Телеателье

   …К концу дня в мастерской, как правило, оставались лишь грузчики да приемщики. Впрочем, к профессиональной деятельности это отношения не имело: так называли всех, кто к вечеру  уже «нагрузился» и «напринимался». Садились на «ящики», столом служил также самый высокий из них — «Горизонт-723». Разговор на профессиональную тему хоть и начинался «за здравие», но быстро кончался в отличие от спиртного.
    — Борь, расскажи, как служил, — просил самый старый из мастеров дядя Коля, начинавший еще с КВНа-49. Просил и сам ухмылялся, вспоминая предшествующие Борькины рассказы.
    — Наизусть уже все знаете, — дулся Борис, но, видя выражения окружающих лиц, пасовал.  Ну, кому же не хочется (пусть и по десятому разу) становиться объектом  всеобщего внимания!
    — Ну, как служил… — начал он.
    — Ты сначала начни, с учебки, — умоляюще просил приемщик Витя (действительно приемщик!), а остальные замерли, предвкушая, с чувством, знакомым многим из нас.
    С таким настроением народ 31-го декабря днем, обложившись, кто пивом с воблой, кто мороженым, — в сотый раз садится смотреть фильмы типа «Белого солнца пустыни» или «Бриллиантовой руки»…
    А вот насчет «Иронии судьбы» я шутить не буду — люди не поймут. Это святое.
    — Ну, в общем, забрали меня 24-го декабря, когда уже и выбора у вояк не было — всех отправили. Остались лишь две команды: морфлот и стройбат. — уверенно, и даже, можно сказать привычно, начал Борис
    — А ты, Борь, значит, в Морфлот записался? — ухмыляясь, поинтересовался Вася-кладовщик, будто слышал это в первый раз. — Тельняшка, значит, бескозырка, судно, чайки, дальнее плавание…
    — Дурак ты, — ответствовал Боря. — Судно — оно в больницах, а плавает… дерьмо в проруби, понял? На флоте — корабли или «коробки» на местном жаргоне и не плавают они, а ходят… Взяли ветошь, обрезы, поставили на баночки, взлетели на трап, будем драить подволок. Ну? Кто переведет? — Он опрокинул еще стопочку и оглядел «коллектив». — Взяли, значит, тряпки, тазы, поставили на табуретки, залезли на стремянки — будем сегодня мыть потолок. Ясно?
    Всем было ясно. Народ жаждал настоящих историй, которые, впрочем,  от изложения к изложению обрастали почему-то все большим количеством подробностей, и… он их получил.
    — Значит, записался я в морфлот. Из сборного пункта отвезли нас в учебку — тоже в Москве, как ни странно.  Там уже во всю к Новому Году готовятся, 28-е число уже. Нас всего десять человек — блатные, больные, студенты — военкомат, таким образом, под конец года, стало быть,  план закрывает. Расположили нас отдельно, в углу казармы — карантин у них такой что ли.
Служат в учебке моряки-трехгодичники. «Деды» у  них    солидные  — с усиками, рослые, несуетливые. Даже «карасей» гоняют не они, а «годки». Нас же вообще не замечают, будто нет никого, кроме них. Попросишь у такого сигарету (я-то не курю, а, например, другие), а он смотрит на тебя, будто мимо, курит и молчит. Во как! Их понять, конечно, можно: призовут такого парня, допустим, из Арзамаса, а он вместо флота попадает… В Москву, учить молодежь. Хоть форма и морская и три года трубить, а моря нет, только пожарный пруд около части, а вместо чаек — голуби. Из экзотических походов — только если в зоопарк, а вместо креолок там или амазонок разных  одни… москвичи, москвичи… Уй, б.… В общем, мы стремились им на глаза лишний раз не попадаться, а сидели себе в углу тихо и ждали своей участи. Комиссия заседала там же, на этаже. Проверяла документы и направляла «духов» на службу: кого на корабли, кого в морской десант, а кого и в школу старшин для обучения молодняка. Ну, позвали и меня. Зашел. Отвечаю на вопросы, а сам заглядываю в лист, заполняемый начальником комиссии. Смотрю, выводит он, крупно так — Д В А. Хоть лист и перевернут, а видно ясно — Д  В  А.
    — В полк связи пойдете, под Москвой это, километров триста. Домой ходить не сможете, конечно, но родители будут часто приезжать, — и усмехается в усы, на мою несчастную физиономию глядя.
    — Спасибо, товарищ…  — говорю.
    — Капитан первого ранга, — подсказал мне сидевший рядом мичман.
    Покраснел я, ничего не ответил и  выскочил оттуда, как пробка. Вышел в коридор, успокоился немного. Одна мысль свербит в голове: Д  В А — это что? Что это за род войск, в котором надо связь устанавливать? В курилку «дед» пошел, закурить собрался, я к нему: «Будьте добры, скажите, пожалуйста…» Посмотрел он на меня как на кучу дерьма и процедил:
    — Тебе чего, человек?   
    — Вы не знаете случаем, как расшифровывается аббревиатура Д  В А?  Д — Десант что ли? В — Воздушный?... Мне в комиссии сказали…
   «Дед» глубоко затянулся и осмотрел меня еще раз.
    — Ты откуда такой прибыл, человек?
    — Москвич  я, — отвечаю.
    — Москва-ач? Да ну… У вас что, все такие дебилы или только ты один?
    Пока я соображал, что ответить, чтобы и его не обидеть и себя, значит, не опустить, он мне выдал ответ: Д В А означает… два! Два года тебе служить, понял? МосквА-Ач… повезло тебе… попал бы ко мне, я научил бы тебя жизнь ценить. В гальюне бы ты…, — но я уже не дослушал — бегом к себе в угол поделиться потрясающей новостью. Оказывается и в Морфлоте есть части, где служат два года!
    — Да есть такие части — войска связи, боевого обеспечения, морская авиация, — перебил Борьку Николай Иванович. — Ты студент, тебе туда и дорога, а на корабле — там служба для настоящих мужчин…
    — Стал я, братцы, готовиться к отъезду. — Борис сделал вид, что пропустил поддевку мимо ушей. — Выдали нам наконец форму. Сидим, погоны пришиваем. Я все пальцы исколол да и пришил криво. До нас никому дела нет, поскольку в части мы у них не остаемся, да и Новый Год — вот он уже на подходе. Тридцатое число наступило. Но после завтрака подходит к нашим кроватям мичман (кое-как научился уже различать их по звездочкам) и сообщает нам растерянно немного так:
    — Мужики, в Москве вашей, значит, ЧП! Москвичок один блатной, значит, служил в части шофером, комполка возил. Ну и домой мог, значит, буквально заехать, когда хотел, во как! — Мы напряглись, понять не можем, куда он клонит. — Ну, пообедал он, значит, да выпил видать лишнего, — продолжал мичман, — и…
    — И?... — Мы все во внимании, глаза горят, руки трясутся, ну и всё такое.
    — И человека сбил он, во как. Насмерть… Раньше, может, и замяли бы это дело, да только сейчас не те времена. Перестройка, значит, если кто не знает… В общем, значит, аж до министра обороны дошло. Ну и распорядился он, значит, всех москвичей от Москвы гнать на… пятьсот верст, не меньше, а лучше тысячу. — Мичман провел рукой по усам и посмотрел на нас. Сказать, что мы в тихом ужасе, значит, ничего не сказать.
    — Особенно ты, небось, — перебил Витя.
    — Точно, —  согласился Борис, но на Витьку уже зашикали, и он продолжил. — Встал я сам не свой и пошел по коридору в сторону канцелярий разных и служебных помещений. Открываю первую попавшуюся  дверь — офицеры сидят за столами. Оглядел я их мутным взглядом, пока телефон не узрел. Он-то мне и нужен! Подошел к столу, поднял трубку, звоню домой. Так, мол, и так, дело дрянь, хуже некуда и все такое. Офицеры молчат — их от такой дикой наглости парализовало просто. Положил трубку, вышел в коридор, в глазах плывет все. А мичман этот же тут как тут: «Ты где лазаешь, мать твою так?! У тебя, значит, поезд через четыре часа. В Калининград поедешь, один. Вот предписание…» Выдал мне бумаги, билет в общий вагон. «Матери можно позвонить?» — заскулил я, чуть не плача. «Ладно, — неожиданно сжалился он, —  пойдем». Взял меня за руку и повел. Открывает дверь и — о ужас! — мы зашли в ту же комнату, где я пять минут назад звонил без спроса! Офицеры еще, видно, от моего первого визита не отошли, а тут я опять заявился да еще со свитой и опять звонить. Один из них поманил пальцем моего мичмана и что-то ему на ушко сказал, а тот ему что-то. И оба вдруг как заржут, я аж вздрогнул.
     — Что, москвич, не повезло тебе? Думал под Москвою отсидеться? Мама каждую неделю пирожки б возила. Ну ничего, не боись, на Балтийском флоте сделают из тебя настоящего мужчину…
     — Не вышло у них…  — поддел  Витя, но на него опять зашикали.
     Борис глотнул «Фанты» и продолжил. Водка остыла, сырки засохли — дружный и спитой коллектив был весь во внимании.
     — Приехал, стало быть, я на Белорусский вокзал. Мать с бабкой уже стоят там. Лиц на обеих нет. Поезд тоже стоит. Я, братцы, знаете ли, думал, что общий вагон это там, где сидят друг на друге, на гармошке играют, семечки лузгают, мешочники, анархисты… И осталось всё это где-то там, далеко, в старых фильмах… ан нет! Грязнющий плацкартный вагон, на четыре места продано восемь билетов. Все сидят рядком, остальные наверху, оставшиеся на третьей полке, где обычно матрасы лежат… Всё, как в фильмах про Гражданскую войну, разве что на гармошке не играют и анархистов нет… а мешочники, цыгане и прочий деклассированный элемент присутствует в полном комплекте! Состояние матери описывать не буду — в русском языке таких и слов-то нет. На фронт в сорок первом году провожали наверно более спокойно, что ли… Ничего, слава Богу, доехали до места… Часть моя по документам оказалась не в самом Калининграде, а в пригороде, в городке со странным названием Пионерский Курорт. Ну, пока я туда на электричке доехал, пока часть свою отыскал времени уже десять вечера, а число тридцать первое…
    Вхожу  на КПП, открывает мне матрос, немного навеселе. Меня увидел: рожа испуганная, без погон, с мешком за плечами — у него глаза на лоб полезли.
    — Стой,  — говорит, — стрелять буду!
    — Зачем стрелять? — отвечаю. — Я к вам в часть служить прибыл.
    Заходим в каптерку при КПП, там жарко, а  на столе ерунда всякая: лимонад, печенье, конфетки. Но мичман же сидит — мать честная — вот-вот белая горячка начинается. Всё «остальное», видимо, припрятано что ли.
    Ну, выложил я ему все про себя как на духу. Даже про москвича, сбившего пешехода насмерть, не забыл. Он меня молча выслушал, икнул, а потом и говорит:
    — Н-наша часть… п-полностью… пуком… уком… плектов-вана личным с-с-с-с… составм! А ты — диверсант… оттуда…  — И рукой машет в сторону. — Матрос Мальцев! П-пристрели его на х…! — И дает ему пустую бутылку из-под лимонада вместо, стало быть, пистолета.
    Вышли мы с ним на улицу, матрос мне сообщает:
    — Мичман наш допился до чертиков, не обращай внимания. Сейчас за тобой дежурный по части придёт, я уже позвонил.
    Приходит капитан третьего ранга и также смотрит на меня, как на инопланетянина, хотя и почти не пьян. Я ему снова всё по-новой, как, значит, в сказке про белого бычка.
     — Всё мне ясно, — говорит, — с тобой. Направили тебя правильно. В корпусе «Г» есть у нас одно подразделение, «переменный состав» называется. Туда со всего Балтийского флота свозят всякую мразь: дезертиров, распоясавшихся «дедов», психов и даже убийц. Порядка месяца они находятся там, пока документы их фельдъегерской почтой не придут из частей.
     — А потом? — спрашиваю я не своим голосом.
     — Потом… кого куда: кого ждет суд и тюрьма, кто отделается дисбатом, кого в психушку…
     — А я?!
     — Ну, а ты не дрейфь, поживешь там пока и твои документы из Москвы не придут, потом в часть направят, присягу примешь…
     — Какая присяга?! Убьют они меня там урки.… Всё, дальше не пойду! — сказал и сам подивился своей решительности.
     — Да не бойся ты, дурачок, — капитан по-отечески похлопал меня по плечу. — Они друг с другом не знакомы — это раз. Погон на них нет — сорвали, а ты, видать, еще и пришить не успел? Нормальный ход… Ну не говори, конечно, что служишь всего семь дней. Скажешь… «замочил карася». Не до смерти, конечно, а так… Да и не особенно лезут они в душу друг дружке — боком может выйти. В общем, не боись, нормальный ход, — и с этими словами, открыв дверь, он ввел меня в кубрик.
     …Неожиданно в конце ремонтного зала со стороны стола приемщика появилась средних лет простоватого вида женщина. Озираясь по сторонам и заранее заискивающе улыбаясь, она направилась к «теплой компании»:
     — Ребята, вы  мастера?
     Договорить ей не дали:
     — Не, мать, мы гинекологи, — громовым голосом ответствовал Виталик, тип, похожий на актера Кокшенова, но только еще крупнее и угловатее.
    — По крупному рогатому скоту, — подытожил дядя Коля. — Вам, гражданочка, в ремонтном цехе находиться никак невозможно. Посторонним вход воспрещен. Приходите завтра на второй этаж, в диспетчерскую. Дама, поджав губки, попятилась назад, переваривая на ходу информацию о диспетчерской, гинекологах и крупном рогатом скоте.
     — Витька, это ж ты, п….к, дверь не закрыл?! — вскинулся на приемщика Виталик.
     — Какая на х…. дверь, если Борька травит?!
     — Иди, иди, закрой, Витя, дверь, — распорядился дядя Коля. — Травит… Тоже мне еще один моряк нашелся!
     Борис отдышался, собрался с силами и продолжил:
      — Захожу в кубрик. Нет никого — все «Голубой огонек» смотрят, видимо. Первые полчаса по Уставу смотреть разрешается. Не успел зайти, старшина тут как тут.
      — А, та-ак, новенький…
      — Ага, — отвечаю.
      — Не «ага», а «так точно», твою мать.… За что?
      — «Карася» «замочил», — отвечаю, — но не до смерти, а так, — фразу выучил почти наизусть!
      Посмотрел на меня как-то странно, указал молча место, белье принес и удалился — всё молча… может, думаю, чего не так я рассказал? Додумать не дали. «Ящик» выключили, матросы по кубрикам пошли. Заходят — я на своей койке сижу.
      — Ну, прям Доцент из «Джентльменов удачи», когда его в камеру подсадили, — обрадовано изрек Виталик.
      — Точно так, — довольно молвил Борька, всё больше входя в раж.
      Ни позднее время, ни неудобное сиденье —  уже ничто не могло остановить его.
      — Здорово, братцы, — говорю и улыбаюсь глуповато так. «Братцы» входят в кубрик, кто здоровается, кто головой кивает, а кто и молча проходит. В общем, никакого ажиотажа. Может, это и к лучшему, думаю. Лишь сосед слева спрашивает меня: «Чего тебе светит, как думаешь?» «Не знаю, — отвечаю я веско так, — «карася», видишь ли «замочил»...» Ну и далее по тексту. Он на меня тоже как-то странно посмотрел и отвернулся.
     Все довольно скоро захрапели. Мне же не до сна. Время час, подъем в шесть, первый день в чужой части… проворочался до полшестого, затем аккуратненько так с табурета стащил робу, тельняшку, всё напялил на себя под одеялом и лежу тихонько, ручки по швам, довольный собственной находчивостью. В шесть подъем; все служившие оденутся за сорок пять секунд, а я… еще быстрее их!
     Но на часах шесть, а весь кубрик храпит хоть бы что. Полседьмого, семь — я уже вспотел в робе-то. Наконец зашел старшина, пнул ногой ближайшую ножку кровати: «Подъем, твою мать!» И тут же вышел. Минут через пять только морячки стали потягиваться да одеваться не спеша, с матерком. Сосед мой опять на меня посмотрел странно — это когда я в робе да тельняшке из-под одеяла вылез… С тех пор он меня сторониться начал.
     В полвосьмого построили в коридоре. Все без погон и ремней — грустное зрелище, я вам доложу. Колонной, отдаленно напоминающей строй, не в ногу, под началом старшины, пошли в столовую. Там хорошо, чисто. Личный состав  уже давно кушает за столами на четверых из фаянсовой посуды. В честь праздника на столах какао, яйца, даже конфеты заметил. За едой обсуждают, что за фильм привезут вечером. На стенах — посредственные копии картин Айвазовского. Почти идиллия, в общем.
     Но нас, увы, провели мимо этой идиллии в грязноватый зальчик, где из мебели имелся лишь стол на сорок человек! Грубо сбитый стол и длиннющие лавки! Раздеться не предложили. А в шинели и шапке не очень-то удобно принимать пищу, не правда ли? Впрочем, пищи почти и не было. Нет, в начале этого жуткого стола она, может быть, и имелась, но до меня, севшего с краю, почти ничего не доехало. Разве что хлеб да чай. К тому же, есть куски серых макарон с плоской, как крышка от кастрюли, алюминиевой тарелки я всё равно бы не стал. После завтрака пойду, думаю, в военмаг да накуплю всего, что хочется. Деньги-то есть, полно.
     Однако же после трапезы нас построили около казармы. Подошло несколько мичманов. Привычным жестом «отсекали» по семь-десять человек: вы — на разгрузку угля, вы — в столовую, вы — на уборку территории… И это первого-то января!!! Оставшихся пятерых (и меня в том числе) один из мичманов увел с собой. Вышли за ворота  части  —    грузовик стоит.
     — Лезьте в кузов, едем в совхоз, свиней вешать, —  коротко бросил он нам, а сам в кабину полез. Я малость обалдел. Спрашиваю соседа:
     — Друг, скажи, а что свиней разве теперь не режут, а вешают? 
     — Да на весах их взвешивать будем, всего-то делов; скотницам помогать. А ты чё подумал?
     Весь кузов ржет: свиней как людей еще пока не вешают, их режут, если надо. Хохочут, но, правда, беззлобно так, а не поддевают, как ты, — и Борис внезапно показал на  Витьку.            
     — Еще бы,  — откликнулся  тот, — тебя поди поддень, а вдруг ты пятерых завалил?!
     — Боялись там друг друга — факт,  — согласился Борис. — Ну, так вот. Приехали на ферму. Я вторично обалдел. Под ферму наши «совки» ненормальные определили… Красивейшую немецкую трехсотлетнюю ратушу с каким-то приделом. В ратуше ветклиника, лаборатория и руководство, в приделе — свиньи. Холод, грязь и вонь. В конце фермы весы. Взрослых свиней выгоняем из закут  палками и гоним по проходу к весам. Я сзади с деревянным щитом — это чтоб свинья назад не повернула, ежели ей вздумается…
    Маленьких поросят носим на руках. Они визжат так, что уши закладывает. Чем больше привес (за месяц, к примеру), тем выше зарплата у колхозников этих. Тьфу! Но мы-то тут причем?! Правда, к вечеру выставили они нам на пятерых по ведру молока и вареной картошки и три буханки свежайшего хлеба! Так мы всё сожрали, Богом клянусь! — с этими словами Боря аж подпрыгнул.
     — «Ящик» не раздави, п…...бол, — ласково заворчал дядя Коля.
     — Кому надоело, может идти домой, — огрызнулся Борис.
     —  Ладно, не дуйся, — заголтел коллектив. — Про кочегара расскажи, а остальное — в следующий раз,  — распорядился Виталик.
     — …Приехали в часть. Мать честная! Вонища дикая идет даже от трусов, про шинель уж и не говорю. Подсказал мне один: возьми у старшины таз, купи в военмаге одеколон позаборестей, разведи в тазу с водой и туды всё своё бельё определи на ночь. Ой, братцы, — Борис картинно закатил глаза, — за столом лучше не буду я дальше про это…
     — Что, никак еще хуже стало? — заботливо подсказал Вася.               
     — Не то слово. Впрочем, это после отбоя было, а до того… Когда по Уставу весь нормальный личный состав программу «Время» смотрит, мы в коридоре стоим — чего ждем, я еще не знаю.
     — Щас начнется,  — шепчет мне сосед справа,  — равнодушно, правда, так.
     Заходит замполит, я не знаю, но чувствую его, по лицу видно — партийная  харя.
     — Что, сынки, наработались, устали? Это ерунда. В тюряге еще не то будет,  — это, значит, вместо вступления. — Родители у вас верно порядочные, труженики и почему только вдруг у них выросла такая сволочь?! — замполит всё больше распаляется. — Вам Родина доверила самое современное оружие самой сильной страны, а вы что сделали, скоты!? Не хотелось служить как все, не хотелось отдать долг Родине-матери, вас взрастившей, Партии нашей родной, не хотелось мерзавцам три года?! На зоне будете пахать пять, десять лет!!! И как только советская земля наша носит эту мразь?! — ну, и так далее в том же духе минут на десять.
     Я стою, сам не свой, а народ реагирует спокойно, стоят расслабленно, только что в носу не ковыряют — привыкли.
     — Каждый день (!) орет  — сообщают мне, — не бери, дескать, в голову.
     А в мою голову вообще уже ничего не лезет — очумел я окончательно от всего этого дурдома.
     Назавтра надеваю полумокрую форму, робу — запах, не приведи Господь, аж на тошноту тянет. Опять столовая, построение. Теперь я определен в помощники кочегара.
     Тут я для вас пояснение сделаю. Казармы наши — бывшая немецкая школа люфтваффе.  Три Г-образных пятиэтажных дома, построенных таким образом, что с воздуха выходит фашистский крест! Казарм, естественно, было четыре, также естественно, что одну из них впоследствии снесли. А надо сказать, зря. Больно хорошие дома, крепкие, красивые. В каждом собственная котельная с немецкими же еще котлами и батареями. Всё работает, как часы. В одну такую и привели меня, уголь разгружать. Всё, думаю, конец света! Еще неделя в этом аду и каюк — сдохну от голода, болезней каких или непосильной работы. Это если не придушит ночью какой-нибудь псих в кубрике. Мамаше на Родину пойдёт цинковый гроб и письмо — погиб, дескать, за Родину…
    Котельную обслуживает матерый трехгодичник из постоянного состава, служить которому оставалось месяца три. Завидев меня, он весьма оживился.
     — Уголек с улицы в бункер покидай, а потом и в топку,  — деловито распорядился, короче. — Затем, — говорит — можешь отдохнуть, погреться! Гальюны что-ль вычищали? — это значит, что от меня дерьмом воняет.
     — Не, на ферме были, — тяну так тоскливо. — А много угля-то?
     — Добре, — матрос в усы усмехается. — Тебя за что сюда?
     — Да вот,  — говорю, — «карася»…
     — А, «скворца» (резкий и сильный удар кулаком в грудь - прим.авт.) дал «карасю»… — докончить он мне не дал.
      — Да, да,  — сообщаю радостно,  — «скворца»… — А сам думаю, что еще за «скворец» такой?
      — Не до смерти я надеюсь?
      — Не, не, так…
      — Ну, это ерунда, — подытожил «дед». — На суде, можа, и оправдают…
      — Может быть,  — говорю, а сам кошусь на колченогий стол, на котором  дембельский альбом разложен. Роскошный альбом, я вам доложу. Обложка бархатная, позолоченные ободки. Только внутри он почти пустой, лишь фотографии наклеены. — Вот закончить не могу,  — перехватил мой взгляд матрос. — Фотки-то  наклеил, а нарисовать ничего не могу, не умею.
      Тут меня, братцы, озарила мысль, — Борис даже хлопнул себя по лбу. — Ведь рисовать-то я могу. И неплохо — в детстве этим занимался активно. Спрашиваю его: — А чего рисовать-то? Я на гражданке художником-оформителем работал…
      — Вот п…..дун, — загалдели мастера.
      — Молчите лучше, — моментально парировал Боря, — по сравнению с тем, что вы «втираете» клиентам про их «ящики», то был просто детский лепет — так вот.
      «Дед» сначала как-то обмяк, чуть со стула не свалился, а потом как вскочит! Чуть не обнял меня сгоряча.
      — Что ж ты ……. ………. молчал?! Давай садись, снимай шинель, я ее на улицу вынесу проветрить.
      — А уголь?
      — Какой на х…. уголь, с углем я сам разберусь…
      Чую братцы, попал я в самую точку — Борис зачем-то провел рукой по несуществующим усам и продолжил. Говорю ему, дескать, только сейчас разложусь, настроюсь на творческий лад, как в столовую (бр-р-р) идти, а вечером в кубрик спать…
      — Да не пойдешь ты никуда,  — «дед» весь просто светился изнутри, — «хавку» я буду приносить тебе сюда — у меня хлеборез «зёма». И спать будешь здесь, — я ушам своим не верю, — старшину я предупрежу.
      —  А домой позвонить? — Я уже окончательно обнаглел.
      — Из части навряд ли, но я вскорости пойду в «увал», так позвоню за тебя, куда скажешь… Ты, кстати, откуда родом-то?
      — Из Москвы.
      — С Москвы-ы, — на лице матроса отразилась досада: такой дельный человек и из Москвы. — Я с Украины, город Винница, не бывал?
      — Не…
      — Кстати мы ж не знакомы. Леонид, Леня,  — и он протянул мне руку.
      — Борис,  — я ее пожал.
      — Ну, лады… Я пошел уголь кидать, а ты это… того… Изобрази на кальке между страниц с фотками… На одной парусники, на другой — русалку, на третьей…
      — Постой, — говорю, — тут работы недели на две.
      — Сколько надо, столько и будешь находиться тут, не робей. Карандашом сперва нарисуешь, потом красками раскрасишь, я их тебе из города привезу. Только…  и — добавил без перехода, спокойно так,  —  ежли спортишь альбом, живьем засуну в топку, а старшине скажу сбежал, дескать, испугавшись суда. Такое здесь изредка случается. — Сказал и вышел.
      — В штаны наложил небось, художник? — Осклабился Виталик.
      — Не, но карандаш из рук выронил, — продолжил, как ни в чем не бывало Борис. — Ну, думаю, буду тянуть время, сколько смогу. Разрисую карандашом  только те кальки, где нет людей, а там видно будет.
      …Ну, корабли я изобразил прилично, русалку уже хуже, а вот за пейзаж: «шесть мореманов чистят картошку — один играет им на гитаре» даже и браться не стал. Ибо на такой подвиг, на какой пошел Сергей Лазо, я был не способен. Кишка, знаете ли, тонка.
      — Не удивительно, — сыто рыгнул Витя, — это тебе «не с дохлых труб (кинескопов - прим.авт.) ярлыки переклеивать»...
      — Две недели, в общем, протянул, — Борис встал, потирая затекшие ноги и давая понять, что разговор окончен. — Затем пришли документы, и меня направили в боевую часть.
      — Три рубля заплачу, чтоб снова услышать, как ты на кухне там…
      — На камбузе, — невозмутимо поправил Виталика Борис. — Но идея хорошая: в следующий раз с каждого по трояку перед моим выступлением.
      — Попробуй еще подойди ко мне по работе,  — мрачно изрек дядя Коля. — За каждый вопрос — пять рублей.
      — А помнишь, — зашипел Вася-кладовщик, — как ты «ящик» загнал, от которого отказалась организация? А, между прочим, он за мною так и числится… Главному инженеру заложу, если не выдашь мне сей момент четвертной.
      — Главный инженер уже давно дома, верхом на жене… — парировал Боря,  — да и нам пора. А ты за тот «ящик» получил своё, забыл?! И потом, знаете, я, товарищи, был о вас невысокого мнения, но все ж таки не думал, что вы такие…— Борис замялся, подбирая не очень обидное слово — не понимаете таких простых и понятных человеческих шуток…
      — Телемастера не шутят, когда дело касается денег, вскинулся Виталик. — Ты забыл наш кодекс?
      — Ночью разбуди — отвечу,  — собирая со стола, отозвался Борис и озвучил:
      — Телемастер никогда: не ездит на «Запорожце», не берет денег за работу с инвалидов, не разувается на вызове, не чистит жало паяльника о низ шторы, не опаздывает на вызов, не панибратствует с клиентами и не выпивает с ними, не делит клиентов по национальному или имущественному признаку, не берет за работу меньше пяти рублей и не заканчивает работу раньше, чем через два часа, даже если ремонтировать нечего; не отказывается от ремонта, даже если «ящик» по конструкции черно-белый, а клиент утверждает, что он был цветной, не просит клиента самому купить недостающую деталь или найти плоскогубцы — всё носит с собой, не берет денег за работу, если сделать «ящик» не удалось.
     Телемастер всегда: вежлив, тактичен, выбрит и трезв на вызове; выдает клиенту сгоревшие радиодетали, даже если он ничего не заменил; соглашается с клиентом, даже если тот несет полную чушь; поднимает тариф наполовину, если ему что-то советуют по ремонту и в два раза, если клиент пытался самостоятельно ремонтировать «ящик»; уходит не позже десяти часов вечера во избежании недоразумений с женщинами…
     —  Ну, будя, — махнул рукой дядя Коля, — закругляйся. — И добавил добродушно:
     — А  ты Борька все ж-таки знатный п….бол!

     …Случай, позволивший Борису продолжить свой рассказ, вскоре представился. Ему поставили на стол телевизор с диагнозом «нет звука». Бурча «совсем обнаглели линейщики, лампу и ту поменять не могут», он вскрыл его. На стол буквально вывалились куски пыли.
     — Кто наряд закрывал? — Заорал он.
     — Алтунин, тезка твой, видимо,  — спокойно ответил Виталик.
     — Убью! — Взвился Боря. — Он что…?
     — Он-то, — парировал Виталик. — Он радиолампу от бутылки не отличает, ты что, не знаешь? Не лазил в «ящик» и слава Богу. Думаешь, если он вместо лампы бутылку туды засунет, лучше что ли будет?!
      — Придурок. — Борька махнул рукой — продолжать ругаться дальше смысла не имело.
      Очистив монтаж от пыли, включил аппарат в сеть. Раздался треск, запахло палёным и во всём зале погас свет.
      — Э! Не балуй там. Время — деньги. — Загалдели мужики.
      — Да пошли вы! — сплюнул Боря, выходя в коридор. День с утра не задался. В темноте буквально налетел на главного инженера.
      — Ребята, город отключил электричество, — сообщил тот. — Буду разбираться, покурите пока.
       Борька обрадовано забежал в зал:
      — С города света нет, дураки! Собирайте стол, тяпнем: дело к вечеру, всё одно!
      — Из-за твоего «ящика», Боря, весь район сидит теперь без света. И не стыдно тебе? Придут, спросят, кто виноват? Да вот же он — сидит себе довольный, выпивает…
      — Ой, Николай Иванович, вы такой пожилой, солидный. Не ожидал от вас такой дешевой поддёвки. — Борис в карман за словом не лез никогда. — Не расскажу вам больше ничего!
      — Расскажешь, — ухмыльнулся Николай Иванович. — И не далее как сейчас. Вот и стол уже для тебя собрали. Сейчас Сережа придет, принесет пива, чебуреков. Если «ящики» не умеешь делать, то хоть трепаться ты будь здоров!
      —  Да  не из-за меня свет пропал, на подстанции авария. Совпало просто! — Заорал Борька. — Пошли все на хрен! Не буду я пить ваше пиво!!!
      —  Успокойся, Боренька, — вкрадчиво зашептал Виталик. — Не хочешь пива, выпей коньячку, мне сегодня с утра принес один клиент в благодарность…
      — До чего ж ты дошел, Виталя,  — брезгливо съязвил Борис. — За бутылку делаешь теперь   «ящики»…
      — Ты не прав. — Виталик поставил коньяк на стол. — Я еще и фантики* принял, так что настроение у меня теперь хорошее, а посему желаю к вечеру послушать истории о службе при свечах!
      — Не буду травить, нет настроения. — Борис махнул рукой, но на табурет сел.
      — А ты выпей и появится,  — предложил Витя.
      — Я закрыл все двери, — сообщил Сергей. — Пока не расскажешь, домой не пойдешь.
     Борис обреченно взял бутылку пива и сходу выпил ее почти всю, затем с аппетитом съел чебурек. Мужики внимательно наблюдали за ним, к еде не притрагиваясь.
      — Ну как? — Заботливо поинтересовался Николай Иванович.
      — Ладно, черт с вами,  — облизнулся Борис. — Кой чего расскажу, только коротко.
      — Я, пожалуй, пойду, позвоню жене. — Сергей сделал вид, что встает, — Чтоб сегодня, значит, домой не ждала…
      — Ну хватит уже издеваться над ним. — Николай Иванович распределил закуску на столе. — Начинай что ли, а то мы и вправду до утра сидеть будем...

      — …Привезли меня в часть, в сам Калининград, на легковой машине, как человека. Часть боевая, поэтому чистая, богатая, матросы аккуратные, наглаженные, подтянутые. Меня привезли сразу к командиру  — испуганного, зачуханного, без погон… У него аж слезы навернулись. Хотел он меня ободрить что ли, но я его перебил: — Нет ли у вас в части «дедовщины»? — спрашиваю.  — О чем ты, сынок?!  — У него в миг слезы высохли. У нас боевая часть первого рубежа обороны, это тебе не стройбат. И потом… Ты же был в «переменном составе». Это первая ступень в тюрьму или дисбат. Так будет со всеми, кто занимается неуставными отношениями, понял? У нас молодые матросы уже приняли присягу и прошли курс молодого бойца в учебках. В виде исключения примешь присягу у нас, а старшина тебе расскажет, что к чему. Чем на гражданке занимался? — Телемастер я…
      — У-у, ну это дело. Я, возможно, обращусь к тебе… потом… А сейчас иди — корпус «Д», батальон связи.
      А этот батальон связи, да и вся часть, я вам доложу, боевая, а не учебная, весьма конкретная, между прочим. Матросы занимаются там делом, а не листья красят… Ну, вы поняли, короче. А ведь я даже присягу не принял. Гражданский человек, одно слово. Присяга — торжественное мероприятие, надо всю часть строить, а дело это хлопотное, вот и решили его приурочить к двадцать третьему  февраля. А стало быть до этого времени оружие мне в руки давать никак нельзя было.
       — Тебе и опосля присяги давать его не следовало, поскольку ты только с паяльником и можешь справляться,  — съязвил Виталик.
       — Ну, а где есть наряд без оружия? На камбузе, вестимо. Недели две, сутки через трое.… Ох, б…. Я знаете, братцы до сих пор посуду не мою и картошку не чищу — принципиально!
       — Ничо, женишься — будешь! — Подал голос Сергей.
       — Перед праздником в части комиссия — продолжил Борис — ожидают приезда начальника войск связи всего Балтийского флота! Ну, все всё моют, чистят и скребут, конечно.
       Наконец наступил час икс. Генерал по части ходит, а я на камбузе, время к обеду. Повар помешивает в котле ба…., щи то есть. Моя задача — наливать в бочкИ щи из котла и ставить на столик в окно раздачи; откуда их забирает бочковой и ставит, в свою очередь, на столы. Процесс отработан и проходит гладко. Дело идет к концу, и стол раздачи уже порядком мокрый. Я наловчился ставить бочок и слегка толкнуть его ладонью — он едет по сальной поверхности стола прямо в руки бочковому. Нам обоим это нравится — на гладком лице казаха улыбка до ушей. Тем временем заходит в столовую генерал. Все обошел, обнюхал — подходит к окошку раздачи. Положил на столик свой безразмерный живот и заглядывает в варочный цех. Ну, а я…
       — Ой, ты б…  — Мужики уже начали посмеиваться, крутя головами.
       — Как раз наподдал очередной бочок.… Да еще несколько сильнее, чем обычно. Моментом бочок доехал до края стола, а там вместо ловких рук бочкового, генеральское пузо… Ударился он об него и остановился, конечно. С полстакана жидкости выплеснулось на рубаху и галстук. А щи хоть и невкусные, но горячие. Тот отскочил от окошка, глазами вращает, рот молча открывает и закрывает. Сопровождающие офицеры тоже молчат — окаменели просто.
      — Ну и чо тебе было?! — Осведомился дядя Коля, хоть и знал это наперед. Но вдруг Борька «вспомнит» что-то еще?
      — Да почти ничо. Мичманы под стол попадали от смеха, вот и всё. А наказать меня нельзя, я ж почти гражданский. Да и ниже наряда, чем на камбуз уже нету. Правда, когда принял я присягу,  там не появлялся больше… 
     Получил оружие и отправили меня в наряд на КПП. Обязанностей немного. Расчистить снег около ворот, прибраться в каптерке, да дать поспать дежурному мичману. На утро к пол девятому приезжает командир. Хороший мужик, мы потом с ним подружились, я ему «ящики» чинил. Но имел один закидон. На прямом отрезке пути до ворот его шофер разгонялся и мигал фарами. Дежурный матрос должен был успеть открыть ворота; «газик» влетал в них и останавливался. А в момент въезда (да не дай Бог раньше или позже) матрос должен был ударить в рынду, подвешенную на улице около каптерки, причем строго один раз!
     Ну, я увидел вдалеке — мигают фары, и давай ворота открывать. А замок замерз, чувствую, не успеваю, но шофер его — понял это слишком поздно. Как даст по тормозам! А дорога-то скользкая, так он руль в сторону, ну чтоб боком хоть в ворота ударить. Командир лбом в стекло — трах! Шапка с него слетела. Меньше метра «газон» не доехал до ворот. Впрочем, я к тому времени их уже открыл. Увидел это — обалдел, но помню, что еще и в колокол нужно ударить. Подскочил и давай трезвонить, будто на пожар. Динь-дзинь, динь-дзинь, хотя ударить-то нужно всего один раз! Мичман выбежал сонный и как раз попал под «раздачу», ибо командир уже из машины вылез. А я знай, трезвоню!
     — Сколько раз слушаю, а смеюсь, как в первый,  — утирая слезы, признался Витя.
     — Да… Орал он знатно, — продолжал Боря,  — особенно, когда узнал, что генерала облил тоже я…
     Из казармы отныне меня уже не выпускали — тащил наряды, будучи дневальным. Там «залететь», в общем-то, сложно, но я умудрился, как известно. Была у меня проблема с распознаванием  воинских званий и цветов погон поначалу.  Из-за этого и пострадал.
     — «Деды» пострадали, а не ты,  — вставил Витя.
     — Ведь знаете же, все уже, ё-моё, — утер губы Борька.
     — Давай, давай, трави, не отвлекайся, — распорядился Николай Иванович.
      — Ну вот. Стою на тумбочке. Скука смертная. На втором этаже «деды» не спят — дембельские альбомы делают. Мне разъяснение: сегодня дежурный по части — замполит, майор. Сволочь редкостная.  Узнает — на «губу» может даже отправить. Если зайдет — ори, что есть мочи: «Дежурный по батальону, на выход!!!» Пока его докладом займут, мы все убрать успеем, а если кто другой, ну, например, начальник медслужбы или мичман какой — кричи, но не так сильно: «Дневальный такой-то, за время моего дежурства происшествий не случилось…» Понял, «душара»? И подзатыльник мне для лучшей усвояемости, значит…
      А дембельский альбом они делали так: брали обрез, на две трети заполняли водой и распускали туда гуашь цветов пяти. На поверхность воды аккуратно клали лист бумаги для пишущих машинок, и на нем получались красивые замысловатые разводы. Затем листы сушили и на них фотки клеили потом. В конце 80-х была такая мода. Некоторые этими листами даже оклеивали прихожую дома у себя.
      Ну, стою я — открывается дверь, заходит майор — вижу на погонах одна большая звезда. Только… на них прожилка-то красная, а мне и ни к чему. Ну, я и давай орать благим матом: «Дежурный по батальону, на выход!!!» «Дедушки» услыхав мои вопли оперативно эту шайку вместе с водой и бумагой в окно со второго этажа — вжик, а сами в шкафы попрятались (дело в баталерке было) и свет погасили. Майор поморщился: «Тихо, тихо, сынок, не ори. Я зашел проверить, есть ли дуст у вас в сушилке». Дежурный по батальону, тоже «дед», проводил его, пошел наверх и заложил меня…
      …Спускается вниз один, с каменным лицом. Но молча прошел мимо меня на улицу. Возвращается с пустым обрезом оттуда, подходит ко мне и со всего замаху нахлобучивает его мне на голову прямо поверх бескозырки. На плечи мне капает вода и сыплется снег. Он наверно еще хотел чего на словах добавить, но тут дверь скрипнула. «Дед» быстро в ленкомнату — шмыг. Заходит замполит и видит меня с этой шайкой на голове… А я…,  — Борис повысил голос, пытаясь перекричать смех, — тем не менее, ору: «Дневальный Мурашов. За время моего дежурства происшествий не случилось!!!» Ф-ф-фу…, — Борис перевел дух.
      — На утро… к комбату пошла целая делегация «дедов» — серьезно так, на переговоры: большая, дескать, просьба от личного состава — убрать этого…….. из батальона к  ё…. матери, а то мы за себя не ручаемся! А комбат и говорит: «Да и не  собирался я его в части держать. Он дюже умный для этого и вообще студент… Ему место на узле связи в штабе Балтфлота. Ну, а там…
      — «Ящики» ты там делал — ничего интересного, — откликнулся Виталик.
      — Так же халтурно, как и здесь, — вставил дядя Коля.
      — Ну я же там встретил Кармелу, — как бы защищаясь от нападок изрек последний аргумент Боря.
      Реакция мастеров была бурной.
      —  Вот только этого не надо щас, ладно?  Мы наизусть уже знаем, как ты там ее…
      — Не ёрничай,  — строго оборвал Сергея Николай Иванович, — у человека трагедия…
      — Но ты хоть видюшник унеси — сил больше нет смотреть на Сандру твою, да и песни ее уже из ушей лезут. Она, конечно, симпотная баба, только я свою бабу меньше знаю, чем ее — каждая родинка на лице мне известна уже,  — защищался Сергей.
      — И правда, не включай больше ты ее, надоела, сил нет,  — зашумели мужики.
      — Может, и фотки мне ее убрать с рабочего места? — Взвился Борька. — Хороша благодарность! И развлекать я вас больше не буду вот таким образом: захотите выпить, зовите линейщиков — они и выпить не дураки и историй ихних дурацких наслушаетесь, как они по клиентам ходят… А видюшник не унесу — я с него декодеры настраиваю.
      — Ладно, черт с тобой. Только звук выруби, разверни «ящик» к себе экраном и можешь пялиться на свою «Звезду», сколько влезет…
      — А она что и впрямь похожа? — ни с того ни с сего вставил Витя.
      — Копия! — Взвился Борька. — Как начнет петь, как покажут лицо крупным планом, как возьмет в руки микрофон… Только у той вместо микрофона журнал был, как известно…
       — Так, всё, расходимся,  — подытожил Николай Иванович. — А то вижу Борька сел на своего любимого конька — далее последует рассказ еще часа на четыре. Вырубайте электричество да приберите здесь всё.
   
                *  *  *

       Полная история жизни Бориса описана в моей книге «Искусство любви»
 

 © Сергей Усков, 2024

      Кто желает научится писать так же - связываются с автором по почте
      SergeyUskov67@yandex.ru