Дни крутых, отрывок 3

Наконец в глаза Сычеву бросилась светлая прядь волос у дальней стены. Удовлетво-ренно крякнув, он опустил фонарь, осторожно перешагнул через неподвижное тело у входа и двинулся вперед, но не успел сделать и пяти шагов, как тяжелая доска, прежде закрывав-шая выгребную яму, с силой опустилась на его голову. Любимый секьюрити Керимова упал лицом вперед, уткнувшись носом в твердую холодную землю.
– Скорее! – Умаров подхватил упавший фонарь и, стиснув руку Насти, бросился в про-свет между стеной и дверью.
Они бежали по узкому коридору и уже повернули налево, когда сзади раздался прон-зительный крик «Стой!», а вслед за этим прогремели два выстрела. Удар доской был недо-статочно силен, и Сычеву потребовалось не более пяти минут, чтобы прийти в себя. Тахир, бежавший сзади, закричал, указывая куда-то вбок. Умаров понял его, мгновенно развернулся и потянул Настю в узкий боковой проход.
Они оказались в широкой пещере с низким потолком и остановились. Настя огляде-лась – у одной стены валялись какие-то заржавевшие инструменты, у другой лежала старая лопата с обломанным черенком. Она уже хотела задать вопрос, но Тахир бесцеремонно за-жал ей рот, а Умаров шепнул:
– Тихо, тут нельзя разговаривать.
Осторожно, стараясь делать как можно меньше движений, беглецы опустились на зем-лю и погасили фонарь. Они напряженно прислушивались к топоту бегущего по коридору человека. Шаги Сычева удалялись – он проскочил боковой проход, не заметив его.
 Так они сидели минут десять – не шевелясь и не произнося ни слова. Потом Тахир осторожно поднял голову и посмотрел вверх. Настя, уставшая от неподвижности, хотела не-много приподняться, но Умаров сжал ее плечи и вновь зашептал – так тихо, что она с тру-дом могла разобрать слова:
– Не двигайся, опасно – обвал может произойти от малейшего движения, даже от громкого голоса. Раньше тут было богатое месторождение, но оно давно истощилось, по-этому шахту не стали укреплять. Нас несколько раз приводили сюда работать – надеялись, мы что-нибудь откопаем. Но алмазов здесь уже нет вообще, а двоих ребят месяц назад зава-лило – мы так и не смогли их вытащить живыми. Охранники в эту дыру вообще не заходят – боятся.
От его легкого шелестящего шепота Насте стало жутко, ее затрясло. Она пыталась сдержать дрожь, чтобы не делать лишних движений, но не могла.
Снаружи вновь послышались шаги – Сычев возвращался. Он подошел совсем близко к дыре и заглянул внутрь. В руке у него был уже другой фонарь, и луч света скользнул по нависшему над головами беглецов потолку.
– А ну выходи, блин, я тебя засек! – голос его прозвучал не очень уверенно.
– Он не знает точно, что мы здесь, и что нас трое, – губы Умарова у самого уха Насти шевелились почти беззвучно, – посидим тихо, может, уйдет. Сюда он точно не полезет.
Действительно, постояв возле дыры, Сычев повернулся, собираясь уйти, но в послед-ний момент неожиданно выхватил револьвер и трижды стрельнул в темноту. Грохот вы-стрелов разорвал тишину, и немедленно возмущенная земля ответила угрожающим гулом. Скалистая глыба качнулась, стена, у которой съежились беглецы, рухнула, увлекая всех тро-их в черневшую за ней пустоту, и уже через мгновение каменный град обрушился на то ме-сто, где они только что сидели.
Настя плохо помнила, что было дальше. Она не могла дышать, и воздух с силой вдува-ли ей в рот, а потом сжимали грудную клетку, заставляя сделать выдох. Ядовитый газ разры-вал внутренности, лицо Керимова расплывалось, становясь все больше и больше. В ушах звенел отчаянный крик – крик Ларисы. Потом послышался ласковый и печальный голос Умарова. Он сказал:
«Мое сердце уже разорвалось, но я знаю – он лучше всех на свете».
Алеша! Ужас отступил, ей вдруг стало легко, и чей-то голос ласково произнес:
– Ты будешь жить, девочка, теперь ты будешь жить.
Жить! Она будет жить, и будет весна, и солнце, и … Алеша!

… Они встретились у Лизы Трухиной на следующий день после того, как Настя полу-чила от него электронное послание:
«Вроде бы уже могу нормально передвигаться. Встретимся?»
Ей даже стало немного обидно от того, как легко он задал этот вопрос. Встретиться! Да она ни о чем больше не думала с тех пор, как они расстались.
В тот день у них в школе с утра была консультация перед экзаменом, и Лиза, уходя, за-явила кузену Мише:
– В шесть ко мне люди придут…м-м-м заниматься. Чтоб ты носа из своей комнаты не высовывал, дошло?
Миша был понятлив. Он немедленно проверил свою аппаратуру, установленную в комнате для гостей, и ровно в половине шестого заперся у себя в спальне. Алеша подъехал без пяти шесть. Припарковав машину за углом, он вылез, слегка потопал – нога еще побали-вала – и нерешительно направился к подъезду.
Если честно, ему не хотелось встречаться с Настей у неизвестной подруги. Гораздо приятней было бы привезти ее к себе – только он и она, и никого больше. Настя, однако, четко объяснила, что ни к кому, кроме как к подруге Лизе, мама ее не отпустит. Лиза, так Лиза, делать нечего. Алеша с унылым видом поднимался по лестнице, мысленно представ-ляя себе эту Лизу – толстую, рыжую деваху с круглыми очками на веснушчатом носу и прыщавым лицом.
Дверь ему открыла миниатюрная черноволосая девочка – удивительно красивая, с огромными черными глазами и необыкновенным золотистым оттенком кожи. Секунду они молчали. Она усиленно жевала жвачку, дружелюбно разглядывая его с ног до головы, потом весело спросила:
– Леша, да? А Настя звонила – совсем капельку задержится. С ней мать на дорогу ре-шила воспитательную беседу провести. Заходи, кофе хочешь? – она легко дотронулась до его локтя, указывая, куда нужно пройти, и чуть прищурилась.
Алеша достаточно хорошо разбирался во всем, что касается лукавых женских взглядов и легких прикосновений руки, поэтому он, чтобы сразу пресечь все попытки девчонки по-кокетничать, сухо ответил:
– Спасибо, нет. Я подожду Настю.
– Конечно, проходи, садись на диванчик – вот сюда, – она очаровательно улыбнулась и присела рядом. – Я пока составлю тебе компанию, чтобы ты не скучал.
– Спасибо, – повторил он еще суше и слегка отодвинулся.
Лиза улыбнулась. Обычно ей не приходилось тратить много сил, чтобы обольстить очередную жертву, потому что большинство ровесников и юношей постарше сами охотно спешили в ее сети – стоило лишь слегка поманить их пальчиком. Изредка случалось, правда, что ее чары не действовали. В таких случаях она презрительно морщила свой прелестный носик и принципиально отказывалась от дальнейших поползновений.
«Ну и фиг с ним. Придурок или «голубой», сразу видно. На таких энергию расходовать – себя не уважать».
Однако мальчик Насти Лизе понравился настолько, что ей вопреки всем принципам захотелось сделать еще одну попытку. Очаровательно наклонив вбок головку, она подперла ее рукой и нежно сказала:
– Знаешь, по рассказам Насти я представляла тебя совсем другим.
Предполагалось, что ответом на ее слова будет вопрос: «Каким же?» Алеша, однако, этого не спросил – ограничился лишь вежливым:
– Да?
– Да! Она тобой просто бредит. Оно и понятно – ты у нее первый, ей не с кем сравни-вать. Очень прошу тебя, Леша, – она придвинулась к нему совсем близко, – не обижай ее, ладно? Настя моя самая близкая, самая любимая подруга, – ручка Лизы нежно коснулась его колена, и она без всякого перехода спросила: – Музыку включить, покайфуешь пока? Хо-чешь, рэп, «металл» или «техно»?
– Нет, спасибо, – даже не пошевельнувшись, ответил Алеша, – я просто посижу и по-дожду Настю.
Лиза с еле заметным вздохом отодвинулась, но тут же птичкой вспорхнула с места, услышав звонок в прихожей. Через секунду до Алеши донесся ее возбужденный, рассыпав-шийся колокольчиками голосок:
– Настя, слушай, блин, а парень – класс. Другая бы его у тебя сразу отбила, скажи спа-сибо, что я – верная подруга.
– Спасибо, Лиза, я просто балдею от счастья, – сдержанно ответила Настя и через мгновение встала на пороге комнаты.
Алеша поднялся ей навстречу, и Лиза, шагнувшая, было, в комнату следом за подру-гой, увидела, как у обоих изменились лица. Не сказав ни слова, она тихо отступила назад, бесшумно прикрыв за собой дверь. Алеша прижал к своим щекам ладони Насти, а она смот-рела на него, не замечая, что плачет.
– Что ты? Ну что ты? – он губами коснулся медленно ползущей слезинки. – Все хоро-шо, не плачь.
– Разве я плачу? Просто… Если б ты знал! Если б ты только знал, как я… как мне без тебя было…
Его пальцы утонули в пушистых пепельных волосах.
– Ты что, Настасья, Настя, рыбка моя, я же с тобой!
Поцелуй их длился вечность, из груди Насти рвался стон. Они раздевались, помогая друг другу, одежда летела в разные стороны. Юноша и девушка сжимали друг друга в объя-тиях, тела их сплетались в единое целое. Мир перестал существовать, и им в этот момент, конечно же, не было никакого дела до легкого жужжания в стенном шкафчике.
Поздно вечером Миша с удовольствием просматривал отснятую ленту. Он был боль-шой эстет и получал истинное наслаждение, вновь и вновь наблюдая за прекрасной юной парой, занимавшейся любовью…

– Алеша! – Настя очнулась от собственного крика.
Над ней склонились Дара и еще одна умудка.
– Все хорошо, все кончено, ты, наконец, пришла в себя.
– Где я?
Настя лежала в огромной комнате без окон на мягкой удобной постели. Было очень светло, хотя нигде не было видно никаких ламп или других источников света. Она села, удивленно оглядываясь вокруг.
– Ты в пещере, – ласково ответила вторая умудка, – ты уже совсем здорова, и скоро мы отправим тебя к твоему отцу.
Настя неожиданно все вспомнила.
– А где Тахир? Где профессор Умаров? Они живы? Почему вы молчите, что с ними?
Умудки переглянулись, потом Дара печально вздохнула:
– Мы не смогли вернуть их к жизни – когда вас нашли, они уже были мертвы.
– Нет! – Настя горько заплакала, закрыв лицо руками. – Нет! Нет! Нет!
– Еще минут десять, и нам не удалось бы вернуть к жизни и тебя. Но твой час еще не пробил, мы подоспели вовремя. Гила – Дара указала взглядом на вторую умудку, – сразу взяла твою руку и почувствовала, что ты будешь жить. Живи, радуйся жизни и думай о жи-вых. Твой отец очень страдает, никуда не хочет уезжать из дома на реке – сегодня уже тре-тий день, как тебя похитили, и он потерял всякую надежду. Для него будет огромной радо-стью увидеть тебя живой.
Настя опустила голову:
– Бедный папа, – прошептала она, – родной мой папочка, как он переживает!
В течение прошедших трех дней Андрей Пантелеймонович так осунулся, что близкие при виде его исхудавшего лица и лихорадочно горящих глаз могли бы прийти в ужас. Сразу же после визита к Керимову он велел Гордееву:
– Отправляйтесь в Умудск, вы с Ингой должны сегодня же вылететь в Москву. Сами сообразите, придумайте, что хотите, я даю вам полную свободу.
– Хорошо, – подумав, ответил тот, – я скажу, что нужна ее подпись на финансовых до-кументах. Вряд ли она станет вникать в подробности. Сложность в другом – сумеете ли вы выдержать до конца.
Воскобейников нахмурился.
– Постарайтесь, чтобы журналисты ничего не пронюхали, – резко сказал он, – во вся-ком случае, пока. Я должен… я должен собраться.
Гордеев осторожно заметил:
– Простите, Андрей Пантелеймонович, но… придется, наверное, поставить в извест-ность органы и прокуратуру, иначе возникнут недоуменные вопросы.
– Никаких органов! Я сам все организую, но… не раньше, чем Инга будет в Москве. Не задерживайтесь, Феликс, вам пора.
Гордеев нерешительно потоптался на месте – его беспокоило странное выражение на лице Андрея Пантелеймоновича, и он от всей души жалел, что, поддавшись минутному по-рыву, оказался втянут в это дело.
– Когда вы вернетесь в Умудск, Андрей Пантелеймонович?
– Когда сочту нужным. Ваше дело – немедленно увезти Ингу в Москву.
– Если честно, я сильно встревожен, Андрей Пантелеймонович. Накануне выборов, все это может просто выбить вас из колеи. Вы хорошо рассчитали свои силы?
– Идите! – гневно закричал тот, но сразу же оглянулся и понизил голос. – Назад дороги нет, и у вас тоже нет выхода – вы должны мне помочь. А в остальном – положитесь на меня.
Последние слова он произнес очень тихо. Гордеев на мгновение встретился с ним взглядом, и сказал еще тише:
– Еще есть время, Андрей Пантелеймонович, я еще могу заставить Керимова вернуть ее… живой.
– Уходите, – Воскобейников отвернулся и, когда Гордеев вышел, прошептал, с трудом шевеля помертвевшими губами: – Я не хочу видеть ее живой, не могу больше терпеть. Не хочу, чтобы моя жизнь оставалась вечным страданием.
День закончился, наступил следующий. Андрей Пантелеймонович до вечера ходил по тропинке возле дома, лицо его потемнело от солнца, глаза ушли глубоко внутрь. Охранники следовали за ним на почтительном расстоянии, но подойти близко никто не осмеливался. Все это время ему казалось, что он находится в каком-то подвешенном состоянии – в таком, когда не ощущаешь времени, пространства и собственного тела. Однако голова была свет-лой, мысли, текли свободно. Постепенно рождался четкий план действий, выстраивались цепочкой ситуации, логичные в своей последовательности.
«Когда ее тело найдут, Инга будет далеко в Москве, а прокуратура и следственные ор-ганы не обязаны ставить в известность общественность и прессу. Умудам, конечно, придет-ся сообщить и попросить не разглашать в интересах следствия. В конце концов, все делается с расчетом на них – как иначе объяснить, что я не снял свою кандидатуру? Они не станут в это вмешиваться – абсолютно индифферентный и безразличный ко всему народ. Для папа-рацци предложим версию любовного романа. Для них и… для Инги.  Начну с того, что вой-ду и брошу перед ней письмо со словами: «Посмотри, что натворила наша радость! Нет, ты только посмотри!». Письмо нужно составить так, чтобы оно производило впечатление – я сам выберу, кому из любопытных папарацци его показать. Когда я стану депутатом.… Разу-меется, я стану депутатом – у меня уже сейчас самый высокий рейтинг, а поддержка прези-дента «Умудия Даймонд» оставит далеко позади даже Иссамбаева. Так вот, когда я стану депутатом, вполне возможно допустить появление в местных газетах парочки пикантных статеек – обыватель обожает подобный интим. Например: «Трагедия в семье депутата – строгие родители вынудили дочь бежать с избранником сердца». Или: «Малолетняя дочь депутата вопреки воле родителей бежит с любимым за кордон». Прокуратура и местные ор-ганы будут молчать и сделают все, что им прикажут – они у Керимова в кармане. Письмо должно звучать примерно так: «Дорогая мамочка, прости меня, я встретила человека, кото-рого полюбила. Когда ты получишь это письмо, мы будем уже заграницей. Я не скажу, куда мы уедем – мы уедем в страну, где разрешены браки девушкам моего возраста. Жди, я при-еду к тебе, обязательно». Инга будет ждать – год, два, три. Потом привыкнет. Я организую другие послания, телефонные звонки. Возможно, кто-нибудь из писателей даже напишет об этом роман, а она… она уже не вернется – Керимов никогда не отпустит опасного свидете-ля, он уберет ее уже сегодня, я уверен. Тело найдут завтра или послезавтра.
Если б я решился на это раньше, мне не пришлось бы столько лет страдать. Я честно пытался, я старался ее полюбить, как дочь. Но я не мог… я не в силах был забыть ту девочку, которую сам отнес в морг. Я не мог видеть, как Инга – моя Инга! – отдает ей свою любовь. Ведь она нам чужая, совсем чужая, я не люблю ее, не хочу видеть каждый день, каждый час, вспоминать… вспоминать Людмилу. Если б не она, Люда была бы жива. Люда, моя Люда, мой верный и самый преданный друг! А этот вечный кошмар, страх, что все раскроется! Моя вечная ахиллесова пята. Нет, я должен был это сделать, и хорошо, что решился, потому что больше нет сил терпеть – я медленно сходил с ума и вскоре вообще потерял бы рассу-док. Какое счастье – я никогда не увижу ее больше. Никогда!»
– Папа! Папочка!
Она шла, почти бежала к нему, протягивая руки. Его адская мука, его страдание и боль. Его ахиллесова пята. Он в ужасе отступил, но тонкие руки уже обнимали за шею, гладили лицо.
– Папочка, это же я, Настя, ты меня не узнаешь? Меня спасли! Ты не веришь? Да что с тобой – ты на себя не похож! Это ты, папа? – она изумленно смотрела на отца, на мгновение ей вдруг показалось, что перед ней действительно чужой, совершенно незнакомый человек.
В глазах Воскобейникова стоял туман, ноги подкашивались. Высокий умуд поддержал его сзади, сказал Насте:
– Твой отец слишком много страдал все эти дни, он еще не в состоянии осознать.
Сделав над собой усилие, Андрей Пантелеймонович справился со своим лицом и, вы-прямившись, отстранил умуда. Он заставил себя поднять онемевшие руки, чтобы обнять Настю, нежно, очень медленно произнес:
– Девочка моя! Не верю. До сих пор не верю, что это ты. Не знаю даже, как мне благо-дарить судьбу.
Ему казалось, что он уже мертв.