Синие, синие горы. Ученики Отшельника

Снятся иногда странные сны: снится то, чего ты никогда не видел, о чём никогда не читал, не знал. Конечно, психолог скажет, что, де многое запоминается вне нашей воли. Например, вы ехали в поезде и дремали на верхней полке, а нижний сосед - любитель фантастики смотрел такой фильм. Но в этом я с психологами не согласен.

Согласен я только с тем, что подсознание иногда может такое вытворять!..
Например с детства мне несколько раз снился один и тот же сон. А ведь в моём детстве не было ещё интернета, мобильников и изобилия фильмо-фантастики на компе. Психологи опять же скажут, что это по времени компиляция: дескать, я взрослые сны переношу в детство. Да ну их, психологов! Пусть болтают, что хотят, а я рассказать хочу

Начинался мой сон всегда с одной картины: мне снились синие, синие горы. Просто невозможно синие! Была ночь. Не по земным меркам крупные ночные гроздья - соцветия звёзд заливали светом эти синие-синие горы, голубовато светившиеся в  ответ небесным светилам. По узкому иссиня чёрному ущелью тропинка вела в надежно окруженную скалами горную долину-чашу, одним краем обрывавшуюся в пропасть. И где-то там далеко внизу мерцали или скорее, угадывались огоньки поселений, но звуки и суета нижней обыденной жизни обрывного края горной чаши не достигали.

Всвою очередь живущие внизу при полной луне видели вверху маленький домик будто бы в центре висящего на краю обрыва огромного ночного светила. Так казалось: на самом деле луна просто всходила с противоположной домику стороны. Но говорили в долине, что живущие там, в лунном доме, могут шагать по звездам, а уж сквозь скалу пройти и бегать по облакам, – ничего для них не стоит.

В горах  вообще хорошо отдыхать от суеты и размышлять о величии бытия, но жить там всегда!.. Скажите, кому взбрело в голову строить дом на самом краю обрыва?! и многие ли добровольно изберут постоянное одиночество?!

Строить дом на самом краешке горного обрыва Непрактично. Неудобно. Странно. Однако кроме практических целей есть ещё, например желание всегда видеть звёзды, Ничто другое сразу на ум не приходит. Зато построен был горный дом явно не из сиюминутного каприза: прочно был построен из толстых смолистых бревен. Одно из окошек выходило прямиком на обрыв: сверху - звёздная бездна, снизу – далёкий людской мир. И между двумя мирами на краю обрыва дом как корабль.

Жил в домике - горбоносый Учитель с пестрым пером коршуна в небрежно откинутых назад и красиво продернутых первым серебром смоляных волосах. При Учителе  двое учеников: постарше – сильный и ловкий сын охотника, аккуратный и молчаливый; помладше – убежавший из дома сын человека не бедного, фантазер, насмешник, любитель поболтать, да немного и неряха, с вечно растрепанными волосами.

В одной комнатке домика втроем они спали; другая со столом посередине заставлена была вдоль стен древними книгами, третья каморка – завешанная пучками целебных трав кухня, да ещё в коридорчике – одежда да охотничье снаряжение. Постигший всякие премудрости Учитель частенько уходил размышлять в горы. Тем временем ученики размышляли над узнанным уроком, и вели хозяйство: носили воду и хворост, иногда – охотились. Но из Младшего плохой был охотник, зато легко и быстро усваивал знания. Говаривал Учитель, что врата любой мудрости откроются для него, когда не поленится.

Старший и подходить к обрыву, и даже смотреть в ту сторону не любил: бездонность обдавала сердце холодком. Не любил он и всёго неведомого; написанное запоминал тяжело: книжная премудрость представлялась ему подобием нескончаемого хитрого заклинания. Зато старший легко выучивался делать любые обряды: нежилой дух изгнать из чьего-то дома, или,там, зубную боль заговорить.

Упрётся, бывало, Старший ученик отшельника взглядом человеку в больную щеку, да и пройдет боль. Обещал ему Учитель и не такую силу, да велел головой побольше  работать. Вот и сиживал Старший подолгу  над страницей – нахмурив упрямо брови, да с тяжёлыми вздохами – пока Младший, давно уж выучив урок, напевая, поскорее готовил нехитрый ужин и спешил к обрыву. Очень он любил там сидеть на краю, посвистывал, да глядя попеременно то вниз, то вверх: вот бы научится летать как птицы!

Всегда незаметно возвращался домой Учитель – вдруг возникал в дверях, трудно было что-либо утаить от его зорких глаз. Вечерами когда стоял он у выходящего на обрыв оконца, резкий профиль его с горбатым носом четко высвечивался звездным светом как нарисованный на стекле. Ученики спрашивали Учителя о не понятом, и болтовню Младшего приходилось обрывать, а из Старшего, как говориться, слова приходилось тянуть клещами.

При Учителе-то неволею ладили ученики. Плохо было то, что Старший шуток не понимал, да после необходимо с трудом прочитанного и вызубренного, в жизни-то уж терпеть не мог красивых слов. Не говори при нем «вода поёт»: просто течет по камням с шумом. Небо у него не смотрело с вышины, а сверху висело или давило как крышка; дождь лил не «серебряной пеленой», а просто холодной, льющейся за шиворот водой. Всегда цветисто приукрашенная речь младшего товарища казалась старшему неприятным хаосом, вроде беспорядка в замусоренном доме. Младшему же без витиеватых фраз не жизнь была – скука, сродни зубной боли.

 Хоть стыдно было им Учителя, всё же без него частенько ссорились - наскакивали друг на друга ученики. Старший, конечно, мог бы младшего просто взять, да и на крышу закинуть: где ему, хиляку, сдачи дать?! Да разве рот-то ему заткнёшь?! За ссоры попадало без обиды обоим поровну. Знал Учитель все нелады, да надеялся, что сгладится со временем: станет старший сообразительнее, а младший – посерьезнеет.

Бывало недели по две отлучался Учитель наедине побеседовать с тишиной да проведать других мудрых горных отшельников. Вот и теперь уж неделя миновала, как он ушёл. И последние дни опять ссорились ученики.

– Почему ты не хочешь идти на охоту? – злился Старший.
– Я не люблю убивать, –  все существа хотят жить.
– А мясо ты лопать любишь?!
– Да ведь зимой больше нечего есть. А сейчас у нас есть хлеб. Я сварю похлебку из кореньев.

– Кому нужна твоя похлебка! Одна вода. Ты скоро придумаешь ловить облака на краю обрыва и глотать их.
– Хорошая идея! – засмеялся Младший, – куски синего влажного студня из облака вместе с земляникой на тарелке! – легко вспыхивая, он легко и забывал обиды.
– Пустомеля!
– А ты злючка! Ну и болтайся попусту один по пустым скользким камням под дождем. А мне и похлёбки хватит.

Старший, памятливый на обиды, хотел было ответить, да прикусил язык: непонятным образом без всяких заклинаний слова Младшего уже не раз исполнялись после ссор и пререканий. Но хоть и сдержался он теперь, всё равно бесплодно пробродил по горам, не встретив никакой дичи, кроме большой пятнистой опасной кошки: в неё побоялся стрелять. Да ведь с дикой кошки мяса не едят: только шкуру дерут. Вдобавок и накликанный дождь зарядил.

К вечеру вернувшись домой мокрым, усталым и злым, с голоду проглотил неудачливый охотник оставленную ему в кухне похлебку с кашей, да завалился спать. Утром отправились они вдвоём к ручью за водой. Ночью синие-синие камни теперь только бледно синели, да журчал очень прозрачный горный ручей. Пока Старший наполнял деревянные ведра, Младший, смеясь, подставлял под струю лицо и руки, пел и болтал с водой.

– Сегодня вода густая ярко желтая и малиновая, рассказывает, как была облаком.
– Болтун! Вода всегда жидкая и прозрачная, – только кажется розовой на солнце. И говорить вода не может.

– Очень ясно может говорить! Надо только стать под струю и как губка пропитаться – переполниться водой.

– Делать мне больше нечего?! Тело не впитывает воду как губка, – вода стекает с него вместе с грязью, поэтому мы моемся.
– Какой ты скучный!
 
– У тебя, небось, и скалы тоже говорят?!
– И скалы. Ручей торопливо так лепечет, а скалы  медленно, торжественно бормочут. Камни – они тяжелодумы.

– Что же они тебе говорят?!
– Что Учитель скоро вернется.

– Он вернется, потому что обещал. А в скалах просто свистит ветер.
– Вместе с ветром можно пройти сквозь скалы, надо только представить, как тело наполняется воздухом и просачивается. Я видел, Учитель проходил, –  правда!

– Неправда… – Старший запнулся: Учитель, может быть, и мог: кто его знает!–  Пошли домой, пустомеля!

С полным ведром он побежал вперед по тропке, зная, что более слабый товарищ долго будет тащить свое ведро, расплескивая по пути воду. Вечером Младший за столом при светильнике до первых звезд читал старинную книгу, потом погасил светильник: дескать, ему при звёздах и без светильника как на ладони видно: так читать интереснее!

Старший назло светильник снова зажег. Самому ему свет уже не был нужен ему: в этот раз задали немного, и он уже всё вызубрил, пока Младший вчера передразнивал у обрыва каких-то птиц. Но нельзя же было вот так просто взять и согласится?!

Тёмными вечерами накатывала на Старшего тоска, вспоминался погибший на охоте отец. Вот и нынче вечером накатило. А Младший, – будто и вовсе товарища не существовало! – грызя кусок чёрствого хлеба, впился в толстую, с неровными от многолетнего употребления краями страниц книгу. Такой и на год, пожалуй, хватит! А Старшему этим катящимся в ночь вечером так хотелось поговорить, что он снизошёл до объяснений.

– Знаешь, мой отец погиб ночью: раз не зажгли огня, отец вышел без лука, и прямо рядом с домом на него кинулся голодный зверь. С тех пор я не люблю темноты. Здесь нет такой густой темноты как внизу, но с огнём всё-таки надежнее: пусть горит. Ведь темноту нельзя заклясть или заговорить словами: только огнём и светом.

– А ты её заговаривай не снаружи – внутри себя, – на мгновение смеющиеся глаза Младшего оторвались от строчек и прилипли обратно.
– Как это? – Старший не понял, смеются над ним или говорят серьезно? Решил, что это болтовня. – О чём ты читаешь?
– О том, как устроен мир.
– Это вообще, а конкретно?

– Как это? В книгах всё всегда вообще, а конкретно мы что-то делаем, – отсутствующим взглядом Младший смотрел сквозь товарища, как через пустое место. Что всегда особенно злило Старшего.
– Ты просыпал на книгу  хлебные крошки!
– Что же с того? Ведь сухие крошки – не грязь. Я сдую их... Пффф... Вот и всё.
 
– Твой отец, верно, рад - радёшенек был избавиться от такого неряхи, когда ты убежал!
– Отец смотрел на молодую жену, и не замечал меня.
– А! Так ты убежал от злой мачехи!
– Хоть бы и так, и что?! Она даже и не злая. Просто я ей был не нужен, а она мне и подавно. Отстань: не мешай читать, – и снова Младший носом в книгу уткнулся.

Это было уже слишком: таким тоскливым вечером даже пререкаться этот неряха не хотел! Набычившийся - надувшийся Старший наконец заметил, какая книга лежала на столе среди хлебных крошек: обернутая синей с золотым узором тканью, обычно покоилась она в отдельном месте на полке, – склонялся и медлил Учитель, перед тем как развернуть её. Говорил, что книга эта священная. И ни разу! Ещё ни разу не давал он Старшему читать её.

– Как смел ты взять Эту книгу?! – Старший сжал кулаки.
– Учитель велел мне читать, запомнить и подумать.
– Неправда, всё ты врешь!
– Почему же я вру? – удивился Младший, –  разве он не мог мне велеть?!

Старший задохнулся от обиды: Учитель велел только одному... Конечно! В последнее время он явно предпочитает этого шустрого неряху. Пусть хоть он знает кто в доме без Учителя старший.
– Поставь книгу на место, и вытри стол, я тебе говорю!
– Не указывай. Как хочу читать, так и буду: ты мне не учитель. То же мне, нашёлся...

В гневе Старший схватил и дернул книгу за верхний край на себя, Младший же, упорствуя, изо всех сил вцепившись в боковые края тяжелого переплета, тянул к себе.
– Я тебе не мешал. Отстань, громила!
– Отдай! Не то сейчас получишь у меня!

Нечаянно пальцы у Старшего соскользнули с обреза на одну из страниц разворота: страница с легким треском мгновенно разорвалась - разошлась на две косые зубчатые части. В тоже мгновение легкий звон опадающих стеклянных осколков просыпался где-то в пространстве, будто чашка или зеркало разбились. На нижние селения летом вдруг коротко просыпал град, – острые ледяные сгустки долго не таяли на земле, источая липкий холод. Далеко в горах Учитель на вершине одной из скал вздрогнул и поспешил домой, как мог быстрее.

Онемевши от ужаса, мальчики застыли на месте: порвать священную книгу – не шутка! Сколько раз в этой комнате приходилось им слышать, что умение знаками изображать мир, даровано с неба. И что теперь скажет Учитель?! Казалось, везды испуганно мигая, заглядывали в маленькое выпуклое оконце. Окаменевший, сжавшийся в комок Старший, понимал, что его неправота перевешивает неряшество Младшего. Теперь в наказание, может, и совсем не позволят ему брать книги?.. А как прогонит его Учитель?..

Выхватив из рук тяжело дышавшего товарища по несчастью отодранный кусок, Младший приладил его на место и подул со всех сторон: вырванный кусок страницы обратно не прирос. Такого умения ни у кого из двоих учеников отшельника ещё не было. Нечего делать, – приходилось быть готовыми признаться. Молча, провинившиеся положили книгу на полку и, не глядя друг на друга, надувшиеся, в разных углах легли спать.

 У Младшего, всё-таки, сердце было более спокойно: не он же первый наскочил?! Сумбурное кипение мыслей Старшего в слова перевести едва ли возможно. Но обидчивый гнев пересиливал сознание своей неправоты. Люди всегда сваливают источник раздора на супротивника, который в долгу редко остаётся, – известный источник зеркального приумножения несчастий. Как говорилось в одном из старинных сказаний:

Это было давно, –  в незапамятной дали
Неизвестные ныне созвездья другие созвучья несли.
В незапамятном времени люди не знали вражды…
Мы друг друга убили, – блеск вздыбленной стали
Миллионы столетий летел до родившейся после Земли.

И опять мы глядим исподлобья и дышим тревожно:
‘’Кто сильнее?’’ – опять заслонило: ‘’Пойми и прости!’’
Неужели иными путями идти невозможно
Для уставшей от крови, но все ещё целой Земли?!
          *    *    *

К завтраку нечем было затопить очаг. С отвращением доев холодную вчерашнюю кашу, не солнечным серым утром отправились ученики горного отшельника за хворостом. Младший намотал любимый синий шарф, а Старший назло всему  самому себе пошел нараспашку, и от этого холодный сильный ветер, только трепавший у товарища косу, неприятно задувал ему за воротник, портя и без того плохое настроение. От домика тропинка вела налево к роднику, и направо за хворостом и дальше в нижнюю долину. Но обе тропинки вились по краям круто обрывающихся вниз скал.

Таща на спине большую тяжелую вязанку, Старший старался держаться подальше от обрыва, поближе к скале с другой стороны. Чиркая о камень, хворост мешал идти. С меньшей вязанкой спутник его прыгал впереди, пиная вниз мелкие камешки и насвистывая. А ведь свистеть в горах – слыло дурной приметой. Но как сказать, когда двое не разговаривают?

– Как всегда мало хвороста взял, лентяй, – проворчал сзади идущий Старший -  Младшему в спину.
– Взял, сколько по силам, – коса упрямо мотнулась.
– Мог бы руки качать, а не свистать зазря у обрыва.
– А ты ночью беседуй со звёздами: глядишь, и темноты перестанешь бояться!

 Вот ведь негодяй хилый! Ещё и зубоскалит: издевается! Знает ведь больные места! Но горная тропа опасное место для выяснения отношений. Сдерживая булькавший внутри гнев, Старший только сквозь зубы бормотал невнятные ругательства, рассчитывая, что товарищ первый не выдержит. Вообще, поговорить бы по человечески теперь неплохо, а то как то не по себе...
– Что ты там бормочешь? - Старший снизошёл даже обрадовался вопросу.
– Место это как называется, помнишь?

– Это? Пропасть - Чёрного гнева и отчаяния. Давно-давно единственная дочь правителя полюбила сына его лютого врага, и убежала с ним. Страшно разгневанный князь нагнал их здесь и, прежде чем юноша успел вмешаться, столкнул свою дочь в пропасть. Потом он хотел драться с парнем, но тот, крикнув, что драться с отцом своей любимой не будет, а жить ему без девушки незачем, сам прыгнул вниз. Отец отправился домой, да только чёрная тоска и сожаление о содеянном без устали грызли его днем и ночью. Жена его умерла от горя, и, окончательно впав в отчаяние, он вернулся сюда и тоже бросился в пропасть.

– Веселенькая история, нечего сказать!
– Конкретная, – как любишь.
– Из книг вычитал?
– Бабка рассказывала. От этого от всего – совсем не от мачехи – я и убежал оттуда, – Младший плюнул вниз.

– Отошел бы ты от обрыва подальше, – у Старшего под ложечкой противно сосало, когда болтун прыгал по самому краю, – камни-то внизу не мягкие.
– Ты разве проверял?! Уж чему суждено...

– Не болтай лишнее в горах! – Старший поддернул тяжелую сползавшую со спины вязанку. – Иногда можно и заговорить - заклясть судьбу. А то по-твоему выходит, что мой отец все равно бы погиб – хоть ночью без лука и ножа, хоть днем с оружием.
– Да уж, верно, пришло его время: много убивал.
– Болтун! Он же нас шестерых кормил. Сразу видно, – у тебя отец богатый. Вертишь, вертишь языком!

– А кабы ты вчера не вертел - не махал руками, а судьбу заговаривал, то страница бы и не порвалась, – у крутого поворота узкой тропки задрав голову через плечо назад, Младший остановился так, что хворост за его спиной навис над пропастью.

– Сам-то ты хорош Священные книги только пачкать! – глядя только под ноги и сгибаясь под тяжелой вязанкой, сзади идущий не успел во время остановиться и почти налетел на товарища.
– Так ты столкнуть меня хочешь, чтоб за порванную страницу не отвечать?!

– Туда бы всем болтунам и дорога! – не выветрившийся от плохого сна гнев снова накатил, и пока в запальчивости кричал он злые слова, бездумно верил в них, как верил, что больной зуб исцелится от заговора. (Во все времена и везде произносящий слова зависит от них!) Непроизвольно сжавшиеся в кулаки руки старшего ученика выпустили веревку, – вязанка хвороста плюхнулась сзади на тропинку, каким-то чудом не скатившись вниз.

Пошатнувшись и хватаясь за скалу одной рукой, Старший непроизвольно взмахнул рукой свободной. Решив, что его пихают, Младший ответно обеими руками уперся товарищу в грудь, и, толкая его к скале, сам оскользнулся и, вскрикнув, зашатался-замахал руками на краю обрыва. Концы синего шарфа, как два крыла мотнулись в воздухе, выскользнув из рук Старшего.

 Опомнившись, - грудью повиснув над обрывом, Старший успел ухватиться за вязанку хвороста: рванув вязанку на себя, с нею откатился от края. Не удержался за вязанку Младший. Отчаянный крик падающего в пропасть всплеснулся и замер. Так быстро  - слишком быстро для разума всё кончилось. Повисла жуткая, убийственная тишина.

Обрыв был такой глубокий, что по поверью только птица и могла бы долететь вниз живой. У Старшего не хватило духу даже подползти ещё раз к краю, не то, что посмотреть вниз. Спуска  вниз он честно не знал. Да и что бы он там нашёл?! Его мутило. Уткнувшись лицом в камень и сердцем в собственной бездонную и чёрную пропасть отчаяния, сколько времени, всхлипывая, лежал  он на тропе?!

Потом поднялся и, зачем-то подобрав обе вязанки, поволок их привычным путём. Дома же, бездумно свалив хворост у порога, лег грудью за стол с крошками, и так окаменел - оцепенел до вечера. С первыми редкими звёздами вернулся запыхавшийся от быстрой ходьбы Учитель: неладно в доме, когда дверь распахнута, куча хвороста у порога, а огня нет.

– Где Младший? – спросил Учитель, сверкнув глазами по выстуженной комнате.
– Не знаю, – Старший ученик отвечал со странным равнодушием, – то ли спал наяву, то ли рассудок его не выдержал – не желал взвешивать виноват он в гибели товарища или нет?! Может быть, он и действительно не помнил или хотел верить в то, что говорил сейчас, – слова так всемогущи! Теперь-то он будет со словами осторожен!
– Не знаешь?!

– Мы... поссорились и пошли за хворостом... в разные стороны. Я вернулся, – его нет. Искал, искал, – нашёл вязанку его у начала тропы. Принёс домой. Может, в деревню убежал, проведать кого...
– Так пойди и приведи его обратно, ты ведь старше, – явной ложью разгневался Учитель. – Без него не возвращайся!

Медленно поднявшись из-за стола, последний ученик поклонился и покорно, деревянной походкой пошёл к порогу в темноту. Больше его никто не видел. Что с ним сталось? Пятнистая кошка ли задрала? В пропасть ли упал? Не известно. Упасть в темноте со скал было не самым худшим в том забытом мире. Тот мир ещё не был так плотно материален, как наш: ночью, при звездном свете, светящиеся синим камни как бы наполовину оживали: покрывались пульсирующей коркой.

Скалы вроде бы шевелились и двигались, а туман мог принять почти плотную форму подсмотренную в мыслях незадачливого путника. (Ведь туман – капли воды, а вода - зеркало – множество крохотных капель зеркал.) Говорили, что ожившие скалы и туманные сгустки могут нападать на неосторожных: особенно, на гневливых или с оружием, или не ведающих цели пути, или в цель  не верящих.

Кривя тонкие губы, барабанил Учитель пальцами по стеклу, как созывая вездесущие звёзды на совет, но звезды этой ночью отчего-то испуганно шарахались от окна. Ох уж эти ученики! Верно, подрались. А он хотел рассказать им сегодня... Тут, заметив неловко завернутую в синее Священную книгу, Учитель с дрогнувшим сердцем открыл: заломанные страницы распахнулись, – выпали две половинки разодранного листа.

При сложении половинок складывалось так: «Гнев и злые слова делают глухими к языку вечности: иссякает сила священных заклятий, небо давит на землю, и когда Черная пропасть гнева окончательно поглотит неосторожных, на дне её они утратят память. Разучившись смотреть в сердце – корень явлений, из отвердевших мыслей научатся живущие создавать странные убийственные орудия для умножения силы гнева...»

С зашедшимся сердцем Учитель выронил клочок бумаги, поняв, что за звон слышал в горах: Великое зеркало равенства информации разбилось надвое, – ведь книга то священная! Зеркальные кусочки и половинки уже отражают все криво и перевернуто: чего теперь ожидать?! Ах, не должно ему было уходить так надолго! Учил, учил он, да самому нужному – не ссорится – не научил! Горе!.. И Учителя иногда тяжело  ошибаются.

С надвое разорванной информацией ушли ученики, и теперь каждое их слово будет иметь силу, но какую?! Слово одного – с удесятеренной силой отразится от другого. В чьих руках осталась нижняя часть листа может потерять жизнь. Оторвавший же верхний кусок с перевернутыми вверх ногами строчками, не разделим теперь с перевернутым, ложным знанием... Вернуть его, пока не поздно!! Но было уже поздно! Искал, искал Учитель Старшего, да так и не нашёл.  Вернулся домой: глядь, а в дверях незнакомец!

По горным тропам бегали из поселения в поселение скороходы: неуемные, непоседливые люди, которым дома не сиделось - спокойно не жилось. Разносили скороходы новости о свадьбах, рождениях и смертях, собирали новые, да и шли дальше. За это их кормили, одевали, боязливо кланялись и боялись из тумана являющихся вестников судьбы: бегают ночью под звездами по горам люди или уже сгустки тумана?! Такие-то непоседливые люди, бывало, и напрашивались в ученики к горным отшельникам.

Шагал один такой скороход по тропе мимо пропасти, зоркими глазами углядев внизу вроде как разбившееся человечье тело?! Знал скороход: недалеко на скале дом  отшельника. Надо наведался спросить, - не случилось ли чего?! Так частью от скорохода узнал, частью верно домыслил Учитель, утаенную Старшим по малодушию правду.

 Так и получилось, что над телом Младшего пропеты были поминальные заклятия, а над Старшим – нет, что очень плохо, – все знают. Скороход же опечаленного Учителя не покинул – остался: с ним вместе жил в домике много лет. Жил и после того, как Учитель однажды ушел в горы и не вернулся: у синей-синей и ночью зыбкой священной скалы и растворился в звездном свете. Так в том мире уходили из жизни горные отшельники. А у нового отшельника, говорили было двое учеников, и они ни никогда не ссорились...
    _____________________________________________________

Всё это было том повторяющемся сне, после которого просыпался я тяжело дыша, с бьющимся сердцем. Ведь страшно падать в пропасть даже во сне! И в десять лет страшно, и в двадцать, и в сорок с лишним. В десять я заплакал. Будучи студентом посередине ночи долго до одури курил. Курить я давно бросил, так что в это отставался только хороший коньяк. (Ерунды всякой я не пью!) А мне это, между прочим, перед рабочим днём ни к чему: я хирург и у меня по плану были три операции. Но там, где раздают сны, совершенно не учитывают профиль работы и трудовой график! Всё даже наоборот: у кого работа не ответственная, тому ничего никогда и не снится. А как ответственная работа, так всегда пожалуйста во сне какая-нибудь нервная закорюка. Но почему же именно этот сон повторяется так одинаково и ярко? Может быть, я чего-то в жизни не понял?..

Может быть, этот сон - память предалёкого неземного прошлого? Возможно, всё это на самом деле когда-то было?.. Вот жалко, что прошлое не перепишешь, как книгу. А сон можно пересмотреть?! Произвести, так сказать, само психоанализ для страховки на будущее. Предположим, что Старший ученик отшельника мог бы не тянуть книгу, но просто стукнуть Младшего. Тот как-нибудь дал бы сдачи. И кроме пары синяков не случилось бы прочего печального. А потом, оба ученика горного отшельника могли пойти за хворостом другой, более безопасной тропой. А ещё лучше было бы обойтись совсем без драки.

Например, увлеченный книгой Младший мог бы быть внимательнее к чувствам товарища и языкатыми ответами не дать повод гневу Старшего. А тот мог понять, что кулаки - плохой довод для товарищества. И что если тебя лично что-то в других раздражает, то это не всегда так уж плохо: мало ли что нам под горячую руку кажется! Люди-то разные. А Учитель... Сложный он человек. Очень мудрёный. Кто их знает, этих отшельников, да ещё в не нашем мире. Видел во сне я того с орлиным пером в волосах учителя только мельком, так что о нём сказать. По крайней мере, он в тот раз мог бы совсем не ходить в горы: пожалуй, для всех это было бы наилучшее! Пусть мне в следующий раз так и приснится!

Но, позвольте, причём в моей нынешней жизни тот из сна учитель со своими двумя учениками?! Ведь это - в конце концов и чёрт возьми! - просто сон! А что в данной моей жизни наяву? Например, я тоже мог бы постоянно не ругаться со своим коллегой Н.Н. Он, конечно, как говорится, тяжёлый человек, зато хороший врач. Да ведь и у меня тоже характерец не сахарный... Мда... Много всего такого приходит на память. Надо как следует подумать...
        ______________________________________


– Прошлое знать тяжело, будущее – бесполезно.
В сердце свое смотри – в зеркало мироздания
                в молчании здесь и сейчас смотри.

Из глубины-глубин твоего сердца рожденное
В слове гневливом тяжелом окаменевает ложно, –
                Так говорил Учитель седой:

– Дети! Кто сможет смолоду истину эту понять, –
 Долгую жизнь обретет и равен будет богам.