Единственная ночь

( незаконченная сказка, которая звучала бы так: https://www.youtube.com/watch?v=o_1aF54DO60 )

Она замерзла. Наверное, от того, что за окном шел дождь, а рядом не было ничего кроме остывшего кофе. Она обхватила чашку ладонями, пытаясь согреть руки, но тепла было уже слишком мало.
- Ну вот, видишь, и ты тоже меня предал.
- Нет, просто я тоже замерз, – возмущенно хлюпнула бурая жидкость.
- В таком случае я согрею тебя, – она залпом допила содержимое чашки и подумала, что это совсем не плохо, что она может еще кого-то согреть.

До позднего вечера оставалось несколько часов. Больше всего она не любила именно это время. Когда еще не ночь, но уже и не день ее обреченность чувствовалась наиболее сильно. Обреченность, которая заставляла других женщин в ее возрасте, выбиваясь из сил, искать себе подходящий дом и мужчину. Она уже пережила этот острый период, и теперь прекрасно понимала, что ее шансы на счастье ничтожно малы. Виной тому была ее пугливость, а, может быть, замкнутость. Однажды, ее предали. Или она предала. Самое страшное, что ей так и не удалось разобраться в том, что случилось. Висящая в воздухе недоверчивость, то ли придуманная, то ли настоящая встала крепкой стеной между ней и тем человеком, которого она любила. Она часто вспоминала об этом и, когда никто не мог прочесть ее мысли, во всем обвиняла себя. Впрочем, она и здесь была благодарна случаю, который сделал ее существом самодостаточным и на редкость выносливым. Единственное, чего она судьбе простить никак не могла, это смерть своей дочери. Он ничего не знал о ребенке, когда они расстались, да и она тогда еще ничего не знала. Потом, когда у нее родилась девочка, ей приходилось бороться с желанием обо всем ему рассказать. Он бы очень обрадовался, она знала. Но она боялась, что это привяжет его к ней, и так ничего и не сказала. Малышка умерла в полтора года, и тогда она решила больше не любить: ни мужчины, ни ребенка; и записала у себя в дневнике печатными буквами: «Я могу быть твоим другом, но ты моим – никогда!» С тех пор она не приобрела ни одной новой привязанности. Жила одна в своей скромной однокомнатной квартирке. Единственное, что у нее все еще было и, чего она изменить никак не могла – это ее брат. Она безумно любила своего брата, то единственное, что у нее осталось. Но эта любовь порождала в ней панический страх: за него; за себя, если с ним что-нибудь случится…

Зазвонил телефон. Женщина на диване вздрогнула и, сбросив с себя оцепенение, удивленно огляделась вокруг. Мельком взглянув на часы, она отметила, что просидела так около часа, сжимая в руках пустую чашку. Телефон настойчиво продолжал звонить. Это был новенький АОН, который отличался забавным умением проговаривать номера вслух гнусавым мужским голосом. После третьего гудка что-то в нем перемыкало, и он начинал громко, на всю квартиру выквакивать телефон звонившего. Вот и сейчас он мерзко завопил:
- Двести семьдесят семь…
Она посмотрела на экран и тут же узнала номер, – это была ее подруга. Нерешительно протянула руку, поколебалась несколько секунд, встала, взяла со столика ложечку и, плавно помахивая чашкой в такт ходьбе, пошла на кухню, варить себе новый кофе. Зря он подарил ей эту игрушку. Она практически перестала поднимать трубку, только когда он звонил, а он никогда не звонил. И это заставляло мучиться угрызениями совести: осознанное избегание людей всегда казалось ей трусостью, а теперь трусом оказывалась она: каждый раз. Это ее злило. Она наполнила чашку горячим напитком, небрежно бросила джезву в раковину и вернулась на свое место, к телефону. Несколько дней назад она пообещала себе ждать звонка до трех часов ночи и теперь честно выполняла свое обещание. Каждую ночь. Изначально это казалось ей игрой, способом отвлечься от привычной бессонницы. Но сейчас, она вдруг поняла, что это давно перешло через ту грань, которую она обычно соблюдала. Она не смогла бы сейчас выключить свет и уйти спать в соседнюю комнату. Осознание больно резануло по памяти. Она потянулась к коробке с фотографиями, достала снимок дочери, прошептала тихонько:
- Я люблю тебя.
Закрыла глаза не в состоянии решить, кому она произнесла эти слова. До этого она говорила эту фразу только двоим. Немного поискав, достала из коробки еще одну фотографию – отца своей дочери. Она не знала, где он сейчас, что с ним. Они не виделись уже около двух лет. Даже полгода назад, когда девочка умерла, она предпочла выть по ночам и раздирать до крови руки о стены, чем позвонить ему. Она не хотела причинять ему боль, ни тогда, ни сейчас. Сейчас, когда, глядя на его лицо, хотелось только вспоминать: как они бродили по парку держась за руки, как он смущенно целовал ее в щеку на день рождения. Она, конечно, любила его до сих пор. Но совсем не так как тогда. Время не лечит раны, но оно изменяет их: она любила его как тепло, которое всегда будет рядом.
 Мысли вдруг поползли быстро, невпопад сменяя друг друга: «Позвони мне. Просто позвони. Я буду весёлой как всегда. Я так обрадуюсь! …Интересно, у Бога тоже должны быть крылья? Или только у ангелов? А эти, как их, журавлики. Бумажные. Я же не умею их делать. «Помните, Вы не одна. Врачи делают все, чтобы спасти вашу дочь» Не одна!? Этот маленький гроб. Как швейная машинка. Никого не пущу. У нее даже могилки нет. Пепла почему-то было так много. Они, наверное, всем одинаково выдают… Нет! Не хочу!» Резко рванула телефонный шнур из розетки. Ей только казалось, что сильно. Звонок. Опять подруга:
- Привет.
- Ничего что поздно? Я звонила час назад, – тебя не было.
- Я не сплю.
- Хорошо, что я тебя застала. Только сегодня вернулась. Ты знаешь, что лис держать противозаконно?
- Знаю. А они там были?
- Были. Но ты ведь понимаешь, нельзя.
- Я же не заставляю тебя держать дома лису. Я просила мне привезти.
- Это преследуется законом. В квартире нельзя.
- Какого черта! Тебе не все равно?
- Нет. Я же твоя подру…
- Это я твоя подруга, а ты – человек, который в силу обстоятельств, оказался со мной знаком, не более того.
- Ну, знаешь…
Короткие гудки отбоя. Она устало опустила трубку на рычаг. Почти одновременно на кухне включилось в режим будильника радио, на всю квартиру заиграл национальный гимн. «Двенадцать часов. Ночь. – отметила она, - Никто больше не позвонит».

Медленно поднялась, выгнула спину. Подхватила чашку и отправилась варить кофе. Нашла на подоконнике сигареты. Вернувшись в комнату, включила ночную радиостанцию. Передавали глупые, привязчивые песни, хорошего – почти никогда. Сбросила тапочки, забралась с ногами на диван и закурила.
Шея и плечи болели, пальцы затекли, и вязание плохо поддавалось. А была только половина второго. «В Москве уже без тридцати минут три» - с завистью подумала она, набросила еще пару петель и отшвырнула крючок. В соседней комнате лежал в кульке недовязанный свитер, но она упрямо заставляла себя вязать сарафанчик, задуманный еще год назад. Она тогда хотела связать два таких, один большой, другой маленький…
«Лучший отдых для моей спинки – перемена рода занятий. Можно, наверное, заняться гримом. Полчаса пойдет на его нанесение, еще минут пятнадцать, чтобы его смыть. Как-никак, а это уже сорок пять минут». В ванной она нанесла камуфляж на лицо. Вспомнила, что в холодильнике еще оставалось молоко и, не смывая краску, решила разнообразить не только действия, но и питание. Кофе с молоком, это вам не просто кофе. В расход пошла еще одна сигарета. Она любила курить. Именно поэтому делала это редко, но сегодня ограничения мало ее касались. За одну ночь привыкнуть нельзя. Или можно? Она боялась необходимостей. Почему-то, ей казалось, что стоит приучиться к сигаретам, как тут же какой-нибудь гаденький жучок уничтожит такой растительный вид, как табак. А, может быть, и того хуже – все растения, которые годятся для этих целей. Из колонки вдруг послышались грустные звуки какой-то, давно забытой песенки на три четверти, она сорвалась с дивана и закружила по комнате с воображаемым партнером. Ее брат, отменно умевший танцевать, научил ее еще в детстве, и ей не составляло труда представить себя танцующей с кем угодно. Чаще всего она танцевала с мистическими животными. Она вообще любила мистических животных. Танцевала до тех пор, пока в изнеможении не упала в кресло, прямо на спящего там кота. Кот завопил и убежал. Она и сама испугалась. Нужно было бы пойти помириться, объяснить ему, что она нечаянно, но ей почему-то показалось, что он и так поймет.
Следующие кофе и сигарета сделали свое дело. Теперь кроме спины, шеи и плеч у нее болело еще и сердце. К тому же, слегка подташнивало. Видимо, потому, что целый день не ела. До назначенного срока оставалось не больше пяти минут и бутылка водки. Она подошла, взяла ее из бара, повертела в руках. Привычным жестом хотела свернуть крышку, но волна ужаса вдруг захлестнула ее, как тогда, когда врач сказал ей, что она беременна. Они разошлись два года назад и до того, как она узнала о будущем ребенке, она пила. Много. Часто. Даже брат боялся, что она сопьется. Почти четыре месяца. И еще пять, прожитые в страхе, что это отразится на ребенке. Девочка родилась без отклонений. Ее дочь умерла в полтора года. Она всегда винила в этом себя. И она была виновата. С тех пор алкоголь на нее не действовал, но она его ненавидела, хотя и научилась симулировать опьянение.
 Электронные часы наконец-то высветили тройку по нолям. Теперь можно было выключить свет и лечь. Она так и сделала, несмотря на то, что знала – сегодня ей не уснуть… Лежала тихонечко, смотрела в окно, ожидая рассвета. Заплакала. Она никогда не считала слезы бесхарактерностью и слабостью, (если их никто не видит, разумеется). Непроглядная темень. Ей все-таки удалось задремать, к тому времени как в замке заскребся ключ. Она моментально спружинила и рывком встала – привычка спать слишком чутко. Набросила футболку, и еще до того как дверь открылась, выбежала в коридор, включила свет, чтобы дать привыкнуть глазам. Замок отщелкнулся и вошел единственный, кто имел на то право и ключи – брат:
- Боже, девочка, что с твоим лицом?
- Я играла в войну. – заметила в зеркале свое отражение, – ярко-алым крашенные губы, серо-синие камуфляжные полосы и черные треугольники вокруг коричневых, выразительных глаз, (и все это порядочно размыто слезами), - и добавила, - В тропическую войну. Да, точно! В тропическую войну милитаризованных лягушек.
Улыбнулась через силу. Брат посмотрел укоризненно и, не терпящим возражений тоном, скомандовал:
- Шагом марш в ванну и срочно смывай всю эту акварель. Испортишь кожу, никто замуж не возьмет.
Она немножко обиделась:
- Во-первых, сам ты акварель, во-вторых, по поводу замужества попрошу не шутить, и, думаю, ты сам догадываешься почему.
- Не возражай. И рассказывай, что случилось. Потому что из-за твоей шизофреничной телепатии я не могу ни спать спокойно, ни переспать спокойно.
Она послушно побрела в ванну:
- Ты груб.
- Я шел пешком.
- Ты единственный, кто на это способен.
- Может быть…
Когда она умытая вышла на кухню, он добалтывал остатки меда в подогретое молоко:
- Ну вот, теперь ты более-менее похожа на мою сестру. Только круги под глазами! Ты что не додумалась хотя бы позавтракать? Учти, будешь себя так противно вести, перееду к тебе жить и объявлю территорию твоей квартиры зоной здоровья.
- Не скандаль. Ради тебя я готова поесть, поприседать, отправиться в душ Шарко или чем там нынче пользуют шизофреничек?
- Грубо.
- Бывает. Достань там из холодильника средневековье.
- Средневековье?
- Я имею в виду гороховую похлебку.
- Горох и молоко с медом? И ты всем это предлагаешь?
- Нет, такое я могу предложить только тебе. За что я тебя и люблю.
- Надеюсь, не только за это. – он открыл холодильник, выискал в нем рис, заставил ее съесть его и выпить молоко. – Теперь рассказывай.
- Спина болит.
- Ясно. Идем.
Они переместились в комнату, где он уложил ее на пол и сделал массаж. После чего, она потянулась, перевернулась на спину и виновато сообщила:
- Еще сердце болит.
Брат развел руками:
- Если болит сердце, это значит, – ты влюбилась.
- Меняю тему.
- Неужели, правда?
- Покурим?
- Бессовестная ты. В твоем возрасте пора бы уже быть благоразумнее.
- В моем возрасте? Лучше скажи, в моем положении. А в моем положении давно пора бы подохнуть.
- Тебе мало смертей? – он злился.
- Слишком много. Ровно настолько, что так и хочется перекочевать из оппозиции в большинство.
- Успеешь. А теперь светает. И я бы на твоем месте как следует выспался.
- Ладно. Если тебе так хочется, я уступлю тебе на ночь свое место.
Он улыбнулся:
- Не вредничай.
- Не буду, – улыбнулась и она, вытаскивая для него вторую подушку и одеяло.

17 августа 1999 г. 16:14