le dernier matin a Versailles

mai, 1776.

Версаль впал в полное затишье только ближе к утру. С завершением бала многие разбрелись по своим комнатам, а кто-то ушёл гулять дальше. Тем не менее, яркая шумная ночь осталась позади, на смену ей вместе с предрассветными сумерками и звонким пением птиц пришло умиротворение.

Надоедливая музыка иногда продолжала фантомно играть в ушах, подобно глухому стону ненависти. И изрядно утомлённая празднеством Трис раздражённо тёрла переносицу, стараясь выбросить мелодию из головы.

Сёстры спали, а она сидела за маленьким чайным столиком в томимом ожидании. Думая о своём, смотрела в большие уходящие в пол окна, что располагались в близи, открывая вид на зелёный, окутанный лёгкой дымкой сад.

В фарфоровой чашке остывал крепкий индийский чай. На столе помимо лежали вскрытый конверт с уже прочитанным письмом и наполовину опустошённый серебряный поднос с лакомствами. Изредка потягивая пока ещё парящий напиток, чья терпкость постепенно отрезвляла от выпитого ранее вина, девушка следила за тем, как небо становилось светлее, привнося пейзажу тёплые оттенки розового.

Взяв с подноса очередной профитроль, она покрутила сочный посыпанный сахарной пудрой шарик и откусила. Нежный крем растаял во рту, оседая на языке сладким послевкусием. Затем поднесла фарфор к губам и задумчиво проследила за проплывшими в саду силуэтами, одним глотком размывая приторную сладость.

Свежий ветер просачивался через приоткрытое окно, неся за собой запах состриженной травы. И Трис глубоко вдыхала смешанную с угасающими нотами туберозы прохладу в ожидании чего-то, что сама в полной мере вообразить пока не могла.

Она знала, он придёт, но когда? От того было губительнее ждать неизвестности. Мысли возвращались к последней встрече. К пониманию, о чём придётся завтра молчать. И всё в груди сжималось с ноющей болью, предвидя какими острыми будут осколки этого молчания.

Графиня дёрнула головой, категорически отказываясь думать о шевалье. О чём угодно, только не о нём. И заёрзав на стуле, сменила позу, устраиваясь удобнее. Зашелестела плотная ткань жюстокора, и под кожей закололось онемение.

Растормошённый букет жёлтых роз безмолвно погибал где-то под ногами. И очертив твёрдой подошвой полукруг, Трис продавила рассыпанные по паркету лепестки. На них затемнели полосы. Но девушка взглянула на уничтоженные цветы с безразличием. Они служили лишь неприятным напоминанием минутной слабости.

Вздохнув в попытке успокоиться, она сплела пальцы, прижимая к ним подбородок. В памяти пронёсся вчерашний день. Жуткая картина, увиденная в одном из салонов дворца, что сюжетом своим вызвала тревогу, должно быть, напоминая о чём-то древнем и потаённом или же до неприличия знакомом. Отозвались обидой и слова проповедника, сказанные после исповеди: «Вы ищите мир, которого нет, мадемуазель. Стоит прекратить и открыть сердце Господу. Он направит заплутавшее дитя на путь истинный».

Стало невыносимо грустно, и воспоминания мгновенно перетекли к обнажённой мраморной статуе, что возвышалась на пьедестале в одном из коридоров. Распущенные волосы и отблеск света на изящной шее, плавные изгибы, в беспокойстве прижатая к груди ладонь, вторая – направленная к небу, обступающие стройный силуэт ветви лавра, напуганный взгляд, просящий о помощи. Легенда о Дафне всегда печалила. Вероятно Трис, подобно Аполлону, преследовала свою эфемерную нимфу так же отчаянно и безрезультатно. Но бессмысленно ли?
Разве Пигмалион не был в более безысходной ситуации? Обреченный на долгие страдания, влюбившись в собственное творение. Холодное, безжизненное, неразумное. Почему же его мечты, граничащие с одержимостью, умилостивили богов? Совершить непомерное чудо, чтобы несчастный мог взять в жены оживший кусок мрамора. Так чем же её мечты были хуже? В отличие от Пигмалиона, Трис не сидела у ног Галатеи с мнимой надеждой на то, что однажды та ответит. Однако подобно античному скульптору, пыталась выстроить свою мечту сама.

Только её вечно останавливали, обвиняя в невежестве и прочих предрассудках, мешающих людям жить на толику счастливее. Но какое им дело? Это ведь не их мечта. А, следовательно, и права запрещать не имелось.

От беспорядочных и неконтролируемых рассуждений в груди закипел праведный гнев. Осознавая весь абсурд, графиня усмехнулась и, сощурившись, постучала пальцами по столу. Пора прекращать теряться в чувствах, пытаясь проникнуть в суть волнуемых вещей. Мир был бы значительно проще, будь в нём хоть один из известных человечеству богов. Потому в них уже давно мало кто верил. Только притворялись. За ортодоксальной праведностью проще таить низменность своего естества.
Трис прикрыла глаза, стараясь выбросить из головы все мысли. Забыв о богах, о своём предназначении и несправедливости прогнившего мира, со слабой улыбкой на губах она вслушивалась в хриплое тиканье часов. С улицы доносился отдалённый лай гончих, возвещая о скором пробуждении двора.

Новый день, которого могло не быть…

Предвкушение, что совсем скоро прозвучит цокот копыт по брусчатке, слаще любого десерта. Трис покинет этот дворец. И хорошо, что покинет. Она с радостью забудет Версаль, оставив после себя только эхо звонких шагов, от него же не взяв ничего. Лишь лёгким ветерком прохладных чувств, иногда будет проноситься в её душе тот вечер, несущий запахи цветов, резкого горького дыма и ладана, что въелся в кружево манжет.

Солнечный свет струился из окон, опутывая прозрачными нитями пространство вокруг. Тихий шум подъезжающих ко дворцу карет. Мечтательную улыбку на лице погасил страх неизбежной встречи. Главное теперь ни о чем не вспоминать. Ни о прошедшем дне, ни об оставшемся. Как будто ничего и не было. Никогда. Совсем. Даже если будут приходить обрывки сна… Пока эти первые секунды чисты и невинны, точно раннее детство.

Светлые снежные пряди, первые брошенные слова, чей-то твёрдый шаг по коридору, вспышка безумного смеха, бледная рука, смявшая письмо… Словно обрывок того, как мириады звёзд покрывают чёрную бездну Вселенной. Запах фиалок, цветок апельсина, нежность бархата мантии, солнечный луч, прошмыгнувший сквозь щель под портьерой. Их уничтожит бенгальской искрой. Подобно мгновенной вспышке, исчезнет вместе с ней.

Ничего этого не существовало.

Вязкую тишину взволновал цокот. Кто-то шёл по коридору, стремительно приближаясь. Тело покрылось ледяной коркой. Трис прислушалась. Сердце билось совсем тихо, и всё же от испуга из груди рвался тяжёлый выдох.

Он замер у дверей. Прошла целая вечность в ожидании угрожающего стука. Но его не было. Едва слышно поскребли ногтем по твердой поверхности, оповещая о приходе. А затем дверь неслышно открылась.