Незабываемая встреча со Сталиным

                Если наши враги нас ругают, значит мы всё делаем правильно.
                Иосиф Сталин


ЛЕНИН И СТАЛИН НАШИ ВОЖДИ
виртуальные дискурсы поколений
«СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО»

Глава I
С чего всё начиналось

ПРЕД-ИСТОРИЯ

Многое нам рассказывали про наших кремлёвских вождей – про Ленина и Сталина. А чтобы мы, учащиеся вторых классов ещё лучше понимали их роль в истории, Мария Семёновна – наша классная руководительница – дала нам домашнее задание: завести отдельную тетрадь, вклеить на первой странице вырезанные из журнала «Огонёк» портреты Ленина и Сталина, а под портретами написать красивым почерком «Ленин и Сталин наши вожди». По идее на классных занятиях мы должны были заполнять оставшиеся чистые листы неким содержанием, которое проливало бы свет на жизнь и деятельность наших любимых вождей. На следующем же уроке мы раскрыли наши тетради с вклеенными в них портретами и приготовились записывать всё то, что расскажет нам Мария Семёновна о наших героических вождях.

Однако, Марья Семёновна, сделав печально-испуганное лицо, сказала следующее:

– Дети, отложите ваши тетради. Обстановка поменялась. Пока оставим эту тему до лучших времён.

Причин она объяснять не стала. А мы стали ждать лучших времён, которые, если заглядывать с тех позиций в будущее, так и не наступили.
На перемене ко мне подошёл мой однокашник Мишка Шульман и спросил:

– Знаешь, почему закрыли тему? На недавнем пленуме выяснилось, что СССР переводится не так, как мы привыкли, а совсем наоборот.
– Как это? – удивился я.
– А так: Сталин Стырил Сто Рублей.

Я опешил.

– Такого не может быть!
– Ещё как может быть, – стал убеждать меня Мишка.

Мы с ним чуть не подрались. Зачем Сталину сто рублей? Непонятно. Когда он на всём готовом. Но Мишка привёл контраргумент:

– В тюрьме тоже на всём готовом, однако тырят. И не только сто рублей, но и гораздо больше.

Тогда я подумал: «Даже если и стырил, не такая уж большая это сумма по тем временам. Мой отец получал тогда жалованье девятьсот в месяц. А здесь какие-то жалкие сто рублей. Тьфу! Даже обсуждать тему неохота. Это как раз и говорит о скромности Сталина. Другой, действительно, мог бы взять и побольше.
Надо сказать, что дело с расшифровкой СССР тогда так и не закончилось.
Однако, это уже другая история с географией.

МОСКВА 50-х

Вы бывали в Москве в начале 50-х? Уверен, что многие ответят «нет». А я бывал. Хотя мне и было тогда всего 6 лет. Но что-то я уже соображал. Знал, к примеру, что наши вожди, ведущие нас к светлому будущему – это Ленин и Сталин, и что Ленин живее всех живых и живёт в мавзолее под охраной верных ему людей. А Сталин пока ещё только собирается составить ему компанию, чтобы не было скучно его соратнику по партии в его мраморном убежище.

Особенно неприятно находиться там по ночам, когда иссякнет поток ходоков и в мавзолее становится одиноко, скучно и как-то зябко. При нижнем тусклом ночном освещении в склепе на стенах появляются фантастические тени – причудливые персонажи сказок Гофмана, Русских заветных сказок и норвежских саг. А в воздухе носится мятежный дух Шиллера, гулко читающего избранные тексты из своих бессмертных сочинений, которые Ильич много раз перечитывал в Цюрихе.
И ещё я знал, что между нашими вождями была большая человеческая дружба, примерно, как у Шиллера с Гёте, но с левым партийным уклоном.

Когда Ленин заболел, Сталин приезжал к нему каждый день в Горки, убеждал его, что болеть не хорошо, и по утрам нужно делать зарядку и обливаться холодной водой по системе доктора Мюллера. А главное – соблюдать диету, не есть лишнего и много пить чистой воды, литра два не меньше. А от водки и других крепких напитков типа самогона надо временно отказаться, и постепенно переходить на грузинские вина, которые Сталин очень любил. Особенно Хванчкару.

Но Ленин проигнорировал его указания, считая, что он и сам с усам. Но усы у Сталина оказались гуще. И то ли от расстройства, а, может, и по другой причине, Ильич, к великому огорчению пролетариев всех стран, взял и умер. Но тем не менее успел написать письмо Съезду с жалобой на Сталина, что он, мол, советовал ему, старому большевику, заниматься по системе совершенно чуждого ему буржуазного доктора Мюллера, и что на это надо обратить особое внимание Съезда и сделать соответствующие выводы.

Но Съезд не внял словам любимого всеми вождя и переключил своё внимание на доктора Мюллера – кто таков? Сталин их всех будто загипнотизировал и в итоге занял самое тёплое место в политбюро. А доктор Мюллер так и остался неразгаданной фигурой.

В итоге Съезд постановил: Стихотворение \камень на камень, кирпич на кирпич, умер наш Ленин Владимир Ильич\ изъять из обихода и забыть. Признать Ленина вечно живым, и чтобы в этом могли убедится все сомневающиеся, построить мавзолей и положить в него вечно живого Ленина. И на всех предприятиях и заводах при входе и в цехах развесить красные транспаранты со «слоганом» (тогда ещё не было такого слова): «ЛЕНИН ЖИВЕЕ ВСЕХ ЖИВЫХ».


СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

Хотелось бы взглянуть на бессмертного Ленина. Ходоков к нему стало гораздо больше по сравнению с первыми Октябрьскими днями, когда Ленин был просто живой. В мавзолей выстраивались километровые очереди. Мы с отцом, когда пришли на Красную площадь, поняли, что до закрытия не успеваем. И вечно живого Ленина сегодня точно не увидим.

– Ну, тогда пойдём погулям по Красной площади. Здесь есть что посмотреть, – предложил мне отец.

Подойдя к Спасской башне, я спросил у отца:

– Папа, покажи мне, пожалуйста, где живёт Дедушка Сталин?
Отец поднял голову и, увидев в Спасской башне лишь одно, крайнее, освещённое окно, показал на него пальцем и уверенно произнёс:

– Вот там сидит сейчас товарищ Сталин и работает…
– Так поздно? – удивился я.
– Ему приходится много работать. И думать о счастье советских людей, – добавил отец.

И как раз в это время, открылось указанное отцом окошко, в нём появился человек очень похожий на Сталина. Просунул в окно мусорное ведро и вывалил его содержимое на площадь перед Спасскими воротами. В воздух, как белоснежные бабочки взвились на холодном декабрьском ветру порванные на разные куски обрывки писчей бумаги с какими-то каракулями.

Один листок долго кружил над моей головой, пока я не сумел схватить его, своей маленькой детской ручкой. На клочке бумаги стоял оборванный по краям прямоугольный чернильный штамп, на котором осталось «Сов…» и «…крет…». Всё остальное летало в морозном кремлёвском воздухе. Можно было предположить всё что угодно: и «Совсем конкретно», и «Советы кретинам», и «Советский декрет», и «Совершенно секретно». Последнее было более вероятным.

СТАЛИН ВЫХОДИТ В ЛЮДИ

Пока мы стояли и гадали, чтобы это могло быть, и что всё это значит, из ворот вышел часовой в элегантной приталенной шинели с капитанскими погонами и, сделав несколько ритуальных движений винтовкой с приставленным к ней штыком, встал на караул, как оловянный солдатик. Я заметил, что свет в окне на Спасской башне погас. Буквально через 5 минут из ворот Спасской башни вышел среднего роста мужичок в валенках, в тулупе и в шапке-ушанке со спущенными ушами. Проходя мимо нас, он задержал на мне взгляд и спросил тихим спокойным голосом:

– Что тут стоишь, отрок? Тебе уже спать пора.

Ответил за меня отец:

– Да вот хотел сыну Ленина показать. А к нему очередь – до завтра можно стоять, не достоишься.
– К нему всегда очередь, – пояснил мужичок, – пойдёмте со мной, проведу.
И подмигнув мне, добавил:
– У меня там блат. А заодно и я Старика повидаю. Давненько у него не был.

В МАВЗОЛЕЕ

У входа в мавзолей он подошёл к майору, который регулировал людской поток, показал ему что-то, – скорей всего удостоверение, – и тот, отдав честь, раздвинул впереди стоящих посетителей и дал проход нашему визави.

– А вот те двое, – и он указал рукой в нашу сторону, – они со мной.

Майор и нам отдал честь, и я ему ответил тем же.
С замиранием сердца прошли мимо застывших в восковой неподвижности часовых, и, влекомые неспешным течением посетителей мавзолея, напоминающим медленное, но неостановимое, движение ленточного транспортёра, влились в слабоосвещённое капище вождя.

Этот скорбный поток людей ограничивали натянутые по сторонам и обшитые тёмно-красным бархатом канатные заграждения, за которыми стояли несколько служителей с внимательным и пронизывающим взором. Отец взял меня на руки, чтобы я мог лучше видеть культовый образ ниспровергателя старого мира.
Он лежал под стеклянным колпаком в массивном красном саркофаге, одетый в тёмный, скорее всего в чёрный, костюм с тёмным же галстуком в крупный белый горошек. (Говорят, что Дедушка Ленин очень любил этот галстук). Отдельно желтоватым цветом освещалось лицо и кисти рук, положенные как бы отдельно поверх обступившей его темноты.

Наш визави встал у ног Дедушки Ленина, тихим голосом, почти прошептал, не то за упокой, не то за здравие, и перекрестил его широким крестом, отчего мне показалось, что правая рука Ленина, как-то импульсивно дёрнулась.
На выходе из мавзолея, сопровождающий нас мужичок, ещё глубже нахлобучив на себя треух и надев на руки большие меховые рукавицы, спросил:

– Ну, как наш вождь? Хорош?
– Как живой, – поделился я своими впечатлениями.
– А он и есть живой.
– Как это?
– Притворяется… Хочет всех обмануть. Но, как только встанет, сразу начнётся Всеобщая Мировая революция. Мы, коммунисты, с нетерпением ждём его второго пришествия. Вся надежда на него. Для революции всё уже подготовлено. Осталось только дать отмашку.
– Интересно! А чтобы сказал на это Дедушка Сталин? – удивился я
– А я и есть Дедушка Сталин. Не узнаёте? Ну, да, все привыкли видеть меня в маршальском мундире, а здесь какой-то мужик в армяке и в старых валенках. Не правда ли?

ПРИЗНАНИЕ СТАЛИНА НАРОДОМ

Трудно было признать в нём Сталина. Вождь народов представлялся мне гладким, с чёрными густыми усами, в отутюженном маршальском мундире. А здесь – рябое лицо, узкие плечи, на усах изморозь.
– Не верю! – признался я.
– Ишь, какой Фома неверующий. А может, я действительно не Сталин? А какой-нибудь английский или японский шпион.
– Ну, на японца Вы не похожи, – засмеялся я.
– Так я и на Сталина вроде не похож. Вы видели где-нибудь такого Сталина? – В овчинном тулупе и в валенках. Я же на портретах совсем другой. Вот скажите мне, пожалуйста, может Сталин в таком виде прогуливаться на ночь глядя по Красной площади? Или нет?
– Нет, – твёрдо ответил отец.
– Вот – видите! Не может. А может товарищ Сталин вообще ходить в латаных валенках?
– Не может, – согласился отец.
– А может товарищ Сталин вдруг ни с того ни с сего заговорить со случайными людьми?
– Сталин всё может! – бойко ответил я за отца.
– Вот, как надо отвечать! Учитесь, товарищ… Как Вас величать-то?
Отец представился.
 – А всё может товарищ Сталин или не всё – трудно сказать.
Он прищурил левый глаз, озорно посмотрев на меня, добавил:
– Но кое-что он всё-таки может! И товарищ Сталин ходит в латаных валенках не потому, что он не может приобрести новые, а потому, что все вещи нужно донашивать до дыр. Так всегда меня моя мама учила. А она жизнь знала лучше нас с вами. Вот, ваш сын в новых валенках. Почему? Потому что он молодой. А я уже старый. И валенки у меня старые. Всё соответствует. Помните певицу Лидию Русланову? Пела: «валенки, валенки, да не подшиты – стареньки».
– Помним, конечно, – подтвердил отец.
– Так это она про мои валенки пела! А у меня-то они подшиты. Вот и допелась – загремела в места не столь отдалённые. Людям надо правду говорить. И петь – тоже правду. Ей намекали, мол, замени «да не подшиты» на «эх да подшиты». Не согласилась. Шибко упрямая.
С каждой минутой становилось понятней и понятней, что перед нами, как ни крути, сам Дедушка Сталин.
– А что это у тебя в руке, сын своего отца, – спросил назвавший себя Сталиным, – какой-то обрывок газеты, что ли? Ты и читать, поди, ещё не умеешь.
У меня, действительно, оставался тот обрывок бумаги, который я поймал у Спасской башни.
– Читать я уже умею. Здесь какая-то разорванная печать: не то «Советский декрет», не то «Совершенно секретно».
– «Совершенно секретно», – подтвердил Сталин, – достали меня своими рапортами и новые, и старые царедворцы: вокруг одни враги, лазутчики и негодяи. И всё это подаётся в виде секретов. А если это совершенно секретно, откуда тогда они всё знают? Они лишь одни чисты и непорочны. В стране бумаги катастрофически не хватает, а они всё пишут и пишут. Будем чистить. Не очистишь, порядка не жди. Я уже свой мусорник вычистил, теперь осталось в доме порядок навести.

Глава II
Как это продолжилось
РАЗГОВОРЫ СО СТАЛИНЫМ

– Вы в Москве по делам? – спросил он.
– Да, в командировке. Вот, сынишку взял.
– Это хорошо, что взяли. Иначе, где бы он Ленина со Сталиным так близко увидел? Из Питера, наверное?
– Из него.
– Да-а, колыбель трёх революций, – задумчиво произнёс дядя в валенках, именующий себя Сталиным.
– Мой батя во всех трёх участвовал, – отметил мой отец.
– Молодец ваш отец. А мы с Лениным только в третьей приняли участие. Две первые нам только почву подготовили. Да-а – Петроград… Оттуда всё и начиналось. Мы с Ильичом такую кашу тогда заварили, до сих пор расхлёбываем. А больше всего расхлёбывать приходиться мне. Многие меня почему-то боятся. Вот Вы боитесь меня?
– Никак нет, товарищ Сталин! – по-армейски отчеканил отец.

Отец, видно, окончательно признал в нём Дедушку Сталина.

– Не боитесь потому, что я в армяке и шапке. А был бы в маршальском мундире и в маршальской фуражке? Тогда что?
– В маршальском? – задумался отец, – в маршальском – может быть…
– Вот то-то и оно! В итоге получается, что не человек красит одежду, а одежда человека?
– Похоже было, что отец вошёл в ступор от этого вопроса и привёл первую пришедшую на ум поговорку:
– По одёжке встречают, по уму провожают.
– И куда же Вы меня хотите проводить, дорогой товарищ Воробьёв? Это ваше настоящее фамилия?
– А какое, по-вашему, оно должно быть?
– Ну, например, английский шпион мистер Спарроу…

Отец даже побледнел.

– Вот, видите, как легко напугать человека. Считайте, что я пошутил. Но иногда шутка может обернуться другой стороной, о которой Вы даже не подозреваете.

Стоя на одном месте, я уже начал замерзать.

– А пойдёмте-ка ко мне на чай, друзья мои. Холодать стало. Даже тулуп не спасает.
– Да нет, ну что Вы, товарищ Сталин. Нас дома ждут.
– А где Вы остановились в Москве? Если не секрет.
– У своей сестры на Малой Грузинской.
– Знаю такую улицу. Там дом № N заселён кремлёвской номенклатурой. Кого там только нет.
– Так и сестра моя в том доме живёт.
– Она что, партийный деятель? Или работник кремлёвского нарпита?
– Нет, она домохозяйка. Муж у неё генерал-лейтенант.
– Генерал? Как фамилия? Может быть, знаю?
– Романов.
– Ну, как же! Конечно, знаю. Сергей Дмитриевич. Всю войну в Генеральном штабе просидел. Хороший штабист. Ничего сказать не могу. Толковый, исполнительный. Дело своё знает. Без таких, как он мы и войну бы затянули на год, не меньше. Но \как показывает история, непобедимых армий нет/. Рано или поздно всё равно кто-то побеждает. И этим «кто-то» оказались мы. Собираемся его в Китай послать военным атташе.  Ну, пойдёмте чай пить? Тут недалеко.

Сталин (а в этом уже не было сомнений) опустил мне руку на плечо, и мы пошли втроём через арку Спасской башни. Часовой, увидев нас, сразу взял на караул.
Слева показались Царь-колокол и Царь-пушка.

СТАЛИН ЗАДАЁТ ВОПРОСЫ

– Кругом одни цари, – заметил Сталин. Царь-пушка, Царь-колокол. Может, и я царь? А?
– Вы вождь, товарищ Сталин, – вырвалось у меня непроизвольно, – а вождь главнее.
– Ха-ха…– засмеялся вождь, закатив голову назад, – сильно сказано! Вождь – главнее! Недаром говорят, устами младенца глаголет истина. У нас, куда ни сунься, везде цари. И везде всё самое-самое. Самый большой, самый тяжёлый, самый высокий, самый быстрый, самый смелый, самый дурной… А какая польза от этого? Возьмите Швейцарию. Маленькая страна. Чем прославилась? Ручными часами! Ведь маленькая вещь. Почти незаметная. А весь мир знает! Эти швейцаришки из той же Царь-пушки пятьсот лет ещё могли бы часы делать. А мы всё ждём, когда она выстрелит. И выстрелит! Недаром в дом правительства направлена. Надо будет сказать коменданту, чтобы развернул её в другую сторону. Чем чёрт не шутит.
– Что вы думаете по этому поводу, товарищ Воробьёв?
– Кто ж из неё может выстрелить?
– Да хотя бы Вы…
– Вы, конечно, опять шутите, товарищ Сталин.
– На этот раз не шучу. Это я так – для примера сказал. Что бы ещё такое у Вас спросить? Вот такой простой вопрос: «Вы верите, товарищ Воробьёв, в торжество коммунизма?»
– Так кто ж в это не верит?
– Вы отвечайте за себя, а не сыпьте мне еврейскими обобщениями. Я, вот, например, не верю…
– Такого быть не может!
– Почему не может?
– Ну, как почему? Это же и так понятно.
– А мне непонятно. Если Вы читаете газеты, это не значит, что Вы всё понимаете, товарищ Воробьёв. В газетах правду никогда не напишут.
– А где ж тогда…
– Где-где. Ленина надо читать, полное собрание сочинений. Это, как Библия для верующего. Раза два-три прочтёшь и многое станет на свои места, многое становится понятным. Конечно, я тоже за победу коммунизма во всём мире. Но сам человек по своей природе не готов к этому коммунизму. Его надо всё время перевоспитывать. И стоит только ослабить или прекратить это перевоспитание, он тут же опять скатывается в свой частнособственнический мирок. Природа! С ней тягаться невозможно. Но для настоящего коммуниста нет ничего невозможного. Как говорил наш Мичурин: «Мы не можем ждать милостей у природы, взять их у неё – наша задача». Вот мы все милости от неё и заберём для построения нового справедливого мира.

СТАЛИНСКИЕ АПАРТАМЕНТЫ

Наконец мы подошли к парадному подъезду большого трёхэтажного здания. По обе стороны дверей стояли два подтянутых щеголеватых лейтенанта с красными петлицами.
– Это со мной, – сказал Сталин, указав на нас рукой.
Офицеры дёрнулись, как нагальванизированные, и вытянулись в струну, одновременно отдавая честь. Я тоже на всякий случай приложил руку к своему заячьему треуху. Пройдя двойные двери, мы оказались в вестибюле, с которого наверх поднималась широкая каменная лестница, покрытая красной ковровой дорожкой.
– Мы на лифте поедем, – сказал Сталин, – ноги сегодня ноют.
Офицер с красными петлицами открыл нам дверь лифта и встал по стойке смирно. Лифт был просторным, а зеркала на его стенах расширяли внутреннее пространство ещё больше. Сталин посмотрел на себя в зеркало и сказал:
 – Хорош гусь! Будто я и не Генеральный секретарь, а мужик рязанский с Хитрова рынка.
Он подправил пальцем усы, хмыкнул и нажал на кнопку второго этажа.
 – Здесь всего-то три этажа, а лифт сделали, – заметил Сталин, – а почему? А потому что квартира Ленина как раз и находилась на третьем этаже. После покушения «старику» было тяжело ходить, а тем более подниматься по лестнице. Для него лифт и сделали. А мы пользуемся. На него и в мавзолее было покушение. Один мужичишка в 34-ом, возьми и выстрели в Ильича: стеклянный колпак вдребезги, вождь весь в осколках, а мужичок, недолго думая, себе в висок дуло наставил и был таков. Ничего не успели! Ни выстрел предупредить, ни самоубийство. Вот так нас охраняют. 
На втором этаже очередной офицер открыл дверь лифта, и мы пошли по длинному безлюдному коридору, в конце которого оказалась комната.
– Приёмная, – пояснил Сталин, – здесь всегда есть свежая пресса. В том числе и журнал «Лайф»*. Американский. В переводе с английского будет «Жизнь». Вы не читали журнал «Лайф», товарищ Воробьёв?
– Как-то не приходилось, – ответил скромно отец.
– А там и читать нечего. У нас «Мурзилка» и то лучше. В этом лайфе одни фотографии. Но фотографии хорошие. Это они умеют. Они и многое другое умеют. Но мы их догоним. И у нас будет свой лайф, который будут читать во всём мире и брать с нас пример. И пусть они нас тогда догоняют – добавил он с лёгкой усмешкой. А девиз ихнего журнала «Есть жизнь – есть надежда», мы перевернём наоборот: «Есть надежда – есть жизнь!» Потому что надежда не умирает. Надежда на светлое коммунистическое будущее и на скорое процветание советского народа. А эта избитая присказка, что надежда умирает последней, пусть останется у них. У нас надежда не умирает никогда. Ибо, кто пашет, должен пахать с надеждою, и кто молотит, должен молотить с надеждою получить ожидаемое. Так, кажется, апостол Павел говорил. Что-то из семинарского курса я всё-таки помню. Не зря пять лет в семинарии проучился.
За приёмной шла ещё одна комната, секретарская, как пояснил наш провожатый. Слева стоял письменный стол, над столом в деревянной рамочке на стене небольшой акварельный портрет молодого Сталина в будёновском шлеме защитного цвета, с нашитой суконной ярко-красной звездой.
 – Александр Николаевич, – обратился Сталин к человеку в генеральской форме, – свалится тебе когда-нибудь этот портрет на твою лысину. Распорядись там, чтобы принесли в кабинет чаю. Три стакана. Да погорячей. А то что-то зябко стало.
И добавил, указывая на своё изображение: 
– Любит мой секретарь этот портрет. Я называю его «Сталин в богатырке». Тогда этот суконный шлем богатыркой назывался. Это с первой обороны Царицына в 18-ом, сдерживали армию атамана Краснова. Ушёл он от нас тогда, но мы его в 45-ом всё равно достали. Вместе со Шкуро и Султан-Гиреем. Не надо было с Третьим рейхом сотрудничать. Много из-за них нашего народу полегло.
Из секретарской мы попали ещё в одну комнату.
– Это наш «предбанник», – пояснил Сталин, – здесь можно снять верхнюю одежду.
Сталин снял с себя тулуп и оказался в защитного цвета поношенном френче, поверх которого была одета душегрейка – овчинная выворотка без рукавов. Валенки он аккуратно поставил под висящим тулупом, поправил портянки и опустил ноги в стоящие здесь же мягкие яловые сапоги. Из нагрудного кармана френча он вынул пластмассовый гребень, расчесал перед зеркалом волосы и, повернувшись к нам, спросил:
– Ну, чем не Сталин? Надеюсь, теперь все сомнения отброшены? Что скажешь на это отрок Сергий?
– Теперь верю.
– Наконец-то, Фома ты наш неверующий. Знаешь, кто такой Фома? Это первый коммунист на земле: не верит, пока не проверит. Я тоже придерживаюсь этого принципа.
Сталин сделал жест рукой по направлению к высоким дубовым дверям:
– Прошу в мой кабинет, почаёвничаем. Не против? А то ко мне всё генералы да члены Политбюро заходят,/а чаю выпить не с кем/.

ЗА ЧАЕМ

Мы тоже разделись и прошли в указанную Сталиным двустворчатую дверь с широким тамбуром. За дверью перед нами предстал большой кабинет со сводчатым потолком и тремя окнами, выходящими на кремлёвский двор. Сталин включил свет и зашторил окна.
– Северная сторона, – посетовал Сталин, – солнца почти не видно. Давайте лучше посидим при лампочке Ильича. При ней, как-то уютней. Ведь должен быть хоть какой-то свет на этом свете. Вот Ильич его нам и дал.
Подойдя к настольной лампе с зелёным стеклянным плафоном, он нажал на выключатель и, действительно сразу стало тепло и уютно.
Стены кабинета в рост взрослого человека были облицованы светлыми дубовыми панелями. В конце кабинета большой письменный стол, к которому вела аккуратно выстланная ковровая дорожка. Над столом – портрет Ленина, выступающего с трибуны. За столом – кресло, слева от него – столик с телефонами чёрного и белого цвета. Сталин подошёл к столу, переложил несколько лежавших там книг, пошелестел бумагами, показал пальцем на телефоны:
– Могу с Мао связаться или с Трумэном. Но Трумэн досиживает свой президентский срок, с ним говорить не о чем. Он нас шибко не любит. Но мы к нему тоже особой любви не испытываем. До него был Рузвельт. Мы с ним много говорили о демократии. И /я всегда думал, что демократия – это власть народа, но вот товарищ Рузвельт мне доходчиво объяснил, что демократия – это власть американского народа/.
   Мао позванивает. Мы на его стороне. И зря мне Чан Кайши шлёт свои длинные свитки с иероглифами и неизменным обращением «отец и учитель». Мне такие сыновья не нужны, а ученики и подавно. И тоже ведь – генералиссимус! А плавает мелко. В методисты** записался, с КПК разошёлся, очередной уклонист. Мы с такими долго не возимся. Жаль, что он далеко. А так я ему показал бы, где раки зимуют.
В это время дверь тихо открылась, и вошёл человек в чине полковника. В руках он держал поднос.
– Чай, товарищ Сталин, – командирским голосом произнёс он, – как просили.
Он поставил поднос с чайными приборами на край письменного стола и хотел, было, расставить приготовленное, – а мы уже сидели за длинным приставным столом, обтянутым посередине тёмно-зелёным сукном, – но Сталин жестом руки остановил его:
– Спасибо, мы сами, – сказал он тихо и мягко.
Он взял гранёный стакан в подстаканнике, налил в него крепкого чая и поставил передо мной.
– Хороший чай, – прокомментировал он, – грузинский. Клади сахар. Не жалей. Сахара у нас много. И грузинского чая тоже. У нас вообще много грузинского. Даже улицы грузинские есть – малая и большая, а ещё Грузинский вал, Грузинский переулок, Грузинская площадь. Грузинский коньяк, наконец. Но, признаюсь, я к этому никакого отношения не имею. А в ваших жилах нет случайно грузинских кровей? На грузина чем-то похожи.
– Нет, в моём роду грузинских кровей, кажется, не было.
– «Кажется», – повторил следом Сталин, – а насколько глубоко Вы знаете свою родословную?
– Плохо знаю, товарищ Сталин.
– То-то и оно! А корни свои надо знать. Иначе на земле трудно будет стоять. Ветром подует и сдует. Есть в Вас что-то грузинское: нос, усы, уши. Вы поэзией увлекаетесь?



– Да, конечно. Без Маяковского, Пушкина и Лермонтова нам никак не прожить.
– Хороший список. Наизусть что-нибудь помните?
– Я волком бы выгрыз бюрократизм…
– Да, сильно сказано и очень актуально. Самая трудная борьба – это с бюрократией. Её действительно надо волком выгрызать. Иначе она нас в итоге и съест. А сами ничего не пишите?
– Пишу. Даже в заводской газете печатают.
– Почитайте.

Кризис охватил все страны капитала,
Голод, безработица растёт,
Нет такого места и квартала,
Где бы не страдал народ.

Отец хотел продолжить, но Сталин его остановил жестом руки и сказал:
– Вы это очень хорошо подметили, товарищ Воробьёв. Капитализм без кризисов не может. Такова его природа. А нам кризисы не нужны. И безработица нам не нужна. И Африка не нужна, а тем более берег турецкий. Каждый должен трудиться на благо общества. Это всё надо отображать в наших произведениях. Нам их лживые либеральные ценности не подходят. Если мы их примем, они нас и погубят. Стихи давно пишете?
– Лет с семнадцати…
– Я тоже в эти годы пописывал. Писал на грузинском. Русского тогда не знал. Наш непревзойдённый поэт Маяковский сказал как-то, что поэт всегда должник Вселенной. А я не хочу быть ни у кого в долгу. Даже у Вселенной. Вот поэтому я и перешёл на прозу. И не просто на прозу, а на политическую прозу. Это самый серьёзный и трудный жанр в литературе. Можно сказать – её классика. Как Вы относитесь к классике? Кого больше из классиков цените? Меня можете в расчёт не брать – лукаво прищурился Сталин, мелкими глотками попивая чай.
– Отношусь положительно.
– А что есть критерий советской классики?
–  Социалистический реализм, – без запинки ответил отец.
– Правильно, товарищ Воробьёв! Это есть основа всей нашей советской культуры. И надо серьёзно подумать, кто внушает и что внушается у нас сегодня при помощи литературы и искусства. Надо положить конец всем идеологическим диверсиям в этой области. Пора понять и усвоить, что культура, является важной составной частью господствующей в обществе идеологии. Культура всегда была классовой и используется для защиты интересов господствующего класса. А у нас – для защиты интересов трудящихся и нашего государства диктатуры пролетариата. Вы согласны со мной?
– Целиком и полностью.
– И надо ещё хорошо понимать, что нет искусства ради искусства, нет и не может быть каких-то "свободных", независимых от общества, как бы стоящих над этим обществом художников, писателей, поэтов, драматургов, режиссеров, журналистов. Они просто никому не нужны. Да таких людей в природе почти не бывает, все вольно или невольно на кого-то работают, или служат. А если служить не хотят, от них надо избавляться самым радикальным образом. Они только мешают нам, тормозят наше развитие.
– Я читал Ваши статьи по этому поводу, – вставил реплику отец.
– Где читали?
– В «Известиях». Было Ваше выступление на встрече с творческой интеллигенцией.
– Один из столпов современной классики Лев Николаевич Толстой говорил между прочим, что литература и искусство – самые сильные формы внушения. И я с ним согласен. Но добавил бы, что и литература, и искусство есть самые сильные формы внушения, но только пропущенные через сито соцреализма. Толстой до этого понимания так и не дошёл. Хотя Ильич и называл его зеркалом русской революции, но сам Толстой об этом ничего не знал. Надо противопоставить всё живое советское всему умирающему буржуазному. А для этого надо постоянно повышать свой идеологический уровень, повышать свою квалификацию, расширять интеллектуальный базис. Учиться, учиться и учиться, как завещал нам самый большой большевик. У Вас какое образование, товарищ Воробьёв?
Пока отец соображал какое у него образование, Сталин продолжил.
– Самообразование лучше любого образования. Если это не касается точных наук. Вон у Горького – два класса слободского начального училища. А каков умище! Каков потенциал: не раз был женат, до шестидесяти восьми лет был увлечён женщинами, писал днями и ночами, прочитывал до пятисот страниц за день. Правда, я осваиваю до восьмисот. Шестьдесят томов в полном собрании сочинений! Ленина переплюнул. Я уж не говорю про Толстого с Достоевским. По количеству книг они в подмётки Горькому не годятся. Читали что-нибудь у Горького? К примеру «Жизнь Клима Самгина».
– Читал, конечно.
– Лучшее его произведение. Остальное можно было и не писать. Если бы все брали пример с Горького, у нас бы давно уже был коммунизм. С таким напором живут очень немногие. Нам нельзя допускать ничего чужеродного в нашу социалистическую, а, по сути – пролетарскую культуру. Возьмите квадрат Малевича. Это что, искусство? Это соцреализм?!
– Это недоразумение – попытался попасть в тон Сталину отец.
– Нет, это не недоразумение! Это гораздо хуже. Это культурная диверсия! Кто-то называет квадрат иконой XX века. Так что, прикажете на него молиться? На что там молиться? На тьму в конце туннеля? Он просто зачернил, затушевал нашу советскую действительность. Таких маляров от искусства нужно выводить на чистую воду. А не цацкаться с ними. Разве мог себе позволить что-либо подобное художник Ренессанса? Его без всякого сожаления сразу сожгли бы на огне инквизиции. А мы всё цацкаемся. Проводим дискуссии…
В это время в кабинете Сталина мелодично пробили большие напольные часы.

ПОЗДНИЙ УЖИН С ТОВАРИЩЕМ СТАЛИНЫМ

– Ну, что ж, – сказал Сталин, – у нас время ужина. Чай – хорошо, но и подкрепиться тоже не помешает. Как, вы не возражаете отужинать с вождём всех народов?
– Неудобно как-то, – скромно отозвался отец.
– Неудобно трусы через голову одевать. Сам не пробовал, но так говорят. Поэтому – прошу, – и Сталин указал на дверь.
За дверью оказалась средних размеров комната. Налево, во всю стену стоял старинный, громоздкий, темного дерева буфет с бокалами и рогами для вина. Посредине – стол человек на десять, накрытый белоснежной скатертью. В простенке, напротив входной двери, между окнами, тахта-диван. Направо у стены шкаф с книгами. Стол был уже накрыт. На конце стола стояли холодные кушанья, закуска, несколько бутылок, среди которых высилось шампанское и графин, возможно с водкой. В центре две супницы с накрытыми крышками, из которых торчали ручки поварёшек, стопка тарелок.                               
– Тут самообслуживание, – предупредил хозяин. Сегодня у нас кажется харчо и ещё что-то, сам ещё не знаю. Берите, что душа пожелает. Что у тебя душа пожелала, отрок Сергий?               
– Что-то ещё.               
– Посмотрим, что у нас тут во второй супнице. Щи! Давай тарелку я тебе налью. Будешь всю жизнь помнить, как тебе товарищ Сталин щи наливал.
Отец взял себе харчо. Сталин тоже предпочёл харчо щам.
– Раньше ели деревянными ложками, заметил вождь. Они губы не обжигают. Надо будет сказать интенданту, чтобы закупил.
Как только мы расправились с первым блюдом, тут же, как из-под земли, показалась женщина в белом облегающем халате и с головной повязкой. В руках она держала поднос с какими-то кушаньями.
– Что у нас сегодня на второе будет?
– Гусь с яблоками, товарищ Сталин.
– А почему не с грушами?
Женщина явно засмущалась.
– Ну с яблоками, так с яблоками, выбирать не приходиться. Вы любите, Павел Семёнович, гуся с яблоками?
Отец доедал своё харчо и чуть не поперхнулся.
– Не знаю, товарищ Сталин. Может, и люблю, никогда не пробовал.
– Ну, когда попробуете, тогда и скажете.
Сталин взял в руки гуся и стал расправляться с ним, как с врагом народа.
– Хороший гусь, – комментировал он, прожёвывая гусиное мясо, – жирный.
Он время от времени протирал от жира свои легендарные усы белоснежной салфеткой, которая лежала у него на коленях.
– Такого гуся в столовых нарпита не подадут. Верно, товарищ Воробьёв? Да перестаньте мучить его вилкой. Вилку придумали англичане. А у меня к ним доверия нет. На это у меня есть веские основания. Привести примеры?
 Отец, вняв совету товарища Сталина, руками ломая гуся, откусывал от него самые жирные куски. Он даже сразу не понял, что вопрос был обращён к нему. Товарищ Сталин, не стал повторяться, а только подмигнул мне, дав понять, что мой папа слишком увлёкся гусем. Не будем ему мешать.
– Вот, берите пример с вашего сына. Съел всё быстро и до последней косточки, – опять обратился вождь народов к отцу, который в это время отирал лицо от гусиного жира. Хороший работник из него выйдет если верить присказке «Кто как ест, тот так и работает».
– А кто не работает, тот не ест, – добавил я, услышанную где-то фразу.
– Ай, да молодец, Сергий! – среагировал на это Сталин, – правильно понимает политику партии и правительства. Ведь это прописано и в нашей конституции. А фраза идёт из Нового завета. Просто Ильич её немного переиначил. Но смысл остался. На этом стоим и стоять будем. Давай-ка, работничек, запей гуся грузинским лимонадом от Лагидзе. Вкуснее ничего не бывает. А мы с Вами, Павел Семёнович, пригубим малость Хванчкары.
И он разлил по хрустальным бокалам красное вино цвета позднего заката.
– Я думаю, мы заслужили и этого гуся и это вино. Кстати, как вам понравился сам гусь?
– Такого гуся и в ресторане не подадут. 
– Ресторан – это для буржуев: ананасы, рябчики***. А здесь всё по-домашнему. За что будем пить, товарищ Воробьёв?
– У Вас завтра день рождения, так давайте…
– Вах-вах-вах! Нельзя заранее пить за рождение. Примета плохая. А завтра – пожалуйста. Будете в кругу семьи – выпейте за меня. Я не обижусь. Выпьем лучше за русский народ. Такого на всём белом свете не сыщешь. Более терпеливого и трудолюбивого народа я и не знаю. Ко всему прочему он спас планету от полного и тотального порабощения. Ему должны быть благодарны все народы мира. Но народы быстро забывают своих спасителей и добродетелей. Самая вредная и отвратительная черта – это неблагодарность.
– Я, как русский человек, полностью согласен с Вами, товарищ Сталин.
– Так и я русский человек. Только с небольшим грузинским уклоном. Есть люди с правым уклоном, есть – с левым. А, вот я – с грузинским.
Все улыбнулись на шутку Сталина, чокнулись бокалами и выпили, кто терпкого грузинского вина, а кто и грузинского лимонада Лагидзе с грушевым привкусом.

РАЗГОВОРЫ ЗА УЖИНОМ

– Товарищ Воробьёв, я хочу спросить Вас, как истинно русского человека: как Вы понимаете слово «свобода»? Есть даже такой лозунг: Свобода, Равенство и Братство. Равенство и братство более или менее понятны. А вот – свобода, это что? Свобода от чего, осмелюсь я спросить.
Отец был озадачен. Вопрос непростой. Почесав в затылке, он хотел было ответить, но Сталин не стал его слушать и продолжил:
– Здесь кроется большой подвох. Что такое свобода? Ничего не делать? Говорить, что хочу? Хе-хе, мы тогда такого наговорим!  Свобода – это фальшивая монета буржуазной пропаганды. Это вечный миф. Настоящая свобода – это свобода от лени и безделья. Непрестанный творческий труд есть высшая ипостась и изначальная суть этого затёртого во времени понятия. И мы, большевики, освободили этого слово от ложных буржуазных наслоений, от тлетворного влияния разлагающегося Запада. Яблоня, отягощённая плодами свободна плодоносить. Так и человек… Я работаю иногда по 18 часов в сутки. И я вижу плоды своего труда. Вот полное собрание моих сочинений – он показал на среднюю полку большого книжного шкафа – все 16 томов. У Ильича, правда, немного больше – 55. Это всё плоды. А победа Октября, коллективизация, индустриализация, победа над фашизмом, мирное строительство – это наши зрелые, осязаемые плоды. У нас есть две свободы – свобода трудиться и множить сделанное, и свобода защищаться и защищать. В пролетарском смысле этого слова.
– Как хорошо Вы сказали, товарищ Сталин! – без тени лести и угодничества произнёс отец, отпив из бокала грузинского вина, – … трудиться и умножать сделанное.
– А я когда-нибудь нехорошо говорил? За мной стоит партия. Я её лицо и должен всегда говорить хорошо, ясно, понятно и правильно. Конфуций сказал, что «Управлять – значит поступать правильно».
А что значит говорить и поступать правильно? Я думаю, когда страна растёт, народ умножается и занят делом, значит всё правильно. Идёт историческая перековка кадров. Бывшие рецидивисты и контрреволюционеры превращаются в энтузиастов строительства коммунизма. И всё это под руководством нашей родной коммунистической партии. А Партия – наша надежда и сила. Партия – наш рулевой! Кто сказал?
– Надеюсь, что Вы, товарищ Сталин, – ответствовал отец.
– Вы меня переоцениваете, товарищ Воробьёв. Это слова Михалкова из песни на музыку моего земляка Вано Мурадели. Правда, родился он Ованесом Мурадяном. Но решил подстроиться под грузина. Переделал фамилию на грузинский лад. Я ещё тогда подумал: «если русский с китайцем братья навек, как поётся в его песне, почему бы и армянину с грузином не быть братьями? Пусть не на век, хотя бы на полвека». Этот, с позволения сказать, брат получил от меня две Сталинских премии. Вторую – за песню «Партия – наш рулевой», приуроченную к открытию 19 съезда ВКП(б). И вот на ней-то он и погорел – ему вспомнили оперу «Великая дружба», назвали его музыку к опере сумбуром и отправили, невзирая на премии, исправляться в лагеря. А в лагере он набрал хор из взяточников, воров и проституток (других не нашёл!), и они спели со сцены: «Партия – наш рулевой!» За что ему естественно срок прибавили. В связи с этим я вернул бы ему фамилию Мурадян, убрав буквы «р» и «а», но не имею права вмешиваться в его личную жизнь. Кстати, Вы, товарищ Воробьёв, помните слова этой песни? Её сейчас часто исполняют по радио, на радость, Мурадяна.
– Начало хорошо помню: «Под солнцем Родины мы крепнем год от года… А дальше кусками: … делу Ленина верны… коммунистическая партия страны…»
– Вот так у нас всё кусками и получается. Эту песню надо знать, как «Отче наш». Но поскольку Вы беспартийный атеист, Вам ещё прощается. Главное Вы запомнили – что делу Ленина верны. А ведь не все ему верны у нас. Сколько этих «верных ленинцев» в кавычках нам пришлось выявлять. Уму непостижимо. Каждый третий, а то и второй мимикрировали под ленинца, а на самом деле оказывались оппортунистами, троцкистами, предателями и агентами английских или японских разведок. С ними мы поступали по-ленински.
Многим не нравится 37 год. А это был своего рода перелом. Если бы не мы – их, то тогда бы они – нас. Сколько внутренних врагов притаилось в наших рядах! Они все прилаживались и дожидались удобного момента. Но мы их упредили, поскольку не имели права выпустить из рук штурвал истории. Вражеский элемент расцвёл таким пышным цветом, что стал бросаться в глаза. Вот мы и состригли этот цвет нашими пролетарскими ножницами. Получился неплохой гербарий. /У каждой проблемы есть фамилия, имя и отчество/. Иногда проблемы приходиться решать хирургическим путём, чтобы другим неповадно было мешать нам идти к коммунистическим преобразованиям. И этих «других» ещё очень много, может быть, может быть, даже миллион. Они по своему социальному положению, воспитанию и психике не могли принять советского строя, не могли идти в ногу с рабочими и бедняцким крестьянством к социализму и в конечном итоге – к коммунизму. Если мы не исключим этот элемент из наших рядов, не перекуём его на новый лад, то рано или поздно он вылезет из своих нор и возьмётся за старое. Такое может случиться. Поэтому партия должна быть всё время начеку. И главное – не дать пролезть в её ряды враждебным элементам. Как хорошо сказал наш буревестник революции Максим Алексеевич: «Если враг не сдаётся, его уничтожают». И никаких перемирий. /Перемирие с врагом возможно только после его уничтожения/. Но наша партия постепенно очищается. А почему бы и Вам не вступить в партию, товарищ Воробьёв? У Вас для этого есть все данные.
– Не готов, товарищ Сталин.
– Это отчего ж?
– Теоретическая подготовка слабая.
– Ну как слабая? Газеты читаете. С курсом партии, насколько я понимаю, солидарны. Вы очень требовательны к себе. И это хорошо. Такие люди нам нужны. В ряды нашей партии должны влиться новые свежие кадры – принципиальные, честные, трудолюбивые. А Вы как раз к таким и относитесь, насколько я успел Вас разглядеть.
– Вступай, папа! – подал и я свой голос. Товарищ Сталин тебе доверяет.
– Вот видите, и сын советует. Дам Вам рекомендацию. Вас сразу примут без звука и без испытательного срока. Можете мне поверить.
– Если Вам не верить, то кому же тогда верить?
– Вот, Вы правильно сказали. Всё начинается с веры. Греки говорили «мера превыше всего», а у нас вера превыше… и сила. Вера в идею, к её осуществлению, в лидеров на пути к намеченной цели. Некоторые считают меня тираном. Но это ложь. Это как раз и есть проявление пролетарской силы. Тиран тот, кто не любит свой народ. А я свой народ люблю. И любовь эта взаимная.
– Заботу партии и правительства мы чувствуем на себе. Каждое первое апреля – снижение цен почти на все товары. Да и зарплаты малость повышаются.
– Малость к малости – в итоге когда-нибудь выльется и в нечто большое. И заметьте все наши понижения цен случаются первого апреля – в языческий день смеха и обмана. А у нас всё без обмана и без смеха. Жить становится лучше, жить становится веселей. А когда весело живётся, то и работа спорится. Поэтому день смеха можно смело переименовать в день веселья и радости. Придёт день, у всех будет достаток. Надо хорошо усвоить, что /хорошая жизнь даром не даётся/.

Глава III
Редкий подарок товарища Сталина
РАЗГОВОРЫ ЗА ДЕСЕРТОМ

– Но не от хорошей жизни члены нашего правительства добираются на работу в персональных машинах. Думаю, они это право заслужили. Наши вожди пришли к власти бобылями и нищими и таковыми большинство остаются до конца, поскольку ими двигает исключительно идея, но не стяжание, как это наблюдается в капиталистических странах. У них самые испорченные люди тянутся к власти. Не власть их портит, а наоборот – они портят власть. У нас же в партию идут самые честные и порядочные. У них человек человеку волк, у нас – друг, товарищ и брат. Вы должны это чувствовать.
– Ещё как чувствую!
– Они работают за деньги, мы работаем за идею. Заметьте: идея всегда побеждает. Так было во все времена. Там стоять у власти – значит обрастать богатством, богатеть. Именно обаяние чистой идейности и делает наших вождей любимыми и чтимыми для широких масс, плюс отсутствие классовой отчуждённости, как это было раньше, приближает их к народу. Они его кровь от крови, плоть от плоти. «Народ и партия едины!»
(Потом, много лет спустя, уже при Брежневе, отец прибавит к этой агитке ещё один слоган, который он долго носил при себе: «Только разное едим мы», что уже тогда соответствовало этому точному замечанию, но при Сталине за такой слоган могли бы и посадить. Поэтому обнародовать его было тогда опасно).
Сталин постучал по супнице ложкой и добавил:
– Что-то десерт нам не несут.
Опять появилась миловидная женщина в белом.
– У нас десерт сегодня будет или нет?
– Товарищ Сталин, у нас сегодня мороженое. А Вы простыли. Как бы Вам хуже не хуже не стало.
– Несите, несите, хуже не будет. Какое мороженое сегодня?
– Крем-брюле и земляничное.
– Сергий, какое ты предпочитаешь?
– Крем-брюле моё любимое. Земляничное тоже.
– Вот и несите нам и то, и другое. Вы не против, Павел Семёнович?
Принесли мороженое в фарфоровых пиалах. Пока мы его ели, Иосиф Виссарионович чуть хрипловатым голосом возвестил:
– Сегодня мы с вами заговорились. Говорил в основном, конечно, я. Но любому человеку надо рано или поздно высказаться. Даже правителю. Попробовал как-то с Будённым поделиться мыслями. Но если ему всё перескажешь, у него усы отвалятся. Однажды я остановил его по какому-то делу, а он мне: «Товарищ Сталин, товарищ Сталин, казните, но опаздываю на совещание по коневодству. Казнить я его не стал. Но получалось так, что конь для него важнее, чем секретарь ЦК ВКП(б). Всё-таки я генералиссимус, а он всего лишь маршал. Но, с другой стороны, я понимаю и его: у нас, ленинских большевиков, свободного времени просто нет. Лично мне некогда даже собою заняться.
Мы поднялись из-за стола, Сталин ещё раз тщательно протёр свои усы от прилипшего крем-брюле и сделал нам рукой знак, который мог означать: извиняюсь, но нам пора на выход.
– Устал я сегодня от разговоров, – сообщил он, – никогда столько не говорил. Сегодня, будто прорвало. Ночевать буду здесь, – и он показал рукою на стоящий в простенке большой, обитый черной кожей, диван, кажущийся каким-то холодным и неуютным.
Он снял трубку с белого телефонного аппарата и дал указания:
– Александр Николаевич, сочини-ка ты мне рекомендацию на беспартийного большевика Воробьёва Павла Семёновича. Как это куда рекомендация? В партию, конечно. Текст произвольный. Если тяжело, возьми образец. Лежит в твоём столе в левой тумбе. Для пущей важности напечатай рекомендацию на гербовой бумаге. И печать нашу поставь. Потом принесёшь мне на подпись.
Мне запомнилась смежная с кабинетом комната, стены которой были увешаны географическими картами, посредине стоял большой глобус. Почувствовав мой интерес, хозяин кабинета спросил:
– Ну что, курчавый отрок, с географией знаком?
Отец меня штудировал в вопросах географии и кое-что я знал.
– Ну, покажи мне для начала, где СССР?
Для меня это не составило труда.
– Так кто ж это не знает? Вот оно, – и я показал ему известную всем страну, по конфигурации напоминающую схему разделки коровьей туши. Такие схемы вывешивались почти в каждом магазине над мясными прилавками. Схемы-то были, а вот мясо не всегда. Но я хорошо помнил, что столица нашей родины находилась где-то в лопаточной части туши. Я высказал свои наблюдения вождю.
– Да, это оригинальное сравнение.
Вождь призадумался.
– А ведь кто-то спит и видит, что нашу страну вот так поделят на лопатку, грудинку, голяшку, задок. И в каждой будет сидеть свой местный князёк. А от могучей страны ничего не останется.
Не знаю, повлиял ли этот разговор на очень скорые мероприятия, повлекшие тотальное изъятие этих схем во всех мясных магазинах, но факт остаётся фактом: все схемы были убраны с глаз долой.
Появился подтянутый полковник с рекомендацией для вступления моего отца в партию большевиков-коммунистов.
– Как просили, товарищ Сталин: на гербовой, с печатью.
Сталин поставил на рекомендации в правом нижнем углу свою подпись и передал бумагу моему отцу:
– Вступайте смело в партию. Она не подведёт. Главное, чтобы Вы её не подвели.
Отец от неожиданности не знал, что и сказать. Сталин вынул из ящика письменного стола толстую кожаную папку, протянул её отцу:
– Кладите сюда, а то помнётся ваша рекомендация.
Сталин проводил нас до приёмной с гардеробом, в котором висела его одежда: длинная потёртая маршальская шинель, овчинный тулуп, в котором мы встретили его на Красной площади, серо-голубой военный костюм генералиссимуса, военный плащ, внизу стояли глубокие валенки с подшитыми заплатами, на верхней полке меховые рукавицы и две маршальских фуражки. К фуражкам я был неравнодушен. Особенно к морским, так как собирался в будущем стать моряком.
Сталин заметил, что я засмотрелся на его фуражки и сделал мне неожиданное предложение.
– Померим ка на тебя, отрок, мою фураженцию. Посмотрим на тебя, как глядеться будешь.
Он взял с полки гардероба новую фуражку с благородным серебристым позументом, в центре которого была красная эмалированная звезда с серпом и молотом и, нахлобучив её на мою голову в расчёте, что я утону в ней, удивился:
– Надо же – в самый раз! Ну, у тебя и голова, Сергий – Павлов сын! А мне она тесновата. Это Ворошилов мне все уши прожужжал: закажи, да закажи себе новый картуз, в старом уже неудобно на люди показываться. Ну – заказал. А душа к нему не лежит. Старый как-то удобнее и привычней.
И он надел на себя старую, слегка поблекшую фуражку.
– Вот это другое дело! Как влитая. А новая давит. От неё только гематому на лбу наживать. А тебе, Сергий, идёт моя фуражка. И военная форма тебе будет к лицу. Особенно военно-морская. Фуражка-то моя новая нравится тебе?
Я сиял. Нравилось очень.
– Посмотри на себя в зеркало. Ну, прямо енерал какой. Забирай в подарок.
Я сиял.
– Ну что – не тяжела шапка генералиссимуса?****
– Не, не чувствую.
– Доживёшь до моих лет, почувствуешь. Но сперва нужно генералиссимусом стать. Хочешь им стать?
– Хочу стать капитаном большого корабля.
– Большому кораблю большое плавание. *****
Сталин на минуту задумался, потом обратился к своему секретарю:
– Александр Николаевич, позвони в гараж, пусть к подъезду подадут мой «паккард». Надо гостей отвезти на Малую Грузинскую. А то наш генералиссимус заснёт на ходу.
– Будет сделано, Иосиф Виссарионович.
– Не мешало бы и вашим позвонить. Запозднились мы сегодня. Волнуются, наверное.
– Мы им всё объясним, не тревожьтесь, – заверил отец.
– А чего им объяснять? Романов увидит своего племянника в моей фуражке и сразу всё станет ясно. Но чтобы в обморок не упал, надо всё-таки позвонить, успокоить…
– Александр Николаевич, набери-ка мне домашний номер Романова.
– Александр Николаевич передал трубку Сталину:
– Алё, кто у телефона?  Тамара? Тамара Семёновна значит. Сталин на проводе… Никто Вас не разыгрывает. Сергей Дмитриевич дома? Ещё раз повторяю – никто вас не разыгрывает. Ваш брат Павел Семёнович со своим сыном малость задержались у меня в Кремле, будут минут через десять. Так что ждите, и не волнуйтесь. Передайте вашему мужу от меня приветы.

ДОМОЙ НА «ПАККАРДЕ»

– Машина у подъезда, Иосиф Виссарионович, – доложил генерал.
Сталин пожал нам руки:
– Спасибо, что уделили мне внимание. Давно я так ни с кем не разговаривал. Будто в гуще народа побывал. А Вы, Павел Семёнович непременно – в партию. Надеюсь, что запомните нашу встречу. И она, поверьте, не случайная. Случайного вообще ничего не бывает.
У подъезда нас ждал чёрный «паккард», сверкающий в лучах вечерних фонарей. Офицер, стоящий у выходных дверей, увидев на мне сталинскую парадную фуражку, вытянулся в струну, поднёс ладонь к козырьку и держал её до тех пор, пока мы не сели в машину. Я тоже небрежно козырнул ему, как и положено маршалу – лицу значительному и очень занятому важными делами. Водитель «паккарда» предупредительно открыл нам дверь, и мы расположились на заднем сиденье роскошного авто: салон был обит дорогим бархатом тёмно-бордового цвета, широкие мягкое сиденье, похожее больше на диван давало возможность не только свободно сидеть, но и полулежать, вытянув ноги и положив их на откидную скамеечку с бархатным верхом – так было там просторно. Это вам не «Москвич 401», где сидишь скорчившись, упираясь коленями в баранку, и даже не «Победа», а «Паккард» американского производства.
– Когда у нас начнут делать такие машины, – спросил отца.
– Когда рак на горе свистнет, – ответил он не задумываясь.
Хорошо, что между нами и водителем было толстое пуленепробиваемое стекло. И он не слышал отцовских слов. А то мог бы доложить куда надо. И партия бы осталась без своего кандидата.
Доехали быстро. На пути стояли регулировщики, давая нам зелёную улицу. Да и машин в тот час было немного. На Малой Грузинской, у дома N, водитель плавно притормозил, обежал вокруг машины, предупредительно открыл нам дверь. Первым вышел «генералиссимус» в новой фуражке, из-под которой выбивались белые пушистые кудри. Вторым – его отец.
Консьерж оторопело смотрел не на нас, а на мой головной убор. Мы поднялись на лифте на третий этаж, дверь в нашу квартиру была открыта и на лестничной площадке стояла тётя Тамара. Увидев меня в сталинской фуражке, она всплеснула руками и в сердцах воскликнула:
– Боже мой! Значит никто меня не разыгрывал и звонил сам… Хорошо ещё, что я не послала его куда подальше…

РЕАКЦИЯ КРЕМЛЁВСКОГО ГЕНЕРАЛА

Войдя в квартиру, сразу упёрлись в Сергея Дмитриевича. Он стоял, расставив циркулем ноги и уперев руки в бока. Лицо было бледным, и правая щека подёргивалась в нервном тике:
– Вы что?! С ума сошли?! – командным голосом остановил он нас, – что за маскарад?! Что это всё значит?! Разгуливать по Москве в сталинской парадной фуражке! Это – нечто! Такого я ещё не видел! Объясните мне, пожалуйста, что это такое и как это понимать?
Когда мы ему рассказали все подробности, он немного успокоился, но всё равно высказал своё сомнение:
– Такого не может быть! Во всяком случае не должно быть. А если всё что вы сказали, правда, то это на уровне запредельной фантастики или просто бред сумасшедшего. Я сам всего только раз побывал у товарища Сталина с докладом. Но без всякого амикошонства. Чай с ним не пили.
Тётя Тамара предложила нам поужинать на ночь:
– Поди проголодались по кремлям разгуливая? У меня сегодня сосиски с картофельным пюре и чай с московскими сухарями.
– Спасибо, тётя Тамара, – отозвался я на её предложение, – мы уже поели.
– И где вы и что ели на ночь-то глядя?..
– Щи, гуся и мороженое крем-брюле.
– И в какой же столовке так кормят?
– В столовке у товарища Сталина, – бодро ответил я.
– Так он вас ещё и накормил? Ну – молодцы! Герои! Не знаю, что ещё сказать по этому поводу. Какой-то театр абсурда – есть щи у товарища Сталина! – так отреагировал Сергей Дмитриевич.
– Не только щи. Отец с товарищем Сталиным харчо ели, – добавил я.
– Ещё лучше! Щи, харчо! Гусь!
Сергей Дмитриевич, он же кремлёвский генерал, рассыпался нервным смехом:
– А я, видите ли, свиные сосиски здесь лопаю, с пюре, и думаю – куда пропали мои гости? А они, видите ли, со Сталиным гуся-с кушают-с. Хороша сцена! Был бы там наш придворный художник Герасимов******, обязательно написал бы картину «Сталин с народом делит гуся». Уникальная жанровая картинка. Я думаю, мир многое потерял, не ведая об этом событии.
– Да мы сами до сих пор не можем отойти от всего происшедшего, – добавил отец.
– Да – уж, – заключил Сергей Дмитриевич, – у меня больше и слов-то нет. А что это за папка у вас в руках, Павел Семёнович?
– Здесь рекомендация в партию.
– И кто ж Вам такую рекомендацию дал? – с опаской спросил генерал, предчувствуя ещё один сюрприз.
– Как кто? Он же и дал.
– Покажите.
Увидев гербовую бумагу, Сергей Дмитриевич даже читать не стал.
– Да-с, накормил, напоил, да ещё путёвку в жизнь дал. Вот это настоящий правитель!
– А ещё фуражку подарил, – добавил я.
– Быть тебе генералиссимусом, Серёжа…

Через неделю генерал-лейтенант Романов Сергей Дмитриевич был назначен на должность военного атташе при советском посольстве в Пекине. За ним выехало и всё его семейство: жена и две дочери.
Через год Сергей Дмитриевич приехал в Москву в краткосрочный отпуск и привёз мне в подарок китайскую суконную жёлтую куртку на молнии, которую я одел всего лишь раз. Не хотел выпендриваться перед дворовыми ребятами. Самым ценным в куртке был значок с портретом Мао, прикреплённый примерно на уровне сердца. Я потом его выменял на перочинный ножик. И до сих пор им пользуюсь. От него хоть какая-то польза есть. Спасибо за это, конечно, Мао Цзэдуну.

НЕОБХОДИМОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ

Я хорошо запомнил тот вечер в кремлёвской квартире Сталина. И спустя многие годы, пусть и не дословно, я попытался передать те разговоры, которые велись в стенах той квартиры, обрисовать обстановку сталинского кабинета и те детали, которые хорошо мне запомнились. Я до сих пор удивляюсь, как это вождь всех угнетённых народов мира уделил нам, рядовым гражданам, столько внимания и заботы. Это было настоящим событием в моей жизни и в жизни моего отца. Надо сказать, что, когда в местную партийную организацию своего КБ******* он подал рекомендацию от самого товарища Сталина, всё КБ замерло и на день перестало работать. Обсуждалась только эта рекомендация. Всё остальное казалось второстепенным и даже ненужным. На следующий день отца повысили в должности: вместо конструктора второй категории он стал начальником отдела. Место было вакантным: старого начальника увезли куда-то ночью, и больше о нём никто и никогда не слышал. В этой должности отец проработал до ухода на пенсию. Но партийным он так и не стал. Рекомендацию Сталина отослали в Большой дом на экспертизу, и там она где-то затерялась. А без рекомендаций членов партии принятие в ряды КПСС исключалось.

Судьба парадной фуражки Сталина теряется в 70-х годах прошлого столетия в одной из Прибалтийских республик, входивших тогда в состав СССР. Я долго хранил этот раритет дома. Одевал только по большим праздникам: в День сталинской Конституции, в День Великой Октябрьской социалистической революции, в День международной солидарности трудящихся всего мира и, конечно же, в День рождения отца всех угнетённых народов товарища Сталина.
Я уже давно стал капитаном большого корабля, у меня появились дети – два мальчика, один из которых пошёл по пути отца – стал донкерманом на большом океанском танкере. А второй – знатный строитель, руководитель высшего звена большой строительной фирмы. Для них эта история стала неожиданностью. Я никогда и никому не рассказывал о ней, хранил, как государственную тайну под грифом «Совершенно секретно». Но по прошествии семидесяти лет решил снять с неё этот гриф и поведать её моим потомкам.

Сталинская фуражка сопутствовала мне почти всю мою жизнь. Она была своего рода талисманом. Моя голова к двадцати годам достигла 60-ого размера и фуражка стала мне явно мала, но оставалась, как своего рода реликвия, артефакт, который берёг, как зеницу ока. Последний раз я видел её в рижской квартире, где я проживал совместно с женой, сыном, тёщей, шурином, невесткой, свояченицей, дедушкой и бабушкой по жениной линии. Когда я уходил из этой квартиры по причине её перенаселённости, ставшей основным мотивом при разводе, как и положено капитану дальнего плавания, уходил в одних трусах, оставив не только полагающуюся мне жилплощадь, но и сталинскую реликвию в надежде всё-таки когда-нибудь её вернуть. Согласитесь, что капитан большого корабля в трусах и сталинской фуражке выглядел бы нелепо.
Однако, надежды вернуть себе исторический головной убор оказались напрасными. Бывший шурин, будучи как-то подшофе, надел на себя фуражку, утонув в ней по уши, так как голова его годилась только на детские размеры. В таком виде вышел он на улицу и пропадал где-то с неделю. Вернулся он, конечно, без фуражки в дрезину пьяным, со следами побоев на лице – большим лиловым фингалом под левым глазом. О сталинском подарке он ничего не помнил, всё время думая, что его разыгрывают. Скорее всего он её пропил.


P.S. Прочитав этот рассказ кто-то спросит: «И всё это правда»?
Конечно правда. За отдельные моменты я просто ручаюсь.
И как говорил сам Сталин: «Никогда не доверяйте человеку, который боится сказать вам правду в лицо». И если читатель доверяется автору, то всё написанное здесь правда – та правда, которую многие хотят услышать.
Писался этот рассказ по давним воспоминаниям: Москва, мавзолей, Кремль, Сталин. Мне пришлось реставрировать многие моменты той давешней истории, те разговоры, суть которых я хорошо запомнил и только вставил в них отдельные детали, которые смутно проплывали в моей голове. Я не ручаюсь за 100%-ую точность всех фрагментов повествования. Но ручаюсь за основную линию, которую я провёл через этот рассказ.
Жизнь часто представляется в виде театра абсурда. Поэтому здесь очередная постановка в обозначенном спектакле. И если в это можно поверить, значит это правда. Ведь толкают нам в уши правду (специально не беру это слово в кавычки) по TV, по радио, с гаджетов, с ютубов, яндексов и прочих средств коммуникации. И везде только правда, правда и ничего кроме правды. И не важно, что она разная и противоречивая, искажённая или завуалированная. Главное донести её до страждущих этой "правды" и выбрать ту, которая вам нужна, которая ближе к вашему миропониманию.
Вот и в этих байках правды ровно настолько, насколько она зрима и насколько она похожа на правду. А ведь она замешана в тексте в виде известных лозунговых фраз и подлинных цитатах самого вождя.
Такие вещи нельзя читать бегло, иначе вы ничему не поверите. Постепенное же вдумчивое чтение даст вам полную картину прошедшего, раскроет вам глаза на неординарную и очень сложную фигуру Сталина, с которым можно соглашаться или не соглашаться, но спрятаться от него невозможно. Неспешное чтение настроит вас на тот мажорный лад, когда всё становится очевидным и достоверным, и вы через слово проникните сквозь время и расстояние к неоспоримым фактам нашей истории, косвенно проступающих в приведённых здесь диалогах, в которых явно превалирует голос вождя всех угнетённых народов мира.


* Life – название американского журнала, страницы которого изобилуют фотографиями.
 
** – методист – приверженец американской Методистской церкви (протестантская конфессия). Возникла в XVIII веке, отделившись от англиканской церкви.

*** – здесь намёк на стихотворение Маяковского «ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй…»

**** – здесь аналогия с известным выражением «Тяжела ты, шапка Мономаха!» из трагедии Александра Пушкина «Борис Годунов».

***** – «Большому кораблю большое плавание». Это выражение приписывается римскому писателю-сатирику Петронию.

****** – Художник, написавший не один портрет Сталина. Работал в жанре социалистического реализма.

******* – КБ – аббревиатура Конструкторское Бюро. Все КБ в ту пору были замаскированы под так называемые «почтовые ящики». Например п/я 599 и т.д.

Предложения, отмеченные косыми скобками /…./ известные цитаты самого Сталина.

Содержание

ЛЕНИН И СТАЛИН НАШИ ВОЖДИ
виртуальные дискурсы поколений
«СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО»
                Глава I
С чего всё начиналось
ПРЕДЫСТОРИЯ
МОСКВА 50-х
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
СТАЛИН ВЫХОДИТ В ЛЮДИ
В МАВЗОЛЕЕ
ПРИЗНАНИЕ СТАЛИНА НАРОДОМ
    
              Глава II
Как это продолжилось
РАЗГОВОРЫ СО СТАЛИНЫМ
СТАЛИН ЗАДАЁТ ВОПРОСЫ
СТАЛИНСКИЕ АПАРТАМЕНТЫ
ЗА ЧАЕМ
СОЦРЕАЛИЗМ
ПОЗДНИЙ УЖИН С ТОВ. СТАЛИНЫМ
РАЗГОВОРЫ ЗА УЖИНОМ

              Глава III 
Чем всё закончилось
РАЗГОВОРЫ ЗА ДЕСЕРТОМ
ДОМОЙ НА «ПАККАРДЕ
РЕАКЦИЯ КРЕМЛЁВСКОГО ГЕНЕРАЛА
НЕОБХОДИМОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ