Альмаматерные реминисценции

       Иечка хоть и кичится своей образованностью, но настоящего университетского образования, предполагающего глубокое, фундаментальное изучение предметов, она не получила. Как так, удивитесь вы. А вот как.
       Прощание с беззаботным детством наступило у неё раньше, чем у других, когда папа, используя свой авторитет в небольшом городе, проявил настойчивость  и убедил директора школы, вопреки жёстким правилам, принять дочь, которой едва исполнилось шесть лет, в соседнюю с домом школу.
       И началось… Удивительно, но это «обрезание» коснулось не только её  возраста,   но и дальнейшей жизни,  и всех этапов и видов обучения. Традиционную по тогдашним временам  семилетку  она с отличием закончила и могла бы смело отучиться в старших классах  и далее, как было принято  и тогда и теперь, прямиком в вуз.
       Параллельно с образовательной школой Ия училась нельзя сказать, что очень охотно,  скорее по непререкаемому велению родителей, в музыкальной школе. Наконец наступил  год, когда в провинциальном областном городе открылось музыкальное училище, куда Ия и была отправлена всё-решающими родителями, которым надлежало беспрекословно подчиняться, что строго-воспитанная  Иечка  делала неукоснительно. Процесс обрезания продолжался, и Иечка поступила в училище, даже не успев доучиться в музыкальной школе.
       Училище было если не с блеском, то  во всяком случае  своевременно закончено, и Ие  в  неполные семнадцать  лет пришлось начать  трудовую педагогическую деятельность, к которой она была совершенно не склонна и не готова ни морально, ни профессионально, потому как в училище  даже не было курса методики преподавания. Опять пригодился папин авторитет, и Ие не пришлось ехать по распределению, как это велось, в глухой районный центр, а стать преподавателем по классу фортепиано единственной в городе музыкальной школы. Среди учеников  Ии были девицы её возраста, а то и вдвое старше неё. Со своей  ровесницей  Ия очень подружилась, и они, конечно, больше болтали на уроках  о любви, чем о фугах Баха. Занятия проходили во дворе, во вросшем в землю  одноэтажном здании, в освещённые окна которого по вечерам заглядывали мальчишки и куда они лепили  смешные записочки. Дошло до того, что её  ученица обвела  на свежевыбеленной печке  Иин  профиль, и  когда эта новость облетела школу и дошла до директора, был страшный скандал.  Но был и успех, когда Иина  ученица участвовала в конкурсе пианистов в западной столице и заняла второе место.

      Поскольку желание учиться было плотно укоренено в Ииной душе, она стала задумываться о будущем: не сидеть же вечно в глухой  провинции,  вкушая сытные борщи под  родительским надзором, ведь есть же Москва, а главное, Ленинград, который её   особенно притягивал и завораживал.   Иин папа ежегодно отдыхал там  в военном  санатории и каждый раз привозил открытки с  видами  города  и его восхитительных пригородов, особенно Петродворца. Ия обожала смотреть слайды  в эпидиаскопе и, любуясь красотой фонтанов Большого каскада, погружалась  в особую  атмосферу  и втайне лелеяла надежду когда-нибудь это увидеть, как сейчас бы сказали, вживую. 
     Забегая вперёд, скажем, что когда Ия-таки стала, благодаря замужеству, ленинградкой и муж на мотоцикле  отвёз её впервые в Петродворец, и повёл  к бьющим струям фонтанов, она остановилась,   не доходя  балюстрады, стараясь справиться с охватившим  неподдельно-испытываемым волнением  в предвкушении долгожданной встречи.
 
     Английский язык Ия обожала с раннего детства  и мечтала заниматься им фундаментально. Но где и как?  Ведь у неё даже не было аттестата зрелости.  Было свидетельство об окончании семи классов школы и диплом музыкального училища, что никак не могло заменить  требуемого при поступлении аттестата.  Выход один – получить его каким-то образом.  И вот наша Ия  стала совмещать преподавательскую работу с учёбой в 11-м классе вечерней школы – вот такой рекордный прыжок она отважилась совершить. Надо отдать ей должное – весь год она занималась как зверь, грызя трудно-поддающийся гранит всех наук, и с блеском золотой медали, на радость родителям,  эту школу окончила.
      Никуда ехать учиться на дневном отделении она не могла: оставалось ещё два года до истечения срока  отработки, а терять время не хотелось. В то время государство очень удачно придумало т.н. общенаучные и общетехнические факультеты, открывшиеся почти в каждом вузе. Отучившись в нём два года заочно, можно было претендовать на получение специальной подготовки  в республиканской столице или другом крупном центре.  Так Иечка ступила, наконец, на университетскую стезю, по которой  скакала – перескакивала с известной задержкой довольно долгий срок.
      Если о первом дистанционном этапе обучения  и остались воспоминания, то очень незначительные  и малоприятные. Иечка ездила два раза в год в соседний город  на сессии. Лекции казались ей неинтересными, более привлекательной  казалась жизнь, наконец, в отрыве, пусть краткосрочном, от неустанного родительского ока. Остальные студенты-заочники были много старше её,  и им уже были доступны все виды развлечений, тем более, что все тусовались в весьма пристойном здании общежития.
      В памяти Ии остался лишь один жуткий эпизод тогдашней девичьей истории. В свой первый приезд  на сессию она остановилась  у маминой коллеги.  Была зима, рано темнело. Ия возвращалась домой после лекций уже затемно. Путь лежал вдоль длинной глухой стены стадиона.  Улица пустынна и темна, только схваченный сильным морозом под ногами хрустел снег.  Ие как-то не по себе, но она  продолжает путь, подбадривая себя лозунгами. Внезапно перед ней возникает  фигура неведомо-откуда-появившегося парня.  Мужская фигура, которая ни слова не говоря  хватает её за все даже-через-пальто-выпуклые части тела, дышит перегаром. Иечки хватило лишь на то, чтобы  спросить, а что, собственно, Вы хотите.  «Я тебя хочу», был краткий ответ.  Остальное как в тумане.  Потом больше всего её потрясало то, что краем глаза она видела  на противоположной стороне улицы идущую пару, прошедшую мимо, глазом не моргнув  как ни в чём не бывало, хотя двойного толкования это сцена не могла вызвать. Иечка вырвалась и, задыхаясь, побежала.
      Добежав в панике до конца стены, она оглянулась и, не увидев никого, быстрыми шагами пошла дальше. Вот уже и дом. Она боялась, что, может быть, он там, в пустынном подъезде поджидает её. Во дворе кромешная тьма, только  в нескольких окнах теплится слабый свет. На улице минус 25,  но она стоит, бедная, и трясётся то ли от страха, то ли от холода. Так начался ничего хорошего не предвещающий университетский путь.

      Пролетело ещё два года, отработан положенный срок – пора делать выбор, который в итоге пал на Киевский державный. Опять же заочно, хотя Иечке очень хотелось учиться на дневном  и жить весёлой, описанной в литературе и  виденной в кино, студенческой жизнью. Но как? Ведь было одно, но непреодолимое препятствие.
      Неожиданно подвернулась удача: замминистра просвещения Украины оказался знакомым сестриного тестя. Иечке назначена встреча в министерстве.  Волнение на пределе. Представьте: Киев, министерство -- и наша Иечка. Сразу отметим, что в то время была разница между министерством высшего образования и министерством просвещения.  В ведении первого  были университеты,  в ведении второго -- педагогические вузы.
     Типично министерское лицо сидело в импозантном кабинете. Дрожащим голосом из-за невозможности скрыть волнение Иечка поведала о своих отличных успехах. Он терпеливо выслушал её и в заключение сказал коротко  и ясно, что может устроить её перевод в институт иностранных языков, но никак не в университет. Немного помолчав, он, как бы извиняясь, добавил фразу, которую Ия никогда не забудет: « Ну, Вы же понимаете, с Вашей фамилией…» Иечка покраснела до корней волос: так ей было стыдно, что она, пусть и наполовину, всё-таки еврейка. И горько, и обидно.
     Через год Ия избавится от непосильного фамильного бремени, выйдя замуж. Потом она будет тщательно замарывать старую фамилию в трудовой книжке, будет терять её, собирать справки о работе для выписки новой – в общем, кромешно-омерзительный антисемитский ад.

      Затем один год она проучится в инязе у блестящих педагогов, занимаясь, как она умеет, и днём и ночью, чтобы быть если не самой лучшей, то хотя бы одной из них. Жаль только, что за круглосуточной учёбой она не рассмотрела, как следует, ни Киева, ни его культурной жизни.  Правда, в Надвратной церкви Киево-Печерской лавры они всё-таки с будущим мужем дали друг другу клятву любви и верности.
      По прошествии года учёбы в Киеве она выходит замуж  и переезжает в город мечты. Однако насколько эти  мечтания были далеки от реальности, с которой она столкнулась   лицом к лицу,  вернее, треснулась  об неё лбом, Ия тогда не понимала. Но об этом уже было в другом повествовании.
      Вновь возникает ставший уже традиционным вопрос: как попасть в университет.  Ещё страшнее, чем в Киеве – на слуху МГУ, ЛГУ – столпы науки. Куда тебе, думала Иечка, в калашный ряд?  Уже была готова поступиться университетским дипломом и согласиться на Герценовский пединститут. Но и тут нашла коса на камень: в Киеве Ия изучала французский как второй язык, а в Ленинграде вторым языком был только немецкий. Наверстать упущенное и сдать проклятую «академразницу» было бы сложно, к тому же, Ия  этот язык терпеть не могла. Забегая вперёд на какие-то 50 лет, скажем, что она всё-таки себя поборола  и успешно прошла двухлетний университетский   курс немецкого языка, хотя полюбить его ей так и не удалось, как и противную училку.

      Опять упорная судьбина ведёт Ию к университетской звезде, и вот она, собравшись с мужем и силами, трепеща от своей наглости  в попытке переступить порог священного заведения, на дрожащих ногах  входит в кабинет декана филологического факультета -- милейшего, интеллигентного, ленинградского в самом высоком  и лучшем, увы, теперь становящимся анахронизмом, смысле слова, профессора. Добрейшее лицо, спокойная, без аффектации речь,  приветливая улыбка.  Стационар – мест нет,  а вот на вечернее отделение можно. 
      Подведём промежуточный итог: заочное обучение было, стационар был, теперь черед вечернего. Недаром Иечкин папа иронизировал: «Если бы в нашей стране была ещё одна система обучения, то ты бы неминуемо её отведала».

      Всё пошло отлично. Вечером занятия на Университетской набережной. Каждый раз, выходя на остановке, Ия не могла начать путь, не распахнув руки  и не окинув влюблёнными глазами стройный ряд особняков вдоль левого берега Невы, не остановив на мгновение взгляда  на острие иглы Адмиралтейства и  золотом куполе Исаакиевского собора.  Днём учёба на недавно открывшихся курсах Интуриста. Языковой рост идёт полным ходом, а заодно изучение  и постижение истории, искусства, мировой культуры. «Да проживи я здесь пятьдесят  лет, я бы не получила такого богатства знаний, не будь Интуриста», думала Иечка.
     Входя в здание, Ия с трепетом шла по длинному оживлённому коридору второго этажа филфака, заполненному студентами  с горящими  глазами,  в жарких спорах обсуждающими проблемы  литературы. Глядя на них, слыша отрывочные фразы, она чувствовала себя недостойной невеждой, ибо свои скудные знания она черпала лишь из постных учебников, досдавая экзамены  проклятой,  ненавистной академразницы.
     Группа, состоящая из одних девушек, была очень сильной. На вечернее отделение умненьких девчонок, неполноценных по пятому пункту, которых по разнарядке  (был установлен допустимый процент евреев) не могли взять на дневное отделение,  всё же брали на учёбу. Вечернее, не столь престижное, было, по-видимому,  менее-ревностно-отслеживаемым отделением.

      Несколько слов  о  здании филфака ЛГУ, с которым судьба на долгие годы связала Иечку.  В начале 18 века на этом месте был дом, относящийся к Меншиковской усадьбе, а в 1727 году  был заложен дворец для юного императора Петра Второго, который был помолвлен с дочерью Меншикова. За свою историю здание неоднократно меняло своих владельцев и перестраивалось. Наконец, с 1937 года здесь стали размещаться филологический и восточный факультеты ЛГУ. Глубоким лингвистическим исследованиям не мешали ни  обшарпанные стены, ни убогая, ветхая мебель, ни сомнительные санитарные службы. Зато там бесперебойно работал знаменитый буфет, где тётя Роза варила отменный кофе, приправляя его, по вашему желанию, ликером или коньяком. Ясно, что очередь за божественным напитком никогда не истончалась. Иечке почему-то запомнился один короткий и, казалось бы, незначительный диалог, состоявшийся у  неё в этой очереди, со  стоящим за ней молодым человеком. Дело в том, что своего провинциального выговора  или интонации   люди стеснялись тогда и, не желая выглядеть деревенщиной, оттачивали  речь  в попытке довести её до ленинградского стандарта -- довольно  монотонного, без резких эмоциональных всплесков, по которым легко узнавались южане. Вот и Иечка, болтая со своими интонационными взлётами в очереди с подружками о том о сём, внезапно слышит его реплику: «Слышу, слышу, что Вы с Украины», хоть Ия и не «гэкала». На что Иечка так высоко взметнулась со своим «Да ну!», что всем сразу стало всё ясно и смешно.  А пустяковый сюжетец Ия запомнила на всю жизнь. Наверное, недаром, потому что спустя много лет она защищала кандидатскую диссертацию по фонетике и интонации в этом же здании, только на первом этаже,  в аудитории 25. 
      Надо сказать, что в ту пору вход в университет был вольным и появиться там мог кто угодно  – не было  ни сканирующей подковы, ни турникета, ни охранников и дежурных со строгими лицами, ни предъявления документов, удостоверяющих  право проникновения в святая святых.
      В общем ничего такого, что помешало бы, извиняюсь, эксгибиционистам проникать во двор здания. За два с половиной века, благодаря культурному слою, оно осело  на добрых полтора  метра,  а окна  аудиторий выходили во двор и были на уровне земли. Эти благоприятные обстоятельства не мешали им в трескучие морозы предъявлять сидящим на вечерних занятиях девчонкам  свои, опять же, извиняюсь, мужские достопримечательности. Трескуче-морозная демонстрация не могла не вызывать у чутких студенток  глубокого сочувствия.
      А ещё во дворе факультета, который нынче окультурен и изменён до неузнаваемости, был гараж со всеми вытекающими из него последствиями в виде масляных пятен,  выхлопов как от машин, так и от их водителей,  высоко-литературного языка и пр. В такой изысканной среде варились  филологи  многие десятилетия.
      Ия по-прежнему жила в суровом режиме досдачи академразницы, и в конце учебного года  ей предложили  перейти на дневное отделение. Ура, наконец-то сбыча мечт! Иечка ликовала: это была награда,  которая, наконец, нашла своего  героя. Или героиню.
      К сожалению, многочисленные переводы прошли не без ущерба: прыгая туда-сюда, Иечка не удосужилась  толком прослушать ни одного  лекционного курса из тех,  которые вели  блестящие профессора с мировым именем. Но это она поймёт позже, а пока она вполне счастлива. 
      В то время не курить для девушки было просто неприлично. И поначалу, выходя в перерыве на главную лестницу, верхнюю площадку которой украшали поставленные по обеим сторонам  двери  красивые старинные стулья с высокой резной спинкой, обтянутые чёрной кожей,  правда, весьма потрёпанной  временем, все девчонки обступали Ию и начинали дружно курить. Не курящей на тот момент Иечке становилось дурно, и девчонки, не говоря худого слова, просто запихивали ей в рот сигарету --  деваться было некуда.  В перерывах на этих стульях было очень удобно сидеть, покуривая американский Салем,  болтая с подружками, глядя,  как по лестничным пролётам поднималась профессура.  Там же Ия услышала прелестный диалог студенток.  Наблюдая за поднимающимся профессором, одна из них восторженно восклицает: «Хорошо одевается наш профессор!» На что другая отвечает: « Хорошо. Но медленно».
     Долго эти стулья были верной приметой факультета,  ставшего для Ии вторым домом.   Казалось, они будут стоять на вечном приколе. Ан нет! В один непрекрасный день «нового времени» они исчезли. Иечка горько сетовала по этому поводу. Только спустя какое-то время она с ними вновь увиделась: отреставрированные, они украшают теперь ректорские владения.
     Блестящая защита диплома, безуспешное мыканье в поисках  работы с языком.  Но кому он нужен, этот язык?  Занавес плотно задёрнут. Теперь Иечка, приходя  в университет по аспирантским  делам, с искренним сочувствием  смотрит на самоуверенную,  высокомерную молодежь, ещё не понимающую, на что они себя обрекли, став на этот путь.  Она с утра до ночи носится  по городу, подрабатывая копеечным почасовиком в трёх вузах, несмотря на красный диплом и прекрасный английский.
     Работать в вузе на ставку -  предел мечтаний, но Ие это никак не удаётся, ведь у неё  нет ни родственных, ни дружеских связей. Она вспоминает, как была потрясена, прочитав  в уже очень взрослом возрасте фразу, которая бы ей очень помогла, знай она её раньше, или если бы родители мудро её наставляли. Но нет: у родителей была иллюзия, что надо только учиться хорошо, а там уже  все блага гарантированы. Так вот о фразе. Естественно, она  не могла появиться в советской печати — Ия вычитала её в каком-же враждебном сми. Она звучала так:”It doesn’t matter what you know, it matters who you know”. Не важно, ЧТО ты знаешь -- важно,  КОГО ты знаешь. Вот и вся жизненная мудрость, которой Иечка овладела слишком поздно. Реализация мечты работать в вузе на ставку была доступна лишь по блату.  Да и  бывшая фамилия,  ещё не вымаранная к тому моменту, мешала.
      Со временем всё устаканилось, и через тернии Ие всё-таки удалось дойти до звёзд, которыми в то время могли считаться постоянная работа в вузе,  аспирантура, защита диссертации, доцентство,  ставшее пиком карьеры.
 
     Долгие годы Ия работала в другом университете, потом  на другом факультете ЛГУ  -- везде она просто обожала  работу и никогда не уставала от неё,  не сетовала, ах, как я устала или ах, как мне всё надоело, вызывая тем самым нескрываемое раздражение коллег, которые,  видимо, раньше ощутили ветер неприятных перемен. С приходом новой эры, с внедрением Болонских примочек работа в вузе стала приобретать какой-то омерзительный характер из-за насаждаемого страха  потери места, непрохождения по конкурсу и т.д. Надо было обязательно иметь научные публикации  в открытой зарубежной печати.   Все препы судорожно бросились на поиски любых, самых захудалых  и не имеющих никакого отношения к их науке  журналов во всех уголках света. Вот уж когда  разгулялись посредники! Найдём, опубликуем, останетесь довольны  -- тысяча долларов за статейку. Помнится, Ия уговорила на публикацию двух коллег, пред которыми тоже маячил страшный призрак конкурса. Втроём они скинулись по триста долларов, соответствовавших месячной зарплате, и их статьи опубликовал какой-то индийский журнал по сельскому хозяйству, зато они получили загадочный требуемый индекс Хирши, пропади он пропадом.
     Кроме того, интерес  студентов к учёбе с середины нулевых стал резко угасать, ибо жизнь требовала  чего угодно, только не университетского диплома.

     Ещё несколько лет назад,  рисуя в уме момент непрохождения по конкурсу и, соответственно, вылета с работы, Ия была в ужасе и панике, ибо она обожала язык, преподавание, имела множество опубликованных книг по специальности. При этом она страшилась оказаться на обочине жизни, боясь, что ей нечем будет заполнить образовавшийся вакуум. Она даже готова была пойти на поклон к декану и сказать ему, что лишить её работы равнозначно лишению её жизни. А ещё она представляла себе, с каким волнением будет проходить мимо здания, с которым связано так много.  Вскоре   судный день настал, и её молча, без объяснений или извинений не провели по конкурсу. Спустя некоторое время Ие предстояло ехать мимо здания факультета  -- она заранее себя готовила к этой встрече, успокаивала, подбадривала, но всё равно боялась, что не справится с волнением. Она уже миновала здание факультета,  когда поняла, что ничто не дрогнуло внутри и что никакого сожаления о ещё недавно казавшейся невосполнимой потере она не испытала.  Ие даже стало жаль отсутствия хоть каких-нибудь эмоций.  А потом Иечкина жизнь наполнилась до краёв никогда-ранее-непомышляемыми занятиями: она написала и опубликовала три популярные книги рассказов, написала маслом пятнадцать картин, преподаёт, переводит и адаптирует книги, путешествует, старается радовать себя и близких.
 
     Но ей всё кажется мало, и она решает прибегнуть ещё к одному хорошо-зарекомендовавшему-себя средству борьбы с тов. Альцгеймером, взявшись всерьёз за итальянский язык. В поисках курсов она первым делом направилась в университет. Осенним днём,  как и прежде, она вышла на набережную, распахнула руки навстречу памятнику Петру, Исаакиевскому собору и Адмиралтейству, и вошла в давно-не-посещаемое здание филфака университета. Ненастная  погода, выкрашенная в петербургский серый цвет, ставший классическим, двойной контроль на входе, вестибюль. Иечка спускается в подвал, где во время её учёбы был гардероб, находит вывеску «Курсы».  Внутри неказистого помещения  сидит такая же  унылая дама. Иечке тут же захотелось повернуться и уйти, но она всё-таки расспросила о курсах теперь-недружественного языка и, не получив обнадёживающего ответа, направилась было к выходу, но передумав, решила  пройтись по местам трудовой  и боевой славы. 
     Поднимаясь по знакомой лестнице, останавливается перед весьма неудачным гипсовым бюстом ректора,  недавно ушедшего из жизни и  внесшего немалую лепту в совершенствование речи главы государства.  А вот и площадка, украшаемая  в былые   времена  резными стульями. Ия видит весьма странную картину: на узеньком диванчике, заменившем стулья, примостилось какое-то существо, похоже, женского пола, в шапке-ушанке, замызганной куртке  и грязных ботинках. Всё это лежит, свернувшись калачиком, и, вроде, спит. При приближении Ии оно вздрагивает и садится вертикально. Видимо, Иечка молча, но выразительно на неё смотрела.
     А вот и знаменитый коридор,  ещё совсем недавно,  55 лет тому назад,  запруженный оживлённо беседующими, спорящими о литературе молодыми людьми. Сегодня в коридоре царит сумрак,  пустынно, только  на полную мощность звучит китайская музыка.   За небольшими столиками у стен кое-где  сидят унылые  студенты, уставившись в смартфоны и ноутбуки. На месте знаменитого в прошлом кафе стойка с продажей,  на вид, да и на вкус, как оказалось, малосъедобного.  Ие хотелось возврата к прошлому: она заказала кофе, но то, что ей дали в ненавистном  бумажном стаканчике,  пить было невозможно.  Свернула направо, прошла по безлюдному коридору с древними табличками на дверях, вернулась в мрачный главный коридор. Стоп, есть приятное воспоминание: здесь, в 191-ой аудитории она отлично  защитила диплом.  Когда Ия дошла до так называемой «Школы», она просто окаменела --  видели бы вы  вывеску кафедры русского языка, можно сказать, профилирующей  кафедры факультета: покосившиеся двери, облупленные стены со свисающими ошмётками масляной краски, определённо  нанесённой в пору обучения Ии -- стыд и срам!   И хоть, помнится, в «Литературной газете» 90-х годов  была напечатана разгромная статья  о коррупции и взяточничестве в университете, похоже, здесь мало что изменилось.
      А вот и контраст: на боковую лестницу выходит «Турецкий кабинет»: свежая  ярко-лазурная роспись  стен имитирует витиевато-красочную  османскую плитку. Эта красота в существующем интерьере факультета просто, извините, как бельмо на глазу.
      Погрустневшая Иечка  выходит во двор. Изредка поспешно проходят студенты. Она вглядывается в лица прохожих,  ища сверстников,  в надежде увидеть знакомое лицо, но увы, никто не промелькнул. Только жизнь…
      Во дворе  застыло детище предыдущего декана.  Голова бедного Бродского по-прежнему привинчена к чемодану, с которого она не раз слетала, будучи сбита неудачно-разворачивающимся грузовиком, но  каждый раз ее вновь  упорно приваривают к чемодану: повезло Нобелевскому лауреату.  С тяжким вздохом Ия покидает университетский двор и выходит через главный вход на обожаемую тенистую  каштановую Менделеевскую линию.  Уже со вздохом облегчения.  Но её вновь подстерегает   неожиданность:  куда-то исчезла  ставшая уже привычной  аллегорическая скульптура «Летящий  ангел»,  символизирующая стремление студентов к знанию. На её место по воле нынешнего ректора, кремлёвского любимца, водрузили  одиозную фигуру графа Уварова. Тут приходится ставить точку, хотя хочется поставить запятую  в надежде, что  она предскажет Иечкиной alma mater светлое будущее .
 
     P.S. Ах да, чуть не забыли маленький, но трогательный факт. В 1984 году, когда у власти стоял товарищ Черненко,  в Ленинград приехал король Испании  Хуан Карлос  Первый с супругой, королевой Сари. После посещения Университета и радушного приёма, оказанного королевской чете, благодарный и благородный король не мог остаться в долгу, а  посему подарил университету, главный корпус которого  размещается в бывших петровских Двенадцати коллегиях,  двенадцать вёдер краски. Жаль только, что  на филологический факультет  подарка  не хватило…