Анна и Ганс

  Вечером в партизанский отряд из штаба по радиосвязи сообщили, что недалеко от их расположения проездом будет важный немецкий генерал. Парнишка из деревни прибежал с тем же известием. Немцы унесли несколько поросят и уток. Собрали яйца. Двух местных поварих из офицерской столовой предупредили, чтобы постарались, будет праздничный обед. Солдаты маршировали по площади, отрабатывая строевой шаг. Партизаны изловчились и подложили мину, наблюдали из ближайшей рощи и взорвали ехавший по направлению к деревне чёрный автомобиль «Хорьх». Рвануло вовремя. Фашист взлетел знатно. Гарнизон немцев, стоящий в деревне, ожидал приезда генерала. В полной готовности, начистив пуговицы и отгладив форму, выстроились на плацу около бывшего сельсовета, где размещалось начальство гарнизона и реял на крыше нацистский флаг. Услышав звук мощного взрыва, кинулись к грунтовой дороге на подъезде к деревне. Там их ждало ужасающее зрелище. Видно, бак был заправлен под завязку. Пламя доставало, казалось, до самого неба. Ещё раз рвануло. Это уже бензин. Фейерверк получился оглушительный. От генерала, сопровождающих его офицеров и шофёра остались одни головешки.
  Ополоумевшие от злобы немцы врывались в дома, прикладами автоматов выталкивали всех из изб, выводили на дорогу. В деревне-то и оставались одни старики, старухи, детишки да инвалиды. Остальные или партизанили, или были в действующей Красной армии. Построили всех кое-как в колонну. Потом повели к шоссе. Впереди шли жители деревни, как живой щит. Если партизаны ещё где взрывчатку подложили, так взорвут своих же. По краям автоматчики. Два мотоцикла.
Поставили приговорённых по краю дороги, спиной к лесу, который был в нескольких метрах. Произошла заминка. Ждали, видно, эсэсовцев. Те что-то задерживались, и все немцы сгрудились на левой стороне, напротив деревенских, стоящих в ряд. Мимо них расхаживали двое автоматчиков. Немцы лаяли, как собаки, между собой на своём фашистском.
  Дед Василь мигнул одноногому инвалиду Олесю и тихо прошептал двум девчонкам, стоящим рядом с ним:
– Бегіце!
  И они быстро подвинулись друг к другу, чтобы пустое место никто не заметил.
Девчонки скатились с откоса дороги и кинулись в лес. Ане и Ядвиге было по десять лет. Бежали быстро, слышали, как сзади немцы заорали. Видно, заметили и бросились в погоню. Раздавались автоматные очереди, но глухо, где-то вдалеке. Нюта поняла. Это они Василя с Олесем. Припустили ещё шибче. Свернули влево, надо было успеть добежать до оврага, который тянулся далеко, через весь лес. На той стороне партизаны. Нюра ходила однажды к ним, знала примерно, где располагался партизанский отряд.
– Ядька! Бежим к оврагу! – крикнула она подружке.
Сил бежать уже не было. Хрустел хворост под ногами немцев уже где-то близко за ними. Поняв, что убежать не удастся, Нюта зашипела, махнув рукой:
– Ховайся!
  Сама Нюта спряталась в густых кустах над оврагом, а Ядька скатилась в овраг, нашла выступ и затаилась там.
Нюта чуяла, что цепь подходит ближе и ближе, слышала перекличку немцев друг с другом. Вот уже совсем рядом затрещали ветки под чьими-то тяжёлыми шагами. Нюта старалась не дышать. Сидела в кустах и не шевелилась. Главное, что нет собак. Автоматчики. Форма не эсэсовская. Военная.
Немецкий солдат медленно шёл, осматриваясь вокруг. Далеко убежать они не могли. Вгляделся. Прямо перед собой в середине куста увидел лицо девочки в сбившемся платочке и тёмные, как ягоды, круглые от страха глаза. Девчонка поняла, что он заметил её, и замерла, как кролик.
– Hans? Hast du was gefunden? Irgendein Zeichen von den beiden?  – кричали ему.
Солдат взглянул ещё раз в глаза девочки.
– Nein. Es ist niemand hier. Sie sind wahrscheinlich nach rechts gerannt , – крикнул он. – Weiter geht's .
Он развернулся и стал уходить.
  Нюта скатилась в овраг побежала, путаясь в мелком кустарнике. Нашла метрах в десяти полумёртвую от страха Ядьку. Дёрнула за руку. Они перебрались на другую сторону оврага и, петляя и прислушиваясь, бросились прочь. Нюта часто останавливалась, сверялась с направлением. Бежали дальше. К вечеру, уже совсем без сил, они добрели до березняка, за которым был партизанский отряд.
– Стой! Кто идёт? – с сосны к ним спрыгнул мужик в телогрейке и с автоматом.
– Мы из деревни, где немецкого генерала подорвали. – Нюта, тяжело дыша, проговорила: – Всех расстреляли. Мы вот сбежали. – И заплакала первый раз за всё время.
Отвели их к командиру. Обсказали всё.
– Накормите девчонок! – приказал командир. – Они совсем продрогли. Одёжу им выдайте.
 Они сидели у печурки, в которой потрескивали сыроватые поленья, и хлебали кашу из котелка. Вокруг собрались партизаны. Кто стоял, опираясь на ружьё, кто прислонился к притолоке землянки.
– Что? Всех расстреляли?
– Мы не слышали. Но поставили всех на расстрел, – рассказывала Нюта. – А деревню, наверное, сожгут.
  Партизаны глядели, как мелькают ложки в руках девчонок. Стучат об котелок.
Нюту с Ядвигой отвели на женскую сторону. Там жили медсёстры, поварихи, все женщины, сбежавшие в лагерь из окрестных деревень. Военврач Мира Марковна осмотрела девочек, смазала йодом расцарапанные руки и разодранные коленки.
– Жить будете, – улыбнулась она.
  Их одели, всё было велико, подпоясали верёвкой, но это ничего, главное, что было сухо и тепло, и положили их на сено спать. Закрыли чьим-то тулупом. От тулупа пахло овчиной и костром. Ядька уже сопела рядом, а Нюта лежала и думала. Возбуждение и горе не давали уснуть. Кружились в глазах верхушки деревьев, в просветах мелькало небо, трещал валежник, через который перебирались, и бег, бег до потери дыхания. Проваливаясь в дрёму, она вдруг увидела перед собой глаза немца, смотревшие на неё в упор, и очнулась. Он её углядел, почему тогда не выдал? Странный немец.
  Вспомнила стариков – деда и бабушку – и заплакала. Слёзы затекали в уши, тело сотрясала дрожь. Никак не могла согреться под тулупом. Дед с бабушкой были ей не родные. Привезли её совсем ещё маленькую в деревню с самого Ленинграда и отдали им на воспитание, вроде раньше дед там служил денщиком у кого-то. Родителей она совсем не помнила, и сколько ни пыталась узнать о них, дед с бабкой отмалчивались.
  Иногда в памяти всплывали комнаты с высокими потолками и лепниной – там кружились блики от волшебного фонаря, когда она засыпала; и ещё она играла с настоящими куклами с нарисованными фарфоровыми личиками, а по утрам её кормила манной кашей женщина в кружевной наколке на голове. Больше ничего в памяти не возникало, как она ни силилась вспомнить. Когда Нюта не хотела есть со всеми из одной миски, баба Стася ругала её: «Панночка!» Дед Яким шикал на бабку, и она замолкала. Что они скрывали? Почему так и не рассказали ей о родителях? Теперь вот нет и их.
  Нюта прислушалась. Потрогала за пазухой. К лямке нательной рубашки изнутри булавкой был приколот крохотный узелок. Всё, что осталось у неё в память от родителей. Дед Яким хотел ей отдать, когда исполнится восемнадцать лет, а отдал на днях. Будто почуял неладное, что позже уже не успеет.
– Схавай як мага далей, Нюта. Беражы! Гэта памяць табе ад бацькоў .
Говорили они на белорусском, но Нюта и по-русски хорошо могла. У неё в школе было «отлично» по русскому языку. Она развернула платочек. Внутри полыхала разными огоньками подвеска.
  Девочка перевернулась на бок, лицом к Ядьке. Спит. А у неё там мамка родная в деревне с дедом остались. Ядька лежала тихо и вдруг чуть слышно всхлипнула.
– Ядька? Плачешь?
Потрясла за плечо. Перевернула к себе. Лицо той разбухло от слёз.
– Нюта! Мамку жалко. Дедку. Их убили?
Анюта погладила её по голове:
– Не плачь. Может, ещё живы? Слышишь, не реви! Узнаем скоро. Мои тоже там остались.
Обнялась под полушубком, захлюпали, уткнувшись друг в дружку.
  …До конца войны провоевали они с подружкой Ядвигой в партизанском отряде. Юным разведчицам приходилось выполнять разные, иногда очень непростые задания. Ходили с записками в окрестные деревни, передавали шифровки, смотрели, в каких деревнях ставка, фиксировали перемещения техники. N-ский партизанский отряд засылал в ближайшие гетто своих, вроде картошку продавать, они помогали выводить оттуда женщин и детей, держали связь с комитетами советских военнопленных в концлагерях в их округе, участвовали в подготовке побегов, отбивали тех, кого депортировали в Германию. Организовывали диверсии: взрывали рельсы, эшелоны с оружием. Для этих целей отряде постоянно пополняли и обучали группы – диверсионную и разведывательную. Отряд разрастался. Насчитывал уже три роты. Каждая состояла из двух взводов.
  Партизаны при вступлении в отряд принимали присягу. И Анна с Ядвигой тоже.

«Присяга белорусского партизана.
КРОВЬ ЗА КРОВЬ, СМЕРТЬ ЗА СМЕРТЬ!
Я, гражданин великого Советского Союза, верный сын героического белорусского народа, клянусь, что не выпущу из рук оружия, пока последний фашистский гад на нашей белорусской земле не будет уничтожен.
Я обязуюсь беспрекословно выполнять приказы своих командиров и начальников, строго соблюдать воинскую дисциплину. За сожжённые города и села, за смерть детей наших, за пытки, насилия и издевательства над моим народом я клянусь мстить врагу жестоко, беспощадно и неустанно.
Кровь за кровь и смерть за смерть!
Я клянусь всеми средствами помогать Красной армии уничтожать бешеных гитлеровских псов, не щадя крови и своей жизни.
Я клянусь, что скорее умру в жестоком бою с врагом, чем отдам себя, свою семью и весь белорусский народ в рабство коварного фашизма.
Если же по моей слабости, трусости или по злой воле я нарушу эту свою присягу и предам интересы народа, пусть умру я позорной смертью от руки своих товарищей».

  Нюта слыла в партизанском отряде смышлёной девчонкой, на ключе могла работать – шифровать, и когда новичкам инструктор-подрывник показывал, как мины готовить, закладывать, Нюта тут как тут вьётся: какие проводки соединять, откуда взрывать. Девочку не раз награждали за выполнение сложных разведзаданий. Партизанский отряд, как и другие отряды, подчинялся штабу партизанского движения военного совета 3-го Белорусского фронта. В июне 1944-го дошла до них наконец Красная армия. Партизанские отряды объединились влились в её регулярные части. Довоевали уже вместе, до Победы!
  Война закончилась. Анна выросла, выучилась на учительницу. Вышла замуж. Приехала в Подмосковье. У них с мужем родились сын и дочь. Учила детей математике в сельской школе. На встречи ветеранов с гордостью надевала своей выходной бордовый костюм, который сама сшила. На груди пиджака блестели в три ряда ордена и медали.
  Когда бабушки не стало, опустили её гроб на деревенском кладбище рядом с дедом. Сын, дочь, внучки с детьми собрались на поминки. Как принято, стали говорить о покойной, о том, что бабушка Аня была очень закрытая, строгая, чопорная немного. В доме, когда они приезжали погостить, всё должно было быть на своих местах. Обедали все вместе, и если кто-то хотел выйти из-за стола, надо было спросить разрешения и сказать, что он поел. В школе была строга с учениками, принципиальна с учителями. Не привечала соседей. Подруг у неё не было. Учила внучек чистоплотности, хозяйству, готовке. Объясняла уроки. Заставляла помогать ей на огороде. Лодырей не жаловала.
  «Так и не прижилась я здесь у вас», – вспоминала её слова на поминках соседка.
А дед был простой. Бывший военный. В детстве со всеми спорами и обидами бегали к деду. Бабушке рассказывать побаивались. Ябед не любила. Она учила внучек кулинарии, рукоделию. Вспоминали её непохожесть ни на кого, манеры и правила, соблюдавшиеся неукоснительно. Одна из внучек рассказывала, что в детстве полезла в комод – хотя бабушка запрещала это делать, но очень уж Оля любила рыться и рассматривать женские сокровища – и нашла в шкатулке, отдельно в маленькой шёлковой коробочке, тонкой работы подвеску – корзиночку с цветами. Пыталась её рассмотреть, поворачивая из стороны в сторону, и вдруг цветочки с самоцветными камнями так и брызнули искрами. Непонятно, где бабушка Аня её взяла? И куда она подевалась?
  Внучка Алла, любимица бабушки, сидела потерянная. Подвеску, о которой шла речь, ей бабушка при жизни отказала. Аля печально слушала разговоры родственников. Бабули нет. Горе. Она единственная унаследовала внешность бабушки и была близка с ней. И характеры у них похожи. Алла выросла очень чистоплотной, хозяйственной – и в то же время умницей, училась прекрасно. Много читала. Не каждого впускала в себе в душу. Гордая. Это тоже в ней от бабушки. Первые чудесные платья из розоватого шифона, из воздушного нейлона на голубой подкладке сшила ей бабуля. «Моя принцесска» – называла её. Говорила: «Вся в меня!»
Аля любила гостить на каникулах у бабушки. Помогала по хозяйству, училась премудростям шитья. Однажды в сумерках, напившись чаю, сидели они на крылечке, провожали долгую вечернюю зорьку. Тогда бабушка и открыла ей эту историю, случившуюся с ней в детстве на войне. Как она осталась жива, потому что один немецкий солдат – его позвали, и она запомнила имя Ганс – сделал вид, что не нашел её, хотя увидел в кустах.
– Немцы в Белоруссии страшно зверствовали и тогда, после нашего с Ядвигой побега, всю деревню, и моих бабушку с дедушкой, расстреляли. А за всё время оккупации – а было это сразу с сорок первого до лета сорок четвёртого – были расстреляны десятки тысяч человек, сожжены дотла сотни деревень, вместе с жителями. Многих угнали в плен. – Бабушка поплотнее закуталась в оренбургский платок, будто мёрзнет, хотя вечер был тёплым и безветренным. – О жестокости немцев много написано, и всё это, Алечка, правда. Но я сейчас хочу сказать тебе не об этом. – Она помолчала, собираясь с мыслями. – Если в этой нации есть один такой человек… Ведь у него был тогда выбор, понимаешь? Его собственный выбор – спасти или убить, и он оставил мне жизнь. Значит, в будущем есть ещё надежда для этой, кажется, чудовищной, бесчеловечной, безнадёжной нации. – Она взглянула на притихшую внучку, будто спрашивала, понимает ли она.
Аля кивнула.
– Он мне иногда снится – тот молоденький солдат, его глаза. Такие большие светло-серые немецкие глаза. В них читалась какая-то мысль. Но я была напугана до смерти и не поняла, не смогла разгадать. Может, он свою сестру или брата  вспомнил? Не знаю… – закончила свой рассказ бабушка.
  К зарёванной, на себя не похожей Але подошла двоюродная сестра Ольга, та самая любительница без разрешения лазить в комод. Присела рядом. Обняла её. Поплакали.
– Подвеску эту, «корзиночку», мне бабушка сама отдала. Подарила, когда я закончила с красным дипломом институт, – призналась ей Алла. – Откуда она у неё? Её вроде не интересовали украшения...
– Бог с ней, с подвеской! Её воля. – Ольга вытерла глаза платком. – Аля! Да ты что, до сих пор не поняла? Мы из Романовых! – сказала она сестре, понизив голос и наклонившись к самому её уху.
  Девичья фамилия бабушки и правда была Романова. Анна Алексеевна Романова.
Кто была эта женщина – сиротка, однажды появившаяся в отдалённой белорусской деревне, девочка-связная из красного партизанского отряда, и приходилась ли она роднёй последнему русскому императору? Эту свою тайну она унесла в могилу.