Романтика по направлению. Часть 8. Иная культура

      Проживая в этом, непривычном для меня городе, я стала узнавать и интересоваться особенностями и своеобразием жизни туркменских горожан. Безусловно, мои познания были неглубокими, кое-что видела своими глазами, или по рассказам друзей, но в основном, меня просвещала моя подруга Тая, прожившая здесь более трёх лет. Она, как работник библиотеки, завела мне карточку и приносила разные книги, журналы про Туркмению, наверное, хотела, чтобы я вошла в это новое культурное пространство, но я упорно сопротивлялась и мечтала уехать. Да, мне было интересно, потому что ко мне на занятия ходили туркменские мальчишки, и я понимала, что темы по композиции должны быть связаны с их историей и какими-то своими национальными праздниками.

      Рабочие отношения с моим директором не складывались, а точнее, были никакие, потому что он, как «восточно-азиатский» мужчина, воспитанный в своих традиционных правилах, не воспринимал меня наравне с собой, и относился ко мне как к человеку более низкого социального статуса, как будто я была из другого мира. И я, понимая и чувствуя пренебрежение, не могла смириться с таким положением, а самое главное, я не уважала его с профессиональной стороны. он не был ни художником, ни педагогом, а важничал, ставил из себя большого начальника, нет, не руководителя, а именно начальника, который только и может, что командовать.

      Но иногда, очень редко и под настроение, Сахид Мередович опускался до моего уровня, и кое-что простое и душевное "прорывалось наружу". Как-то поведал, что по национальности он - текинский туркмен, родом из Каши, это горная местность, недалеко от Ашхабада, его семья и родственники всегда пасли скот. Текинцы, по его словам, у текинцев самые «красивые мужчины» среди других туркменских родов и все они  - хорошие наездники, даже каждый мальчик-текинец сразу «с рождения» садится на коня. Его народ вывел лучшую, знаменитую породу лошадей, признанную во всём мире. Рассказывая, он, вспоминая и про себя, тогда взгляд у него уходил в никуда, было видно, что и его тоже иногда посещают ностальгические воспоминания.  Он признался, что очень любит лошадей, и он - хороший наездник. А мне было весело, я представляла своего директора в образе разбойника, в шапке-папахе, с шашкой в руках и верхом на коне.
 
      Это откровение про любовь к лошадям, раскрыло для меня его желание - преподавать детям скульптуру, конечно,  не от того, чтобы обучать учеников основам передачи объемной формы, а именно «Конь» был для него важной темой. Занятия по скульптуре он проводил в отдельном классе, он так ставил расписание, как бы втайне от меня, но иногда я случайно видела, как он показывал учащимся иллюстрации с картин художников, где были изображены батальные сцены, и что-то рассказывал мальчикам на туркменском языке. Ученики лепили из пластилина «лошадь», но за год я не видела ни одной законченной работы.
Ох, как же Сахид Мередович любил похвалить себя, говорил, что умеет играть на музыкальных инструментах и хорошо поёт. Мысленно, я подумала: «Ну и шел бы ты лучше работать в музыкальную школу, если рисовать не умеешь». Однажды, мне «посчастливилось» увидеть его, поющего и подыгрывающего себе на "мандолине" с длинным грифом, которая хранилась в классе вместе с другими натюрмортными предметами. Дети называли «хамбра», когда-то мы рисовали этот национальный предмет на постановке. Сложно мне оценить вокальные данные моего директора, и как музыкального исполнителя, потому что непривычно на слух воспринимать эту своеобразную, по-моему, бесконечную мелодию, как будто на одном высоком звуке.

      В другой раз, директор рассказывал мне, что раньше у туркмен было многожёнство, и было столько жён, сколько мужчина мог содержать, но у них, текинских туркмен было принято иметь только одну жену и уважать её. Нет, чтобы мне промолчать, и больше узнать про жизнь туркмен и туркменских мужчин, так меня опять «понесло», и я очень неудачно пошутила: «Наверное, потому, что текинских женщин было мало и на всех текинских мужчин не хватало или очень большой калым за невесту нужно было отдавать её родителям? А, если мало женщин, тогда понятно, почему некоторым мужчинам даже по одной жене не доставалось, поэтому эти безуспешные мужчины ищут русских женщин». Сахид Мередович ничего не ответил, только выразительно, из прищуренных чёрных глаз, "зыркнул" на меня злым, колючим взглядом так, что я поняла, наступила ему на самое «болезненное место» и берегись теперь Тамара, точно уволит с работы.

      Моё, вызывающее, демонстративное, а местами глупое поведение, проявлялось во всём,с директором я принципиально здоровалась  по-русски, а ученикам отвечала по-туркменски: «Салам». Вела себя будто упрямый подросток, мне тогда казалось, что так я показываю себя гордой, независимой женщиной, возможно, неосознанно доказывала какое-то свое, непонятное «равенство», наверное, мне хотелось уважительного отношения как к коллеге, а не только: «Подай пиала. Принеси чай. Зайди в кабинет. Выйди…».

      Хотя у меня было высшее художественно-педагогическое образование, но по многим вопросам была недостаточно осведомлена, я считала, что турки и туркмены – это один народ, а об исламе у меня были самые смутные представления. Из институтского курса по истории искусств я знала, что мусульманская религия запрещала изображение человека, поэтому у них не было икон, поэтому развитие получило орнаментальное творчество, где самыми изысканными узорами считаются «арабески», составляющие основу арабского художественного стиля. Про мусульманских женщин мои познания были еще более скудными, ничего не знала о философии хиджаба, только видела в кино, что они носят паранджу, но советская власть освободила угнетённых женщин от предрассудков, они, сбросили её и стали трудиться наравне с мужчинами, сели за хлопкоуборочные комбайны и строили новую жизнь.

      И с такими «глубокими знаниями» другой культуры, я пыталась утверждать и доказывать правильность своих взглядов, убеждений? Сегодня мне стыдно признаваться, но люди моего поколения были пропитаны духом атеизма, а я, тем более, только что со студенческой скамьи, успешно сдавшая экзамены по «Научному коммунизму» и «Научному атеизму», имела устойчиво негативное отношение к религии как к пережитку, с которым нужно вести борьбу.
 
      Борьбу, конечно, здесь я не вела, но отстаивала «безбожие», хотя культурно-религиозная среда, окружавшая меня, заставляла меня задумываться, узнавать и глубже погружаться в местные традиции. Пожалуй, самым первым, и совершенно неожиданным и, запоминающимся событием, было моё внешнее знакомство с мусульманским праздником жертвоприношения Курбан-Байрам,  Осенним, воскресным утром, подойдя к окну, я увидела сквозь решётку-жалюзи такую необычную картину: прямо перед мной, висела туша барана, привязанная к телеграфному столбу, и молодые туркменские мужчины вытаскивали внутренности, раскладывая их по ведрам и в таз. Другие мужчины недалеко от этой сцены разделки мяса, устанавливали большой котёл-("казан"), явно для приготовления плова, а из соседнего двора несколько мальчиков проносили стопки хлеба («черек»). Кстати, я иногда покупали эти вкусные хлебные лепешки у туркменских женщин, которые выпекали их в традиционной круглой печке, установленной в земле, в соседнем городском дворе.
 
      В середине дня к нам в квартиру зашли соседи и принесли плов, я категорически отказывалась, говорила: «Спасибо!» («Саг Болун!»), но мне объяснили, что надо обязательно принять, иначе это грех, но я всё равно воспринимала эти традиционные мусульманские обряды как остатки какой-то архаики, пришедшие из далёкого прошлого.

      Теперь немного расскажу про моё восприятие традиционной культуры, связанной с образом туркменской женщины. Паранджу на горожанках я не видела, но голову все все покрывают платками, а некоторые женщины, и лицо, хотя в административных учреждениях, работающие туркменки выглядят вполне «цивилизовано», в длинных платьях, открытыми остаются лицо и кисти рук. Любопытно, позже я узнала,что  женщины не носят нижнее бельё, в нашем понимании, под платьем у них штанишки",своеобразного кроя, длинные, украшенные внизу богатой вышивкой, на уровне щиколотки. Женщины очень чистоплотно относятся к себе, хотя, казалось бы, в таких жарких условиях сложно поддерживать гигиену, из школьного окна с видом на пустыню, я постоянно наблюдала, как многие городские туркменки уходят далеко, неся на плече кувшин с водой.

      Головные уборы у девочек, девушек, замужних женщин и старушек отличались, как по форму, так и узорам, транслируя их возрастное, семейное положение, принадлежность к роду. Мне вспомнились мои бывшие туркменские ученицы седьмых-восьмых классов, когда я, ввиду отсутствия учителя и по просьбе директора общеобразовательной школы, вела уроки «Черчения». На занятиях заметила, что школьницы, то одна, а потом другая, меняли свои девичьи шапочки-тюбетейки («ияхтя») на головные платки. Оказывается, так положено, как мне позже рассказали знающие люди, что по восточным традициям, когда девочка становится девушкой, то мама проводит праздничный ритуал смены головного убора и торжественно покрывает платком голову своей дочери.

      Школьная дисциплина «Черчение», конечно же, туркменским девочкам совсем не нужна была, зачем им знать про «изображение втулки в трёх проекциях», когда их мысли были о замужестве. Как-то одна ученица пришла на урок в красивой шапочке («махр»), богато украшенной серебряными подвесками, и весь класс обсуждал этот головной убор, подаренный женихом перед предстоящей свадьбой. Кстати, в те времена туркменским девушкам разрешалось вступать в брак с 16 лет, если жениху от 18 лет и старше, но по обоюдному согласию родителей.

      На туркменской свадьбе я не была, но наблюдала свадебный караван с подарками («калымом») для родителей невесты, состоящий из нескольких верблюдов и двух-трех машин впереди процессии. Эта празднично-торжественное шествие специально двигалось медленно, и ходило «кругами», как по пустынной части пригорода, так и по улицам города, сопровождалась музыкой, которая раздавалась из магнитофона, или собственного группового исполнения, как бы, демонстрируя важную часть свадебного обряда.
 
      В день бракосочетания перед ЗАГСом устанавливалась традиционная кибитка, переносное жилище круглой формы, где всех приглашенных гостей, угощали едой, обязательным пловом и сладостями. Родственники. конечно, приносили подарки в женских платках, завязанных в узел, а в ответ им в них складывали ответные подарки, которые готовились заранее, как часть свадебного ритуала, учитывая родственную иерархию.

      Я наблюдала интересный свадебный обряд: "Надевание женского головного убора", таким образом, символизируя принятие женщины в семью мужа в качестве жены. В форме театрализованного действия разыгрывалась сценка, когда подружки, молодые и незамужние женщины, как будто-то удерживают невесту, не отпускают, тянут её к себе обратно, а пожилые женщины, с другой стороны, притягивают ее к себе, то отпускают, но потом всё равно надевают женский головной убор. Дальнейшие свадебные традиции я не знаю, но праздничные события проходят несколько дней, как в доме жениха, так и невесты.

      По рассказам знакомого туркмена, во время свадебной церемонии, кажется на третий день свадьбы, в доме жениха проходит обряд признания женщины, её вхождение в новую семью как хозяйки, поэтому она должна показать свою ловкость, ум, хитрость и любовь к своему будущему мужу. Эта сценка также выглядит как разыгрываемый по ролям спектакль, когда молодая жена должна суметь снять с мужа пояс, а также снять обувь и шапку, но, присутствующие родственники со стороны жениха. должны ей мешать и всячески препятствовать. В завершение обряда все соглашаются, признают и принимают её уже как жену, а муж торжественно и демонстративно всех свидетелей выпроваживает из своего дома.

      Любят туркменские жители отмечать семейные праздники в кругу своих многочисленных родственников. Однажды, прогуливаясь с Тасей в воскресный день в туркменской части города, мы стали случайными зрителями одного события, происходящего на террасе в форме шатра, откуда раздавалась музыка, игра на национальном музыкальном струнном инструменте. Присутствовали только мужчины, они располагались полукругом в тени под навесом, и по очереди пили из пиалы, передавая её друг другу, а в центре сидел мальчик, примерно лет шести. Мне объяснили, что родственники отмечают обряд обязательного обрезания («тахера»).

      Своеобразно проходит встреча Нового года, которая по туркменским обычаям, проходит в конце марта, отражая начало нового сельскохозяйственного сезона. Этот весенний праздник «Новруз» собирает всех родственников за праздничной скатертью, расстеленной на земле. На стол подаётся обязательное блюдо из ростков зёрен пшеницы («семене»), которые проращивают в специальной посуде еще до праздника с пожеланиями хорошего урожая в предстоящем году.

      В праздничные дни я не видела сильно пьяных людей или валяющихся пьяниц, либо они сидели по домам, либо милиция работала хорошо, но мне рассказывали, что женщинам, а тем более девушкам и юношам, пить алкогольные напитки запрещено, только мужчины старшего возраста могут выпивать в коллективе родственников, друзей.

      Постоянно удивлялась, что в туркменских семьях много детей, однажды, когда я была в больнице, то соседка по палате, пожилая женщина сказала: «Сколько Аллах дал, все мои…». поэтому у нее 12 детей, а родов было больше. Представляете, сколько получается родственников в одной семье, это дети с мужьями и женами, их дети тоже с мужьями и женами, внуки, правнуки, племянники и другая родня, которые с утра и до ночи её навещали. Одни приходили и уходили, потом другие приходили, итак, каждый день, и все приносили чай и хлеб, сладости, ставили около неё на пол, таким образом вокруг кровати получилось несколько рядов из термосов. На мой вопрос: «Зачем так много? Почему все приносят? Не берите, ведь Вы не выпьете столько и всё это не съедите». Она в ответ мне сказала, что не может обидеть детей и родственников, ей нельзя им отказывать в приношении даров, потому что они почитают её как мать и отдают ей свой долг, а вода и хлеб, это знак жизни, благодать, благодарность. Вот и задумываешься, устаревшие ли традиции у этого народа, если такая забота о своих ближних, и мать так почитают.

      В соседней больничной палате умерла старушка ой, что началось – все женщины так правдоподобно стали изображать плакальщиц, они кричали, стонали, плакали, царапали руками закрытую дверь и делали вид, что пытаются открыть её, но после того, как мужчины вынесли завернутое в белые ткани тело и быстро погрузили в машину, чтобы успеть похоронить до захода солнца, женщины резко перестали плакать и стали заниматься обычными своими делами. Странным показался мне этот показной спектакль, как будто настоящей искренности и сопереживания нет, наверное, их вера воспринимает уход человека в иной мир как неизбежность. Женщинам запрещается посещение мест захоронения, а еще здесь я услышала такую фразу: «Пусто, как на туркменском кладбище», только камень с надписью свидетельствует об ушедшем человеке.

      Конечно, это маленькая часть религиозно-этнические традиций, на которые я обратила внимание, но было что-то более глубинное, которое живет внутри народа, вместе с языком и верой. Кстати я не знала ни одной русской женщины, которая бы вышла замуж за туркменского мужчину, слышала, что есть, но очень мало, потом все равно расходятся, слишком большие различия в культурах и образе жизни. А, чтобы туркменская женщина вышла замуж за русского мужчину, даже не слышала, может быть есть такие случаи, наверное в  Ашхабаде, но в туркменских поселениях вряд ли, традиционное воспитание женщин сохраняется крепко.

      У меня было такое ощущение, что современные туркменские жители просто приспособилась к условиям проживания в советской стране. Хотя в Небит-Даге  я не видела ни христианской церкви, ни мусульманской мечети, но понимала, что культура вероисповедания у людей была и сохранялась. Однажды на работе со мной произошла неприятная ситуация, я случайно заглянув в пустующий класс, который всегда был пустующим, и не использовался как учебное помещение. От неожиданности у меня «глаза на лоб полезли», я увидела своего директора, который сидел на коленях на коврике и перед лицом сложены руки в  молитвенном положении. Мне было так странно, потому что считала, что  люди молятся в церкви, в доме, но никак не в школе. Наверное, тогда я что-то невнятное пробормотала и выскочила из класса. Взгляд Сахида Мередовича в мою сторону был чрезвычайно выразительным и понятным, что мешаю я здесь, чужой я человек, от которого нужно избавиться. Позже узнала, что каждый мусульманин совершает «намаз» и в зависимости от времени суток за день выполняет пять намазов.

      После этой ситуации я в очередной раз получила выговор, но запись была - за внешний вид, несоответствующий педагогу. Конфликт состоял в следующем: директор не допустил меня до занятий, не разрешив заходить в класс к ученикам, потому что, по его мнению, я пришла в неподобающем виде. А мне казалось, что я выгляжу  красиво и модно, ведь в моей голове были современно другие представления моде, когда моё поколение было воспитано на идеалах зарубежных фильмах 60-х годов: «Шербургские зонтики» с Катрин Денёва, «Мужчина и женщина» с Анук Эме  и других шедеврах западной киноиндустрии. Конечно, мы стремились подражать известным звёздам кино, делали прически под Бриджит Бордо, рисовали «стрелки» и тени над глазами как у польских актрис и следовали французской моде, когда юбка была этак на 20-25 сантиметров выше колена. А здесь, в этом небольшом, туркменском городке у людей какие-то «отсталом» вкусы от современной моды.

      В этот день, как обычно, я в короткое платье и на каблуках-шпильках, с причёской «начёс» из ярко-рыжих волос, окрашенных «Лондаколором», прикрепленными к ушам пластмассовыми сережками и, накрашенными черной тушью ресницами, пришла в художественную школу. Но, сразу хочу отметить, что в те времена так одевалась не только я, и другие, не туркменские, девушки тоже следили за модой. С месяц я так ходила на работу, а тут, вдруг нравственные устои моего туркменского директора воспротивились. Он, наверное, еще издалека, заметил меня из окна своего директорского кабинета, и перед моим носом закрыл входную дверь, сказал, что не разрешает мне проводить уроки с туркменскими учащимися.

      Недолго посидев на низком цементном заборчике, отделявшим школьный двор от пустыни, к которому дети привязывали ослика, я подумав, что пока я пойду, переоденусь, приду, а за это время урок закончатся, а кто же с учащимися будет заниматься.  И придумала, взяла в "натюрмортном" фонде ткань, соорудила из неё юбку, набросила платочек на шею и босиком предстала перед директором, тогда он разрешили зайти к ученикам, которые не поняли мой новый наряд, но, по-моему, подумали, что это так и нужно. 

       Со временем я «перевоспитывалась», приутихло моё демонстративное поведение, потому что научилась жить в этой существующей и давно сложившейся структуре взаимодействия этнических культур, это как параллельные миры, когда есть невидимые, но строго очерченные границы самобытности и дозволенности их взаимодействия, не позволяющие заходить ни русскоязычным в туркменскую среду, ни туркменам – в жизнь русскоязычных людей. Даже памятник Ленину, установленный на площади в центре города, правой рукой показывал на новые, современные дома, а левая рука – это сторона туркменская, там жизнь протекает по своим народным и религиозным правилам. Конечно были контакты и туркменские семьи получали квартиры в новых домах и работали вместе, но были какие-то неписанные рамки. Можно жить в одном культурном пространстве, со своими советскими представлениями и особо не соприкасаться с традициями другого народа. Так что, я хорошо усвоила народную мудрость: «Со своим Уставом – в чужой монастырь не ходят».

(Продолжение следует)