Смотритель Галереи. Авиакатастрофа...

(наброски к прозе)

       Он напоминал мне юного Оскара Уайльда: внешностью.., чрезмерно чопорными манерами..,
плюс дилетантский снобизм, которому не на что было опереться в своём верхоглядстве. Если быть
откровенной, несмотря на его до педантичности опрятную привлекательность, совсем он мне не
нравился. Вернее – т а к и е никогда мне не были приятны. Не то, чтобы я сама никогда не бывала
высокомерна и спесива… Умела-таки одной меткой фразой дать исчерпывающую характеристику
любому, – хорошо я к нему отношусь или нет. И весьма гордилась свой словесной лихостью!..

       Услышав, что я, аккомпанируя себе на шестиструнной акустической гитаре, люблю напевать
«Ах, постоялые дворы, аэропорты девятнадцатого  века…» и «Кожаные куртки, сброшенные на
пол…»,  – Катерина, моя вузовская одногруппница, загадочно протянула: «Знаю одного молодого
человека… Он тоже любит Городницкого. Но у Артёма слуха нет. И на гитаре он не играет. Просто
на хороших текстах помешан и на литературе. Иногда мне приходит в голову занятная мыслишка:
ты, Ляля, и Артём наверняка созданы друг для друга». «Ничего мы не «созданы», что за бред! –
молча усмехнулась я, приподняв бровь.  – Этот вечно саркастически настроенный Артём безо
всяких проблем переступит через любого, кто ниже ростом (так говорят об эрудитах-зазнайках),
и с безупречно выпрямленной спиной, словно аршин проглотил, пойдёт дальше, не оглядываясь».

       Потом я узнаю истинного Артемия, однако таковым он будет со мною недолго… Фальшивый
облик был ему ближе. Я же всегда жила «с душой нараспашку». Вовсе не из простоты. А скорее по
той причине, что была уверена в том, что люди мне не лгут, видя мою порядочность и открытость.
Пожалуй, слово «порядочность» часто звучало в семье, где я выросла. Мама убедительным тоном
мне внушала: «Главное, чтобы ты стала порядочным человеком!». Почти то же самое я говорила
и до сих пор говорю своей дочери… Недаром о каком-либо омерзительном негодяе отзываются:
« Он непорядочный человек», и даже: «Он  г л у б о к о  непорядочный тип!».

       Родная тётушка Артемия входила в состав редакции известного на всю страну «толстого»
журнала. Она жила в Москве, куда Артём нередко наведывался в гости. Тётушкин муж тоже был
из научных журналистов старой закалки. А их сын Виталий доводился Артёму столичным кузеном
и учился в университете. «Подумаешь – университет.., – ехидничал Артём. – А я в академии учусь,
пусть и провинциальной!..». Артём с девяти лет рос без отца, и москвичи часто слали ему посылки
с подарками: моделями самолётов и кораблей, автомобилей и железной дороги с вагонными
составами и локомотивами, которые могли двигаться по рельсам (игрушечным, разумеется)…

       Когда Артём впервые пригласил меня к себе в гости, я была поражена книжными стеллажами
с довольно обширной домашней библиотекой. Несмотря на то, что многие из этих книг я читала, –
в наших городских библиотеках. Мне в то время мало было понятно: для чего наши интеллигенты
так трясутся над своими личными собраниями книг?.. По тем временам это был жуткий дефицит.
Книгочеям нет нужды пересказывать, какими «грязными» способами добывают книги, дабы от
пола до потолка забить ими самодельные полки… И общественных библиотек было довольно,
думалось мне. Артёма я называла «ходячей энциклопедией», – не поставишь в тупик каверзным
вопросом этого непревзойдённого эрудита!..

       «Да ладно тебе, Тёмка! Будь проще… Не дави интеллектом»,  – подтрунивали над Артемием
его простоватые, но не такие уж глупые друзья. Действительно… Одно дело – чрезмерно много
знать ради того, чтобы милосердно просвещать окружающих, и совсем другое – глумиться над
чьей-то дикой безграмотностью и вопиющим незнанием. Коли Господь дал такое преимущество
над другими, то для того, вероятно, чтобы ты стал истинным «светочем» для тёмных масс.

     Помню, как мы в жаркий июльский полдень сидели на балконе в тени высоких тополей, что
склонились над нашими окнами на третьем этаже. У Артемия было дурное настроение. Однако
не я была тому причиной. Меня он горячо, до остановки дыхания, любил и берёг. Во всяком
случае тогда, в первый год нашей совместной жизни. Мой любимый раскрашивал серебристой
краской модели самолётов… И вдруг по радио передали что-то изрядно его разозлившее. В тот
же миг схватив недоклеенный самолётик, он широким жестом запустил его с балкона, – и тот
разбился об асфальт!..Та же участь ждала и другие милые игрушки моего взрослого мальчика…

       Снизу, на балконе второго этажа, раздалось грустное хныканье дошколёнка. И его старшая
сестра осуждающе воскликнула: «Зачем же вы это жуткое авиакрушение устроили прямо на
глазах у ребёнка!!! Лучше бы мальчику свои самолётики подарили, чем ломать их…». Мне
стало стыдно. Хотя я не ломала самолётов. Артемий же растянул свой рот в издевательской
улыбке Арлекина и вновь швырнул вниз пластмассовый, но почти как настоящий «Ту» или
«Ан» в миниатюре… После этой жестокой истории сестра мальчугана перестала здороваться
со мной, что весьма отяготило мою душу.

       Пожалуй, я неправа… Ничем Артемий не был похож на великого эстета Оскара Уайльда!.. К
тому же, Уайльд был до мозга костей аристократом. А ежели и гениальным педантом, то не ради
шутовской славы, но ради истины во имя Великой Красоты. Спустя годы мы расстанемся с тем,
кому я безгранично верила и кого благодарно любила – в ответ на его сильную ко мне любовь.
Аэроплан нашей совместной судьбы потерпел смертельное крушение, вдребезги разбившись
о чёрствую, растресканную от месячного зноя почву наших бесплодных надежд на «великие
перемены», в которые верили не мы одни, а целая страна… <Продолжение следует…>.