Одиночество

                Одиночество.




Старик брел, прихрамывая, опираясь на старую трость, которая вместе с картинами и статуэтками ему досталась по наследству. И если все прочее он сразу расставил по полкам и развесил по стенам, то трость пригодилась только недавно. Старик шел по тропинке парка между высоких лип и вязов. Березы светлыми стволами немного разнообразили грязную осеннюю панораму, а сосны своими зелёными кронами украшали серое небо.
 - Когда то здесь я катал внучку в коляске, была поздняя осень и как сейчас промозгло и прекрасно …
Выцветшие глаза старика всматривались в далекое прошлое, и всем своим существом он был там, еще сильным и решительным. Пошел робкий первый снег, который припорошил чернь гниющих листьев, и вокруг посветлело, и за стариком  и его тростью стала оставаться череда темных еще несмелых следов. Вспомнилось:
 - На первый снег последняя листва веснушками весёлыми опала…
Старик попытался вспомнить  следующие строки своего старого из тех времен сочинения. Он тогда много пытался сочинять.  Но не нежные чувства к только что родившийся внучке были тому виной! Сочинять подталкивало какое-то новое чувство космического одиночества, осознание упущенной возможности, нереализованного данному ему от рождения шанса, создать свою семью, создать круг близких по духу людей. Тоска душевная, неописуемая опечаленность, вызванная непониманием, неразделенными и невысказанными сомнениями.  Кризис среднего возраста.А рядом с внучкой он неосознанно пытался побороть это щемящее чувство одиночества и … сочинял.
В колено резко кольнуло.  Острая боль пробудила старика от  воспоминаний. Он на мгновение замер, отыскал взглядом ближайшую скамейку и осторожно ступая, направился к ней. Смахнув свежий снежок, старик достал пакет и, согнувшись, постелил его на грязную скамейку, затем  слегка выпрямился, развернулся и аккуратно присел на краешек. Боль притупилась. Старик тщательно и не по годам энергично растер колено.
 - Надо гнать это чувство жалости к себе самому, эту, какую то галактическую тоску, надо перебороть нахлынувший холод и пустоту, заполняющий всю грудь.
Может попробовать, как и тогда описать все свои сомнения и переживания?
Колено согрелось и успокоилось. Старик уже спокойно потер оба колена одновременно. Вдали показалась компания спортивных бабушек со шведскими палками. Старик, тяжело опираясь на трость, встал, обернулся, согнулся и взял пакет, медленно выпрямился, стряхнул пакет и аккуратно его сложил.  Все это закончив, он направился навстречу компании бабушек, разогнув спину, немного выпятив грудь и стараясь не сильно хромать. А еще старик аккуратно расправил плечи так, что в груди хрустнуло, а еще в его глазах появилось осмысленность.
Мария Семёна отделилась от своей компании и поспешила навстречу к старику.
 - Добрый день, Геннадий Николаевич! Присоединяйтесь к нам, мы уже пошли по второму кругу.
 - Привет, Маша! Да мне за вами и не успеть: у вас-то по две палки, а я только с одной… управляюсь.
Компания бабушек приблизилась, и все дружно начали здороваться  и подшучивать над разговаривающей парочкой.
 - Геннадий Николаевич, дорогой!  Мы тут собираемся на экскурсию, поехали с нами!
 - Я подумаю, а когда?
 - В субботу, очень симпатичный экскурсовод, вам понравиться!
У старика промелькнула мысль, а что же ему такое могло понравиться за последнее время? Что же он мог такого захотеть, что бы что-то запомнилось? Наверно, увидеть детей и внучек, поговорить с ними о том, что их интересует и волнует…  Ничего другого не вспомнив, он не удивился этому  и отпустил эту мысль.
Расставшись с компанией, старик обмяк и побрел по свежим бабушкиным следам. Первый  снег уже там и сям запестрел последними листами осени, это ветерок успел подсуетиться и сдувал и снежинки и сухие листочки.
 - На первый снег последняя листва веснушками весёлыми опала…
Как же там дальше? Вроде хорошо срифмовал, а вот не вспомнить…
Неосторожный шаг, подошва видавших виды ботинка скользнула, старик дернулся, но устоял, весь напрягся.
 - Похоже, пронесла нелегкая, только напугала. Чуть-чуть не прострелило в  спину:  что-то поясница про себя напомнила, давно молчала, дорогая моя!
Старик остановился, отыскал взглядом очередную ближайшую скамейку и осторожно ступая, направился к ней. Смахнув свежий снежок с листьями, старик достал знакомый нам пакет и, согнувшись, постелил его на скамейку, затем  слегка выпрямился, развернулся и аккуратно присел на краешек, затем придвинулся к спинке и облокотился всей спиной, стараясь расслабиться.
 - Хорошая женщина Маша! Мария Семена! Может и правда поехать с ними на экскурсию? Да только что я там не видел, будем вечно кого-то поджидать, рассматривать глупые покупки, и с нетерпением ждать возвращения домой. Я буду ворчать. Да вот уже и сейчас ворчу…Ну как же там у Пушкина:
«…Как жалок тот, кто все предвидит,
Чья не кружиться голова,
Кто все движенья, все слова
В их переводе ненавидит,
Чей разум чувства остудил,
И забываться запретил!..»
Надо же! Вот что значит классик! Вспомнил, а свою графоманию забыл!
Сидеть было удобно, но ноги стали мерзнуть. Старик отстранился от спинки, немного посидел на краешке, тяжело опираясь на трость, встал, обернулся, согнулся и взял пакет, медленно выпрямился, стряхнул пакет и аккуратно его сложил.  На темной куртке отпечатались яркие снежные нетающие следы от спинки скамейки,  такая стариковская тельняшка.
 - Что-то мне не жарко. Пора домой, на сегодня план прогулок выполнен!
Старик, слегка ссутулившись, побрел к выходу. Мысли его то ли от мороза, то ли от усталости совсем замедлились. Звонок смартфона вывел старика из стагнации. Он снял варежки, достал смартфон. Это звонил сын. Сердце учащенно забилось :
 - Привет!  Я гуляю по парку, по тем же дорожкам, где  выгуливал первую внучку. У нас выпал первый снег.  Прохладно. Немного скользко. Помнишь, я тогда сочинял стихи, вот думаю продолжить сочинять, как средство борьбы с маразмом. А то, сам понимаешь, уже стучится…Не могу вспомнить, как я там дальше сочинил: «на первый снег, последняя листва веснушками веселыми опала»… И ты не помнишь. Вот и я не помню. Лекарства не забываю. Давление, да бывает, но я мерю, стараюсь не пропускать. Записался на диспансеризацию. Зовут на экскурсию.  Ты думаешь, надо ехать.  Да нормально я себя чувствую, в этих …. как его, забыл… в возрастных пределах… Да, в пределах возрастных изменений! Как вы там? Тепло? Ну, молодцы! Передавай привет умницам и красавицам! Да, конечно, пока.
Рука старика замерзла держать аппарат. Он торопливо убрал смартфон, одел варежки и  торопливо и тяжело захромал к выходу из парка, с каждым шагом наваливаясь на трость.
Бойкий пожилой незнакомый мужчина, одетый аккуратно и подчеркнуто строго,  нагнал старика. Его длинное темное пальто, яркий шарф и шляпа в тон с пальто, стильные туфли выглядели несколько нелепо  среди парка, припорошенного первым снегом, предвещавшим грязь:
 - Извините! Вы мне не подскажите, как мне найти выход отсюда. Я решил срезать уголок и, похоже, заблудился.
Старик оживился, не так часто он бывал кому-то нужен. Рассмотрев моложавого щеголя, старик призадумался:
 - Может и мне сменить шарф и завести себе шляпу, интересно, оценит ли Маша такую мою инициативу? Но в таких туфлях зимой я тут долго не протяну. А вот еще загадка: этого красавца в жизни что-то радует? Или он будет стараться не замараться?

Дома старик, что бы согреться,  первым делом заварил чай, который засыпал из разных коробочек в заварной чайник, украшенный рисунком Георгиевской ленточки. Этот чайник остался еще от его мамы – блокадницы. Ей чайник подарили в очередную годовщину снятия блокады. И каждый раз, наполняя этот чайник, старик вспоминал своих родных, из которых в живых он остался самым старым.
 -  А этот чаек мне привез сын! А Мария Семёна – мелису и чабрец сама вырастила, сама собрала и засушила! Так что я не один, а с ними в компании.
Старик, так приговаривая, приобнимал ладонями обжигающий чайник.  Согрев ладони, он достал фарфоровый бокал и сушки, наполнил бокал чаем и решил позвонить.
 - Маша! Привет! Заварил чайку с твоими травками! Грею душу! Запиши меня на экскурсию, но только чтоб сидеть в автобусе рядом с тобой! Хорошо, возьму термос и кружку.  Не беспокойся, не опоздаю.
Закончив разговор, старик надел на руку манжету  и измерил давление, затем достал таблетку , проглотил ее и запил чаем.
 - Надо не забыть зайти в аптеку, взять с собой на экскурсию таблетки, а Маше шоколадку. 
Старик достал подушку и плед,  и, не раздеваясь, в уличных брюках и свитере сначала уселся на диван, растер обе коленки и только после этого завалился на подушку...Заснуть долго не удавалось, обрывки мыслей сбивали друг друга. Вспоминался разговор с сыном, попытки вспомнить  продолжение давнишнего стихотворения, вспоминалась Маша, Мария Семёна…
Проснулся старик, точнее очнулся, от того, что в груди что-то ударило.
 - Опять сердце беспокоиться, что-то таблетки не действуют, может подделка, надо опять к врачу…
Старик еще немного полежал.
 - Надо увеличить дозу, а так, что можно от врача ожидать… хотя,может появились новые таблетки? Надо на диспансеризации не на все жаловаться, а только на ноги и аритмию.
Старик сел, по привычке растер колени. Он уже давно резко не вставал, а сначала садился, привыкая к вертикальному положению.  Добравшись до остывшего чая, старик налил немного в бокал, отпил, достал лист бумаги и карандаш и задумался.
 - Попытаюсь приостановить маразм, который, как крах империализма, неизбежен. С чего бы начать, что так выделяет старость от всей предыдущей жизни? Болячки, нарастающие ограничения, отсутствие желаний, недовольство всем и вся…? Парадокс свободного времени с вечным цейтнотом…
Старик прищурился, его выцветшие глаза наполнились интересом, он прислушался к себе, к своему неритмичному сердцу, к дыханию, которое подводило при подъеме и быстрой ходьбе, к суставам, так давно и нагружено ему служившими.  Он придвинул лист и вывел заголовок: "ОДИНОЧЕСВО".
Старик приблизился к полке, заставленной статуэтками, за которой на стенке в раме висела картина,  с чужим пейзажем, украшенным старой ветряной мельницей.
 - Дед настаивал, что это ранние Голландцы!  Что будет с этим  всем после моей смерти? Кому нужен этот бронзовой ползущий чечен Лансере? Когда-то моя мама подарила этого Лансере моему сыну, а сын вернул его мне. Наверно все распродадут… для теперешних это все – пылесборники!
Старик намочил тряпку и принялся вытирать пыль, начиная с окладов икон и рам картин.  Еще не закончив с пылью, старик почувствовал, что сердце вдруг стало учащенно биться:
 - Этого мне только не хватало! Опять аритмия! Нельзя напрягаться, надо постоянно делать перерыв.
Старик принял сразу две таблетки и лег, ворочаясь и прислушиваясь к сердцу. Ему удалось так улечься, чтобы не отвлекаться на сердцебиение, и он задремал. Почувствовав себя лучше, старик открыл глаза.  Взор остановился на люстре.
 - Там то же пыль, давно туда не лазил… как же мне ее там убрать и при этом не окочуриться? 
Не вставая, старик дотянулся до телефона и набрал Марию Семёну:
 - Маша! Это опят я, слушай, я тебе говорил, что по молодости сочинял и стихи и прозу… Так вот, говорю.  Я вот что подумал: что бы замедлить старение, замедлить приближение маразма, давай вместе сочинять, как Ильф и Перов… Жаль, мне эта идея показалась интересной. Ну что ж, хорошо, решай свои кроссворды и вяжи свои носочки, а я надеялся, что  мы вместе посочиняем… До встречи в автобусе.

Старик сел, привычно растер колени, взял со стола лист и карандаш. Под заголовком «ОДИНОЧЕСТВО»  сиял белизной чистый лист.
 - Сколько всего было: и умных, прямо гениальных друзей, замечательных встреч, а вот компании, что бы посочинять, так, для души, для восторга от словесного каламбура не случилось…
Старик устроился поудобней, и стал с остановками заполнять  строчками чистый лист:
 Одиночество, одиночество –
Все без имени, все без отчества,
Старик задумался, вспомнилось детство, когда в их дружную дворовую ватагу, где он тогда еще мальчишка верховодил,  влился новенький, который был их всех старше и развитей.  И все дворовая компания переметнулась к этому новенькому, оставив его, теперешнего старика, одного.  Он тогда впервые задумался, что такое одиночество, предательство и несправедливость…
Все без прошлого, все без близкого,
Даже мерзкого нет, даже низкого…
Последняя строчка старику не понравилась. Но ничего другого не приходило на ум.И старик продолжил, оставаясь не очень довольным результатом:
Даже сердце в груди, как чужое стучит,
Телефон бесполезный уже вечность молчит,
Как проклятие, как злое пророчество –
Нераздельное мое одиночество…
Написав последнюю строчку, старик под заглавием вывел подзаголовок:«Как злое пророчество» и задумался. На этом на сегодня можно было бы и закончить, только жаль, что Маша не захотела сочинять вместе. Старик отложил лист и карандаш, но большая часть листа белела и  как будто звала ее заполнить.  Старик перечитал вслух сочиненное:
Одиночество, одиночество –
Все без имени, все без отчества,
Все без прошлого, все без близкого,
Даже мерзкого нет, даже низкого…
Даже сердце в груди, как чужое стучит,
Телефон бесполезный уже вечность молчит,
Как проклятие, как злое пророчество –
Нераздельное мое одиночество…

На спалось. Старик сидел в темной комнате, в отблесках уличных огней на потолке и думал обо всем, перескакивая с одной мысли на другую.
 - А все таки хорошо, что попробовал сочинять.  Надо что-нибудь романтическое Маше посвятить, что-нибудь весенние…
Он потянулся и зажег свет.  Его новое сочинение, своей незаполненной белеющей частью призывно раздражало…  Старик, не одеваясь, забыв растереть колени, сел за стол, быстро перечитал сочиненное и стал писать:
Я молю, мой друг: «Разорви сей круг»,
И звонком меня оторви от мук,
 Оторви от дум, разгони тоску,
Помоги сперва, дальше я смогу.
Но мгновения тянут мгновения,
Безысходные,  без применения,
Безразличные, монотонные,
И все тихие и без звонные…
Одиночество, мое одиночество –
Как проклятие, как злое пророчество…

Закончив писать, старик почему-то  вспомнил четверостишье Николая Гумилева:
Когда внезапная тоска
Мне тайно в душу проберётся,
Я вглядываюсь в облака,
Пока душа не улыбнётся.

Старик подошел к окну. Ночное небо, подсвеченное городскими огнями и пробивающейся сквозь облачность луной, очаровывало своим разнообразием форм и оттенков.
 - Хорошая была у меня жизнь, учителя, друзья и одноклассники, хорошо, что были Александр Сергеевич и Николай Степанович… Хорошо, что есть дети, внучки и Маша!
И не пытаясь больше ничего вспоминать и не о чем не думая, старик выключил свет и завалился на кровать.
На его лице можно было отыскать следы глупой улыбки.