Десять рублей

  Марина Андреевна проснулась ещё до рассвета. Сегодня годовщина смерти мужа. Ворочалась в темноте. Вспоминала. Как познакомилась с мужем, Алексеем. Как предложение ей делал на скамейке около дома.
– Замуж за меня пойдёшь?
– Замуж? Нет. Не пойду, – поджала губки Марина.
– Всё понятно. Вот так. От ворот поворот. Отказываешь, значит? – Алексей помрачнел. – Ну что же… Вставай. – Сам встал и ждал, когда Марина поднимется со скамейки.
Медленно шли по парку. Через несколько шагов спросил:
– А почему не пойдёшь?
– А где нам жить-то? На семи метрах у матери?
– Мне начальство обещало комнату, когда женюсь.
– Тогда пойду.
  Расписаться всё никак не могли. Два раза ждала его Марина. Опаздывал. Служба. Алексей был офицер МГБ. А свадьба у них была... Ой, одно название! А сейчас вон какие закатывают! Дядя Кузя подарил чашку с блюдцем, мать собрала на стол нехитрую еду: винегрет, селёдка, холодец… Миша, учившийся на дипломата муж сестры Алёши, всё спрашивал: «А где шампанское? На свадьбу надо шампанское!» Была только водка. И не знали, что это за шампанское такое? Побежали за шампанским. Спали на полу на матрасе у её матери в семиметровой комнате, пока не получили свою. Пелагея, мать, до темноты сидела на скамейке, на улице, чтобы молодым не мешать. Родился сын. Посадили годовалого Витьку на санки, дали ему в руки миску, три ложки и три тарелки и поехали в новую пустую комнату. На новом месте жить бы да радоваться, ан нет. Опять пришла беда, откуда не ждали. В квартире, в двух других комнатах проживала семья старшего по званию офицера из их ведомства. Его дочь привязалась к Алексею. Завлекала, как могла, разговорами. Стихи ему читала. Образованная. Техникум окончила. Её мать добавляла, шипела на дочку: «На соседку посмотри! Без рук, без ног надо было быть, чтоб как ты, выйти за работягу на заводе. Хорошо, что быстро выгнала!» На кухню не выйдешь. Марину они возненавидели. Деревня, а такого парня отхватила! Маленький сынишка заболел коклюшем, а эта «певица» на кухне романсы орёт во всё горло. Только малый заснёт, она опять выводит рулады. Марина вышла на кухню, попросила не петь. В руке у неё был тонкий стакан с водой. Рукой со стаканом вроде только коснулась плеча нахалки, мол, перестань петь, и стакан раскололся. Порезал настырной сопернице руку. Суд. Думали, что из органов Алексея выгонят. Нет. Обошлось. Суд встал на сторону Марины. Пропесочил эту наглячку. Ой! Да сколько всего было!
Ладно. Хватит вспоминать. Надо вставать. А то так и к службе опоздать недолго.
  На термометре за окном пятнадцать градусов. Утро выдалось холодным, а ведь только последний день июля. Порывистый промозглый ветер задул лето. Тормошил верхушки чахлых берёз во дворе, ерошил полоску редких кустов у мусорного бака. В разрывах летящих туч лишь серая хмарь. Чувствовалось, что низкое свинцовое небо расположилось над Москвой надолго. Так бывает в августе. Ничего. Авось через день-два распогодится. Люди на остановке напротив жались под козырёк, закрываясь отворотами плащей, капюшонами, ожидая, когда их подберёт рейсовый автобус. Надо потеплее одеться. И ботинки обуть на толстой подошве. Сквозняки, и от каменных плит в церкви тянет. Пока службу отстоишь, ноги одеревенеют. Вытащила плащ из шкафа. Повязала тёмный вдовий платок. Взглянула на себя в зеркало. Когда-то подружки её сравнивали с Диной Дурбин. Делала шестимесячную завивку под Орлову. Теперь бы её никто из них не узнал. Постарела она за этот год. Горе подкосило её. Большие глаза, когда-то лучистые, теперь потухли. Щёки опали и потеряли всегдашний румянец. От носа к уголкам рта пролегли борозды. Да и сами губы, полные, смеющиеся, как-то усохли, поджались. А ведь она ещё совсем не такая старая. Рано ушёл Алексей. Началось всё с командировок в Семипалатинск в конце 60-х. В вагончике, в котором они жили, шапка к подушке примерзала. Доводил до ума ракетные пусковые установки. МАИ же закончил. Как раз дочка родилась. Деньги были нелишние. Только трёхкомнатную квартиру получили. Надо было обставляться. Вот и пошло. Воспаление лёгких, ещё воспаление. Да и курил он много. Без фильтра. На руководящей должности последнее время одна нервотрепка была.
Врач в Новогорской больнице, прежде чем разрешить ей войти в палату, объяснил: «Больше мы его держать на аппарате не можем, и так уже продержали больше, чем положено. Заслуженный человек. Сверху звонили, просили, но надежды больше нет. Лёгкие не разворачиваются. Это бессмысленно. Нужно ваше разрешение, чтобы отключить». И он строго и печально посмотрел на неё. У Марины Андреевны в глазах потемнело. Врач налил ей воды. Беззвучно стеная, подписала бумаги.
– Прощайтесь! – и врач открыл дверь палаты. Алексей лежал, весь опутанный проводами. Будто чувствуя, что в последний раз, долго держал её руки в своих. Поднёс к губам. «Спасибо за всё!» – прочитала она по губам. И на пенсии не побыл.
  Марина Андреевна ещё раз взглянула в зеркало. На неё смотрела сейчас в тёмном платке совсем старуха. Утёрла слёзы. Да. Вдовьи думы не красят. Только разлёт тёмных бровей напоминал её прежнюю. В воскресенье с детьми на кладбище съездят. Могилку прибрать, помянуть. А сегодня вот в церковь собралась. Присела на дорожку.
  Автобус ходил редко. Доехала на нём до самой близкой церкви. В храме попросила листочки, написала записки о здравии и за упокой. Вроде никого не забыла. Подала. Мама всегда говорила: «Пусть в алтаре полежат ночь, а потом священник помянёт». Жаль, что сегодня так не получится. Простой день. Заказала заупокойный молебен, оплатила просвирки, поставила свечки о здравии родственников, детей, Спасу и Богородице и на канун. Печенье, конфеты, пышную халу, посыпанную маком, купленную накануне, положила – помянуть усопших. Отстояла службу. Исповедовалась. Причастилась.
  После полудня Марина Андреевна возвращалась из церкви. На душе было светло. Благостно. Но что-то всё-таки не давало ей раствориться в этой благости абсолютно. Марина Андреевна села в автобус и, пока ехала, поняла. Соседка попалась тоже пожилая. Разговорились. Поведала ей Марина Андреевна, что год назад потеряла мужа, вот из церкви едет, поделилась – мол, как дорого всё в церкви стало. Женщина согласилась. Свечечки тонюсенькие. Не горят, падают. Записки теперь на ихней бумаге пишут, только несколько имён умещается. А раньше со своей бумажкой приходили.
 – За молебен я десять рублей отдала. В магазине на эти деньги на неделю купишь и сыр и колбасу, а это – безвозмездно, – сокрушалась Марина Андреевна.
– Мужниной душе будет легче, – успокоила её попутчица.
– Вот если только…
  Марина Андреевна вспомнила, что батюшка слушал исповедь невнимательно и даже вроде прикрыл глаза. Дремал, что ли? Руку совал костяшками, так что задел по губе, совсем без интереса к бедной вдове.
  Всё это не давало ей поддержать внутри светлое настроение исполненного долга. Вот причина. И денег много она истратила. Как всё подорожало с перестройкой этой! Видно, и церковь перешла на хозрасчёт. Эти церковники гребут лопатой. Себе хоромы отгрохали из Божьих денег. В глазах стояло, как уборщица, страшная, злая девка в чёрном платке, на неё шипела: чего, мол, встала. Отойди. Ползала на коленках, оттирая закапанные воском подсвечники. Она небось думает, что уж и место ей готово во Царствии Небесном?
  Вспомнила, как слышала в детстве, что монахи постом варят куриный бульон, а потом курицу вынут и вроде рыбу туда. Лезли совсем не благочестивые мысли. Ох, Господи, грехи наши тяжкие! Благостное настроение улетучилось. Раньше она себя так после посещения храма не чувствовала.
  Подумать только! Целых десять рублей истратила! С такими грустными мыслями Марина Андреевна попрощалась с разговорчивой собеседницей и вышла на своей остановке. Сегодня день, под стать её смятенной душе, выдался пасмурным. Чёрное брюхастое облако ползло по небу прямо в их сторону. Гнулись тощие пыльные вётлы. Того гляди дождь пойдёт. Вот тебе и лето! Ветер гнал листья и мусор по проулку, которым она шла к дому от автобуса. Марина Андреевна старалась смотреть себе под ноги, а то в глаза сор попадёт. Поравнявшись с трансформаторной будкой, за которой дорожка поворачивала ещё в одну сторону, к магазину, и вовсе чуть не упала от порыва сквозного ветра. Вдруг какая-то бумажка подлетела из переулка и будто приклеилась к носкам её туфель. Марина Андреевна нагнулась, подобрала. Святые угодники, да это же десятка!