Шкатулка княгини Вадбольской, отрывок 10

В мае следующего года у Вадбольских родилась вторая дочь Мавра. Роды были тя-желые, ожидая разрешения в зале, князь пережил несколько страшных минут – в ка-кой-то момент ему вдруг показалось, что жена умирает. Потом он долго сидел рядом с дремавшей родильницей, держал ее за руку, разглядывал новорожденную малышку и был счастлив, что вторая дочь так походит на мать.
К вечеру Петр Сергеевич отправился в Иваньковское – полагая, что родители тре-вожатся, он хотел лично сообщить им, что самое страшное позади. Отец сидел за сто-лом, и по лицу его было видно, что он успел хлебнуть больше положенного. При виде сына Сергей Иванович грохнул кулаком по столу.
– Ну, с прибавлением тебя, князь Петр, опять девка? На что твоя супруга способна? Даже крепостная баба смогла родить тебе мальчишку.
Петр Сергеевич побледнел.
– У нас будет еще много детей, мы молоды, батюшка, – стараясь выдержать ровный тон, проговорил он, – главное, что опасность миновала, и Лена поправляется.
– Лучше бы померла, раз сына родить неспособна.
– В уме ли ты, старый! – закричала сидевшая рядом с мужем Марфа Ефимовна, – что несешь-то, грех-то какой!
– Больше ноги моей в вашем доме не будет, – холодно произнес Петр Сергеевич, поцеловал руку матери, низко ей поклонился и вышел, а вслед ему летели сердитые крики отца:
– Наследства лишу, не сметь мне больше на глаза показываться!
Утром разгневанная Марфа Ефимовна долго отчитывала проспавшегося мужа:
– Не твердила ли я тебе всю жизнь, чтобы выпивши ты язык свой придерживал? С царями разругался, государыня от обиды тебя даже к военной кампании не допустила, а теперь еще с сыном браниться вздумал? Зачем Петеньку обидел? Такие слова гово-рил, что тебе отец Евлалий ввек грех не отпустит, никакой епитимьей не отделаешься.
Неожиданно, закрыв лицо руками, Сергей Иванович заплакал.
– Внука ждал, – сквозь слезы лепетал он, – болит у меня в животе и в боку правом, куда в шведскую войну пуля ударила, никак не проходит. Все сильней и сильней бо-лит, не проживу долго. Думал, наследника увижу.
– Пить нужно меньше, – сердито ответила ему жена, но встревожилась и послала за доктором.
О сцене в отцовском доме Петр Сергеевич жене не сказал, но она и без того скоро все узнала от слуг. Спустя месяц после родов, лежа рядом с мужем в постели, она вдруг повернулась к нему и приникла всем телом. Князь испуганно отстранился, про-шептал:
– Нельзя еще, Леночка, рано, родная.
– Можно, иди ко мне Петенька, любимый мой!
Как ни был он осторожен, в ту ночь она опять понесла. Спустя два месяца, узнав об этом, князь сильно встревожился. Боясь, что новая беременность, так рано наступив-шая после тяжелых родов, убьет жену, он в отчаянии ругал себя за то, что поддался плотской страсти. Марфа Ефимовна тоже огорчилась новости, но по другой причине.
– Ах ты, Боже мой, – расстроено сказала она, подсчитав по сроку, когда произошло событие, – в Петров пост! Как бы отец Евлалий не отказался дитя крестить.
Доктор и местный священник успокоили обоих – княгиня чувствовала себя пре-восходно, а Петров пост это все же не Великий, и можно было обойтись нестрогой епитимьей. Петр Сергеевич пожертвовал храму сорок целковых, а Елена Филипповна в течение месяца ежедневно молилась перед иконой Святой Троицы.
– Ты и прости мне все по Твоему человеколюбию; тем-то и проявляется великоле-пие славы Твоей, когда Ты не воздаешь грешникам по делам их, – шептала она, а под конец, сама удивляясь своей дерзости, просила: – Дай мне сына, Господи.

Шкатулка, подаренная Петрушей княгине, долго хранила запах дерева, и даже по прошествии двух лет Елена Филипповна, открыв ее, чтобы спрятать очередное пись-мо, ощущала тонкий аромат, вызывавший странное волнение в груди. Кроме отца в первые годы ее жизни в Покровском ей писала лишь невестка Ксения Васильевна.
«...Мы с супругом моим Захаром Филипповичем желаем вам и семейству вашему здоровья и всяческих благ. Позволите ли вы, ваше сиятельство, называть мне вас своей сестрицей?»
На первое письмо ее Елена Филипповна ответила ласково, и с тех пор они начали обмениваться посланиями. Ксения Васильевна постоянно передавала княгине поклоны и поцелуи от мужа, но сам Захари не написал ни одного письма, очевидно, передове-рив это жене. В начале 1782 года в Покровское в первый раз пришло письмо от Вар-вары Филипповны – долго дувшись на сестру за «предательство», она решила наконец сменить гнев на милость.
«...Можешь меня поздравить, дорогая сестра, граф Строганов просил у папеньки моей руки для своего племянника Сержа Новосильцева. Разрешение на брак уже по-лучено. Я счастлива, Серж очень мил и давно меня любит. К тому же, очень удачно, что в замужестве моя фамилия не изменится.
Серж владеет небольшим имением под Москвой, и в его собственности числится пятьдесят душ мужского пола. Мне даже не верится, что после нашей нищеты, я стану иметь хоть и небольшой, но постоянный доход. К тому же тетушка покойной матери Сержа, Мария Павловна Нарышкина, испытывает к нему теплые родственные чувства, и мы надеемся, она составит завещание в его пользу – она одинока, детей и мужа по-хоронила.
Все прочат Сержу блестящую дипломатическую карьеру, так что, надеюсь, мы много времени будем проводить заграницей. В середине марта отбудем в Париж и, возможно, надолго. Я счастлива, ты ведь знаешь, что увидеть Европу, особенно Фран-цию, всегда было моей заветной мечтой! Дороги наши в марте ужасны, но ждать нельзя – нам надлежит быть в Париже в конце апреля, но не позже начала мая, чтобы подготовиться к встрече наследника престола Павла Петровича и его супруги, путе-шествующих по Европе инкогнито. Сообщаю это тебе под большим секретом, никому пока ни слова, это государственная тайна.
Венчаемся мы перед Масленицей. Специального разрешения нам не требуется – даже если бы дядюшка Николай Устинович был истинным отцом Сержа, мы состояли бы в восьмой степени родства. Я, конечно, и не мечтаю, что вы с Пьером сможете вы-браться из своего имения на нашу свадьбу. Захари с супругой, разумеется, будут, ина-че было бы неприлично, но присутствие моей belle-s;ur убавит мою радость ровно наполовину. К счастью, меня поддержит присутствие Катрин Хованской.
Кстати, о Катрин. Ее до сих пор осаждает Нелединский- Мелецкий, но она твердит всем, что не желает выходить замуж, а живет единственно, чтобы писать. В последнее время она целиком предалась сонетам, меня же вдруг увлекла проза, поэтому общать-ся мы с ней стали реже и уже не так, как прежде, понимаем друг друга. Хочу, чтобы ты, помнящая наши первые литературные забавы, оценила мои успехи, поэтому с мо-мента нашего с Сержем отъезда во Францию буду постоянно тебе писать, а ты суди меня со всей непредвзятостью.
Соскучилась по тебе безумно, все отдала бы, чтобы теперь увидеть тебя и обнять. Так хочется показать тебе мое свадебное платье и те чудесные наряды, что мне сшили в дорогу у Линденмана. Хотя, конечно, они не подойдут для Парижа, там мне придет-ся воспользоваться услугами французских модисток. Да, все забываю поблагодарить тебя за чудесные отрезы на платье, что ты мне прислала, из них Марья сшила мне не-сколько милых платьев для дома.
У нас дома ничего нового, папенька иногда мучается головными болями, и Марья поит его какой-то травой. Больше он ни на что не жалуется и для своих шестидесяти лет выглядит, я считаю, превосходно...»
Прочитав письмо сестры, Елена Филипповна заплакала. Вошедший муж, увидев ее слезы, сильно встревожился:
– Что случилось, душа моя? Если твоему отцу нужны деньги, ты только скажи, я...
– Нет-нет, это от радости, Варя выходит замуж, – утирая слезы, улыбнулась она, – за Сержа Новосильцева, нашего кузена. Венчаются перед Масленицей.
Князь слегка наморщил лоб.
– Серж Новосильцев? Что ж, слава Богу, он милый юноша, когда я впервые увидел его, он в карете княжны Хованской читал Варе стихи. Мне еще тогда показалось, что он к Варе не совсем спокоен. Будешь писать, передай молодым мои поздравления и пожелания счастья.
Ему самому удивительно было, с каким равнодушием он теперь вспоминал о той давней встрече на набережной и пронзившей тогда его сердце болезненной ревности.