Фантом

Метро «Таганская». Снежок под ногами хрустит. Покровская застава. Белые хризантемы Матронушке куплю, как она любит… На цветы у меня денег нет. На требы о здравии на год тоже не наберу. Свечку ей поставлю. Или лучше записку напишу… Нельзя просить ее о личных делах, она «семейная» святая. А мама и есть моя семья. Святая блаженная старице Матроно, помоги. Не дай нам бог сойти с ума! Сахар на церковном престоле оставлю. И голубя семечками на своем балконе покормлю.

Денег Шишка даже в одну сторону до Ростова-на-Дону не хватит, у него на карте всего 1000 рублей осталась, пенсию ему через неделю только перечислят, а самый дешевый билет на поезд 2600…
 
Отец Валентин сегодня какой-то грустный, сидит рядом со свечным ящиком на лавочке и ни на кого не смотрит. Продавщица церковная, худая бабуля в припорошенном снегом бордовом платке, на паперти по телефону с внучкой говорит, на мой вопрос: «Что случилось с ним?» тут же отвечает: «Прелюбодеяние. С одной прихожанкой сошелся. Анафеме предан, кается. Больше в нашем храме служить не будет». Вернусь к нему.
 
– Отец Валентин, благословите.
– Не могу, Галя.
– Мне помощь ваша нужна. У меня мама с ума сходит, ехать надо, а денег на дорогу нет.
– К вечерне подойди, Константин Дмитриевич даст, ты его видела, солидный такой прихожанин, крепкий, с красным лицом и синим шарфом. Скажи, от меня, мол, просил помочь.
– Спасибо, отец Валентин, благословите.
– Не могу.
 
Спасибо, Матронушка! Моли бога о нас. На плече черная спортивная сумка, в руках – маленькая, изящная, из красной лайковой кожи, сегодня в торговом центре на Щелковской купила. В ней пачка денег из внутреннего кармана серого дорогого ЦУМ-пальто Константина Дмитриевича. Что он натворил, что индульгенция у него такая дорогая? 100 тысяч рублей дал не глядя. Правда, осталось уже 75. Билет до Ростова-на-Дону туда-обратно, моя новая сумочка, маме духи и так, по мелочам…
 
От железнодорожного перрона пахнет копченостями, помню этот запах с юности, когда с мамой и отчимом из Ростова-на-Дону в Москву переехали. Я в 7 класс французской школы пошла, меня там все деревенщиной обзывали, до того самого дня, пока я главную роль дочки Жанны Прохоренко в художественном фильме не сыграла. Длинная русая коса, высокие девичьи скулы, непосредственная. С тех пор все одноклассники зауважали, а учителя стали называть богиней и даже золотую медаль по окончании школы выдали.

Вхожу в вагон поезда, открываю купе… На столе бутылка вина стоит, а рядом элегантный седовласый старик сидит (ни дать ни взять мамин фантом). И говорит: «Покажи руки». Я невольно пальцы обеих рук с розовым маникюром соединила и к самому лицу его поднесла.
 
– Молодец!
– В смысле? – говорю.
– Красавица, молодец! Садись, угощайся, – на бутылку показывает, – хороший производитель, качественный, я на него перешел.
 
Бокалы стоят – не бумажные, стеклянные. Тюльпанчиком, как для бордоских вин.
 
– Слепая дегустация, – говорит, и бутылку этикеткой к себе поворачивает. – Краснодарское, пробуем…
 
Наливает красное вино.
 
– Как думаешь, красавица, какой сорт?
 
Я бокал по часовой стрелке повращала. Аромат спелой вишни, дымок утренней реки, табака и гудрона (тот самый запах перрона).
 
– Это вино выдержано в бочке.
– А какой сорт, красавица?
 
Я пригубила. Вишня во вкусе осталась, черный шоколад с перцем. Этикетку старик от меня по-прежнему прячет. Но это неважно, ответ я знаю.
 
– Это Каберне Совиньон.
– Ну, красавица, ты еще и умница! По каким признакам определила?
– А по тем (чуть не сказала: дедушка!), что Мерло в Краснодарском крае не очень, с горчинкой, а это полнотелое, насыщенное, фруктовое…
– Ты кто, красавица?
– Я актриса из погорелого театра.
– Пьешь?
– Выпиваю.
– Молодец!

«Да пошел ты, дедушка, куда подальше», – думаю.

– Да не волнуйся, красавица, не обижу! Ты актриса, а я режиссер, уже бывший. Устроил себе театральные каникулы в Москве. Ты «Мадам Бовари» читала?
– Еще бы, Флобер меня в институте на сессии спас.
– Посмотрел я спектакль в одном частном московском театре. Гротеск – прием хороший! Трагедию надо играть как комедию, никто не спорит, так она быстрее доходит до сердца. Смешные походки жителей Ионвиля, такими я их себе и представлял, чудаковатыми. И Берту, дочку Бовари, по-детски увлекательно лилипутка играет: «Мама-мама, почитай сказку Шарля Перро!». Театр новый, техника на высоте: анимация и кино на экранах расширяют объем восприятия.
– А что тогда не так?
– История у них получилась пошлая, ниже плинтуса. Кто, ты думаешь, красавица, в романе главный герой?
– Вы думаете – Шарль Бовари?
– Вот именно! С него история начинается – им и кончается. Поступает он из-за экономии родителей переростком в школу для мальчиков, потом благодаря своей усидчивости медицинский факультет Руанского университета оканчивает, и честный земский врач, педантичный, ровный, неэмоциональный, умирает в своем саду на лавке с локоном волос любимой неверной жены в руках.
– Это вы, как русский читатель, идеологичности ищете, а Флоберу Эмма Бовари интересна.
– Меланхоличка и истеричка! Классический образец биполярности.
– Книгу-то вы любите?
– Роман замечательный, в нем столько подтекстов, наблюдательности. Такое, наверное, трудно поставить. Токи флоберовской энергии только в финале спектакля пошли, в сцене самоубийства Эммы. И самая первая мизансцена была смешная, где Шарль Бовари с матерью как заводные игрушки танцуют.
– Как говорил наш мастер в театральном институте: в спектакле главное – начало и финал.

Повезло мне с попутчиком, наш человек. И вином хорошим угостил. Только вот не давала мне покоя всю дорогу одна мысль: придется мне за его сладкоречие ночью расплачиваться. Легли. Начал он попыхивать, спасибо, не храпел, как трактор. Я тоже после долгого дня начала в сон уходить. И снится мне, что надо мной люлька качается, едва только голову мою не задевает. Как маятник старинных напольных часов: туда-сюда… Прислушиваюсь, а из люльки голос моей мамы доносится: «Успеешь – не успеешь... Успеешь – не успеешь...»  И дымок надо мной курится. Приглядываюсь, а это джин с лицом старика, моего фантома-попутчика, змеей мою лодыжку обвивает и впивается в нее зубами. Я от страха проснулась, глаза открыла, а это не старик, а другой мужик. С широкими скулами и узкими глазами. Склоняется над столиком, где мои золотые кольца лежат. Я как заору: «Ты кто?! Пошёл вон!». Он сразу исчез.

Старик меня утром спрашивает:
– Кто приходил?

А нам как раз проводница чаю в стаканах принесла и вместо меня на его вопрос ответила:
– Ко всем приходил. Весь вагон обчистил. У кого деньги, у кого часы украл. У меня теперь проблемы будут, скажут, я ему ключ от купе дала, в доле мы, а я его и знать-то не знаю…