которые она откладывала из года в год,
аккуратно, фунт за фунтом, вычитала из кармана на одежду. Она
наскребла эту сумму по предложению своего мужа в качестве щита
и убежища на черный день. Ее карманные деньги на платье, выданные ей ее мужем.
отец получал 100 фунтов стерлингов в год, так что одежда миссис Уилкинс была такой, какую
ее муж, призывая ее экономить, называл скромной и приличествующей, а ее
знакомство друг с другом, когда они вообще говорили о ней, было
редко, поскольку она была очень незначительной, ее называли совершенным зрелищем.

Мистер Уилкинс, адвокат, поощрял бережливость, за исключением той ее части,
которая попадала в его еду. Он не называл это бережливостью, он называл это плохим.
ведение домашнего хозяйства. Но за бережливость, которая, как мотылек, проникал в Госпожу
Одежда Уилкинс и испортив их, у него было много похвал. “Вы никогда не
знаю,” сказал он, “когда будет дождливый день, и вы можете быть очень
рада, что у вас есть сбережения на черный день. Ведь мы оба могут”.

Глядя из окна клуба на Шафтсбери—авеню -ее клуб был
недорогим, но удобным для Хэмпстеда, где она жила, и для
Shoolbred, где она делала покупки—Миссис Уилкинс, постояв там некоторое время.
ей было очень тоскливо, она мысленно представила Средиземное море в апреле, и
глицинию, и завидные возможности богатых, в то время как ее
телесный глаз наблюдал за падающим действительно чрезвычайно ужасным закопченным дождем
стабильно на спешащих зонтики и брызг омнибусы, вдруг
задумывались ли возможно, этого не было в дождливый день Mellersh—Mellersh
Мистер Уилкинс,—так часто поощрял ее, чтобы подготовиться и Ли
чтобы выйти из такой климат, а в небольшом средневековом замке не было
возможно, что провидению было все время хотелось ей с ней делать
экономия. Часть ее сбережений, конечно; возможно, совсем небольшая часть.
Замок, будучи средневековым, также мог быть полуразрушенным, а
Ветхость, несомненно, стоила дешево. Она бы ни в малейшей степени не возражала против нескольких
из них, потому что вы не платили за ветхость, которая уже была
там; наоборот — снижая цену, которую вы должны были заплатить, они действительно
платили вам. Но что за чушь думать об этом . . .

Она отвернулась от окна тем же жестом, в котором смешались
раздражение и покорность, с которым она отложила "Таймс",
и пересекла комнату, направляясь к двери с намерением забрать свое
макинтош и амбрелла, и она с трудом пробилась в один из
переполненных омнибусов, и по дороге домой зашла к Шулбреду, и
купить несколько подошв для ужина Меллершу —Меллершу было трудно с
рыбу и любила только камбалу, за исключением лосося — когда она увидела миссис
Арбетнот, женщину, которую она знала в лицо, так как она также жила в Хэмпстеде и
принадлежала к клубу, сидела за столом посреди комнаты.
на котором хранились газеты и журналы, поглощенные, в свою очередь, ею.
на первой странице "Таймс".

Миссис Уилкинс еще ни разу не разговаривала с миссис Арбатнот, которая принадлежала к
одной из различных групп церкви и которая анализировала, классифицировала, разделяла
и регистрировала бедных; тогда как она и Меллерш, когда они ходили
выходил, ходил на вечеринки художников-импрессионистов, из которых в
В Хэмпстеде их было много. У Меллерша была сестра, которая вышла замуж за одного из них.
они жили на Пустоши, и благодаря этому союзу миссис
Уилкинс оказалась втянутой в круг, который был для нее в высшей степени неестественным, и
она научилась бояться картин. Ей нужно было кое-что сказать о них,
и она не знала, что сказать. Она обычно бормотала: “Чудесно”, - и
чувствовала, что этого недостаточно. Но никто не возражал. Никто не слушал. Никто
не обращал внимания на миссис Уилкинс. Она была таким человеком, который не
замечал на вечеринках. Ее одежда, кишащий бережливость, сделала ее
практически невидимая; ее лицо не привлекало внимания; ее разговор был
неохотным; она была застенчивой. "А если одежда, лицо и разговор человека"
- все это ничтожно мало, - подумала миссис Уилкинс, признавшая ее
инвалидность, - "что от человека остается на вечеринках?"

Кроме того, она всегда была с Уилкинсом, гладко выбритым, симпатичным мужчиной,
который придавал вечеринке великолепный вид, просто придя на нее. Уилкинс был
очень респектабельным. Было известно, что он был высокого мнения о своих старших партнерах
. Окружение его сестры восхищалось им. Он произносил адекватно
разумные суждения об искусстве и художниках. Он был лаконичен, он был расчетлив;
он не сказал ни слова лишнего, ни, с другой стороны, он когда-нибудь
слова сказать слишком мало. Создавалось впечатление, что он хранит копии
всего, что он говорил; и он был настолько очевиден, что на него можно было положиться, что часто
случалось, что люди, встречавшиеся с ним на этих вечеринках, становились недовольными
со своими адвокатами, и после периода беспокойства
выкрутились и обратились к Уилкинсу.

Естественно, Миссис Уилкинс было изглажено. “Она”, - сказала его сестра, с
что-то сама судебной, переваренной, а финал в ней
манера поведения: “должен оставаться дома”. Но Уилкинс не мог оставить свою жену дома.
дома. Он был семейным адвокатом, а у всех таких есть жены, и они им показывают.
Со своим по будням он ходил на вечеринки, а со своим по воскресеньям он
ходил в церковь. Будучи еще довольно молодой—ему было тридцать девять—и
амбициозные старушек, которых он еще не приобрели в его
практика достаточное количество, он не мог позволить себе пропустить церкви, и
это было там, что миссис Уилкинс стал привычным, но никогда не до конца
слова с миссис Арбетнот.

Она видела, как та рассаживала детей бедняков по скамьям. Она бы
приходите во главе процессии из воскресной школы ровно
за пять минут до начала выступления хора и аккуратно разместите ее мальчиков и девочек
на отведенных им местах и опуститесь на колени в своих
предварительная молитва, и они снова поднялись на ноги как раз в тот момент, когда под звуки набухающего органа
дверь ризницы открылась, и появились хор и духовенство, нагруженные
литаниями и заповедями, которые они вскоре должны были произнести. У нее
было грустное лицо, но, очевидно, она действовала эффективно. Использованная комбинация
заставила миссис Уилкинс задуматься, поскольку, как ей сказал Меллерш, в те дни
когда ей удавалось добыть только камбалу, что если человек работает эффективно,
он не впадает в депрессию, и что если человек хорошо выполняет свою работу, он
автоматически становится ярким и оживленным.

О миссис Арбетнот не было ничего яркого и бодрой, хотя и многое в
ее пути с воскресной школы, который был автоматически; но, когда
Миссис Уилкинс, обращаясь из окна, увидел ее в клубе
она не была автоматической, но смотрел в упор на одном
часть первой страницы библиотеки Times_, держа бумаги
все-таки, глаза не двигаются. Она просто смотрела; и ее лицо, как
как обычно, это было лицо терпеливой и разочарованной Мадонны.

Повинуясь импульсу, которому она удивлялась, даже повинуясь ему, миссис Уилкинс,
застенчивая и неохотная, вместо того, чтобы действовать так, как она намеревалась
в гардеробную, а оттуда к Скулбреду в поисках Меллерша
рыба, остановился у стола и сел прямо напротив миссис
Арбетнот, с которым она еще ни разу в жизни не разговаривала.

Это был один из тех длинных, узких обеденных столов, так что они стояли
довольно близко друг к другу.

Миссис Арбетнот, однако, не подняла глаз. Она продолжала смотреть с
глаза, которые, казалось, грезили только о "Таймс".

Миссис Уилкинс с минуту наблюдала за ней, пытаясь набраться смелости заговорить
с ней. Она хотела спросить, видела ли она рекламу. Она
не знала, почему хотела спросить ее об этом, но она хотела. Как
глупо не иметь возможности поговорить с ней. Она выглядела такой доброй. Она выглядела
такой несчастной. Почему два несчастных человека не могли освежить друг друга на своем пути
по этим пыльным делам жизни небольшим разговором — настоящим, естественным
разговором о том, что они чувствовали, чего бы им хотелось, что они все еще
пыталась надеяться? И она не могла отделаться от мысли, что миссис Арбатнот
тоже читает то же самое объявление. Ее глаза были прикованы к
самой части газеты. Представляла ли она тоже, как это будет
— цвет, аромат, свет, мягкий плеск моря
среди маленьких горячих камней? Цвет, аромат, свет, море; вместо
Шафтсбери-авеню, и мокрых омнибусов, и рыбного отдела на
"Шулбредс", и поездка на метро в Хэмпстед, и ужин, и завтра то же самое.
то же самое и послезавтра то же самое, и всегда то же самое...

Внезапно миссис Уилкинс обнаружила, что перегибается через стол. “ Ты что,
читаешь о средневековом замке и глицинии? ” услышала она свой собственный голос.
- Что? - спросила она.

Естественно, миссис Арбатнот была удивлена; но она была и вполовину не так сильно
удивлена, как миссис Уилкинс, на себя за то, что спросила.

Миссис Арбатнот, насколько ей было известно, еще не видела потрепанную,
худощавую, неряшливо сложенную фигуру, сидевшую напротив нее, с маленькими
веснушчатое лицо и большие серые глаза, почти скрывающиеся под
помятой шляпой от дождливой погоды, и она некоторое время смотрела на нее без
отвечаю. Она читала о средневековом замке и глицинии
, или, скорее, прочитала об этом за десять минут до этого, и с тех пор
затем погрузился в мечты — о свете, цвете, аромате, о
мягком плеске моря среди маленьких горячих камней. . .

“ Почему вы меня об этом спрашиваете? ” спросила она своим серьезным голосом, потому что ее воспитание
в среде бедных сделало ее серьезной и терпеливой.

Миссис Уилкинс покраснела и выглядела чрезмерно застенчивой и испуганной. “О,
только потому, что я тоже это видела, и я подумала, возможно— я подумала каким-то образом—”
она запнулась.

После чего миссис Арбетнот, ее разум используется, чтобы заставить людей в
списки и подразделений, по привычке рассмотрела, как она задумчиво смотрела
у миссис Уилкинс, под каким заголовком, полагая, что она должна классифицировать ее,
она может наиболее правильно будет поставить.

“А я знаю вас в лицо”, - продолжала миссис Уилкинс, которая, как все застенчивые,
как только начинала, бросалась дальше, пугая себя все больше и больше
речь звучала в ее ушах от чистого звука того, что она сказала в последний раз. “ Каждое
Воскресенье— Я вижу вас каждое воскресенье в церкви...

“ В церкви? ” эхом повторила миссис Арбатнот.

“И это кажется такой замечательной вещью — эта реклама о вистарии
— и...”

Миссис Уилкинс, которой, должно быть, было не меньше тридцати, замолчала и
заерзала на стуле с видом неуклюжей и смущенной
школьницы.

“Это кажется таким чудесным, ” продолжала она в каком—то порыве, - и ... это
такой ужасный день ... ”

А потом она сидела, глядя на Миссис Арбетнот с глазами
посадили собаку.

“Бедняжке, ” подумала миссис Арбатнот, вся жизнь которой заключалась в том, чтобы
помогать и утешать, “ нужен совет”.

Соответственно, она терпеливо приготовилась его дать.

“Если вы видите меня в церковь”, - сказала она, ласково и внимательно: “я полагаю,
Вы тоже живу в Хэмпстеде?”

- О да, - сказала миссис Уилкинс. И она повторила, ее голова на длинной
тонкой шее слегка поникла, как будто воспоминание о Хэмпстеде склонило
ее: “О да”.

“Где?” - спросила миссис Арбатнот, которая, естественно, когда требовался совет,
сначала приступала к сбору фактов.

Но миссис Уилкинс, положив свою руку и нежно ласкаясь на участие
из библиотеки Times_ где реклама была, как будто простые печатные
слова его были драгоценными, только сказал: “Возможно, именно поэтому кажется, что вот эта
так чудесно.”

“ Нет, я все равно думаю, что это замечательно, ” сказала миссис Арбатнот, забыв о фактах.
слегка вздохнув.

“ Значит, вы это читали?

“ Да, ” сказала миссис Арбатнот, и ее глаза снова стали мечтательными.

“ Разве это не было бы чудесно? ” пробормотала миссис Уилкинс.

“ Чудесно, ” сказала миссис Арбатнот. Ее лицо, которое было освещено, выцветшие
в терпении снова. “Очень приятно”, - сказала она. “Но это бесполезно.
пустая трата времени думать о таких вещах”.

“О, но это _is_”, - был быстрый, неожиданный ответ миссис Уилкинс.;
удивительно, потому что это было так непохоже на все остальное в ней — на
безвкусные пальто и юбка, мятая шляпка, выбившаяся прядь
волосы выбились из прически. “И просто обдумать их стоит того, чтобы потратить время
само по себе — такая перемена по сравнению с Хэмпстедом — и иногда я верю - я действительно
верю — если человек достаточно усердно размышляет, у него все получается ”.

Миссис Арбатнот терпеливо наблюдала за ней. К какой категории она бы отнесла ее,
предположив, что ей пришлось бы это сделать?

“ Может быть, - сказала она, слегка наклоняясь вперед, - ты скажешь мне свое
имя. Если мы хотим стать друзьями, — она улыбнулась своей серьезной улыбкой, - а я надеюсь, что мы
ими являемся, нам лучше начать с самого начала.

“О да, как мило с вашей стороны. Я миссис Уилкинс”, - сказала миссис Уилкинс. “Я не
ожидаю,” добавила она, покраснев, поскольку миссис Арбатнот ничего не сказала, " что это
что-то вам говорит. Иногда это— это, кажется, ничего не говорит.
Мне тоже. Но... — Она огляделась вокруг, словно ища помощи.
“ Я миссис Уилкинс.

Ей не нравилось ее имя. Это означает, небольшое имя, со своего рода
остроумный поворот, подумала она, о ее конце, как вверх кривая
хвост pugdog это. Однако тут-то было. С этим ничего нельзя было поделать
. Уилкинс, которой она была, и Уилкинс, которой она останется; и хотя ее
муж поощрял ее дарить его при любых обстоятельствах как миссис
Меллерш-Уилкинс, она делала это только тогда, когда он был в пределах слышимости, потому что она
думала, что Меллерш сделал Уилкинсу хуже, подчеркнув это тем, как
Изображение Чатсворта на столбах ворот виллы подчеркивает саму виллу.

Когда сначала он предложил ей добавить "Меллерш", она возразила по
вышеуказанной причине, и после паузы — Меллерш был слишком благоразумен, чтобы
говорить, кроме как после паузы, во время которой, предположительно, он принимал
тщательная мысленная копия его предстоящего наблюдения, — сказал он с большим неудовольствием,
“Но я не вилла”, - и посмотрел на нее так, как смотрит тот, кто надеется,
возможно, в сотый раз, что он, возможно, женился не на дуре.

Конечно, это была не вилла, заверила его миссис Уилкинс; она никогда
не предполагала, что это так; она и не мечтала о значении ... Она только сейчас
подумала ...

Чем больше она объясняла, тем серьезнее становилась надежда Меллерша,
к тому времени он уже был знаком с ней, поскольку к тому времени был мужем в течение двух
лет, что он, возможно, случайно не женился на дуре; и они
была длительная ссора, если это можно назвать ссорой, которая
проводился с достоинственным молчанием с одной стороны и искренними извинениями с другой.
относительно того, намеревалась ли миссис Уилкинс предположить, что
Мистер Уилкинс был виллой.

“Я полагаю, - подумала она, когда все, наконец, закончилось — на это ушло много времени
.— что _body_ будут ссориться из-за _ чего_ угодно, когда они не
перестали быть вместе ни на один день в течение целых двух лет. Что мы
обоим нужен праздник”.

“Мой муж” пошел на Миссис Уилкинс у миссис Арбетнот, пытаясь скинуть
некоторый свет на себя, “ - адвокат. Он— ” Она огляделась в поисках
кое-что, что она могла бы сказать о Меллерше, и нашла: “Он очень
красив”.

“Хорошо,” сказала миссис Арбетнот пожалуйста, “что должно быть очень приятно
вы.”

“Почему?” - спросила миссис Уилкинс.

“Потому что”, - ответила миссис Арбатнот, немного озадаченная, поскольку постоянное
общение с бедняками приучило ее к тому, что ее заявления
принимались беспрекословно, “потому что красота — привлекательность — это дар, подобный
любой другой, и если его правильно использовать...

Она замолчала. Большие серые глаза миссис Уилкинс были прикованы к ней.
Миссис Арбатнот вдруг показалось, что, возможно, она
превращаясь в привычку к изложению, причем к экспозиции
на манер нянек, благодаря присутствию аудитории, которая
не могла не согласиться, которая боялась бы, если бы захотела, прервать,
которая ничего не знала, которая, по сути, была в ее власти.

Но миссис Уилкинс не слушала, потому что в этот момент, каким бы абсурдным это ни казалось,
в ее мозгу промелькнула картинка, и в ней были две фигуры.
на ней они сидели вместе под огромной глицинией, раскинувшейся
по ветвям дерева, которого она не знала, и это была она сама и
Миссис Арбатнот — она видела их — она видела их. А за ними, ярко освещенные
солнцем, были старые серые стены — средневековый замок - она видела это — они
были там...

Поэтому она уставилась на миссис Арбатнот и не услышала ни слова из того, что та сказала
. И миссис Арбатнот тоже уставилась на миссис Уилкинс, пораженная
выражением ее лица, которое было охвачено волнением от того, что она
увидела, и под ним светилось и трепетало, как вода под солнечным светом
когда его треплет порыв ветра. В этот момент, если бы она была
на вечеринке, на миссис Уилкинс посмотрели бы с интересом.

Они смотрели друг на друга; Миссис Арбетнот удивлением, вопросительно, Миссис
Уилкинс глазами кого-то, кто имел откровение. Конечно.
Вот как это можно сделать. Она сама, она одна, не могла себе этого позволить
и не смогла бы, даже если бы могла себе это позволить, поехать
туда совсем одна; но она и миссис Арбатнот вместе ...

Она наклонилась через стол. “Почему бы нам не попытаться сделать это?” она
прошептал.

Миссис Арбетнот стало еще больше выпучив глаза. “Понял?” - повторила она.

“ Да, ” ответила миссис Уилкинс, все еще как будто боясь быть услышанной.
подслушано. “Не просто сидеть здесь и говорить, как замечательно, а потом ехать домой
в Хэмпстед, даже пальцем не пошевелив — поехать домой как обычно и
позаботиться об ужине и рыбе, как мы делали годами
и годы, и будет продолжаться это еще долгие годы. На самом деле, ” сказала миссис
Уилкинс покраснела до корней волос, потому что звук того, что она
говорила, того, что изливалось, напугал ее, и все же она
не могла остановиться: “Я не вижу этому конца. Этому нет конца. Так что
должен быть перерыв, должны быть интервалы — в жизни каждого
интересы. Что ж, было бы действительно бескорыстно уехать и немного побыть
счастливыми, потому что мы вернулись бы намного лучше. Понимаете,
через некоторое время всем нужен отпуск ”.

“ Но— что вы имеете в виду, говоря "получить”? - спросила миссис Арбатнот.

“Взять”, - сказала миссис Уилкинс.

“Взять"?

“Взять напрокат". "Взять напрокат". Возьми это.

“Но ... ты имеешь в виду себя и меня?”

“Да. Между нами. Поделиться. Тогда это обойдется всего в половину, а ты выглядишь
так — ты выглядишь именно так, как будто хочешь этого так же сильно, как и я — как будто тебе
нужно отдохнуть — пусть с тобой случится что-нибудь счастливое ”.

“Почему, но мы не знаем друг друга”.

“ Но только подумай, как нам было бы хорошо, если бы мы уехали вместе на месяц!
И я откладывал на черный день, и ты, я думаю, тоже, и это _ __
черный день — посмотри на него ...

“Она является несбалансированной”, - подумала Миссис Арбетнот; но она чувствовала себя странно
перемешать.

“Думаю уйти на целый месяц—от всего,—на небеса—”

“Ей не следовало говорить такие вещи”, - подумала миссис Арбатнот. “Тот самый
викарий—” И все же она почувствовала странное волнение. Было бы действительно чудесно
отдохнуть, прекратить.

Привычка, однако, снова придала ей силы; и годы общения с
пур заставил ее сказать с легким, хотя и сочувственным превосходством
объясняющего: “Но тогда, видите ли, рай не где-то еще. Он
здесь и сейчас. Нам так сказали”.

Она стала очень серьезной, как и тогда, когда терпеливо пыталась помочь
и просветить бедных. “Небеса внутри нас”, - сказала она своим мягким
низким голосом. “Нам сообщили об этом из самых высоких инстанций. И вы
знаете строки о родственных точках, не так ли—”

“ О да, я знаю об этом, ” нетерпеливо перебила миссис Уилкинс.

“ О родственных чертах рая и дома, ” продолжала миссис Арбатнот, которая
привыкла заканчивать свои предложения. “Рай находится в нашем доме”.

“ Это не так, ” снова неожиданно ответила миссис Уилкинс.

Миссис Арбатнот была застигнута врасплох. Затем она мягко сказала: “О, но это так.
Оно будет там, если мы выберем, если у нас все получится ”.

“Я действительно выбираю, и я делаю это, а это не так”, - сказала миссис Уилкинс.

Затем Миссис Арбетнот молчал, она тоже иногда сомневается
дома. Она сидела и смущенно взглянул на Миссис Уилкинс, все более и
более настоятельную необходимость ее классифицировать. Если бы она только могла
классифицировать миссис Уилкинс, направить ее в нужное русло, она
чувствовал, что она и сама бы восстановить ее баланс, который очень понравился
как ни странно, уходит все в одну сторону. Потому что у нее тоже не было отпуска
в течение многих лет, и объявление, когда она увидела его, заставило ее
мечтать, и восторг миссис Уилкинс по этому поводу был заразительным, и
когда она слушала ее порывистый, странный разговор и
смотрела на ее просветлевшее лицо, у нее было ощущение, что ее разбудили ото сна.

Очевидно, миссис Уилкинс была неуравновешенной, но миссис Арбатнот встречалась с
неуравновешенными раньше — на самом деле она всегда встречалась с ними — и у них не было никаких
это вообще никак не влияло на ее собственную устойчивость; в то время как это заставляло ее
чувствовать себя довольно шаткой, как будто она была далеко, далеко от нее
точки соприкосновения с Богом, Мужем, Домом и Долгом — она не чувствовала, что
Миссис Уилкинс хотела, чтобы мистер Уилкинс тоже приехал - и хотя бы раз был
счастлив, это было бы хорошо и желанно. Чего, конечно, не было.;
чего, конечно, конечно, не было. У нее тоже были кое-какие сбережения,
она постепенно вкладывала деньги в почтово-сберегательный банк, но предположить, что
она когда-нибудь забудет о своем долге до такой степени, что растянет его и
тратить их на себя, конечно, было абсурдно. Конечно, она не могла, она
никогда бы так не поступила? Конечно, она не стала бы, она никогда не смогла бы
забыть своих бедных, забыть страдания и болезни так же полностью, как это? Нет
несомненно, поездка в Италию была бы необычайно восхитительной, но там
было много восхитительных вещей, которые хотелось бы сделать, и для чего были даны силы
, кроме как для того, чтобы помочь не делать этого?

Для миссис Арбатнот они были непоколебимы, как стрелки компаса.
четыре факта жизни: Бог, Муж, Дом, Долг. Она легла спать на
эти факты были много лет назад, после периода больших страданий, когда ее голова покоилась
на них, как на подушке; и она очень боялась, что ее разбудят
в таком простом и беззаботном состоянии. Именно поэтому она
усердно искала рубрику, под которой можно было бы поместить миссис
Уилкинс, и таким образом просветить и успокоить ее собственный разум; и, сидя
там, глядя на нее с беспокойством после ее последнего замечания и чувствуя,
что становится все более и более неуравновешенной и зараженной, она решила
_pro tem_, как говорил викарий на собраниях, поместить ее под рубрикой
Нервы. Вполне возможно, что ей следовало бы сразу перейти в категорию
Истерия, которая часто была всего лишь преддверием Безумия, но
Миссис Арбатнот научилась не торопить людей в их последней стадии.
категории, не раз с ужасом обнаруживавшие,
что она совершила ошибку; и как трудно было их исправить
снова, и как раздавлена она была самыми ужасными угрызениями совести.

Да. Нервы. Вероятно, у нее не было постоянной работы для других, подумала миссис
Арбатнот; никакой работы, которая отвлекала бы ее от самой себя. Очевидно, она
был без руля и ветрил—гонимый порывами ветра, с порывами. Нервы почти
конечно, ее категории, или будет довольно скоро, если никто не помог ей.
"Бедняжка", - подумала миссис Арбатнот, чувствуя, как к ней возвращается равновесие.
рука об руку с ее состраданием, и она не может из-за стола
увидеть длину ног миссис Уилкинс. Все, что она увидела, была ее маленькая,
рвется, застенчивое лицо, и ее тонкие плечи, и взглядом детски
тоска в ее глазах за то, что она была уверена, что собиралась сделать
она была счастлива. Нет, такие мимолетные вещи не делают людей счастливыми
кое-чему. За свою долгую жизнь с Фредериком миссис Арбатнот научилась — он
был ее мужем, и она вышла за него замуж в двадцать, а сейчас ей было
тридцать три — где только можно найти истинные радости. Они должны быть
нашли, она знала теперь, только в ежедневный, почасовой, живущий за чужой счет;
их можно найти только - разве она не приводила туда снова и снова свои
разочарования и уныние и не уходила утешенной? — к
стопам Бога.

Фридрих был мужем, которого жена betakes сама рано
к ногам Бога. У него их было даже больно
шаг. Оглядываясь назад, она думала, что это ненадолго, но на самом деле это заняло
весь первый год их брака, каждый дюйм пути
это была борьба, и каждый дюйм ее был запятнан, как она чувствовала в тот момент
кровью ее сердца. Теперь все это закончилось. Она уже давно
обрела покой. И Фредерик из ее страстно любимого жениха,
из ее обожаемого молодого мужа, стал вторым после Бога в
ее списке обязанностей и воздержанности. Там он висел, второй по значимости.
бескровное существо, побелевшее от ее молитв. Годами она
был счастлив только забыть счастье. Она хотела
остаться в таком положении. Она хотела отгородиться от всего, что напоминало бы ей
красивых вещей, что может ее снова тоска, желая....

“Я бы очень хотел дружить”, - сказала она искренне. “Неужели вы не придете
и Смотри мне, или давай я приду к тебе иногда? Всякий раз, когда вы чувствуете, как будто
ты хотела поговорить. Я дам вам свой адрес, - она порылась в своей
сумочке, — и тогда вы не забудете. Она нашла визитку и протянула ее
.

Миссис Уилкинс проигнорировала визитку.

“ Это так забавно, ” сказала миссис Уилкинс, как будто не слышала ее,
“но я вижу нас обоих — тебя и меня — в апреле этого года в средневековом замке”.

Миссис Арбатнот снова почувствовала беспокойство. “А ты?” - спросила она, прилагая
усилия, чтобы сохранить равновесие под мечтательным взглядом сияющих серых
глаз. “А ты?”

“Неужели вы никогда не видите вещи как бы в мгновение ока, прежде чем они случаются?”
спросила миссис Уилкинс.

“Никогда”, - ответила миссис Арбатнот.

Она попыталась улыбнуться; она попыталась улыбнуться сочувственной, но мудрой
и терпимой улыбкой, с которой она привыкла выслушивать
неизбежно предвзятые и неполные мнения бедных. У нее не получилось.
преуспела. Улыбка дрогнула.

“ Конечно, ” сказала она тихим голосом, как будто боялась, что
викарий и Сберегательный банк подслушивают, - это было бы очень
красиво — очень красиво...

“Даже если бы это было неправильно, ” сказала миссис Уилкинс, “ это было бы всего на
месяц”.

“Что—” начала Миссис Арбетнот, вполне понятно, предосудительности
такой точки зрения; но миссис Уилкинс остановил ее прежде, чем она смогла
готово.

“ В любом случае, ” сказала миссис Уилкинс, останавливая ее, “ я уверена, что это неправильно.
быть хорошей слишком долго, пока не станешь несчастной. И я вижу,
ты была хорошей долгие годы, потому что выглядишь такой несчастной” — Миссис
Арбетнот открыла рот, чтобы возразить— “И я — я не делала ничего, кроме
обязанностей, вещей для других людей, с тех пор, как была девочкой, и я не
поверь, что кто—нибудь любит меня немного — немного - тем п—лучше — и я жажду - о, я
жажду — чего-то другого — чего—то другого ...

Она собирается плакать? Миссис Арбетнот стало крайне неудобно и
чутка. Она надеется, она не собиралась плакать. Нет. Не в этой
неприветливой комнате, где приходят и уходят незнакомцы.

Но миссис Уилкинс, после того как она взволнованно потянула за носовой платок, который
никак не хотел выниматься из кармана, в конце концов ей удалось просто
очевидно, высморкалась им, а затем, очень быстро моргнув глазами
раз или два, посмотрела на миссис Арбатнот с дрожащим видом
наполовину смиренного, наполовину испуганного извинения и улыбнулась.

“ Поверишь ли ты, ” прошептала она, пытаясь унять дрожь во рту,
очевидно, ужасно стыдясь самой себя, - что я никогда в жизни ни с кем так не разговаривала?
ни с кем прежде в своей жизни. Я не могу думать, я просто не знаю,
что на меня нашло.

“Это из-за рекламы”, - сказала миссис Арбатнот, серьезно кивая.

“ Да, ” сказала миссис Уилкинс, украдкой вытирая глаза, “ и мы оба
быть такой— ” она снова слегка высморкалась— “ несчастной.




Глава 2


Конечно, миссис Арбатнот не была несчастна — как она могла быть несчастной, спрашивала она себя
, когда Бог заботился о ней? — но она пропустила это мимо ушей.
момент, не подвергшийся осуждению, из-за ее убежденности в том, что перед ней был другой
ближний, срочно нуждающийся в ее помощи; и на этот раз не только в ботинках и
одеялах и улучшенных санитарных условиях, но тем больше
деликатная помощь в понимании, в поиске совершенно правильных слов.

Совершенно правильные слова, как она вскоре обнаружила, перепробовав различные
те, что о жизни для других, молитве и мире, который можно обрести в
безоговорочном вверении себя в руки Бога — соответствовать всем этим словам
У миссис Уилкинс были и другие слова, бессвязные и все же, по крайней мере, на данный момент
пока у кого—то не будет больше времени, трудно ответить - совершенно правильно
слова были намеком на то, что не повредит ответить на
реклама. Ни к чему не обязывающий. Простой вопрос. И что же встревожило миссис
Арбетнот по поводу этого предложения сказала, что она сделала это не только для того, чтобы
утешить миссис Уилкинс; она сделала это из-за своей собственной странной тоски
по средневековому замку.

Это было очень тревожно. Вот она, привыкшая направлять, руководить,
давать советы, поддерживать — за исключением Фредерика; она давно научилась
предоставлять Фредерика Богу — быть ведомым самой, подвергаться влиянию и бросать
сбила ее с толку всего лишь реклама, всего лишь бессвязный незнакомец.
Это было действительно тревожно. Она не могла понять свою внезапную тоску
по тому, что, в конце концов, было потаканием своим желаниям, когда в течение многих лет подобное желание
не возникало в ее сердце.

“Нет ничего плохого в том, чтобы просто спросить”, - сказала она тихим голосом, как будто
викарий, Сберегательный банк и все ее ожидающие и зависимые бедняки
мы слушали и осуждали.

“Это ни к чему нас не обязывало”, - сказала миссис Уилкинс, тоже тихо.
но голос ее дрожал.

Они встали одновременно — Миссис Арбетнот был удивлен
что миссис Уилкинс такая высокая — и подошел к письменному столу, и
Миссис Арбетнот написала Z, ящик 1000, "Таймс", чтобы узнать подробности. Она
спросила обо всех подробностях, но единственное, что им действительно было нужно, - это
вопрос об арендной плате. Они оба чувствовали, что именно миссис Арбатнот должна была
написать письмо и заняться деловой частью. Она не только привыкла к
организованная и практичная, но она также была старше и, безусловно,
спокойнее; и сама она тоже не сомневалась, что стала мудрее. И миссис Уилкинс тоже в этом не сомневалась.
сама манера миссис Арбатнот расчесывать волосы на прямой пробор
свидетельствовала о великом спокойствии, которое могло исходить только от мудрости.

Но хотя она была мудрее, старше и спокойнее, новая подруга миссис Арбатнот
тем не менее, ей казалось, что именно она побудила. Непоследовательная, она
все же побудила. Казалось, что, помимо потребности в помощи, у нее был еще и
неприятный характер. У нее была странная заразительность. Она вела за собой
один на один. И путь ее непостоянный ум прыгнул на выводы неправильные,
конечно, свидетели, что она, Миссис Арбетнот, был мизерный—в
она вскочила на выводы сбивало с толку.

Однако, кем бы она ни была и какова бы ни была ее неустойчивость, миссис
Арбетнот обнаружила, что разделяет ее волнение и тоску; и
когда письмо было опущено в почтовый ящик в холле и
вернуться обратно было невозможно, и она, и миссис Уилкинс почувствовали
то же самое чувство вины.

“ Это только видно, ” прошептала миссис Уилкинс, когда они отвернулись
из почтового ящика: “Какими безупречно хорошими мы были всю нашу жизнь.
В самый первый раз, когда мы делаем что-то, о чем наши мужья не знают, мы
чувствуем себя виноватыми”.

“Боюсь, я не могу сказать, что я был безукоризненно хорош”, - мягко протестовал
Миссис Арбетнот, немного неудобно в этом свежем примере
успешное прыгать на выводы, потому что она не сказала ни слова о
ее чувство вины.

“О, но я уверена, что так оно и есть — я вижу, что ты хороший человек, — и именно поэтому ты
несчастлив”.

“Ей не следовало говорить такие вещи”, - подумала миссис Арбатнот. “Я должен
попытаться помочь ей не делать этого”.

Вслух она сказала серьезно, “я не знаю, почему вы настаиваете, что я не
счастлив. Когда ты знаешь меня лучше, я думаю, вы найдете, что я есть. И я
ты уверен, что не имею в виду действительно это добро, если бы можно было достичь ее, делает
один недовольный”.

“Да,” сказала миссис Уилкинс. “Род наш из добра делает. Мы достигли этого
и мы несчастны. Есть жалкие виды добра
и счастливые виды — например, тот, который мы увидим в средневековом замке,
счастливый вид ”.

“То есть, предположим, мы туда поедем”, - сдержанно сказала миссис Арбатнот.
Она чувствовала, что миссис Уилкинс нужно поддержать. “В конце концов, у нас всего
написано просто для того, чтобы спросить. Это может сделать любой. Я думаю, что вполне вероятно, что мы
сочтем условия невыполнимыми, и даже если бы это было не так,
вероятно, завтра мы не захотим ехать ”.

“Я вижу нас там”, - был ответ миссис Уилкинс на это.

Все это очень выводило из равновесия. Миссис Арбатнот, когда она в настоящее время
брела по мокрым от дождя улицам по пути на собрание, на котором она
должна была выступать, находилась в необычно расстроенном состоянии духа.
Она надеялась, что показала миссис Уилкинс себя очень спокойной, очень
практичной и рассудительной, скрывая собственное волнение. Но на самом деле она была
она была необычайно тронута, и она чувствовала себя счастливой, и она чувствовала себя виноватой, и
она чувствовала страх, и у нее были все чувства, хотя она этого и не знала
, женщины, которая ушла с тайной встречи с
ее любовник. Что, впрочем, было то, что она выглядела, когда она прибыла
поздно на ее платформе; она, откройте бровями, выглядел почти украдкой, как
ее взгляд упал на стартовой деревянные лица, ожидая услышать ее попробовать
и убедить их способствовать облегчению срочно
потребности Хэмпстед бедных, каждый убежден, что им нужно
взносы сами. Она выглядела так, словно пряталась
что-то порочащее, но восхитительное. Конечно, ее обычного ясного
выражения искренности там не было, и его место заняло
своего рода подавленное и испуганное довольство, которое привело бы
более мирскую аудиторию к мгновенному убеждению в недавних и
вероятно, страстные занятия любовью.

Красота, красота, красота . . . слова продолжали звенеть в ее ушах, пока она
стоял на перроне беседуют о грустном на малозаселенные участие
конференц-зал. Она никогда не была в Италии. Неужели это действительно то, на что были потрачены ее сбережения
в конце концов? Хотя она не могла одобрить такой способ
Миссис Уилкинс внедряла идею предопределения в свое ближайшее будущее
, как будто у нее не было выбора, как будто бороться
или даже размышлять было бесполезно, это все же повлияло на нее.
глаза были глазами провидца. Некоторые люди были такими, миссис.
Арбетнот знал; и если миссис Уилкинс действительно видела ее в
средневековом замке, то, вероятно, борьба была бы пустой тратой времени
. Тем не менее, тратить свои сбережения на потакание своим желаниям — Происхождение
это яйцо было испорченным, но она, по крайней мере, предполагала, что его конец должен был
быть достойным похвалы. Должна ли она была отклонить его от предполагаемого назначения,
что само по себе, казалось, оправдывало ее хранение его и потратить на
доставление себе удовольствия?

Миссис Арбатнот говорила без умолку, настолько натренировавшись в такого рода речах,
что могла бы сказать все это во сне, а в конце
на собрании, ее глаза были ослеплены ее тайными видениями, она едва ли заметила
что никого это никоим образом не тронуло, меньше всего в плане
пожертвований.

Но викарий заметил. Викарий был разочарован. Обычно его хороший
друг и сторонница миссис Арбатнот преуспевала лучше, чем это. И,
что было еще более необычным, она, как он заметил, даже не казалась ему такой
виду.

“Я не могу себе представить, ” сказал он ей, когда они расставались, раздраженно,
потому что его раздражали и публика, и она сама, - до чего доходят эти
люди. Кажется, их ничто не трогает.

“Возможно, им нужен отпуск”, - предположила миссис Арбатнот;
"неудовлетворительный, странный ответ", - подумал викарий.

“ В феврале? - саркастически крикнул он ей вслед.

“ О нет, не раньше апреля, ” бросила миссис Арбатнот через плечо.

“Очень странно”, - подумал викарий. “Действительно, очень странно”. И он пошел домой и
возможно, он не совсем по-христиански относился к своей жене.

В ту ночь в своих молитвах миссис Арбатнот просила о наставлении. Она чувствовала, что
на самом деле ей следовало бы спросить прямо и недвусмысленно, что средневековый
замок уже должен был быть взят кем-то другим и таким образом все
было улажено, но мужество покинуло ее. Предположим, ее молитва
будет услышана? Нет; она не могла просить об этом; она не могла так рисковать. И
в конце концов — она почти указала на это Богу — если она потратит свой подарок
на праздник, то довольно скоро сможет накопить еще один.
Фредерик требовал от нее денег; и это означало бы только, что, пока она
закатала второе яйцо, что на какое-то время ее взносы в приход
на благотворительность будут меньше. И тогда это могло бы стать следующим вкладом, чье
первоначальное разложение было бы устранено использованием, для которого оно было использовано
в конечном итоге.

Ибо миссис Арбатнот, у которой не было своих денег, была вынуждена жить
на доходы от деятельности Фредерика, и самое ее сбережения были
посмертно созревший плод древнего греха. То, как Фредерик зарабатывал себе на жизнь,
было одним из постоянных огорчений в ее жизни. Он написал
регулярно, каждый год, чрезвычайно популярные мемуары о любовницах
короли. Были в истории многочисленные цари, которые имели любовниц,
а были еще более многочисленными любовницами, которые имели царей; так
что он смог издать книгу мемуаров, в течение каждого года
его семейной жизни, и даже так появились великие далее груды этих
дамы ждут их решения. Миссис Арбатнот была беспомощна.
Нравилось ей это или нет, но она была вынуждена жить на вырученные средства. Однажды, после успеха его мемуаров Дю Барри, он подарил ей
ужасный диван,
со вздутыми подушками и мягкими, податливыми коленями, и ей казалось, что
прискорбно, что здесь, в ее собственном доме, выставляется напоказ это.
перевоплощение умершего старого французского грешника.

Просто хорошая, убежденная, что нравственность - основа счастья,
тот факт, что она и Фредерик должны черпать средства к существованию в чувстве вины,
каким бы очищенным оно ни было с течением веков, было одним из секретов
причины ее печали. Чем больше memoired леди забыл
сама, тем более свою книгу о ней прочли, тем больше бесплатных руками
он был к жене своей; и все, что он дал ей были израсходованы, после добавления
чуть в гнезде-яйцо—для нее сделал, надеюсь и верю, что когда-нибудь
люди перестали бы хотеть читать о зле, и тогда Фредерику
понадобилась бы поддержка — в помощи бедным. Приход процветал
из-за плохого поведения
леди Дю Барри, Монтеспан, Помпадур, Нинон де л'Анкло и даже
научился Сопровождать. Бедняки были фильтром, через который проходили деньги.
Миссис Арбатнот надеялась, что они выйдут очищенными. Она больше ничего не могла сделать.
больше ничего. В минувшие дни она пыталась обдумать ситуацию, чтобы
найти совершенно правильный курс, которым ей следует следовать, но обнаружила, что, поскольку
она сочла Фредерика слишком трудным человеком и предоставила это, как и прежде
предоставила Фредерика Богу. Ничего из этих денег не было потрачено на ее дом
или платье; они остались, за исключением большого мягкого дивана, аскетичными. Это
наживались бедняки. Даже их сапоги были набиты грехами. Но
как это было трудно. Миссис Арбатнот, ища руководства, молилась
об этом до изнеможения. Может быть, ей следовало отказаться прикасаться к деньгам,
избегать их, как она избегала бы грехов, которые были их источником?
Но тогда как насчет приходских сапог? Она спросила викария, что он сказал?
думал, и, через много деликатным языком, уклончивый и осторожный, он
все-таки представляется, что он был в сапогах.

По крайней мере, она убедила Фредерика, когда он только начал свою ужасную
успешную карьеру — он начал ее только после их свадьбы; когда она
вышла за него замуж, он была безупречным чиновником, прикрепленным к библиотеке
Британского музея — опубликовать мемуары под другим именем, чтобы
ее не заклеймили публично. Хэмпстед читал книги с ликованием, и
понятия не имел, что их автор жил в их среде. Фредерик был почти
неизвестен в Хэмпстеде, даже в лицо. Он никогда не ходил к одному из его
посиделки. То, что он сделал на пути отдыха было сделано в
Лондон, но он никогда не говорил о том, что он делал или кого видел; у него могло бы быть
совершенно не было друзей, если бы он когда-либо упоминал о друзьях
его жена. Только викарий знал, где находятся деньги для прихода пришли,
и он расценил это, он сказал Миссис Арбетнот, как дело чести не
чтобы упомянуть его.

И, по крайней мере, в ее маленьком домике не водились разгульные дамы
, потому что Фредерик делал свою работу вдали от дома. У него было две комнаты
рядом с Британским музеем, который был местом его эксгумации, и
он ходил туда каждое утро и возвращался задолго до того, как его жена засыпала
. Иногда он не возвращался вовсе. Иногда она не
видеть его несколько дней вместе. Затем он внезапно появляются в
позавтракал, открыв дверь своим ключом накануне вечером,
очень веселый, добродушный, развязный и рад, если она согласится
позволить ему дать ей что—нибудь - сытый мужчина, довольный миром
; веселый, полнокровный, удовлетворенный мужчина. И она всегда была нежной,
и заботилась о том, чтобы его кофе был таким, какой он любит.

Он казался очень счастливым. Она часто думала, что Жизнь, какой бы она ни была, все еще остается загадкой.
Сведенная в таблицу. Всегда находились какие-то люди, он был
невозможно место. Фредерик был одним из них. Он, похоже, не несут
самое отдаленное сходство с подлинным Фредериком. Он, казалось, не
было бы необходимости любой из вещей, которые он говорил, были настолько
важная и красивая—любовь, дом, полную общность мыслей,
полное погружение в интересы друг друга. После тех первых болезненных
попыток удержать его до того момента, с которого они взялись за руки
так великолепно начавшихся, попыток, в которых она сама ужасно пострадала
обида и Фредерик, за которого, как она предполагала, она вышла замуж, были искалечены до неузнаваемости.
в конце концов, она повесила его у своей постели как главного
предмет ее молитв, и оставила его, за исключением этих, полностью на усмотрение
Бога. Она любила Фредерика слишком сильно, чтобы быть способной сейчас что-либо делать
кроме как молиться за него. Он понятия не имел, что он так и не вышел из дома
без ее согласия иду с ним тоже, паря, как маленькое Эхо
готовой любви, вокруг что когда-то уважаемый начальник. Она не смела думать о
нем таком, каким он был раньше, каким он казался ей в те чудесные
первые дни их занятий любовью, их брака. Ее ребенок умер;
у нее не было ничего, никого из своих, на кого она могла бы расточать себя. Бедные
стали ее детьми, а Бог - объектом ее любви. Что может быть
счастливее такой жизни, иногда спрашивала она себя; но ее лицо,
и особенно глаза, оставались печальными.

“Возможно, когда мы состаримся... Возможно, когда мы оба станем совсем старыми... ”
С тоской думала она.




Глава 3


Владельцем средневекового замка был англичанин, мистер Бриггс, который
в тот момент находился в Лондоне и написал, что в нем достаточно кроватей для восьми человек
люди, не считая слуг, три гостиные, зубчатые стены,
темницы и электрическое освещение. Арендная плата составляла 60 фунтов стерлингов за месяц.
зарплата слуг была дополнительной, и ему нужны были рекомендации — ему нужны были
гарантии, что вторая половина его арендной платы будет выплачена, первая
половина внесена авансом, и он хотел гарантий респектабельности
от адвоката, или врача, или священнослужителя. Он был очень вежлив в
своем письме, объясняя, что его желание получить рекомендации было обычным делом
и должно рассматриваться как простая формальность.

Миссис Арбатнот и миссис Уилкинс не подумали о рекомендациях, и они
не представляли, что арендная плата может быть такой высокой. В их сознании всплыла
суммы, как три гинеи в неделю, или меньше, видя, что место было
маленький и старый.

Шестьдесят фунтов за один месяц.

Это потрясло их.

Перед глазами миссис Арбетнот встали ботинки: бесконечные перспективы, все эти
прочные ботинки, которые можно купить за шестьдесят фунтов; и помимо арендной платы там
будет зарплата слугам, и еда, и поездки по железной дороге
на улицу и домой. В то время как что касается ссылок, они действительно казались
камнем преткновения; казалось невозможным дать что-либо, не сделав
их план более публичным, чем они намеревались.

Они оба—даже Миссис Арбетнот, заманили на этот раз подальше от идеального
откровенность по реализации большую экономию проблемы и критика
получилось бы несовершенное объяснение — они оба думали, что это будет
хороший план для распространения, каждая в своем кругу, их круги были
к счастью, разные, что каждая собиралась остановиться у подруги, у которой был
дом в Италии. Это было бы правдой, насколько это возможно, миссис Уилкинс
утверждал, что это было бы совершенно верно, но миссис Арбатнот считала, что это
было бы не совсем так - и это был единственный способ, по словам миссис Уилкинс, заставить
Меллерша хотя бы приблизительно замолчать. Потратить хоть часть ее денег только на то, чтобы
сам факт поездки в Италию вызвал бы у него негодование; что бы он
скажем, если бы он знал, что она арендует часть средневекового замка за свой счет
Миссис Уилкинс предпочла не думать. У него уйдет несколько дней, чтобы
сказать все это; и это при том, что это были ее собственные деньги, и ни один
пенни из них никогда не принадлежал ему.

“Но я полагаю, ” сказала она, “ что ваш муж точно такой же. Я ожидаю, что все
мужья так и в долгосрочной перспективе”.

Миссис Арбетнот ничего не сказала, потому что по ее причине не хотела
Фредерик, которого следовало знать, был полной противоположностью — Фредерик был бы только
слишком рад, если бы она поехала, он бы нисколько не возражал против этого;
действительно, он ознаменует такое проявление сибаритства и
мирское с аттракционами, что будет больно, и настоятельно призываем ее
хорошее время и не спешить домой с разгромным отряда. Гораздо лучше,
подумала она, если Меллерш пропустит ее, чем Фредерик ускорит ее.
Чувствовать, что по тебе скучают, что ты нужна, какими бы ни были мотивы, было, по ее мнению, лучше
, чем полное одиночество, когда по тебе не скучают и ты вообще не нужна.

Поэтому она ничего не сказала, и позволил Миссис Уилкинс, чтобы прыгнуть на нее
выводы бесконтрольно. Но они сделали, как они, в течение целого дня чувствовать себя
что единственное, что можно было сделать, - это отказаться от средневекового замка;
и именно придя к этому горькому решению, они действительно
осознали, насколько острым было их стремление к нему.

Затем миссис Арбатнот, чей ум был натренирован на нахождение путей выхода из
затруднений, нашла выход из справочной трудности; и
одновременно миссис Уилкинс посетило видение, открывающее ей, как снизить
арендную плату.

План миссис Арбетнот был прост и полностью удался. Она отнесла
всю арендную плату собственнице лично, вытянув ее из нее
Сберегательный банк — она снова посмотрела украдкой и извиняющимся взглядом, как будто служащая
должно быть, знала, что деньги нужны для потакания своим слабостям - и,
поднявшись с шестью десятифунтовыми банкнотами в сумочке по адресу
возле молельни Бромптона, где жил владелец, предъявила их ему,
отказавшись от своего права заплатить только половину. И когда он увидел ее, и ее разделенные пробором
волосы, и мягкие темные глаза, и скромную одежду, и услышал ее серьезный голос,
он сказал ей, чтобы она не беспокоилась о том, чтобы обращаться за этими рекомендациями.

“Все будет в порядке”, - сказал он, выписывая квитанцию за аренду. “Сделай
присаживайся, ладно? Скверный денек, не правда ли? Ты увидишь, что в старом замке
много солнца, чего бы там еще ни было. Муж уезжает?”

Миссис Арбатнот, не привыкшая ни к чему, кроме откровенности, выглядела обеспокоенной этим вопросом.
она начала что-то невнятно бормотать, и хозяин сразу
пришел к выводу, что она вдова — военная, конечно, потому что другие вдовы
были пожилыми, — и что он был дураком, не догадавшись об этом.

“О, прости”, - сказал он, покраснев до корней своих светлых волос. “Я
не имел в виду— хм, хм, хм—”

Он пробежал глазами по выписанной им квитанции. “Да, я думаю, что это
хорошо, ” сказал он, вставая и отдавая ей конверт. “ А теперь, - добавил он,
взяв шесть банкнот, которые она протянула, и улыбаясь, потому что на миссис Арбатнот было
приятно смотреть, “ я богаче, а вы счастливее. У меня есть деньги,
а у тебя есть Сан-Сальваторе. Интересно, что лучше.

“Я думаю, ты знаешь”, - сказала миссис Арбатнот со своей милой улыбкой.

Он засмеялся и открыл дверь для нее. Жалко было интервью
за. Он хотел бы пригласить ее пообедать с ним. Она заставила его
подумать о своей матери, о своей няне, обо всем добром и утешающем,
кроме того, меня привлекает то, что я не являюсь его матерью или сиделкой.

“ Надеюсь, тебе понравится в старом доме, ” сказал он, задержав ее на минуту за руку.
у двери. Само ощущение ее руки, даже сквозь перчатку, было
успокаивающим; он подумал, что это была та рука, которую дети хотели бы
держать в темноте. “В апреле, вы знаете, это просто масса
цветы. А тут еще и море. Вы должны носить белые. Ты впишешься в
очень хорошо. Там есть несколько ваших портретов.

“Портреты?”

“Мадонны, вы знаете. Одна на лестнице действительно в точности похожа на
вас”.

Миссис Арбетнот улыбнулся и попрощался и поблагодарил его. Без
минимум хлопот и сразу она получила его помещают его в надлежащее
категория: он был художником и искрометный темперамент.

Она пожала ему руку и ушла, и он пожалел, что она этого сделала. После того, как она пропала
он полагал, что ему следовало бы попросил эти ссылки, если только
потому что она бы подумала, что он так unbusiness-не нравится, но он как мог
только настаивали на ссылках от святой в нимбе, как от
могилы, милая леди.

Роза Арбетнот.

Ее письмо с назначением встречи лежало на столе.

Красивое имя.

Итак, эта трудность была преодолена. Но оставалась еще одна проблема
одна, действительно уничтожающий эффект расходов на сбережения,
и особенно на сбережения миссис Уилкинс, которые были по размеру сравнимы с сбережениями миссис Уилкинс.
Арбетнот, как яйцо ржанки, что утка; а это, в
свою очередь, был преодолен видения сподобился Миссис Уилкинс,
раскрывая ее шаги, которые необходимо предпринять для ее преодоления. Получив
Сан-Сальваторе — красивое, религиозное название, очаровавшее их — они
в свою очередь разместили бы рекламу в колонке "Агония" в "Таймс", и
хотел бы узнать о еще двух дамах, имеющих схожие желания с их собственными,
присоединиться к ним и разделить расходы.

Сразу напряжение в гнезде-яйца будет уменьшена с половины до
квартал. Миссис Уилкинс был готов бросить всю свою яиц в
приключения, но она поняла, что даже если бы это стоило даже шести пенсов за
ей девяносто фунтов ее положении было бы ужасно. Представьте, что вы идете в
Меллерш и говорит: “Я в долгу”. Было бы достаточно ужасно, если бы однажды
обстоятельства вынудили ее сказать: “У меня нет денег”, но, по крайней мере, она
было бы подкреплено в таком случае знанием того , что яйцеклетка имела
был ее собственным. Поэтому, хотя она и была готова бросить в это приключение свой последний пенни
, она не была готова бросить в него ни единого фартинга
, который явно не принадлежал бы ей; и она чувствовала, что если ее доля
арендная плата была снижена всего до пятнадцати фунтов, у нее будет безопасный запас денег
на другие расходы. Также они могли бы очень экономить на
еде — собирать оливки со своих собственных деревьев и есть их, например, и
возможно, ловить рыбу.

Конечно, как они указали друг другу, они могли бы снизить арендную плату
до почти незначительной суммы за счет увеличения числа участников;
при желании они могли бы разместить еще шесть дам вместо двух,
учитывая, что кроватей было восемь. Но предположим, что восемь кроватей были
распределены парами в четырех комнатах, это было бы не совсем то, чего
они хотели, оказаться запертыми ночью с незнакомцем.
Кроме того, они подумали, что, возможно, иметь так много детей было бы не совсем
так мирно. В конце концов, они ехали в Сан-Сальваторе за миром,
отдыхом и радостью, и еще шесть дам, особенно если они окажутся в чьей-то
спальне, могли немного помешать этому.
сначала речь
Однако в тот момент в Англии, казалось, было только две дамы
, у которых было желание присоединиться к ним, поскольку у них было только два ответа на их объявление.
.

“Ну, нам нужны только двое”, - сказала миссис Уилкинс, быстро приходя в себя, потому что
она представляла себе большую спешку.

“Я думаю, что выбор был бы правильным поступком”, - сказала миссис Арбатнот.

“Вы имеете в виду, потому что тогда нам не понадобилась бы леди Кэролайн Дестер”.

“Я этого не говорила”, - мягко запротестовала миссис Арбатнот.

“ Она нам не нужна, ” сказала миссис Уилкинс. “Еще один человек мог бы
очень помочь нам с арендной платой. Мы не обязаны заводить двоих.

“Но почему бы нам ее не заполучить? Похоже, она действительно именно то, что нам нужно”.

“Да, судя по ее письму, так оно и есть”, — с сомнением сказала миссис Уилкинс.

Она чувствовала, что будет ужасно стесняться леди Кэролайн. Каким бы невероятным это ни казалось
, учитывая, как они вникают во все, миссис Уилкинс никогда
не сталкивалась ни с кем из аристократии.

Они опросили леди Кэролайн, и они опросили другую
заявительницу, миссис Фишер.

Леди Кэролайн пришла в клуб на Шафтсбери-авеню, и, казалось,
полностью принимает на себя одна великая тоска, желание уйти от
все, кого она когда-либо знала. Когда она увидела клуб, и миссис
Арбатнот, и миссис Уилкинс, она была уверена, что это именно то, что
она хотела. Она будет в Италии,—в место, которое она обожала, она не будет
в гостиницах—мест, она терпеть не могла; она не оставалась бы с
друзей—людей она не любила; и она будет в компании
незнакомцами, которые никогда бы отметить одного человека, которого она знала, за
простой причине, что у них не было, не могло быть, и не придет
между ними. Она задала несколько вопросов о четвертой женщине и была
удовлетворен ответами. Миссис Фишер с террасы принца Уэльского.
Вдова. Она тоже не была знакома ни с кем из своих друзей. Леди
Кэролайн даже не знала, где находится Принц Уэльский Террас.

“Это в Лондоне”, - сказала миссис Арбатнот.

“Неужели?” - спросила леди Кэролайн.

Все это казалось таким умиротворяющим.

Миссис Фишер не смогла прийти в клуб, потому что, как она объяснила в
письме, она не могла ходить без палки; поэтому миссис Арбатнот
и миссис Уилкинс отправились к ней.

“А если она не может прийти в клуб, как она может поехать в Италию?” спрашивает
Миссис Уилкинс, вслух.

“Мы услышим это из ее собственных уст”, - сказала миссис Арбатнот.

Из уст миссис Фишер они просто услышали в ответ на деликатный
допрашивая, что сидеть в поездах - это не гулять; и они
это уже знали. Однако, за исключением трости, она казалась
самой желанной четвертой — тихой, образованной, пожилой. Она была намного старше
их или леди Кэролайн — леди Кэролайн сообщила им, что ей было
двадцать восемь, — но не настолько, чтобы перестать быть деятельной. Она
действительно была очень респектабельной и по-прежнему носила полный черный костюм.
хотя ее муж умер, сказала она им, одиннадцать лет назад. Ее
Дом был полон подписанных фотографий знаменитых покойников викторианской эпохи, всех
по ее словам, она знала в детстве. Ее отец был
выдающимся критиком, и в его доме она повидала практически всех,
кто что-то значил в литературе и искусстве. Карлайл хмуро посмотрел на нее; Мэтью
Арнольд держал ее на коленях; Теннисон звучно ободрял ее на
длине ее косички. Она оживленно показывала им фотографии,
развешанные повсюду на ее стенах, указывая на подписи с ее участием
палку, и она не дала никакой информации о ее собственного мужа, ни
просила о мужьях своих посетителей; что было
максимальный комфорт. Действительно, она, казалось, думала, что они тоже были
вдовами, потому что, спросив, кто будет четвертой леди, и получив ответ, что
это была леди Кэролайн Дестер, она спросила: “Она тоже вдова?” И на
их объяснение, что она не была замужем, потому что еще не была
замужем, заметила с рассеянным дружелюбием: “Всему свое время”.

Но миссис Фишер была очень абстрактна — и, казалось, была поглощена
главным образом, в интересных людях, которых она знала, и в их памятных фотографиях.
значительная часть интервью была посвящена
напоминающим анекдотам о Карлайле, Мередит, Мэтью Арнольде,
Теннисон и множество других — сама ее абстрактность была рекомендацией
. По ее словам, она только попросила, чтобы ей позволили спокойно посидеть на
солнышке и вспомнить. Это было все, о чем миссис Арбатнот и миссис Уилкинс
просили своих соучастниц. В их представлении идеальной соучастницей было то, что она
должна тихо сидеть на солнышке и вспоминать, как взбодриться в субботу.
вечерами достаточно, чтобы оплатить свою долю. Миссис Фишер был очень люблю, тоже
она сказала, цветы, и однажды, когда она проводила уик-энд с
ее отец в бокс Хилл —

“ Кто жил в Бокс-Хилл? ” перебила миссис Уилкинс, которая повисла на миссис
Воспоминания Фишера, сильно взволнованного встречей с кем-то, кто
на самом деле был знаком со всеми по-настоящему и несомненными
великими — на самом деле видел их, слышал, как они разговаривали, прикасался к ним.

Миссис Фишер с некоторым удивлением посмотрела на нее поверх очков.
Миссис Уилкинс, в своем стремлении поскорее вырвать сердце миссис Уилкинс.
Фишер воспоминания, боясь, что в любой момент миссис Арбетнот бы
уведите ее, и она не слышала половины, уже прерывался
несколько раз с вопросов, которые оказались невежественными, чтобы Миссис Фишер.

“Мередит, конечно”, - довольно коротко ответила миссис Фишер. “Я помню один
особенный уик-энд”, — продолжила она. “ Мой отец часто брал меня с собой, но я
особенно запомнился этот уик-энд...

“ Вы знали Китса? ” нетерпеливо перебила миссис Уилкинс.

Миссис Фишер, после паузы, сдержанно сказала, что она
не была знакома ни с Китсом, ни с Шекспиром.

“ О, конечно, как нелепо с моей стороны! ” воскликнула миссис Уилкинс, вспыхнув.
Пунцовый. “Это потому, — она запнулась“ — это потому, что бессмертные
каким-то образом все еще кажутся живыми, не так ли — как будто они здесь, собираются
войди в комнату через минуту — и забываешь, что они мертвы. На самом деле,
на самом деле все прекрасно знают, что они не мертвы — далеко не настолько мертвы,
как вы и я даже сейчас, ” заверила она миссис Фишер, которая наблюдала за ней поверх
своих очков.

“Мне показалось, что я видела Китса на днях”, - бессвязно пробормотала миссис Уилкинс.
продолжала, подгоняемая взглядом миссис Фишер поверх очков.
“В Хэмпстеде — переходил дорогу перед тем домом — вы знаете...
домом, где он жил—”

Миссис Арбатнот сказала, что им пора идти.

Миссис Фишер не сделала ничего, чтобы помешать им.

“Я непременно подумал, что я его видел”, - возмутилась Миссис Уилкинс, обращаясь к
Вера сначала к одному, то к другому, а волны цвета пройдена
на ее лице, и совершенно не в состоянии остановиться из-за Миссис Фишер
очки и ясными глазами смотрел на нее через их вершины. “Я верю"
Я действительно видела его — он был одет в...

Даже миссис Арбатнот посмотрела на нее сейчас и самым нежным голосом сказала
они опоздают к ленчу.

Именно в этот момент миссис Фишер попросила дать ей рекомендации. У нее не было никакого
желания оказаться запертой на четыре недели с кем-то, кто видел
разные вещи. Это правда, что в Сан-Сальваторе было три гостиные, помимо
сада и зубчатой стены, так что были бы
возможности уединиться от миссис Уилкинс; но это было бы
неприятно было бы миссис Фишер, например, если бы миссис Уилкинс
вдруг заявила, что видела мистера Фишера. Мистер Фишер был мертв; пусть
он таким и остается. У нее не было ни малейшего желания, чтобы ей сказали, что он разгуливает по
сад. Единственное, что ей действительно было нужно, поскольку она была слишком стара
и твердо занимала свое место в мире, чтобы иметь дело с сомнительными партнерами.
Для нее имело значение упоминание о здоровье миссис Уилкинс. Было ли у нее
вполне нормальное здоровье? Была ли она обычной, обыденной, здравомыслящей женщиной?
Миссис Фишер чувствовала, что если бы ей дали хотя бы один адрес, она смогла бы
узнать то, что ей нужно. Поэтому она попросила рекомендации, и ее
посетители, казалось, были настолько ошеломлены — миссис Уилкинс, действительно, была
мгновенно протрезвевшей, — что она добавила: “Это обычно”.

Миссис Уилкинс первой обрела дар речи. “Но, “ сказала она, - разве это не мы?"
Это те, кто должен попросить у вас немного?

И миссис Арбатнот это тоже показалось правильным отношением. Конечно же, это были они
они принимали миссис Фишер на свою вечеринку, а не миссис Фишер
кто принимал их на нее?

Вместо ответа миссис Фишер, опираясь на трость, подошла к письменному столу
твердой рукой записала три имени и протянула их миссис Фишер.
Уилкинс, и имена были такими респектабельными, более того, они были такими
важными, они были так близки к августейшему, что просто прочитать их было
достаточно. Президент Королевской академии, архиепископ Кентерберийский
и управляющий Банком Англии — кто посмел бы
нарушить размышления этих личностей вопросами о
была ли их подруга такой, какой она должна быть?

“Они знают меня с тех пор, как я была маленькой”, — сказала миссис Фишер.
казалось, все знали миссис Фишер с тех пор, как она была маленькой.

“Я не думаю, что рекомендации вообще приятны между — между
обычными порядочными женщинами”, - выпалила миссис Уилкинс, осмелев от того, что
оказалась, как она чувствовала, в безвыходном положении; ибо она очень хорошо знала, что единственная
рекомендация, которую она могла дать, не наживая неприятностей, была Shoolbred,
и она не была в этом уверена, поскольку она была бы полностью основана на рыбе
Меллерш. “Мы не деловые люди. Нам не нужно не доверять друг другу
”

И миссис Арбатнот сказала с достоинством, которое в то же время было милым: “Боюсь,
рекомендации привносят в наш план отдыха атмосферу, которая не
именно то, что мы хотим, и я не думаю, что мы примем ваше предложение или дадим его вам сами
. Так что, я полагаю” вы не захотите присоединиться к нам.

И она протянула руку на прощание.

Затем миссис Фишер перевела взгляд на миссис Арбатнот, которая вдохновила
доверяла и симпатизировала даже чиновникам метро, чувствовала, что было бы идиотизмом
потерять возможность быть в Италии в тех особых условиях, которые были предложены
, и что она и эта женщина со спокойными бровями между ними были бы
конечно, я был бы в состоянии обуздать другую, когда у нее были приступы. Итак,
она сказала, беря предложенную миссис Арбатнот руку: “Очень хорошо. Я отказываюсь от
рекомендаций”.

Она отказалась от рекомендаций.

Двух, когда они шли к станции в Кенсингтон-Хай-стрит могла
не думаю, что такой способ сдачи его был возвышенный. Даже Миссис
Арбатнот, расточительный на оправдания своих промахов, подумал, что миссис Фишер могла бы
я бы использовала другие слова; и миссис Уилкинс, к тому времени, как она добралась до
станции, а прогулка и борьба на переполненном тротуаре с
чужими зонтиками разогрели ее кровь, фактически предложила
отказываюсь от миссис Фишер.

“Если нужно от чего-то отказаться, позвольте нам быть теми, кто откажется”,
с энтузиазмом сказала она.

Но миссис Арбетнот, как обычно, держалась Миссис Уилкинс, и в настоящее время,
имея охлаждается в поезд, Миссис Уилкинс заявил, что в Сан
Сальваторе Миссис Фишер хотела найти ее уровня. “Я вижу, как ей найти ее
есть уровень”, - сказала она, ее глаза очень ярко.

После чего миссис Арбатнот, спокойно сидевшая со сложенными руками, перебрала в уме
как лучше всего она могла бы помочь миссис Уилкинс не видеть совершенно
так много; или, по крайней мере, если она должна видеть, то видеть в тишине.




Глава 4


Было условлено, что миссис Арбатнот и миссис Уилкинс, путешествующие
вместе, прибудут в Сан-Сальваторе вечером марта
31—го -владелец, который рассказал им, как туда добраться, оценил их
нежелание начинать свое пребывание в нем 1 апреля — и леди Кэролайн
и миссис Фишер, пока еще незнакомая и, следовательно, не имеющая никаких обязательств
чтобы наскучить друг другу в пути, ибо только к концу они смогут
выяснить в процессе отбора, кто они такие, должны были прибыть
утром 2 апреля. Таким образом, все было бы прекрасно подготовлено
для двоих, которые, казалось, несмотря на равное распределение, все же не имели ничего общего с гостями.
в них было что-то от гостей.

В конце марта произошли неприятные инциденты, когда миссис
Уилкинс, у которой сердце ушло в пятки, а на лице отразилась смесь вины, ужаса
и решимости, сказала мужу, что ее пригласили в Италию,
а он отказывался в это верить. Конечно, он отказывался в это верить.
Никто никогда раньше не приглашал его жену в Италию. Не было
прецедента. Он потребовал доказательств. Единственным доказательством была миссис Арбатнот, и
Миссис Уилкинс представила ее; но после каких мольб, каких
страстных уговоров! Миссис Арбатнот и представить себе не могла, что ей придется
встретиться лицом к лицу с мистером Уилкинсом и сказать ему вещи, далекие от правды,
и это напомнило ей о том, что она уже некоторое время подозревала, а именно:
она все больше и больше ускользала от Бога.

Действительно, весь март был наполнен неприятными, тревожными моментами.
Это был непростой месяц. Совесть миссис Арбатнот, ставшая
сверхчувствительной за годы баловства, не могла согласовать то, что она делала
, со своими собственными высокими стандартами того, что было правильно. Это дало ей немного
покоя. Это подтолкнуло ее к молитвам. Это перемежало ее мольбы о
божественном руководстве сбивающими с толку вопросами, такими как: “Разве ты не
лицемерка? Ты действительно это имеешь в виду? Не были бы вы, откровенно говоря,
разочарованы, если бы эта молитва была исполнена?”

Затянувшаяся сырая погода также была на стороне ее совести,
вызвав гораздо больше болезней, чем обычно, среди бедных. У них было
бронхит; у них была лихорадка; страданиям не было конца. И вот
она уезжала, тратя драгоценные деньги на то, чтобы уехать, просто и
исключительно для того, чтобы быть счастливой. Одна женщина. Одна женщина была счастлива, и эти жалобные
видимо-невидимо . . .

Она была не в состоянии взглянуть священнику в глаза. Он не знал, никто не знал
, что она собиралась делать, и с самого начала она была
не в состоянии смотреть никому в лицо. Она извинилась, что не произносит
речей, призывающих к деньгам. Как она могла встать и просить у людей
деньги, когда ей самой было тратить так много на ее корыстных
удовольствие? Не помогло ей и не успокоило ее и то, что она на самом деле сказала
Фредерик, желая возместить то, что она растрачивает, сказал, что
она была бы благодарна, если бы он дал ей немного денег, он немедленно
выдал ей чек на 100 фунтов стерлингов. Он не задавал вопросов. Она была пунцовой. Он
мгновение смотрел на нее, а затем отвел взгляд. Для
Фредерика было облегчением, что она взяла немного денег. Она немедленно отдала все это
организации, с которой работала, и обнаружила, что еще больше запуталась в
сомнениях, чем когда-либо.

Миссис Уилкинс, напротив, не сомневалась. Она была совершенно уверена
что отпуск - это самое правильное, и в целом правильное.
и прекрасно потратить свои с таким трудом собранные сбережения на то, чтобы быть счастливым.

“Подумай, насколько лучше мы будем, когда вернемся”, - сказала она миссис
Арбатнот, подбадривая эту бледную леди.

Нет, миссис Уилкинс не сомневалась, но у нее были опасения; и март был для
нее тоже тревожным месяцем, когда ничего не подозревающий мистер Уилкинс возвращался
ежедневно к своему обеду и ел рыбу в тишине воображаемого
безопасность.

Также все происходит так неловко. Это действительно удивительно, как
неловко они получаются. Миссис Уилкинс, которая была очень осторожна весь этот месяц
давала Меллершу только ту еду, которая ему нравилась, покупала ее и парила
над его приготовлением с усердием, более чем обычным, потрудились настолько хорошо, что
Меллерш был доволен; определенно доволен; настолько доволен, что начал
думать, что, в конце концов, мог бы жениться на правильной жене вместо
, как он часто подозревал, не на той. Результатом было то, что
в третье воскресенье месяца миссис Уилкинс с трепетом решила
, что в четвертое воскресенье, которых в том марте было пять, и
поскольку на пятый из них они с миссис Арбатнот должны были отправиться в путь
, она сообщит Меллершу о своем приглашении — в третье воскресенье,
затем, после превосходно приготовленного обеда, на котором йоркширский пудинг
таял во рту, а абрикосовый пирог был настолько совершенен, что
съев все это, Меллерш, покуривая сигару у ярко горящего
камина, в то время как порывы града барабанили в окно, сказал: “Я подумываю о том, чтобы
свозить тебя на Пасху в Италию”. И остановился на ее изумленный и
благодарен экстази.

Никто не пришел. Тишина в комнате, кроме град удара
окна и веселый рев огня были полными. Миссис Уилкинс не могла
говорить. Она была ошеломлена. В следующее воскресенье был день она
хотел сломить ее ему, и она еще даже не подготовили
форма слова, в которых она будет его ломать.

Мистер Уилкинс, который не выезжал за границу с довоенных времен и теперь
с возрастающим отвращением замечал, что неделя за неделей дует ветер и
дождь, особая постоянная мерзость погоды, постепенно
зародилось желание уехать из Англии на Пасху. У него были дела
его бизнес шел очень хорошо. Он мог позволить себе поездку. Швейцария была
бесполезно в апреле. Что-то знакомое прозвучало о Пасхе в Италии. Для
Он поедет в Италию; и поскольку это вызвало бы толки, если бы он не взял с собой жену
он должен взять ее — кроме того, она была бы полезна; второй человек
всегда был полезен в стране, на языке которой никто не говорит.
хранение вещей для ожидания с багажом.

Он ожидал, что взрыв благодарности и волнения. Отсутствие
это было невероятно. Она не могла, - заключил он, уже слышали. Наверное
она была включена в какие-то глупые день-мечта. Прискорбно, что она оставалась такой же
инфантильной.

Он повернул голову—их кресла стояли перед камином и смотрел на
ее. Она смотрела прямо в огонь, и это был без сомнения
огонь, что делало ее лицо таким красным будет.

“ Я подумываю, ” повторил он, повышая свой чистый, хорошо поставленный голос и
говоря с язвительностью, ибо невнимательность в такой момент была
прискорбной, - о том, чтобы отвезти вас на Пасху в Италию. Ты что, не слышал меня?”

Да, она слышала его, и она удивлялась экстраординарному совпадению
совпадение — действительно экстраординарное - она как раз собиралась рассказать ему
как... как ее пригласили... подруга пригласила ее... На Пасху,
к тому же Пасха была в апреле, не так ли?—у ее подруги был дом
там.

На самом деле миссис Уилкинс, движимая ужасом, виной и удивлением, была
более бессвязной, если это возможно, чем обычно.

Это был ужасный день. Меллерш, глубоко возмущенный, к тому же
то, что намеченное угощение вернулось к нему, как благословение для насеста,
подвергло ее перекрестному допросу со всей строгостью. Он потребовал, чтобы она
отказалась от приглашения. Он потребовал, чтобы, поскольку она так возмутительно
согласилась на это, не посоветовавшись с ним, она написала и отменила свое
согласие. Оказавшись лицом к лицу с неожиданной, шокирующей скалой
из-за ее упрямства он отказался верить, что ее вообще приглашали в
Италию. Он отказывался верить в эту миссис Арбатнот, о которой
до этого момента он никогда не слышал; и это случилось только тогда, когда кроткое
создание было приведено в чувство — с таким трудом, с таким желанием
она предпочла все развалить, чем сказать мистеру Уилкинсу меньше
, чем правду, и сама подтвердила заявления его жены о том, что он был
способен поверить им. Он не мог не поверить миссис Арбатнот.
Она произвела на него тот же эффект, что и на служащих метро.
Ей почти не нужно было ничего говорить. Но это не имело никакого значения для нее
совесть, которую знал и не давал ей забыть, что она дала
его неполное впечатление. “Видишь ли ты, ” спросила ее совесть, “ какую-нибудь
реальную разницу между неполным впечатлением и полностью
заявленной ложью? Бог никого не видит”.

Остаток марта был похож на запутанный дурной сон. И миссис Арбатнот
, и миссис Уилкинс были потрясены; как бы они ни старались этого не делать, обе чувствовали себя
чрезвычайно виноватыми; и когда утром 30-го они почувствовали
наконец-то сошли, не было никакого восторга по поводу отъезда, нет
ощущение праздника вообще.

“Мы были слишком добры—_much_ слишком добры”, - продолжала бормотать миссис Уилкинс.
когда они ходили взад и вперед по платформе в аэропорту Виктория, прибыв на
там за час до того, как им нужно будет есть “, и именно поэтому мы чувствуем, что
мы поступаем неправильно. Мы поражены — мы больше не настоящие люди
существа. Настоящие люди никогда не были так хороши, как раньше. О, — она
сжала свои тонкие руки, — подумать только, что мы должны быть так счастливы сейчас,
здесь, на этой самой станции, фактически начиная, а мы нет, и это
нас балуют просто потому, что мы их избаловали!_ Что у вас есть
мы сделали — Что мы сделали, хотела бы я знать, ” спросила она миссис
Арбетнот возмущенно: “За исключением того, что мы хотим хоть раз уехать вдвоем
и немного отдохнуть от _them?_”

Миссис Арбатнот, терпеливо расхаживая по комнате, не спросила, кого она имеет в виду под "ними",
потому что знала. Миссис Вилкинс имел в виду своих мужей, сохраняющееся в ней
предположение о том, что Фридрих был так возмущен, как Mellersh за
отъезд жены, в то время как Фредерик даже не знал, что его жена была
нет.

Миссис Арбатнот, всегда хранившая о нем молчание, ничего не сказала мне об этом.
Миссис Уилкинс. Фредерик слишком глубоко запал ей в сердце, чтобы она могла говорить о нем.
о нем. У него был дополнительный приступ работы над очередной из
тех ужасных книг, и он практически постоянно отсутствовал в течение
последних нескольких недель, и его не было, когда она уезжала. Зачем ей говорить ему об этом
заранее? Знаете, как она так ничтожно было то, что он не будет иметь никаких
возражений ни к чему она это сделала, она просто написала ему записку и положить его
в зале-стол готов, для него, если и когда он должен вернуться домой. Она
сказала, что уезжает в отпуск на месяц, так как ей нужен отдых, и она
у него так давно никого не было, и что Глэдис, умелой горничной
, было приказано позаботиться о его комфорте. Она не сказала где
она собиралась; нет никаких причин, почему ей нужно; он не будет
интересно, он не заботился бы.

День был ужасный, ветреный и сырой; переход был ужасным,
и они были очень больны. Но после того, как был сильно болен, просто чтобы
прибытие в Кале и не быть больным было счастье, и это было там, что
реальное великолепие того, что они делали первые начали утеплять свои
онемели духов. Первой это дошло до миссис Уилкинс и распространилось из
она подобна розовому пламени над своим бледным спутником. Меллерш в
Кале, где они восстановили себя с помощью подошв из-за миссис
Желание Уилкинс, чтобы съесть подошву Mellersh не было—Mellersh в
Кале уже начали истощаться, а кажется менее важным. Никто из
французских носильщиков не знал его; ни одному чиновнику в Кале не было до него дела
Меллерш. В Париже не было времени думать о нем, потому что
их поезд опоздал, и они только что сели на туринский поезд на Лионском вокзале
; и к полудню следующего дня, когда они сели в
Италия, Англия, Фредерик, Меллерш, викарий, бедняки, Хэмпстед,
клуб, Шулбред, все и вся, сплошная воспаленная рана
уныние растворилось в полумраке сна.




Глава 5


В Италии было облачно, что их удивило. Они ожидали увидеть
яркое солнце. Но неважно: это была Италия, и даже облака
казались толстыми. Ни один из них никогда раньше там не был. Оба смотрели в окно
с восхищенными лицами. Часы летели так же долго, как и наступил день.
а после этого наступило волнение от приближения,
уже совсем близко, добираюсь туда. В Генуе начался дождь — Генуя!
Представьте, что вы на самом деле находитесь в Генуе, видите ее название, написанное на вокзале
как и любое другое название — в Нерви лил дождь, и когда в
наконец ближе к полуночи, поскольку поезд снова опаздывал, они добрались до
Меццаго, дождь лил, казалось, сплошной пеленой. Но это
была Италия. Ничто из того, что он делал, не могло быть плохим. Сам дождь был
другой — обычный дождь, падающий прямо на зонтик; не
эта яростно дующая английская дрянь, которая проникает повсюду. И это было
остановитесь; и когда это произойдет, смотрите, земля будет усыпана
розами.

Мистер Бриггс, владелец Сан-Сальваторе, сказал: “Вы выходите в Меццаго,
а потом садитесь за руль”. Но он забыл, что он наглядно знал, что
поезда в Италии иногда поздно, и он представлял его жильцов
прибыв в Меццаго в восемь часов и, найдя строку летит к
выбор.

Поезд опоздал на четыре часа, и когда миссис Арбатнот и миссис Уилкинс
спустились по высоким, похожим на лесенку ступенькам своего вагона под
черный ливень, их юбки оставили огромные лужи закопченной влаги.
поскольку их руки были заняты чемоданами, если бы не
бдительность Доменико, садовника из Сан-Сальваторе, они бы
не нашли ничего, на чем можно было бы ездить. Все обычные мухи давно
ушел домой. Доменико, провидя это, послал летают тетки, управляемый
по ее сына, своего двоюродного брата, а его тетя и ее летать жил в Кастаньето,
село припадали к ногам святого Сальваторе, и, следовательно,
однако поздний поезд, муха не посмеет вернуться домой без
содержащие то, что он был послан, чтобы принести.

Имя двоюродного брата Доменико был Беппо, и он в настоящее время вышел из
темно, где миссис Арбетнот и миссис Уилкинс стоял, не зная, что делать
далее после того, как поезд ушел дальше, ибо они могли увидеть ни носильщика, и они
мысль от ощущения, что они стояли не столько на
платформа в середине верхнего строения пути.

Возникли Беппо, кто искал их, от темно-с
вид наброситься и разговаривал с Итальянский на них во всей красе. Беппо был
самым респектабельным молодым человеком, но он не выглядел так, словно был,
особенно в темноте, и у него капает шляпу, поплелся за один
глаза. Им не понравилось, как он отобрал у них чемоданы. Он не мог
быть, думали они, носильщиком. Однако, они в настоящее время из его
потоковое говорить различал слов-Сан-Сальваторе, а после этого они
повторять их ему, ибо он был единственным итальянским они знали, как
они поспешили за ним, не желая упускать из своих чемоданов,
спотыкаясь, через рельсы и по лужам туда, где в дороге
маленькие, высоко летать стоял.

Его капюшон был поднят, а лошадь пребывала в задумчивости. Они
забрались внутрь, и как только они оказались внутри — миссис Уилкинса, действительно, позвать было невозможно
лошадь, вздрогнув, очнулась от своих грез и
сразу же быстро пошла домой; без Беппо; без
чемоданов.

Беппо бросился за ним, оглашая ночь своими криками, и
поймал поводья как раз вовремя. Он объяснил с гордостью и, как ему
казалось, совершенно ясно, что лошадь всегда так делала,
будучи прекрасным животным, полным зерна и крови, о котором он заботился,
Беппо, как будто он был его собственным сыном, и дамы не должны волноваться — он
заметил, что они вцепились друг в друга; но, несмотря на то, что он был ясен, громок и
богат словами, они только безучастно смотрели на него.

Однако он продолжал говорить, пока складывал чемоданы вокруг
уверенный, что рано или поздно они должны понять его, тем более что
он старался говорить очень громко и иллюстрировал все, что говорил, словами
простейшие поясняющие жесты, но они оба продолжали только смотреть
на него. Он с сочувствием заметил, что у них обоих были белые лица,
усталые лица, и у обоих были большие глаза, усталые глаза. Они были
прекрасные дамы, подумал он, и их глаза, глядящие на него поверх
крышек чемоданов, следящие за каждым его движением — там не было
чемоданов, только ряды чемоданов — были похожи на глаза Матери всего мира.
Бог. Единственное, что сказали дамы, и они повторяли это через равные промежутки времени
даже после того, как начали, мягко подталкивая его, когда он садился
на свой ящик, чтобы привлечь к этому его внимание, было: “Сан-Сальваторе?”

И каждый раз он громко, ободряюще отвечал: “Да, се—Сан"
Сальваторе.

“Мы, конечно, не знаем, везет ли он нас туда”, - сказала миссис
Наконец Арбатнот тихим голосом, после того как они ехали, как им показалось
, довольно долго, и сошли с брусчатки улицы
окутанный сном город и оказались на извилистой дороге с тем, что смогли разглядеть.
слева от них была только низкая стена, за которой виднелась огромная чернота.
пустота и шум моря. Справа от них было что-то близкое
и крутое, и высокое, и черное — скалы, шептали они друг другу; огромные
скалы.

“Нет, мы не знаем”, - согласилась миссис Уилкинс, и легкий холодок пробежал
по ее спине.

Они чувствовали себя очень неуютно. Было так поздно. Было так темно. Дорога
было так одиноко. Предположим, оторвалось колесо. Предположим, они встретили Фашисти или
противоположность Фашисти. Как жаль они сейчас были, что они не
спал в Генуе и прийти на следующее утро при дневном свете.

“Но это было бы первое апреля”, - сказала миссис Уилкинс, в
низкий голос.

“Теперь это так”, - сказала миссис Арбатнот себе под нос.

“Так оно и есть”, - пробормотала миссис Уилкинс.

Они помолчали.

Беппо повернулся на своем козлах — тревожная привычка, которую я уже заметил, потому что
несомненно, за его лошадью следует тщательно присматривать — и снова обратился к ним
в чем он был убежден, так это в ясности — без пафоса и максимально четко.
объяснительные движения.

Как бы они хотели, чтобы их матери заставили их учить итальянский, когда
они были маленькими. Если только они сейчас могли бы сказать: “пожалуйста, сядьте круглый
правильно и ухаживать за лошадью”. Они даже не знают, что
лошадь была на итальянском языке. Он был жалок в своих попытках быть таким безграмотным.

В их тревоге, потому что дорога огибала огромные выступающие скалы, и
слева от них была только низкая стена, ограждавшая их от моря, если
что бы ни случилось, они тоже начинали жестикулировать, размахивая руками перед
Беппо указывал вперед. Они хотели, чтобы он снова повернулся лицом к своей лошади.
вот и все. Он подумал, что они хотели, чтобы он ехал быстрее; и
последовали ужасающие десять минут, в течение которых, как он предполагал,
он доставлял им удовольствие. Он гордился своей лошадью, и он может пойти
быстро. Он вскочил на сиденье, щелкнул кнут, лошадь рванулась вперед,
камни полетели им навстречу, маленькая мушка закачалась, чемоданы
вздохнув, миссис Арбатнот и миссис Уилкинс вцепились друг в друга. Таким образом, они
продолжали, раскачиваясь, вздымаясь, гремя, цепляясь, пока не достигли точки, близкой
Кастаньето на дороге был подъем, и, достигнув подножия
подъема, лошадь, которая знала каждый дюйм пути, внезапно остановилась,
сбрасывая все на лету в кучу, а затем продолжила подъем на
самая медленная из прогулок.

Беппо скручены вокруг себя, чтобы получить свое восхищение, смех с
гордость за свою лошадь.

Не было никакого ответа смеяться от прекрасных дам. Их глаза,
устремленные на него, казались больше, чем когда-либо, а лица на фоне
черноты ночи казались молочными.

Но здесь, по крайней мере, когда они поднялись по склону, были дома. Скалы
закончился, и появились дома; низкая стена закончилась, и появились
дома; море отступило, и его шум прекратился, и
одиночеству дороги пришел конец. Нигде, конечно, не горел свет,
никто не видел, как они проезжали; и все же Беппо, когда начались дома, после того, как
оглянулся через плечо и крикнул дамам “Кастаньето”, однажды
мор встал, щелкнул кнутом и снова заставил свою лошадь рвануться вперед
.

“Мы будем там через минуту”, - сказала себе миссис Арбатнот,
держась.

“Теперь мы скоро остановимся”, - сказала себе миссис Уилкинс, продолжая держаться.
Они ничего не сказали вслух, потому что наверху ничего не было бы слышно.
щелканье кнута, стук колес и неистовая брань.
звуки, которые Беппо издавал, обращаясь к своей лошади.

С тревогой они напрягали зрение, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в начале
Сан-Сальваторе.

Они предполагали и надеялись, что после приличного количества деревень перед ними замаячит
средневековая арка, через которую они въедут
в сад и остановятся у открытой, гостеприимной двери, освещенной
струящийся из него и стоящих в нем слуг, которые, согласно
объявлению, остались.

Вместо этого муха внезапно остановилась.

Выглянув наружу, они увидели, что все еще находятся на деревенской улице с
маленькими темными домиками по обе стороны; и Беппо, перекинувший поводья через спину
лошади, как будто на этот раз полностью уверенный, что он не уедет
пройдя еще немного, слез со своего ящика. В тот же миг, вскочив, как это
казалось, из ничего, человек и нескольких почти взрослые мальчики появились на
каждая сторона мухи и начали выволакивать на чемоданах.

“Нет, нет, Сан-Сальваторе, Сан-Сальваторе!” — воскликнула миссис Уилкинс, пытаясь
удержать те чемоданы, которые только могла.

“Да, да, Сан-Сальваторе”, — кричали они все вместе, таща его.

“Это не может быть Сан-Сальваторе”, - сказала миссис Уилкинс, поворачиваясь к миссис
Арбетнот, которая сидела совершенно неподвижно, наблюдая, как у нее забирают чемоданы.
с тем же терпением, с каким она относилась к меньшему злу. Она знала, что
ничего не сможет поделать, если эти люди будут злыми людьми, решившими заполучить ее
чемоданы.

“Я не думаю, что это может быть”, - призналась она, и не мог удержаться от
чудо-мгновение на пути Божьи. Неужели ее действительно привезли сюда,
она и бедная миссис Уилкинс, после стольких хлопот по организации этого, так
много трудностей и беспокойства на таких окольных путях уверток
и обмана, только для того, чтобы быть—

Она собралась с мыслями и мягко сказала миссис Уилкинс, в то время как
оборванные юноши исчезли с чемоданами в ночи, а
человек с фонарем помог Беппо стянуть с нее плед, что они
и то, и другое в руках Божьих; и, впервые услышав это, миссис
Уилкинс испугался.

Ничего не оставалось, как убраться отсюда. Бесполезно было пытаться продолжать.
сидел в "флай", повторяя "Сан Сальваторе". Каждый раз, когда они произносили это,
и с каждым разом их голоса становились все тише, Беппо и другой мужчина просто
это отразилось в серии громких криков. Если бы только они выучили итальянский язык
, когда были маленькими. Если бы только они могли сказать: “Мы хотим, чтобы нас
довезли до двери”. Но они даже не знали , какая дверь находится в
Итальянская. Такое невежество было не только достойно презрения, оно было, как они теперь
видели, определенно опасным. Однако бесполезно сокрушаться об этом сейчас. Бесполезно
откладывать то, что с ними должно было случиться, пытаясь
продолжать сидеть во флайере. Поэтому они вышли.

Двое мужчин раскрыли перед ними зонтики и вручили им.
Это их слегка подбодрило, потому что они не могли
поверить, что если бы эти люди были злыми, они остановились бы, чтобы раскрыть
зонтики. Затем человек с фонарем сделал им знаки следовать за ним
он говорил громко и быстро, а Беппо, как они заметили, остался
позади. Должны ли они заплатить ему? Не, они думали, что, если они собирались
быть ограбленным и, возможно, убит. Конечно, по такому случаю никто не
платить. Кроме того, он не довел их до Сан-Сальваторе. Куда
они попали, очевидно, было куда-то еще. Кроме того, он не показал
крайней мере, хотел бы быть оплачен; он позволил им уйти в ночь без
шум на всех. В этом ему никто помочь не мог думать, был плохой знак. Он
ни о чем не просил, потому что вскоре ему предстояло получить так много.

Они подошли к нескольким ступеням. Дорога резко оборвалась церковью и несколькими
спускающимися ступенями. Мужчина низко держал фонарь, чтобы они могли разглядеть
ступени.

“ Сан-Сальваторе? ” повторила миссис Уилкинс еще раз, очень тихо, прежде чем
подняться по ступенькам. Было бесполезно упоминать об этом сейчас.
конечно, но она не могла спускаться по ступенькам в полной тишине. НЕТ
она была уверена, что средневековый замок когда-либо строился у подножия лестницы.

Однако снова раздался крик, отдающийся эхом: “Да, да!” — Сан Сальваторе.

Они осторожно спустились, придерживая юбки, как будто собирались
надеть их в другой раз и, по всей вероятности, еще не покончили
с юбками навсегда.

Ступеньки заканчивались круто уходящей вниз тропинкой с плоскими каменными плитами посередине
. Они часто поскальзывались на мокрых плитах, и человек
с фонарем, громко и быстро разговаривая, поддерживал их. Его манера
держать их была вежливой.

- Пожалуй, - сказала миссис Уилкинс, понизив голос миссис Арбетнот, “это
ладно, в конце концов”.

“Мы в руках Божьих”, - снова сказала миссис Арбатнот, и снова миссис
Уилкинс испугалась.

Они достигли конца наклонной тропинки, и свет
фонаря осветил открытое пространство, с трех сторон окруженное домами.
Четвертой стороной было море, лениво омывающее взад и вперед
гальку.

“ Сан-Сальваторе, - сказал человек, указывая фонарем на черную массу.
вода изгибалась, как будто ее обхватили рукой.

Они напрягли зрение. Они увидели черную массу, а на вершине ее
свет.

“ Сан-Сальваторе? ” недоверчиво переспросили они оба, потому что где были эти
чемоданы и почему их заставили вылезти из "флай"?

“_S;, s;_—San Salvatore.”

Они шли по тому, что казалось набережной, прямо у кромки воды
. Здесь не было даже низкой стены — ничто не помешало бы человеку
с фонарем опрокинуть их внутрь, если бы он захотел. Однако он этого не сделал.
опрокинуть их внутрь. Возможно, все это был все-таки прав, Миссис Уилкинс снова
предложил Миссис Арбетнот заметив этого, кого на этот раз сама
начинаю думать, что это может быть, и больше ничего не сказал о том, что Бог
руки.

Мерцание фонаря плясало, отражаясь в мокром асфальте
набережной. Слева, в темноте и, очевидно, в конце
причала, горел красный огонек. Они подошли к арке с железной
ворота. Человек с фонарем распахнул ворота. На этот раз они
поднялись по ступенькам, а не спустились, и наверху была небольшая тропинка
, которая вилась вверх среди цветов. Они не могли видеть цветов, но
все помещение, очевидно, было полно ими.

Тут миссис Уилкинс осенило , что, возможно, причина, по которой муха
к двери их не привело то, что там не было дороги, только
тропинка. Это также объяснило бы исчезновение чемоданов.
Она начала чувствовать уверенность в том, что они найдут свои чемоданы.
когда они поднимутся наверх, их будут ждать чемоданы. Сан-Сальваторе был, он
казалось, на вершине холма, как средневекового замка, в котором должен быть. В
поворотом тропинки они увидели над ними, гораздо ближе сейчас и сияющей более
ярко, свет, который они видели с набережной. Она рассказала миссис
Арбетнот о ее зарождающейся вере, и миссис Арбетнот согласилась, что это было
весьма вероятно, что это правда.

Еще раз, но на этот раз в тоне настоящей надежды, Миссис Уилкинс
сказал, указывая вверх, на черный силуэт на фоне незначительно
меньше черного неба “Сан Сальваторе?” И еще раз, но на этот раз
успокаивающе, ободряюще, в ответ прозвучала уверенность: “Да, се—Сан"
Сальваторе.

Они пересекли небольшой мостик, перекинутый через то, что, по-видимому, было оврагом, и
затем начался ровный участок с высокой травой по бокам и большим количеством цветов.
Они чувствовали, как влажная трава прилипает к их чулкам, и
невидимые цветы были повсюду. Затем снова вверх, сквозь деревья, по тропинке.
зигзагообразно с запахом всю дорогу цветов, которые они не могли
смотри. Теплый дождь был, выведя из него все сладости. Все выше и
выше они поднимались в этой приятной темноте, а красный свет на пристани
опускался все ниже и ниже под ними.

Тропинка обогнула то, что казалось маленьким
полуостровом; причал и красный свет исчезли; за
пустотой слева от них виднелись далекие огни.

“Меццаго”, - сказал мужчина, указывая фонарем на огни.

“Да, сэр”, - ответили они, поскольку к этому времени уже выучили “да, сэр”. По факту
какой мужчина поздравил их в большой поток вежливых слов, не
одна из которых они поняли, на их великолепные итальянские; для этого
Доменико, бдительный и опытный садовник-Сан-Сальваторе
опора и представитель истеблишмента, находчивый, одаренный,
красноречивый, вежливый, умный Доменико. Только они этого еще не знали
и он знал в темноте, а иногда и на свету
с его острыми, как нож, смуглыми чертами лица и быстрыми, как у пантеры
движениями, он был очень похож на кого-то злого.

Они прошли по другому ровному участку тропинки, с черным силуэтом, похожим на
высокая стена возвышалась над ними справа, а затем тропинка пошла вверх
снова под решетками, и за ней тянулись струи ароматизированных веществ, пойманных на
на них падали капли дождя, и свет фонаря
мелькнули лилии, а затем появился пролет древних ступеней, истертых столетиями
затем еще одни железные ворота, и они оказались внутри,
хотя все еще поднимались по извилистым каменным ступеням со старыми стенами
по обе стороны, как стены подземелий, и со сводчатой крышей.

Наверху была дверь из кованого железа, и сквозь нее лился поток
электрического света.

“ Экко, ” сказал Доменико, проворно пробегая последние несколько ступенек впереди.
и распахнул дверь.

И вот они прибыли; и это был Сан-Сальваторе; и их
чемоданы ждали их; и они не были убиты.

Они очень серьезно смотрели друг на друга с побелевшими лицами и моргающими глазами.


Это был великий, чудесный момент. Наконец-то они были здесь, в своем средневековом
замке. Их ноги коснулись его камней.

Миссис Уилкинс обняла миссис Арбатнот за шею и поцеловала ее.

“ Первое, что произойдет в этом доме, ” сказала она тихо и торжественно,
“ это будет поцелуй.

“ Дорогая Лотти, ” сказала миссис Арбатнот.

“ Дорогая Роза, ” сказала миссис Уилкинс, и ее глаза наполнились радостью.

Доменико был в восторге. Ему нравилось смотреть, как целуются красивые дамы. Он сделал
им очень признательны Вам за приветствие, и они стояли в обнимку,
поддерживая друг друга, потому что они очень устали, они с улыбкой смотрели на него, моргая.
он не понимал ни слова.




Глава 6


Когда миссис Уилкинс проснулась на следующее утро, она полежала в постели несколько минут, прежде чем
встать и открыть ставни. Что она увидит из своего
окна? Сияющий мир или мир дождя? Но это было бы прекрасно.;
что бы это ни было, это было бы прекрасно.

Она была в маленькой спальне с голыми белыми стенами и каменным полом.
и редкой старой мебелью. Кровати — их было две — были сделаны из железа,
покрыты черной эмалью и расписаны букетами веселых цветов. Она лежала
оттягивать прекрасный момент подходить к окну, как один откладывает
открытие драгоценное письмо, злорадствует над ним. Она понятия не имела, в какое время
это был; она забыла завести свои часы с тех пор, веков
назад она в последний раз лег спать в Хэмпстеде. В доме не было слышно ни звука.
она предположила, что было еще очень рано, и все же чувствовала себя так, словно
долго спала — такая полностью отдохнувшая, такая совершенно довольная.
Она лежала, обхватив голову руками, и думала о том, как она счастлива.
ее губы изогнулись в довольной улыбке. В постели одна.:
восхитительное состояние. Она ни разу не была в постели без Меллерша
вот уже целых пять лет; и прохладный простор этого места, свобода
движений, ощущение безрассудства, дерзости в том, чтобы отдавать
можно натянуть одеяло, если захочется, или поправить подушки поудобнее
! Это было похоже на открытие совершенно новой радости.

Миссис Уилкинс захотелось встать и открыть ставни, но где она была
было действительно очень вкусно. Она удовлетворенно вздохнула и пошла дальше.
она продолжала лежать, оглядываясь вокруг, рассматривая все в своей комнате, ее
собственная маленькая комната, ее собственная, которую она могла обставить так, как ей заблагорассудится
один благословенный месяц, ее комната, купленная на ее собственные сбережения, плод
ее осторожных отказов, дверь которой она могла запереть, если бы захотела, и
никто не имел права входить. Это была такая странная маленькая комната, такая
непохожая на все, что она знала, и такая милая. Она была похожа на камеру.
За исключением двух кроватей, она наводила на мысль о счастливой строгости. “И название
этой комнаты, ” подумала она, цитируя и улыбаясь, “ было
Покой”.

Что ж, это было восхитительно - лежать и думать о том, как она счастлива, но
за этими ставнями было еще вкуснее. Она вскочила,
натянула тапочки, потому что на каменном полу не было ничего, кроме
маленького коврика, подбежала к окну и распахнула ставни.

“ О!_ ” воскликнула миссис Уилкинс.

Все апрельское сияние Италии было собрано у ее ног.
Ее заливало солнце. Море спало в нем, почти не шевелясь.
По ту сторону залива прекрасные горы, удивительно разные по цвету,
тоже спали на свету; а под ее окном, у подножия
усыпанного цветами травянистого склона, от которого отходила стена замка.
поднялся огромный кипарис, рассекая нежную голубизну,
фиалки и розовые тона гор и моря, как огромный
черный меч.

Она уставилась на него. Такая красота; и она здесь, чтобы увидеть это. Такая красота; и она
ожила, чтобы почувствовать это. Ее лицо было залито светом. Приятные ароматы доносились до нее.
из окна доносился и ласкал ее. Легкий ветерок нежно шевелил ее волосы.
Далеко в заливе парила группа почти неподвижных рыбацких лодок.
как стая белых птиц над спокойным морем. Как красиво, как
красиво. Не умереть до этого ... Получить возможность
видеть, дышать, чувствовать это. . . . Она смотрела, ее губы приоткрылись. Счастлива?
Бедное, обычное, повседневное слово. Но что можно было сказать, как можно было
описать это? Казалось, она с трудом могла оставаться внутри себя, это было
как будто она была слишком мала, чтобы вместить столько радости, это было как
как будто она была омыта светом насквозь. И как удивительно чувствовать
это абсолютное блаженство, потому что вот она здесь, не делает и не собирается делать ничего
ни единого бескорыстного поступка, не собирается делать того, чего не хотела делать.
По мнению всех, с кем она когда-либо сталкивалась, она должна была, по крайней мере,
у нее были приступы. У нее не было ни одного приступа. Что-то где-то было не так.
Замечательно, что дома ей было так хорошо, так ужасно хорошо,
и она просто чувствовала себя измученной. Всевозможные приступы боли были ее уделом
; боли, обиды, разочарования, и она все это время была
неизменно бескорыстной. Теперь она сняла с себя все свое добро и оставила его
позади, как кучу промокшей от дождя одежды, и она чувствовала только радость.
Она была обнажена от доброты и радовалась тому, что была обнажена. Она была
раздета и ликовала. И там, далеко, в тусклой духоте
Хэмпстеда, Меллерш злился.

Она попыталась представить себе Меллерша, она попыталась представить, как он завтракает
и думает о ней горькие вещи; и вот, сам Меллерш начал
переливаться, становился розовым, становился нежно-фиолетовым, становился
чарующий синий цвет стал бесформенным, переливчатым. И в самом деле, Меллерш,
поколебавшись с минуту, растворился в свете.

“Отлично”, - подумала миссис Уилкинс, как бы глядя ему вслед. Как
необычно не иметь возможности представить себе Меллерша; и она, которая привыкла
знать каждую черту, каждое выражение его лица наизусть. Она просто не могла
не видеть его таким, какой он был. Она могла видеть только, как он воплощается в красоту,
растворяется в гармонии со всем остальным. Знакомые слова из
Общего благодарения совершенно естественно пришли ей на ум, и она обнаружила, что
она благословляет Бога за свое творение, сохранение и все
благословения этой жизни, но прежде всего за Его неоценимую Любовь; из
громко, в порыве признательности. В то время как Меллерш в этот момент
сердито натягивал сапоги, прежде чем выйти на мокрые
улицы, действительно думал о ней горькие вещи.

Она начала одеваться, выбрав чистую белую одежду в честь
летний день, распаковка чемоданов, уборка в ее очаровательной маленькой комнате
. Она передвигалась быстрыми, целеустремленными шагами, ее длинное худое тело
держалось прямо, ее маленькое личико, которое дома так сильно сморщилось от усилий
и страха, разгладилось. Все, чем она была и что делала до сегодняшнего утра,
все, что она чувствовала и о чем беспокоилась, исчезло. Каждая из ее забот
вела себя так же, как вел себя образ Меллерша, и растворялась в цвете
и свете. И она заметила то, чего не замечала годами — когда
она причесывалась перед зеркалом, она заметила это, и
подумал: “Ого, какие красивые вещи”. На долгие годы она забыла, что у нее есть
такая вещь, как волосы, заплетая их вечером и расплетая утром
с той же поспешностью и безразличием, с какими зашнуровывала
и расшнуровывала туфли. Теперь она вдруг увидела его и покрутила
в пальцах перед зеркалом и обрадовалась, что он такой красивый.
Меллерш тоже не мог его видеть, потому что он никогда ни словом не обмолвился
об этом. Что ж, когда она возвращалась домой, она обращала на это его внимание.
“Меллерш, ” говорила она, “ посмотри на мои волосы. Разве ты не доволен, что у тебя
жена с волосами цвета меда?”

Она рассмеялась. Она никогда не говорила ничего подобного Mellersh, и
идея его позабавила. Но почему она нет? Ах, да—она используется, чтобы быть
его боятся. Забавно бояться кого-либо; и особенно своего мужа.
мужа, которого видишь в более упрощенные моменты, например, спящим,
и не дышащим должным образом через нос.

Когда она была готова, то открыла дверь, чтобы пойти посмотреть, не проснулась ли Роза, которую
накануне сонная служанка поместила в камеру
напротив. Она говорила ей "доброе утро", и тогда она
сбегала бы вниз и оставалась с этим кипарисом, пока не был готов завтрак.
а после завтрака она даже не посмотрела бы в окно.
пока не помогла бы Розе приготовить все для леди Кэролайн и
Миссис Фишер. В тот день нужно было многое сделать, устроиться, привести в порядок
комнаты; она не должна оставлять Роуз делать это одну. Они бы сделали это.
все так прекрасно для этих двоих, у них наготове такое восхитительное видение.
для них маленькие клетки, украшенные цветами. Она вспомнила, что хотела
чтобы леди Кэролайн не приезжала; странно, что она хотела отгородить кого-то от
небеса, потому что она думала, что будет стесняться ее! И как будто это
имело значение, если бы это было так, и как будто она была бы чем-то настолько же
застенчивым, как застенчивость. Кроме того, что за причина. Она не могла обвинять
сама добра, за что. И она вспомнила, что она хотела, не
у миссис Фишер либо, потому что она казалась благородной. Как смешно
ее. Так забавно беспокоиться о таких мелочах, делая их важными.

Спальни и две гостиные в Сан-Сальваторе находились на верхнем этаже.
Они выходили в просторный холл с широким стеклянным окном на
норт-Энд. Сан-Сальваторе был богат небольшими садами в разных частях города
и на разных уровнях. Сад, на который выходило это окно, был устроен
на самой высокой части стен, и попасть в него можно было только через
соответствующий просторный холл этажом ниже. Когда миссис Уилкинс вышла из своей комнаты,
это окно было широко распахнуто, а за ним на солнце сияло
Иудино дерево в полном цвету. Не было никаких признаков присутствия кого-либо, ни звука
голосов или шагов. Кадки с лилиями арум стояли повсюду на каменном полу,
а на столе пылал огромный букет буйных настурций. Просторный,
цветущий, тихий, с широким окном в конце, выходящим в сад
, и деревом Иуды, абсурдно красивым в солнечном свете, он
показалось миссис Уилкинс, задержанной по пути к миссис Арбатнот,
слишком хорошо, чтобы быть правдой. Она действительно собиралась жить в этом целый
месяц? До сих пор ей приходилось брать с собой всю красоту, какую только могла, по ходу дела
она хватала маленькие кусочки, когда натыкалась на них, — клочки
о маргаритках в погожий день на поле в Хэмпстеде, о вспышке заката
между двумя дымовыми трубами. Она никогда не была в нем определенно, полностью
красивые места. Она никогда не бывала даже в почтенном доме; и
такая вещь, как изобилие цветов в ее комнатах, была для нее недостижима
. Иногда весной она покупала у Шулбреда по шесть тюльпанов.
не в силах устоять перед ними, понимая, что Меллерш, если бы знал, что у них есть
кост счел бы это непростительным; но они вскоре умерли, а потом их больше не стало
. Что касается дерева Иуды, она понятия не имела, что это такое,
и смотрела на него на фоне неба с восхищенным выражением лица
человека, который видит небесное видение.

Миссис Арбатнот, выйдя из своей комнаты, застала ее там в таком состоянии,
стоит посреди холла и таращится.

“И что же, по ее мнению, она видит сейчас?” - подумала миссис Арбатнот.

“Мы в руках Божьих”, - сказала миссис Уилкинс, поворачиваясь к ней, говоря
с крайней убежденностью.

“О!” - быстро воскликнула миссис Арбатнот, и ее лицо, которое было покрыто
улыбкой, когда она выходила из своей комнаты, поникло. “Почему, что случилось?"
случилось?

Миссис Арбетнот проснулась с такой восхитительный чувство
безопасности, облегчения, и она не хотела найти у нее не было ведь
сбежал из убежища. Она даже не мечтала о Фредерике.
Впервые за многие годы она была избавлена от ночного сна о том, что
он был с ней, что они были по душам, и от этого ужасного
пробуждения. Она спала как младенец и проснулась уверенной в себе; она
обнаружила, что ей нечего сказать в своей утренней молитве
, кроме "Спасибо". Было неприятно слышать, что она, в конце концов, в руках Божьих.
Руках Божьих.

“Надеюсь, ничего не случилось?” с тревогой спросила она.

Миссис Уилкинс мгновение смотрела на нее и рассмеялась. “Как забавно”, - сказала она
, целуя ее.

“Что смешного?” - спросила миссис Арбатнот, и ее лицо прояснилось, потому что миссис
Уилкинс рассмеялась.

“Мы. Это. Все. Это все так замечательно. Это так забавно и
так очаровательно, что мы должны быть в этом. Осмелюсь сказать, когда мы наконец достигнем
рая — того, о котором так много говорят, — он не покажется нам ни на йоту более
прекрасным.

Миссис Арбатнот снова расслабилась и уверенно улыбнулась. “Разве это не божественно?”
сказала она.

“Ты когда-нибудь, хоть раз в жизни была так счастлива?” - спросила миссис Уилкинс,
схватив ее за руку.

“ Нет, ” ответила миссис Арбатнот. И не была; никогда; даже в дни своей
первой любви к Фредерику. Потому что боль всегда была рядом с
отдать это другое счастье, готовая мучить сомнениями, истязать
даже избытком своей любви; пока это было просто
счастье полной гармонии с окружающим, счастье, которое
ни о чем не просит, это просто принимает, просто дышит, просто есть.

“Давайте подойдем и посмотрим на это дерево поближе”, - сказала миссис Уилкинс. “Я не верю".
"Это может быть только дерево”.

И рука об руку они пошли по коридору, и их мужья не узнали бы их.
их лица были такими юными от нетерпения, и вместе.
они стояли у открытого окна, и когда их глаза, насладившись
чудесное розовое создание, бродившее дальше среди красот сада
они увидели леди Кэролайн, сидящую на низкой стене на восточном краю сада и смотрящую
на залив, ее ноги утопали в лилиях.

Они были поражены. От изумления они ничего не сказали, но
стояли совершенно неподвижно, взявшись за руки, глядя на нее сверху вниз.

На ней тоже было белое платье, а голова ее была непокрыта. Они понятия не имели,
что в тот день в Лондоне, когда ее шляпка была надвинута на нос, а меха
- на уши, она была такой хорошенькой. Они просто подумали, что
она отличается от других женщин в клубе, и то же самое сделали другие
сами женщины, как и все официантки, искоса поглядывали на нее
и снова поглядывали, проходя мимо угла, где она сидела и разговаривала.;
но они понятия не имели, что она такая хорошенькая. Она была чрезвычайно хорошенькой.
Все в ней было именно таким, каким оно и было. Ее светлые волосы были
очень светлыми, ее прекрасные серые глаза были очень красивыми и серыми, ее темные
ресницы были очень темными, ее белая кожа была очень белой, ее красные губы
были очень красными. Она была экстравагантно стройной — едва заметная ниточка
девушки, хотя и не без небольших изгибов под тонким платьем, где
должны быть маленькие кривые. Она смотрела на залив, и был
резко очерченный на фоне пустого синего. Она была вся в
солнце. Ее ноги болтались среди листьев и цветов лилий
как будто не имело значения, что они могли быть согнуты или ушиблены.

“ У нее должна болеть голова, ” прошептала наконец миссис Арбатнот.
“ сидеть вот так на солнышке.

“ У нее должна быть шляпка, ” прошептала миссис Уилкинс.

“Она наступает на лилии”.

“Но они принадлежат ей в такой же степени, как и нам”.

“Только четвертая часть”.

Леди Кэролайн повернула голову. Она на мгновение подняла на них глаза.,
удивлен, увидев их намного моложе, чем они казались в тот день в клубе
и намного менее непривлекательными. Действительно, они были действительно
почти привлекательными, если кто-то вообще может быть действительно привлекателен
в неподходящей одежде. Ее глаза, быстро скользнувшие по ним,
охватили каждый дюйм каждого из них за полсекунды до того, как она улыбнулась
, помахала рукой и крикнула "Доброе утро". Делать было нечего, она
увидел сразу, чтобы было надеяться на пути проценты от их одежды.
Она сознательно не думать об этом, потому что она была насильственной
реакция на красивую одежду и рабство, которое она навязывает человеку,
ее опыт показывает, что в тот момент, когда ты ее получаешь, они хватают тебя за руку
и не дают покоя, пока не побывают везде и их не увидят
все. Ты не брала свою одежду с собой на вечеринки, это они брали тебя.
Было большой ошибкой думать, что женщина, действительно хорошо одетая
женщина изнашивала свою одежду; это была одежда, которая изнашивала
женщину —таскать ее повсюду в любое время дня и ночи. Неудивительно, что
мужчины дольше оставались молодыми. Просто новые брюки не могли их возбудить. Она
не могла предположить, что даже самые новые брюки когда-либо вели себя подобным образом,
зажимая удила между зубами. Ее образы были беспорядочными, но она
думала, выбирая, она использовала те образы, которые ей нравились. Когда она слезла со стены
и подошла к окну, ей показалось успокаивающим знать, что она
собирается провести целый месяц с людьми в платьях, сшитых так, как она
смутно припоминающиеся платья шили пять лет назад.

“Я приехала сюда вчера утром”, - сказала она, глядя на них снизу вверх и
улыбаясь. Она действительно была обворожительна. У нее было все, даже ямочки на щеках.

“Очень жаль, ” сказала миссис Арбатнот, улыбаясь в ответ, “ потому что мы
собирались выбрать для вас самую красивую комнату”.

“О, но я уже сделала это”, - сказала леди Кэролайн. “По крайней мере, я думаю, что это
самое приятное. Выглядит это двумя способами—обожаю номере, который выглядит двояко, не
вы? Над морем на западе и над этим деревом Иуды на севере.

“И мы хотели сделать это довольно для тебя с цветами”, - отметила госпожа
Уилкинс.

“Ах, Доменико сделал это. Я сказал ему, чтобы он прямо у меня здесь. Он
садовник. Он замечательный.”

“Это, конечно, хорошо”, - чуть слышно сказала миссис Арбатнот.
нерешительно: “быть независимым и точно знать, чего хочешь”.

“Да, это избавляет от хлопот”, - согласилась леди Кэролайн.

“Но не следует быть настолько независимым, ” сказала миссис Уилкинс, “ чтобы не оставлять
другим людям возможности проявить к тебе свою благосклонность”.

Леди Кэролайн, которая до этого смотрела на миссис Арбатнот, теперь перевела взгляд на
Миссис Уилкинс. В тот день на этом сомнительном клубе у нее был всего лишь размытым
впечатление от Миссис Уилкинс, он был вторым, кто сделал все
говорим, и ее впечатления были от кого-то такой застенчивый, такой неуклюжий
что лучше не обращай на нее внимания. Она даже не была в состоянии
чтобы попрощаться должным образом, делают это в агонии, краснея, поворачивая
сыро. Поэтому сейчас она смотрела на нее с некоторым удивлением; и она была
еще больше удивлена, когда миссис Уилкинс добавила, глядя на нее с выражением
самого очевидного искреннего восхищения, говоря действительно с убежденностью, что
отказалась остаться невысказанной: “Я и не подозревала, что ты такая хорошенькая”.

Она уставилась на миссис Уилкинс. Обычно ей не говорили об этом так прямо.
сразу и обтекаемо. Так обильно, как она привыкла — невозможно
не быть таким после двадцати восьми полных лет — ее удивило, что ей сказали об этом
с такой прямотой, и от женщины.

“Очень любезно с вашей стороны так думать”, - сказала она.

“ Вы прелестны, ” сказала миссис Уилкинс. “ Совершенно, просто прелестны.

“ Надеюсь, ” любезно сказала миссис Арбатнот, “ вы извлекаете из этого максимум пользы.

Леди Кэролайн уставилась на миссис Арбатнот. “ О да, ” сказала она. “ Я
извлекаю из этого максимум пользы. Я делаю это с тех пор, как себя помню.

“Потому что, ” сказала миссис Арбатнот, улыбаясь и предупреждающе поднимая
указательный палец, - это ненадолго”.

Тогда леди Кэролайн начала опасаться, что эти двое были оригиналами. Если так,
ей было бы скучно. Ничто не скучно, ее так сильно, как люди, которые настаивали
быть оригинальным, который пришел и задержали ее и заставлять ее ждать
в то время как они были первоначально. И тот, кто восхищался ею...
было бы утомительно, если бы она преследовала ее, чтобы посмотреть на нее. Чего
она хотела от этого отпуска, так это полного избавления от всего, что у нее было раньше
она хотела отдыха с полным контрастом. Быть восхищенной, быть
настойчивой - это не контраст, это повторение; а что касается оригиналов, то
оказаться запертой с двумя на вершине крутого холма в
средневековый замок, построенный специально для предотвращения легких прогулок.
Она боялась, что он не будет особенно успокаивающим.
Возможно, ей лучше быть немного менее ободряющей. Они казались
такими робкими созданиями, даже темноволосый — она не могла вспомнить их
имен - в тот день в клубе, что она чувствовала себя в полной безопасности, оставаясь очень
дружелюбной. Вот они выходят из своих оболочек; уже; более того, в
один раз. Не было никаких признаков робости о любой из них здесь. Если бы они
вылезли из своих панцирей так сразу, при самом первом контакте,
если она проверила их, они вскоре начинают давить на нее, и
затем попрощалась со своей мечтой тридцать спокойный, тихий дней, лежа
невредимым под солнцем, получая ее перышки снова гладкой, не
говорят, не ждали, не схватил и монополизирован, а просто
оправившись от усталости, глубокой меланхолии и усталости, от
слишком много.

Кроме того, там была миссис Фишер. Ее тоже нужно проверить. Леди Кэролайн
выехала на два дня раньше, чем было условлено, по двум причинам:
во-первых, потому что она хотела прибыть раньше остальных, чтобы забрать
из комнаты или комнат, которые она предпочитала, и, во-вторых, потому, что она считала это
вероятным, что в противном случае ей пришлось бы путешествовать с миссис Фишер. Она
не хотела путешествовать с миссис Фишер. Она не хотела, чтобы прибыть
с миссис Фишер. Она не видела никаких причин, почему бы на миг
она должна была иметь ничего общего с миссис Фишер.

Но, к сожалению, миссис Фишер также была полна желания добраться до
Сан-Сальваторе первой и выбрать комнату или номера, которые она предпочитает, и
в конце концов, они с леди Кэролайн путешествовали вместе. Еще в
В Кале они начали подозревать это; в Париже они боялись этого; в Модане
они знали это; в Меццаго они скрыли это, отправившись в Кастаньето
в двух отдельных полетах нос одного почти касается спины другого.
на всем протяжении полета. Но если дорога вдруг остановились на
церковь и шаги, дальнейшее уклонение было невозможно; и перед этим
крутой и сложной отделки, чтобы их путешествие было ничего за это
но объединить.

Из-за трости миссис Фишер леди Кэролайн приходилось видеть обо всем
Намерения миссис Фишер она объяснила с порога, когда
ситуация стала ей ясна, они действовали активно, но ее палка
помешала их осуществлению. Двух водителей сказала леди Кэролайн
мальчикам придется нести багаж до замка, и она пошла в
поиск некоторым, в то время как Миссис Фишер ждал в лету из-за нее
ручки. Миссис Фишер мог говорить по-итальянски, но только, сказала она,
Итальянец Данте, которые Мэтью Арнольд читал с ней, когда она
была девушка, и она думала, что это может быть над головами мальчиков.
Поэтому леди Кэролайн, которая очень хорошо говорила по-итальянски, была
очевидно, что именно она должна была пойти и что-то сделать.

“Я в ваших руках”, - сказала миссис Фишер, твердо застегивая ширинку. “Вы
должны, пожалуйста, относиться ко мне просто как к старой женщине с палкой”.

И вскоре, спускаясь по ступенькам и булыжной мостовой к площади, и по
набережной, и вверх по зигзагообразной дорожке, леди Кэролайн обнаружила, что ей так же
необходимо медленно идти с миссис Фишер, как если бы она была ее собственной
бабушка.

“Это моя палка”, - самодовольно замечала время от времени миссис Фишер.

И когда они остановились на тех изгибах зигзагообразной дорожки, где были скамейки
, и леди Кэролайн, которая хотела бы бежать дальше и добраться до
топ быстро, был вынужден в единое человечество, останется с миссис Фишер
из-за ее палку, Миссис Фишер говорил ей, как она была на зигзаг
однажды путь с Теннисон.

“ Разве его крикет не великолепен? ” рассеянно спросила леди Кэролайн.

“ Теннисон, ” сказала миссис Фишер, поворачивая голову и наблюдая за ней.
мгновение поверх очков.

“ Разве нет? ” спросила леди Кэролайн.

“ Я говорю, - уточнила миссис Фишер, ” об Альфреде.

“ О, ” сказала леди Кэролайн.

“ И еще это была тропинка, ” сурово продолжала миссис Фишер, “ удивительно похожая на
эту. Без эвкалипта, конечно, но в остальном удивительно похожая на эту.
И на одном из поворотов он обернулся и сказал мне — я как сейчас вижу, как он поворачивается
и говорит мне— ”

Да, миссис Фишер нужно будет проверить. И эти двое у
окна тоже. Она лучше начать сразу. Ей было жаль, что она отделалась
стены. Все, что ей нужно делать, чтобы иметь махнула рукой, и ждал
пока не пришли они и в ее сад.

Поэтому она проигнорировала замечание миссис Арбатнот, подняла указательный палец и сказала
с подчеркнутой холодностью — по крайней мере, она постаралась, чтобы это прозвучало подчеркнуто, — что
она предположила, что они пойдут завтракать, и что у нее уже был
ее; но такова была ее судьба, что, как бы холодно она ни произносила свои слова,
они прозвучали довольно тепло и приятно. Это было потому, что у нее
был сочувственный и восхитительный голос, полностью обусловленный каким-то особым
строением ее горла и неба и не имеющий ничего общего
с тем, что она чувствовала. В результате никто никогда
не верил, что к ним относились пренебрежительно. Это было очень утомительно. И если она
смотрел ледяным тоном она не выглядела ледяной, потому что ее глаза, прекрасные с
начнем с того, дополнительная прелесть очень длинный, мягкий, темный
ресницы. Из таких глаз не мог исходить ледяной взгляд; он ловился
и терялся в мягких ресницах, и люди просто пялились на них.
думали, что на них смотрят с лестным и изысканным
вниманием. И если когда-нибудь она была не в духе или определенно
сердита — а кто бы не был иногда в таком мире? — она только выглядела
такой жалкой, что все люди бросались утешать ее, если это было возможно, с помощью
поцелуев. Это было более чем утомительно, это сводило с ума. Природа была такова
, что она должна выглядеть и звучать как ангел. Она никогда не смогла бы быть
неприятный или грубый, но при этом не будучи полностью непонятым.

“ Я позавтракала в своей комнате, ” сказала она, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал
резко. “ Возможно, увидимся позже.

Она кивнула и вернулась туда, где сидела, на стену
у ее ног приятно прохладили лилии.




Глава 7


Они восхищенно провожали ее взглядами. Они понятия не имели, они были
оскорбил. Конечно, было разочарованием обнаружить, что она
опередила их и что им не выпало счастья
подготовиться к встрече с ней, увидеть ее лицо, когда она приехала и впервые увидела
все, но оставалась еще миссис Фишер. Они сосредоточатся на
Миссис Фишер и вместо этого будут наблюдать за ее лицом; только, как и все остальные
, они предпочли бы наблюдать за лицом леди Кэролайн.

Возможно, то, как леди Кэролайн говорили о завтраке, они
лучше, зайдите и иметь его, ибо там было слишком много, чтобы быть сделано
в этот день, чтобы провести больше времени глазея на пейзажи—слуги были
выяснилось, что дом должен быть пройден и изучен, и, наконец,
Номер миссис Фишер, чтобы приготовить и украшали.

Они весело замахали руками леди Кэролайн, которая, казалось, была поглощена
то, что она увидела, не обратило на это никакого внимания, и, отвернувшись, она обнаружила служанку
предыдущей ночью, которая бесшумно подошла к ним сзади в матерчатых тапочках
на шнурованной подошве.

Это была Франческа, пожилая горничная, которая проработала у
хозяина, по его словам, много лет и чье присутствие делало инвентаризацию
ненужной; и после того, как она пожелала им доброго утра и выразила надежду, что они
хорошо выспавшись, она сказала им, что завтрак готов в столовой на
этажом ниже, и если они последуют за ней, она поведет их.

Они не понимали ни единого слова из очень многих , в которых
Франческе удалось одежда этой простой информации, но они
вслед за ней, за нее, по крайней мере, было ясно, что они должны были следовать, и
спустившись по лестнице и по широкому коридору, как указано выше
кроме стеклянные двери в конце вместо оконного проема в
сад, они были показаны в столовую, где, сидя на
руководитель стол ее завтрак, Миссис Фишер.

На этот раз они воскликнули. Даже миссис Арбатнот воскликнула, хотя ее
восклицание было всего лишь “О”.

- Воскликнула миссис Уилкинс более пространно. “Почему, но это все равно что иметь
отбирали хлеб из рта!” воскликнула Миссис Уилкинс.

“Здравствуйте”, - сказала миссис Фишер. “Я не могу встать из-за моего
палку”. И она протянула руку через стол.

Они подошли и пожали его.

“Мы понятия не имели, что вы здесь”, - сказала миссис Арбатнот.

“Да”, - сказала миссис Фишер, продолжая завтракать. “Да. Я здесь”. И
она хладнокровно сняла с яйца верхушку.

“Это большое разочарование”, - сказала миссис Уилкинс. “Мы хотели оказать
вам _ такой_ прием”.

Это был тот самый человек, вспомнила миссис Фишер, мельком взглянув на нее, который
когда она пришла на террасу принца Уэльского, сказала, что смотрела Китса. Она
должна быть осторожна с этой девушкой — обуздать ее с самого начала.

Поэтому она проигнорировала миссис Уилкинс и серьезно ответила, опустив голову.
лицо с непроницаемым спокойствием склонилось к яйцу: “Да. Я приехала вчера.
с леди Кэролайн”.

“Это действительно ужасно”, - сказала миссис Уилкинс, точно так, как если бы она не
был проигнорирован. “Там никого не осталось, чтобы получить все, что готов сейчас. Я
чувствовать сорваны. У меня такое чувство, будто хлеб вынули у меня изо рта
как раз в тот момент, когда я собирался с удовольствием его проглотить ”.

“Где вы сядете?” — спросила миссис Фишер у миссис Арбатнот, особенно у
Миссис Арбатнот; сравнение с хлебом показалось ей самым
неприятным.

“О, спасибо ... ”— сказала миссис Арбетнот, сидеть, а вдруг в следующий
к ней.

Были только два места, где она могла сидеть, места, уложили на
обе стороны от Миссис Фишер. Поэтому она уселась в одно и миссис
Уилкинс сел напротив нее в другом.

Миссис Фишер был во главе стола. Вокруг нее группируются на
кофе и чай. Конечно, они все жили в одном Сан - Сальваторе
в равной степени, но это были она сама и Лотти, мягко размышляла миссис Арбатнот.
кто нашел это, кому стоило труда добыть это, кто
решил посвятить в это миссис Фишер. Без них она не могла
не думать, что миссис Фишер не была бы там. Морально миссис
Фишер была гостьей. На этом приеме не было хозяйки, но предположим, что
хозяйка была бы, это была бы не миссис Фишер и не леди
Кэролайн, это была бы либо она сама, либо Лотти. Миссис Арбетнот
не могла не почувствовать этого, когда садилась, а миссис Фишер, рука
который Раскин отжал, подвешенный над кастрюлями перед ней, поинтересовалась:
“Чай или кофе?” Она не могла не почувствовать это еще более отчетливо
когда миссис Фишер коснулась маленького гонга на столе рядом с ней, как будто
она привыкла к этому гонгу и этому столу с тех пор, как была
немного, и при появлении Франчески попросил ее на языке
Данте принести еще молока. Произошел курьезный воздуха о миссис Фишер,
думала, что миссис Арбетнот, находясь во владении; а если она сама
не была так счастлива, что она бы пожалуй единомышленников.

Миссис Уилкинс тоже это заметила, но это только обострило ее дискурсивный ум
подумайте о кукушках. Она, без сомнения, немедленно начала бы говорить о
кукушках, бессвязно, безудержно и прискорбно, если бы была
в таком нервном и застенчивом состоянии, в каком была, когда видела их в последний раз
Миссис Фишер. Но счастье покончило с застенчивостью — она была очень
спокойной; она могла контролировать свой разговор; ей не приходилось,
с ужасом, слушать, как она говорит то, о чем и не думала говорить
когда она начала, она чувствовала себя совершенно непринужденно и совершенно естественно.
Разочарование от того, что не смогу подготовить прием для миссис
Фишер испарилась сразу, ибо это было невозможно побыть
разочаровавшись в небесах. Она не против, если она ведет себя как хозяйка. Что
не все ли равно? Вы не против, что на небесах. Она и миссис
Поэтому Арбетнот сел охотнее, чем они сели бы в противном случае
по обе стороны от миссис Фишер, и солнце, льющееся
через два окна, выходящих на восток, через залив, затопило комнату,
и там была открытая дверь, ведущая в сад, и сад был
полон множества прекрасных растений, особенно фрезий.

Тонкий и восхитительный аромат фрезий ворвался в комнату через дверь
и окутал восхищенные ноздри миссис Уилкинс. Фрезии
в Лондоне были ей совершенно недоступны. Время от времени она заходила в магазин и
спрашивала, сколько они стоят, просто чтобы иметь предлог взять в руки
букет и понюхать их, прекрасно зная, что это что-то ужасное, например,
шиллинг примерно за три цветка. Здесь они были повсюду — прорывались
из каждого угла и устилали розовые клумбы. Представьте себе это — иметь
фрезии, которые можно нарвать охапками, если захочется, и с великолепными
солнечный свет наполнил комнату, и в вашем летнем платьице, и ее
только первого апреля!

“Я думаю, вы понимаете, да, что у нас в небесах?” - сказала она,
лучезарно улыбаясь миссис Фишер со всей фамильярностью товарища-ангела.

“Они значительно моложе, чем я предполагала, - подумала миссис
Фишер, - и далеко не такие некрасивые”. И задумалась она на минуту, когда она
не замечал изобилия Миссис Уилкинс, на их немедленный и
взволнованный отказ в тот день у принца Уэльского терраса ничего
делать с дачи или с ссылками.

Конечно, ничто не могло повлиять на нее; ничто из того, что кто-либо делал. Она была
слишком прочно укоренилась в респектабельности. За ее спиной массивно стояли
в огромном ряду те три великих имени, которые она назвала, и они
были не единственными, к кому она могла обратиться за поддержкой.
Даже если эти молодые женщины—у нее нет основания полагать, один
в саду действительно леди Кэролайн Дестер, она лишь
сказали, что она была—даже если эти молодые женщины все должно получиться
что Браунинг привыкли называть—как хорошо она помнила его забавные и
идеальный способ складывать вещи—такими ненадежными, что это может быть,
или в любом случае дело до нее? Пусть они летают по ночам, если они того пожелают. Один
не было шестьдесят пять зря. В любом случае, впереди будет всего четыре
недели, по истечении которых она их больше не увидит. А в
тем временем было много мест, где она могла спокойно посидеть
подальше от них и вспомнить. Также там была ее собственная гостиная,
очаровательная комната, вся мебель медового цвета и картины, с окнами
на море в сторону Генуи и дверью, выходящей на зубчатые стены. В
в доме было две гостиные, и она объяснила этому хорошенькому
созданию леди Кэролайн — безусловно, хорошенькому созданию, кем бы она ни была в остальном
; Теннисону понравилось бы сразиться с ней наповал — кто
казалось, она была склонна присвоить себе платье медового цвета, что она
нуждалась в каком-то маленьком убежище исключительно для себя из-за своей палки.

“Никому не хочется видеть, как повсюду ковыляет старая женщина”, - сказала она.
"Я буду вполне довольна проводить большую часть своего времени в одиночестве здесь или сидеть на этих удобных зубчатых стенах". “Я буду довольна, если проведу большую часть времени в одиночестве".
”Здесь или на этих удобных зубчатых стенах".

И еще у нее была очень красивая спальня; она выходила окнами на две стороны: на залив
, на утреннее солнце — она любила утреннее солнце — и в сад.
В доме было всего две спальни с перекрестным видом,
как обнаружили они с леди Кэролайн, и в них было, безусловно, лучше всего проветриваться.
Каждый из них был в них две кровати, и она, и леди Кэролайн имела
дополнительные кровати вывезли сразу и введен в двух других комнат. В
этот путь был гораздо больше места и комфорта. Леди Кэролайн, действительно,
превратила свою комнату в спальню-гостиную, убрав диван из
большая гостиная, письменный стол и самое удобное кресло.
но ей самой не пришлось этого делать, потому что у нее была своя собственная.
гостиная, оснащенная всем необходимым. Леди Кэролайн
сначала думала полностью занять большую гостиную для себя
, потому что столовая этажом ниже вполне могла быть
использовалась между приемами пищи, чтобы посидеть с двумя другими, и была очень приятной
комната с хорошими стульями, но ей не понравилась большая гостиная
форма — это была круглая комната в башне, с глубокими щелями окон, прорезанными
благодаря массивным стенам и куполообразному и ребристому потолку, устроенному так, чтобы
выглядеть как раскрытый зонт, помещение казалось немного темноватым. Несомненно
Леди Кэролайн бросает алчные взгляды на медового цвета комнате, и
если она, Миссис Фишер, были менее плотными бы установили себе в
это. Что была бы нелепа.

“Я надеюсь”, - сказала миссис Арбатнот, с улыбкой пытаясь донести до
Миссис Фишер, что, хотя она, миссис Фишер, может быть, и не совсем гостья
она, конечно, ни в малейшей степени не была хозяйкой: “Ваша комната
удобная”.

“Вполне”, - сказала миссис Фишер. “Не хотите ли еще кофе?”

“Нет, спасибо. Не хотите?”

“Нет, спасибо." В моей спальне было две кровати, которые заполняли ее без необходимости
и я убрала одну. Это сделало ее намного удобнее.
”

“Ах, вот почему у меня в комнате две кровати!” - воскликнула миссис Уилкинс,
озаренная; вторая кровать в ее маленькой камере казалась чем-то неестественным.
и неподходящий объект с того момента, как она его увидела.

“Я не давала никаких указаний, ” сказала миссис Фишер, обращаясь к миссис Арбатнот. “ Я
просто попросила Франческу убрать это”.

“ У меня в комнате тоже есть двое, ” сказала миссис Арбатнот.

“Свой второй, должно быть, леди Кэролайн. Она ее тоже удалили”
сказала миссис Фишер. “Кажется, глупо было больше кроватей, чем
есть оккупанты”.

“Но мы не получили здесь мужья либо”, - сказала миссис Уилкинс,
“и я не вижу никакой пользы в дополнительных кроватей в одной комнате, если вы не получили
мужья, чтобы положить в них. Мы не можем их забрать?”

“Койко-мест”, - сказала миссис Фишер холодно, “не может быть удален из одного помещения после
другой. Они должны оставаться где-то”.

Замечания миссис Уилкинс казались миссис Фишер настойчиво неудачными.
Каждый раз, когда она открывала рот, она говорила что-то, что лучше оставить недосказанным.
Свободные разговоры о мужьях никогда не поощрялись в кругу миссис Фишер
. В восьмидесятые, когда она в основном процветала, к мужьям
относились серьезно, как к единственным реальным препятствиям на пути к греху. К постелям тоже, если
о них приходилось упоминать, подходили с осторожностью; и приличная
сдержанность не позволяла говорить о них и мужьях на одном дыхании
.

Она еще резче, чем обычно, повернулась к миссис Арбатнот. “ Позвольте мне налить
вам еще немного кофе, - сказала она.

“ Нет, спасибо. Но не хотите ли еще?

“Конечно, нет. Я никогда не выпиваю больше двух чашек за завтраком. Не хотите ли вы
апельсин?”

“Нет, спасибо. А вы?”

“Нет, я не ем фрукты на завтрак. Это американская мода, которая мне
теперь я слишком стар, чтобы принять. Возможно, у вас есть все, что вам нужно?”

“Довольно. Ты?”

Миссис Фишер помолчал, прежде чем ответить. Было ли это привычкой, этим трюком
отвечать на простой вопрос одним и тем же вопросом? Если так, то это должно быть
обуздано, потому что никто не смог бы прожить четыре недели в каком-либо реальном комфорте с
тем, у кого есть привычка.

Она взглянула на миссис Арбатнот, на ее расчесанные волосы и нежный лоб
успокоил ее. Нет, это была случайность, не привычка, который привел к
Эхо. Она могла только представить, как голубь, имеющий утомительной привычки, как Миссис
Арбетнот. Рассматривая ее, она подумала, какой прекрасной женой она была бы
для бедняги Карлайла. Намного лучше, чем эта ужасная умница
Джейн. Она бы успокоила его.

“ Тогда, может, пойдем? - предложила она.

“ Давай я помогу тебе подняться, ” сказала миссис Арбатнот, сама любезность.

“ О, спасибо, я прекрасно справлюсь. Только иногда моя
палка мешает мне...

Миссис Фишер встала довольно легко; миссис Арбатнот нависла над ней
напрасно.

“Я собираюсь съесть один из этих великолепных апельсинов”, - сказала миссис Уилкинс,
оставаясь на месте и протягивая руку к черной миске, доверху наполненной
ими. “ Роза, как ты можешь перед ними устоять. Смотри, возьми это. Возьми это, пожалуйста.
красавица— - И она протянула мне большой.

“Нет, я собираюсь навестить моих обязанностей”, - сказала миссис Арбетнот, двигаясь
к двери. “Ты прости меня, что оставил тебя, не так ли,” она
вежливо добавила Миссис Фишер.

Миссис Фишер тоже направилась к двери; легко; почти быстро;
ее ручки не препятствовали ей. Она не собиралась оставаться одна.
с миссис Уилкинс.

“Во сколько бы вы хотели пообедать?” - спросила ее миссис Арбатнот,
пытаясь сохранять спокойствие, по крайней мере, как не гостья, если не совсем как
хозяйка, над водой.

“Обед, ” сказала миссис Фишер, “ в половине первого”.

“Значит, вы получите его в половине первого”, - сказала миссис Арбатнот.
“Я скажу повару. Это будет нелегко, ” продолжила она,
улыбаясь, “ но я захватила с собой небольшой словарь...

“Кухарка, - сказала миссис Фишер, - знает”.

“О?” - переспросила миссис Арбатнот.

“Леди Кэролайн уже рассказала ей”, - сказала миссис Фишер.

“О?” - снова переспросила миссис Арбатнот.

“ Да. Леди Кэролайн говорит так, как понимают итальянские повара. Мне
не разрешают заходить на кухню из-за моей палки. И даже если я
были в состоянии идти, я боюсь, я не должен быть понят”.

— Но ... - начала Миссис Арбетнот.

“ Но это слишком чудесно, ” закончила за нее миссис Уилкинс, вставая из-за стола.
она была в восторге от неожиданного упрощения их с
Роуз жизней. “Ну, нам обоим здесь решительно нечего делать,
нам обоим, кроме как быть счастливыми. Вы не поверите, ” сказала она, поворачивая свою
голову и обращаясь прямо к миссис Фишер, - порции апельсина в любом
рука: “Как ужасно хорошо нам с Роуз было годами без остановки"
и как сильно сейчас нам нужен идеальный отдых”.

И миссис Фишер, не ответив ей, вышла из комнаты, сказав себе
“Она должна, ее нужно обуздать”.




Глава 8


Вскоре, когда миссис Уилкинс и миссис Арбатнот, не обремененные никакими
обязанностями, вышли и спустились по истертым каменным ступеням под
"беседка в нижнем саду", - сказала миссис Уилкинс миссис Арбатнот, которая
казалась задумчивой: “Разве ты не видишь, что если кто-то другой делает заказы,
это освобождает нас?”

Миссис Арбетнот сказала, что видела, но, тем не менее, она подумала, что это довольно глупо.
"Я люблю, когда все забирают у них из рук", - сказала миссис Уилкинс.

“Я люблю, когда все забирают у меня из рук”.

“Но мы нашли Сан-Сальваторе, - сказала миссис Арбатнот, - и это довольно
глупо, что миссис Фишер ведет себя так, как будто он принадлежит только ей”.

“Что довольно глупо, ” сказала миссис Уилкинс с большим спокойствием, “ так это
помнить. Я не вижу ни малейшего смысла в том, чтобы быть у власти ценой
своей свободы”.

Миссис Арбатнот ничего не сказала на это по двум причинам — во-первых, потому, что она
был поражен замечательной и растет спокойный дотоле
бессвязный и взволнованный наиболее важным, а во-вторых, потому, что она смотрела
хотя была очень красива.

Все каменные ступени по обеим сторонам были усажены барвинками в полном расцвете
и теперь она могла видеть, что именно привлекло ее внимание прошлой ночью
и влажным и душистым движением коснулось ее лица. Это была
вистария. _Wistaria и sunshine_ . . . она вспомнила рекламу
. Здесь действительно было в изобилии и то, и другое. Глициния была
вне себя от избытка жизни, от расточительности
цвела; и там, где кончалась беседка, солнце сверкало алым.
герань, целые кусты герани и настурции в огромных кучах, и
бархатцы, такие яркие, что казались горящими, а также красные и розовые.
львиный зев, превосходящий друг друга яркой, яростной окраской.
Земля позади этих пылающих предметов террасами спускалась к морю,
на каждой террасе был небольшой фруктовый сад, где среди олив росли виноградные лозы на
шпалеры, и фиговые деревья, и персиковые деревья, и вишневые деревья.
Вишневые и персиковые деревья были в цвету — прекрасные белые ливни
и глубокий розовый цвет среди дрожащей нежности оливок;
фиговые листья были достаточно большими, чтобы пахнуть инжиром, виноградные почки
только начинали раскрываться. А под этими деревьями росли группы голубых и
фиолетовых ирисов, кусты лаванды и серые острые кактусы, и
трава была густой от одуванчиков и маргариток, и прямо у подножия
внизу было море. Цвета, казалось, были разбросаны как попало; повсюду; всевозможные
цвета, сваленные в кучи, разливающиеся реками —
барвинки выглядели точно так, как если бы их разливали по бокам
о ступенях — и о цветах, которые в Англии растут только на бордюрах, гордые
цветы, держащиеся особняком, такие как грейт
голубые ирисы и лаванда, были вытеснены маленькими, блестящими
обычные вещи, такие как одуванчики, маргаритки и белые колокольчики дикого лука
и от этого казались только лучше и пышнее.

Они стояли и смотрели на это прекрасное сборище, на эту счастливую неразбериху в
тишине. Нет, не имело значения, что делала миссис Фишер; не здесь; не в
такой красоте. Растерянность миссис Арбетнот растаяла. В
тепло и свет того, на что она смотрела, того, что для нее было
проявлением, совершенно новой стороной Бога, как можно было быть
расстроенным? Если бы только Фредерик был с ней, тоже увидел это, увидел так, как
он увидел бы это, когда они впервые стали любовниками, в те дни, когда он
видел то, что видела она, и любил то, что любила она ...

Она вздохнула.

“Вы не должны вздыхать о небесах”, - сказала миссис Уилкинс. “Один этого не делает”.

“Я думал о том, как хочется поделиться этим с теми, кого любишь”, - сказал он.
Миссис Арбетнот.

“Вы не должны долго оставаться на небесах”, - сказала миссис Уилкинс. “Вы должны быть
здесь все совершенно. И это рай, не так ли, Роуз? Посмотрите, как
все было впущено вместе — одуванчики и ирисы,
вульгарность и превосходство, я и миссис Фишер — все приветствуется, все перемешано
во всяком случае, и все так явно счастливы и наслаждаются собой”.

“Миссис Фишер не выглядит счастливой, по крайней мере, не заметно”, - сказала миссис
Арбатнот, улыбаясь.

“Скоро она начнет, вот увидишь”.

Миссис Арбатнот сказала, что не верит, что после определенного возраста люди
начинают что-либо делать.

Миссис Уилкинс сказала, что уверена, что никто, каким бы старым и крутым он ни был, не может
сопротивляйтесь воздействию совершенной красоты. Пройдет много дней, возможно, всего лишь
часов, и они увидят, как миссис Фишер разражается всевозможным
изобилием. “Я совершенно уверена, ” сказала миссис Уилкинс, “ что мы попали в
рай, и как только миссис Фишер поймет, что она там, она
обязательно изменится. Вот увидишь. Она перестанет быть окостеневшей, и
станет совсем мягкой и сможет растягиваться, и мы станем совсем — ну, я
не удивлюсь, если она нам очень понравится ”.

Мысль о том, что миссис Фишер может разразиться чем угодно, она, которая казалась такой
особенно твердой в своих пуговицах, заставила миссис Арбатнот
смех. Она одобряла вольную манеру Лотти говорить о рае, потому что в
таком месте, в такое утро, примирение витало в самом воздухе.
Кроме того, какое там было оправдание.

Леди Кэролайн, сидевшая там, где они оставили ее до завтрака, на
стене, выглянула, услышав смех, и увидела их, стоящих на
тропинке внизу, и подумала, какое счастье, что они смеются внизу
там и раньше не подходил и не делал этого вокруг нее. Она вообще не любила шутки
, но по утрам она их ненавидела; особенно крупным планом;
особенно когда они звучали у нее в ушах. Она надеялась, что оригиналы были на их месте.
они вышли на прогулку, а не возвращались с нее. Они
смеялись все больше и больше. Над чем они вообще могли найти повод для смеха?

Она посмотрела сверху вниз на их макушки с очень серьезным выражением лица,
потому что мысль о том, чтобы провести месяц со смеющимися, была серьезной, и
они, как будто почувствовав ее взгляд, внезапно повернулись и посмотрели вверх.

Ужасающая сердечность этих женщин ...

Она отшатнулась от их улыбок и взмахов рук, но не могла уклониться.
скрыться из виду, не упав в лилии. Она не улыбнулась и не помахала в ответ.
Она перевела взгляд на более отдаленные горы, обозреваемые
они осторожно двигались до тех пор, пока эти двое, устав махать руками, не отошли по дорожке
завернули за угол и исчезли.

На этот раз они оба заметили, что их встретили, по крайней мере, с
безразличием.

“Если бы мы не были на небесах, ” безмятежно сказала миссис Уилкинс, - я бы сказала, что мы
были оскорблены, но поскольку там никто никого не оскорбляет, то, конечно, мы не можем быть такими".
были.”

“Возможно, она была несчастна”, - сказала миссис Арбетнот.

“Что это она переживет его здесь”, - сказала миссис Уилкинс с
убеждение.

“ Мы должны попытаться помочь ей, ” сказала миссис Арбатнот.

“О, но на небесах никто никому не помогает. С этим покончено. Ты
не пытайся быть или делать. Ты просто _ есть _”.

Что ж, миссис Арбатнот не стала бы вдаваться в подробности — ни здесь, ни сегодня.
Она знала, что викарий назвал бы разговор Лотти легкомыслием, если не сказать
ненормативной лексикой. Каким старым он казался отсюда; старый-престарый викарий.

Они сошли с тропинки и стали спускаться по оливковым террасам, все ниже и ниже,
туда, где внизу теплое, сонное море мягко плескалось среди
скал. Там у самой воды росла сосна, и они сели
под ней, а в нескольких ярдах от нее неподвижно лежала рыбацкая лодка, и
зеленобрюхие на воде. Морская рябь издавала негромкое бульканье.
у их ног раздавались звуки. Они прищурили глаза, чтобы иметь возможность смотреть
на яркий свет за пределами тени их дерева. Горячий запах
от сосновых иголок и подушечек дикого тимьяна, которыми были набиты щели
в промежутках между камнями, а иногда и запах чистого меда из
пучок теплых ирисов позади них на солнце, припухший на их лицах
. Очень скоро миссис Уилкинс сняла туфли и чулки и опустила
ноги в воду. Понаблюдав за ней с минуту, миссис Арбатнот
сделала то же самое. Тогда их счастье было полным. Их мужья бы
не узнали их. Они перестали разговаривать. Они перестали упоминать
небеса. Они были просто чашами принятия.

Тем временем леди Кэролайн на своей стене обдумывала свое положение.
Сад на вершине стены был восхитительным садом, но его расположение
делало его небезопасным и подверженным вторжениям. В любой момент могли прийти остальные
и захотеть воспользоваться им, потому что и в холле, и в
столовой были двери, ведущие прямо в него. Возможно, подумала леди
Кэролайн, она могла бы устроить так, чтобы это принадлежало только ей. миссис Фишер
имела зубчатые стены, восхитительно украшенные цветами, и сторожевую башню - все в ее распоряжении.
кроме того, она заняла единственную по-настоящему красивую комнату в доме.
Было много мест, куда могли пойти оригиналы — она была там сама.
видела по крайней мере два других маленьких сада, а холм, на котором стоял замок,
сам по себе был садом с дорожками и скамейками. Почему не в этот раз
место быть исключительно из-за нее? Она любила его; она любила его лучше
все. На нем были дерево Иуды и зонтичная сосна, фрезии
и лилии, тамариск, начинающий розоветь, на нем были
удобная низкая стена, на которой можно было сидеть, с каждой из трех ее сторон открывался
самый потрясающий вид — на востоке на залив и горы, на севере на
деревню за спокойной чистой зеленой водой маленькой гавани и
холмы, усеянные белыми домами и апельсиновыми рощами, а на западе
была тонкая ниточка земли, которой Сан-Сальваторе был связан с материком
а затем открытое море и береговая линия за Генуей
уходящий вдаль, в голубую мглу Франции. Да, она бы сказала, что
хотела, чтобы это было всецело только для нее. Как очевидно разумно, если бы каждая
у каждого из них было свое особое место, где они могли посидеть порознь. Это было важно
для ее комфорта, чтобы она могла побыть порознь, чтобы ее оставили в покое, без
разговоров. Остальным это тоже должно нравиться больше всего. Почему стадо? Один
достаточно того, что в Англии, с чьих родственников и друзей—о,
число их!—нажав на одну постоянно. Успешно
сбежали от них в течение четырех недель, почему и впредь, и с лиц, не имеющих
земной заявку по одному, чтобы стадо?

Она зажгла сигарету. Она начала чувствовать себя в безопасности. Эти двое ушли на
прогулка. Миссис Фишер нигде не было видно. Как это было приятно.

Кто-то вышел через стеклянные двери, как только она была рисования
глубокий вдох безопасности. Конечно, это не могла быть миссис Фишер, желая
сидеть с ней? Миссис Фишер была ее зубцами. Она должна остаться на
их, вырвав их. Было бы слишком утомительно, если бы она этого не сделала,
а ей хотелось не только заполучить их и свою гостиную, но и обосноваться
в этом саду.

Нет, это была не миссис Фишер, это была кухарка.

Она нахмурилась. Неужели ей придется и дальше заказывать еду? Несомненно,
одна или другая из тех двух машущих женщин сделала бы это сейчас.

Кухарка, которая со все возрастающим волнением ждала на кухне,
наблюдая, как стрелки часов приближаются к обеденному времени, в то время как она все еще была там
не зная, из чего будет состоять обед, отправилась, наконец, в
Миссис Фишер, которая тут же отмахнулась от нее. Затем она побродила
по дому в поисках хозяйки, любой хозяйки, которая сказала бы ей
что приготовить, и не нашла ни одной; и, наконец, под руководством Франчески, которая
всегда знал, где кто находится, выходил к леди Кэролайн.

Доменико предоставил этого повара. Это была Костанца, сестра того
один из его двоюродных братьев, который держал ресторан на пьяцца. Она помогала
своему брату готовить, когда у нее не было другой работы, и знала все
жирные, загадочные итальянские блюда, такие как "рабочие Кастаньето",
которые переполняли ресторан в полдень, и жители Меццаго
когда они приходили по воскресеньям, любили поесть. Она была бесплотной.
старая дева пятидесяти лет, седовласая, подвижная, красноречивая и мыслящая.
Леди Кэролайн была прекраснее всех, кого она когда-либо видела; и она тоже
Доменико; и то же самое сделал мальчик Джузеппе, который помог Доменико и был,
кроме того, его племянник; как и девушка Анджела, которая помогала Франческе
и, кроме того, была племянницей Доменико; как и сама Франческа.
Доменико и Франческа, единственные, кто их видел, подумали, что две дамы
, прибывшие последними, очень красивы, но по сравнению со светлой молодой леди
, прибывшей первой, они были как свечи в электрическом свете, который
недавно были установлены, как и оловянные ванны в спальнях к
замечательной новой ванной, которую их хозяин обустроил во время своего последнего визита.

Леди Кэролайн хмуро посмотрела на кухарку. Ее хмурый вид, как обычно, преобразился
на пути к тому, что казалось намеренной и прекрасной серьезностью,
и Констанца вскинула руки и вслух призвала святых в свидетели
что здесь был тот самый образ Божьей Матери.

Леди Кэролайн сердито спросила ее, чего она хочет, и голова Констанцы
склонилась набок от восторга от чистой музыки ее голоса. Она
сказала, подождав немного на случай, если музыка продолжится,
поскольку она не хотела ничего пропустить, что ей нужны распоряжения; у нее были
ходил к матери синьорины, но напрасно.

“ Она не моя мать, - гневно возразила леди Каролина, и ее гнев
звучало как жалобный плач певучей сироты.

Констанца изливала жалость. У нее тоже, объяснила она, не было матери.—

Леди Кэролайн прервала с Куртом информацию о том, что ее мать была
жив и находится в Лондоне.

Костанцо прославил Бога и святых, что молодая дама не еще
знаю, что это такое-быть без матери. Достаточно быстро сделал
несчастья обойти кого-то; несомненно, юная леди уже была
муж.

- Нет, - сказала леди Кэролайн ледяным тоном. Хуже шуток по утрам для нее было другое.
мысль о мужьях была ненавистна. И все всегда пытались надавить
они обвиняют ее — всех ее родственников, всех ее друзей, все вечерние газеты.
В конце концов, она все равно могла выйти замуж только за одного; но, судя по
тому, как все говорили, и особенно те люди, которые хотели стать
мужьями, можно было подумать, что она могла выйти замуж по меньшей мере за дюжину.

Ее мягкое, патетическое “Нет" заставило Констанцу, стоявшую рядом с ней, проникнуться сочувствием.
ну что ж.

“Бедняжка”, - сказала Констанца, даже потянувшись, чтобы ободряюще похлопать ее по плечу.
“Не теряй надежды. Еще есть время”.

“ На ленч, ” ледяным тоном произнесла леди Кэролайн, сама удивляясь своим словам
чтобы ее погладили, ее, которая приложила столько усилий, чтобы приехать сюда
место, отдаленное и скрытое, где она могла быть уверена, что среди других
вещей подобного гнетущего характера, поглаживаний тоже не было: “мы будем
иметь—”

Констанции стало по-деловому. Она прервала с предложениями, и
ее предложения были все замечательно и все дорого.

Леди Каролина не знала, что они дорогие, и что с ними
сразу. Они казались очень вкусными. К ним добавлялись всевозможные молодые овощи и
фрукты, а также много масла, сливок и
невероятное количество яиц. В конце Костанца с энтузиазмом сказала:
отдавая должное этому молчаливому согласию, что из многих леди и
джентльменов, на которых она работала на временных работах, подобных этой, она
предпочитала английских леди и джентльменов. Она более чем предпочитала
их — они пробуждали в ней преданность. Потому что они знали, что заказать; они делали
не скупясь; они воздерживались от того, чтобы терзать лица бедняков.

Из этого леди Кэролайн заключила, что она была расточительна, и
тут же отменила заказ на сливки.

Лицо Констанцы вытянулось, потому что у нее была двоюродная сестра, у которой была корова, и сливки
должно было исходить от них обоих.

“ И, возможно, нам лучше было бы обойтись без цыплят, ” сказала леди Кэролайн.

Лицо Констанцы вытянулось еще больше, потому что ее брат из ресторана держал
кур на заднем дворе, и многие из них были готовы к забою.

“Также не заказывайте клубнику, пока я не посоветуюсь с другими
дамами”, - сказала леди Каролина, вспомнив, что было только первое число
апреля и что, возможно, люди, живущие в Хэмпстеде, бедны;
в самом деле, должно быть, вы бедны, иначе зачем жить в Хэмпстеде? “Это не я здесь хозяйка".
”Это старая?" - спросила Констанца, и ее лицо вытянулось. - "Я здесь хозяйка".

“Это старая?" - спросила Констанца.

“ Нет, ” ответила леди Кэролайн.

“ Которая из двух других леди?

- Ни та, ни другая, ” ответила леди Кэролайн.

Затем улыбка Костанцы вернулась, потому что молодая леди веселилась с ней.
Она отпускала шуточки. Она сказала ей об этом в своей дружеской итальянской манере и
была искренне рада.

“ Я никогда не шучу, ” коротко бросила леди Кэролайн. “ Вам лучше уйти,
иначе обед наверняка не будет готов к половине первого.

И эти Курт слов прозвучало так сладко, что Констанс почувствовала, как
если бы комплименты были ей заплатил, и забыл о своем разочаровании
про сметану и куры, и ушли все благодарности и
улыбается.

“Это”, - подумала леди Кэролайн, “никогда не будет делать. Я пришла сюда не для того, чтобы
уборщицей, и мне не будет”.

Она перезвонила Костанце. Костанца прибежала. Звук собственного имени
в этом голосе очаровал ее.

“ Я заказала ленч на сегодня, ” сказала леди Каролина с тем самым
серьезным ангельским личиком, которое было у нее, когда она была раздражена, - и я также
заказал ужин, но с этого момента ты будешь обращаться за заказами к одной из других дам.
дамы. Я больше ничего не даю ”.

Мысль о том, что она будет продолжать отдавать приказы, была слишком абсурдной. Она никогда
отдавала распоряжения дома. Никому там и в голову не приходило просить ее что-либо делать.
То, что ей здесь навязали такое очень утомительное занятие,
просто потому, что она могла говорить по-итальянски, было нелепо.
Пусть оригиналы отдают приказы, если миссис Фишер отказывается. Миссис Фишер,
конечно, была единственной, кто природой предназначен для такой цели. У нее был
вид компетентной экономки. Ее одежда была одеждой домработницы
как и то, как она причесывалась.

Она выдвинула свой ультиматум с резкостью, которая превратила
мило по дороге и сопровождалось повелительным жестом
увольнения, в котором было изящество и любящая доброта благословения, это
раздражало, что Констанца стояла неподвижно, склонив голову на плечо.
сбоку он смотрел на нее с явным восторгом.

“О, _go_ прочь!” воскликнула леди Кэролайн по-английски, вдруг
раздраженный.

Там был лететь в ее спальне, что утром, что застрял всего
как Костанцо торчал только один, но он, возможно, был расположен его
был такой утомительный день на. Он был полон решимости осесть на ее лице
и она была полна решимости, что этого не должно быть. Его стойкость была
жутко. Это разбудило ее и не давало уснуть снова. Она ударила
по нему, и оно ускользнуло от нее без суеты или усилий и с почти
видимой мягкостью, и она ударила только себя. Он вернулся снова
мгновенно и с громким жужжанием опустился ей на щеку. Она ударила по нему
еще раз и ушиблась, в то время как он грациозно ускользнул. Она вышла из себя
, села в постели и ждала, наблюдая, чтобы ударить по нему и убить
его. Она продолжила бить его, наконец, с яростью и со всеми ее
сила, как если бы это был реальный враг намеренно пытается раздражают ее;
и он изящно скользили в ее удары, даже не зол, чтобы быть
снова в следующее мгновение. Ему всякий раз удавалось добраться до
ее лица, и было совершенно безразлично, как часто его отгоняли. Вот
почему она оделась и вышла так рано. Франческе уже сказали
, чтобы она натянула сетку на свою кровать, потому что она не собиралась позволять
дважды так раздражать себя. Люди были точь-в-точь как мухи.
Она хотела бы, чтобы были сети и для того, чтобы держать их подальше. Она била по ним
словами и хмурыми взглядами, и они, как мухи, проскальзывали между ее ударами
и остались нетронутыми. Хуже, чем муха, они, казалось, не знали, что она
даже пыталась их ударить. Муха, по крайней мере, на мгновение улетела.
С людьми единственным способом избавиться от них было уйти
самой. Именно это, такая уставшая, она и сделала в апреле этого года; и поскольку
попала сюда, близко познакомилась с деталями жизни в Сан-Сальваторе,
оказалось, что и здесь ее нельзя было оставлять в покое.

При взгляде из Лондона, казалось, не было никаких деталей. Сан-Сальваторе
оттуда казался пустым, восхитительным пустым местом. И все же, спустя всего
двадцать четыре часа спустя она обнаружила, что это вовсе не пустышка
и что ей приходится защищаться так же активно, как и раньше. Уже сейчас
она была сильно привязана к. Миссис Фишер просидела почти весь предыдущий день
и этим утром не было ни минуты покоя, ни десяти
минут непрерывного одиночества.

Костанце, конечно, в конце концов пришлось уйти, потому что ей нужно было готовить, но
едва она ушла, как появился Доменико. Он пришел поливать и привязывать.
Это было естественно, поскольку он был садовником, но он поливал и подвязывал растения
все, что было ближе всего к ней; он подходил все ближе и ближе;
он поливал в избытке; он подвязывал растения, которые были прямыми и устойчивыми,
как стрелы. Что ж, по крайней мере, он был мужчиной, а значит, не таким уж надоедливым
и его улыбающееся "доброе утро" было встречено ответной
улыбкой; после чего Доменико забыл о своей семье, своей жене, своей матери, своем
взрослые дети и все его обязанности, и он хотел только поцеловать ноги молодой леди
.

К сожалению, он не мог этого делать, но он мог говорить во время работы,
и он говорил; объемно; изливая всевозможную информацию,
иллюстрируя то, что он говорил, жестами настолько живыми, что ему приходилось вставлять
опустите лейку и таким образом задержите окончание полива.

Леди Кэролайн какое-то время терпела, но вскоре не смогла этого вынести.
и поскольку он не хотел уходить, а она не могла ему приказать, видя, что он
был занят своей должной работой, и снова это пришлось делать ей.

Она слезла со стены и перешла на другую сторону сада, где
в деревянном сарае стояло несколько удобных низких плетеных кресел. Все, чего она хотела
, это повернуть один из них спиной к Доменико, а передом
к морю в сторону Генуи. Желать такой мелочи - значит желать. Один из них имел бы
думал, что ей, возможно, позволили бы сделать это беспрепятственно. Но он, который
следил за каждым ее движением, когда увидел, что она приближается к стульям,
бросился за ней, схватил один и попросил сказать, куда его поставить.

Неужели она никогда не избавится от того, что ей прислуживают, устраивают поудобнее,
спрашивают, куда она хочет положить вещи, говорят "спасибо"? Она
была резка с Доменико, который тут же решил, что у нее разболелась голова от солнца
, и побежал за зонтиком, подушкой и
скамеечка для ног, и был умелым, и был замечательным, и был одним из джентльменов природы
.

Она закрыла глаза в тяжелом смирении. Она не могла быть недоброй к
Domenico. Она не могла встать и войти в дом, как сделала бы это сейчас.
если бы это был один изон был другим. Доменико был умен и очень
компетентен. Она сразу поняла, что именно он по-настоящему управлял домом
, кто действительно делал все. И его манеры определенно были
восхитительными, и он, несомненно, был очаровательным человеком. Дело было только в том, что
она так долго добивалась, чтобы ее оставили в покое. Если бы только, только ее можно было оставить
довольно тихо для этого один месяц, она чувствовала, что она может сделать
что-то сама, в конце концов.

Она держала глаза закрытыми, потому что тогда он будет думать, она хотела спать
и ушел бы.

Романтическая итальянская душа Доменико растаяла в нем при этом зрелище, ибо
закрытые глаза были ей необычайно к лицу. Он стоял
зачарованный, совершенно неподвижный, и она подумала, что он ускользнул, поэтому она
открыла их снова.

Нет; вот он, смотрит на нее. Даже он. Там было не деться
от пристальный взгляд.

“У меня болит голова”, - сказала она, снова закрывая их.

“Это солнце, ” сказал Доменико, “ и ты сидишь на стене без шляпы".
”Я хочу спать".

“Я хочу спать”.

“ Здравствуйте, синьорина, ” сказал он сочувственно и тихо удалился.

Она открыла глаза со вздохом облегчения. Мягкое закрытие стеклянных дверей
показало ей, что он не только ушел, но и
запри ее в саду, чтобы ее никто не беспокоил. Теперь
возможно, она побудет одна до обеда.

Это было очень интересно, и никто в мире не мог бы быть более
удивлен, чем она сама, но ей хотелось думать. Она никогда не
хотел сделать это раньше. Все остальное, что возможно сделать
без особых неудобств, которые она либо хотела сделать, либо уже делала
в тот или иной период своей жизни, но не раньше, чем ей захотелось
подумать. Она приехала в Сан-Сальваторе с единым умыслом во лжи
в коме в течение четырех недель на солнце, где-то, где ее родители и
друзей не было, она погрузилась в забытье, шевелилась только для того, чтобы ее покормили
, и не пробыла она там и нескольких часов, когда это странное
новое желание овладело ею.

Накануне вечером были чудесные звезды, и она вышла
в верхний сад после ужина, оставив миссис Фишер в одиночестве за ужином
орехи и вино, и, сидя на стене в том месте, где росли лилии
перегнувшись через их призрачные головы, она посмотрела в бездну
ночи, и ей вдруг показалось, что ее жизнь была сплошным шумом
ни о чем.

Она была сильно удивлена. Она знала, звезды и тьма его
получаются необычные эмоции, потому что в других, она видела их
производят, но они еще не до делал это в себе. Сплошной шум по поводу
ничего. Может быть, с ней все в порядке? Она задавалась вопросом. Долгое время
в прошлом она осознавала, что ее жизнь - это шум, но тогда казалось, что
в ней много чего было; действительно, шума было так много, что она
почувствовала, что ей нужно ненадолго уйти за пределы слышимости, иначе она будет
полностью и, возможно, навсегда оглохла. Но предположим, это было только
шум из ничего?

Раньше ей в голову не приходил подобный вопрос. Это заставило
ее почувствовать себя одинокой. Она хотела побыть одна, но не одинокой. Это было совсем другое.
это было что-то, что причиняло невыносимую боль прямо
внутри человека. Это было то, чего человек боялся больше всего. Это было то, что заставляло ходить на так много
вечеринок; и в последнее время даже вечеринки, как казалось раз или два, не были
совершенно надежной защитой. Возможно ли, что одиночество
не имеет ничего общего с обстоятельствами, а только с тем, как человек встречает
их? Возможно, подумала она, ей лучше пойти спать. Она не могла
чувствовать себя очень хорошо.

Она пошла спать, а утром, после того, как она сбежала лету и
ее завтрак и вышла снова в сад, там был
же чувства снова, и средь бела дня. И снова у нее возникло это
действительно довольно отвратительное подозрение, что ее жизнь до сих пор была не только
шумной, но и пустой. Что ж, если это было так, и если ее первые
двадцать восемь лет — лучшие годы — прошли просто в бессмысленном шуме,
ей лучше остановиться на мгновение и оглядеться вокруг; остановиться, как говорится в
утомительные романы, и подумайте сами. У нее было не так уж много комплектов из двадцати восьми
годы. Еще один раз она увидит, что становится очень похожей на миссис Фишер. Еще два—
Она отвела глаза.

Ее мать была бы обеспокоена, если бы узнала. Ее мать
души в ней не чаяла. Ее отец тоже был бы обеспокоен, потому что он тоже души в ней не чаял.
Все души в ней не чаяли. И когда, мелодично упрямая, она настояла на том, чтобы
уехать на целый месяц похоронить себя в Италии с гомосексуалистами
люди, которых она нашла по объявлению, отказались даже взять ее с собой.
горничная, единственное объяснение, которое могли придумать ее друзья, было то, что бедная
Лом—такова была ее имя среди них—уже перестарались и чувствовал
немного нервный.

Ее мать была опечалена ее отъездом. Он был такой странный
что нужно сделать, такой знак разочарования. Она призвала Генеральную
идея на грани нервного срыва. Если бы она могла видеть ее
обожаемый Лоскуток, более восхитительный на вид, чем у любой другой матери
дочь, которой когда-либо была, объект ее величайшей гордости, источник
из всех ее самых заветных надежд - сидеть, уставившись в пустой полдень.
Средиземноморье, учитывая ее три возможных набора по двадцать восемь
лет, она была бы несчастна. Уезжать одной было плохо; чтобы
думаю, было еще хуже. Ничего хорошего не может выйти из мышления красивой
молодая женщина. Осложнения могут выйти из него в изобилии, но нет
хорошо. Размышления о прекрасном неизбежно приводили к колебаниям,
к нежеланию, ко всеобщему несчастью. И вот, если бы она могла
видеть ее, она сидела и напряженно думала. И такие вещи. Такие старые
вещи. Вещи никто не стал думать, что они были по крайней мере
сорок.




Глава 9


Что одна из двух гостиных, которые миссис Фишер отвела для себя
была комнатой очарования и характера. Она оглядела ее с
удовлетворение зайдя в него после завтрака, и был рад, что он был
ее. Пол был выложен плиткой, стены цвета бледно-медового, и
мебель с инкрустацией цвета янтаря, и книги в мягких переплетах, многие из которых были цвета слоновой кости
или лимонного цвета. Там было большое окно с видом на море
в сторону Генуи и стеклянная дверь, через которую она могла выйти на
зубчатую стену и пройти мимо причудливых и привлекательных
сторожевая башня, сама по себе комната со стульями и письменным столом, куда
с другой стороны башни зубчатые стены заканчивались мраморной скамьей,
и можно было увидеть западный залив и мыс, за которым начинался Спецкий залив
. Ее южная сторона, между этими двумя участки моря, было
другой холм, более высокий, чем Сан-Сальваторе-последний из маленького
полуостров, с мягким башенки поменьше, и необитаемый замок
на вершине, на которой заходящее солнце еще светило, когда все остальное
был потоплен в тени. Да, она очень удобно устроилась здесь; и
сосуды — миссис Фишер не изучал их природу пристально, но они
казались маленькими каменными желобками или, возможно, маленькими саркофагами, окруженными
вокруг зубчатых стен цветами.

Эти стены, она думала, что, рассматривая их, было бы
идеальное место для нее темпе вверх и вниз мягко, в моменты, когда она
не менее почувствовал необходимость ее прикрепляют, или сидеть на мраморном сиденье,
впервые положил подушку на него, если бы там не было к сожалению
во-вторых, открывая стеклянную дверь на них, уничтожая их завершения
уединение, испортив ей ощущение, что место было только для нее.
вторая дверь вела в круглую гостиную, которую и она, и леди
Кэролайн отвергли как слишком темную. В этой комнате, вероятно, сидели в
женщинами из Хэмпстеда, и она боялась, что они не ограничатся
тем, что будут сидеть в нем, а выйдут через стеклянную дверь
и вторгнутся на ее зубчатые стены. Это разрушило бы зубчатые стены. Насколько она была обеспокоена, это бы
разрушило их, если бы они были захвачены; или
даже если бы они не были фактически захвачены, они могли быть замечены взглядами
людей, находящихся в комнате. Никто не может быть совершенно в своей тарелке, если они
наблюдают, и знал это. То, чего она хотела, чего она, конечно, имела
право, был конфиденциальности. Она не хотела вторгаться в другие; почему
тогда должны ли они вторгаться к ней? И она всегда могла расслабить ее конфиденциальности
если, когда она ближе познакомилась с ее спутники, она должна
думаю, что это стоит, но она сомневается в том, какой из трех бы так
развиваться как заставить ее думать, что это не стоит.

Вряд ли что-то действительно имело ценность, размышляла миссис Фишер, кроме
прошлого. Это было удивительно, это было просто поразительно, превосходство
прошлого над настоящим. Ее друзья в Лондоне, солидные люди
ее ровесники, знали то же прошлое, что и она, могли рассказать о нем
с ней, мог сравнить это, как она, со звенящим настоящим, и в
вспоминая великих людей, забыть на мгновение о тривиальной и бесплодной молодежи
людях, которые все еще, несмотря на войну, казалось, засоряли мир
такие цифры. Она уехала от этих друзей, этих
общительных зрелых друзей, не для того, чтобы провести время в Италии, болтая
с тремя людьми другого поколения и несовершенного опыта; она
уехал просто для того, чтобы избежать предательств лондонского апреля. Это было
правдой то, что она сказала двоим, пришедшим на террасу принца Уэльского,
все, что она хотела бы делать в Сан-Сальваторе был сидеть одна в
солнце и запомнить. Они знали это, потому что она сказала им. Он был
ясно выраженные и четко понимать. Следовательно, она имела право
ожидать, что они останутся в круглой гостиной и не выйдут наружу
прервав ее, на зубчатую стену.

Но станут ли они? Сомнение испортило ей утро. Только ближе к
обеденному времени она нашла способ обезопасить себя и позвонила
Франческа велела ей на медленном и величественном итальянском закрыть ставни
стеклянной двери круглой гостиной, а затем, войдя с ней в
номер, который стал темнее, чем когда-либо в следствие, но и,
Миссис Фишер отметила Франческа, который был хорошо подвешен, это сделала, потому что
из этой самой тьмы останутся приятно прохладными, а после того, как все было
многочисленные щели-окна в стенах, чтобы впустить свет, и это было
ничего делать с ней, если они не пустили его, она направлена на
размещение кабинет редкостей через дверь на ее внутри.

Это препятствовало бы выходу.

Затем она позвонила Доменико и попросила его передвинуть один из
наполненных цветами саркофагов поперек двери с внешней стороны.

Это препятствовало бы входу.

“ Никто, - поколебавшись, сказал Доменико, - не сможет воспользоваться дверью.

“ Никто, - твердо сказала миссис Фишер, - не захочет.

Затем она удалилась в свою гостиную и со стула, поставленного так, чтобы она
могла смотреть прямо на них, посмотрела на свои зубчатые стены, закрепленные за
ней теперь полностью, со спокойным удовольствием.

Находясь здесь, она подумала спокойно, намного дешевле чем в
отель и, если бы она могла держаться в стороне от других, неизмеримо более
покладисты. Она платила за нее номера—очень уютные номера, теперь
что она была устроена в них—;3 в неделю, куда пришли около восьми
шиллинги в день, зубчатые стены, сторожевая башня и все такое. Где еще за границей
она могла бы жить так же хорошо за такие небольшие деньги и принимать столько ванн, сколько ей захочется
за восемь шиллингов в день? Конечно, она еще не знала, сколько будет стоить
ее еда, но она будет настаивать на том, чтобы быть осторожной в этом вопросе,
хотя она также будет настаивать на том, чтобы осторожность сочеталась с
превосходством. Они прекрасно совместимы, если поставщик принял
боли. Заработная плата слуг, как она выяснила, была ничтожной из-за
выгодного обмена, так что оставалась только еда, чтобы
ее тревога. Если бы она увидела признаки расточительности, она бы предложила, чтобы
каждый из них каждую неделю передавал леди Кэролайн разумную сумму, которая
должна покрывать счета, любая из них, которая не была использована, подлежит возврату, и
если бы она была превышена, убытки пришлось бы нести поставщику провизии.

Миссис Фишер была состоятельна и стремилась к комфорту, подобающему ее возрасту
, но она не любила расходов. Она была настолько обеспеченной, что, если бы захотела
, могла бы жить в богатом районе Лондона и ездить
оттуда и обратно на "роллс-ройсе". У нее не было такого желания. Это было необходимо
больше жизненных сил, чем требовалось при истинном комфорте, чтобы иметь дело с домом в роскошном месте
и "роллс-ройсом". Заботы сопровождали такое имущество,
заботы любого рода, увенчанные счетами. В трезвом унынии Prince
of Wales Terrace она могла незаметно наслаждаться недорогим, но настоящим
комфортом, не подвергаясь нападкам хищных мужчин - слуг или
собиратели пожертвований на благотворительность, а в конце улицы была стоянка такси.
Ее ежегодных вложений была небольшая. Дом достался в наследство. Смерть
обстановка для нее. Она шла в столовую на турецком ковре
о своих отцах; она регулировала свой день по превосходным часам из черного мрамора
на каминной полке стояли часы, которые она помнила с детства; ее стены
были полностью увешаны фотографиями ее знаменитого покойного
друзья подарили либо ее, либо ее отца, написав их собственными почерками
нижние части их тел, а окна,
которые всю ее жизнь были закрыты темно-бордовыми занавесками, были украшены, кроме того
с теми же аквариумами, которым она была обязана своими первыми уроками морского дела
и в которых все еще медленно плавали золотые рыбки ее юности.

Были ли это те же самые золотые рыбки? Она не знала. Возможно, они, как и карпы,
пережили всех. Возможно, с другой стороны, за глубоко море
растительность предусмотрено их на дно, они должны были время от времени
годы шли, отозваны и заменены сами. Были ли они или
не были, иногда задавалась она вопросом, рассматривая их в перерывах между
блюдами своей одинокой трапезы, теми же золотыми рыбками, которые в тот день были
там, когда Карлайл — как хорошо она это помнила — сердито подошел к ним.
в разгар какого-то спора с ее отцом, который становился все более жарким.,
и, сильно ударив кулаком по стеклу, обратил их в бегство,
крича на бегу: “Эй, вы, глухие дьяволы! Эй, вы, счастливые глухонемые!
дьяволы! Ты ничего не слышишь из этой проклятой болтовни, шатания,
глейкитской чепухи, которую несет твой хозяин, не так ли? Или что-то в этом роде.

Дорогой, великодушный Карлайл. Такая естественность изливается наружу; такая правда
свежесть; такое настоящее величие. Суровый, если хотите — да, несомненно
иногда суровый и пугающий в гостиной, но великолепный. Кого
теперь можно было поставить рядом с ним? Кого можно было упомянуть в том же
дыхание? Ее отец, у которого ни у кого не было большего таланта, сказал:
“Томас бессмертен”. И вот это поколение, это поколение
puniness, поднимая свой голос в сомнения, или, что еще хуже, не
давая себе труд поднять его на всех, нет—это было невероятно,
но это было так сообщили ее—даже не читая его. Миссис Фишер тоже
не читала его, но это другое дело. Она читала его; она была
конечно, читала его. Конечно, она читала его. Там было
Тойфельсдрек —она довольно хорошо помнила портного по фамилии Тойфельсдрек. Итак
как будто Карлайл назвал его так. Да, она, должно быть, читала его, хотя
естественно, подробности ускользнули от нее.

Прозвучал гонг. Погрузившись в воспоминания, миссис Фишер забыла о времени.
она поспешила в свою спальню, чтобы вымыть руки и пригладить волосы. Она
не хотел опаздывать и подавать дурной пример, и, возможно, найти ее
место во главе стола приняты. Нельзя доверять
манерам молодого поколения; особенно манерам этой миссис
Уилкинс.

Однако она первой вошла в столовую. Франческа в
белом фартуке стояла наготове с огромным блюдом дымящегося горячего,
блестящие макароны, но рядом не было никого, кто мог бы их съесть.

Миссис Фишер села с суровым видом. Расслабься, расслабься.

“Обслужи меня”, - сказала она Франческе, которая проявила готовность подождать
остальных.

Франческа обслужила ее. Из всей компании миссис Фишер нравилась ей меньше всего, на самом деле
она ей совсем не нравилась. Она была единственной из четырех дам
, кто еще не улыбнулся. Верно, она была старой, верно, некрасивой,
верно, поэтому у нее не было причин улыбаться, но добрые дамы улыбались,
причина или нет. Они улыбались не потому, что были счастливы, а потому, что они
желала сделать счастливой. Эта одна из четырех дам не могла тогда,
решила Франческа, быть доброй; поэтому она угрюмо протянула ей макароны, будучи
не в состоянии скрыть ни одного из своих чувств.

Они были очень хорошо приготовлены, но миссис Фишер никогда не любила макароны,
особенно эти длинные, червеобразные. Ей было трудно есть.
скользкий, сползающий с вилки, из—за чего она выглядела, как она чувствовала,
недостойно, когда, как она и предполагала, отправив его в рот, кончики
него все еще торчали наружу. Кроме того, когда она ела его, ей всегда вспоминался мистер
Фишер. Во время их супружества он вел себя очень похоже
макароны. Он поскользнулся, он извивался, он заставил ее почувствовать
несолидно, и, когда наконец получил его, как она думала,
там неизменно были маленькие частицы его, что до сих пор, как это было,
вывесили.

Франческа из буфета мрачно наблюдала за тем, как миссис Фишер расправляется с макаронами
и ее уныние усилилось, когда она увидела, что та наконец взяла свой
нож и мелко нарезала макароны.

Миссис Фишер действительно не знала, как еще раздобыть эти вещи. Она
знала, что ножи в этой связи неприличны, но один из них действительно был
в конце концов, потеряла терпение. Макаронам никогда не разрешалось появляться на ней
столик в Лондоне. Помимо того, что он был утомительным, ей даже не понравился,
и она посоветовала леди Кэролайн больше его не заказывать. Годы
практики, размышляла миссис Фишер, нарезая его, годы реальной жизни
в Италии понадобились бы, чтобы научиться точному приему. Браунинг великолепно приготовил
макароны. Она вспомнила, как однажды наблюдала за ним, когда он пришел
на ланч с ее отцом, и это блюдо было заказано в качестве
комплимента его связям с Италией. Восхитительно, как это подавалось
. Никакой погони по тарелке, никакого соскальзывания вилки, никаких последующих
выступающие свободные концы — всего один рывок, один взмах, один толчок, один глоток
и вот, еще один поэт был взращен.

“Я должен идти и искать юная леди?” - спросила Франческа, не любой
больше смотреть на хорошую maccaroni на нашем сайте режут ножом.

Миссис Фишер вышел из ее напоминает размышления с трудом.
“Она знает, что обед в половине первого”, - сказала она. “Они все знают”.

“Возможно, она спит”, - предположила Франческа. “Другие дамы дальше"
, но эта недалеко.

“Тогда снова бейте в гонг”, - сказала миссис Фишер.

Какие манеры, подумала она; какие, какие манеры. Это был не отель, и
следовало принять соответствующие меры. Она должна сказать, что была удивлена миссис
Арбетнот, которая не выглядела непунктуальной. Леди Кэролайн тоже.
она казалась дружелюбной и обходительной, кем бы еще она ни была.
От другого, конечно, она ничего не ожидала.

Франческа взяла гонг, вынесла его в сад и
двинулась вперед, ударяя в него на ходу, вплотную к леди Кэролайн, которая,
все еще растянувшись в своем низком кресле, подождала, пока она закончит, а затем
повернула голову и нежнейшим тоном излила то, что казалось
музыкой, но на самом деле было оскорблением.

Франческа не восприняла поток жидкости как оскорбление; как она могла
воспринять, когда это прозвучало подобным образом? И с улыбкой на лице,
потому что она не могла не улыбнуться, когда смотрела на эту молодую леди, она
сказала ей, что макароны остывают.

“Когда я не прихожу на обеды, это потому, что я не хочу приходить на
обеды, ” сказал раздраженный Лоскуток, “ и в будущем ты не будешь беспокоить
меня”.

“ Она больна? ” спросила Франческа с сочувствием, но не в силах сдержать улыбку.
Никогда, никогда она не видела таких красивых волос. Как чистольняные; как
волосы северные детки. На такой маленькой головы могли отдохнуть только благословение,
на такой маленькой голове нимб святое святых мог быть подходяще
разместил.

Скрэп закрыла глаза и отказалась отвечать. Она поступила опрометчиво,
поскольку это убедило Франческу, которая поспешила уйти, полная
беспокойства, чтобы сообщить миссис Фишер, что ей нездоровится. И миссис Фишер,
поскольку ей не позволили, как она объяснила, самой выйти к леди Кэролайн,
из-за ее трости, послала вместо себя двух других, которые пришли в
тот момент был жарким, захватывающим дух и полным оправданий, пока она
сама приступила к следующему блюду, которое оказалось очень хорошо приготовленным
омлет, аппетитно сочащийся с обоих концов молодой зеленью
горох.

“ Обслужи меня, ” приказала она Франческе, которая снова проявила готовность
подождать остальных.

“О_о_, почему они не оставят меня в покое? — о, почему они не оставят меня в покое
?” Лома спросила себя, когда она услышала более scrunchings на
маленькие камешки, который занял место травы, и поэтому знал некоторых
еще один был на подходе.

Она держала глаза плотно закрытыми в этот раз. Зачем ей идти обедать
если она не хочет? Это был не частный дом, она ни в коей мере не
запутался в обязанности по отношению к утомительной хозяйка. Для всех практических
цели Сан-Сальваторе был отель, и она должна быть оставленным в покое, чтобы
есть или не есть так, как если бы она действительно была в гостинице.

Но несчастный лома не мог просто сидеть на месте и закрыть глаза
не возбуждая желание инсульта и ПЭТ в ее смотрящих с
что она была слишком хорошо знакома. Даже кухарка была погладил ее. И теперь
нежная рука — как хорошо она знала и как сильно боялась нежных
рук — легла ей на лоб.

“ Боюсь, вам нехорошо, - произнес голос, который не принадлежал миссис Фишер,
и, следовательно, должен принадлежать одному из оригиналов.

“ У меня болит голова, ” пробормотал Скрэп. Возможно, лучше всего было сказать, что;
возможно, это был кратчайший путь к миру.

“Мне очень жаль”, - мягко сказала миссис Арбатнот, потому что ее рука была
нежной.

“А я, - сказала себе Скрэп, - кто думал, что если я приеду сюда, то смогу
избежать матерей”.

“Тебе не кажется, что чашечка чая пойдет тебе на пользу?” - спросила миссис Арбатнот
нежно.

Чай? Отказаться от этой идеи было отвратительно. В такую жару пить чай
в середине дня. . .

“ Нет, ” пробормотала она.

“Я думаю, что для нее действительно было бы лучше, ” сказал другой голос, “ это
чтобы ее оставили в покое”.

"Как разумно", - подумал Скрэп; и приподнял ресницы одного глаза ровно настолько,
чтобы заглянуть в щель и увидеть, кто говорит.

Это был веснушчатый оригинал. Значит, у темноволосой была та, что с
рукой. Веснушчатая поднялась в ее глазах.

“Но я не могу думать о тебе с головной болью и ничего не
сделано за это,” сказала миссис Арбетнот. “Чашку крепкого черного
кофе?”

Лома больше ничего не сказал. Она ждала, неподвижная и немая, пока миссис
Арбетнот должен убрать ее руку. В конце концов, она не могла стоять здесь весь день.
и когда она уйдет, ей придется взять свою руку с собой.
она.

“Я действительно думаю, ” сказал веснушчатый, - что ей ничего не нужно, кроме
тишины”.

И, возможно, веснушчатая потянула ту, у которой была рука, за
рукав, потому что хватка на лбу Скрэп ослабла, и после минутного
молчания, во время которого, без сомнения, ее рассматривали — она была
всегда находящийся в раздумье — шаги снова зашуршали по гальке
они стали тише и затихли.

“ У леди Кэролайн разболелась голова, ” сказала миссис Арбатнот, возвращаясь в столовую.
она села на свое место рядом с миссис Фишер. “ Я не могу
уговорить ее выпить хотя бы немного чая или черного кофе. Ты
знаешь, что такое аспирин по-итальянски?

“Правильное средство от головной боли”, - сказала миссис Фишер твердо, “Кастор
нефть”.

“Но она не болит голова”, - сказала миссис Уилкинс.

“Карлайл”, - сказала миссис Фишер, который доела омлет и
отдых, пока она ждала очередного курса, чтобы говорить, “пострадал
один период жутко от головной боли, и он постоянно принимал касторовое масло
как лекарство. Он употреблял его, я бы сказал, почти в избытке и назвал,
Я помню, в своей интересной манере "масло скорби". Это сказал мой отец.
На какое-то время это изменило все его отношение к жизни, всю его философию.
Но это потому, что он принял слишком много. Чего хочет леди Кэролайн, так это одной
дозы, и только одной. Продолжать принимать касторовое масло - ошибка ”.

“Вы знаете, как оно называется по-итальянски?” - спросила миссис Арбатнот.

“Ах, боюсь, что этого я не знаю. Однако она должна знать. Вы можете спросить
ее.

“Но у нее не болит голова”, - повторила миссис Уилкинс, которая была
борется с макаронами. “ Она просто хочет, чтобы ее оставили в покое.

Они оба посмотрели на нее. Слово "лопата" пришло в голову миссис Фишер в
связи с действиями миссис Уилкинс в тот момент.

“Тогда почему она должна говорить, что да?” - спросила миссис Арбатнот.

“Потому что она все еще пытается быть вежливой. Только она не хочет, когда
место есть в ее—она действительно будет. Без примерки.
Естественно”.

“ Лотти, понимаешь, ” объяснила миссис Арбатнот, улыбаясь миссис Фишер, которая
с каменным терпением ждала следующего блюда, отложенного из-за
Миссис Уилкинс продолжала пытаться съесть макароны, которые, должно быть, стали
менее аппетитными, чем когда-либо, теперь, когда они остыли. “У Лотти, видите ли, есть
теория об этом месте —”

Но миссис Фишер не желала слушать никаких теорий миссис Уилкинс.

- Я уверена, что не знаю, - перебила она, сурово глядя на миссис Уилкинс.
Уилкинс, “Почему вы должны предполагать, что леди Кэролайн говорит неправду?"
”Я не предполагаю... Я знаю", - сказала миссис Уилкинс. - "Я знаю, что леди Кэролайн говорит неправду".

“Я не предполагаю”.

“И, скажите на милость, откуда вы знаете?” - ледяным тоном спросила миссис Фишер, поскольку миссис Уилкинс
на самом деле накладывала себе еще макарон, официозно предложенных ей
и, без всякой необходимости, во второй раз от Франчески.

“Когда я только что был там, я увидел ее изнутри”.

Что ж, миссис Фишер не собиралась ничего на это говорить; она не собиралась
утруждать себя ответом на откровенный идиотизм. Вместо этого она резко
стукнула в маленький настольный гонг рядом с собой, хотя рядом стояла Франческа
, стоявшая у буфета, и сказала, поскольку она больше не хотела ждать
следующее блюдо: “Подавайте мне”.

И Франческа — должно быть, это было умышленно — снова предложила ей макароны.




Глава 10


Не было никакой возможности войти в верхний сад Сан-Франциско или выйти из него.
Сальваторе, кроме как через две стеклянные двери, к сожалению, расположенные рядом
бок о бок, из столовой и холла. Человек в саду, который
хотел скрыться незамеченным, не мог этого сделать, потому что человек, от которого нужно было скрыться
, был бы встречен по пути. Это был маленький, продолговатый сад, и спрятаться
было невозможно. Какие только деревья там ни были — Иудино дерево, тамариск,
зонтичная сосна — росли вплотную к низким парапетам. Розовые кусты не давали реального
укрытия; один шаг вправо или влево от них, и человек, желающий остаться
в одиночестве, был обнаружен. Только в северо-западном углу было небольшое место.
торчавшие на Великую Китайскую стену, своеобразный нарост или петля, не
сомневаюсь, используемые в старый недоверчивый дней для наблюдения, где было
можно посидеть на самом деле невидимое, потому что между ним и домом было
густую заросль Дафна.

Скрэп, оглянувшись и убедившись, что никто не смотрит, встала и
внесла свой стул в это место, крадучись так же осторожно, на цыпочках
как крадут те, чьей целью является грех. На стенах был еще один нарост
точно такой же в северо-восточном углу, но этот, несмотря на то, что
вид с него был едва ли не красивее, потому что с него можно было видеть
залив и прекрасные горы за Меццаго были обнажены. Никаких кустов
рядом с ним не росло, и у него не было никакой тени. Тогда северо-западная петля была тем местом, где
она любила сидеть, и она устроилась на ней, положив голову на свою
подушку и удобно устроив ноги на парапете, откуда
они предстали перед жителями деревни на площади внизу в виде двух белых голубей.
она подумала, что теперь действительно будет в безопасности.

Миссис Фишер нашла ее там, ориентируясь по запаху ее сигареты.
Неосторожный Лоскуток об этом не подумал. Миссис Фишер сама не курила
и тем отчетливее чувствовала запах дыма от сигареты.
Прочее. Мужественный запах встретил ее, как только она вышла в сад
после обеда из столовой, чтобы выпить кофе. Она
велено Франческа поставила кофе в тени дома снаружи
стеклянная дверь, и когда миссис Уилкинс, увидев стол проводится
нет, напомнил ей, очень официозно и бестактно Миссис Фишер
считается, что леди Кэролайн хотела побыть одна, она парировала—А
с тем, что приличия—что сад был для всех.

Соответственно, она вошла в него и сразу же осознала, что леди
Кэролайн курила. Она сказала себе: “этих современных молодых женщин,”
и приступил к ее найти; ее палкой, теперь, когда обед был закончен, не
больше препятствий к действию, что было до ее еда была
надежно, как Браунинг как-то сказал—Конечно, это был браунинг? Да, она
помнила, как сильно ее отвлекли — втянули в это дело.

"Теперь ее никто не отвлекает", - размышляла миссис Фишер, направляясь прямо к "дафне".
мир стал очень скучным и полностью утратил
чувство юмора. Вероятно, у них все еще были свои шутки, эти
люди — на самом деле, она знала, что это так, потому что _Punch_ все еще продолжался; но как
по-другому это продолжалось, и какие шутки. Теккерей в своей неподражаемой
манере превратил бы это поколение в фарш. О том, насколько сильно он
нуждался в тонизирующих свойствах этой вяжущей ручки, он, конечно, не знал
. Это даже больше не вызывало у него — по крайней мере, так ей было
проинформировано — какого-либо особого уважения. Что ж, она не могла дать этому глаза, чтобы
видеть, уши, чтобы слышать, и сердце, чтобы понимать, но она могла и хотела
дать этому, представленному и объединенному в образе леди Кэролайн, хорошую
дозу честного лекарства.

“Я слышала, тебе нездоровится”, - сказала она, стоя в узком проходе в
петлю и глядя вниз с непреклонным выражением лица человека, который
полон решимости сделать добро неподвижному и, по-видимому, спящему Лому.

У миссис Фишер был низкий голос, очень похожий на мужской, потому что она была
охвачена той странной мужественностью, которая иногда преследует женщину
в последние дни ее жизни.

Скрап попыталась притвориться спящей, но если бы это была она.
сигарета не была бы зажата в ее пальцах, а была бы
валяющейся на земле.

Она забыла об этом. Миссис Фишер не забыла и, войдя в петлю, села
на узкую каменную скамью, встроенную в стену. Какое-то время она
могла сидеть на нем; какое-то время, пока не начал пробирать холод.

Она созерцала фигуру перед собой. Несомненно, симпатичное создание,
и такое, которое имело бы успех в Фаррингфорде. Странно, как
даже величайшие люди легко поддавались влиянию внешности. Она видела
собственными глазами, как Теннисон отвернулся от всех — положительно, повернулся
спиной к толпе выдающихся людей, собравшихся, чтобы оказать ему честь, и
вывести в окошко молодого человека никто никогда не слышал,
кто свезли туда случайно и единственная заслуга—если
это заслуга, которая присуждается случайно—была красота. Красота!
Во всем, прежде чем можно будет развернуться. Роман, можно было бы почти сказать,
минут. Ну, пока это длилось она, кажется, способны делать то, что он любил
с мужчинами. Даже мужья не были застрахованы от этого. Там были отрывки
жизнь Мистер Фишер . . .

“Я полагаю, путешествие расстроило тебя”, - сказала она своим глубоким голосом. “ Что
тебе нужна хорошая доза какого-нибудь простого лекарства. Я попрошу Доменико
если в деревне есть такая вещь, как касторовое масло.

Скрап открыла глаза и посмотрела прямо на миссис Фишер.

“Ах, ” сказала миссис Фишер, - я знала, что вы не спите. Если бы это было так,
ты бы уронил свою сигарету на землю.

Скрэп выбросил сигарету за парапет.

“Бесполезно”, - сказала миссис Фишер. “Мне не нравится, когда курят женщины, но я все равно
еще меньше люблю расточительство”.

“Что делают с такими людьми?” - Спросила себя Скрэп, ее
глаза были устремлены на миссис Фишер с выражением, которое показалось ей возмущенным, но
показалось миссис Фишер по-настоящему очаровательной покорностью.

“Теперь вы примете мой совет”, - сказала миссис Фишер, коснулся“, и не
пренебрегать тем, что вполне может превратиться в болезнь. Мы в Италии, мы
знаю, и нужно быть осторожным. Для начала тебе следует отправиться в постель.
”

“Я никогда не ложился спать,” сорвался лом, и это звучало, как движется, как
одинокая, а эта линия, сказанные много лет назад на актрису, играющую
роль бедной Джо в театрализованные версии "холодный дом" —“я всегда
двигаемся дальше,” сказал Бедный Джо в этой игре, настоятельно рекомендуется делать это на полицейского;
а миссис Фишер, тогда еще девочка, положила голову на красный бархат
парапет первого ряда бельэтажа и громко заплакал.

Это был замечательный голос Скрапа. Он ей подарил, за те десять лет
поскольку она вышла, всех побед, что умом и сообразительностью может
нет, потому что он сделал все, что она сказала, Кажется, запоминающимся. Ей следовало бы, с
таким строением горла, стать певицей, но во всех видах музыки
Скрап был тупым, кроме этой музыки говорящего голоса;
и какое очарование, какое очарование заключалось в этом. Такова была
прелесть ее лица и красота ее румянца, что не было
не было мужчины, в глазах которого при виде нее не вспыхнуло бы
пламя сильнейшего интереса; но когда он услышал ее голос, пламя в
глазах этого человека зажглось и застыло. То же самое было с каждым мужчиной,
образованным и необразованным, старым, молодым, желанным самим по себе или
нежелательным, мужчинами ее собственного мира и автобусными кондукторами, генералами и
Томми — во время войны у нее были непростые времена—епископы в равной степени
с верджерами—вокруг ее конфирмации произошли поразительные события.
состоявшийся — здоровый и нездоровый, богатый и без гроша в кармане, блестящий или
идиотски; и не имело никакого значения, кем они были и как долго
и надежно женаты: в глазах каждого из них, когда они видели
она зажгла это пламя, и когда они услышали ее, оно осталось там.

Скрэп была сыта по горло этим взглядом. Это привело только к трудностям.
Сначала это привело ее в восторг. Она была взволнована, торжествовала. Быть
очевидно неспособной сделать или сказать что-то не так, чтобы ей
аплодировали, слушали, ласкали, обожали, куда бы она ни пошла, и когда бы она
вернувшись домой, я тоже не нашел там ничего, кроме самого снисходительного и гордого
нежность — почему, как чрезвычайно приятно. И к тому же так легко. Никакой подготовки
для этого достижения не нужно, никакой тяжелой работы, нечему учиться. Ей
не нужно беспокоиться. Ей нужно было только появиться и немедленно что-нибудь сказать
.

Но постепенно вокруг нее накапливались переживания. В конце концов, ей пришлось
столкнуться с трудностями, ей пришлось приложить усилия, потому что, как она обнаружила с
изумлением и яростью, ей пришлось защищаться. Того гляди, что
прыгающий взгляд, означало, что она собиралась стать схватил. Некоторые из этих
кто имел его были более скромными, чем другие, особенно если они были молоды,
но все они, в меру своих способностей, схватились; и она, которая
вошла в мир так бодро, с высоко поднятой головой и
абсолютно доверяя любому, у кого были седые волосы, начала
недоверие, а затем неприязнь, и вскоре отвращение, и
вскоре возмущение. Иногда казалось, что она не
принадлежала себе, вообще не принадлежала себе, а рассматривалась как
универсальная вещь, своего рода шедевр. Настоящие мужчины ... И она
обнаружила, что вовлечена в странные, неопределенные ссоры, и ее почему-то возненавидели.
Настоящие женщины ... И когда началась война, и она бросилась в нее с головой
вместе со всеми остальными, это прикончило ее. Настоящие генералы . . .

Война прикончила Лом. Это убило единственного мужчину, с которым она чувствовала себя в безопасности, за которого
она вышла бы замуж, и в конце концов это вызвало у нее отвращение к любви. С тех пор
она была озлоблена. Она борется, как со злостью в
сладкие вещи в жизни, как оса попала в мед. Так же отчаянно
она пыталась оторвать ей крылья. Ей не доставляло удовольствия превосходить других женщин.
ей не нужны были их надоедливые мужчины. Что можно было поделать с
мужчины, один из которых получил их? Никто из них не хотел говорить с ней ничего
но дела любви, и как глупо и утомительно, что стало после
немного. Это было, как будто было дано здорового человека с нормальным голодом
ничего, но кушать сахар. Любовь, любовь . . . само слово сделал
ее хотят ударить кого-то. “_ За что_ я должен любить тебя? _ За что_ я должен любить тебя?”
иногда она удивленно спрашивала, когда кто—то пытался - кто-то пытался
всегда пытался — сделать ей предложение. Но она так и не получила настоящего ответа, только
дальнейшую бессвязность.

Глубокий цинизм овладел несчастной Клочковатой. Внутри у нее все росло.
седая от разочарования, в то время как ее грациозная и очаровательная внешность
продолжала делать мир прекраснее. Какое у этого было будущее
для нее? Она не смогла бы, после такой подготовки, чтобы завладеть
его. Она была в хорошей форме, потому что она потратила все это время
красиво. В настоящее время она не хотела быть красивой, и что тогда? Скрэп
не знала, что тогда, ей было страшно даже гадать. Как бы она ни устала
быть заметной, она, по крайней мере, привыкла к этому, она никогда
не знала ничего другого; и становиться незаметной, исчезать, расти
убогий и тусклый, вероятно, был бы самым болезненным. И как только она начнет,
сколько лет это будет продолжаться! Представьте, подумал Скрэп,
большую часть своей жизни прожить не на том конце. Представь, что быть старой в два
или три раза дольше, чем молодой. Глупо, глупо. Все было
глупо. Не было ничего, что она хотела бы делать. Там были тысячи
чего она не хотела делать. Избегание, тишина, незаметность, если
возможна потеря сознания—эти переговоры были все она просит у
момент; и здесь, даже здесь, ей не дали минуты покоя, и
эта абсурдная женщина должна была прийти, притворяясь, просто потому, что хотела
проявить власть, уложить ее в постель и заставить ее — отвратительную — пить касторовое
масло, что она думала, что больна.

“Я уверена”, - сказала миссис Фишер, которая почувствовала, как холод камня начинает
проникать сквозь нее, и поняла, что больше не сможет сидеть. “Вы сделаете то, что
разумно. Твоя мать хотела бы— У тебя есть мать?

В глазах Скрэпа мелькнуло легкое удивление. У тебя есть мать? Если когда-нибудь
у кого-нибудь и была мать, так это у Скрэпа. Ей и в голову не приходило, что
могут быть люди, которые никогда не слышали о ее матери. Она была одной из
главные маркизы — а там были, как никто не знал лучше, чем Скрэп,
маркизы и маркизессы — и занимали высокие посты при дворе.
Ее отец тоже в свое время был самым выдающимся человеком. Его день был
немного позади, бедняжка, потому что на войне он совершил несколько важных
ошибок, и, кроме того, теперь он был стар; тем не менее, он был здесь,
чрезвычайно известная личность. Как спокойного, как необычайно спокойный
нашел тот, кто никогда не слышал о ней много, или на
крайней мере, еще не связал бы ее с ними.

Она стала бы миссис Фишер. Возможно, оригиналы не знали
и о ней тоже ничего. Когда она впервые написала им и подписалась своим именем
великое имя Дестер, которое то появлялось, то исчезало из английского языка
история, подобная кровавой нити, ибо ее носителей постоянно убивали, она
считала само собой разумеющимся, что они знают, кто она такая; и на
собеседовании на Шафтсбери-авеню она была уверена, что они знали, потому что
они не попросили, как в противном случае, рекомендаций.

Скрэп начала приободряться. Если бы никто в Сан-Сальваторе никогда не слышал о ней.
если бы в течение целого месяца она могла избавиться от себя, уйти от
все, что связано с ней, должно быть позволено действительно забыть о
цеплянии, забивании и всем этом шуме, что ж, возможно, она могла бы
в конце концов, чего-то добиться от себя. Она могла бы действительно подумать; действительно
прояснить свой разум; действительно прийти к какому-то выводу.

“Что я хочу здесь делать”, - сказала она, наклоняясь вперед на своем стуле и
обхватив колени руками и глядя снизу вверх на миссис Фишер, чья
место было выше, чем у нее, почти с оживлением, так сильно она была довольна
она, что миссис Фишер ничего о ней не знала“, - следует прийти к выводу
. Вот и все. Этого не так уж много, чтобы хотеть, не так ли? Только это.”

Она посмотрела на миссис Фишер и подумала, что почти любой вывод подошел бы
; главное - за что-нибудь ухватиться, зацепиться за что-нибудь
крепко, перестать дрейфовать.

Маленькие глазки миссис Фишер изучали ее. “Я бы сказала, ” сказала она, “ что
чего хочет такая молодая женщина, как вы, так это мужа и детей”.

“Ну, это одна из вещей, которые я собираюсь рассмотреть”, - сказал ломом
дружелюбно. “Но я не думаю, что это будет заключение”.

“А между тем,” сказала миссис Фишер, вставая с места, для холод
камень теперь был насквозь “мне не следовало проблем голову, если бы я был с вами
размышления и выводы. Женские головы созданы не для того, чтобы думать.,
Уверяю вас. Я должна лечь в постель и поправиться.

“Я в порядке”, - сказала Скрэп.

“Тогда почему ты отправил сообщение, что заболел?”

“Я этого не делал”.

“Тогда у меня были все проблемы с тем, чтобы приехать сюда напрасно”.

“Но разве ты не предпочел бы выйти и застать меня здоровым, чем выйти отсюда
и застать меня больным?” - спросил Скрэп, улыбаясь.

Даже миссис Фишер была захвачена этой улыбкой.

“Что ж, ты прелестное создание”, - сказала она снисходительно. “Жаль, что
ты не родился пятьдесят лет назад. Моим друзьям понравилось бы смотреть
на тебя”.

“Я очень рад, что меня там не было”, - сказал Скрэп. “Я не люблю, когда на меня смотрят”.

“Абсурд”, - сказала миссис Фишер, снова становясь суровой. “Это то, для чего ты создана
Такие молодые женщины, как ты. Для чего же еще, скажи на милость? И я уверяю вас,
что если бы мои друзья посмотрели на вас, на вас бы посмотрели
некоторые очень великие люди.

“Я не люблю очень великих людей”, - сказал Скрэп, нахмурившись. Совсем недавно произошел один
инцидент — действительно могущественный. . .

“То, что не нравится самой”, - сказала миссис Фишер, теперь так холодно, как камень, она
встал С“, является поза современной молодой женщины. Мне кажется
жалкая, положительно жалкая в своей глупости”.

И, хрустя палкой по гальке, она ушла.

“Все в порядке”, - сказала себе Скрэп, откидываясь в свою
удобную позу, положив голову на подушку, а ноги на
парапет; если бы только люди ушли, ее ни в малейшей степени не волновало, почему
они ушли.

“Тебе не кажется, что дорогая Скрап немного, совсем чуть-чуть, подрастает?"
”странно"? незадолго до этого ее мать спросила отца об этом.
последняя особенность перелета в Сан-Сальваторе, неприятно поразившая
судя по очень странным вещам, которые говорила Скрэп, и по тому, как она стала ускользать.
недосягаемая, когда могла, и избегающая всех, кроме — такого
признака возраста — совсем молодых мужчин, почти мальчиков.

“А? Что? Странная? Что ж, пусть она будет странной, если ей нравится. Женщина
с ее внешностью может быть кем угодно, черт возьми ”, - был увлеченный
ответ.

“Я не позволю ей,” сказала ее мать покорно; и действительно, если не она, то что
была бы разница?

Миссис Фишер было жаль, что она беспокоится о леди Кэролайн. Она пошла
по коридору в свою личную гостиную, и ее трость, пока она
она ударилась о каменный пол с силой, гармонировавшей с ее чувствами.
Явная глупость, эти позы. У нее не хватало терпения выносить их. Неспособные
быть самими собой или что-либо делать, молодые люди нынешнего поколения
пытались создать репутацию умных, порицая все, что было
очевидно великим и очевидно добрым, и восхваляя все, однако
очевидно, плохо, но это было совсем другое дело. Обезьяны, подумала миссис Фишер, встрепенулись.
Обезьяны. Обезьяны. И в своей гостиной она обнаружила еще обезьян, или то, что ей показалось
в ее теперешнем настроении еще большим, потому что там безмятежно сидела миссис Арбатнот
миссис Уилкинс сидела за письменным столом, который она
уже считала священным, и пила кофе, пользуясь своей ручкой, ее собственной ручкой, принесенной для
нее одной с террасы принца Уэльского, и писала;
за столом, в своей комнате, с ручкой.

“ Разве это не восхитительное место? ” сердечно сказала миссис Арбатнот. “Мы
только что обнаружили это”.

“Я пишу Меллершу”, - сказала миссис Уилкинс, поворачивая голову, и тоже
сердечно, как будто, подумала миссис Фишер, ей было хоть капельку небезразлично, кто она такая.
писала и, во всяком случае, знала, кем был человек, которого она называла Меллерш.
“Он захочет знать”, - сказала миссис Уилкинс, воодушевленная своим
окружением, - “что я благополучно добралась сюда”.




Глава 11


Сладкие запахи, которые были повсюду в Сан-Сальваторе были одни
хватит плодить Конкорд. Они пришли в гостиную от
цветы на стенах, и встретил с цветами внутри
номер, и почти, думала Миссис Уилкинс, можно было увидеть приветствуя друг
друга святым поцелуем. Кто может сердиться среди такой
нежности? Кто может быть жадным, эгоистичным, в старом хриплом
лондонском стиле, в присутствии этой щедрой красавицы?

И все же миссис Фишер, казалось, воплощала в себе все эти три качества.

Здесь было так много красоты, настолько больше, чем достаточно для каждого, что
казалось напрасным занятием пытаться найти в этом уголок.

И все же миссис Фишер пыталась выделить в нем уголок и отгородила
часть для своего исключительного использования.

Что ж, скоро она с этим справится; она справится с этим.
миссис Уилкинс была уверена, что это неизбежно после дня или двух пребывания в этом месте.
необычайная атмосфера покоя в этом месте.

Между тем она, очевидно, даже не начала приходить в себя. Она встала
глядя на нее и поднялся с выражением, которое стало одним из
гнев. Гнев. Фантазии. Глупый старый нервно ломал Лондон чувства, мысли
Миссис Уилкинс, чьи глаза увидел комнату, полную поцелуи, и все в
он поцеловал Миссис Фишер, как обильно, как сама же и Розы.

“ Тебе не нравится, что мы здесь, ” сказала миссис Уилкинс, вставая.
сразу, в своей манере, сосредоточившись на правде. “ Почему?

“Я бы подумала, ” сказала миссис Фишер, опираясь на трость, “ что вы
могли бы увидеть, что это моя комната”.

“Вы имеете в виду фотографии”, - сказала миссис Уилкинс.

Миссис Арбатнот, слегка покрасневшая от удивления, тоже встала.

“ И бумага для заметок, - добавила миссис Фишер. “ Бумага для заметок с моим лондонским
адресом. Эта ручка...

Она указала. Она все еще была в руке миссис Уилкинс.

“ Ваша. Мне очень жаль, - сказала миссис Уилкинс, кладя ее на стол.
И она добавила, улыбаясь, что только что написала несколько очень приятных вещей
.

“Но почему”, - спросила миссис Арбатнот, которая обнаружила, что не может согласиться
с распоряжениями миссис Фишер без, по крайней мере, легкой борьбы,
“разве мы не должны быть здесь? Это гостиная.”

“Есть еще одна”, - сказала миссис Фишер. “Вы и ваш друг не можете
сидеть в двух комнатах одновременно, и, если я не хочу беспокоить вас, в вашей
Я не понимаю, почему вы хотите беспокоить меня в моем доме.

“ Но почему— ” снова начала миссис Арбатнот.

“Это вполне естественно”, - перебила миссис Уилкинс, поскольку Роза выглядела
упрямой; и, повернувшись к миссис Фишер, она сказала, что, хотя делиться
вещами с друзьями приятно, она может понять, что миссис Фишер,
все еще погруженная в отношение к жизни на террасе принца Уэльского, не хотела
пока не хотела, но что через некоторое время она избавится от этого и почувствует
совсем другой. “Скоро ты хочешь, чтобы мы разделяем”, - сказала миссис Уилкинс
успокоительно. “Ну, вы могли бы даже зайти так далеко, что попросили бы меня воспользоваться вашей ручкой"
, если бы знали, что у меня ее нет.

Миссис Фишер была почти неуправляема от этой речи. То, что
ветхая молодая женщина из Хэмпстеда как бы похлопывала ее по спине
в беззаботной уверенности, что совсем скоро ей станет лучше, взволновало
это взволновало ее сильнее, чем что-либо другое с момента ее первого открытия
то, что мистер Фишер был не тем, кем казался. Миссис Уилкинс, безусловно, должна быть
обуздана. Но как? В ней была какая-то странная непроницаемость. При этом
в какой-то момент, например, она улыбалась так же приятно и с таким же
безмятежным выражением лица, как будто не говорила ничего ни в малейшей степени
дерзкого. Поняла бы она, что ее обуздывают? Если бы она не знала,
если бы она была слишком жесткой, чтобы почувствовать это, тогда что? Ничего, кроме избегания;
за исключением, именно, своей личной гостиной.

“Я старая женщина, ” сказала миссис Фишер, “ и мне нужна отдельная комната. Я
не могу передвигаться из-за своей палки. Поскольку я не могу передвигаться, мне приходится
сидеть. Почему бы мне не сидеть тихо и безмятежно, как я говорил вам в Лондоне?
Я намеревался это сделать? Если люди будут входить и выходить весь день напролет,
болтая и оставляя двери открытыми, вы нарушаете соглашение,
которое заключалось в том, что я должен был молчать ”.

“ Но у нас нет ни малейшего желания— ” начала миссис Арбатнот, которую снова
прервала миссис Уилкинс.

“Мы только рады, - сказала миссис Уилкинс, - что у вас есть эта комната, если
она делает вас счастливой. Мы не знали об этом, вот и все. Мы не
приехали в случае, если были у нас—нет, пока ты не пригласил нас, во всяком случае. Я думаю,” она
закончили смотреть бодро на Миссис Фишер, “скоро буду”. И
взяв письмо, она взяла миссис Арбатнот за руку и потянула ее
к двери.

Миссис Арбетнот не хотела уходить. Она, кротчайшая из женщин, была
полна странного и, безусловно, нехристианского желания остаться и бороться.
Не по-настоящему, конечно, и даже не в каких-то определенно агрессивных выражениях.
Нет; она только хотела урезонить миссис Фишер, и урезонить
терпеливо. Но она чувствовала, что нужно что-то сказать, и что
она не должна позволять оценивать себя и выставлять напоказ, как будто она
школьница, уличенная Властями в дурном поведении.

Миссис Уилкинс, однако, решительно довела ее до двери и вывела наружу, и
в очередной раз Роза поразилась Лотти, ее уравновешенности, ее милой и
уравновешенный характер — она, которая в Англии была такой вспыльчивой. С
того момента, как они приехали в Италию, Лотти казалась старше. Она
конечно, была очень счастлива; на самом деле, пребывала в блаженстве. Неужели счастье настолько
полностью защищало человека? Делало ли оно его таким неприкасаемым, таким мудрым? Роза
сама была счастлива, но совсем не так, как _so_ счастлива. Очевидно, нет, потому что
она не только хотела сразиться с миссис Фишер, но и хотела чего-то еще
чего-то большего, чем это милое место, чего-то, что завершило бы все это.;
она хотела Фредерика. Впервые в своей жизни она была окружена
совершенной красотой, и ее единственной мыслью было показать это ему, поделиться
этим с ним. Она хотела Фредерика. Она тосковала по Фредерику. Ах, если бы
только, только Фредерик...

“Бедняжка”, - сказала миссис Уилкинс, мягко закрывая дверь за миссис
Фишер и ее триумфом. “Удивительно в такой день”.

“Она очень грубая старушка”, - сказала миссис Арбатнот.

“Она это переживет. Мне жаль, что мы выбрали именно ее комнату, чтобы пойти и посидеть
”.

“Это самое милое место”, - сказала миссис Арбатнот. “И это не ее”.

“О, но есть много других мест, а она такая бедная старушка
вещь. Позволь ей занять комнату. Какое это имеет значение?”

И миссис Уилкинс сказала она едет в деревню, чтобы узнать,
где пост-офис и разместить ее письмо Mellersh, и
Роза тоже пойду.

“Я думал о Mellersh,” сказала миссис Уилкинс, как они шли,
друг за другом, спускаются по узкой тропинке, зигзагом, которое они
залез под дождем ночью.

Она пошла первой. Миссис Арбатнот, теперь уже вполне естественно, последовала за ней. В
Англии все было наоборот — Лотти, робкая, колеблющаяся,
за исключением тех случаев, когда она так неловко срывалась, скрываясь за спокойствием и
разумная Роза поднималась всякий раз, когда могла.

“Я думал о Mellersh,” повторила Миссис Уилкинс над ней
плечо, как Роза, казалось, не слышал.

“А ты?” - спросила Роза с легким отвращением в голосе, потому что ее
опыт общения с Меллершем не был таким, чтобы доставлять ей удовольствие
вспоминая его. Она обманула Меллерша; следовательно, он ей не нравился
. Она не осознавала, что это было причиной ее неприязни, и
думала, что это было из-за того, что в нем не было много благодати, если она вообще была,
Божьей. И все же, как неправильно чувствовать это, упрекнула она себя,
и как самонадеянно. Муж, без сомнения, наиболее важным был гораздо, гораздо ближе к
Боже, чем она сама была когда-либо могут быть. Все-таки он ей не нравился.

“Я была злой собакой”, - сказала миссис Уилкинс.

“Кем?” - спросила миссис Арбатнот, не веря своим ушам.

“Все это уходит и оставляет его в том унылом месте, пока я
кувыркаюсь на небесах. Он планировал отвезти меня в Италию на Пасху
сам. Я тебе говорила?”

“Нет”, - сказала миссис Арбатнот; и действительно, она не поощряла разговоры о
мужьях. Всякий раз, когда Лотти начинала что-нибудь ляпать, она быстро
сменил тему разговора. Один муж привел к другому, в разговоре
как и в жизни, она чувствовала, что не может и не хотела говорить о
Фредерике. Помимо простого факта, что он был там, о нем ничего не упоминалось
. Mellersh было сказано, из-за его
obstructiveness, но она тщательно скрывала его от перелива
вне пределов необходимости.

“Ну, он это сделал”, - сказала миссис Уилкинс. “Он никогда раньше не делал ничего подобного в своей жизни,
и я была в ужасе. Представьте себе — именно так, как я и планировала.
пришла к этому сама ”.

Она остановилась на тропинке и посмотрела на Роуз.

“Да”, - сказала Роза, пытаясь придумать, о чем еще поговорить.

“ Теперь ты понимаешь, почему я говорю, что был злым псом. _ Он_ планировал отпуск
в Италии со мной, а _ Я_ планировала отпуск в Италии, оставив его дома
. Я думаю, ” продолжила она, не сводя глаз с лица Розы, - у Меллерша
есть все причины быть злым и обиженным.

Миссис Арбатнот была поражена. Необычайная быстрота, с которой
час за часом, на ее глазах, Лотти становилась все более самоотверженной,
приводила ее в замешательство. Она превращалась во что-то удивительно похожее на
святой. И вот теперь она с нежностью отзывалась о Меллерше—Меллерше, который
только этим утром, когда они спустили ноги в море, казался
простая радужка, сказала ей Лотти, нечто вроде марли. Это было только
в то утро; и когда они обедали наиболее разработал так
насколько у него достаточно твердый, чтобы снова писать, и писать
в длину. И теперь, несколько минут спустя, она объявляла, что у него были
все основания сердиться на нее и причинять боль, и что она сама была
была — язык был необычный, но он действительно выражал настоящее раскаяние — подлой
собака.

Роза изумленно уставилась на нее. Если так пойдет и дальше, скоро вокруг ее головы появится нимб
можно было ожидать, что он уже был там, если кто-то не знал
это солнце пробивалось сквозь стволы деревьев, освещая ее песочного цвета волосы.

Огромное желание любить и дружить, любить всех, дружить
со всеми, казалось, овладело Лотти — желание чистого
добра. По собственному опыту Роуз знала, что доброта, состояние бытия
хорошее, достигается только с трудом и болью. Потребовалось много времени, чтобы
добраться до этого; на самом деле до этого так и не добрались, или, если на мгновение
мгновенный сделал, это было только на мигающий мгновение. Отчаянный
настойчивость была необходима, чтобы борьба на его пути, а весь путь был
усеянный сомнениями. Наиболее просто летели вместе. Она определенно, подумала
Роза, не избавилась от своей импульсивности. Это просто приняло другое
направление. Теперь она стремительно становилась святой. Можно ли действительно
достичь благости таким насильственным путем? Не будет ли столь же насильственной
реакции?

“Я не должна”, - осторожно сказала Роуз, глядя вниз в яркие глаза Лотти.
тропинка была крутой, так что Лотти была намного ниже нее. — “Я не должна".
я была уверена в этом слишком быстро.”

“Но я уверена в этом, и я написала и сказала ему об этом”.

Роуз уставилась на него. “Почему, но только сегодня утром—” начала она.

“Все дело в этом”, - прервется наиболее важным, нажав на конверт и, глядя
доволен.

“Что—все?”

“Ты имеешь в виду рекламу и свои сбережения тратятся? Да Нет—не
пока. Но я скажу ему все, когда он придет”.

“Когда он придет?” повторила Роза.

“Я пригласил его приехать и остаться с нами”.

Роза могла идти только о пялиться.

“Это меньшее, что я могла сделать. Кроме того, посмотри на это”. Лотти махнула рукой
. “Отвратительно не поделиться этим. Я была подлой собакой, когда взяла и бросила
ему, а не собака, которую я когда-либо слышал никогда, а значит, как бы я был, если
не попытаться убедить Mellersh, чтобы выйти и наслаждаться этим тоже. Это
элементарная порядочность, что он должен получать часть удовольствия из моего запаса.
В конце концов, он приютил меня и кормил много лет. Нельзя быть
грубой. ”

“ Но— ты думаешь, он придет?

“ О, я на это надеюсь, - сказала Лотти с предельной серьезностью и добавила:
“ Бедняжка.

При этих словах Роза почувствовала, что ей хотелось бы присесть. Меллерш - бедный ягненок?
Тот самый Меллерш, который несколько часов назад был просто шиммером? Там был один
скамейка стояла на изгибе тропинки, и Роза подошла к ней и села. Она
хотела отдышаться, выиграть время. Если у нее было время, она, возможно,
сможете догнать скачущего к наиболее важным, и, возможно, сможет остановить ее
прежде чем она покончила с собой, что она, наверное, сейчас бы
жаль. Меллерш в Сан-Сальваторе? Меллерш, от которого Лотти так недавно пыталась сбежать
приложила столько усилий?

“ Я вижу его здесь, ” сказала Лотти, словно в ответ на ее мысли.

Роза смотрела на нее с неподдельным беспокойством: ведь каждый раз, когда Лотти говорила своим
убежденным голосом: “Я вижу”, то, что она видела, сбывалось. Значит, так и должно было быть
предполагал, что мистер Уилкинс тоже вскоре сбудется.

“Хотела бы я, ” с тревогой сказала Роза, “ понять тебя”.

“Не пытайся”, - сказала Лотти, улыбаясь.

“Но я должна, потому что я люблю тебя”.

“Дорогая Роуз”, - сказала Лотти, быстро наклоняясь и целуя ее.

“Ты такая быстрая”, - сказала Роуз. “Я не могу следить за твоими событиями. Я
не могу поддерживать связь. То, что случилось с Фредером...

Она замолчала и выглядела испуганной.

“ Вся идея нашего приезда сюда, - снова продолжила она, поскольку Лотти, казалось, этого не заметила, - заключалась в том, чтобы сбежать, не так ли?
Что ж, у нас есть... - Она повернулась к Лотти. похоже, она этого не заметила.
далеко. И теперь, после всего лишь одного дня, проведенного там, ты хочешь написать
тем самым людям...

Она замолчала.

“Тем самым людям, от которых мы убегали”, - закончила Лотти. “Это
совершенно верно. Это кажется идиотски нелогичным. Но я так счастлива, мне так хорошо.
я чувствую себя такой ужасно здоровой. Это место — почему, оно заставляет меня чувствовать себя
переполненной любовью.

И она уставилась на Роуз с каким-то лучезарным удивлением.

Роуз на мгновение замолчала. Затем она спросила: “И ты думаешь, это произведет
такой же эффект на мистера Уилкинса?”

Лотти рассмеялась. “Я не знаю”, - сказала она. “Но даже если это не произведет,
любви здесь достаточно, чтобы затопить пятьдесят мистеров Уилкинсов, как вы его называете
. Самое замечательное - это иметь много любви вокруг. Я не понимаю, - продолжила она.
по крайней мере, здесь я не понимаю, хотя понимала дома, что
важно, кто любит, пока кто-то любит. Дома я был скупой тварью
и привык измерять и считать. У меня была странная навязчивая идея о
справедливости. Как будто справедливость имела значение. Как если бы справедливость действительно может быть
отличается от мести. Это только любовь, которая ничего хорошего. У меня дома
не люблю Mellersh, если он не любил меня, ровно на столько,,
абсолютная справедливость. Ты когда-нибудь. И поскольку он этого не сделал, то и я тоже, и
уникальность этого дома! Эта _аридность_ ... ”

Роза ничего не ответила. Лотти привела ее в замешательство. Один странный эффект Сан
Сальваторе о своей быстро развивающейся подруге - это ее внезапное свободное использование
крепких слов. В Хэмпстеде она ими не пользовалась. Зверь и собака оказались
более крепкими, чем ожидал Хэмпстед. И на словах Лотти тоже пришла сюда.
освобожденная.

Но как бы ей хотелось, о, как бы Розе хотелось, чтобы она тоже могла написать своему мужу
и сказать “Приезжай”. Племянник Уилкинса, каким бы напыщенным Меллершем он ни был.
возможно, и он казался Розе напыщенным, был на более здоровой, более
естественной почве, чем у нее. Лотти могла бы написать Меллершу и получила бы
ответ. Она не могла написать Фредерику, потому что слишком хорошо знала
, что он не ответит. По крайней мере, он мог бы ответить — торопливыми каракулями,
показывающими, как ему скучно это делать, с небрежной благодарностью за
ее письмо. Но это было бы хуже, чем вообще никакого ответа, потому что его
почерк, ее имя на конверте, адресованном им, пронзили ее
сердце. Слишком остро это напомнило буквы их начала
вместе письма от него, такие опустошенные разлукой, такие болезненные
от любви и тоски. Увидеть, что, по-видимому, одно из этих самых писем пришло
, открыть его и найти:

Дорогая Роза—Спасибо за письмо. Рад, что ты хорошо проводишь время. Не
возвращайся скорее. Скажем, если вы хотите какие-либо деньги. Все будет великолепно
вот.—Твое,
 Фредерик.

— нет, это невыносимо.

“ Я не думаю, что поеду с тобой сегодня в деревню, - сказала она.
глядя на Лотти снизу вверх, ее глаза внезапно затуманились. “Я думаю, я хочу
подумать”.

“ Хорошо, ” сказала Лотти и сразу же быстро зашагала по тропинке.
“ Но не думай слишком долго, ” бросила она через плечо. “ Напиши
и пригласи его немедленно.

“Кого пригласить?” - спросила Роуз, вздрогнув.

“Ваш муж”.




Глава 12


За ужином, который был первый раз, когда все четверо сидели вокруг
за обеденным столом вместе, появился лом.

Она появилась совсем с завидной регулярностью, и в одном из этих фантиков или
чай-платья, которые иногда описываются как восхитительно. Это на самом деле
было восхитительно. Это, конечно, растерзанная Миссис Уилкинс, который не мог принять
она оторвала взгляд от очаровательной фигуры напротив. Это было платье цвета морской волны.
оно облегало прелестный лоскуток, как будто тоже любило ее.

“ Какое красивое платье! ” восторженно воскликнула миссис Уилкинс.

“ Что— эта старая тряпка? ” спросила Скрэп, взглянув на нее, как будто хотела увидеть, в какую именно.
она была одета. “Я уже сто лет”. И она сосредоточилась
на ней суп.

“Вы, должно быть, очень замерзли в нем”, - сказала миссис Фишер, поджав губы.
на нем было много лоскутков — например, все ее руки и
даже там, где оно прикрывало ее, оно было таким тонким, что вы все равно ее видели.

“ Кто— я? ” переспросил Скрэп, на мгновение подняв взгляд. “ О, нет.

И она продолжила есть суп.

“ Знаете, вы не должны простудиться, ” сказала миссис Арбатнот, чувствуя, что
такую красоту любой ценой нужно сохранить невредимой. “ Вот и все.
Когда садится солнце” здесь все меняется.

“ Мне довольно тепло, ” сказала Скрап, усердно поедая свой суп.

“Ты выглядишь так, словно на тебе вообще ничего нет”, - сказала миссис
Фишер.

“У меня ничего нет. По крайней мере, почти ничего”, - сказала Скрэп, доедая суп.

“Как неосмотрительно, “ сказала миссис Фишер, - и в высшей степени неприлично”.

После чего Скрэп уставился на нее.

Миссис Фишер прибыл на ужин чувство дружественной по отношению к даме
Кэролайн. Она хотя бы не вторгся в ее комнату и сел на нее
таблица и записывается с ее пера. Она, Миссис Фишер предположил, знаю
как нужно себя вести. Теперь оказалось, что она не знала, было это
в себя приходить—нет, раздевается—как то еду? Такое
поведение было не только в высшей степени неподобающим, но и в высшей степени
невнимательным, поскольку неделикатное существо наверняка подхватило бы
простуду, а затем заразило бы всю компанию. Миссис Фишер был отличный
возражение на чужие озноб. Они всегда были плодом
глупость; и затем они были переданы на ней, кто сидел и ничего не делал вообще
чтобы заслужить их.

“Куриные мозги”, - подумала Миссис Фишер, сурово созерцая Леди
Кэролайн. “Не идея в голову, кроме тщеславия.”

“Но нет, люди здесь,” сказала миссис Уилкинс, “так как это может быть
неправильное? Вы заметили, ” обратилась она к миссис Фишер, которая
попыталась сделать вид, что не расслышала, - как трудно вести себя
неприлично без мужчин?

Миссис Фишер не ответила ей и не взглянула на нее; но Скрэп посмотрела на нее
и сделала ртом то, что у любого другого рта было бы
это была слабая усмешка. Если смотреть снаружи, поверх вазы с настурциями,
это была самая красивая из кратких улыбок с ямочками на щеках.

"У нее было очень живое лицо", - подумал Скрэп, наблюдая за
Миссис Уилкинс с зарождающимся интересом. Это было скорее похоже на поле
кукурузы, охваченное светом и тенями. Скрап заметил, что и она, и темноволосый
переоделись, но только для того, чтобы надеть шелковые
свитера. Того же количества хлопот хватило бы, чтобы одеть
их должным образом, размышлял Скрап. Естественно, они ни на что не походили на
земля в шлямбуры. Неважно, что миссис Фишер надела; действительно,
в единственное, что на ней было, если не считать перьев и горностая, - это то, что она носила
. Но эти другие были все еще довольно молоды и довольно привлекательны.
У них действительно определенно были лица. Насколько другой была бы их жизнь
если бы они старались максимально использовать себя, а не как можно меньше. И все же—Скрэп
внезапно ей стало скучно, она отогнала свои мысли и рассеянно съела
тост. Какое это имело значение? Если вы действительно проявили себя наилучшим образом, вы
собрали вокруг себя только тех людей, которые в конце концов захотели все схватить.

“У меня был самый замечательный день”, - начала миссис Уилкинс, ее глаза
сияли.

Скрап опустила глаза. “О, - подумала она, “ она сейчас разразится гневом”.

“Как будто кого-то интересует, как прошел ее день”, - подумала миссис Фишер,
тоже опустив глаза.

На самом деле, всякий раз, когда миссис Уилкинс говорила, миссис Фишер намеренно опускала глаза
. Таким образом она выражала свое неодобрение. Кроме того, это казалось
единственной безопасной вещью, которую можно было сделать с ее глазами, потому что никто не мог сказать, что еще скажет это
необработанное существо. То, что она только что сказала, например,
например, о мужчинах, адресованных к тому же и ей, — что она могла иметь в виду? Лучше
не строить догадок, подумала миссис Фишер; и ее глаза, хотя и были опущены,
и все же увидел, как леди Кэролайн протянула руку к фляжке с кьянти и
снова наполнила свой бокал.

Еще раз. Она уже сделала это однажды, и рыбу только что уносили
из комнаты. Миссис Фишер видела, что другой респектабельный член группы
Миссис Арбатнот тоже это заметила. Миссис
Арбатнот была, как она надеялась и верила, респектабельной и исполненной благих намерений. Это
правда она также вторгся в ее гостиной, но она, без сомнения,
были там тащили, и миссис Фишер мало ли
ничего против Миссис Арбетнот, и заметил с одобрением, что она
пил только воду. Так и должно было быть. Поэтому, действительно, надо отдать ей
сборов, не веснушках; и само право на их возраст. Она сама
пила вино, но с какой умеренностью: один прием пищи, один бокал. А ей было
шестьдесят пять, и она могла бы по праву и даже с пользой родить
по крайней мере двоих.

“ Это, ” обратилась она к леди Кэролайн, прерывая рассказ миссис
Уилкинс о своем чудесном дне и указывая на
бокал с вином, “ очень вредно для вас.

Леди Кэролайн, однако, не могла этого слышать, потому что продолжала пить,
облокотившись на стол, прислушивалась к тому, что говорила миссис Уилкинс.

И что же это она говорила? Она пригласила кого-то прийти и
погостить? Мужчину?

Миссис Фишер не могла поверить своим ушам. И все же это, очевидно, был мужчина, потому что
она назвала этого человека "он".

Внезапно и впервые — но тогда это было важнее всего — миссис Фишер
Фишер обратилась непосредственно к миссис Уилкинс. Ей было шестьдесят пять, и ее мало заботило
с какими женщинами ей довелось провести месяц,
но если бы женщины были смешаны с мужчинами, это было бы совсем другое дело
предложение. Она не собиралась, чтобы из нее делали кошачью лапу.
Она не пришла туда, чтобы санкцию на ее присутствие, что используемые в ней
день назывался быстро поведения. Ничего не было сказано на собеседовании
в Лондоне о мужчинах, если бы не было она бы не отказался, от
конечно, впереди.

“Как его зовут?” - спросила миссис Фишер, резко вставляя.

Миссис Уилкинс повернулась к ней с легким удивлением. “ Уилкинс, - сказала она.

“ Уилкинс?

“ Да.

“ Ваше имя?

“ И его тоже.

“Родственник?”

“Не кровный”.

“Связь?”

“Муж”.

Миссис Фишер снова опустила глаза. Она не могла разговаривать с миссис Фишер.
Уилкинс. Там было что-то про то, что она сказала. . . “А
муж”.Предлагаю один из многих. Всегда что гоже поворот
все. Почему она не могла сказать “Мой муж”? Кроме Того, Миссис Фишер
пришлось, она и сама не знала по какой причине, принятых как Хэмпстед
молодым женщинам, вдовам. Одни войны. В ней не было упоминания
мужей в интервью, которое не станет, она считала, быть
естественно, если такой человек все-таки существует. И если муж не является
отношения, которые были? “Не кровь”. Что за манера говорить. Да ведь муж был
первое из всех отношений. Как хорошо она помнила Рескина — нет, это был
не Рескин, это была Библия, в которой говорилось, что мужчина должен оставить своего отца
и мать и прилепиться только к своей жене; показывая, что она стала
брак - это даже больше, чем кровное родство. И если отец мужа
и мать должны были быть для него ничем по сравнению с его женой, то насколько же
меньше, чем ничем, должны быть для нее отец и мать жены по сравнению с
ее мужем. Сама она не смогла оставить своих отца и
мать, чтобы прилепиться к мистеру Фишеру, потому что их больше не было.,
когда она вышла замуж, жива, но она непременно оставил бы их, если они
было там оставить. В самом деле, не кровь. Глупый разговор.

Ужин был очень вкусным. Сочность следовала за сочностью. Констанца
решила поступать по своему усмотрению в отношении сливок и яиц в первую неделю
и посмотреть, что произойдет в конце, когда нужно будет оплатить счета
. Ее опыт был английский, что они были тихими, о
счета. Они были застенчивы слов. Они охотно верили. Кроме того, кто был
здесь хозяйка? В случае отсутствия однозначного один, мне пришло в
Констанца сказала, что с таким же успехом она могла бы сама быть хозяйкой. Итак, она сделала так, как
решила насчет ужина, и он был очень вкусным.

Все четверо, однако, были настолько поглощены своим разговором,
что съели его, не заметив, насколько оно было вкусным. Даже миссис Фишер,
которая в таких вопросах была мужественной, не заметила. Всю прекрасную
приготовление пищи было для нее как будто бы не было; который показывает, сколько она должна
были перемешивают.

Она была взволнована. Это было то, что миссис Уилкинс. Ее было достаточно, чтобы взволновать
кого угодно. И ее, несомненно, поощряла леди Кэролайн, которая, в
на ее очередь, несомненно, подействовало кьянти.

Миссис Фишер была очень рада, что здесь не было мужчин, потому что они, несомненно,
отнеслись бы глупо к леди Кэролайн. Она была как раз из тех
молодых женщин, которые выводят их из равновесия; особенно, как признала миссис Фишер,
в тот момент. Возможно, это кьянти на мгновение обострило ее характер.
но она, бесспорно, была очень привлекательной; и мало что на свете было.
что миссис Фишер не нравилось больше, чем необходимость выглядеть разумной,
интеллигентные люди, которые за минуту до этого говорили серьезно и
интересно рассуждающие о реальных вещах, стали просто глупыми и
жеманными — она видела, как они на самом деле жеманничали - просто потому, что вошла
немного птичьей красоты. Даже г-н Гладстон, что великий мудрый
государственный деятель, чья рука покоилась на незабываемый момент
торжественно на голове, бы, она почувствовала, увидев леди Кэролайн
остановились говорит и ужасно встала на болтовней.

“Видите ли”, — сказала миссис Уилкинс - глупый трюк, с которого она в основном начинала свои предложения.
Миссис Фишер каждый раз хотела сказать: “Простите меня — я
не вижу, я слышу” — но зачем беспокоиться?“ Видите ли, - сказала миссис Уилкинс,
наклоняясь к леди Кэролайн, “ мы договорились, не так ли, в
Лондоне, что, если кто-то из нас захочет, каждый из нас сможет пригласить по одному гостю. Итак,
теперь я это делаю.

“ Я этого не помню, ” сказала миссис Фишер, не отрывая глаз от своей тарелки.

- О да, мы это делали, не так ли, Роуз?

“ Да, я помню, ” сказала леди Кэролайн. “ Только это казалось таким невероятным.
что можно когда-нибудь захотеть. Вся идея человека заключалась в том, чтобы сбежать от
своих друзей.

“И чьи-то мужья”.

Опять это неприличное множественное число. Но как же все-таки неприлично, подумала миссис
Фишер. Такие последствия. Миссис Арбатнот, очевидно, тоже так подумала, потому что
она покраснела.

“ И семейная привязанность, ” добавила леди Кэролайн — или это говорило кьянти
? Конечно, это было Кьянти.

“И хочу семейного уюта”, - сказала миссис Уилкинс,—что за свет она
бросал на ее семейной жизни и настоящий характер.

“Это было бы не так уж плохо”, - сказала леди Кэролайн. “Я бы остался при своем мнении. Это
дало бы одну комнату.”

“ О нет, нет, это ужасно! ” воскликнула миссис Уилкинс. “Это как если бы у нас не было
в одежде”.

“ Но мне это нравится, ” сказала леди Кэролайн.

“ В самом деле... — начала миссис Фишер.

“Это божественное чувство, избавившись от вещи,” сказала леди Кэролайн, которая
вообще разговаривая с миссис Уилкинс и не обращал внимания на
другие два.

“О, но на пронизывающем ветру ничего не надевать и знать, что никогда ничего не будет"
и тебе будет становиться все холоднее и холоднее, пока, наконец, ты
умереть от этого — вот на что это было похоже, жить с кем-то, кто не любил
одного ”.

Эти признания, подумала миссис Фишер. . . и нет никакого оправдания для
Миссис Уилкинс, которая делала их исключительно на чистой воде. Миссис
Арбатнот, судя по ее лицу, вполне разделяла мнение миссис Фишер
неодобрение; она нервничала.

“ Но разве он этого не сделал? ” спросила леди Кэролайн так же бесстыдно.
нераскаявшаяся, как миссис Уилкинс.

“ Меллерш? Он не проявлял никаких признаков этого.

“ Восхитительно, ” пробормотала леди Кэролайн.

“ В самом деле... — начала миссис Фишер.

“ Мне это совсем не показалось вкусным. Я был несчастен. И теперь,
с тех пор как я здесь, я просто смотрю на себя несчастным. Как
убогие, как и что. И о Mellersh”.

“Ты хочешь сказать, он того не стоит”.

“ В самом деле... — начала миссис Фишер.

“ Нет, не знаю. Я имею в виду, что внезапно выздоровел.

Леди Кэролайн медленно вертела в пальцах ножку своего бокала,
внимательно вгляделся в озаренное лицо напротив.

“ И теперь, когда я поправился, я обнаружил, что не могу сидеть здесь и злорадствовать в одиночестве. Я
не могу быть счастлив, отгораживаясь от него. Я должен поделиться. Я точно понимаю
что чувствовала Благословенная Дамозель.

“Какой была Благословенная Дамозель?” - спросил Скрэп.

“ В самом деле... — начала миссис Фишер, и на этот раз с таким нажимом, что леди
Каролина повернулась к ней.

“ Я должна знать? ” спросила она. “ Я не знаю никакой естественной истории. Это
звучит как птичка.

“Это стихотворение”, - сказала миссис Фишер с необычайным хладнокровием.

“О,” сказал Скрэп.

“Я одолжу его тебе”, - сказала миссис Уилкинс, на лице которой отразился смех.
покрылся рябью.

“Нет”, - сказал Скрэп.

“И его автор”, - сказала миссис Фишер ледяным тоном, “хотя и не вполне
что бы пожелал ему быть, не раз бывал на моего отца
стол”.

“Какая же ты скучная”, - сказал Скрэп. “Это то, что мама всегда
делает — приглашает авторов. Я ненавижу авторов. Я бы не возражал против них так сильно, если бы
они не писали книг. Продолжайте о Меллерш, ” сказала она, поворачиваясь к
Миссис Уилкинс.

“ В самом деле— ” начала миссис Фишер.

“ Все эти пустые кровати, ” сказала миссис Уилкинс.

“ Какие пустые кровати? ” спросил Скрэп.

- Те, что в этом доме. Ну, конечно, у каждой из них должны быть
кто-то счастлив в них. Восемь кровати, и только четыре человека. Это
ужасно, ужасно быть таким жадным и оставить все к
себя. Я хочу, чтобы Роза тоже хотел попросить ее мужа. У вас с миссис Фишер
нет мужей, но почему бы не подарить какой-нибудь подруге чудесное времяпрепровождение?

Роуз закусила губу. Она покраснела, потом побледнела. Если бы только Лотти могла
молчать, подумала она. Все это было очень хорошо - внезапно стать
святой и хотеть любить всех, но нужно ли ей быть такой бестактной? Роза
почувствовала, что все ее бедные больные места были задействованы. Если бы только Лотти
молчала ...

И миссис Фишер, с еще большей холодностью, чем та, с которой она
восприняла невежество леди Каролины относительно Благословенной Дамозель, сказала:
“В этом доме только одна незанятая спальня”.

“Только один?” повторила Миссис Уилкинс, удивленный. “Кто же тогда во всех
других?”

“Мы”, - сказала миссис Фишер.

“Но мы же не во всех комнатах. Их должно быть по меньшей мере шесть. Это
остаются две, а владелец сказал нам, что кроватей восемь, не так ли?
Роза?

“Здесь шесть спален”, - сказала миссис Фишер; и для нее, и для леди
Приехав, Кэролайн тщательно обыскала дом, чтобы увидеть
в какой части этого дома им было бы удобнее всего, и они оба знали
что здесь было шесть спален, две из которых были очень маленькими, и в одной
из этих маленьких комнат Франческа спала в компании стула и
комод и другой, обставленный таким же образом, были пусты.

Миссис Уилкинс и миссис Арбатнот едва взглянули на дом, поскольку
большую часть времени проводили на свежем воздухе, любуясь пейзажем, и,
в возбужденной невнимательности их умов, когда они впервые начали
переговоры о Сан-Сальваторе, им пришло в голову, что восемь кроватей
о которых говорил владелец, были такими же, как восемь спален; которыми они
не были. Действительно, кроватей было восемь, но четыре из них стояли в комнатах миссис
Уилкинс и миссис Арбатнот.

“ Здесь шесть спален, ” повторила миссис Фишер. “ У нас четыре,
Пятая у Франчески, а шестая пуста.

“ Так что, ” сказал Скрэп, “ какими бы добрыми мы ни чувствовали себя, если бы могли,
мы не можем. Разве это не счастье?

“Но тогда здесь хватит места только для одного?” - спросила миссис Уилкинс, оглядываясь по сторонам.
на три лица.

“Да, и вы его взяли”, - сказал Скрэп.

Миссис Уилкинс была захвачена врасплох. Этот вопрос о кроватях был неожиданным.
В уютных Mellersh она намеревалась поставить его в одну из четырех
были запасные-комнаты, которые она представляла. Когда было много
комнат и достаточно слуг, не было причин, по которым они должны были, как они это делали
в своем маленьком доме с двумя слугами дома, делить одну и ту же.
Любовь, даже вселенской любви, такой любви, с которой она чувствовала себя
поперло, не надо судить. Много терпения и самоуничижение были
необходимые для успешной семейной сна. Спокойствие, непоколебимая вера - все это
тоже было необходимо. Она была уверена, что Меллерш ей понравится гораздо больше, и
он бы не так сильно беспокоился о ней, если бы они не запирались вместе на ночь
, если бы утром они могли встретиться с веселой привязанностью
друзей, между которыми нет и тени разногласий по поводу окна или
приготовления к стирке или абсурдные маленькие подавленные обиды
на что-то, что одному из них показалось несправедливым. Она
чувствовала, что ее счастье и ее способность дружить со всеми были результатом
ее внезапной новой свободы и связанного с ней покоя. Было бы это чувство
свободы, этого покоя после ночи, проведенной взаперти с Меллершем? Была бы она
может утром быть полным к нему, как она была на тот момент
полная, вообще ничего нет, но любящей доброты? Ведь она не была
очень долго в небесах. Предположим, она не пробыла в нем достаточно долго, чтобы ее
закрепили в себе мягкость? И только этим утром, какой же
необыкновенной радостью было обнаружить, что она проснулась одна, и
иметь возможность натягивать постельное белье так, как ей заблагорассудится!

Франческе пришлось подтолкнуть ее локтем. Она была настолько поглощена, что она не
обратите внимание на пудинг.

“Если”, - подумала Миссис Уилкинс, рассеянно помогая себе, “я могу поделиться своими
в комнате с Меллершем я рискую потерять все, что я сейчас чувствую к нему. Если, с другой стороны,
Я помещу его в единственную свободную комнату, я помешаю миссис Фишер и
Леди Кэролайн угостить кого-нибудь. Правда, кажется, что они этого не хотят
в настоящее время, но в любой момент в этом месте одним или другим из
них может овладеть желание сделать кого-то счастливым, и тогда они
не смог бы из-за Меллерша.

“Что за проблема”, - сказала она вслух, нахмурив брови.

“Что это?” - спросил Скрэп.

“Куда поместить Меллерша”.

Скрэп уставился на нее. “А что, разве для него недостаточно одной комнаты?” - спросила она.

“О да, вполне. Но тогда вообще не останется места — ни одного места
для того, кого ты, возможно, захочешь пригласить”.

“Я не захочу”, - сказал Скрэп.

“Или _ вас”, - сказала миссис Уилкинс миссис Фишер. “Роза, конечно, не в счет.
Я уверена, что она хотела бы жить в одной комнате со своим мужем. " - "Я знаю". - сказала миссис Уилкинс миссис Фишер. "Роза, конечно, не в счет. Это
написано у нее на лице.

“ В самом деле— ” начала миссис Фишер.

- Что “на самом деле”? - спросила миссис Уилкинс, с надеждой поворачиваясь к ней, потому что она
подумала, что на этот раз это слово было предварением к полезному предложению.

Это было не так. Оно стояло само по себе. Это был, как и прежде, простой мороз.

Однако, несмотря на возражения, миссис Фишер все же закрепила это в предложении.
“Правильно ли я понимаю, ” спросила она, “ что вы предлагаете зарезервировать
единственную свободную комнату исключительно для вашей семьи?”

“Он не принадлежит к моей семье”, - сказала миссис Уилкинс. “Он мой муж. Вы
видите—”

“Я ничего не вижу”, - на этот раз миссис Фишер не смогла удержаться от того, чтобы
перебить — за какой невыносимый трюк. “На самом слышу, и
что скрепя сердце.”

Но миссис Уилкинс, так как невосприимчивы к упрек, как Миссис Фишер опасался,
сразу же повторил утомительно формулу и запустили в длинный
и чрезмерно неделикатные речи о лучшем месте для человека
она позвала Меллерш переночевать.

Меллерш- миссис Фишер, вспоминая Томасов, Джонсов, Альфредов
и Робертсов своего времени, простые имена, которые, тем не менее, стали славными,
подумала, что это чистое притворство — быть крещенной Меллершем - казалось, было
Муж миссис Уилкинс, и, следовательно, его место было четко указано.
К чему эти разговоры? Сама она, словно угадывая его прибытия, были
вторую кровать поставить в комнате Миссис Уилкинс его. Есть вещи, в
жизнь, которая никогда не говорили, а только делали. Большинство вещей связаны
с мужьями не говорили; и весь ужин-стол
в дискуссии, где один из них должен спать было
посягательство на приличия. Как и где спали мужья, должно быть известно
только их женам. Иногда это было не известно им, и тогда
брак был менее счастливым мгновений, но эти мгновения были не говорили
о; приличия продолжала сохраняться. По крайней мере, он был
поэтому в ее день. Услышать, должен ли мистер Уилкинс или не должен
спать с миссис Уилкинс, и причины, по которым он должен, и причины
почему он не должен этого делать, было неинтересно и неделикатно.

Возможно, ей удалось бы соблюсти приличия и сменить тему разговора.
если бы не леди Кэролайн. Леди Кэролайн
рекомендуется Миссис Уилкинс, и бросилась в дискуссии с
точно так же, как сама откровенность, Миссис Уилкинс. Без сомнения, она была
побуждаемый по этому поводу Кьянти, но причина там
был. И, что характерно, леди Кэролайн было все для мистера Уилкинса
уделяется одиночной запасные номере. Она принимала это как должное. Любой
другой порядок был бы невозможен, сказала она; выражение ее лица было таким:
“Варварский”. Миссис Фишер, никогда не читавшая Библию, испытывала искушение
спросить — _ И они двое будут одной плотью?_ Очевидно, также, что одна
комната. Но миссис Фишер не спрашивала. Она не хотела даже упоминать
о таких сообщениях кому-либо, не состоящему в браке.

Однако был один способ заставить мистера Уилкинса занять подобающее ему
место и спасти ситуацию: она могла сказать, что сама намеревалась
пригласить подругу. Это было ее право. Они все так говорили. Помимо
правил приличия, было чудовищно, что миссис Уилкинс захотела монополизировать
единственная свободная комната, когда в ее собственной комнате было все необходимое для
ее мужа. Возможно, она действительно пригласила бы кого—нибудь - не пригласила, а
предложила прийти. Например, была Кейт Ламли. Кейт могла
вполне позволить себе приехать и внести свою долю; и она принадлежала к своему собственному периоду жизни
и знала, и было знакомо, большинство людей, которых она сама знала и
когда-то знала. Кейт, конечно, была только на периферии; раньше ее приглашали
приглашали только на большие вечеринки, а не на маленькие, и она все еще была
только на периферии. Были некоторые люди, которые так и не слезли с
маргинал, и Кейт была одной из них. Однако часто с такими людьми было более
приятно постоянно находиться рядом, чем с другими, в том смысле, что они оставались
благодарными.

Да; она действительно могла бы подумать о Кейт. Бедняжка так и не вышла замуж,
но ведь никто не мог рассчитывать на замужество, а она была вполне обеспечена.
не слишком обеспечена, но ровно настолько, чтобы оплатить
свои расходы, если она приедет, и все же быть благодарной. Да; Кейт была решением проблемы
. Если бы она пришла одним махом, увидела миссис Фишер, было бы упорядочено семейство
Уилкинсов и миссис Уилкинс было бы запрещено иметь больше детей
чем ее доля в комнатах. Кроме того, миссис Фишер спасла бы себя от
изоляции; духовной изоляции. Она желала физической изоляции между
приемами пищи, но ей не нравилась изоляция духа. Такая
изоляция, как она опасалась, определенно была бы ее с этими тремя.
молодые женщины с чуждыми взглядами. Даже миссис Арбатнот была, благодаря своей
дружбе с миссис Уилкинс, неизбежно чуждой. В лице Кейт она
нашла бы поддержку. Кейт, не вторгаясь в ее гостиную, поскольку
Кейт была покладистой, присутствовала бы за едой, чтобы поддержать ее.

Миссис Фишер в тот момент ничего не сказала, но вскоре в
гостиной, когда они собрались вокруг дровяного камина — она
обнаружила, что в ее собственной гостиной нет камина, и
следовательно, она, в конце концов, будет вынуждена, пока вечера
оставалось прохладно, чтобы провести их в другой комнате —в настоящее время, пока
Франческа разносила кофе, а леди Кэролайн отравляла воздух дымом.
Миссис Уилкинс с облегчением и довольным видом сказала:
“Что ж, если эта комната действительно никому не нужна и она все равно не будет использоваться, я
буду очень рада, если Меллерш сможет занять ее”.

“Конечно, она должна быть у него”, - сказала леди Кэролайн.

Затем заговорила миссис Фишер.

“У меня есть подруга”, - сказала она своим глубоким голосом; и внезапно наступила тишина.
остальные замолчали.

“Кейт Ламли”, - сказала миссис Фишер.

Никто не произнес ни слова.

“ Возможно, ” продолжала миссис Фишер, обращаясь к леди Кэролайн, “ вы знаете
ее?

Нет, леди Кэролайн не знала Кейт Ламли; и миссис Фишер, не
спрашивая остальных, знают ли они, поскольку была уверена, что они никого не знают,
продолжила. “ Я хочу пригласить ее присоединиться ко мне, ” сказала миссис Фишер.

Полная тишина.

Затем Скрэп сказал, поворачиваясь к миссис Уилкинс: “Тогда с Меллерш покончено".
тогда.

“ Это решает вопрос о мистере Уилкинсе, “ сказала миссис Фишер, - хотя я
я не в состоянии понять, что вообще должен был возникнуть вопрос, и сделать это
единственно правильным способом.

“ Боюсь, что тогда вам придется несладко, ” сказала леди Кэролайн, снова обращаясь к миссис
Уилкинс. “Если только, ” добавила она, “ он не сможет прийти”.

Но миссис Уилкинс, нахмурив брови — ведь предположим, в конце концов, что она еще не совсем прочно обосновалась на небесах? - смогла только сказать немного смущенно: "Я вижу"
он здесь.""Он здесь".""Я вижу"
”Он здесь".




Глава 13


Безоблачные дни — только внешне безоблачные — проносились в потоках
солнечного света, и слуги, наблюдая за четырьмя дамами, пришли к
выводу, что в них было очень мало жизни.

Слугам казалось, что Сан-Сальваторе спит. Никто не пришел к чаю, и
дамы никуда не ходили на чаепитие. Другие жильцы в других источниках были
гораздо более активны. Царили переполох и предприимчивость; лодка была
использована; были организованы экскурсии; Был заказан "флай" Беппо; люди
из Меццаго приехали и провели день; дом звенел от голосов;
иногда даже шампанское было выпито. Жизнь была разнообразна, жизнь
интересно. Но это? Что это было? Слуги не были даже
ругал. Они остались полностью на себя. Они зевнули.

Озадачивающим также было полное отсутствие джентльменов. Как могли
джентльмены держаться подальше от такой красоты? Ибо в сумме, и даже после
вычитания старой суммы, три молодые леди получили
внушительную сумму того, к чему обычно стремились джентльмены.

Также видно ваше желание каждой леди, чтобы тратить долгие часы отделены от
другие дамы озадачил слуг. В результате был смертельно
тишина в доме, только во время еды. Возможно, он был таким же
пустым, каким был всю зиму, если не считать каких-либо признаков жизни.
Пожилая дама сидела в своей комнате одна; темноглазая дама отошла в сторону
одна, слоняющаяся без дела, так сказал им Доменико, который иногда натыкался на нее
выполняя свои обязанности, непонятным образом среди скал; очень
красивая прекрасная леди лежала в своем низком кресле в верхнем саду, одна;
менее, но все еще красивая прекрасная леди поднялась на холмы и осталась там
они часами были одни; и каждый день солнце медленно освещало вокруг
дома, а вечером исчезало в море, и совсем ничего не происходило
.

Слуги зевнули.

И все же четверо посетителей, пока их тела сидели — это были тела миссис Фишер — или
лей—это была леди Кэролайн, или слонялись—это была миссис Арбетнот—или
пошел в уединении в горах—это была миссис Уилкинс были
ничего, кроме застывшей на самом деле. Их умы были необычайно заняты. Даже ночью
их умы были заняты, и сны, которые они видели, были ясными, тонкими,
быстрыми, полностью отличающимися от тяжелых снов о доме. Есть
оказалось, что в атмосфере Сан-Сальваторе, который произвел
активный мышления во всех, кроме аборигенов. Они, как и прежде, независимо от
красота вокруг них, независимо от блудного сезоны сделали, остается
невосприимчивые к мыслям, отличным от тех, к которым они привыкли. Всю
свою жизнь они видели, год за годом, удивительное повторяющееся
апрельское зрелище в садах, но обычай сделал его невидимым для
них. Они были так же слепы к этому, так же не сознавали этого, как собака Доменико
спящая на солнце.

Посетители не могли не заметить этого — это было слишком захватывающе после Лондона
в особенно дождливый и мрачный март. Внезапно оказаться перенесенным в
то место, где воздух был таким неподвижным, что задерживал дыхание, где
свет был таким золотистым, что самые обычные вещи казались
преображенный — перенестись в это нежное тепло, в этот
ласкающий аромат и увидеть старый серый замок в качестве декорации,
а вдалеке - безмятежные чистые холмы на заднем плане Перуджини,
это был поразительный контраст. Даже леди Кэролайн, всю свою жизнь привыкшая к
красоте, побывавшая везде и все повидавшая, почувствовала удивление
от этого. Он был, этот год, особенно весной прекрасный, и все
месяцы в Сан-Сальваторе апреля, если погода была хорошая, было лучше.
Май опалил и увял; март был беспокойным и мог быть суровым и
холодный в своей яркости; но апрель пришел мягко, как благословение,
и если это был погожий апрель, он был так прекрасен, что было невозможно
не чувствовать себя другим, не чувствовать волнения и прикосновения.

Миссис Уилкинс, как мы видели, отреагировала на это мгновенно. Она, так сказать,
сразу сбросила с себя все свои одежды и нырнула прямо в
славу, без колебаний, с криком восторга.

Миссис Арбатнот была взволнована и тронута, но по-другому. У нее были странные
ощущения, которые сейчас предстоит описать.

Миссис Фишер, будучи старой, имела более плотную, непроницаемую текстуру, и
предложили больше сопротивления; но она слишком были странные ощущения, и в их
место, чтобы быть описанной.

Леди Кэролайн, уже достаточно знакомая с прекрасными домами и
климатом, к которым они не могли прийти с таким же удивлением, все же
отреагировала почти так же быстро, как миссис Уилкинс. Это место также оказало на нее
почти мгновенное влияние, и об одной части этого
влияния она знала: оно сделало ее, начиная с самого первого
вечер, хотелось подумать, действовал на нее странным образом, как угрызения совести.
То , что эта совесть , казалось , настойчиво требовала от нее заметить
что ее поразило — леди Кэролайн колебалась, стоит ли употреблять это слово, но оно
продолжало приходить ей в голову — так это то, что она была безвкусной.

Безвкусица. Она. Фантазия.

Она должна это обдумать.

Наутро после первого совместного ужина она проснулась в состоянии
сожаления о том, что ей следовало быть такой разговорчивой с миссис Уилкинс накануне вечером.
накануне вечером. Что заставило ее стать такой, гадала она. Теперь, конечно, миссис
Уилкинс захотел бы схватить, она захотела бы быть неразлучной; и
мысль о захвате и неразлучности, которые должны продлиться четыре
недели, заставила дух Скрэпа упасть в обморок внутри нее. Без сомнения, ободренный
Миссис Уилкинс, должно быть, притаилась в верхнем саду, поджидая ее, чтобы подстеречь
когда она выйдет на улицу, и приветствовала ее с утренней бодростью. Как
сильно ненавидела она преподносится с утра заряд бодрости или, наоборот, приветствовали
вообще. Ей не следовало бы поощрять Миссис Уилкинс накануне вечером.
Роковой для поощрения. Это было достаточно плохо, не поощрять, всего
сидит там и ничего не говоря, казалось, обычно чтобы коснуться ее, но
активно поощрять склонность к самоубийству. Почему, черт возьми, она? Теперь ей
придется потратить впустую все драгоценное время, драгоценное, прекрасное время
за то, что одумалась, за то, что была честна с собой, за то, что избавилась от миссис
Уилкинс.

С большой осторожностью и на кончики пальцев ног, чтобы сохранить равновесие
осторожно, чтобы камешки должны хруст, у нее украли, когда она была
одет в углу; но сад был пуст. Отряхиваться не было необходимости
. Ни миссис Уилкинс, ни кого-либо еще не было видно. Она
была полностью предоставлена самой себе. За исключением Доменико, который вскоре подошел и
хлопотал, поливая свои растения, опять же, особенно все растения, которые были
рядом с ней, вообще никто не вышел; и когда после долгого
следующие мысли, которые, казалось, чтобы защитить ее так, как она есть
их и высаживаю устал, чтобы спать в промежутках это
погони, она чувствовала себя голодной и посмотрел на свои часы и увидел, что было уже
три, она поняла, что никто даже не потрудился позвонить ей, чтобы
обед. Так, что ломом не могло не замечание, если кто-то стряхнуть
это была она сама.

Ну, а как восхитительно и очень новый. Теперь она действительно будет
в состоянии думать, не прерываясь. Восхитительно, о чем можно забыть.

Тем не менее, она была голодна; и миссис Уилкинс, после этого чрезмерного
дружелюбие накануне вечером могло, по крайней мере, подсказать ей, что обед готов
. И она действительно была чрезмерно дружелюбна — так мила в
Организация сна Меллерша, желание, чтобы у него была свободная комната
и все такое. Обычно она не интересовалась приготовлениями, на самом деле, она
никогда ими не интересовалась; так что, по мнению Скрэпа, она могла быть такой.
говорят, что она почти из кожи вон лезла, чтобы быть угодной миссис
Уилкинс. И, в свою очередь, Миссис Уилкинс даже не потрудился ли
она обедала.

К счастью, хотя она была голодна, она не прочь пропустить прием пищи.
Жизнь была полна приемов пищи. Они отнимали огромную долю чьего-либо времени.
а миссис Фишер, как она боялась, была из тех людей, которые за
трапезами задерживаются. Уже дважды она обедала с миссис Фишер, и каждый раз
в конце ужина ее было трудно оторвать, и она медлила
раскалывая бесчисленное количество орехов и медленно выпивая бокал вина, которое
казалось, что это никогда не будет закончено. Вероятно, было бы неплохо
завести привычку пропускать обед, и поскольку это было довольно легко сделать
ей приносили чай, и поскольку она завтракала у себя в комнате, только
раз в день ей приходилось сидеть за обеденным столом и терпеть
орехи.

Лома зарылись ей в голову поудобнее на подушках, и с ее ноги
перешел на низкий парапет отдалась больше думал. Она сказала себе
то, что говорила с перерывами в течение всего утра: "Теперь я
собираюсь подумать". Но, поскольку она никогда в жизни ничего не продумывала, это
было трудно. Удивительно, как чье-то внимание не могло оставаться фиксированным.;
удивительно, как чей-то разум ускользнул в сторону. Успокаивая себя, чтобы
пересмотреть свое прошлое в качестве предварительного рассмотрения ее
будущее, и охота на него, чтобы начать с любого обоснование, что
огорчительное слово гадкое, следующее, что она знала, было то, что она не
думая обо всем этом, но как-то переключился на Мистера Уилкинса.

Что ж, думать о мистере Уилкинсе было довольно легко, хотя и неприятно.
Она отнеслась к его подходу с опасениями. Потому что было не только ужасно
и неожиданно скучно, что к компании присоединился мужчина, к тому же мужчина
такого типа, каким, она была уверена, должен быть мистер Уилкинс, но она боялась — и
ее страх был результатом унылого неизменного опыта — что он
возможно, захочет побыть с ней.

Такая возможность явно не приходила Миссис Уилкинс, и он
не тот, к которому она могла бы очень хорошо привлечь ее внимание; не было, что
это, не будучи слишком глупый, чтобы жить. Она пыталась надеяться, что г-н
Уилкинс станет замечательным исключением из этого страшного правила. Если только он
она будет так благодарна ему, что она верила, что она может
очень нравится.

Но— у нее были дурные предчувствия. Предположим, он увивался за ней так, что ее
выгнали из ее прелестного верхнего сада; предположим, свет в
смешном, мерцающем лице миссис Уилкинс погас. Скрэп чувствовал , что она особенно
не нравится, что это произойдет в лице Миссис Уилкинс, но она никогда не в ней
жизнь встречал ни жен, ни каких вообще, кто смог понять
что она не в меньшей мере хотят, чтобы их мужья. Часто она встретила
жены, которые не хотят, чтобы их мужьям тоже, но это сделало их нет
чем меньше возмущаться, если бы они думали, что кто-то другой, и тем не менее
конечно, когда они увидели, что они висят вокруг лома, что она пыталась
вам их. Пытаюсь заполучить их! Одна мысль, одно воспоминание
об этих ситуациях наполнили ее такой невыносимой скукой, что
она мгновенно снова уснула.

Когда она проснулась, то продолжила разговор с мистером Уилкинсом.

Теперь если, думал лома, Мистер Уилкинс не исключение и вели себя в
обычным способом, будет Миссис Уилкинс понимаю, или это просто
испортить ей праздник? Казалось, она быстрая, но она быстро О просто
этот? Казалось, она все понимала и заглянуть внутрь, но она
понять и увидеть внутри, когда он приехал Мистер Уилкинс?

Опытная Скрап была полна сомнений. Она переставила ноги на
парапет; она рывком выпрямила подушку. Возможно, ей лучше попытаться и
объяснить миссис Уилкинс в те дни, которые еще оставались до
прибытие—объясните в общих чертах, довольно расплывчато и говоря в целом — ее
отношение к подобным вещам. Она могла бы также рассказать ей о своей
особой неприязни к чужим мужьям и о своем глубоком стремлении быть такой,
по крайней мере, в течение этого месяца, не говоря уже об этом.

Но у Скрэп тоже были сомнения на этот счет. Такой разговор означал определенную
фамильярность, означал завязывание дружбы с миссис Уилкинс; и если,
после того, как завязал ее и столкнулся с опасностью, которая в ней заключалась, слишком
миссис Уилкинс, мистеру Уилкинсу следовало бы проявить хитрость — и люди
действительно становились очень хитрыми, когда их что—то задевало, - и в конце концов справлялись
чтобы проскользнуть в верхний сад, миссис Уилкинс могла легко поверить, что
ее обманули и что она, Скрэп, была лживой. Лживой!
И насчет мистера Уилкинса. Жены были действительно жалкими.

В половине пятого она услышала звон блюдец по другую сторону кустов
дафны. Ей присылали чай?

Нет, звуки не приближались, они прекратились возле дома. Чаепитие должно было состояться
в саду, в ее саду. Скрап подумала, что ее могли бы, по крайней мере,
спросить, не возражает ли она, если ее побеспокоят. Они все знали, что она сидит
там.

Возможно, кто-нибудь принесет ей свой в ее угол.

Нет, никто ничего не приносил.

Что ж, она была слишком голодна, чтобы не пойти и не поесть сегодня вместе с остальными,
но она даст Франческе строгие указания на будущее.

Она встала и пошла с той медленной грацией, которая была еще одной из ее черт
невероятное количество звуков чаепития привлекало ее. Она чувствовала
, что не только очень голодна, но и хочет поговорить с миссис
Снова Уилкинс. Миссис Уилкинс не схватила ее, она оставила ее совершенно свободной.
весь день свободна, несмотря на похищение накануне вечером. От
конечно, она была оригинальной, и надела шелковый джемпер на ужин, но
она не схватила. Это было здорово. Скрэп направился к
чайному столику, с нетерпением ожидая появления миссис Уилкинс; и когда она вошла,
в поле зрения она увидела только миссис Фишер и миссис Арбатнот.

Миссис Фишер разливала чай, а миссис Арбатнот предлагала миссис Фишер
Миндальное печенье миссис Фишер. Каждый раз, когда миссис Фишер предлагала миссис Арбатнот
что—нибудь — свою чашку, или молоко, или сахар, - миссис Арбетнот предложил ей
миндальное печенье — навязал его ей со странным усердием, почти с
упрямством. Это была игра? Лома спрашивает, садясь и, схватив
макаруны.

“Где миссис Уилкинс?” - спросил лом.

Они не знали. По крайней мере, миссис Арбатнот, по запросу Скрэпа, не знала.
не знала; лицо миссис Фишер при упоминании имени стало подчеркнуто
незаинтересованным.

Оказалось, что миссис Уилкинс никто не видел с самого завтрака. Миссис
Арбатнот подумала, что она, вероятно, отправилась на пикник. Скрэп скучал по ней.
Она молча съела огромное миндальное печенье, самое вкусное и крупное, какое ей когда-либо доводилось есть
. Чай без миссис Уилкинс был скучным; и миссис Уилкинс
В Арбетнот был этот роковой привкус материнства, желания
приласкать человека, сделать так, чтобы ему было удобно, уговорить поесть — уговаривать
она, которая уже так откровенно, даже чрезмерно, ела — это
казалось, преследовало Скрапа по жизни. Неужели люди не могли оставить
ее в покое? Она была вполне способна съесть все, что хотела, не возбуждаясь. Она
пыталась умерить рвение миссис Арбатнот, будучи с ней резкой. Бесполезно.
Резкость не была очевидной. Она оставалась, как и все лома зло
чувства остались, покрыто непроницаемой завесой ее
красота.

Миссис Фишер монументально сидел, и не замечал ни одного из них. У нее
был необычный день, и она немного волновалась. Она была довольно
в одиночестве, ибо никто из трех пришли на обед, и никто из них не
взял на себя труд дать ей знать, они не шли; и миссис
Арбатнот, непринужденно приступивший к чаепитию, вел себя странно, пока к ним не присоединилась леди
Кэролайн и не отвлекла ее внимание.

Миссис Фишер была готова не испытывать неприязни к миссис Арбатнот, чьи волосы с пробором
и мягкое выражение лица казались очень приличными и женственными, но у нее
определенно были привычки, которые трудно было полюбить. Ее привычка
мгновенно эхом любое предложение, сделанное ей в еду или питье, метания
предлагаем вернуться на один, как это было, не то что ожидать от
она. “ Не хотите ли еще чаю? был, конечно, вопрос, на который
ответьте просто да или нет; но миссис Арбетнот сохраняется в трюк
она была выставлена накануне на завтрак, добавив к ней да
или без слова “будет содержаться материалы?_” Она сделала это еще раз в то утро в
завтрак и вот что она делала это в чай—два блюда, на котором Миссис
Фишер председательствовала и разливала вино. Зачем она это сделала? Миссис Фишер не смогла
понять.

Но ее беспокоило не это; это было просто между прочим.
Что ее беспокоило , так это то, что в тот день она была совершенно неспособна
соглашалась на что угодно и ничего не делала, только беспокойно бродила из своей
гостиной на зубчатую стену и обратно. Это был потраченный впустую
день, и как же сильно она не любила тратить время впустую. Она пыталась читать, и она
пыталась написать Кейт Ламли; но нет — несколько прочитанных слов, несколько написанных строк
, и она снова встала, вышла на зубчатую стену и
уставился на море.

Не важно, что письмо Кейт Ламли писать не нужно.
Было достаточно времени для этого. Пусть другие считают ее приход был
наверняка фиксированной. Все к лучшему. Так же будет ли мистер Уилкинс держаться подальше от
в комнату для гостей и поместил туда, где ему самое место. Кейт останется. Ее можно было бы
держать в резерве. Кейт в запасе было всего, как мощный, как Кейт в
актуальность и там были пункты о Кейт в резерве, которые могут быть
отсутствует Кейт в действительности. Например, если Миссис Фишер шли
чтобы быть беспокойной, она бы предпочла Кейт не было видать. Там был
хотите достоинства, о беспокойстве, о рысью назад
вперед. Но это не беда, что она не может прочитать предложение из любого
в трудах ее великих мертвых друзей; нет, даже не из браунинга, который
так много бывала в Италии, ни у Раскина, чьи "Камни Венеции"
она привезла с собой, чтобы перечитать почти на месте; ни
даже предложение из действительно интересной книги, вроде той, что она нашла
в своей гостиной о семейной жизни германского императора, бедняги
написано в девяностые, когда он еще не начал быть более
согрешил против, чем согрешил, что, по ее твердому убеждению, и было тем, что
сейчас с ним происходило, и было полно волнующих вещей в его
рождение, его правая рука и _аккумуляторы_ - без необходимости откладывать их в сторону
и идти смотреть на море.

Чтение было очень важным; правильное упражнение и развитие
своего ума было первостепенной обязанностью. Как можно было читать, если ты
постоянно бегал туда-сюда? Любопытно, это беспокойство. Была ли она
больна? Нет, она чувствовала себя хорошо; действительно, необычно хорошо, и она
входила и выходила довольно быстро — фактически, рысцой - и без своей палки.
Очень странно, что она не могла усидеть на месте, подумала она, нахмурившись
через вершины некоторых пурпурных гиацинтов в заливе специя
сверкающие за мыс; очень странным, что она, кто шел так медленно,
с такими зависимости от ее палкой, вдруг рысью.

Она чувствовала, что было бы интересно поговорить с кем-нибудь об этом. Не для того , чтобы
Кейт — к незнакомому человеку. Кейт только смотрела на нее и предлагала чашку
чая. Кейт всегда предлагала выпить по чашечке чая. Кроме того, у Кейт было плоское лицо.
Что миссис Уилкинс, какой бы раздражающей она ни была, какой бы болтливой ни была,
дерзкой, неприятной, вероятно, поймет и, возможно, узнает
что заставляет ее быть такой. Но она ничего не могла сказать миссис
Уилкинс. Она была последним человеком, которому можно было признаться в своих ощущениях.
Одно только Достоинство запрещало это. Довериться миссис Уилкинс? Никогда.

И миссис Арбетнот, с тоской по-матерински рассматривая за чаем мешающую ей Ссору
, тоже чувствовала, что у нее был странный день. Как и у миссис Фишер, оно
было активным, но, в отличие от миссис Фишер, активным только в уме. Ее
Тело было совершенно неподвижным; ее разум вовсе не был неподвижным, он был
чрезмерно активным. Годами она заботилась о том, чтобы у нее не оставалось времени
подумать. Ее размеренная жизнь в приходе предотвратила вторжение воспоминаний и
желаний в ее жизнь. В тот день они были переполнены. Она вернулась
к чаю чувствуя себя удрученным, и что она должна чувствовать себя удрученным таким
место, где все, что заставляло ее радоваться, только удручало ее
еще больше. Но как она могла радоваться в одиночестве? Как кто-то мог радоваться
и наслаждаться, и ценить, по-настоящему ценить, в одиночестве? Кроме Лотти. Лотти
казалось, что смогла. Она отправилась вниз по холму сразу после завтрака.
она была одна, но явно радовалась, потому что не предложила Роуз пойти с ней.
она напевала на ходу.

Роуз провела день в одиночестве, сидя, обхватив руками
колени, уставившись прямо перед собой. То, на что она смотрела, было
серые мечи агав и, на их высоких стеблях, бледные
ирисы, которые росли в отдаленном месте, которое она нашла, в то время как за ними,
между серыми листьями и голубыми цветами она увидела море. В
место она нашла скрытый уголок, где по выжженной солнцем камни
мягкий с тимьяном, и никто, скорее всего. Это было вне поля зрения
и шума дома; это было в стороне от любой тропинки; это было недалеко от конца
мыса. Она сидела так тихо, что вскоре по ее ногам забегали ящерицы
и несколько крошечных птиц, похожих на вьюрков, которых поначалу спугнули, прилетели сюда.
вернулась и порхала среди кустов вокруг нее, как будто ее там и не было
. Как это было красиво. И что было хорошего в том, что рядом никого не было
никого, кто любил бы быть с кем-то, кто принадлежал бы кому-то, к
кому можно было бы сказать: “Смотри". И разве никто не сказал бы: “Смотри, дорогая”?
Да, можно было бы сказать, _dearest_ и сладкое слово, просто говорю это
кто-то, кто любил бы по-настоящему счастливым.

Она сидела совершенно неподвижно, глядя прямо перед собой. Странно, что в
это место она не хотела молиться. Она молилась так постоянно
дома, казалось, я вообще не мог этого сделать здесь. В первое утро она
просто бросили краткая спасибо небесам о вылезая из постели,
и сразу же пошел к окну, чтобы увидеть, что все выглядело
как—брошенный вверх Спасибо беспечно, словно мяч, и казалось нет
подробнее об этом. В то утро, вспомнив об этом и устыдившись, она
решительно опустилась на колени; но, возможно, решимость была вредна для
молитв, потому что она не могла придумать, что сказать. А что касается
ее молитв перед сном, то ни в одну из ночей она не произнесла ни одной
один. Она забыла о них. Она была так поглощена другими
мыслями, что забыла о них; и, оказавшись в постели, она заснула
и закружилась среди ярких, тонких, стремительных снов, прежде чем успела так
много времени, чтобы размяться.

Что на нее нашло? Почему она отпустила якорь молитвы? И
ей тоже было трудно вспоминать о своих бедных, даже вспоминать
что есть такие вещи, как бедность. Праздники, конечно, были хороши,
и всеми признавались хорошими, но должны ли они были настолько полностью
заслонять, вносить такой хаос в реальность? Возможно, это было
здоровый забыть ее бедный; с все большей удовольствием она бы ушла
обратно к ним. Но это не может быть здоров, чтобы забыть ее молитвы, и
еще менее могла она быть здоровым, не возражала.

Роза не возражала. Она знала, что не возражает. И, что еще хуже, она знала,
она не возражала против того, чтобы не обращать внимания. В этом месте она была равнодушна к обоим
то, что наполнило ее жизнь и сделал это так, как будто это были
счастлива долгие годы. Что ж, если бы только она могла радоваться своему чудесному новому окружению
у нее было хотя бы это, чтобы противостоять безразличию,
отпускание — но она не могла. У нее не было работы; она не молилась.;
она осталась пустой.

Лотти испортила ей день в тот день, как испортила день накануне
Лотти, своим приглашением к мужу, своим предложением
, чтобы она тоже пригласила своего. Она снова вспомнила о Фредерике
накануне Лотти снова ушла от нее; на весь день она
оставила ее наедине со своими мыслями. С тех пор все они были о
Фредерике. Если в Хэмпстеде он приходил к ней только в ее снах, то здесь
он оставил ее мечты свободными и вместо этого был с ней днем. И
опять в то утро, как она старалась не думать о нем, к наиболее
спросил ее, как раз перед тем, как исчезнуть пение вниз по тропинке, если она
написал и пригласил его, и снова он погружался в ее разум
и она не смогла вытащить его.

Как она могла пригласить его? Это длилось так долго, их отчуждение,
столько лет; она едва ли знала, какие слова подобрать; и, кроме того, он
не придет. Зачем ему приходить? Он не заботился о том, с
ее. Что они могли говорить? Между ними был барьер его
работа и ее религии. Она—как могла она, полагая, как она
поступал в чистоте, в ответственности за влияние своих действий на других.
выполнял свою работу, зарабатывал этим на жизнь; и он, она знала, сначала
возмущался, а потом ему просто наскучила ее религия. Он позволил ей
ускользнуть; он отказался от нее; он больше не возражал; он принял ее
религию равнодушно, как установленный факт. И это, и она —разум Розы,
становившийся все более ясным в ясном свете апреля в Сан-Сальваторе,
внезапно увидевший правду —наскучили ему.

Естественно, когда она увидела это, когда в то утро это впервые мелькнуло у нее в голове
, ей это не понравилось; понравилось так мало, что на какое-то время
космос вся красота Италии была стерта. Что было делать
с этим? Она не могла перестать верить в добро и не любить зло,
и, должно быть, это зло - жить исключительно на доходы от супружеских измен,
какими бы мертвыми и выдающимися они ни были. Кроме того, если бы она это сделала, если бы она
пожертвовала всем своим прошлым, своим воспитанием, своей работой за последние десять
лет, стала бы она ему меньше надоедать? Роуз чувствовал себя в ней очень корней
что если у вас еще основательно надоели кого-то рядом с
невозможно unbore его. Когда скука всегда зануда—конечно, она
думал, человеку изначально скучно.

Тогда, подумала она, глядя на море затуманенными глазами, лучше
держаться за свою религию. Это было лучше — она едва ли замечала
предосудительность своей мысли - чем ничего. Но, о, она хотела
цепляться за что-то осязаемое, любить что-то живое, что-то такое, что
можно прижать к сердцу, что можно увидеть, потрогать и сделать
ради чего. Если бы ее бедный ребенок не умер ... Детям не бывает скучно с одним из них.
им потребовалось много времени, чтобы вырасти и найти другого. И
возможно, чей-то ребенок так и не узнал об этом; возможно, он всегда будет таким
для него, каким бы старым и бородатым он ни вырос, это был кто-то особенный, кто-то, кто
отличается от всех остальных, и, если не по какой-либо другой причине, драгоценен тем, что
этот кто-то никогда не сможет повториться.

Сидя с затуманенными глазами, глядя на море, она чувствовала необычайное
страстное желание крепко прижать к груди что-нибудь свое. Роза была
стройной, с такой же сдержанной фигурой, как и характером, и все же она испытывала
странное ощущение — как бы это описать? — груди. В Сан-Сальваторе было
что-то такое, что заставляло ее чувствовать себя как дома. Ей хотелось
прижаться к своей груди, утешать и защищать, успокаивая дорогую головку
который должен лежать на нем с нежнейшими поглаживаниями и шепотом любви.
Фредерик, Фредерик ребенок—идут к ней, лежавшее на ней, потому что они
были недовольны, потому что им было больно. . . Они нужны ей затем,
если они были ранены; они позволяют себе быть любимым, тогда, если они
были недовольны.

Что ж, ребенка больше нет, теперь он никогда не появится; но, возможно,
Фредерик — когда—нибудь - когда он состарится и устанет . . . .

Таковы были размышления и эмоции миссис Арбатнот в тот первый день в
Сан-Сальваторе в одиночестве. Она вернулась к чаю подавленная, как и не
были годами. Сан-Сальваторе забрал у нее тщательно создаваемое
подобие счастья, и ничего не дал ей взамен.
взамен. Да, взамен он дал ей страстное желание, эту боль и
томление, это странное ощущение груди; но это было хуже, чем ничего.
И она узнала баланс, который никогда не бывает дома был раздражен, но
всегда умеет быть добрым, не мог, даже в своем унынии, что
днем выносят предположение Миссис Фишер на должность хостес в
чай.

Можно было бы предположить, что такая мелочь не коснулась бы
она, но это произошло. Изменилась ли ее натура? Неужели ее не только отбросили
назад к давно подавляемому стремлению к Фредерику, но и превратили в
кого-то, кто хотел ссориться из-за мелочей? После чая, когда оба
Миссис Фишер и леди Кэролайн снова исчезли — это было совершенно очевидно
она была никому не нужна — она была еще более удручена, чем когда-либо,
ошеломленная несоответствием между великолепием снаружи и
теплая, изобилующая красотой и самодостаточностью природа и пустота
в ее сердце.

Потом вернулась к ужину Лотти, невероятно разрумянившаяся, источающая
солнечный свет, который она собирала весь день, разговаривая, смеясь, будучи
бестактной, неразумной, не сдержанной; и леди Кэролайн, такая
тихая за чаем, проснулась оживленной, а миссис Фишер была не такой
заметно, и Роза начала понемногу приходить в себя, потому что настроение Лотти было заразительным
, когда она описывала прелести своего дня, дня,
в котором для любого другого легко могло не быть ничего, кроме очень
долгая и очень горячая прогулка с бутербродами, когда она вдруг сказала:
Взгляд Розы: “Письмо отправлено?”

Роза покраснела. Эта бестактность. . .

“ Какое письмо? ” заинтересованно спросил Скрэп. Оба ее локтя лежали на
столе, а подбородок она подпирала руками, потому что стадия помешательства была
достигнута, и ничего не оставалось, как ждать, пока
в максимально удобной позе, пока миссис Фишер не закончит
раскалывать.

“Приглашает сюда своего мужа”, - сказала Лотти.

Миссис Фишер подняла глаза. Еще один муж? Неужели им не будет конца?
Значит, эта женщина тоже не была вдовой; но ее муж, без сомнения, был
порядочным, респектабельным человеком, следующим достойному, респектабельному призванию. У нее
было мало надежд на мистера Уилкинса; так мало, что она воздержалась от
спрашивала, что он сделал.

“ Правда? ” настаивала Лотти, поскольку Роза ничего не ответила.

“Нет”, - ответила Роза.

“О, тогда до завтра”, - сказала Лотти.

Розе снова захотелось сказать "Нет". Лотти на ее месте поступила бы именно так, и
кроме того, изложила бы все свои доводы. Но она не могла вот так вывернуться
наизнанку и пригласить всех прийти и
посмотреть. Как получилось, что Лотти, которая видела так много вещей, не заметила, что это застряло
в ее сердце, и, видя, что она молчит об этом, в том больном месте, которым был
Фредерик?

“Кто ваш муж?” - спросила миссис Фишер, тщательно подгоняя другой
гайка между крекерами.

“ А кем он должен быть? - быстро спросила Роуз, которую миссис Фишер сразу привела в чувство.
раздражение. “ Кроме мистера Арбатнота?

“Я имею в виду, конечно, кто такой мистер Арбатнот?”

И Роза, болезненно покраснев при этих словах, сказала после небольшой паузы: “Мой
муж”.

Естественно, миссис Фишер пришла в ярость. Она не могла поверить, что
эта девушка, с ее приличными волосами и нежным голосом, тоже может быть
дерзкой.




Глава 14


В ту первую неделю глициния начала увядать, а цветы на
Иудином дереве и персиковых деревьях опали и устилали землю ковром из
розовый цвет. Потом все фрезии исчезли, и ирисы стали
редкими. А потом, пока они убирались, распустились махровые розы
банксия, и крупные летние розы внезапно расцвели
великолепно на стенах и шпалерах. Желтая Форчун была одной из них
очень красивая роза. В настоящее время тамариск и дафны
были в расцвете сил, а лилии - самыми высокими. К концу
неделю фиговые деревья давали тень, сливы-цветут был среди
появились оливки, скромные weigelias в свежей розовой одежде,
а на камнях раскинулись массы густолистных звездчатых цветов,
некоторые из них ярко-фиолетовые, а некоторые прозрачные, бледно-лимонные.

К концу недели приехал и мистер Уилкинс; как и предвидела его жена
, он так и сделал. И были признаки почти нетерпения
в том, что он принял ее предложение, поскольку не стал ждать, чтобы написать
письмо в ответ на ее письмо, а отправил телеграмму.

Это, несомненно, было нетерпение. Это показывало, подумал Скрэп, определенное желание
воссоединения; и, наблюдая за счастливым лицом своей жены и зная о ее желании
, чтобы Меллерш наслаждался отпуском, она сказала себе, что он так и сделает
он был бы очень необычным дураком, если бы тратил свое время, беспокоясь о ком-то еще.
 “Если он не будет добр к ней, - подумал Скрэп, “ его отведут на
зубчатую стену и опрокинут”. Ибо к концу недели они с
Миссис Уилкинс превратились друг для друга в Кэролайн и Лотти и были
подругами.

Миссис Уилкинс всегда были друзьями, но Скрэп изо всех сил старался этого не делать
. Она изо всех сил старалась быть осторожной, но как трудно было соблюдать осторожность
с миссис Уилкинс! Освободившись от всех остатков этого, она была настолько
полностью несдержанной, настолько экспансивной, что вскоре отказалась, почти
прежде чем она осознала, что делает, ее тоже не сдерживали. И
никто не мог быть более не сдержанным, чем Скрэп, как только она позволила себе расслабиться.

Единственная трудность, о lotty, что она была почти всегда
где-то еще. Ты не смог поймать ее; ты не смог удержать ее в
прийти и поговорить. Опасения Скрэп, что она может схватить, казались гротескными в
ретроспективе. Да ведь в ней не было хватки. За ужином и после ужина
это были единственные разы, когда ее видели по-настоящему. Весь день она была невидимой,
и возвращалась ближе к вечеру в прекрасном виде, ее
в волосах полно кусочков мха, а веснушки еще больше, чем когда-либо. Возможно,
она максимально использовала свое время до приезда Меллерша, чтобы успеть все
то, что хотела сделать, и намеревалась посвятить себя тому, чтобы после этого
ходить с ним повсюду, опрятная и в своей лучшей одежде.

Скрап наблюдала за ней, невольно заинтересованная, потому что это казалось таким
необыкновенным - быть такой счастливой из-за такой малости. Сан-Сальваторе
был прекрасен, и погода была божественной; но Скрапу никогда не хватало пейзажа и погоды
, да и как их могло быть достаточно для кого-то
кто бы мог оставить их в ближайшее время и вернуться к жизни в
Хэмпстед? Кроме того, было неминуемое Mellersh, что Mellersh
из которых наиболее важным было и так в последнее время бега. Было очень хорошо чувствовать себя единым целым
следовало бы поделиться, сделать красивый жест и сделать это, но _beaux
жест, который, как знал Скрап, никого не сделал счастливым. Никому на самом деле не нравилось
быть объектом чьего-либо внимания, и это всегда означало усилие со стороны
создателя. Тем не менее, она должна была признать, что Лотти не прилагала к этому никаких усилий;
было совершенно очевидно, что все, что она делала и говорила, далось ей без усилий, и
что она была просто-напросто абсолютно счастлива.

Так было и с миссис Уилкинс; из-за ее сомнений относительно того, было ли у нее время
стать достаточно устойчивой в безмятежности, чтобы продолжать оставаться безмятежной в доме Меллерша.
компания, которая была у нее непрерывно круглосуточно, исчезла
к середине недели, и она чувствовала, что теперь ничто не сможет поколебать ее.
ее. Она была готова ко всему. Она была прочно привита, укоренилась, возведена
на небеса. Что бы Меллерш ни говорила или ни делала, она не сдвинулась бы ни на дюйм
с небес, ни на мгновение не заставила бы себя выйти наружу
и рассердиться. Напротив, она собиралась втянуть его в это
рядом с ней, и они уютно сидели бы вдвоем, залитые светом,
и смеялись над тем, как сильно она его боялась в Хэмпстеде, и над тем,
какой обманчивой сделала ее боязнь. Но он не сильно нужен
потянуть. Он приходил совершенно естественно через день или два,
неудержимо овеваемый ароматным бризом этого божественного воздуха; и
там он сидел, окруженный звездами, думала миссис Уилкинс, в чьем
в голове, среди множества других _d;bris_, всплывали случайные яркие обрывки
поэзии. Она слегка посмеялась про себя , представив себе портрет Меллерша,
этот респектабельный семейный юрист в цилиндре и черном сюртуке, в костюме со звездами
но она ласково рассмеялась, почти с материнской гордостью за
то, как великолепно он будет смотреться в такой изысканной одежде. “Бедной овечкой”, она
пробормотал про себя ласково. И добавил, “что он хочет
тщательное проветривание”.

Это было в течение первой половины недели. К началу
последней половины, в конце которой появился мистер Уилкинс, она даже остановилась.
уверяя себя, что она непоколебима, что она пронизана
помимо изменения атмосферы, она больше не думала об этом и
заметила это; она приняла это как должное. Если можно так выразиться, а она
безусловно, сказала это не только себе, но и леди Кэролайн, она
обрела свои божественные ноги.

Вопреки представлениям миссис Фишер о приличиях — но, конечно, вопреки;
чего еще можно было ожидать от миссис Уилкинс?—она не поехала встречать своего мужа
в Меццаго, а просто дошла пешком до того места, где у Беппо
флай оставит его и его багаж на улице Кастаньето. Миссис
Фишер не понравилось появление мистера Уилкинса, и она была уверена, что любой, кто
мог жениться на миссис Уилкинс, должен быть по меньшей мере неблагоразумным
нрав, но мужа, каким бы ни был его нрав, следует встречать должным образом.
Мистера Фишера всегда встречали должным образом. Ни разу в
его супружеская жизнь, если бы он пошел неудовлетворенных на станции, ни он никогда не
уже провожали. Эти обряды, эти ласки, усилили
узы брака, и мужа заставил почувствовать, что он может полагаться на его
жена всегда рядом. Всегда было важным секретом
для жены. Что стало бы с мистером Фишером, если бы она пренебрегла им?
об этом принципе она предпочитала не думать. Достаточно вещей
стало с ним так, как было; ибо, как бы человек ни старался все заткнуть,
в супружеской жизни, казалось, все же были щели.

Но миссис Уилкинс не прилагала к этому никаких усилий. Она просто спускалась с холма
напевая —Миссис Фишер услышал ее — и подобрал ее мужа на улице
так небрежно, словно он был булавкой. Трое других, все еще в постелях,
поскольку вставать было еще рано, услышали, как она проходила под окнами.
они шли по зигзагообразной дорожке навстречу мистеру Уилкинсу, который шел
утренним поездом, и Скрэп улыбнулся, и Роза вздохнула, и миссис
Фишер позвонила в колокольчик и попросила Франческу принести ей завтрак
в ее комнате. В тот день все трое завтракали в своих комнатах, движимые
общим инстинктом укрыться.

Скрэп всегда завтракала в постели, но у нее был тот же инстинкт на предмет
укрытия, и во время завтрака она строила планы, как проведет весь день
там, где она была. Возможно, правда, это не было бы настолько необходимо, что день
следующий. В тот день, лома рассчитывается, Mellersh будет обеспечена.
Он бы захотел принять ванну, а принимать ванну в Сан-Сальваторе было делом сложным
, настоящим приключением, если в ванной было горячо
и это отнимало много времени. Это включало в себя посещение
весь персонал — Доменико и мальчик Джузеппе, уговаривающие патентованную печь разгореться
удерживая ее, когда она разгорается слишком сильно, используя мехи, чтобы
его, когда он угрожал погаснуть, снова зажигая его, когда он все-таки гас;
Франческа с тревогой склонилась над краном, регулируя его струйку,
потому что, если его открыть слишком сильно, вода мгновенно остывала, а
если наполнить недостаточно, плита взрывалась изнутри и таинственным образом заливалась водой.
дом; а Констанца и Анджела бегают взад и вперед, принося ведра
горячей воды из кухни, чтобы компенсировать то, что натворил кран.

Эти ванны были созданы в последнее время, и сразу гордость и
террор служащих. Это было очень патента. Никто и не понимал его.
На стене висели длинные печатные инструкции по правильному обращению с ним.
в них повторялось слово "pericoloso". Когда миссис Фишер,
направляясь по прибытии в ванную, увидела это слово, она вернулась
снова в свою комнату и вместо этого заказала мытье губкой; и когда
другие поняли, что означает пользование ванной, и как неохотно
слуги должны были оставить их наедине с плитой, и как Франческа
категорически отказалась и осталась стоять, повернувшись к ней спиной, наблюдая за
краном и за тем, как оставшиеся слуги с тревогой ждали за дверью
пока купальщица благополучно выйдет обратно, они тоже заказали ванны с мочалкой
вместо этого им принесли в комнаты.

Мистер Уилкинс, однако, был мужчиной и наверняка захотел бы принять большую ванну.
По расчетам Скрэпа, это надолго заняло бы его. Затем
он распаковывал вещи, а затем, после ночи в поезде, он бы
вероятно, проспал до вечера. Так бы он быть предоставлены на весь
в тот день, и не напустил на них до обеда.

Поэтому лома пришли к выводу, что она будет в безопасности, в
сад этот день, а встал как обычно после завтрака, и торчат как
обычно через ее гардеробную, слушал с чуть склонил ухо к
звуки прибытии Мистера Уилкинса, его хранение осуществляется в
Комната Лотти на другой стороне лестничной площадки, его образованный голос
когда он сначала спросил Лотти: “Даю ли я что-нибудь этому парню?” и
сразу после этого: “Можно мне принять горячую ванну?” — голос Лотти.
бодро заверяющей его, что ему не нужно ничего давать парню.
потому что он был садовником, и что да, он мог принять горячую ванну;
и вскоре после этого лестничная площадка наполнилась знакомыми звуками:
приносили дрова, приносили воду, топали ноги, цокали языки.
перекрикивание — фактически, при приготовлении ванны.

Скрап закончила одеваться, а затем задержалась у окна, ожидая, пока
она услышит, как мистер Уилкинс уходит в ванную. Когда он будет в безопасности,
она ускользнет, устроится в своем саду и возобновит
свои расспросы о возможном смысле своей жизни. Она продвигалась
со своими расспросами. Она дремала гораздо реже и начинала
склоняться к тому, что безвкусица - самое подходящее слово для ее прошлого.
Также она боялась, что ее будущее выглядит мрачным.

Там — она снова услышала интеллигентный голос мистера Уилкинса. Дверь Лотти
открылась, и он вышел, спрашивая дорогу в ванную.

“Там ты видишь толпу”, - ответил голос Лотти - все еще веселый
Скрап был рад заметить, что это был голос.

Его шаги раздавались на лестничной площадке, а шаги Лотти, казалось, удалялись
вниз по лестнице, а затем, казалось, произошла короткая перепалка у
дверь в ванную — не столько ссора, сколько хор из
восклицаний с одной стороны и бессловесной решимости, как рассудил Скрэп,
принять ванну в одиночестве с другой.

Мистер Уилкинс кн .он не итальянец, и выражение "pericoloso" оставило
его в точности таким, каким оно его застало — или оставило бы, если бы он его увидел, но
естественно, он не обратил внимания на печатный материал на стене. Он
плотно закрыла за собой дверь на слуг, сопротивляться Доменико, кто пробовал
до последнего продавить, и заперся в как мужчина должен за
его ванна, в судебном порядке, учитывая, как он сделал свой препаратов
для попадания в единственном числе стандарт поведения этих иностранцев
кто, как мужчина и женщина, видимо, хотела остаться с ним, пока
он купался. В Финляндии, как он слышал, туземки не только
присутствовали при таких случаях, но на самом деле мыли принимающего ванну
путешественника. Однако он не слышал, чтобы это относилось и к Италии,
которая почему—то казалась гораздо более близкой к цивилизации - возможно, потому, что туда ездили
, а не в Финляндию.

Беспристрастно изучив это отражение и тщательно уравновесив
претензии к цивилизации Италии и Финляндии, мистер Уилкинс залез в
ванну и закрыл кран. Естественно, он перекрыл кран. Это было
то, что нужно было сделать. Но в инструкции, напечатанной красными буквами, был пункт
, в котором говорилось, что кран не следует закрывать, пока есть
в плите все еще горел огонь. Ее следовало оставить включенной — не сильно, но
включенной — пока огонь совсем не погаснет; в противном случае, и здесь снова было слово
_pericoloso_, плита взорвалась бы.

Мистер Уилкинс залез в ванну, закрыл кран, и плита взорвалась
в точности, как и было сказано в печатной инструкции. Он взорвался,
к счастью, только в его изнутри, но он взорвался со страшным шумом,
и Мистер Уилкинс выскочил из ванны и бросился к двери, и только
инстинкт, рожденный в годы обучения сделали его схватить полотенце, как он
понеслась.

Скрэп, пересекая лестничную площадку на пути к выходу, услышала
взрыв.

“Боже милостивый, - подумала она, вспомнив инструкции, - вон идет
Мистер Уилкинс!”

И она побежала к верхней площадке лестницы, чтобы позвать слуг, и когда
она бежала, выбежал мистер Уилкинс, сжимая в руках полотенце, и они столкнулись.
друг с другом.

“Эта проклятая ванна!” - воскликнул мистер Уилкинс, возможно, единственный раз в своей жизни
забывшись; но он был расстроен.

Вот и вступление. Мистер Уилкинс, неумело прикрытый своим
полотенцем, его плечи были обнажены с одной стороны, а ноги - с другой, и
Леди Кэролайн Дестер, ради встречи с которой он проглотил весь свой гнев на жену
и приехал в Италию.

Лотти в своем письме сообщила ему, кто был в Сан-Сальваторе, кроме
себя и миссис Арбатнот, и мистер Уилкинс сразу понял, что
это была возможность, которая, возможно, никогда больше не представится. Лотти просто сказала:
“Здесь есть еще две женщины, миссис Фишер и леди Кэролайн Дестер”,
но этого было достаточно. Он знал все о дройтвичах, их богатстве,
их связях, их месте в истории и власти, которой они обладали,
если бы они захотели воспользоваться ею, чтобы осчастливить еще одного поверенного
добавив его к тем, кого они уже наняли. Некоторые люди нанимали одного
поверенного для одной отрасли своих дел, а другого - для другой. В
Делах Droitwiches, должно быть, много отраслей. Он также
слышал — ибо это, как он считал, было частью его работы - слышать, а
услышав, запомнить — о красоте их единственной дочери. Даже если
сами Дройтвичи не нуждались в его услугах, их дочь
могла бы. Красота заводит в странные ситуации; совет никогда не бывает лишним
. И никто из них, ни родители, ни дочь, ни кто-либо из
их блестящие сыновья нуждались в нем в его профессиональном качестве, и все же это было
очевидно, что это было самое ценное знакомство. Оно открыло новые перспективы. Оно
изобиловало возможностями. Он мог бы прожить в Хэмпстеде еще несколько
лет и больше не получить такого шанса.

Как только письмо жены дошло до него, он отправил телеграмму и упаковал вещи. Это
был бизнес. Он был не из тех, кто теряет время, когда дело доходит до бизнеса;
и не из тех, кто рискует шансом, пренебрегая любезностью. Он
встретил свою жену совершенно дружелюбно, сознавая, что дружелюбие при таком
обстоятельства - это мудрость. Кроме того, он действительно чувствовал себя дружелюбным — очень.
В кои-то веки Лотти действительно помогла ему. Он нежно поцеловал ее в щеку, когда
освобождался от ширинки Беппо, и испугался, что она, должно быть, встала
очень рано; он не жаловался на крутизну подъема;
он любезно рассказал ей о своем путешествии и, когда его позвали, послушно
восхищался видами. Все было четко спланировано в его голове, что он
собирался сделать в тот первый день — побриться, принять ванну, переодеться в чистое
переодеться, немного поспать, а потом будет обед и знакомство
посвящается леди Кэролайн.

В поезде он выбрал слова его приветствия, идем над ними
с осторожностью—некоторые незначительные выражение его удовлетворения в выполнении одного из
кем он, в общем со всем миром, слышал—но, конечно, положите
деликатно, очень деликатно; некоторые незначительные ссылка на нее выделяются
родители и часть ее семьи играла в истории
Англия, конечно, с надлежащим тактом; одно или два предложения о ее
старший брат Господь таких, кто выиграл В. С. В конце войны
под обстоятельствами, которые могут только привести—он может или не может добавить
это — чтобы сердце каждого англичанина билось сильнее, чем когда-либо, от гордости, и
были бы сделаны первые шаги к тому, что вполне могло бы стать поворотным моментом в его карьере
.

И вот он здесь ... Нет, это было слишком ужасно, что может быть ужаснее?
Ужасно? На нем было только полотенце, вода стекала с его ног, и это
восклицание. Он сразу понял, что дама была леди Кэролайн - в ту минуту, когда раздалось восклицание
, он понял это. Мистер Уилкинс редко употреблял это слово,
и никогда, никогда в присутствии леди или клиента. А что касается
полотенца — зачем он приехал? Почему он не остался в Хэмпстеде? Это было бы
с этим невозможно смириться.

Но мистер Уилкинс не считался ни с чем. Она, действительно, скривилась
ее лицо при первом же его появлении отразило ее изумленный взгляд в
неимоверном усилии не рассмеяться, и, подавив смех, она
снова став серьезной, она сказала так спокойно, как будто на нем была вся одежда.
“Здравствуйте”.

Какой совершенный такт. Мистер Уилкинс мог бы боготворить ее. Это
изысканное игнорирование. Голубая кровь, конечно, выходит наружу.

Переполненный благодарностью, он взял ее протянутую руку и сказал: “Здравствуйте
вы делаете,” в свою очередь, и лишь повторять простые слова, казалось,
волшебным образом восстановить положение на нормальное. Действительно, он испытал такое
огромное облегчение, и это было так естественно - пожимать руку, выражать
традиционное приветствие, что он забыл, что на нем только полотенце, и к нему вернулись его
профессиональные манеры. Он забыл, как выглядит
, но не забыл, что это леди Кэролайн Дестер, та самая
леди, ради встречи с которой он проделал весь этот путь в Италию, и он не забыл
что это было написано на ее лице, на ее прекрасном и важном лице, которое у него было
бросил его грозный возглас. Он должен сразу примут ее
прощение. Скажет такое слово, для леди—для любой дамы, но всех
дам только один . . .

“Я боюсь, что я использовал непростительное язык,” очень начал Мистер Уилкинс
искренне, как искренне и торжественно, как если бы он имел свою одежду
на.

“Я подумал, что это наиболее уместно”, - сказал Скрэп, который привык к проклятиям.

Этот ответ принес мистеру Уилкинсу невероятное облегчение и успокоил его. Тогда нет
обида принята. Снова голубая кровь. Только голубая кровь могла позволить себе
такое либеральное, такое понимающее отношение.

“Это леди Кэролайн Дестер, не так ли, с которой я разговариваю?” - спросил он.
его голос звучал еще более изысканно, чем обычно,
ибо ему приходилось сдерживать слишком большое удовольствие, слишком большое облегчение, слишком много
радости прощенных и покаявшихся от участия в этом.

“Да”, - сказала Скрэп; и, хоть убей, она не смогла удержаться от улыбки.
Она ничего не могла с собой поделать. Она не собиралась улыбаться мистеру Уилкинсу, никогда.
но на самом деле он выглядел, а затем его голос перекрыл все остальное.
о нем, не обращающем внимания на полотенце и свои ноги, и говорящем совсем как
церковь.

“Позвольте представиться”, - сказал мистер Уилкинс, с церемонии
гостиной. “Меня зовут Mellersh-Уилкинс”.

И при этих словах он инстинктивно протянул руку во второй раз.

“Я подумал, что, возможно, так и есть”, - сказал Скрэп, во второй раз пожимая ее руку.
и во второй раз не смог удержаться от улыбки.

Он уже собирался приступить к первому из изящных подношений, которые приготовил
в поезде, не обращая внимания на то, что он не мог видеть себя, что он
был без одежды, когда по лестнице взбежали слуги
и в тот же момент в дверях своего дома появилась миссис Фишер.
гостиная. Ибо все это произошло очень быстро, и слуги
были на кухне, а миссис Фишер мерила шагами свои стены.
услышав шум, она не успела появиться до второго рукопожатия.

Слуги, когда они услышали страшный шум, сразу понял, что имел
случилось, и бросился в ванную, чтобы попытаться остановить
потока, не обращали внимания на фигуру на лестничной площадке в полотенце, но
Миссис Фишер не знал, что шум мог быть, и, выйдя из ее
узнать номер застыла на дверной подоконник.

Этого было достаточно, чтобы ободрить кого угодно. Леди Кэролайн пожимала руку тому, кто
очевидно, будь он одет, был бы мужем миссис Уилкинс
и они оба разговаривали так, словно—

Тут Скрэп заметила миссис Фишер. Она сразу повернулась к ней. “ Пожалуйста,
позвольте мне, - сказала она изящно, - представить вам мистера Меллерш-Уилкинса. Он
только что пришел. Это, ” добавила она, повернувшись к мистеру Уилкинсу, “ миссис Фишер.

И мистер Уилкинс, безукоризненно вежливый, сразу отреагировал на эту
общепринятую формулу. Сначала он поклонился пожилой даме в дверях
, затем направился к ней, оставляя следы своими мокрыми ногами
по пути он вежливо протянул ей руку.

“ Очень приятно, ” сказал мистер Уилкинс своим тщательно поставленным голосом,
“ познакомиться с другом моей жены.

Скрэп растаял в саду.




Глава 15


Странный эффект этого происшествия заключался в том, что, когда они встретились вечером того же дня,
за ужином у миссис Фишер и леди Кэролайн возникло странное чувство
тайного взаимопонимания с мистером Уилкинсом. Он не мог быть для них таким, как другие
мужчины. Он не мог быть для них таким, каким был бы, если бы они встретили его
в его одежде. Было ощущение разбитого льда; они почувствовали это сразу
интимные и снисходительным; практически они чувствовали себя с ним как сестры—как те,
чувствую, кто помогал либо больных или маленьких детей в их
ванны. Они были знакомы с ног Мистер Уилкинс тут.

То, что миссис Фишер сказала ему в то утро в своем первом шоке, никогда не будет
известно, но то, что мистер Уилкинс сказал ей в ответ, когда напомнил
то, что она говорила о его состоянии, было таким красивым в своем извинении,
настолько правильный в своем замешательстве, что в конце концов она искренне пожалела его
и полностью успокоилась. В конце концов, это был несчастный случай, и никто
это могло бы помочь несчастным случаям. И когда она увидела его в следующий раз за ужином, одетого,
лощеного, с безупречным бельем и прилизанными волосами, она почувствовала это
странное ощущение тайного взаимопонимания с ним и, вдобавок к этому,
своего рода почти личную гордость за свою внешность, теперь, когда он был
одет, которая в настоящее время каким-то неуловимым образом переросла в почти
личную гордость за все, что он говорил.

Миссис Фишер нисколько не сомневалась в том, что мужчина
бесконечно предпочтительнее женщины в качестве компаньона. Присутствие мистера Уилкинса
и беседа сразу подняли уровень обеденного стола с
от медвежьего сада — да, медвежьего сада — к цивилизованному общественному собранию
. Он говорил, как говорят мужчины, об интересных темах, и,
хотя большинство вежливый леди Кэролайн, нет следов растворения
в simpers и идиотизм, когда он обратился к ней. Он был, действительно,
точно так же, как учтивые сама миссис Фишер; и когда первый
время за этим столом политики были введены, и он слушал ее с
правильное серьезность на ее проявляет желание высказаться, и относиться
ее мнение с вниманием, которого они заслуживают. Казалось , он думал
так же, как она говорила о Ллойд Джордже, и в отношении литературы он был
столь же здравомыслящим. На самом деле разговор шел по-настоящему, и он любил орехи.
Как он мог жениться на миссис Уилкинс, было загадкой.

Лотти, со своей стороны, смотрела круглыми глазами. Она ожидала, что
Меллершу потребуется по меньшей мере два дня, прежде чем он дойдет до этой стадии, но
заклинание Сан-Сальваторе сработало мгновенно. Дело было не только в том, что он был
мил за обедом, потому что она всегда видела его мил за ужином
с другими людьми, но и в том, что он был мил весь день наедине — так что
приятно, что он похвалил ее внешность, когда она была
расчесывала волосы, и поцеловал ее. Поцеловал ее! И это не было ни
доброго утра, ни спокойной ночи.

Ну, это так, она будет откладывать рассказывает ему правду о ней
в гнезде-яйцо, и про Розу не его хозяйка, ведь, до следующего
день. Жалко портить вещи. Она была, выложу все как только
как он отдыхал, но, похоже, жаль беспокоить такого очень
прекрасное настроение, как Mellersh этот первый день. Позволь ему тоже
прочнее утвердиться на небесах. Однажды закрепившись, он ни против чего не будет возражать.

Ее лицо сияло от восторга при моментальный эффект Сан
Сальваторе. Даже катастрофа ванна, из которых она была сказана
когда она возвращалась из сада, не поколебала его. Конечно все
что он нужен был праздник. Ну, скотина, она была с ним, когда
он хотел взять ее себе в Италию. Но эта договоренность, как это
оказалось, была намного лучше, хотя и не благодаря какой-либо ее заслуге
. Она весело разговаривала и смеялась, в ней не осталось ни капли страха перед ним.
и даже когда она сказала, пораженная его безупречностью, что он выглядит
такой чистый, что с него можно было есть обед, и Скрэп рассмеялся.,
Меллерш тоже рассмеялся. Он бы возражал против этого дома, предположив, что
дома у нее хватило духу сказать это.

Вечер удался. Скрэп всякий раз, когда смотрела на мистера Уилкинса,
видела его в полотенце, с которого капала вода, и чувствовала себя снисходительной. Миссис Фишер
была от него в восторге. В глазах мистера Уилкинса Роза была достойной хозяйкой
спокойной и исполненной достоинства, и он восхищался тем, как она отказалась от своего права
председательствовать во главе стола — в качестве изящного комплимента, конечно
конечно, для возраста миссис Фишер. Миссис Арбетнот был, высказал мнение, Мистер Уилкинс,
естественно, на пенсию. Она была самой скромной из трех дам. Он
познакомился с ней, прежде чем один ужин на мгновение в гостиной, и
выразившие в соответствующем языке его смысл ее доброту, в
пожелав ему присоединиться к ней, а она уходит на пенсию. Была ли она застенчивой?
Вероятно. Она покраснела и что-то пробормотала, словно в знак протеста, а затем
вошли остальные. За ужином она говорила меньше всех. Он бы,
конечно, лучше познакомиться с ней в течение следующих нескольких дней, и
было бы приятно, он был уверен.

Тем временем леди Кэролайн было все, а больше всех Мистер Уилкинс
померещилось, и принял его выступления, работал в искусно между
курсы, любезно; Миссис Фишер была точно старая леди он был
надеясь встретить всю свою профессиональную жизнь; а наиболее важным было не только
многое было улучшено, но было очевидно _au mieux_—Н Уилкинс знал, что нужно делать
по—французски - с леди Кэролайн. В течение дня его очень мучила
мысль о том, как он вел беседу с леди Кэролайн.
Каролина забыла о том, что он не одет, и наконец написала
ей записку с самыми глубокими извинениями и мольбой не обращать внимания на его
удивительную, непостижимую забывчивость, на которую она ответила
карандашом на обратной стороне конверта: “Не волнуйся”. И он повиновался
ее команды, и она поместила ее у него. В результате теперь он был в
большой довольство. Перед сном в тот вечер он ущипнул его
уха жены. Она была поражена. Эти нежные слова...

Более того, утро не принесло мистеру Уилкинсу рецидива, и он
поддерживал этот высокий уровень в течение всего дня, несмотря на то, что это был
первый день второй недели и, следовательно, день выплаты жалованья.

Его день оплаты осаждают наиболее признание, которое она, когда
дело дошло до того, были склонны откладывать немного больше. Она была
не напугана, она осмеливалась на все, но Меллерш был в таком восхитительном настроении
— зачем рисковать и омрачать его прямо сейчас? Когда, однако, вскоре после
завтрака появилась Констанца с кучей очень грязных клочков
бумаги, исписанных карандашом, и постучала в комнату миссис Фишер
дверь и был отослан, и у двери леди Кэролайн, и был отослан
и у двери Розы, и не получил ответа, потому что Роза вышла,
она подстерегла Лотти, которая показывала Меллершу дом, и, указав
на клочки бумаги, заговорила очень быстро и громко, и пожала плечами
широко расправив плечи, он продолжал указывать на клочки бумаги,
Наиболее вспомнил, что недели не прошло без никому ничего платить
кому угодно, и что пришло время рассчитаться.

“Это хорошая леди что-нибудь нужно?” спросил Мистер Уилкинс
mellifluously.

“Деньги”, - переспросила Лотти.

“Деньги?”

“Это счета за домашнее хозяйство”.

“Ну, ты не имеешь к ним никакого отношения”, - безмятежно сказал мистер Уилкинс.

“О да, у меня есть...”

И признание было поспешным.

Было удивительно, как Меллерш воспринял это. Можно было бы подумать, что его
единственной идеей о сбережениях всегда было то, что их следует расточать
только на это. Он не стал, как сделал бы дома, подвергать ее перекрестному допросу
он принял все так, как оно излилось, о ее выдумках и
все, и когда она закончила и сказала: “Ты имеешь полное право злиться"
я думаю, но я надеюсь, что ты не будешь злиться и вместо этого простишь меня”
он просто спросил: “Что может быть полезнее такого отдыха?”

После чего она взяла его под руку, крепко сжала и сказала: “О,
Меллерш, ты действительно такой милый!” — и ее лицо покраснело от гордости за него.

Что он должен так быстро усваивать атмосфера, что он должен на
как только стало ничего, кроме доброты, показал, что реальная близость он
у с хорошим и красивым вещам. Он вполне естественно принадлежал этому месту
райского спокойствия. Он был — удивительно, как она недооценила его.
— по натуре дитя света. Подумать только, не обращать внимания на ужасные выдумки, на которые она
пошла перед отъездом из дома; подумать только, не обращать внимания даже на них
без комментариев. Замечательно. Пока не замечательно, ибо не был он в раю?
На небесах никто не против ни тех выполнена,-с вещами, никто даже не
неприятности забыть и простить, один был слишком счастлив. Она крепко сжала его руку
в знак благодарности и признательности; и хотя он не убрал свою руку
, он также не ответил на ее пожатие. Мистер Уилкинс был
хладнокровен, и у него редко возникало настоящее желание настаивать.

Тем временем Констанца, поняв, что потеряла слух Уилкинсов,
вернулась к миссис Фишер, которая, по крайней мере, понимала итальянский, к тому же
будучи явно в людской глаз одной из сторон заметку
возраст и внешний вид, чтобы платить по счетам, и к ней, в то время как Миссис Фишер поставил
последние штрихи к ее туалету, она готовилась, с помощью
надеть шляпу и вуаль и боа из перьев и перчатки, чтобы пойти ради нее
первая прогулка в Нижнем парке—положительно для нее первым с ней
прибытие—она объяснила, что если ей дали денег, чтобы оплатить последний
законопроекты неделе магазины Кастаньето отказались бы от кредита на
текущая неделя еды. Они даже не отдали бы должное, подтвержденное
Констанца, которая много тратила и стремилась выплатить всем
своим родственникам то, что им причиталось, а также выяснить, как отнеслись к этому ее
хозяйки, за еду в тот день. Скоро наступит час
_колазии_, и как может быть _колазия_ без мяса, без
рыбы, без яиц, без—

Миссис Фишер взяла банкноты у нее из рук и посмотрела на общую сумму; и
она была так поражена их размером, так ужаснулась той
экстравагантности, о которой они свидетельствовали, что села за стол.
письменный стол, чтобы основательно вникнуть в суть дела.

У Костанзы были очень плохие полчаса. Она не предполагала, что это в стиле
Англичан быть такими меркантильными. И тогда ла Векчиа, как ее называли на кухне
, знала так много итальянского и с упорством, которое наполняло
Констанце стало стыдно за себя, потому что такого поведения она меньше всего ожидала от благородной англичанки.
она перебирала пункт за пунктом,
требуя объяснений и настаивая, пока не получила их.

Не было никаких объяснений, кроме того, что у Констанцы была великолепная неделя
, когда она делала именно то, что хотела, с великолепной необузданной распущенностью, и
что вот результат.

Констанца, не имея никаких объяснений, заплакала. Было неприятно думать, что ей
отныне придется готовить под присмотром, под подозрением; и
что скажут ее родственники, когда обнаружат, что полученные ими заказы
были сокращены? Они сказали бы, что она не имеет никакого влияния; они бы
презирали ее.

Констанца плакала, но миссис Фишер была непоколебима. Медленно и великолепно
По-итальянски, со свитком песен "Инферно", она сообщила ей
что не будет оплачивать счета до следующей недели, а пока
еда должна была быть точно такой же вкусной, как всегда, и вчетверо дешевле
.

Констанца всплеснула руками.

На следующей неделе, невозмутимо продолжала миссис Фишер, если она обнаружит, что это было так.
она заплатит все. В противном случае — она сделала паузу; ибо что бы она сделала в противном случае
в противном случае она и сама не знала. Но она сделала паузу и выглядела
непроницаемой, величественной и угрожающей, и Констанца испугалась.

Затем миссис Фишер, жестом отпустив ее, отправилась на поиски
Леди Кэролайн, чтобы пожаловаться. У нее сложилось впечатление, что
Леди Кэролайн заказывала блюда и, следовательно, несла ответственность за цены.
но теперь оказалось, что повару было поручено сделать именно это.
как ей было угодно с тех пор, как они туда попали, что, конечно, было просто
позорно.

Лома не было в ее спальне, но номер, на открытие Миссис Фишер
дверь, ибо она подозревала своего нахождения в нем и только делая вид, что не
чтобы услышать стук, еще зубчатые от ее присутствия.

“Аромат”, - фыркнула миссис Фишер, снова закрывая дверь; и ей захотелось, чтобы Карлайл
смог пять минут поговорить с этой молодой женщиной начистоту. И
и все же — возможно, даже он—

Она спустилась вниз, чтобы пойти в сад в поисках ее, и в
зал столкнулись с мистером Уилкинсом. На нем была шляпа, и он раскуривал
сигару.

Как ни снисходительна была миссис Фишер к мистеру Уилкинсу и как ни странно и
даже мистически связана с ним после утренней встречи, она все же
не любила, чтобы в доме курили сигары. Из дверей она пережила это, но
в этом не было необходимости, когда из двери был столь большое место, чтобы
потакать привычке в помещении. Даже мистер Фишер, который, как ей следовало бы сказать
, изначально был человеком стойким к привычкам, довольно скоро после
женитьбы отказался от этой.

Однако, Мистер Уилкинс, стащив с головы шляпу, увидев ее, мгновенно
бросил сигару прочь. Он бросил его в воду в кувшин Арум
предположительно, в нем были лилии, и миссис Фишер, знающая о ценности, которую мужчины
придают своим только что зажженным сигарам, не могла не быть впечатлена этим
немедленным и великолепным _amende honorable _.

Но сигара не долетела до воды. Она запуталась в лилиях и
дымилась сама по себе среди них, странный и развратного вида предмет.

“ Куда это ты собралась, моя прелесть— ” начал мистер Уилкинс, подходя к миссис Фишер.
но он вовремя замолчал.

Было ли это утреннее настроение, побудившее его обратиться к миссис Фишер в
терминах детского стишка? Он даже не осознавал, что знает эту вещь.
Очень странно. Что могло прийти ему в голову в такой момент?
хладнокровная голова? Он испытывал огромное уважение к миссис Фишер и
ни за что на свете не оскорбил бы ее, обратившись к ней как к горничной, хорошенькой
или как-то иначе. Он хотел быть с ней в хороших отношениях. Она была женщиной
деталями, и кроме того, он подозревал, имущества. За завтраком им было
очень приятно вместе, и он был поражен ее очевидной близостью
с хорошо известными людьми. Викторианцы, конечно; но она успокаивала
поговорим о них после процедите его шурин грузинский
сторонами по Хэмпстед-Хит. Он и она было классно, он
войлок. Она уже показала все симптомы в настоящее время желающие
стать клиентом. Ни за что на свете он хотел обидеть ее. Он обернулся.
немного похолодел от того, что его побег был невелик.

Однако она этого не заметила.

“Вы уходите из дома”, - сказал он очень вежливо, всем готовности она должна
подтвердить свое предположение, чтобы сопровождать ее.

“Я хочу найти леди Кэролайн”, - сказала миссис Фишер, направляясь к
стеклянной двери, ведущей в верхний сад.

“Приятное задание”, - заметил мистер Уилкинс. “Могу ли я помочь в
искать? Позвольте мне— ” добавил он, открывая перед ней дверь.

“ Она обычно сидит вон в том углу за кустами, - сказала миссис
Фишер. “И я не уверен, что это приятное задание. Она
позволяла счетам расти самым ужасным образом и нуждается в
хорошем выговоре ”.

“Леди Кэролайн?” - переспросил мистер Уилкинс, не в силах понять такого отношения.
“ Могу я поинтересоваться, какое отношение леди Кэролайн имеет к здешним счетам?

“Горничные покинули ее, и, как мы все разделяем, так его надобно
было дело чести с ней—”

“ Но— леди Кэролайн ведет хозяйство на вечеринке? Вечеринке, на которой
присутствует моя жена? Моя дорогая леди, вы лишаете меня дара речи. Разве ты не знаешь
, что она дочь Дройтвичей?

“О, так вот кто она”, - сказала миссис Фишер, тяжело ступая по камешкам
в сторону укромного уголка. “Что ж, это объясняет все.
Неразбериха, которую Дройтвич устроил в своем департаменте во время войны, была
национальным скандалом. Это было равносильно незаконному присвоению государственных средств ”.

“Но это невозможно, уверяю вас, ждать дочь
Droitwiches—” начал Мистер Уилкинс искренне.

“В Droitwiches,” прервала Миссис Фишер, “ни к селу, ни
есть. Взяла на себя обязанности должны быть выполнены. Я не собираюсь растрачивать свои деньги
ради каких-то законных прав.

Упрямая старая леди. Возможно, с ней не так легко иметь дело, как он надеялся.
надеялся. Но как состоятельные. Только сознание великого богатства
сделайте ей щелкнуть пальцами таким образом, в Droitwiches. Лотти на
допросе туманно рассказала о своих обстоятельствах и
описала свой дом как мавзолей, в котором плавают золотые рыбки;
но теперь он был уверен, что она более чем состоятельна. И все же он пожалел, что
не присоединился к ней в этот момент, потому что у него не было ни малейшего желания
присутствовать при таком зрелище, как брань леди Кэролайн Дестер.

И снова, однако, он рассчитывал без промаха. Что бы она ни почувствовала, когда
она подняла глаза и увидела мистера Уилкинса, обнаружившего ее уголок в то самое первое утро.
на ее лице не появилось ничего, кроме ангельскости. Она сняла
ноги с парапета, когда миссис Фишер села на него, и
серьезно выслушала ее вступительное слово о том, что у нее нет денег
чтобы безрассудно и неконтролируемо расходовать домашнее хозяйство,
прервал ее поток мыслей, вытащив одну из подушек у нее из-под головы
и предложив ей.

“Сядь на это”, - сказал Скрэп, протягивая ее. “Вы будете более
комфортно”.

Мистер Уилкинс вскочил, чтобы избавить ее от этого.

“Спасибо,” сказала миссис Фишер, прерывается.

Трудно было снова в разгаре. Мистер Уилкинс заботливо вставил
подушку между слегка приподнятой миссис Фишер и
камнем парапета, и ей снова пришлось сказать “Спасибо”. Это было
прервано. Кроме того, леди Каролина ничего не сказала в ее защиту; она
только смотрел на нее и слушал с лицом внимательного ангела.

Мистеру Уилкинсу показалось, что, должно быть, трудно ругать Дестера
который так выглядел и так изысканно молчал. Он был рад видеть, что миссис Фишер, как он
был рад видеть, постепенно стало трудно самой из-за ее строгости
расслабился, и она закончила, сказав неубедительно: “Ты должен был сказать мне"
ты не делал этого”.

“Я не знала, что вы так обо мне думали”, - произнес приятный голос.

“Теперь я хотела бы знать, - сказала миссис Фишер, - что вы собираетесь делать”
до конца пребывания здесь.”

“ Ничего, ” ответил Скрэп, улыбаясь.

“ Ничего? Ты хочешь сказать...

“ Если мне будет позволено, леди, ” вмешался мистер Уилкинс в своей самой учтивой
профессиональной манере, “ внести предложение, - они оба посмотрели на него,
и, вспомнив его таким, каким они увидели его впервые, почувствовали снисхождение— “Я бы
посоветовал вам не портить восхитительный отпуск заботами о
домашнем хозяйстве”.

“Совершенно верно”, - сказала миссис Фишер. “Это то, чего я намерена избегать”.

“Самое разумное”, - сказал мистер Уилкинс. “Тогда почему бы и нет”, - продолжил он,
“позволить повару — кстати, превосходному повару — так взбодриться
умрите— ” мистер Уилкинс знал, что необходимо знать по латыни, - и скажите ей, что
за эту сумму она должна удовлетворить вас, и не только обслуживать, но удовлетворения как
ну как же так? Можно легко подсчитаем. Расходы на проживание в умеренном отеле
например, можно было бы сократить вдвое, а может быть, даже на
четверть.

“И это только что истекшая неделя?” - спросила миссис Фишер. “Ужасные"
счета за первую неделю? Что с ними?”

“Они будут моим подарком Сан-Сальваторе”, - сказала Скрэп, которой не
понравилась идея, что сбережения Лотти могут сократиться настолько, что она
была готова к этому.

Наступило молчание. Земля ушла из-под ног миссис Фишер.

“Конечно, если вы решите разбрасываться своими деньгами ...” — сказала она наконец,
неодобрительно, но с огромным облегчением, в то время как мистер Уилкинс был увлечен
созерцанием драгоценных качеств голубой крови. Эта готовность,
например, не беда, о деньгах, это бесплатно объективность—это
не только что восхищался в других людях, восхищался в других людях, возможно, больше
чем все остальное, но это было чрезвычайно полезно
профессиональные занятия. При встрече с ним следует поощрять теплоту
приема. Миссис Фишер не было тепло. Она согласилась, от чего он
сделала вывод, что с ее богатством связана близость, но она согласилась
неохотно. Подарки есть подарки, и им так не смотрят в рот
он чувствовал; и если леди Кэролайн нашла удовольствие
преподнести его жене и миссис Фишер всю их еду на
неделю назад в их обязанности входило вежливо соглашаться. Не следует отказываться от подарков
.

Итак, от имени своей жены мистер Уилкинс выразил то, что она хотела бы выразить
и, обратившись к леди Кэролайн, заметил с оттенком легкости:
именно так следует принимать подарки, чтобы не ставить в неловкое положение
дарительница — что в данном случае она была хозяйкой дома его жены с момента ее приезда
он почти весело повернулся к миссис Фишер и указал, что она
теперь они с женой должны вместе написать леди Кэролайн обычное письмо
выражаю благодарность за гостеприимство. “Коллинз”, - сказал мистер Уилкинс, который знал, что
необходимо в литературе. “Я предпочитаю фамилию Коллинз для такой буквы, как "Стол и кров" или "Хлеб с маслом". Я предпочитаю фамилию "Коллинз" для такой буквы.
"Я предпочитаю, чтобы она означала "Питание и ночлег". Сообщите нам
назвать это Коллинз”.

Лома улыбнулся, и протянул ей портсигар. Миссис Фишер не может
помогите успокаиваются. Выход из отходов будет найден, спасибо
мистеру Уилкинсу, и она ненавидела расточительство не меньше, чем необходимость за него платить
также был найден способ избавиться от домашнего хозяйства. На мгновение она
подумал, что если все пытался заставить ее уборка на ее
краткая отдыха на собственное равнодушие (леди Кэролайн), или неспособность
говорить по-итальянски (двух других), ей придется послать за Кейт
Ламли, в конце концов. Кейт могла бы это сделать. Кейт и она выучили итальянский
вместе. Кейт разрешат приехать только при условии, что она это сделает.
сделай это.

Но этот способ мистера Уилкинса был намного лучше. Действительно, самый
превосходный человек. Ничто не могло сравниться с умным, не слишком молодым человеком.
для выгодного и приятного общения. И когда она встала, уладив
дело, ради которого она пришла, и сказала, что теперь она
намерена немного прогуляться перед ленчем, мистер Уилкинс не остался
с леди Кэролайн, как поступило бы большинство мужчин, которых она знала, она была
напугана, хотела этого — он попросил разрешения пойти и прогуляться с
ней; так что он, очевидно, определенно предпочитал разговор лицам.
Разумный, компанейский мужчина. Умный, начитанный мужчина. Человек с
Мир. Человек. Она была очень рада, что она не направил Кейт
другой день. Что же ей делать с Кейт? Она нашла лучше
компаньон.

Но мистер Уилкинс не пошел с миссис Фишер из-за нее
разговор, но потому, что, когда она встала и он встал, потому что она
встал, намереваясь лишь лук ее из углубления, леди Кэролайн
положил ноги на парапет, и снова устраивая голову
боком на подушках были закрыла глаза.

Дочь Дройтвичей пожелала лечь спать.

Не ему было оставаться, чтобы помешать ей.




Глава 16


Так началась вторая неделя, и все было гармонично. Прибытие мистера
Уилкинс, вместо того чтобы, как три партии опасались и четвертой
только был защищен от того, чтобы бояться ее пылкая вера в эффект
на его Сан-Сальваторе, нарушая такую гармонию, как там было,
увеличил его. Он вписался. Он был полон решимости угодить, и у него получилось
угодить. Он был очень любезен со своей женой — не только на людях, к чему она
привыкла, но и наедине, чего, конечно, не было бы, если бы он
не хотел. Он действительно хотел. Он был так ей обязан, так
очень доволен ею за то, что она познакомила его с леди Кэролайн,
что он по-настоящему привязался к ней. И горд; потому что, подумал он
, в ней должно быть гораздо больше, чем он предполагал, для леди Кэролайн.
Кэролайн, чтобы стать с ней такой близкой и такой нежной. И
чем больше он обращался с ней так, как будто она действительно была очень милой, тем больше
Лотти расширялась и становилась действительно очень милой, и чем больше он на нее влиял, тем больше
в свою очередь, он сам становился действительно очень милым; так что они ходили по кругу
и по кругу, не порочному, а в высшей степени добродетельному.

Положительно, для него Меллерш погладил ее. Там было не много питомца
в Mellersh, потому что он был по натуре холодный человек; еще такое было
влияние на него, как наиболее положено, Сан-Сальваторе, что в этом
вторую неделю он иногда зажимал ее ушами, одно за другим,
а не только одного; и наиболее важным, удивляясь такой быстроразвивающейся
affectionateness, спрашивает, Что бы он сделал, если он будет продолжать в этом
ставки на третьей неделе, когда ее поставки уши бы прийти к
конец.

Он был особенно мил с умывальником и искренне желал
не занимая слишком много места в маленькой спальне. Быстро отреагировав
, Лотти еще больше захотела не стоять у него на пути; и
комната стала ареной многих любовных генеральских сражений,
каждый из которых оставлял их более довольными друг другом, чем когда-либо. Он
больше не принимал ванну в ванной, хотя она была починена и готова
для него, но каждое утро вставал и спускался к морю, и в
несмотря на то, что прохладные ночи делали воду холодной, он рано окунулся, как и подобает мужчине
, и поднялся к завтраку, потирая руки и чувствуя, как
он сказал миссис Фишер, что готов ко всему.

Вера Лотти в непреодолимое влияние небесной атмосферы
таким образом, очевидно оправдывается, и мистер Уилкинс, которому
Роза знала, как тревожно и лома представлял себе, как холодно злой, так
видимо, изменился, как вырос и ломом начал думать может
ведь быть что-то, что наиболее настоял на том, что Сан
Сальваторе тщательно поработал над персонажем.

Они были более склонны так думать, потому что они тоже чувствовали, что над ними что-то работает.
внутри себя они оба чувствовали себя более очищенными от того, что
вторая неделя —Обрывки ее мыслей, многие из которых теперь были довольно приятными
мысли, по-настоящему дружелюбные о ее родителях и родственниках, с
проблеском признания тех необычайных преимуществ, которыми она обладала
полученный из рук —чего? Судьба? Провидение?—во всяком случае, о чем-то,
и о том, как, получив их, она злоупотребила ими, не сумев быть
счастливой; и роза в ее груди, которая, хотя и все еще тосковала, жаждала
какую-то цель, поскольку она приходила к выводу, что просто
бездеятельно тосковать вообще бесполезно, и что она должна либо каким-то
означает остановить ее тоску или дать ей хотя бы шанс — отдаленный, но все же
шанс — успокоиться, написав Фредерику и попросив его
приехать.

"Если мистера Уилкинса можно изменить, - подумала Роза, - то почему не Фредерика?" Как
было бы замечательно, даже чересчур замечательно, если бы это место подействовало на него тоже
и смогло бы заставить их хоть немного понимать друг друга,
хотя бы немного подружиться. Роза, до сих пор испытывавшая ослабление и дезинтеграцию
продолжавшуюся в ее характере, теперь начинала думать, что она упрямая
строгость в отношении его книг и ее суровая поглощенность хорошим
уоркс поступил глупо и, возможно, даже неправильно. Он был ее мужем, и
она отпугнула его. Она отпугнула любовь, драгоценная моя.
любовь, и это не могло быть хорошо. Разве Лотти не была права, когда сказала
на днях, что ничто, кроме любви, не имеет значения? Определенно, ничто
не казалось таким уж полезным, если оно не было построено на любви. Но однажды отпугнутое
могло ли оно когда-нибудь вернуться? Да, оно могло бы в этой красоте, оно могло бы
в атмосфере счастья Лотти и Сан-Сальваторе, казалось, между
ними, распространялось повсюду, как некая божественная инфекция.

Однако сначала ей нужно было доставить его туда, а он, конечно, не смог бы этого сделать.
добраться туда, если бы она не написала ему, где находится.

Она напишет. Она должна написать; потому что если бы она была хотя бы
возможность его прихода, и если она не была явно нет. И
потом, оказавшись здесь, в этой красоте, со всем таким мягким и добрым,
и милым вокруг, было бы легче сказать ему, попытаться
объяснить, попросить о чем-то другом, хотя бы о попытке
что-то другое в их жизни в будущем, вместо того, чтобы
пустота разлуки, холод — о, холод — вообще ничего, кроме
великой ветрености веры, великой безрадостности дел. Почему, один
человек в мире, один человек, принадлежащий к одному, один очень
собственный, общаться, ухаживать, любить, интересоваться, был
стоит больше, чем все речи на платформах и комплименты
председатели в мире. Это также стоило большего — Роза ничего не могла с этим поделать,
мысль приходила сама собой — чем все молитвы.

Эти мысли не были головными, как у Скрэпа, который был совершенно
свободный от стремлений, но лоно мысли. Они поселились в груди; он
был в лоне, что розы болели, и чувствовал себя так ужасно одиноким. И
когда мужество покидало ее, что случалось в большинстве случаев, и казалось
невозможным написать Фредерику, она смотрела на мистера Уилкинса и
оживлялась.

Вот он, изменившийся человек. Вот он, каждую ночь входящий в эту маленькую,
неуютную комнату, комнату, близость которой была
Лотти просто испытывает опасения и приходит в себя утром, и Лотти
тоже приходит в себя, они обе такие же безоблачные и такие же милые друг с другом
другой, как тогда, когда они вошли. И разве он, такой критичный дома, Лотти
не сказал ей, что при малейшей неудаче выходит из ванны
катастрофа не затронула его души, как Седраха, Мисаха и Авденаго
были ли они целы, когда вышли из огня? Чудеса были
происходит в этом месте. Если бы они могли случиться, чтобы мистер Уилкинс, почему не
Фредерика?

Она быстро встала. Да, она напишет. Она немедленно пойдет и напишет ему
.

Но предположим,—

Она помедлила. Предположим, он не ответит. Предположим, он даже не ответит.

И она снова села, чтобы еще немного подумать.

В этих колебаний Роуз большую часть вторую неделю.

Потом была г-жа Фишер. Ее беспокойство возросло, что второй
неделю. Она выросла до такой степени, что она может точно также не
у ее собственной гостиной, ибо она больше не могла сидеть.
Не на десять минут вместе могли бы миссис Фишер сидеть. И вдобавок к
беспокойству, по мере того как дни второй недели шли своим чередом,
у нее возникло странное ощущение, которое беспокоило ее, поднимающегося сока. Она знала
это чувство, потому что иногда испытывала его в детстве в специально
быстрые весны, когда сирень и сиринги, казалось, расцветали за одну ночь.
но было странно, что это снова произошло спустя
более пятидесяти лет. Она хотела бы поделиться этим ощущением с
кем-нибудь, но ей было стыдно. Это было такое абсурдное ощущение в ее
возрасте. Но все чаще и чаще, и с каждым днем все больше и больше, а миссис
Фишер уже нелепое чувство, как если бы она была сейчас собираюсь
возрастать.

Она сурово попыталась подавить неприличное ощущение. Бургон,
действительно. Она слышала о высушенных посохах, кусках простого сухостоя.,
вдруг пускает свежих листьев, но только в легенде. Она не была в
легенды. Она прекрасно знала, что из-за себя. Достоинство требовало
чтобы в ее возрасте она не имела ничего общего со свежими листьями; и
и все же это было — чувство, что сейчас, что в любой момент сейчас,
она может срезать всю зелень.

Миссис Фишер была расстроена. Было много вещей, которые она не любила больше всего на свете,
и одна из них заключалась в том, что пожилые люди воображали, что чувствуют себя молодыми
и вели себя соответственно. Конечно, они только воображали это, они были на самом деле.
они обманывали только самих себя; но какими плачевными были результаты. Она
она состарилась так, как и положено стареть людям — неуклонно и твердо. Никаких
перерывов, никаких запоздалых проблесков и судорожных возвращений. Если по прошествии
всех этих лет ее сейчас собираются втянуть в какой-нибудь
неподходящий побег, как унизительно.

На самом деле, в ту вторую неделю она была благодарна судьбе, что Кейт Ламли не было рядом.
 Было бы крайне неприятно, если бы в
ее поведении что-то изменилось, наблюдать за Кейт. Кейт знала ее всю свою
жизнь. Она чувствовала, что может позволить себе расслабиться — тут миссис Фишер нахмурилась, глядя на
книгу, на которой она тщетно пыталась сосредоточиться, ибо откуда это взялось
выражение родом из?—гораздо менее болезненно перед незнакомцами, чем раньше
старый друг. Старые друзья, размышляла миссис Фишер, которая надеялась, что это так.
читая, постоянно сравниваешь себя с тем, кем ты был раньше. Они
всегда делают это, если человек развивается. Их удивляет развитие.
Они возвращаются назад; они ожидают неподвижности, скажем, после пятидесяти, до
конца своих дней.

Что, думал, что миссис Фишер, ее глаза постепенно на одну строку вниз
страницу и ни слова из его получения через ее сознание,
глупо друзей. Он с осуждением к преждевременной смерти. Один
должен продолжать (конечно, с достоинством) развиваться, каким бы старым он ни был
. Она ничего не имела против развития, против дальнейшей зрелости,
потому что, пока человек жив, он не мертв — очевидно, решил
Миссис Фишер и развитие, перемены, созревание были жизнью. Чего бы ей
не понравилось, так это незрелости, возвращения к чему-то зеленому. Она
бы неприязнь он интенсивно; и это то, что она чувствовала, что на
грани делали.

Естественно, это сделало ее очень непросто, и только постоянное движение может
она найти себе развлечение. Становится все более беспокойным и больше не в состоянии
запершись на своей зубчатой стене, она бродила все чаще и чаще
часто, а также бесцельно, в верхнем саду и за его пределами, к
растущему удивлению Скрэп, особенно когда она обнаружила, что все миссис
Фишер несколько минут любовался видом, сорвал несколько сухих
листьев с розовых кустов и снова ушел.

В разговоре Мистер Уилкинс, она нашла временное облегчение, но, хотя он
присоединился к ней, когда только мог, он не всегда был там, он развел
рассудительно внимания между тремя дамами, и, когда он был
она еще где-то пришлось столкнуться и управлять ее мыслями, как лучше, она
могла бы сама. Возможно , дело было в избытке света и красок в Сан -Франциско .
Сальваторе, по сравнению с которым все остальные места казались темными; и терраса принца
Уэльского действительно казалась очень темным местом, куда нужно было возвращаться
— темная, узкая улица, и ее дом, темный и узкий, как улица,
в нем нет ничего по-настоящему живого или молодого. Золотых рыбок вряд ли можно было
назвать живыми, или, самое большее, не более чем наполовину живыми, и они, безусловно, были
не молоды, и кроме них там были только служанки, и они были
пыльными старыми существами.

Старые пыльные вещи. Миссис Фишер погрузилась в свои мысли, остановленная
странное выражение. Откуда он взялся? Как можно было за это
придете? Может быть, это одна из Миссис Уилкинс, в ее
легкомыслие, его почти сленг. Возможно, это было одно из ее слов, и она слышала, как
она это сказала, и подсознательно заразилась от нее.

Если так, то это было и серьезно, и отвратительно. Что глупое создание
проникло в самый разум миссис Фишер и утвердило там ее личность
личность, которая все еще оставалась, несмотря на
гармонию, очевидно существовавшую между ней и ее умным мужем, настолько
чужой для миссис Фишер, такой далекий от того, что она понимала и
любила, и заражающий ее своими нежелательными фразами, был самым
тревожным. Никогда в жизни раньше миссис Фишер не произносила таких фраз.
Голова Фишера. Никогда в жизни прежде она не думала о своих горничных,
или о ком-либо еще, как о пыльных старых вещах. Ее горничные не были пыльными старухами
; это были самые респектабельные, опрятные женщины, которым разрешалось
пользоваться ванной каждую субботу вечером. Пожилая, конечно, но ведь
такой же была и она, таким же был ее дом, такой же была ее мебель, такой же была она
золотая рыбка. Все они были пожилые люди, а они должны быть вместе. Но есть
была большая разница между тем, чтобы пожилые и старые пыльные
вещь.

Насколько верно было то, что сказал Раскин, что злые связи развращают хорошие манеры
. Но сказал ли это Раскин? Поразмыслив, она не была уверена,
но это было именно то, что он сказал бы, если бы сказал это,
и в любом случае это было правдой. Просто слушала злобные высказывания миссис Уилкинс
за едой — она не слушала, она избегала слушать, и все же
было очевидно, что она слышала — те высказывания, которые, поскольку они
поэтому часто одновременно вульгарным, бестактным и порочить, и всегда, она
был, к сожалению, смеялись леди Кэролайн, должно быть квалифицировано как зло,
баловал ее собственного психического манеры. Скоро она, возможно, не только подумает, но и
скажет. Как это было бы ужасно. Если форма ее разрыв отъезда
собирался взять, форма гоже речи, Миссис Фишер боялся
она вряд ли бы с любой степени хладнокровия быть в состоянии вынести.

На этом этапе миссис Фишер больше, чем когда-либо, хотела иметь возможность
обсудить свои странные чувства с кем-нибудь, кто мог бы понять.
Однако не было никого, кто мог бы понять, кроме самой миссис Уилкинс
. Она бы поняла. Миссис Фишер была уверена, что она сразу поняла бы, что
она чувствует. Но это было невозможно. Это было бы так же унизительно, как
умолять того самого микроба, который заражал тебя, о защите от
его болезни.

Соответственно, она продолжала молча переносить свои ощущения и была
вынуждена ими часто бесцельно появляться в верхнем саду,
что вскоре привлекло внимание даже Скрэпа.

Скрэп заметил это и смутно удивлялся этому некоторое время назад
Мистер Уилкинс спросил ее однажды утром, когда он устроил ее на подушках для
ей—он доказал ежедневная помощь леди Кэролайн в ее
стул, так как его особая привилегия—ли что-нибудь случилось
с миссис Фишер.

В этот момент миссис Фишер стояла у восточного парапета, прикрывая ладонью глаза от солнца.
Она внимательно разглядывала далекие белые домики
Меццаго. Они могли видеть ее сквозь ветви дафний.

“Я не знаю”, - сказал лом.

“Она дама, как я понимаю,” сказал мистер Уилкинс, “кто бы вряд ли
есть что-нибудь на уме?”

“Я бы предположил, что да”, - сказал Скрэп, улыбаясь.

“Если это так, и ее беспокойство, похоже, указывает на это, я был бы
более чем рад помочь ей советом”.

“Я уверен, вы были бы очень добры”.

“Конечно, у нее есть свой юрисконсульт, но его нет на месте. Я
есть. И юрист на месте, ” добавил мистер Уилкинс, который старался
поддерживать беседу, когда разговаривал с леди Кэролайн Лайт, осознавая, что
нужно быть легким с юными леди “стоит двоих" —мы не будем такими
обычными и дополняем пословицу, но скажем Лондон ”.

“Тебе следует спросить у нее”.

“ Спросите ее, не нуждается ли она в помощи? Вы бы посоветовали это? Не было бы
немного— немного деликатно затрагивать такой вопрос, вопрос
есть ли у леди что-то на уме или нет?

“Возможно, она скажет тебе, если ты пойдешь и поговоришь с ней. Я думаю, должно быть,
быть миссис Фишер одиноко”.

“ Вы сама чуткость и рассудительность, ” заявил мистер Уилкинс.
впервые в жизни ему захотелось быть иностранцем, чтобы
почтительно поцеловать ей руку, уходя.
послушно и избавит миссис Фишер от одиночества.

Было удивительно, какое разнообразие выходов из своего уголка придумала Лоскутушка
для мистера Уилкинса. Каждое утро она находила новый выход,
который доставлял ему удовольствие после того, как он раскладывал для нее подушки.
Она позволила ему разложить подушки, потому что мгновенно поняла
в первые же пять минут самого первого вечера, что
она боится, как бы он не прильнул к ней и не уставился с ужасным восхищением
Мистер Уилкинс так не восхищался. Это было не только,
она инстинктивно чувствовала, не в нем, но если бы это было так, он бы не
в ее случае я бы осмелился. Он был сама почтительность. Она могла направлять
его движения в отношении себя одним движением ресницы. Его
единственной заботой было повиноваться. Она была готова полюбить его, если бы он захотел
только был бы настолько любезен, чтобы не восхищаться ею, и он действительно ей нравился. Она помнила
не забыла его трогательную беззащитность в первое утро в полотенце,
и он забавлял ее, и он был добр к Лотти. Это правда, что он ей нравился
больше всего, когда его там не было, но обычно все ей нравились больше всего
когда их там не было. Конечно, он казался одним из таких мужчин,
редкий по своему опыту человек, который никогда не смотрел на женщину с хищнической точки зрения
. Комфорт от этого, упрощение, которое это привносило в
отношения на вечеринке, было огромным. С этой точки зрения г-н
Уилкинс был просто идеалом; он был уникален и драгоценен. Всякий раз, когда она
думала о нем и, возможно, была склонна останавливаться на тех его чертах,
которые были немного скучными, она вспоминала это и бормотала: “Но какое
сокровище”.

Действительно, единственной целью мистера Уилкинса во время его пребывания в Сан-Сальваторе было
стать сокровищем. Любой ценой три дамы, которые не были его женой, должны
любите его и доверяйте ему. То сейчас, когда пришла беда в их
живет и на что живет, не беда рано или поздно возникают?—они
бы вспомнить, как он надежен и как симпатической, и обратиться к
к нему за советом. Дамы с чем-то, на их головах были именно такими, какие
он хотел. Леди Кэролайн, рассудил он, в данный момент ничем не блистала,
но такая красота — ибо он не мог не видеть очевидного — должна была быть.
в прошлом были свои трудности, и впереди их будет еще больше
сделал. В прошлом его не было под рукой; в будущем он надеялся
чтобы быть. А между тем поведение Миссис Фишер, далее в
важность дамы с профессиональной точки зрения, показал
однозначный посыл. Он был почти уверен, что миссис Фишер было что-то
на ее голове. Он внимательно наблюдал за ней, и это было почти
наверняка.

С третьей, с миссис Арбетнот, он до этого сделал бы
топчется на месте, потому что она была уж очень на пенсию и тихо. Но не может ли это
сама замкнутость, эта тенденция избегать других и проводить свое время
в одиночестве указывать на то, что она тоже была обеспокоена? Если так, то он был ее мужчиной. Он
воспитывал бы ее. Он ходил бы за ней, сидел с ней и
поощрял бы ее рассказывать ему о себе. Арбутнот, как он понял из
Наиболее важным, был британский чиновник,—ничего музея особенно важно в
присутствует, но мистер Уилкинс расценил это как свой бизнес, чтобы знать всякие
и виды. Кроме того, было повышение. Арбатнот, получивший повышение, мог бы
стать очень стоящим человеком.

Что касается Лотти, она была очаровательна. Она действительно имела все качества у него были
приписывают ей во время ухаживания, и они были, казалось,
просто в состоянии неопределенности, так как. Его первые впечатления о ней в настоящее время
одобренный привязанностью и даже восхищением, которое леди Кэролайн проявляла к ней
. Он был уверен, что леди Кэролайн Дестер была последним человеком, который мог бы
ошибиться в подобном вопросе. Ее познания мира, ее постоянной
ассоциации с только самыми лучшими, должны сделать ее совершенно безошибочно. Lotty был
очевидно, то, что до брака он верил ей
быть—она была ценной. Она, безусловно, были самым ценным в
представляя его леди Кэролайн и миссис Фишер. Человека в его
профессии могут быть очень помогла умная и привлекательная жена.
Почему она не была привлекательной раньше? Почему этот внезапный расцвет?

Мистер Уилкинс тоже начал верить, что в атмосфере Сан-Сальваторе есть что-то необычное, как Лотти
почти сразу сообщила ему, в атмосфере Сан-Сальваторе. Это
способствовало расширению. Это выявило дремлющие качества. И чувство более
и еще порадовало, и даже очарован своей женой, и очень довольны
успехи он делал с двумя другими, и надеемся на прогресс
должны быть сделаны на пенсию в-третьих, Мистер Уилкинс не мог вспомнить, когда-либо
имея такой значительный праздник. Единственное, что, возможно, могло бы
было бы лучше, если бы они называли его мистером Уилкинсом. Никто не произносил имени
Мистер Меллерш-Уилкинс. И все же он представился леди Каролине — он
слегка вздрогнул, вспомнив обстоятельства, — как Меллерш-Уилкинс.

Тем не менее, это был пустяк, недостаточный, чтобы беспокоиться. Он был бы
глупцом, если бы в таком месте и в таком обществе беспокоился о чем-либо.
Он даже не беспокоился о том, во что обойдется праздник, и
решил оплатить не только свои собственные расходы, но и расходы своей жены
а в конце сделать ей сюрприз, подарив ее сбережения
такая же нетронутая, как и тогда, когда она начинала; и только осознание того, что он
готовит для нее приятный сюрприз, заставляло его чувствовать себя теплее, чем когда-либо
по отношению к ней.

Фактически, мистер Уилкинс, который начал с того, что сознательно и в соответствии с
планировал свое наилучшее поведение, продолжал придерживаться его бессознательно и без всяких усилий.
вообще никаких усилий.

А тем временем прекрасные золотые дни медленно сменяли друг друга.
вторая неделя шла один за другим, не уступая по красоте первой, и
пахло цветущими бобовыми полями на склоне холма за деревней.
приезжал в Сан-Сальваторе всякий раз, когда менялся воздух. В саду , который
на второй неделе в высокой траве на краю зигзагообразной дорожки исчез нарцисс с глазами поэта
и дикий гладиолус, стройный и
на смену им пришли розовые, на бордюрах цвели белые гвоздики,
наполняя все вокруг своим дымчато-сладким запахом, а куст, который никто не
заметил, что он расцвел во всей красе и благоухании, и это был куст фиолетовой сирени
. В такую мешанину весны и лета невозможно было поверить,
разве что тем, кто жил в тех садах. Казалось, все было на виду.
все события слились в один месяц, который в Англии считается
скудно распределить по шести. Даже первоцветы были найдены однажды миссис
Уилкинс в холодном уголке на холмах; и когда она привела их
к герани и гелиотропам Сан-Сальваторе, они выглядели довольно
застенчивыми.




Глава 17


В первый день третьей недели Роза написала Фредерику.

На случай, если она снова заколеблется и не отправит письмо, она отдала его
Доменико, чтобы тот отправил; потому что, если она не напишет сейчас, времени вообще не останется
. Половина месяца в Сан-Сальваторе подошла к концу. Даже если
Фредерик сразу же начал, он получил письмо, которое, конечно же, он
не смог бы сделать, что с упаковкой вещей и паспортом, кроме того, что не торопился приехать.
он не мог приехать в течение пяти дней.

Сделав это, Роуз пожалела, что сделала. Он не приехал. Он не стал
утруждать себя ответом. И если бы он ответил, это было бы просто указанием какой-нибудь
причины, которая не была правдой, и о том, что он был слишком занят, чтобы уехать; и
все, чего удалось добиться, написав ему, это то, что она была бы более
несчастнее, чем раньше.

Что человек делал, когда был празден. Это воскрешение Фредерика,
или, скорее, эта попытка воскресить его, что это было, как не результат
не имея ничего, что делать? Лучше бы она никогда не появлялась на
праздник. Что она хотела с праздниками? Работа была ее спасением; работа
единственное, что защищается, что держится стабильный и
значения true. Дома, в Хэмпстеде, поглощенная делами, она сумела
забыть Фредерика, думая о нем в последнее время только с нежностью
меланхолии, с какой человек думает о ком-то, кого когда-то любил, но давно уже не вспоминал
мертва; и теперь это место, безделье в этом мягком месте отбросили ее
обратно в то жалкое состояние, из которого она так старательно выбиралась годами
назад. Поэтому, если Фредерик пришел бы она только родила ему. Она не
в ближайшее время после выхода в Сан-Сальваторе, что это было
действительно, что удерживало его вдали от нее? И почему она должна думать, что
теперь, после такого долгого отчуждения, она сможет не наскучить ему,
сможет делать что угодно, кроме как стоять перед ним косноязычной идиоткой,
когда все пальцы ее духа превратились в большие пальцы? Кроме того, что за
безнадежное положение, когда приходится как бы умолять: пожалуйста, подождите немного
пожалуйста, не будьте нетерпеливы — я думаю, что, возможно, я не буду скучным
в ближайшее время.

Тысячу раз на дню Роза жалела, что не оставила Фредерика в покое. Лотти,
которая каждый вечер спрашивала ее, отправила ли она уже письмо,
воскликнула от восторга, когда ответом наконец было "да", и бросилась к ней.
обняла ее. “Сейчас мы должны быть _completely_ счастлив!” - воскликнул
наиболее восторженные.

Но ничто, казалось, не меньше, определенные с Розой, и ее выражение стало более
и многое другое выражение того, кто имеет что-то на уме.

Мистер Уилкинс, желая выяснить, что это было, гуляли на солнце в
его Панама шляпу, и начал случайно с ней встретиться.

“ Я не знал, ” сказал мистер Уилкинс в первый раз, вежливо приподнимая шляпу.
“ что вам тоже понравилось именно это место. И он сел
рядом с ней.

Днем она выбрала другое место; и она никогда в ней не было
за полчаса до того, как Мистер Уилкинс, легонько размахивая своей тростью, пришел в себя
угловой.

“ Нам суждено встретиться во время наших прогулок, ” любезно сказал мистер Уилкинс.
И он сел рядом с ней.

Мистер Уилкинс был очень добр, и она поняла, что недооценила его в
Хэмпстед, и это был настоящий мужчина, созревший, как плод, благодаря
благодетельное солнце Сан-Сальваторе, но Роза действительно хотела побыть одна. И все же,
она была благодарна ему за то, что он доказал ей, что, хотя она могла бы наскучить
Фредерик она не родила все; если бы она была, он бы не сидел
разговаривая с ней по каждому поводу, пока не приходило время идти. Это правда, что он
наскучил ей, но это было не так ужасно, как если бы она наскучила
ему. Тогда действительно ее тщеславие было бы прискорбно задето. А пока, что
Роза не могла произносить свои молитвы, ее одолевали всевозможные слабости
тщеславие, обидчивость, раздражительность,
драчливость — странные, незнакомые демоны, которые набрасываются на человека и
завладевают его опустошенным сердцем. Она никогда раньше в своей жизни не была
тщеславной, раздражительной или драчливой. Могло ли быть так, что
Сан-Сальваторе был способен на противоположные эффекты, и то же солнце, которое
сделало мистера Уилкинса зрелым, превратило ее в кислоту?

На следующее утро, чтобы быть уверенной, что останется одна, она спустилась вниз, пока
Мистер Уилкинс все еще мило беседовал с миссис Фишер за
завтраком, к скалам у кромки воды, где они с Лотти сидели
первый день. Фредерик к этому времени уже получил ее письмо. Сегодня, если бы он был
как и мистер Уилкинс, она могла получить от него телеграмму.

Она попыталась заглушить эту абсурдную надежду, посмеявшись над ней. И все же — если мистер
Уилкинс телеграфировал, почему не Фредерик? Чары Сан-Сальваторе
, казалось, таились даже в блокноте. Лотти и не мечтала получить
телеграмму, и когда она пришла в обеденный перерыв, там была она. Это
слишком прекрасно, если бы, когда она вернулась в обеденное время она найдена одна
там для нее слишком. . .

Роза всплеснула руками обхватила колени. Как страстно она хотела
снова стать важной для кого—то - не важной на платформах,
не важно в качестве актива в организации, но и частные важно,
просто одному человеку, совсем наедине, никто больше не знал или
обратите внимание. Казалось, не так уж много нужно просить в мире, столь переполненном людьми,
просто иметь одного из них, только одного из миллионов, для себя.
Кто-то, кто нуждался в нем, кто думал о нем, кто стремился прийти к нему
один — о, _о_ как ужасно хотелось быть драгоценным!

Все утро она просидела под сосной на берегу моря. Никто не подошел
к ней. Долгие часы тянулись медленно; они казались огромными. Но она
не иди впереди обед, она хотела дать телеграмму
приехать. . .

В тот день Скрэп, подстрекаемая уговорами Лотти, а также думая, что
возможно, она просидела достаточно долго, встала со своего кресла и подушек
и ушла с Лотти и сандвичами в горы до вечера.
Мистер Уилкинс, пожелавший поехать с ними, остался по совету леди Кэролайн
с миссис Фишер, чтобы скрасить ее одиночество, и хотя он
перестал подбадривать ее около одиннадцати, чтобы пойти поискать миссис Арбатнот,
чтобы было время и ее подбодрить, таким образом разделив себя беспристрастно
пробравшись между этими одинокими дамами, он вскоре вернулся, вытирая
лоб, и продолжил разговор с миссис Фишер с того места, на котором остановился, на этот раз
Миссис Арбатнот успешно спряталась. Еще там была телеграмма
для нее, которую он заметил, когда вошел. Жаль, что он не знал, где она.

“ Нам следует вскрыть ее? ” спросил он миссис Фишер.

“Нет”, - сказала миссис Фишер.

“Возможно, это потребует ответа”.

“Я не одобряю вмешательство в переписку других людей”.

“Вмешательство! Моя дорогая леди—”

Мистер Уилкинс был шокирован. Такое слово. Подделка. У него было величайшее
возможно, он уважал миссис Фишер, но иногда находил ее немного трудной.
с ней было трудно. Он ей нравился, он был уверен, и она была на правильном пути, он
чувствовал, что она стала клиенткой, но он боялся, что она будет упрямой и
скрытной клиенткой. Она определенно была скрытной, потому что, хотя он был
умелым и отзывчивым в течение целой недели, она до сих пор не дала ему ни малейшего
намека на то, что ее так явно беспокоило.

“Бедняжка”, - сказала Лотти, когда он спросил ее, не может ли она пролить свет на проблемы миссис Фишер.
"У нее нет любви". “У нее нет любви”.

“ Любовь? ” мог только эхом отозваться мистер Уилкинс, искренне шокированный. “ Но
конечно, моя дорогая, в ее возрасте...

“Любая любовь”, - сказала Лотти.

В то самое утро он попросил свою жену, потому что теперь искалд
уважал ее мнение, если бы она могла рассказать ему, в чем дело с
Миссис Арбатнот, потому что она тоже, хотя он и делал все возможное, чтобы растопить ее доверие
, упорно оставалась замкнутой.

“Она хочет своего мужа”, - сказала Лотти.

“ Ах, ” сказал мистер Уилкинс, и это пролило новый свет на застенчивость и
скромную меланхолию миссис Арбатнот. И добавил: “Очень прилично”.

И Лотти сказала, улыбаясь ему: “Бывает".

И мистер Уилкинс сказал, улыбаясь ей: “Бывает?”

И Лотти ответила, улыбаясь ему: “Конечно”.

И мистер Уилкинс, очень довольный ею, хотя было еще довольно рано
днем, в то время, когда ласки вялые, ущипнул ее за ухо.

Незадолго до половины первого Роза медленно поднялась по беседке
и прошла между камелиями, росшими по обе стороны старых каменных ступеней.
Ручейки барвинок, которые стекали по ним, когда она впервые появилась здесь
, исчезли, и теперь там были эти кусты, невероятно разросшиеся
розетками. Розовые, белые, красные, в полоску — она перебирала и нюхала их одну за другой
чтобы не разочаровываться слишком быстро. Как
пока она не видела для себя, увидел стол в зале довольно
пустой, если не считать вазы с цветами, она все еще могла надеяться, она все еще
могла испытывать радость, представляя телеграмму, лежащую на нем в ожидании
ее. Но у камелии нет запаха, как напомнил ей мистер Уилкинс, который
стоял в дверях, наблюдая за ней, и знал, что такое
необходимо в садоводстве.

Она вздрогнула, услышав его голос, и подняла глаза.

“ Для вас пришла телеграмма, ” сказал мистер Уилкинс.

Она уставилась на него, открыв рот.

“ Я искал вас повсюду, но безуспешно...

Конечно. Она знала это. Она была уверена в этом все время. Яркий
и обжигающая Молодость в это мгновение снова сверкнула на Розе. Она взлетела
по ступенькам, красная, как камелия, которую только что перебирала пальцами, и оказалась
в холле и вскрыла телеграмму прежде, чем мистер Уилкинс успел
договорить. Почему, но если все могло случиться так — почему,
но этому не было конца — почему, она и Фредерик — они собирались
быть-снова -наконец—

“Нет плохих новостей, я надеюсь?” сказал мистер Уилкинс, который следил за ней, когда
она читала телеграмму, она стояла и смотрела на него, и ее лицо пошло
медленно белый. Любопытно было наблюдать, как медленно бледнеет ее лицо.

Она повернулась и посмотрела на мистера Уилкинса, словно пытаясь вспомнить его.

“ О нет. Напротив...

Она сумела улыбнуться. “У меня будет посетитель”, - сказала она, протягивая
телеграмму; и когда он взял ее, она ушла в сторону
столовой, пробормотав что-то о том, что обед готов.

Мистер Уилкинс прочитал телеграмму. Она была отправлена этим утром из
Меццаго и гласила::

Я проезжаю мимо по пути в Рим. Могу я засвидетельствовать свое почтение сегодня?
днем?


Томас Бриггс.


Почему такая телеграмма должна заставить интересную леди побледнеть? Для нее
бледность, с которой она это прочитала, была настолько поразительной, что убедила мистера Уилкинса.
она получила удар.

“ Кто такой Томас Бриггс? - спросил он, следуя за ней в столовую.

Она посмотрела на него краем уха. “Кто— же?” - повторила она, ее
мысли снова вместе.

“Томас Бриггс.”

“Ох. Да. Он является владельцем. Это его дом. Он очень милый. Он
приедет сегодня днем ”.

В этот самый момент подходил Томас Бриггс. Он бежал трусцой по
дороге между Меццаго и Кастаньето в пролетке, искренне надеясь, что
темноглазая леди поймет, что все, чего он хотел, - это увидеть ее, а не
вообще для того, чтобы посмотреть, на месте ли еще его дом. Он чувствовал, что является владельцем
деликатность не мешала жильцу. Но — он так много думал
о ней с того самого дня. Роза Арбетнот. Такое красивое имя. И такое
милое создание — мягкое, нежное, материнское в лучшем смысле этого слова; в лучшем смысле этого слова
то, что она не была его матерью и не могла бы быть, если бы была
пытался, потому что родители - это единственное, что невозможно иметь моложе себя.
ты сам. Кроме того, он проходил так близко. Это казалось абсурдным не только
посмотрите и посмотреть, если бы она была удобная. Он жаждал видеть ее в своем
Дом. Он страстно желал видеть в этом ее прошлое, видеть, как она сидит в его
креслах, пьет из его чашек, пользуется всеми его вещами. Положила ли она
большую малиновую парчовую подушку в гостиной под свою маленькую темноволосую
головку? Ее волосы и белизна кожи прекрасно смотрелись бы на их фоне
. Видела ли она свой портрет на лестнице? Интересно, подумал он?
понравился ли он ей. Он объяснит ей это. Если бы она не рисовала, а она
не сказала ничего, что могло бы на это намекнуть, она, возможно, не заметила бы, как именно:
форму бровей и небольшую впадинку на щеке—

Он велел мухе подождать в Кастаньето и пересек площадь, окликаемый
детьми и собаками, которые все знали его и внезапно выскочили из
никуда и быстро зашагал по зигзагообразной тропинке, поскольку был активным человеком.
молодой человек не старше тридцати, он дернул за старинную цепочку, которая
звонила в колокольчик, и чинно стал ждать с положенной стороны открытого
дверь, в которую можно войти.

При виде него Франческа вскинула каждую частичку своей натуры, которая могла бы
вскинуть брови, веки и руки, и многословно заверила его, что все
все было в идеальном порядке и что она выполняла свой долг.

“Конечно, конечно”, - сказал Бриггс, резать ее. “Никто не сомневается
это.”

И он попросил ее взять в свою карту к своей хозяйке.

“ Какая любовница? ” спросила Франческа.

“ Какая любовница?

“ Их четверо, ” сказала Франческа, почуяв неладное со стороны арендаторов.
ее хозяин выглядел удивленным; и она почувствовала себя довольной,
потому что жизнь была скучной, и неровности хотя бы немного помогали ей продвигаться вперед.

“Четыре?” он удивленно переспросил. “Ну, тогда отнеси это на стоянку”, - сказал он
, придя в себя, потому что заметил выражение ее лица.

В верхнем саду, в тени зонтика, пили кофе
пайн. Его пили только миссис Фишер и мистер Уилкинс, потому что миссис
Арбатнот, ничего не съев и хранившая полное молчание во время
ленча, сразу после этого исчезла.

Пока Франческа уходила в сад с его карточкой, ее хозяин
стоял, рассматривая висевшую на лестнице картину "Мадонна" работы
раннего итальянского художника, имя неизвестно, подобранную им в Орвието, который
был так похож на своего жильца. Это действительно был замечательный, подобие. От
конечно, его арендатором в тот день в Лондоне было в шляпе, но он был
уверен, что ее волосы просто так с ее лба. В
выражение глаз, серьезное и милое, было точно таким же. Он
обрадовался при мысли, что у него всегда будет ее портрет.

Он поднял голову на звук шагов и увидел ее, спускающуюся по лестнице.
она была такой, какой он и представлял ее в этом месте, одетая в белое.

Она была поражена, увидев его так скоро. Она предполагала, что он придет
во время чаепития, а до тех пор намеревалась посидеть где-нибудь на свежем воздухе
где она могла побыть одна.

Он наблюдал, как она спускается по лестнице, с величайшим интересом.
Через мгновение она окажется на одном уровне со своим портретом.

“Это действительно необыкновенно”, - сказал Бриггс.

“Здравствуйте”, - сказала Роза, намереваясь лишь достойно продемонстрировать радушие.

Она не приветствовала его. Она чувствовала, что он здесь, телеграмма с горечью отозвалась в ее сердце.
вместо Фредерика он делал то, чего она так жаждала, Фредерик
сделал бы, заняв его место.

“ Просто постойте минутку спокойно...

Она автоматически повиновалась.

“ Да, весьма удивительно. Вас не затруднит снять шляпу?

Удивленная Роза послушно сняла его.

“Да, я так и думал, я просто хотел убедиться. И посмотри — ты
заметил...

Он начал делать странные быстрые пассы рукой над лицом в
фотографию, измерял ее, переводил взгляд с нее на нее.

Удивление Розы переросло в веселье, и она не смогла сдержать улыбку. -
Вы пришли сравнить меня с моим оригиналом? ” спросила она.

“Ты видишь, как удивительно похожи—”

“Я не знал, что выгляжу таким серьезным”.

“Ты не выглядишь. Не сейчас. Минуту назад ты был таким же серьезным. Ах да, здравствуйте—
как поживаете, ” внезапно закончил он, заметив ее протянутую руку. И
он засмеялся и пожал ее, топить—обмануть его—к корням его
светлые волосы.

Франческа вернулась. “ Синьора Фишер, - сказала она, - будет рада
увидеть его.

“ Кто такая синьора Фишер? - спросил я. - спросил он Розу.

“ Один из четверых, которые живут в вашем доме.

“Значит, вас четверо?”

“Да. Мы с моим другом обнаружили, что сами не можем себе этого позволить ”.

“ О, я говорю— ” начал Бриггс в замешательстве, потому что больше всего ему хотелось бы
Арбетнот—красивой розочкой имя—не должна позволить себе что угодно, но чтобы остаться
в Сан-Сальваторе так долго, как она любила, как своего гостя.

“Миссис Фишер пьет кофе в верхнем саду, ” сказала Роуз. “ Я отведу
тебя к ней и представлю.

“ Я не хочу идти. На тебе шляпа, значит, ты собирался прогуляться.
прогуляйтесь. Можно мне тоже пойти? Мне бы очень хотелось, чтобы вы показали мне дом.

“ Но миссис Фишер ждет вас.

“ Она не задержится?

- Да, - сказала Роза с улыбкой, которая так сильно привлекает его в
первый день. “Я думаю, что она будет держать достаточно хорошо, пока чай”.

“Ты говоришь по-итальянски?”

“Нет”, - ответила Роза. “Почему?”

На этом он повернулся к Франческе и рассказал ей с большой скоростью, потому что в
Итальянец, он был бойким, вернулся к синьоре в верхний сад и
сказал ей, что встретил свою старую подругу, синьору Арбутнот, и
собирался прогуляться с ней и представится ей позже.

“ Ты пригласишь меня на чай? - спросил он Роуз, когда Франческа ушла.

“ Конечно. Это твой дом.

“ Нет. Он твой.

“До понедельника на следующей неделе”, - улыбнулась она.

“Пойдем, покажешь мне все виды”, - нетерпеливо предложил он; и было ясно,
даже для самоуничижительной Розы, что она не наскучила мистеру Бриггсу.




Глава 18


У них была очень приятная прогулка с частыми посиделками в
теплых, благоухающих тимьяном уголках, и если что-то могло помочь Розе
оправиться от горького разочарования утра, то это было
был в компании и беседе с мистером Бриггсом. Он действительно помог ей
выздоравливала, и происходил тот же процесс, что и у Лотти.
через который прошла со своим мужем, и чем больше мистер Бриггс считал Роуз
очаровательной, тем очаровательнее она становилась.

Бриггс был человеком неспособным сокрытий, который никогда не терял времени, если он
мог бы ему помочь. Они не добрались до конца мыса, где находится
маяк — Бриггс попросил ее показать ему маяк, потому что
тропинка к нему, как он знал, была достаточно широкой, чтобы двое могли идти рядом и довольно близко.
уровне — до того, как он рассказал ей о впечатлении, которое она произвела на него в
Лондон.

Поскольку даже самым религиозным, трезвым женщинам нравится знать, что они произвели
впечатление, особенно такое, которое не имеет ничего общего с
характером или достоинствами, Роуз была довольна. Довольная, она улыбнулась.
Улыбаясь, она была более привлекательной, чем когда-либо. Краска показалась на ее
щеки, и яркость в ее глаза. Она услышала себя, говоря вещи
это действительно звучало довольно интересно и даже забавно. Если Фредерик
сейчас слушаете, она думала, что, возможно, он увидел бы, что она не могла
ведь быть такой безнадежный зануда; человек, приятной внешности,
молодой и, несомненно, умный — он казался умным, и она надеялась, что так оно и есть, потому что
тогда комплимент был бы еще большим — который, очевидно, был вполне
счастлив провести день, просто разговаривая с ней.

И действительно, мистер Бриггс казался очень заинтересованным. Он хотел услышать
все обо всем, что она делала с того момента, как попала туда.
Он спросил ее, видела ли она то, то и другое в доме,
что ей больше всего понравилось, какая у нее комната, удобно ли ей, если
Франческа вела себя прилично, если Доменико заботился о ней, и заботилась ли она
не понравилось пользоваться желтой гостиной — той, которая была залита солнцем
и выходила окнами на Геную.

Розе было стыдно за то, как мало она заметила в доме, и как мало
из того, что он называл любопытным или красивым в нем, она вообще
видела. Погруженная в мысли о Фредерике, она, казалось, жила в
Сан-Сальваторе вслепую, и больше половины времени прошло, и что
было хорошего в этом? С таким же успехом она могла бы сидеть,
тоскуя по Хэмпстедской пустоши. Нет, она не могла; несмотря на все свои
страстные желания, она сознавала, что находится, по крайней мере, в самом
сердце красоты; и действительно, именно эта красота, это страстное желание поделиться
это то, что впервые пробудило в ней страстное желание.

Мистер Бриггс, однако, был слишком живым, чтобы она могла жалеть
внимание в этот момент на Фредерика, и она похвалила служащих в
ответа на свои вопросы, и высоко оценил желтой гостиной без
сказав ему, она только была в нем один раз, а затем был с позором
катапультировался, и она рассказала ему, что она вряд ли знала что-нибудь об искусстве и
курьезы, но подумала, что, наверное, если бы кто-нибудь сказал ей о них
ей хотелось узнать больше, и она сказала, что с момента своего приезда каждый день проводила на свежем воздухе.
потому что на свежем воздухе было так чудесно.
и это отличалось от всего, что она когда-либо видела.

Бриггс шел рядом с ней по своим путям, которые все же были такими счастливыми на данный момент
ее путями, и ощущал все невинные прелести семейной жизни.
Он был сиротой и единственным ребенком в семье, и у него был теплый, домашний характер
. Он бы обожал сестру и баловал мать, и в это время
начал подумывать о женитьбе; ибо, хотя он был
очень счастлив со своими многочисленными возлюбленными, каждая из которых, вопреки обычному
опытный, в конечном счете превратившийся в его преданного друга, он любил
детей и думал, что, возможно, уже достиг оседлого возраста, если
он не хотел быть слишком старым к тому времени, когда его старшему сыну исполнится двадцать.
Сан-Сальваторе в последнее время казался немного заброшенным. Ему это нравилось.
когда он ходил по нему, эхо отдавалось в нем. Он чувствовал себя одиноким там; настолько одиноким,
что предпочел в этом году пропустить весну и позволить ей наступить. Ему
нужна была жена. Ему нужен был этот последний штрих тепла и красоты,
потому что он никогда не думал о своей жене иначе, как в терминах тепла и
красота — она, конечно, была бы красивой и доброй. Он развлекался, как
влюблена в это смутное жену он уже был.

Такими темпами он подружился с леди со сладким название
как он шел по дорожке к маяку, что он был уверен, что
в настоящее время он будет рассказывать ей все о себе и своем прошлом
дела и его надежды на будущее; и мысль об этом быстро
развивается уверенность в себе, заставила его рассмеяться.

“Почему ты смеешься?” - спросила она, глядя на него и улыбаясь.

“Это так похоже на возвращение домой”, - сказал он.

“Но для тебя приехать сюда - это возвращение домой”.

“Я имею в виду, на самом деле, как вернуться домой. К своей— своей семье. У меня никогда не было
семьи. Я сирота ”.

“Ах, это вы?” - спросила Роза с надлежащим сочувствием. “Я надеюсь, что ты не
был очень длинный. Нет—я имею в виду, я надеюсь, что вы были очень длинные. Нет, я...
не знаю, что я имею в виду, кроме того, что мне жаль.

Он снова рассмеялся. “О, я привык к этому. У меня никого нет. Ни сестер, ни
братьев”.

“Тогда ты единственный ребенок в семье”, сказала она разумно.

“Да. И кое-что о тебе, это именно моя идея—в
семья”.

Она была удивлена.

“ Так — уютно, ” сказал он, глядя на нее и подыскивая подходящее слово.

“Вы бы так не думали, если бы увидели мой дом в Хэмпстеде”, - сказала она, представляя себе
это строгое жилище с жесткими стенами.
ее разум, в котором не было ничего мягкого, кроме того, что ее избегали и пренебрегали Ду
Диван Барри. Неудивительно, подумала она, на мгновение просветлев, что
Фредерик избегал его. В его семье не было ничего уютного.

“Я не верю, что любое место, где вы жили в может быть что угодно, но точно
как вы”, - сказал он.

“Ты не собираешься притворяться, Сан-Сальваторе, как я?”

“На самом деле я притворяться, что это. Вы, конечно, признаете, что это прекрасно?”

Он сказал несколько вещей в этом роде. Ей понравилась прогулка. Она не могла
припомнить ни одной такой приятной прогулки со времен ее ухаживания.

Она вернулась к чаю, приведя мистера Бриггса, и выглядела совсем иначе,
Мистер Уилкинс заметил, что она выглядела совсем не так, как раньше. Вот беда,
вот беда, подумал мистер Уилкинс, мысленно потирая свои профессиональные
руки. Он представил, как его сейчас вызовут для совета. На
с одной стороны там был Арбутнот, с другой стороны, здесь был Бриггс.
Назревает проблема, беда рано или поздно. Но почему телеграмма Бриггза
выступал на леди, как удар? Если она побледнела от избытка
радость, то беда была ближе, чем он предполагал. Она не была бледной
сейчас; она больше соответствовала своему имени, чем когда-либо прежде. Что ж, он был
человеком, от которого одни неприятности. Он, конечно, сожалел, что люди ввязались в это дело.
но, находясь в нем, он был их человеком.

И Мистер Уилкинс, воодушевленная этими мыслями, его карьера очень
ценное для него, продолжил оказать честь господину
Бриггс, как в качестве помощника во временное владение Сан
Сальваторе и о возможном помощнике в преодолении трудностей, с большим
гостеприимство, и указала ему на различные особенности этого места,
и подвела его к парапету, и показала ему Меццаго на другом берегу залива.

Миссис Фишер тоже была любезна. Это был дом этого молодого человека. Он был
состоятельным человеком. Ей нравилась собственность, и ей нравились состоятельные мужчины.
Кроме того, казалось особым достоинством быть состоятельным человеком в столь молодом возрасте.
Наследование и наследство был более респектабельным, чем
приобретения. Это же указывают отцы; и в том возрасте, когда большинство людей
оказалось ни у них, ни хотеть, им она тоже понравилась.

Соответственно, это был приятный ужин, все были дружелюбны и довольны.
Бриггс считал миссис Фишер милой пожилой леди и показал, что он так думает;
и снова волшебство сработало, и она стала милой пожилой леди. Она
проявила к нему доброжелательность, своего рода доброжелательность, которая была почти
игривой — на самом деле, еще до окончания чаепития, включая некоторые наблюдения, она
обратилась к нему со словами “Мой дорогой мальчик”.

Странные слова в устах миссис Фишер. Сомнительно, употребляла ли она их раньше в своей жизни.
Роуз была поражена. Какими милыми на самом деле были люди. ........
....... Когда она перестанет совершать ошибки в отношении них? Она
она не подозревала об этой стороне миссис Фишер и начала задаваться вопросом
не были ли те другие ее стороны, с которыми была знакома только она одна
, в конце концов, следствием ее собственного воинственного и
раздражающего поведения. Вероятно, так оно и было. Какой же ужасной она, должно быть, была
. Она почувствовала сильное раскаяние, когда увидела миссис Фишер под собой.
глаза расцветали настоящим дружелюбием в тот момент, когда появлялся кто-нибудь.
кто был очарователен с ней, и она могла провалиться сквозь землю от
стыд, когда миссис Фишер вскоре рассмеялась, и она поняла это по потрясению
он дал ей то, что звук был совершенно новым. Не один раз, прежде чем она или
ни один еще слышала, как Миссис Фишер смеяться. Что обвинительное заключение
их много! Потому что все они смеялись, остальные, кто-то больше, кто-то
меньше, в тот или иной момент с момента их прибытия, и только миссис Фишер
не смеялась. Естественно, что она могла бы пользоваться сама, как она сейчас наслаждалась
сама она не пользовалась сама до этого. Никто не заботился ли
она это сделала или нет, за исключением, пожалуй, наиболее важным. Да; Лотти заботилась о ней и хотела, чтобы она была счастлива;
но Лотти, казалось, плохо влияла на
Миссис Фишер, в то время как Роуз сама она никогда не была с ней
пять минут, сам того не желая, на самом деле желая, чтобы спровоцировать и против
ее.

Как очень ужасной она была. Она вела себя непростительно. Ее
Раскаяние проявилось в застенчивой и почтительной заботливости по отношению к
Миссис Фишер, что заставило наблюдательного Бриггса еще больше подумать о ней
ангельской внешности и на мгновение пожелать, чтобы он сам был пожилой леди в
для того, чтобы Роза Арбетнот вела себя с тобой именно так. Там был
очевидно, нет конца, - подумал он, - то, что она могла сделать, сладко. Он
был бы даже не прочь принять лекарство, действительно мерзкое лекарство, если бы это было.
Роуз Арбатнот склонилась над ним с дозой.

Она почувствовала, что его ярко-голубые глаза, еще более яркие из-за того, что он был таким загорелым,
устремлены на нее с искоркой в них, и, улыбаясь, спросила его, о чем он сейчас
думает.

Но, по его словам, он не мог сказать ей об этом; и добавил: “Когда-нибудь".
”Беда, беда", - подумал мистер Уилкинс, снова мысленно потирая руки.

“Беда, беда”. - Беда, беда!" - подумал мистер Уилкинс при этих словах, снова мысленно потирая
руки. “Ну, я их человек”.

“Я уверена”, - сказала миссис Фишер благодушно, “у вас нет мыслей, мы не можем
услышать”.

“Я уверен, ” сказал Бриггс, “ что через неделю я бы рассказал вам все свои
секреты”.

“Тогда вы рассказали бы об этом кому-нибудь в полной безопасности”, - сказала миссис Фишер.
доброжелательно — именно такого сына она хотела бы иметь. “И в
возвращение”, продолжала она, “я осмелюсь сказать, что я хотел сказать вам, мое”.

“ О нет, ” сказал мистер Уилкинс, подстраиваясь под этот непринужденный тон.
_badinage_, “ Я должен протестовать. Я действительно должен. У меня есть предварительное заявление, я -
старший друг. Я знаком с миссис Фишер десять дней, а вы, Бриггс,
еще не знакомы с ней ни одного. Я заявляю о своем праве знать ее секреты.
Первый. То есть, - добавил он, галантно кланяясь, - если они у нее есть, в чем я
прошу позволения усомниться.

“Ох, не я!” - воскликнула Миссис Фишер, думая о тех, зеленые листья.
Что она должна воскликнуть вообще было удивительно, но что она должна сделать
его веселость была чудом. Роза могла только с удивлением наблюдать за ней.

“Тогда я выведу их на чистую воду”, - сказал Бриггс с той же веселостью.

“Их не нужно будет долго вытаскивать на чистую воду”, - сказала миссис Фишер. “Моя трудность в том, чтобы
не дать им вырваться наружу”.

Возможно, это говорила Лотти. Мистер Уилкинс поправил сингл.
для подобных случаев он носил с собой монокль и внимательно осмотрел миссис
Фишер. Роза наблюдала за происходящим, не в силах не улыбнуться, поскольку миссис
Фишер казалась очень удивленной, хотя Роза не совсем понимала почему, и
ее улыбка была немного неуверенной, потому что миссис Фишер забавлялась в новинку
зрелище, не лишенное внушающих благоговейный трепет аспектов, и его нужно было увидеть
привык к этому.

Миссис Фишер думала о том, как сильно они были бы удивлены, если бы
она рассказала им о своем очень странном и волнующем ощущении, когда она собирается кончить
по всему телу бадса. Они подумали бы, что она чрезвычайно глупая старая
женщина, и так что бы она подумала, как все последнее время, как два дня назад; но
идея бутон знакомилась с ней, она была сейчас более _apprivois;e_,
как дорогой Мэтью Арнольд говорил, и хотя она, несомненно, будет
лучше всего, если внешний вид и ощущения совпали, еще полагая, что они сделали
нет—и не было бы все—таки было не лучше ли почувствовать себя молодым
где-то лучше, чем старый везде? Достаточно времени, чтобы быть старым везде
снова, как внутри, так и вне, когда она вернулась к своему саркофагу в
Принц Уэльский терраса.

Но вполне вероятно, что без прихода Бриггс Миссис Фишер хотела
прошли тайно брожения в нее снаряд. Остальные знали только ее
как тяжелое. Было бы больше, чем ее достоинства вдруг медведь
чтобы расслабиться—особенно в отношении трех молодых женщин. Но теперь появился
незнакомец Бриггс, незнакомец, который сразу понравился ей так, как не нравился ни одному молодому человеку
понравился ей в ее жизни, и это был приход Бриггса и его настоящего
и проявление признательности — именно к такой бабушке, подумал Бриггс.
хотел бы он, изголодавшийся по семейной жизни и сопутствующим ей вещам.
это освободило миссис Фишер из ее скорлупы; и вот она здесь, в
последний, как и предсказывала Лотти, был доволен, добродушен и великодушно настроен.

Лотти, вернувшаяся полчаса спустя со своего пикника и последовавшая за
звуками голосов в верхний сад в надежде все-таки найти
чай, сразу поняла, что произошло с миссис Фишер в этот самый момент
смеялся.

“Она разорвет ее кокон”, - подумал наиболее важным; и быстро, как она была во всех
ее движения, и импульсивна, и также без какого-либо чувства приличия
волноваться и откладывать ее, она наклонилась на спинку стула Миссис Фишер
и поцеловал ее.

“ Боже милостивый! ” воскликнула миссис Фишер, яростно вздрагивая от такого
такого с ней не случалось с прежних времен мистера Фишера, да и тогда
только осторожно. Этот поцелуй был настоящим и на мгновение задержался на щеке миссис Фишер
со странной, мягкой сладостью.

Когда она увидела, чье это было письмо, густой румянец разлился по ее лицу. Миссис
Уилкинс целует ее, и этот поцелуй кажется таким нежным. . . Даже если бы
она захотела, то не смогла бы в присутствии благодарного мистера
Бриггса возобновить свою забытую суровость и начать упрекать снова; но она
не хотела. Возможно ли, что она понравилась миссис Уилкинс — понравилась ли она ей
все это время, пока она сама так сильно ее не любила? A
странная тонкая струйка тепла просочилась сквозь ледяную защиту
Сердца миссис Фишер. Кто-то молодой целует ее — кто-то молодой
желая поцеловать ее... Сильно покраснев, она наблюдала за странным существом.
Очевидно, совершенно не сознавая, что совершила что-то экстраординарное.
пожимала руку мистеру Бриггсу на руке своего мужа.
представила его и сразу же завязала с ним самую дружескую беседу
в точности так, как будто знала его всю свою жизнь.
Какое странное создание, какое очень странное создание. Это было естественно,
она была такой странной, что, возможно, следовало недооценивать ее...

“Я уверен, что вы хотите чаю”, - сказал Бриггс с жадным гостеприимством.
Лотти. Он считал ее восхитительной — веснушки, неряшливость на пикнике и все такое.
Именно такой сестрой был бы он—

“ Это холодное, ” сказал он, нащупывая чайник. “ Я скажу Франческе, чтобы она
приготовила тебе свежее...

Он замолчал и покраснел. “Я не забываюсь”, - сказал он,
смеясь и оглядываясь на них.

“Очень естественно, очень естественно”, - заверил его мистер Уилкинс.

“Я пойду и скажу Франческе”, - сказала Роза, вставая.

“Нет, нет”, - сказал Бриггс. “Не уходи”. И он прижал руки ко рту.
и закричал.

“Франческа!” - закричал Бриггс.

Она прибежала. Никаких повесток в их опыт был дан ответ по
нее с такой быстротой.

“‘Голос магистра,’”, заметил мистер Уилкинс; метко, он считал.

“ Приготовьте свежий чай, ” приказал Бриггс по-итальянски. “ Быстро, быстро— - И тут же
вспомнив о себе, он снова покраснел и попросил у всех прощения.

“Очень естественно, очень естественно”, - заверил его мистер Уилкинс.

Затем Бриггс объяснил Лотти то, что объяснял уже дважды,
один раз Розе и один раз двум другим, что он на пути в Рим
и подумал, что выйдет в Меццаго и просто посмотрит, удобно ли им.
и продолжит свое путешествие на следующий день, остановившись в
ночь в отеле в Меццаго.

“Но это же смешно”, - сказала Лотти. “Конечно, ты должна остаться здесь. Это
твой дом. Вот комната Кейт Ламли”, - добавила она, поворачиваясь к миссис
Фишер. “Ты бы не возражала, если бы мистер Бриггс взял его на одну ночь? Кейт
Ламли в нем нет, ты же знаешь”, - сказала она, снова поворачиваясь к Бриггсу и
смеясь.

И миссис Фишер, к ее огромному удивлению, тоже рассмеялась. Она знала, что
в любое другое время это замечание показалось бы ей чрезмерно
неприличным, и все же сейчас оно показалось ей всего лишь забавным.

Действительно, заверила она Бриггса, Кейт Ламли в той комнате не было. Очень
к счастью, потому что она была чересчур широким человеком, а комната была
чересчур узкой. Кейт Ламли могла бы влезть в нее, но это было примерно
все. Однажды, она подошла бы его так крепко, что, наверное, она бы никогда не
удастся вылезти опять. Это было полностью в распоряжении мистера Бриггса, и
она надеялась, что он не сделает ничего настолько абсурдного, как отправиться в отель — он, владелец
всего этого места.

Роза слушала эту речь с широко раскрытыми от изумления глазами. Миссис Фишер
очень смеялась, произнося ее. Лотти тоже очень смеялась, и в конце концов
наклонился и снова поцеловал ее — поцеловал несколько раз.

“Итак, ты видишь, мой дорогой мальчик, ” сказала миссис Фишер, “ ты должен остаться здесь и
доставить нам всем огромное удовольствие”.

“Многие интернет-действительно,” подтвердил Мистер Уилкинс от души.

“Очень много”, - повторил Миссис Фишер, глядя точно так же, как
радуется мать.

“Делайте”, - сказала Роза, когда Бриггс вопросительно повернулся к ней.

“Как мило с вашей стороны”, - сказал он, широко улыбаясь. “Я бы с удовольствием
быть здесь гостем. Какое новое ощущение. И с тремя такими...

Он замолчал и огляделся. “Послушайте, ” спросил он, - не следует ли мне завести
четвертую хозяйку? Франческа сказала, что у нее было четыре любовницы”.

“Да. - А вот и леди Кэролайн, - сказала Лотти.

“ Тогда не лучше ли нам сначала выяснить, пригласит ли она меня тоже?

“ О, но она уверена— ” начала Лотти.

“Дочь Droitwiches, Бриггс,” сказал мистер Уилкинс, “не
вероятно, желая в надлежащем гостеприимной импульсы”.

“ Дочь— ” повторил Бриггс, но остановился как вкопанный, потому что там
в дверях стояла сама дочь Дройтвичей; или, вернее,
она шла к нему навстречу из темного дверного проема на яркий свет
закат был тем, чего он еще не видел в своей жизни, а только мечтал
о своем идеале абсолютной красоты.




Глава 19


А потом, когда она заговорила ... Какой шанс был у бедняги Бриггса? Он
погиб. Весь лом, сказал: “Здравствуйте,” мистер Уилкинс
представляя его, но этого было достаточно; он расстегнул Бриггс.

Из веселый, общительный, счастливый молодой человек, переполнен жизнью и
дружелюбие, он замолчал, торжественным, и с четками на его
храмы. Кроме того, он стал неуклюжим, уронив чайную ложку, когда протягивал ей чашку.
он неправильно разложил миндальное печенье, так что одно покатилось по земле.
Его глаза ни на мгновение не могли оторваться от очаровательного лица; и когда
Мистер Уилкинс, разъясняя ему, поскольку он сам не сумел разъяснить,
сообщила леди Кэролайн , что в мистере Бриггсе она увидела владельца Сан-Франциско .
Сальваторе, который направлялся в Рим, но вышел в Меццаго и т.д.
и т.д., и что три другие дамы пригласили его провести
ночь в том, что по сути было его собственным домом, а не
отель, и мистер Бриггс ждал только подтверждения ее согласия
на это приглашение, поскольку она была четвертой хозяйкой, когда мистер Уилкинс,
взвешивая свои предложения и выражаясь восхитительно ясно, наслаждался
под звук своего собственного интеллигентного голоса Бриггс объяснил ситуацию таким образом
перед леди Кэролайн Бриггс сидел и не произносил ни слова.

Глубокая меланхолия охватила Скрэп. Симптомы начинающегося хапуги
были налицо и были слишком знакомы, и она знала, что, если Бриггс
останется, ее лечение отдыхом можно считать оконченным.

Затем ей пришла в голову мысль о Кейт Ламли. Она ухватилась за Кейт, как за соломинку.

“Это было бы восхитительно”, - сказала она, слабо улыбнувшись
Бриггс — она не могла из приличия не улыбнуться, хотя бы немного, но даже
чуть заметная ямочка на щеках, и взгляд Бриггса стал более пристальным, чем когда-либо.
“Я просто интересуюсь, есть ли место”.

“ Да, есть, ” сказала Лотти. “ Вот комната Кейт Ламли.

“ Я думал, ” сказал Скрэп миссис Фишер, и Бриггсу показалось, что он
никогда до сих пор не слышал музыки, “ что вашего друга ждут немедленно.

“О, нет”, - ответила миссис Фишер — как показалось Скрапу, со странным спокойствием.

“Мисс Ламли, — сказал мистер Уилкинс, - ”или мне следует?“ - спросил он миссис Фишер.
Фишер: “Скажи "миссис”?"

“Никто никогда не женился на Кейт”, - самодовольно сказала миссис Фишер.

“ Совершенно верно. Мисс Ламли в любом случае сегодня не приедет, леди
Кэролайн, и мистеру Бриггсу, к сожалению, если можно так выразиться, придется продолжить свое путешествие.
его пребывание здесь ни в коей мере не помешает
возможным передвижениям мисс Ламли.

“Тогда, конечно, я присоединяюсь к приглашению”, - сказал Скрэп с тем, что показалось
Бриггсу божественной сердечностью.

Он что-то пробормотал, покраснев, и Скрап подумала: “О”, - и
отвернулась; но это просто познакомило Бриггса с ней.
профиль, и если и существовало что-то более прекрасное, чем анфас Скрэпа
это был ее профиль.

Что ж, это было только на один день и вечер. Он уедет,
без сомнения, первым делом утром. Потребовалось несколько часов, чтобы добраться до Рима.
Ужасно, если он продержится до ночного поезда. У нее было ощущение, что
главный экспресс в Рим проходил ночью. Почему эта
женщина, Кейт Ламли, до сих пор не приехала? Она совсем забыла о ней, но теперь
она вспомнила, что ее должны были пригласить две недели назад. Что
с ней стало? Этот человек, как только его впустят, приедет навестить ее в Лондоне.,
будет преследовать места, она, скорее всего, идти. У него были задатки, ее
опытный глаз мог видеть, запальчиво стойких граббер.

“Если”, - подумал Мистер Уилкинс, наблюдая Бриггс лицо и вдруг тишина,
“любые договоренности существовали между этим молодым человеком и миссис
Арбетнот, там сейчас будут проблемы. Неприятности иного рода
не того характера, которого я опасался, в которых Арбатнот сыграл бы главную роль
фактически роль просителя, но неприятности, которые могут понадобиться
помощь и совет, тем не менее, за то, что это не было публично скандальным.
Бриггс, движимый своей страстью и ее красотой, будет стремиться стать
дочерью Дройтвичей. Она, естественно и должным образом, оттолкнет его.
Миссис Арбатнот, оставшись на холоде, будет расстроена и покажет это.
Арбатнот по прибытии найдет свою жену в загадочных слезах.
Расспрашивая об их причинах, он будет встречен ледяной сдержанностью. Тогда можно ожидать новых
неприятностей, и во мне они будут искать и найдут своего
советника. Когда Лотти сказала, что миссис Арбатнот хочет ее мужа, она была
неправа. Чего хочет миссис Арбатнот, так это Бриггса, и это выглядит необычно как
если она не собирается его заполучить. Ну, я их человек”.

“Где ваши вещи, Мистер Бриггс?” - спросила миссис Фишер, ее голос круглая
С хватает материнства. “Разве их не следует принести?” Солнце стояло
уже почти в море, и сладко пахнущая апрельская сырость, которая
последовала сразу после его исчезновения, начала проникать в
сад.

Бриггс вздрогнул. - Мои вещи? - спросил я. он повторил. “ О да, я должен забрать их.
Они в Меццаго. Я пришлю Доменико. Мой самолет ждет в
деревне. Он может вернуться на нем. Я пойду и скажу ему.

Он встал. Кому он говорил? Миссис Фишер, якобы, еще его
глаза были устремлены на металлолом, кто ничего не сказал и посмотрел на Никто.

Затем, опомнившись, он пробормотал, “я сожалею,—я продолжаю
забывая,—я пойду вниз и принесу их сам”.

“Мы легко можем послать Доменико”, - сказала Роза; и, услышав ее нежный голос, он
повернул голову.

Почему, там был его друг, сладкий-по имени Леди—но как она не в
этот краткий интервал изменился! Был ли это слабый свет, делающий ее такой
бесцветной, с расплывчатыми чертами лица, такой тусклой, так похожей на привидение? Приятная
хороший призрак, конечно, и по-прежнему с красивым именем, но всего лишь призрак.

Он снова отвернулся от нее к Скрэпу и забыл о существовании Розы Арбатнот
. Как это было возможно для него, чтобы беспокоиться о ком-то или
что-нибудь еще в этой первой минуты оказавшись лицом к лицу со своей мечтой
сбываются?

Бриггс не предполагал и не надеялся, что существует кто-то столь прекрасный, как его мечта
о красоте. До сих пор он не встречал даже приблизительного представления.
Красивые женщины, красивые девушки, на счет которых он встречал и правильно
приветствуется, но не настоящая, Божественная вещь сама по себе. Он используется для
подумайте: “Если бы я когда-нибудь увидел идеально красивую женщину, я бы умер”; и
хотя теперь, встретив то, что по его представлениям было идеально красивой
женщиной, он не умер, он стал почти таким же неспособным управлять
его собственные дела, как если бы у него были.

Остальные были обязаны все устроить за него. С помощью вопросов
они вытянули из него, что его багаж находится в камере хранения вокзала
в Меццаго, послали за Доменико, и, по настоянию
все, кроме Скрэпа, который сидел молча и ни на кого не смотрел, и Бриггса
убедили дать ему необходимые инструкции для возвращения в
муха и выносил свои вещи.

Это было печальное зрелище - видеть крах Бриггса. Все это заметили,
даже Роуз.

“Честное слово, ” подумала миссис Фишер, “ одно хорошенькое личико может превратить
восхитительного мужчину в идиота, это выше всякого терпения”.

И чувствуя, как воздух становится прохладнее, и вид очарованного
Бриггсу стало больно, и она пошла распорядиться, чтобы приготовили его комнату,
теперь сожалея, что заставила бедного мальчика остаться. Она
на мгновение забыла радостное выражение лица леди Кэролайн, и тем более
полностью из-за отсутствия каких-либо дурных последствий, произведенных им на
Мистер Уилкинс. Бедный мальчик. Такой очаровательный мальчик, предоставленный самому себе. Это было
правда, она не могла обвинить леди Кэролайн в том, что она не предоставила его самому себе,
потому что она вообще не обращала на него внимания, но это не помогало.
Точно, как глупые мотыльки люди, в других отношениях интеллектуальных,
летают вокруг бесстрастным зажженную свечу красивое личико. Она
видел, как они делают это. Она выглядела слишком часто. Едва она положила
материнскую руку на белобрысую шевелюру Бриггса, когда она проходила мимо него. Бедный мальчик.

Затем ломом, закончив свою сигарету, встал и тоже пошел в комнату.
Она не видела причин, почему она должна сидеть здесь, чтобы удовлетворить желание мистера
Бриггса поглазеть. Ей хотелось бы подольше побыть на улице,
пойти в свой уголок за кустами дафны и смотреть на закатное небо
и наблюдать, как в деревне внизу один за другим загораются огни, и
вдыхала сладкую влажность вечера, но если бы она почувствовала запах мистера Бриггса
несомненно, последует за ней.

Старая знакомая тирания началась снова. Ее праздник мира и
освобождения был прерван — возможно, закончился, потому что кто знает, уедет ли он, в конце концов, завтра?
В конце концов, уедет ли он? Он мог бы уйти из дома, изгнанный из него
Кейт Ламли, но ничто не мешает его снимать комнату в
деревни и приходит каждый день. Это тирания одного человека над
еще! И она была так убого устроена, что даже не смогла бы
неодобрительно взглянуть на него, не будучи неправильно понятой.

Скрэп, которая любила проводить это время вечера в своем уголке, возмутилась
мистеру Бриггсу, который выводил ее из себя, и она повернулась к нему спиной.
они вышли из сада и направились к дому, не взглянув ни на кого и не сказав ни слова.
Но Бриггс, поняв ее намерение, вскочил на ноги и схватил
стулья, которые не мешали ей выбраться оттуда, пнула скамеечку для ног, которая
не стояла на ее пути с одной стороны, поспешила к двери, которая была широко открыта
открыт, чтобы держать дверь открытой, и последовал за ней через нее, идя рядом с ней по коридору.
рядом с ней.

Что же было делать с мистером Бриггсом? Что ж, это был его коридор; она
не могла помешать ему пройти по нему.

“Я надеюсь”, - сказал он, не в силах на ходу отвести от нее глаз, так что
он наткнулся на несколько вещей, которых в противном случае избегал бы
— на угол книжного шкафа, старинный резной буфет, стол
с цветами на нем, стряхивая воду— “Что тебе здесь вполне комфортно?
Если тебе не понравится, я... я сдеру с них кожу живьем". Его голос дрожал. — Что ты здесь делаешь? - спросила она. - Что тебе здесь хорошо?

Если нет, я... я сдеру с них кожу живьем. Что делать с мистером Бриггсом? Она может
отдых, конечно, в ее комнате все время, сказали, что она больна, не появляются на
ужин; но опять же, тирании . . .

“ Мне действительно очень удобно, ” сказал Скрэп.

- Если бы мне приснилось, что ты придешь— ” начал он.

“Это прекрасное старинное место”, - сказал лом, делает все от нее зависящее, чтобы звук
отдельно стоящее и неприступно, но с маленькой надеждой на успех.

Кухня находилась на этом этаже, и, проходя мимо ее двери, которая была слегка приоткрыта
, за ними наблюдали слуги, чьи мысли, передаваемые
друг другу взглядами, могут быть грубо воспроизведены такими грубыми символами
как Ага и Охо — символы, которые представляли и включали в себя их
понимание неизбежного, их предвидение неизбежного,
и их полное понимание и одобрение.

“Вы идете наверх?” - спросил Бриггс, когда она остановилась у подножия
них.

“Да”.

“В какой комнате вы сидите?" В гостиной или в маленькой желтой комнате?

“ В моей собственной комнате.

И тогда он не мог подняться с ней наверх; и тогда все, что он мог сделать, это ждать
пока она не выйдет снова.

Ему хотелось спросить ее, что было в ее собственной комнате—он в восторге, чтобы услышать ее
звонить на любые номера в своем доме, своей комнате,—что он может представить ее в
это. Ему страстно хотелось узнать, была ли это по какой-нибудь счастливой случайности его комната, чтобы навсегда
после этого наполниться ее удивлением; но он не осмеливался. Он узнает
это позже от кого—нибудь другого - от Франчески, от кого угодно.

“ Значит, я больше не увижу тебя до обеда?

“ Ужин в восемь, - уклончиво ответила Скрэп, поднимаясь наверх.

Он смотрел ей вслед.

Она прошла мимо Мадонны, портрета Розы Арбатнот, и
темноглазая фигура, которую он считал такой милой, казалось, побледнела,
съежилась до незначительности, когда она проходила мимо.

Она повернула за поворот лестницы, и заходящее солнце, на мгновение осветив ее лицо через
западное окно, превратило ее в великолепную женщину.

Она исчезла, и солнце тоже зашло, и на лестнице стало темно и
пусто.

Он прислушивался, пока не стихли ее шаги, пытаясь определить по
звуку закрывшейся двери, в какую комнату она вошла, затем снова побрел
бесцельно через холл и снова оказался в коридоре.
верхний сад.

Скрэп увидела его там из своего окна. Она увидела Лотти и Роуз, сидящих на
крайнем парапете, где ей хотелось бы быть, и она увидела
Мистер Уилкинс придерживает Бриггса за пуговицу и, очевидно, рассказывает ему историю о
олеандровом дереве посреди сада.

Бриггс слушал с терпением, которое показалось ей довольно приятным, учитывая, что
это была история его олеандра и его собственного отца. Она знала, что мистер
Уилкинс рассказывает ему эту историю жестами. Доменико рассказал ей об этом
вскоре после ее приезда, и он также рассказал миссис Фишер, которая
сказал мистеру Уилкинсу. Миссис Фишер высоко ценил эту историю, и часто
говорил об этом. Речь шла о трости из вишневого дерева. Отец Бриггса
воткнул эту палку в землю в том месте и сказал
Доменико отец, который был тогда садовник “здесь у нас будет
олеандр”. И отец Бриггса оставил палку в земле как
напоминание отцу Доменико, и вскоре — сколько времени прошло, никто
не помнил — на палке появились ростки, и это был олеандр.

Там стоял бедный мистер Бриггс, которому все это рассказывали, и он терпеливо слушал
историю, которую он, должно быть, знал с младенчества.

Наверное, он думал о чем-то другом. Она боялась, что он был. Как
жаль, как крайне неудачным, определение того, что захватили
люди достать и поглотить других людей. Если бы только они могли быть
побуждать к более твердо стоять на своих ногах. Почему мистер Бриггс не мог быть
больше похож на Лотти, которая никогда ни от кого ничего не хотела, но была целостной
сама по себе и уважала полноту других людей? Кому-то нравилось быть
с Лотти. С ней человек был свободен и в то же время подружился. Мистер Бриггс
тоже выглядел таким милым. Она подумала, что он мог бы ей понравиться, если бы только он
не любил ее так чрезмерно.

Скрэп почувствовал меланхолию. Здесь она была заперта в своей спальне, которая была
душно от солнца, что было лить в нее, вместо того, чтобы
в прохладный сад, и все из-за Мистера Бриггса.

Невыносимая тирания, подумала она, вспыхивая. Она этого не вынесет.;
она все равно выйдет; она сбежит вниз, пока мистер
Уилкинс — действительно, этот человек был сокровищем — удерживал мистера Бриггса, рассказывая ему
об олеандре, и о том, чтобы выйти из дома через парадную дверь, и
укрыться в тени зигзагообразной дорожки. Никто не мог ее увидеть
там; никому и в голову не пришло бы искать ее там.

Она схватила накидку, потому что она не хотела возвращаться в течение длительного
а, возможно, даже не ужин—все будет Мистер Бриггс виноват, если
она пошла dinnerless и голодный—и другой взгляд на
окно, чтобы увидеть, если она все еще была в безопасности, она украла, и сбежал к
укрытие деревьев зигзагом, а там сел на один из
кресла на каждом изгибе, чтобы помочь в восходящем пути тем, кто
были безвольными.

"Ах, это было чудесно", - подумал Скрэп со вздохом облегчения. Как прохладно. Как
вкусно пахло. Она могла видеть тихую воду маленькой гавани.
сквозь сосновые стволы, и огни, зажигающиеся в домах на другой стороне
и повсюду вокруг нее зеленые сумерки были разбрызганы
розовый -розовый от гладиолусов в траве и белый от скопления цветов
маргаритки.

Ах, это было чудесно. Так тихо. Ничто не двигалось — ни лист, ни стебель.
Единственным звуком был собачий лай, где-то далеко, на холмах,
или когда дверь маленького ресторанчика на площади внизу открывалась
и раздавался взрыв голосов, который тут же снова заглушался криком
раскачивание двери.

Она глубоко вздохнула от удовольствия. Ах, это было—

Ее глубокое дыхание прервалось на полуслове. Что это было?

Она наклонилась вперед, прислушиваясь, ее тело напряглось.

Шаги. На зигзагообразной тропинке. Бриггс. Узнав ее.

Стоит ли ей бежать?

Нет, шаги приближались наверх, а не вниз. Кто-то из деревни.
Возможно, Анджело с провизией.

Она снова расслабилась. Но шаги не были шаги Анджело, что
Свифт и упругий юности; они были медленными и считать, и они держали
на паузу.

“Кто-то, кто не привык к холмам”, - подумал Скрэп.

Мысль о возвращении в дом не приходила ей в голову. Она была
не бойся ничего в жизни, кроме любви. Разбойники или убийцы как такового
пройти не могли угомониться дочь Droitwiches; она только
было их бояться, если они оставили разбойников и убийц
и вместо этого начал пробовать и заниматься любовью.

В следующее мгновение шаги завернули за угол ее тропинки и
замерли.

“Почуял запах”, - подумал Скрэп, не оборачиваясь.

Тогда как он—из звуков шагов, она взяла их, чтобы принадлежать к
человек не двигался, она повернула голову, и смотрел с удивлением на
лицо она видела много в последнее время в Лондоне, известный
автор забавных мемуаров, мистер Фердинанд Арундел.

Она уставилась на него. Ничто в том, что за ней следили, не удивляло ее больше
но то, что он должен был узнать, где она была, удивило ее.
Ее мать честно пообещала никому не рассказывать.

“ Ты? ” переспросила она, чувствуя себя преданной. “Здесь?”

Он подошел к ней и снял шляпу. Его лоб под шляпой
был мокрым от непривычного лазания. Он выглядел пристыженным и
умоляющим, как провинившийся, но преданный пес.

“Вы должны простить меня”, - сказал он. “ Леди Дройтвич сказала мне , где вы находитесь,
и так как я случайно проезжал мимо по пути в Рим, я подумал, что
выйду в Меццаго и просто загляну посмотреть, как у тебя дела ”.

“Но — разве моя мать не сказала тебе, что я лечусь от переутомления?”

“Да. Она сказала. И именно поэтому я не вторгался к тебе ранее в тот день.
днем. Я думал, ты, вероятно, проспишь весь день и проснешься примерно сейчас.
чтобы тебя накормили.

“Но—”

“Я знаю. Мне нечего сказать в оправдание. Я ничего не мог с собой поделать”.

“Это, - подумал Скрэп, - результат того, что мама настояла на приглашении авторов на
ланч, а я с виду гораздо более любезен, чем я есть на самом деле
”.

Она была любезна с Фердинандом Арунделом; он ей нравился — или, скорее, она
не испытывала к нему неприязни. Он казался веселым, простым человеком, и у него были глаза
милой собаки. Кроме того, хотя было очевидно, что он восхищался ею, он
не в Лондоне схватил. Там он был просто добродушный,
безобидный человек развлекательные беседы, которые помогли сделать
обеды огромен. Теперь оказалось, что он тоже был стяжателем. Фэнси
последовал за ней туда - осмелился. Никто другой этого не делал. Возможно, ее мать
дала ему адрес, потому что считала его таким абсолютно
безобидная, и подумала, что он мог бы быть полезен и проводить ее домой.

Что ж, кем бы он ни был, он не мог доставить ей таких хлопот, как такой активный молодой человек, как мистер Бриггс.
Мистер Бриггс,
увлечен, был бы безрассуден, она чувствовала, не остановился бы ни перед чем,
публично потерял бы голову. Она могла представить, как мистер Бриггс вытворял что-то с
веревочными лестницами и пел всю ночь под ее окном — это было действительно
сложно и неудобно. Мистер Арундел не подходил ни для какого вида
безрассудства. Он жил слишком долго и слишком хорошо. Она была уверена, что он
не умел петь, да и не захотел бы. Ему, должно быть, не меньше сорока. Сколько
хороших обедов не смог бы съесть мужчина к тому времени, когда ему исполнилось сорок?
И если бы в течение этого времени вместо физических упражнений он сидел и писал
книги, он вполне естественно приобрел бы фигуру, которую на самом деле приобрел мистер Арундел
— фигуру скорее для беседы, чем для приключений.

Скрэп, впавший в меланхолию при виде Бриггса, стал
философом при виде Арундела. Вот и он. Она не могла отослать
его до окончания ужина. Его нужно кормить.

Поскольку это так, ей лучше извлечь из этого максимум пользы, и сделать это с
благодать, которой в любом случае не избежать. Кроме того, он был бы
временным убежищем от мистера Бриггса. По крайней мере, она была знакома с
Фердинанд Арундел, и могла услышать от него новости о своей матери и ее
друзьях, и такой разговор воздвиг бы защитный барьер за ужином
между ней и приближением другого. И это был всего лишь
ужин на один раз, и он не смог съесть _ ее_.

Поэтому она приготовилась к дружелюбию. “Я должен быть накормлен,” она
сказал, не обращая внимания на его последнее замечание: “в восемь, и вы должны прийти и быть
кормили тоже. Сесть и сделать круто и расскажи, как все”.

“Могу я действительно поужинать с вами? В этих дорожных вещах?” - спросил он,
вытирая лоб, прежде чем сесть рядом с ней.

"Она слишком хороша, чтобы быть правдой", - подумал он. Просто смотреть на нее в течение
часа, просто слышать ее голос было достаточной наградой за его путешествие и за его
страхи.

“Конечно. Я полагаю, вы оставили свой флаер в деревне и отправитесь дальше
из Меццаго ночным поездом.

“ Или остановитесь в Меццаго в гостинице и продолжите путь завтра. Но расскажи мне, ” попросил он
, глядя на очаровательный профиль, - о себе. Лондон был
необычайно унылым и пустым. Леди Дройтвич сказала, что ты была с
людей здесь она не знала. Я надеюсь, они были добры к тебе? Ты
выглядишь— ну, так, как будто твое лекарство сделало все, что положено лекарству.

“Они были очень добры”, - сказал Скрэп. “Я купил их по
рекламе”.

“По рекламе?”

“Я нахожу, что это хороший способ обзавестись друзьями. Я любила одного из них
чем я кого-то в лет”.

“Правда? Кто это?”

“Вы должны угадать, в каком из них это когда вы видите их. Расскажи мне о
маме. Когда ты видел ее в последний раз? Мы договорились не писать друг другу,
если не будет чего-то особенного. Я хотел, чтобы месяц был
абсолютно пустым. ”

“А теперь я пришел и прервал тебя. Я не могу передать тебе, как мне стыдно
и за то, что я это сделал, и за то, что не смог ничего с этим поделать ”.

“ О, но, ” быстро сказал Скрэп, потому что он не мог прийти в лучший день.
Она знала, что там, наверху, ее ждал и наблюдал тот самый
влюбленный Бриггс: “Я действительно очень рад вас видеть. Расскажи мне
о маме”.




Глава 20


Скрэп так много хотела узнать о своей матери, что Арундел пришлось
срочно придумывать. Он говорил бы о чем угодно, если бы только мог
побыть с ней немного, увидеть и услышать ее, но он знал
на самом деле он очень мало знал о дройтвичах и их друзьях — за исключением встреч с ними
на тех более крупных мероприятиях, где также представлена литература,
и развлекал их на обедах и ужинах, - он знал о них очень мало
на самом деле. Для них он всегда оставался мистером Арунделом; никто не называл его
Фердинандом; и он знал только сплетни, также доступные вечерним газетам
и завсегдатаям клубов. Но он, однако, был хорош в
изобретательстве; и как только он исчерпал информацию из первых рук
, чтобы ответить на ее вопросы и удержать ее там, чтобы
он продолжал изобретать сам. Было довольно легко передать некоторые из тех
занимательных вещей, о которых он постоянно думал, другим людям и
притвориться, что они принадлежат им. Скрэп, которая испытывала ту привязанность к своим родителям,
которая согревает в разлуке, жаждала новостей и становилась все более и более
ее интересовали новости, которые он постепенно сообщал.

Сначала это были обычные новости. Он познакомился с ее матерью здесь и видел ее
там. Она выглядела очень хорошо; говорила то-то и то-то. Но вскоре
то, что говорила леди Дройтвич, приобрело необычный оттенок: оно стало
забавным.

“Мама сказала _ это?_” - удивленно перебил Скрэп.

И вскоре леди Дройтвич начала не только говорить
забавные вещи, но и вытворять их.

“Это сделала _матерь_?” - Спросил Скрэп, широко раскрыв глаза.

Арундел проникся любовью к своей работе. Он породил некоторые из самых увлекательных
идеи у него в последнее время было на Леди Дройтуич, а также любые очаровательный
забавно то, что было сделано или могло быть сделано, потому что он не мог
представьте себе практически все, что угодно.

Глаза Скрап округлились от удивления и нежной гордости за свою мать.
 Почему, но какая забавная—необычная мама. Какая милая старушка. Она
действительно, что? Как очаровашки ее. И она действительно
говорят,—но как чудесно ее, чтобы думать об этом. Какое лицо сделал
Ллойд-Джордж делает?

Она все смеялась и смеялась, и ей ужасно захотелось обнять свою мать, и
время летело незаметно, и совсем смерклось, и стало почти темно, и мистер
Арундел все еще продолжал развлекать ее, и было без четверти восемь, когда
она вдруг вспомнила об ужине.

“ О, святые небеса! ” воскликнула она, вскакивая.

“ Да. Уже поздно, ” сказал Арундел.

“ Я быстро пойду и пришлю к тебе горничную. Мне нужно бежать, иначе я никогда не успею
быть готовой вовремя...

И она ушла вверх по тропинке со стремительностью молодой, стройный
олень.

Арундел последовало. Он не хотел, чтобы прибыть слишком жарко, поэтому пришлось идти
медленно. К счастью, он был почти наверху, и Франческа спустилась по
беседке, чтобы проводить его в дом, и, показав, где он может помыться,
она отвела его в пустую гостиную, чтобы он остыл у потрескивающей плиты.
дровяной камин.

Он отошел как можно дальше от огня и встал в одной из
глубоких ниш у окна, глядя на далекие огни Меццаго.
Дверь в гостиную была открыта, и в доме царила тишина, которая
предшествует ужину, когда все обитатели запираются в своих комнатах
одевание. Бриггс в своей комнате выбрасывал испорченный галстук за испорченным
галстук; Лоскуток в ее руке торопливо натягивал черное платье со смутным представлением
что мистер Бриггс не смог бы так ясно разглядеть ее в черном; миссис
Фишер крепления кружевной платок, который каждую ночь превратила ее день
платье на ней вечернее платье, с брошью Раскин дал ей на
ее брак, образуются из двух жемчужные лилии связывали с голубой эмалью
лентой, на которой было написано золотыми буквами _Esto Перпетуя;_ г
Уилкинс сидел на краю кровати, смазав его жены
волосы—до сих пор в этой третьей неделе он перешел в
наглядность—а она, в свою очередь, сидя на стуле перед
по его словам, положите его шпильки в чистую рубашку; и поднялась, готовая, одетая, сидела на
ее окно учитывая ее день.

Роза была прекрасно осведомлена о том, что случилось с мистером Бриггсом. Если бы она имела
каких-либо препятствий, наиболее бы снял ее откровенным
комментарии она сделала, когда она и Роза сидели за чаем на
стены. Lotty был в восторге, больше люблю быть внесен в Сан
Сальваторе, даже если бы это было только односторонне, и сказал, что когда однажды
Муж Розы был там, она не допустим, теперь, что миссис Фишер тоже
наконец трещать по швам—Роза выступила с протестом против этого выражения, и наиболее
парировал, что он был в Ките—было бы другое место в мире
более кишит счастья, чем Сан-Сальваторе.

“ Ваш муж, ” сказала Лотти, болтая ногами, “ может быть здесь довольно скоро.
возможно, завтра вечером, если он отправится немедленно, и будет
чудесные последние несколько дней перед тем, как мы все отправимся домой отдохнувшими на всю жизнь. Я
не верю, что любой из нас когда-нибудь будет опять—и то же не буду
немного удивлен, если бы Кэролайн не заканчивается, получив любит молодого человека
Бриггс. Оно в воздухе. Ты должна полюбить здешних людей ”.

Роза сидела у окна, размышляя обо всем этом. Оптимизм Лотти ...
и все же это было оправдано мистером Уилкинсом; и посмотрите также на миссис
Фишер. Если бы только это сбылось и в отношении Фредерика! Для Розы,
которая между обедом и чаем перестала думать о Фредерике, было
теперь, между чаем и ужином, думать о нем сильнее, чем когда-либо.

Это было забавно и восхитительно, эта маленькая интерлюдия восхищения,
но, конечно, это не могло продолжаться, когда появилась Кэролайн. Роза знала свое
место. Она, как и любой другой, могла видеть необычное, неповторимое
прелесть леди Кэролайн. Однако, какие теплые чувства вызывают такие вещи, как восхищение
и признательность, насколько ты способен их действительно заслужить,
какой другой, какой сияющий. Казалось, они пробудили к жизни неожиданные
способности. Она была уверена, что была очень забавной
женщиной между ленчем и чаем, и к тому же хорошенькой. Она была довольно
некоторых она была мила; она видела это в глазах Мистера Бриггса как четко
как в Зазеркалье. На короткое время, подумала она, она была
похожа на вялую муху, которую вернули к веселому жужжанию при свете камина
в зимней комнате. Она по-прежнему гудела, она до сих пор испытывала, просто в
память. Как весело было, имея поклонник даже для этого
какое-то время. Неудивительно, что люди любили поклонники. Они, казалось, в некоторых
странный способ, чтобы сделать один оживают.

Хотя все кончилось-она все еще светилась и чувствовала себя более
в приподнятом настроении, более оптимистичны, больше как к наиболее важным, вероятно, постоянно чувствовал,
больше, чем она делала с тех пор, как была девочкой. Правда, одевалась она с особой тщательностью.
она знала, что мистер Бриггс ее больше не увидит, но ей доставляло удовольствие
видеть, какой хорошенькой она может выглядеть;
и чуть было не воткнула алую камелию в волосы у самого
уха. Она подержала его там с минуту, и он выглядел почти греховно
привлекательный и был в точности такого же цвета, как ее рот, но она вынула его
снова с улыбкой и вздохом и положила его на нужное место для
цветы, которые представляют собой воду. "Она не должна быть глупой", - подумала она. Подумай о
бедные. Скоро она снова будет с ними, и как тогда будет выглядеть
камелия у нее за ухом? Просто фантастика.

Но в одном она была полна решимости: первое, что она сделает, когда
вернется домой, это выяснит отношения с Фредериком. Если бы он не приехал
в Сан-Сальваторе, это то, что она сделала бы - самое первое. Давным-давно
она должна была это сделать, но всегда оказывалась в затруднительном положении,
когда пыталась, из-за того, что так ужасно любила его и так сильно
боялась, что свежие раны нанесут ей жалкие, мягкие
сердце. Но теперь пусть он ранит ее так сильно, как захочет, так сильно, как только сможет
она все равно выяснит с ним отношения. Не то чтобы он когда-либо
намеренно ранил ее; она знала, что он никогда не хотел этого, она знала, что он
часто понятия не имел, что сделал это. Для человека, который пишет книги,
подумала Роуз, Фредерик, похоже, не слишком богат воображением. Во всяком случае,
сказала она себе, вставая из-за туалетного столика, вещи
не мог пойти на подобное. Она хотела переговорить с ним. Эта отдельная
жизнь, это леденящее одиночество, с нее было достаточно. Почему бы и нет
она тоже была счастлива? Почему на земле—энергичное выражение соответствует ее
настроение бунтарства—может она тоже быть любимым и позволено любить?

Она посмотрела на маленькие часики. Еще десять минут до ужина. Устал
остаться в ее спальне, она думала, что она пойдет к миссис Фишер
зубцы, который будет пуст в этот час, и посмотреть на восход Луны
из моря.

Она вошла в пустынном верхнем зале с этим намерением, но был
привлекает на ее сторону вдоль нее у костра просвечивало сквозь открытые
дверь гостиной.

Как весело это выглядело. Огонь преобразил комнату. Темная, уродливая комната
днем она преображалась точно так же, как преобразилась она сама под воздействием
тепла— нет, она не будет глупой; она будет думать о бедных; о
мысль о них всегда сразу приводила ее в трезвое состояние.

Она заглянула внутрь. Костра и цветы; и за пределами глубоких щелей
окна висел синий занавес ночи. Какая хорошенькая. Какое сладкое
место-Сан-Сальваторе был. И эта великолепная сирень на столе — она должна...
подойти и уткнуться в нее лицом...

Но она так и не добралась до сирени. Она сделала один шаг к ней, а затем
остановилась, потому что увидела фигуру, выглядывающую из окна в
самом дальнем углу, и это был Фредерик.

Вся кровь в теле Розы прилила к сердцу и, казалось, остановила его
биение.

Фредерик. Подойди.

Она стояла совершенно неподвижно. Он не слышал ее. Он не обернулся. Она
стояла и смотрела на него. Чудо свершилось, и он пришел.

Она стояла, затаив дыхание. Значит, она была нужна ему, потому что он кончил
мгновенно. Значит, он тоже, должно быть, думал, тосковал ...

Ее сердце, которое, казалось, перестало биться, теперь душило ее,
то, как все быстро прошло. Фредерик действительно любил ее тогда — он должен был любить ее,
иначе зачем он пришел? Что-то, возможно ее отсутствие, заставил его повернуть
к ней, хочу ее . . . и сейчас то понимание, она приняла
против завести с ним будет довольно—будет совсем легко—

Ее мысли не шли дальше. Ее разум запинался. Она не могла думать.
Она могла только видеть и чувствовать. Она не знала, как это произошло. Это
было чудо. Бог мог творить чудеса. Бог сотворил это чудо. Бог
мог — Бог мог... мог...—

Ее разум снова запнулся и прервался.

“Фредерик—” она пыталась сказать, но ни звука не доносилось, или если бы это сделал
треск огня скрыли это.

Она должна идти ближе. Она начала подкрадываться к нему — тихо, беззвучно.

Он не двигался. Он не слышал.

Она подкрадывалась все ближе и ближе, огонь потрескивал, а он ничего не слышал.
ничего.

Она остановилась на мгновение, не в силах дышать. Она испугалась. Предположим,
он— предположим, он ... О, но он пришел, он пришел.

Она снова пошла дальше, приблизившись к нему, и ее сердце билось так громко, что она
подумала, что он должен это слышать. И разве он не мог почувствовать — разве он не знал—

“Фредерик”, - прошептала она, едва способная даже шептать, задыхаясь от
биения своего сердца.

Он развернулся на каблуках.

“Роза!” - воскликнул он, тупо уставившись на нее.

Но она не заметила его пристального взгляда, потому что ее руки обвились вокруг его шеи, и
ее щека прижалась к его щеке, и она шептала, касаясь губами его уха:
“ Я знал, что ты придешь— В глубине души я всегда, всегда знал, что ты придешь...
приди...




Глава 21


Фредерик был не из тех, кто причинит кому-либо вред, если сможет помочь;
кроме того, он был совершенно сбит с толку. Здесь была не только его жена — здесь,
из всех мест в мире — но она цеплялась за него так, как не цеплялась уже много лет.
и шептала слова любви, и приветствовала его. Если она приветствовала его.
она, должно быть, ждала его. Каким бы странным это ни было, это было
единственное, что в данной ситуации бросалось в глаза — это, а также мягкость
ее щеки, прижавшейся к его щеке, и давно забытый сладкий запах, исходивший от нее.

Фредерик был сбит с толку. Но, будучи не из тех, кто причиняет кому-либо боль, если он
может удержаться, он тоже обнял ее, а обхватив ими
ее, он тоже поцеловал ее; и вскоре он целовал ее почти так же, как
нежно, как она целовала его; и вскоре он целовал ее совсем
так же нежно; и снова вскоре он целовал ее еще нежнее, и
так же, как если бы он никогда не останавливался.

Он был сбит с толку, но все еще мог целоваться. Это казалось удивительно естественным
делать это. Это заставило его почувствовать себя так, словно ему снова тридцать, а не сорок.
а Роза была его двадцатилетней Розой, розой, которую он так обожал.
до того, как она начала взвешивать то, что он делал, с ее представлениями о добре и
равновесие пошатнулось против него, и она стала странной, каменной, и
все более и более потрясенный, и, о, такой прискорбный. Он вообще не мог добраться до нее в те дни.
в те дни; она не хотела, она не могла понять. Она продолжала:
относила все к тому, что она называла глазами Бога — в глазах Бога это
не могло быть правильным, это было неправильно. Ее жалкое лицо,—независимо от ее
принципы сделали для нее они не сделали ее счастливой—ее маленькая убогая
лицо, скрюченный усилия, чтобы быть терпеливым, был, наконец, больше, чем он
мог видеть, и он держался подальше, насколько это было возможно. Она никогда
не должна была быть дочерью священника низшей церкви—узкоплечего дьявола;
она была совершенно не приспособлена к тому, чтобы противостоять такому воспитанию.

Что произошло, почему она была здесь, почему она снова стала его Розой, было выше его понимания
а пока, и до тех пор, пока он не поймет,
он все еще мог целоваться. На самом деле, он не мог перестать целоваться; и это был он.
теперь он начал шептать, говорить что-то о любви ей на ухо под волосами.
они так сладко пахли и щекотали его, как он помнил раньше.
пощекочи его.

И когда он прижимал ее к своему сердцу, а ее руки мягко обвивали его
шею, он почувствовал, как его охватывает восхитительное чувство— сначала он не
знал, что это было, это нежное, проникающее тепло, и тогда он
распознал в нем безопасность. Да, безопасность. Теперь не нужно стыдиться
своей фигуры и отпускать шутки по этому поводу, чтобы опередить других
людей и показать, что он не возражает против этого; теперь не нужно стыдиться
разгорячаться, поднимаясь в горы, или мучить себя картинами того, каким
он, вероятно, казался красивым молодым женщинам — каким немолодым, каким
абсурдным в своей неспособности держаться от них подальше. Роза ничего не волновало
такие дела. С ней он был в безопасности. Для нее он был ее любовником, как он используется
быть; и она никогда не заметит и не будет возражать против каких-либо постыдных изменений,
которые с возрастом произошли в нем, и будет продолжать делать все больше и больше.
больше.

Поэтому Фредерик продолжал со все большей и большей теплотой и
возрастающим наслаждением целовать свою жену, и простое удержание ее в своих объятиях
заставило его забыть обо всем остальном. Как он мог, например,
рвспомните или подумайте о леди Кэролайн, чтобы упомянуть только об одном из
осложнений, которыми осложнилась его ситуация, когда рядом была его
милая жена, чудесным образом вернувшаяся к нему, шепчущая, прижавшись щекой
против его собственных самых дорогих, романтических слов о том, как сильно она его любила,
как ужасно она скучала по нему? Он сделал одно короткое мгновение, еще
в мгновения любви есть краткие мгновения осознанные мысли, распознавать
огромную силу женщины и, будучи фактически проведенных по сравнению
в том, что женщины, не менее красивые, кто-то еще, но
это все, что он смог вспомнить о Скрэпе; не дальше. Она была
как сон, убегающий перед утренним светом.

- Когда ты начал? - прошептала Роуз, ее губы были у его уха. Она не могла
отпустить его; она не могла отпустить его даже для того, чтобы поговорить.

“ Вчера утром, ” пробормотал Фредерик, крепко прижимая ее к себе. Он тоже не мог
отпустить ее.

“О, тогда в тот же миг”, - пробормотала Роза.

Это было загадочно, но Фредерик сказал: “Да, в тот же миг”, - и
поцеловал ее в шею.

“Как быстро мое письмо дошло до тебя”, - пробормотала Роза, глаза которой были закрыты
от избытка счастья.

“Не так ли”, - сказал Фредерик, которому самому захотелось закрыть глаза.

Значит, письмо было. Скоро, без сомнения, свет будет дарован
ему, а пока это было так странно, трогательно сладко, это
снова прижимать Розу к сердцу после всех лет, что он
не мог потрудиться ни о чем догадаться. О, он был счастлив все эти годы
, потому что не в его характере было быть несчастным; кроме того, сколько
интересов предложила ему жизнь, сколько друзей, сколько
успех, сколько женщин с готовностью помогут ему стереть с лица земли
подумал о изменившейся, окаменевшей, жалкой женушке дома, которая
не хотела тратить его деньги, которая была в ужасе от его книг, которая дрейфовала
все дальше и дальше от него, и всегда, если он пытался разобраться с ней.
с терпеливым упорством спрашивала его, что он думает о том, что он пишет.
и жила, глядя в глаза Богу. “Никто, ” сказала она однажды,
- никогда не должен писать книгу, которую Бог не хотел бы прочесть. Это испытание,
Фредерик”. И он истерически расхохотался, разразившись громким визгом
от смеха, и выбежал из дома, подальше от ее торжественного маленького
лицо — подальше от ее жалкого, серьезного личика. . .

Но эта Роза снова была его юностью, лучшей частью его жизни, той частью
, в которой были все видения и все надежды. Как они
мечтали вместе, он и она, прежде чем он поразил, что жилы
мемуары, как они планировали, и смеялись, и любили. Они жили
на некоторое время в самом сердце поэзии. После счастливых дней наступили
счастливые ночи, счастливые, очень счастливые ночи, когда она спала, прижавшись к его сердцу
когда он просыпался утром, она все еще была рядом с его сердцем.
сердце, потому что они почти не шевелились в своем глубоком, счастливом сне. Он был
замечательно, что все это вернется к нему при нажатии на нее, на
ощущение она спрятала лицо у него—замечательно, что она должна быть в состоянии дать
его молодости.

“Милый, любимый”, - пробормотал он, охваченный воспоминаниями, прижимаясь к ней.
теперь, в свою очередь, к ней.

“Любимый муж”, - выдохнула она. — Какое блаженство от этого — чистое блаженство...

Бриггс, вошедший за несколько минут до удара гонга в надежде, что
Леди Кэролайн может быть там, был очень удивлен. Он предполагал, что Роза
Арбетнот был вдовцом, и он все еще предполагал это; так что он был очень
удивлен.

“Будь я проклят”, - подумал Бриггс совершенно ясно и отчетливо, потому что
потрясение от того, что он увидел в окне, потрясло его настолько, что на мгновение
на мгновение он освободился от своей собственной растерянной поглощенности.

Вслух он сказал: очень красный, “ну я и говорю—я прошу прощения”—и тогда стоял
колеблясь, и интересно ли ему не следует возвращаться в свою спальню
снова.

Если бы он ничего не сказал, они бы не заметили его присутствия, но
когда он попросил у них прощения, Роуз повернулась и посмотрела на него так, как смотрят
кто-то пытается вспомнить, и Фредерик посмотрел на него, тоже без по
первый достаточно видеть его.

Они не казались, думал Бриггс, в голову или будете стесняться.
Он не мог быть ее братом; ни у одного брата никогда не появлялось такого выражения на лице
женщины. Это было очень неловко. Если они не возражали, то он возражал. Это
расстроило его, когда он увидел, что его Мадонна забыла о себе.

“Это одна из твоих подруг?” Спустя мгновение Фредерик смог
спросить Роуз, которая даже не попыталась представить молодого человека, стоявшего
неловко перед ними, но продолжала смотреть на него с каким-то
рассеянным, сияющим доброжелательством.

“Это мистер Бриггс”, - сказала Роуз, узнав его. “Это мой муж”,
добавила она.

И Бриггс, пожимая руку, успел подумать, как это удивительно
иметь мужа, когда ты вдова, прежде чем прозвучал гонг, и
Леди Кэролайн должна была появиться через минуту, и он вообще утратил способность
думать и просто превратился в существо, устремившее взгляд на
дверь.

В дверь немедленно вошла, как ему показалось, бесконечная процессия
первой шла миссис Фишер, очень величественная в своей вечерней кружевной шали
и брошке, которая, увидев его, сразу расслабилась, расплылась в улыбке и
благожелательность, но тут же застыла, когда она увидела
незнакомца; затем мистера Уилкинса, более чистого, аккуратного и тщательно
одетого и причесанного, чем любой мужчина на земле; а затем, завязывая что-то
поспешно вошла миссис Уилкинс, а потом никого.

Леди Кэролайн опаздывала. Где она была? Слышала ли она гонг? Не следовало ли
в него снова ударить? Предположим, она все-таки не придет на ужин ...

Бриггс похолодел.

“Представь меня”, - сказал Фредерик при появлении миссис Фишер, дотрагиваясь до
Локтя Розы.

“Мой муж”, - сказала Роза, держа его за руку, с очаровательным выражением лица.

“Это, ” подумала миссис Фишер, - должно быть, последний из мужей,
если только леди Кэролайн не достанет его из рукава”.

Но она приняла его любезно, потому что он определенно выглядел точь-в-точь как
муж, совсем не похожий на одного из тех людей, которые разъезжают по заграницам
притворяются мужьями, хотя на самом деле таковыми не являются, и сказала, что, по ее предположению,
он приехал, чтобы проводить жену домой в конце месяца, и
заметил, что теперь дом будет полностью заполнен. “Так что, ” добавила она
, улыбнувшись Бриггсу, - мы, наконец, действительно получим то, чего стоили наши
деньги”.

Бриггс автоматически улыбнулся, потому что он был в состоянии понять, что
кто-то забавлялся с ним, но он не слышал ее, и он
не смотрел на нее. Не только были его глаза, устремленные на дверь, но его
все тело было сосредоточено на ней.

Введена в свою очередь, Мистер Уилкинс был самым гостеприимным и называется
Фредерик “сэр”.

“Ну что ж, сэр, ” сердечно сказал мистер Уилкинс, — вот мы и пришли”, - и
пожав ему руку с пониманием, которое не было взаимным.
потому что Арбутнот еще не знал, во что он ввязался на пути
беда в том, что он посмотрел на него, как и подобает мужчине, прямо в глаза, и
позволил своему взгляду передать так ясно, как только может взгляд, что в нем было бы
обретите стойкость, честность, надежность — на самом деле это друг, в котором вы нуждаетесь.
Миссис Арбетнот очень сильно покраснел, Мистер Уилкинс заметил. Он не
видел раскрасневшееся, как раньше. “Ну, я их человек”, - подумал он.

Приветствие к наиболее важным была сдержанна. Это было сделано с обеих рук. “Не я
сказать тебе?” она рассмеялась Роуз через плечо, пока Фредерик был
пожимая ее руку своей.

“Что ты ей сказал?” - спросил Фредерик, чтобы что-то сказать.
То, как они все приветствовали его, сбивало с толку. Они, очевидно,
все ожидали его, не только Роуз.

Рыжеватая, но приятная молодая женщина не ответила на его вопрос, но
выглядела необычайно довольной видеть его. Почему она должна быть
необычайно рада видеть его?

“Какое это восхитительное место”, - сказал Фредерик, сбитый с толку, и высказал
первое замечание, которое пришло ему в голову.

“Это ванна любви”, - искренне сказала рыжеволосая молодая женщина; это
смутило его больше, чем когда-либо.

И его замешательство стало чрезмерным при следующих словах, которые он услышал — произнесенных,
это от пожилой леди, которая сказала: “Мы не будем ждать. Леди Кэролайн
всегда опаздываю”—ибо он только тогда, услышав ее имя, на самом деле и надлежащим образом
вспомнил, леди Кэролайн, и мысль, что ее смущает его
избыток.

Он пошел в столовую, как во сне. Он вышел к
это место, чтобы увидеть, леди Кэролайн, и сказал ей об этом. Он даже сказал
ее в своем fatuousness—это правда, но как-то дурацкое—что бы он не был
способен помочь пришли. Она не знала, что он женат. Она думала, что его
зовут Арундел. Все в Лондоне думали, что его зовут Арундел. Он
использовал он и написал под ним так долго, что он почти думал, что это было
сам. За короткое время, прошедшее с тех пор, как она оставила его на скамейке в саду
, куда он сказал ей, что пришел, потому что ничего не мог поделать, он
снова нашел Роуз, страстно обнял и был обнят, и
совсем забыл о леди Кэролайн. Это было бы невероятной удачей.
если бы опоздание леди Кэролайн означало, что она устала или заскучала и
вообще не пришла бы на ужин. Тогда он мог бы — нет, не мог. Он
покраснел еще гуще, чем обычно, поскольку был человеком постоянных привычек и
во всяком случае, покраснел при мысли о такой трусости. Нет, он не мог уйти.
после обеда сесть на поезд и исчезнуть в Риме; если только, конечно,
то есть, Роза не поехала с ним. Но даже если и так, что за побег. Нет, он
не мог.

Когда они добрались до столовой, миссис Фишер подошла к столу во главе.
— это был дом миссис Фишер? - спросил он себя. Он не знал;
он ничего не знал — и Роза, которая в прежние дни бросала вызов.
Миссис Фишер заняла другое место, потому что, в конце концов, никто
можно было бы сказать, посмотрев на таблицу, что было ее верхом, а что низом,
подвела Фредерика к месту рядом с ней. Если бы только, подумал он, он мог
побыть наедине с Розой; еще пять минут наедине с Розой, чтобы
он мог спросить ее—

Но, вероятно, он не стал бы ее ни о чем спрашивать, а просто продолжил бы
целовать ее.

Он огляделся. Рыжеватая молодая женщина говорила мужчине, которому они позвонили.
Бриггс подошел и сел рядом с миссис Фишер — значит, дом принадлежал сэнди
молодой женщине, а не миссис Фишер? Он не знал; он ничего не знал
и она сама села по другую сторону от Розы, так что ей было
напротив него, Фридриха, и рядом с гениальным человеком, который сказал “Здесь
мы,” когда было слишком очевидно, что они там действительно были.

Рядом с Фредериком, между ним и Бриггсом, стоял пустой стул: леди
Кэролайн. Не больше, чем леди Кэролайн, знала о присутствии в
Фредерика жизни Роуз Роуз осознает присутствие в Фредерик
жизнь леди Кэролайн. Что бы каждый думает? Он не знал, он не
ничего не знаю. Да, он действительно кое-что знал, и это было то, что его жена
помирилась с ним — внезапно, чудесным образом, необъяснимо, и
божественно. Кроме этого он ничего не знал. Ситуация была из тех, с которыми
он чувствовал, что не сможет справиться. Она должна привести его туда, куда приведет. Он мог
только плыть по течению.

Фредерик молча ел свой суп, а глаза, большие выразительные
глаза молодой женщины, сидевшей напротив, были устремлены на него, он чувствовал, с
растущим любопытством в них. Они были, он мог видеть, очень
умные и привлекательные глаза, и вся, помимо запрос
доброжелательность. Наверное, она думала, что он должен говорить—но если бы она знала
все, что она бы так не подумал. Бриггс тоже промолчал. Бриггс
казался встревоженным. Что случилось с Бриггсом? И Роза тоже не разговаривала.
Но это было естественно. Она никогда не была разговорчивой. У нее было
прелестнейшее выражение лица. Как долго оно сохранится после
появления леди Кэролайн? Он не знал; он вообще ничего не знал.

Но добродушный мужчина слева от миссис Фишер говорил за всех.
 Этому парню следовало бы быть священником. Кафедр были
место для голоса, как его; он хотел сделать ему епископство в шесть месяцев.
Он объяснял Бриггс, которые перемешиваются в своем кресле—почему
Бриггс перемешать его место?—что он должен был выйти на
тот же поезд, как Арбутнот, и когда Бриггс, который ничего не сказал, извивалась в
явное несогласие, он взялся доказать ему, и сделал это доказать
его длинные ясные предложения.

“ Кто этот человек с таким голосом? - спросил я. Фредерик спросил Роуз шепотом; и
молодая женщина, напротив, уши которых, казалось, быстрота
слух диких существ, ответил: “он мой муж”.

“ Тогда по всем правилам, ” любезно сказал Фредерик, взяв себя в руки.
“ тебе не следовало сидеть рядом с ним.

“Но я хочу. Мне нравится сидеть рядом с ним. До того, как я пришла сюда, я этого не делала
”.

Фредерик не мог придумать, что на это сказать, поэтому он только улыбнулся
в общем.

“Все дело в этом месте”, - сказала она, кивая ему. “Это заставляет понять.
Ты даже не представляешь, как много ты поймешь, прежде чем окажешься здесь”.

“Я уверен, я надеюсь на это”, - сказал Фредерик с неподдельным пылом.

Суп был убран, и принесли рыбу. Бриггс, сидевший по другую сторону пустого стула
, казался более встревоженным, чем когда-либо. Что случилось
с Бриггсом? Он что, не любил рыбу?

Фредерик Бриггс интересно, что сделал бы на пути непосед если он
были в его собственной ситуации. Фредерик продолжал, вытирая усы, и
не смог поднять взгляд от своей тарелке, но это было так, как он
показал, что он чувствует.

Хотя он не смотрел вверх, он чувствовал на себе взгляд молодой женщины, напротив
разгребая его, как прожекторы, и глаза Роуз были на него тоже, он знал,
но они отдыхали на его беспрекословно, красиво, как
благословение. Как долго они продолжают это делать, что, как только леди Кэролайн
был там? Он не знал, он ничего не знал.

Он вытер усы на ХХ лишнее время, а может
не совсем держать руку неподвижно, и молодая женщина напротив видела его
силы не достаточно устойчивая, и ее глаза задала ему настойчиво. Почему
она так настойчиво сверлила его взглядом? Он не знал; он вообще ничего не знал
.

Затем Бриггс вскочил на ноги. Что случилось с Бриггс?
О, да— совершенно верно: она пришла.

Фредерик вытер усы и тоже встал. Теперь он был по уши в этом.
Абсурдная, фантастическая ситуация. Что ж, что бы ни случилось, он мог только
плыть по течению и выглядеть ослом перед леди Кэролайн, самой абсолютной
а также лживая жопа—жопа который также был рептилией, потому что она может
ну думаю, что он издевается над ней в саду, когда он сказал: Нет
сомневаюсь, - с дрожью в голосе—дурак и осел, что он пришел, потому что он
не мог помочь ему; в то время, как для кого он будет похож на его розовое—когда
Леди Кэролайн представила его ей — когда леди Кэролайн представила его ей
как своего друга, которого она пригласила на ужин — ну, одному Богу известно
это.

Поэтому, вставая, он в последний раз вытер усы
перед катастрофой.

Но он рассчитывал без промаха.

Эта образованная и опытная молодая женщина скользнула в кресло
Бриггс держал ее, и о наиболее склоняется по С нетерпением, и
сказав прежде чем кто-либо другой, мог сказать, “просто кажется, Кэролайн,
как быстро муж Роуз попала сюда!” повернулся к нему, не так много
как слабая тень удивления на ее лице, и протянула руку,
и улыбнулся, как юный ангел, и сказал: “и мне в конце самого первого
вечер”.

Дочь дройтвичей. . . .




Глава 22


В тот вечер было полнолуние. Сад представлял собой
заколдованное место, где все цветы казались белыми. Лилии,
дафнии, цветы апельсина, белые розы, белые гвоздики,
белые розы — вы могли видеть их так же ясно, как днем; но
цветные цветы существовали только как аромат.

Три молодые женщины сели на низкую ограду в конце верхнего этажа.
после обеда они встали в саду, немного в стороне от остальных, и смотрели.
огромная луна медленно плыла над местом, где жила Шелли.
его последние месяцы были всего сто лет назад. Море колыхалось вдоль
лунная дорожка. Звезды подмигивали и дрожали. Горы были
туманно-голубыми очертаниями, сквозь которые просвечивали маленькие скопления огоньков
от небольших групп домов. В саду растения стояли совершенно спокойно
прямые, их не трогало даже малейшее дуновение воздуха. За
стеклянными дверями столовая с освещенным свечами столом и
яркими цветами — настурциями и бархатцами в тот вечер — сияла, как некоторые
волшебная пещера цвета, и трое мужчин, курящих вокруг нее, выглядели
странно оживленными фигурами, наблюдаемыми из тишины, огромного прохладного спокойствия
снаружи.

Миссис Фишер ушла в гостиную к камину. Скрэп и Лотти,
подняв лица к небу, говорили очень мало и шепотом. Роза
ничего не сказала. Ее лицо тоже было запрокинуто. Она смотрела на
зонтичную сосну, превратившуюся во что-то великолепное,
силуэт на фоне звезд. Время от времени взгляд Скрэпа задерживался на
Роза; Лотти тоже. Потому что Роза была прелестна. В любой момент,
среди всех известных красавиц, она была бы прелестна. Никто
не смог бы загнать ее в тень, погасить свет в тот вечер; она
слишком явно сияла.

Лотти наклонилась к уху Скрапа и прошептала. “Любовь”, - прошептала она.

Скрап кивнул. “Да”, - сказала она себе под нос.

Она была вынуждена признать это. Стоило только взглянуть на Роуз, чтобы понять, что
это была Любовь.

“ Ничто не сравнится с этим, ” прошептала Лотти.

Скрэп молчал.

“ Это великая вещь, ” прошептала Лотти после паузы, во время которой они оба
смотрели на запрокинутое лицо Розы, “ продолжать любить.
Может быть, ты расскажешь мне о чем-нибудь еще в мире, что творит такие
чудеса.

Но Скрэп не мог сказать ей; а если бы и могла, что за ночь была для того, чтобы
начать спорить. Это была ночь для—

Она приподнялась. Снова любовь. Он был везде. Нет
от этого не убежишь. Она пришла в это место, чтобы уйти от нее,
и здесь было все в ее различных этапах. Казалось, даже миссис Фишер
задело одно из многочисленных перьев крыла Любви, и за
обедом все было по—другому - все были озабочены, потому что мистер Бриггс не хотел есть,
и ее лицо, когда она повернулась к нему, было таким мягким от материнской нежности.

Скрэп поднял глаза на сосну, неподвижно стоявшую среди звезд. Красота, созданная
ты любишь, и любовь сделала тебя красивой. . .

Она плотнее закуталась в свою накидку в защитном жесте.
держаться в стороне. Она не хотела становиться сентиментальной. Трудно не было
здесь; чудесная ночь прокрадывалась сквозь все щели и
приносила с собой, хотел ты того или нет, огромные
чувства — чувства, с которыми невозможно совладать, великие вещи о смерти и
времени и растрате; восхитительные и разрушительные вещи, великолепные и мрачные,
одновременно восторг, ужас и безмерная, разрывающая сердце тоска. Она
почувствовала себя маленькой и ужасно одинокой. Она почувствовала себя неприкрытой и беззащитной.
Инстинктивно она плотнее запахнула халат. С помощью этой шифоновой вещи
она пыталась защитить себя от вечности.

“ Я полагаю, ” прошептала Лотти, “ муж Роуз кажется вам просто
обычным, добродушным мужчиной средних лет.

Скрэп отвела взгляд от звезд и на мгновение посмотрела на Лотти.
пока она снова собиралась с мыслями.

“ Просто довольно рыжий, довольно круглый мужчина, ” прошептала Лотти.

Скрап склонила голову.

“ Это не так, ” прошептала Лотти. “ Роза видит все насквозь. Это всего лишь
декорации. Она видит то, чего не видим мы, потому что любит его”.

Всегда люби.

Скрап встала и, плотнее завернувшись в свою накидку, ушла прочь
в свой дневной уголок, села там одна на стену и выглянула наружу
за другим морем, морем, где зашло солнце, морем с
уходящей в него далекой тусклой тенью, которая была Францией.

Да, любовь творит чудеса, и мистер Арундел — она не могла сразу привыкнуть
к его другому имени — был для Розы самой Любовью; но это также действовало и в обратном порядке
чудеса, это не всегда, как она хорошо знала, преображало людей
в святых и ангелов. К сожалению, иногда это приводило к обратному результату
. В ее жизни это применялось к ней чрезмерно. Если бы это
оставило ее в покое, если бы это было хотя бы умеренно и нечасто, она
могла бы, подумала она, стать вполне порядочным, великодушным,
добрым человеком. И кем же она была, благодаря этой любви, о которой Лотти так много говорила
? Скрап поискал точное описание. Она была избалованной,
кислой, подозрительной и эгоистичной старой девой.

Стеклянные двери столовой открылись, и трое мужчин вышли в сад.
до них донесся голос мистера Уилкинса. Он
оказалось все говорю; другие два были сказать
ничего.

Возможно, ей лучше вернуться к наиболее важным и Роза; было бы утомительно
быть обнаруженной и загнанной в этот тупик мистером Бриггсом.

Она неохотно встала, поскольку считала это непростительным со стороны мистера Бриггса.
Бриггс, чтобы заставить ее двигаться, чтобы заставить ее уйти из любой
место, где она хочет сесть, и она вышла из Дафни кусты
ощущение, будто увидав, строгая фигура, только обиду и желая
что она выглядела, как мрачный и суровый, как она чувствовала, так что бы у нее
поразило отвращение в душе Мистер Бриггс, и были свободны от него.
Но она знала, что так не выглядит, как бы сильно ни старалась. В
за ужином у него дрожали руки, когда он пил, и он не мог заговорить с ней
не покраснев, а затем побледнев, и глаза миссис Фишер
искали ее взгляда с мольбой человека, который просит, чтобы ее единственный сын мог
не будет больно.

"Как может человеческое существо, - подумала Скрэп, нахмурившись, когда она вышла"
из своего угла, - как может человек, созданный по образу Божьему, вести себя так; и он
подходил для лучших дел, она была уверена, с его молодостью, его
привлекательность и его мозги. У него были мозги. Она внимательно изучала его.
всякий раз, когда за обедом миссис Фишер заставляла его отвернуться, чтобы
ответь ей, и она убедилась бы, что у него есть мозги. Также у него был характер.;
было что-то благородное в его голове, в форме его лба.
лоб — благородный и добрый. Тем более прискорбно, что он позволил
себе увлечься кем-то посторонним и растратил часть своих
сил, часть своего душевного спокойствия, общаясь только с женщиной.
Если бы только он мог видеть сквозь нее, видеть сквозь все ее кожи и
чушь, он бы вылечили, и она может сидеть спокойно на
в этот вечер сама.

Сразу за кустами дафны она встретила спешащего Фредерика.

“Я был полон решимости сначала найти тебя, - сказал он, - прежде чем отправлюсь к Розе”.
И он быстро добавил: “Я хочу поцеловать твои туфли”.

“А ты хочешь?” - сказал Скрэп, улыбаясь. “Тогда я должна пойти и надеть свои новые.
Эти явно недостаточно хороши”.

Она чувствовала огромное расположение к Фредерику. Он, по крайней мере, не стал бы
брать больше. Его захватывающие дни, такие внезапные и такие короткие, закончились.
Приятный мужчина. Теперь он определенно ей нравился. Очевидно, он имел
получаю в какой-то клубок, и она была благодарна, что наиболее
остановить ее вовремя на ужин, сказав что-то безнадежно
усложняло. Но во что бы он ни ввязывался, он был вне этого.
теперь; его лицо и лицо Розы излучали одинаковый свет.

“Теперь я всегда буду обожать тебя”, - сказал Фредерик.

Скрэп улыбнулся. “А ты будешь?” - спросила она.

“Раньше я обожал тебя из-за твоей красоты. Теперь я обожаю тебя, потому что
ты не только прекрасен, как мечта, но и порядочен, как мужчина.

Скрэп рассмеялся. “Правда?” - сказала она, забавляясь.

“Когда импульсивная молодая женщина, ” продолжал Фредерик, “ благословенно
импульсивная молодая женщина, в самый последний момент выпалила, что я сын Розы
муж, ты вел себя именно так, как мужчина повел бы себя со своим
друг.”

“Неужели?” - спросила Скрэп, и ее очаровательная ямочка стала очень заметной.

“Это редчайшее, драгоценнейшее сочетание, ” сказал Фредерик, -
быть женщиной и обладать преданностью мужчины”.

“ Неужели? ” немного задумчиво улыбнулся Скрэп. Это были действительно красивый
комплименты. Если бы только она действительно была такой ...

“И я хочу поцеловать твои туфли”.

“Разве это не избавит от лишних хлопот?” - спросила она, протягивая руку.

Он взял ее, быстро поцеловал и снова поспешил прочь. “Благослови
вы,” сказал он и ушел.

“ Где ваш багаж? - спросил я. - Крикнул ему вслед Скрэп.

“О Господи, да”, — сказал Фредерик, останавливаясь. “Это на станции”.

“Я пошлю за этим”.

Он исчез в кустах. Она вошла в дом, чтобы отдать приказ;
и вот как это случилось, что Доменико, во второй раз
вечером, оказался путешествие в Меццаго и интересно, как он
пошли.

Затем, приняв необходимые меры для полного счастья
этих двух людей, она медленно вышел в сад, опять же, очень
сильно погружается в мысли. Любви, казалось, принести счастье каждому
но сама. Это, безусловно, завладело всеми там, в своем
разные сорта, кроме нее самой. Бедному мистеру Бриггсу достался
наименее достойный сорт. Бедный мистер Бриггс. Он был тревожащей проблемой
и она боялась, что его отъезд на следующий день не решит ее.

Когда она добралась до остальных, мистер Арундел — она продолжала забывать, что он
не был мистером Арунделом — уже был рядом, держа Роуз под руку, и уходил с
ее, вероятно, в большее уединение нижнего сада. Без сомнения,
им нужно было многое сказать друг другу; что-то пошло не так
между ними все внезапно наладилось. Сан-Сальваторе, Лотти
я бы сказала, Сан-Сальваторе, творящий свои чары счастья. Она могла
вполне поверить в его чары. Даже она была там счастливее, чем когда-либо.
была уже много веков. Единственным человеком, который ушел бы с пустыми руками, был бы
Мистер Бриггс.

Бедный мистер Бриггс. Когда она появилась в поле зрения группы, он выглядел слишком
милым и мальчишеским, чтобы не быть счастливым. Казалось невероятным, что
владелец заведения, человек, которому они всем этим обязаны, должен быть
единственным, кто уйдет отсюда без благословения.

Скрапом овладело раскаяние. Какие чудесные дни она провела в его
дома, лежать в его саду, наслаждаться его цветами, любоваться его видами,
пользоваться его вещами, чувствовать себя комфортно, отдыхать - фактически, восстанавливаться.
У нее было самое праздное, мирное и вдумчивое время в ее жизни
и все это действительно благодаря ему. О, она знала, что платила ему какую-то
смехотворно маленькую сумму в неделю, совершенно непропорциональную тем благам, которые она
получала взамен, но что было в итоге? И разве не было
полностью благодаря ему она познакомилась с Лотти? Никогда бы иначе
они с Лотти не встретились; никогда бы иначе она ее не узнала.

Раскаяние положило свою быструю, теплую руку на Скрэпа. Импульсивная благодарность
затопила ее. Она подошла прямо к Бриггсу.

“Я так многим тебе обязана”, - сказала она, пораженная внезапным осознанием того,
чем она действительно была обязана ему, и устыдившись своей грубости днем
и за ужином. Конечно, он не знал, что она была грубой. Конечно,
конечно, ее неприятное нутро было, как обычно, замаскировано случайным
расположением ее снаружи; но она знала это. Она была грубой. Она
был жестокий для всех в течение многих лет. Любой острый глаз, мысли
Лома, либо очень проницательные глаза, увидел бы ее такой, какая она была—
избалованная, угрюмая, подозрительная и эгоистичная старая дева.

“Я так многим тебе обязан”, - поэтому искренне сказал Скрэп, направляясь прямо к Бриггсу.
смущенный этими мыслями.

Он удивленно посмотрел на нее. “ _ ты_ мне должна?_ ” сказал он. - Но это я.
кто— я, кто... ” он запнулся. Видеть ее там, в его саду... Ничто
в нем, ни один белый цветок, не был белее, изысканнее.

“ Пожалуйста, ” сказал Скрэп еще более серьезно, “ не могли бы вы очистить свой разум
от всего, кроме простой правды? Вы мне ничего не должны. Как вы должны?
вы?

“Я тебе ничего не должен?” эхом отозвался Бриггс. “Ну, я должен тебе за то, что впервые увидел тебя
за то, что—”

“ О, ради всего святого, ради _goodness_, ” умоляюще сказал Скрэп.
“ пожалуйста, будь обычным. Не будь скромным. Почему ты должен быть скромным?
С твоей стороны смешно быть скромным. Ты стоишь пятидесяти таких, как я”.

“Неразумно”, - подумал мистер Уилкинс, который тоже стоял там, в то время как Лотти
сидела на стене. Он был удивлен, он был обеспокоен, он был в шоке
что таким образом леди Кэролайн должна стимулировать Бриггс. “Неразумно,—очень,”
думал, Мистер Уилкинс, качая головой.

Состояние Бриггса был уже настолько плох, что единственное, конечно, чтобы взять с
ему было отталкивать его окончательно, Мистер Уилкинс считал. Никаких полумер
если бы от Бриггса было меньше всего пользы, доброта и фамильярные разговоры были бы
только неправильно поняты несчастным юношей. Дочь Дройтвичей
на самом деле не могла, это было невозможно предположить, желать
поощрять его. Бриггс был всем хорош, но Бриггс был Бриггсом; его
одно имя доказывало это. Вероятно, леди Кэролайн не нарадуются
эффект от ее голоса и лица, и как они сделаны
в противном случае простые слова, кажется—что ж, обнадеживает. Но эти слова были
не совсем обычными; он опасался, что она недостаточно обдумала их.
Действительно, ей нужен был советник — какой-нибудь проницательный, объективный.
советник, подобный ему. Вот она, стоит почти перед Бриггсом.
протягивает к нему руки. Бриггса, конечно, следовало поблагодарить за то, что
они провели восхитительный отпуск в его доме, но не за это.
благодарность была чрезмерной, и не только от леди Кэролайн. В тот же вечер он
рассматривали презентацию к нему на следующий день по круговой системе
коллективная благодарность от его вылета; но он не должен быть поблагодарила
вот так, в лунном свете, в саду, дама, которую он так
явно влюблена.

Поэтому мистер Уилкинс, желая помочь леди Кэролайн выйти из этой ситуации
быстро проявив такт, сказал с большой сердечностью: “Это
самое правильное, Бриггс, что вас следует поблагодарить. Вы, пожалуйста, позвольте
мне добавить мои выражения задолженности, и моя жена, Леди
Кэролайн. Мы должны были предложены поблагодарить вас в
ужин. Тебя следовало поджарить. Там, безусловно, должно было быть
немного...

Но Бриггс не обратил на него никакого внимания; он просто продолжал смотреть
на леди Кэролайн, как будто она была первой женщиной, которую он когда-либо видел.
Мистер Уилкинс заметил, что леди Кэролайн тоже не обратила на него никакого внимания.
она тоже продолжала смотреть на Бриггса, и с этим странным выражением
почти мольбы. В высшей степени неразумно. В высшей степени.

Лотти, с другой стороны, уделяла ему слишком много внимания, выбрав именно этот момент
момент, когда леди Кэролайн нуждалась в особой поддержке и защите, чтобы подняться
со стены, взять его под руку и увести прочь.

“Я хочу тебе кое-что сказать, Меллерш”, - сказала Лотти в этот момент,
вставая.

“Сейчас”, - сказал мистер Уилкинс, отмахиваясь от нее.

“ Нет, сейчас, ” сказала Лотти и потянула его прочь.

Он пошел с крайней неохотой. Бриггсу вообще не следовало давать веревку
ни на дюйм.

“Ну, в чем дело?” нетерпеливо спросил он, когда она повела его к дому
. Леди Кэролайн не следует оставлять в таком состоянии, беззащитной перед
раздражением.

“О, но это не так”, - заверила его Лотти, как будто он сказал это вслух.
Чего он, конечно, не делал. “С Кэролайн все в порядке”.

“Совсем не в порядке. Этот молодой Бриггс...

“ Конечно, он такой. А чего ты ожидал? Пойдем в дом, к камину и
Миссис Фишер. Она совсем одна.

“ Я не могу, ” сказал мистер Уилкинс, пытаясь отстраниться, “ оставить леди Кэролайн
одна в саду.

“ Не говори глупостей, Меллерш, она не одна. Кроме того, я хочу тебе кое-что сказать
.

“ Тогда расскажи мне.

“ В помещении.

С неохотой, которая возрастала с каждым шагом, мистера Уилкинса увели.
все дальше и дальше от леди Кэролайн. Он верил в свою жену
сейчас и доверял ей, но в тот раз он подумал, что она совершает
ужасную ошибку. В гостиной сидела Миссис Фишер у огня, и
это, конечно, был мистер Уилкинс, который предпочел номера и пожары после
темные сады и Лунный свет, приятнее быть, чем
на улицу, если бы он мог безопасно привести леди Кэролайн с собой.
Как бы то ни было, он вошел с крайней неохотой.

Миссис Фишер, сложив руки на коленях, ничего не делала, просто
пристально смотрела в огонь. Лампа была установлена удобно для чтения.
но она не читала. Ее большие мертвые друзья не казалась
стоит читать эту ночь. Теперь они всегда говорили одно и то же — снова и снова
они говорили одно и то же, и ничего нового из них нельзя было извлечь
теперь уже навсегда. Без сомнения, они были больше, чем кто-либо другой.
теперь, однако, у них это огромный недостаток, что они были мертвы.
Ничего, дальше можно было ожидать от них; в то время как живого, что
можно не рассчитывать? Она жаждала живых,
развивается кристаллизующихся и готовой утомили ее. Она думала о том, что
если бы только у нее был сын — сын, подобный мистеру Бриггсу, такой милый мальчик, как этот
который продолжал бы развиваться, был живым, любящим, заботился бы о ней и
любить ее...

Выражение ее лица дало сердце Миссис Уилкинс чуть твист, когда она
увидел его. “Бедняга”, - подумала она, все одиночество возраст
на нее нахлынуло одиночество оттого, что она злоупотребила гостеприимством в этом мире
, оттого, что живешь в нем только терпя, полное одиночество
старой бездетной женщины, которая не сумела завести друзей. Он, кажется,
что люди могут быть действительно счастливы в пар—любых пар, не
по крайней мере, должен любителей, но пар из друзей, пар матерей
и детей, братьев и сестер—а где вторая половина
Пара миссис Фишер будет найден?

Миссис Уилкинс подумала, что, пожалуй, лучше поцеловать ее еще раз. Поцелуи
этот день прошел с большим успехом; она знала это, она мгновенно
почувствовал реакцию Миссис Фишер на него. Поэтому она подошла и наклонилась
поцеловала ее и весело сказала: “Мы пришли”, что действительно было
очевидно.

На этот раз миссис Фишер действительно протянула руку и прижалась щекой к щеке миссис Уилкинс
к своей щеке — к этому живому существу, полному любви, теплоты,
бьющейся крови; и, делая это, она чувствовала себя в безопасности рядом с незнакомым человеком.
существо, уверенное, что она, которая сама так естественно совершает необычные поступки,
воспримет это действие как нечто само собой разумеющееся и не смутит
ее неожиданностью.

Миссис Уилкинс нисколько не удивилась; она была в восторге. “Мне кажется,
Я - вторая половина ее пары”, - мелькнуло у нее в голове. “Я верю"
это я, определенно я, собираюсь быстро подружиться с миссис Фишер!

Ее лицо, когда она подняла голову, было полно смеха. Также
экстраординарны разработки, произведенные San Salvatore. Она и миссис
Фишер... Но она видела, что они закадычные друзья.

“А где остальные?” - спросила миссис Фишер. “Спасибо, дорогая”, - добавила она,
как Миссис Уилкинс поставил табурет из-под ее ног, подставки для ног, очевидно,
нужно, ноги Миссис Фишер был коротким.

“Я вижу себя на протяжении многих лет, ” подумала миссис Уилкинс, и в ее глазах заплясали огоньки.
“ приносящей скамеечки для ног миссис Фишер...”

“ Розы, ” сказала она, выпрямляясь, “ отправились в нижний этаж.
думаю, они занимаются любовью.

“ Розы?

“ Тогда Фредерикс, если хочешь. Они полностью слиты и
неразличимы.

“ Почему бы не сказать "Арбатнотс”, моя дорогая? - сказал мистер Уилкинс.

“ Очень хорошо, Меллерш, Арбатноты. И Каролины...

Мистер Уилкинс и миссис Фишер вздрогнули. Мистер Уилкинс, обычно такой
полностью владеющий собой, вздрогнул даже сильнее, чем миссис Фишер, и
впервые с момента своего приезда он рассердился на жену.

“ В самом деле— ” возмущенно начал он.

“ Очень хорошо, Меллерш, тогда Бриггсы.

“В Briggses!” - воскликнул Мистер Уилкинс, сейчас очень зол; для
вывод был для него самым возмутительным оскорблением целой расы
Desters—мертв, Desters, живущих Desters, и Desters еще безвредно
потому что они были еще не родившихся. “ В самом деле...

“ Мне жаль, Меллерш, ” сказала миссис Уилкинс, притворяясь кроткой, “ если тебе это не нравится.
- Нравится! - воскликнула она.

“ Нравится! Ты лишился рассудка. Да ведь они никогда раньше не видели друг друга.
До сегодняшнего дня.

“Это правда. Но именно поэтому они теперь могут продолжать”.

“Продолжайте!” мистер Уилкинс мог только повторить возмутительные слова.

“ Прости, Меллерш, ” снова сказала миссис Уилкинс, “ если тебе это не нравится,
но...

Ее серые глаза сияли, а лицо светилось светом и убежденностью
которые так сильно удивили Роуз при их первой встрече.

“Это бесполезно”, - сказала она. “ На твоем месте я бы не сопротивлялся.
Потому что...

Она остановилась и посмотрела сначала на одного насторожило торжественное лицо, а затем на
другой, и смех, и свет мерцал и плясал над ней.

“Я вижу, что это Бриггсы”, - закончила миссис Уилкинс.

На прошлой неделе в Сан-Сальваторе появилась сиринга, и все
акации зацвели. Никто не замечал, сколько здесь было акаций, пока
однажды сад не наполнился новым ароматом, и в нем не появились нежные деревья.
деревья, прекрасные преемники глицинии, раскинулись повсюду среди своих
трепещущие листья с цветением. Лежать под акацией, которая длилась целую неделю
и смотреть сквозь ветви на ее хрупкие листья и белые
цветы, трепещущие на фоне голубого неба, в то время как малейшее движение
в воздухе витал их аромат, и это было великим счастьем. Действительно,
к концу весь сад постепенно оделся в белое, и
благоухал все больше и больше. Там были лилии, такие же энергичные, как всегда,
и белые розы, и белые гвоздики, и белые розы банксии, и
сиринга, и жасмин, и, наконец, венчающий аромат
акации. Когда первого мая все разъехались, даже после того, как
они добрались до подножия холма и прошли через железные
ворота в деревню, они все еще чувствовали запах акаций.