Третий рейс. гл. 13, 14, 15

13

У неё были узкие зрачки рептилоида. Ее ручки крохотные, взятые узлом в узком запястье будто были приподняты выше костлявых плечиков. Малахитовая кожа вплоть до высветленных изумрудом век и губы яркого лайма.
Она все время ждала минуты обнять меня. Она часто усаживалась подле и глядела на мои руки, на то, как я просто держал их перед собой, потом клал на колени. Она не упускала ни миг моего дыхания. Во все вслушивалась, и все желала прочувствовать. А я думал: как в такой мелкой пташке, - попугайчике кольчатом может существовать то, например, что я мог бы себе предположить.
Однажды я заметил, как она сильно смутилась, стоя передо мной, когда в следующий раз после сонного отрезка суток, вернулась ко мне.
- У тебя родители есть? – Спрашивал я.
Она раскрыла глазки, и даже, кажется, зрачки округлились: так ей хотелось понять мою человеческую речь. Ею - речью - я пользовался в исключительных случаях, уже сам, забывая ее.
Она не сходила с места, по-прежнему стесняясь чего-то, но понимала – ждать, бесконечно не стану. Возможно, от меня ожидать что угодно, как прошлый раз - я без стеснений прогнал ее от себя.
Она развернулась тогда и показала руку, засунутую в шортики, из них вываливался кончик хвоста.
«О, ПроводнИк, что это!»
Она вновь повернулась ко мне грудью и жалобно лепетала сквозным шепотом на своём языке что-то. Она не знала, как избавиться от своего хвостика, он ей был не нужен.
Я нечеловеческим языком обратился, объясняя, что, мол, есть эдакие операции, пластика такая, что поможет избавиться ей от чего угодно и даже цвет лица…
Она подошла и вскарабкалась мне прямо на коленки. От нее ужасно несло болотным запахом, ручки - ледяные. Их она нарочИто прибрала назад, за спину и держала там, запрещая себе прикоснуться ко мне.
- Нэникэ, - услышал я ее имя. Язык глубоко западал в нЕбо.
- Нэникэ, - повторила она, щелкая острым язычком.
- Наника?
- НЭникЭ, - закивала она, соглашаясь, как красиво, - по-моему звучит ее имя.
- Ты не знаешь, как отсюда выбраться, а? – Продолжал я, оглядываясь - рядом никого не было, - как найти выход, знаешь?
Она резво помотала головой на тонкой шее так, что я засомневался, как бы голова удержалась. Тугие вязаные косички жёстко хлестали по ее щекам.
- Может быть, - пытал я, - кто-нибудь знает? Может быть, секрет, а?
- Сэ, сэ! – Она выплеснула руки вперёд и я ощутил колющие объятия крохотной лягушки. Мне чуть-чуть стало не по себе. Я бы высадил Нанику с себя и пустил восвояси, но она что-то важное мне могла сообщить именно теперь, и я ждал.
Она изъяснялась на своём языке, лепеча детским языком своим о существовании какого-то особенного места с фонтанчиком, куда сейчас, именно сейчас предлагала мне пройти. Она соскочила тут же, кивнула головой, глядя строго на мои руки. Она ориентировалась по моим рукам. Высоко поднимать голову на мое лицо ей было тяжело. Будущее настроение ловко угадывала по движениям моих пальцев.
Я поднялся, развернул ладонь, показывая, что – да -  могу идти, и она рванула вперед-вперед-вперед вприпрыжку на длиннющих ступнях, хлеща по полу, подлетая едва не в три - выше своего роста.
Мы направлялись среди глыб натёчных известковых сталагмитов, обходя кОнусные наросты. Нам попадались ползающие существа, - люди этого мира. Лишь дети до коих-то лет созревания еще умели держать спину вертикально, позже – под грузом работ, собственного веса или слабости костной системы, их тела пригибались к земле, заставляя пресмыкаться большинстве случаев. И только на работе, упираясь в колья, лопаты, ломы, - там они могли выровняться.
Мы шли некоторое время. Наника, не унимаясь радостно скача впереди и оборачиваясь на меня иногда, указывала путь.
А я думал интересную идею: Рада-Евгения-Анна…
«Наника - как Анника, как Аня и как Анна?»
Девочка остановилась, зАмерла. Она ждала, когда я подойду. Она не решалась зайти в тот проход, куда указывала узловатым пальцем. Это был вход в какое-то серЕбряным цветом озаренное место.
Я вошёл. Стены светлого иранского травертИна, местами гладко шлифованного, точно специально.
Это была площадка метров двадцати площадью. Пол устлан металлическими листами, расположенными в связку, но не скреплёнными друг с другом ничем. Здесь, вероятно, должны были проходить еще дополнительные ремонтные работы.
Я прошёлся по кругу. Нэникэ следила за мной издалека, и насколько позволял ей обзор, старалась не упускать меня из виду, но и шагу вперёд не рисковала пройти.
- И что-о!? – Крикнул я в комнату, - что-о-о!?
Мне хотелось, сам не понимаю почему, изумить, удивить, поразить девчуху того ещё производства. Может быть, мог думать я, она больше никогда ни от кого не увидит подобного чудАчества. А кто, как ни человек может чудачить эдак так, чудачить на все сто двадцать пять с лишним размера!
В это время Нэникэ не видела меня, а когда я вышел из-за стены, ее уже не было.
«Испугалась!»
«Смешная».
Я решил вернуться, так как ничего в данном волшебном месте мною не было обнаружено, но при выходе задержался, словно что-то меня не отпускало. Я слушал немоту пространства. Оно, действительно, было особым. И тут явственно услышал:
«Ты узнаешь меня, не сопротивляйся!»
***
Летом в лес лучше надевать брюки и рубашку с длинным рукавом. Где-то может объявиться гнУс, его разведётся видимо-невидимо. По стволу старого дерева цепОчкой бегают муравьи. В листве щебечут птицы: дрозды, синицы, соловьи. Я помнил это. Мне это снилось.
Как снились заветные слова «ты узнаешь меня…». И мне приходилось ещё не раз возвращаться в ту волшебную комнату, чтобы понять эффект этого предложения, которое звучало именно эффектом, - лишь эффектом и не был произведён, увы, оригинально. Он искажал голос Нэникэ коим-то чУдным способом, которая кричала что-то на своём языке (и даже мне непонятной фразой), кричала в эту комнату из дальнего райка длинного коридора.
С тех пор, ясное дело, мне выгодно было брать ее с собой, нести на руках, чтобы понять коим образом данные звуковые метаморфозы производятся. Мне было ясным делом и то, что ряд: «Рада-Евгения-Анна…» - в этом что-то было не шуточное. И малая девочка, действительно и наверное, была связана с этими именами.
После труда – покой.
Я был в курсе критической массы информационного наваждения, - а именно, если ты о чем-то слишком заботишься, оставив заботу – получаешь неоспоримый результат. Ещё позже ты можешь вернуться к волнующей проблеме. Это возможно. И все же, странный футуристический пейзаж на берегу твоего ума, мёртвого, загрязнённого на фоне бодро шествующего фрегата запечалится и не исчезнет, как рисунком со старой картины.
«Только, где же ему, судну, здесь место?» - Размышлял я.
Логика не играет такой большой роли, как ей ее присуждают. Мечты более привлекательны и в них всегда сЫщется подлинная точка опоры для того качества нервной системы и психики, что принадлежит сугубо тебе. И это так оригинально, своеобычно.
«Оригинально, своеобычно».
Мне больше не на что было надеяться как на собственную физиологию: звону кровообращения, слышимую невооруженным слухом, скрипу суставов, синовиальных полостей, ходу тягучей лимфы… Мне чудесным манером приходилось обращаться внутрь себя, как слоганом «познай себя!» Здесь, в этом миропроизводстве, чтобы разъяснить себе что-то, нужно было отталкиваться от всего животного, - животного происхождения, как начала отсчёта натурального ряда чисел. Но меня не покидала идея быть чутОк ниже абсолютного ноля, - «минус ноль», а сие означало: идти на явный риск, безусловный пуск, совершать необдуманные, алогичные поступки. Ах, как дорого было здесь сохранять их неподвижность!
Необходимо было создать ситуацию оглушающую.
После сильных гложущих сомнений определённо она должна была подключить мое подсознание к ключу местонахождения панно преображающего звук.
И я искал его денно-нощно, - бодрствовал, спал и искал.
И вот, осознав простую, казалось бы, идею семейственности, то есть, приложил идею эволюции даже в том минусовом месте, где находился, я.
Я преклонил свою голову и увидел красную пресловутую нить. Она краешком торчала из-под меловой стены, мне стоило ее ухватить ногтем, чтобы потянуть к себе и получить ответный рывок.
Разумеется, этого не видела – Нэникэ - не видела яркий отсвет в моих зрачках эврики. Но она не могла не заметить дрожь по всему моему телу, когда я вновь взял ее нА руки и понёс домой искалЕченную тушку.
Она молчала, прижавшись там – за спиной острым подбородочком. Ее ледяные ручонки мне показались тёплыми и тело лягушачье вполне эстетичным. Ещё было – дороги, когда она залепетАла жалобно, скорбно какие-то свои слова. И в них нельзя было не разобрать эмоции настоящей грусти, последней грусти перед расставанием.
Я отпустил ее, она ушла не оборачиваясь.
Я желал бы покрепче стиснуть ее ручку и, пожалуй, обнять, как мы делали это иногда с ней на время разлуки. Нет, она ушла, она понимала: с ее великолепным кумиром, кумиром данного темного царства случилось что-то не так.
Мне требовался лом.
На рабочих участках их было не счесть. Внимание рабочих больше увлекали их разношенные тела, разболевшиеся суставы, подагра, чем какие-либо революционные события извне.
Мне пришлось добираться в темноте до волшебной комнаты.
За спиной рюкзачок, в руке – тяжеловесный лом. Я не успел даже переобуться или поменять одежду. Мне следовало быть особенно и благоразумно осторожным последних двое суток. Истинная паранойя поселилась в моем мозгу, сердце трепетало, сознание не верило, что я когда-нибудь выберусь из этого вечного бродящего сна.
И вот – минута.
Я поддел зубом край стены и оттуда посыпался серый порошок. Это было похоже на сожжЕнный прах животного происхождения, и прах этот сыпался неустанно. Отступать было некуда и некогда. Применив весь массив сил, что оставался во мне после трудовой варты, я поднапрягся.
Все изобилует чУдными, яркими, весёлыми красками. Недаром время года – золотое. Я не любил осень, в отличие от поэтов, но теперь жёлто-золотистый цвет в моей существовательности нынешней был остро необходим.
Прах сыпался, сыпался. Мне казалось, я вижу части скелетов. Это были останки то ли животных, то ли людей, то ли крох подобием Нэникэ. Передо мной открылось полотно двери. Отбросив лом в сторону, я ожидал ее максимального очищения, и когда всевозможный мусор отторгся от неё, я тронулся с места и нажал на ручку входа.
- Здравствуй, уважаемый! – Передо мной стояла фигура Рады, - я именно сегодня почувствовала, что ты, наконец, найдёшь выход. Ты, знаешь, я не спала двое суток. И, знаешь почему?
Я не понимал, почему ее речь так спокойна, уравновешен взгляд и где-то защемлён (если можно так выразиться).
Я же спешил пересечь границу миров, но Рада остановила меня:
- Не спеши. Ты один пришёл?
- Ну, конечно, как же, с кем же?!
- Кто у тебя за спиной? – Ее взгляд уперся мне за плечо. Я обернулся и увидел уродливую головешку Нэникэ.
- Че-орт, как ты здесь очутилась?
- Так-так, - говорила Рада, сверля восторженные и одновременно испуганные мерцающе-синие глаза Нэникэ. Я не мог ничего ответить, как то, что ответил:
 - Познакомьтесь: это - Рада, это - Наника.
- Наника! Отлично! – Повторила моя знакомая из нового мира.
- Нэникэ! – Пафосно поправила девочка на рюкзаке, вытянув ниточную шею.
- А она - бойкая! – Заметила Рада.
- Да, она такая.
- Зачем ты ее припёр? Ты же знаешь условия перехода: каждый сам за себя. Что бы ни случилось судьбоносного в твоей нынешней жизни, как бы ты не обожал события и лица при этих обстоятельствах, ты должен сделать переход единолично. Иначе быть никак, никак, дорогой, не может. Никак не может быть.
Я терялся.
У меня нашлось время в это исключительнейшее время снять со спины мешок, придерживая в высшей степени аккуратно мою пропащую девочку.
- Ты с ней, как с куклой, - заметила Рада. Она пригнулась, чтобы лучше рассмотреть сие внеземное сумасшедшее создание, будто любуясь ею. Мне так показалось. И сердце во мне провернулось в крови надежд и чаяний ровно три раза.
Последним с рюкзака снялась костлявая ножка Нэникэ.
Рада поднялась на ноги.
- Ну, что ж, - сказала, - прощайтесь.
- Ну, ты…, - я взялся возражать так жарко, что сам не ожидал от себя этакого, - но ты же понимаешь, она сдаст всю нашу контору. И следы, следы этого… пороха перед дверью…
- Они исчезнут, - объяснила Рада, - они исчезнут, не волнуйся. В мирах существуют чудеса, да уж, не без этого – особенно при переходах. Знаешь ли, когда умрёшь – удивишься тоже.
- Но…
- Разумеется, ход в одну сторону.
Но даже если бы какое-то малодушие в степени превосходной обрушилось на меня, это… Это бы ничего не разрешило – мне было: умереть в какую-то одну сторону? То есть, либо умереть эволюционно, либо зависнуть между мирами на тысячи лет, а точнее – на неизвестность?
«Как качественно мне умереть?»
Я уже смог различить некую полость между стенкой нового воплощения мира, и нынешней дверью, - порога который мне предстояло всего лишь перешагнуть.
«Всего лишь шаг».
- Ты не сомневайся, - повторила Рада, - с ней я тебя не пущу.
Нэникэ стояла позади меня, опустив голову, спрятав руки за поясницей, она, кажется, понимала, о чем речь.
- Знаешь, что будет, - сказала Рада, придавая каждому слову однозначный смысл, - ты ее будешь жалеть, потом в твоей голове, как положено во всех земных мирах, - в твоей голове возникнет неких два скрещённых меча, поднятых кверху. Это дуальность, ты должен знать. Это плохо или хорошо, это свет или тьма и так далее. Это жалость или ты сам, - твоё Эго. Но ты – это ты, и не прерывай себя. И ты, как «ты», будешь бороться лишь и только за «ты», понимаешь, но не за эту пиявку.
Нэникэ подняла голову и улыбнулась, как могла. Ее зубы торчком торчали. Всем стало интересно, где резцы ее, где клыки, где премоляры. Девочка смутилась и прикрыла рот.
- Видишь она какая, - очарованно я произвёл.
- Какая? – Точно в тон попала Рада.
Мы молчали.
Нэникэ и думать не думала уходить. Ей было прохладно. Лиловые, отличавшиеся цветом остальной кожей локотки, отчаянно торчащие по бокам тельца как скудный орнамент бледной луговой бабочки…
- Она, что замёрзла, что ли? – Поинтересовалась Рада.
- Тебе не кажется, что мы тут не успеем? – Не выдержали мои нервы, - и я, наконец, ёлки-палки, я тут могу остаться на неопределённое время, а!?
- Время ваше двухмерно, - тараканье время, его, собственно, у вас и нет. Когда нора отперта из одного уровня на другой, начинают преобладать превалирующие свойства, то есть свойства уровня выше. А время – это наша мерность. У вас времени нет. И меня как раз это часть и беспокоит, глядя на эту девочку. Она совершенно и чудовищно нечеловеческого вида. Это какая-то квакушка, или ещё что-то ...
Нэникэ снова погрузилась в себя. Снова, казалось, она понимает, о чем речь. Она различала тот пренебрежительный, высокомерный, наверное, или оценивающий взгляд Рады, - оценивающий ее, ее ничтожный вид. Плечики девочки почти сомкнулись, она вот-вот могла свернуться в трубочку.
- Да, - подтвердила Рада, - ей холодно, видать. Хотя по всем параметрам, у неё даже крови не должно быть, слизь какая-нибудь.
- Так, что же? – Странно, но я не сомневался, как-то так: не сомневался ничуть, что Ненике пойдёт со мной.
«Пойдет и все!»
Рада думала. Тем временем я взялся вытаскивать кое-какие тряпки, точнее платочки из своего рюкзака и как на вешалке для сушки влажного белья, развешивать их на девочке.
- Ты, извини, - определила Рада, - но ты не сможешь с ней пройти. Мне жаль.
- Смотри, какая она…, - продолжал я упорствовать. Нет, меня не устраивал ее строгий холодный тон, - Рады. Я его здесь, в этом мире «минус ноль», навидался, наслышался. И Нэникэ… Она была бы живой, она мне – родной была, она…
- У тебя пол минуты, - передала Рада, и жёстко уставилась в мои зрачки, - пока я говорила - осталось двадцать секунд, решай!


14

Дверь стала закрываться. Брутальные события. Борьба бесполезна.
«В моей жизни нужно было случиться чему-то эффективнее, чем борьбой».
- Ходят слухи, что красивые виды становятся все более и более редкими, - услышал я за спиной слова Нэникэ. Она - говорила!
- Те прекрасные места, которые мы с тобой когда-то лелеяли, могут надолго исчезнуть, могут и навсегда, если мы не примем меры для их защиты…
Я телепатически слышал голос Нэникэ. Она помогала мне.
Дверь закрывалась.
Я попробовал вставить ногу, чтобы препятствовать, но ее тащило по внутренним роликам непреклонной силой.
Я бросился вперед и успеваю проскочить в тридцатидюймовую щель. Нэникэ же слетает с моего плеча и глядит на меня убитым видом.
Рада кивнула и направилась прочь тут же, не завершая сценария дальнейших происшествий, она не видела, что случилось дальше. Я втиснул руку в дверь и раскрыл ладонь. Нэникэ схватила мои пальцы и по руке молнией взобралась на мои плечи.
Дверь захлопнулась. Замки несколько раз скрежетом подтвердили переход, - переход в одну сторону. Мы: я и моя рептилия шагали за Радой, в новый мир.
- Я знала, что ты так поступишь, - произнесла Рада, лишь вскользь оглядываясь на нас, взглядом, задевая тощую фигурку Нэникэ.
- По-другому ты и не смог бы. Смешной. Это понятно, это гуманно, конечно, но ты не учел, что это и странно, и неестественно, - гуманно, собственно.
- Разве так может быть? – Задался я, и сердце мое обливалось чем-то неслучайно случившемся, - злокОзненно, по чьему-то злобному умыслу.
- Ну, ты должен сам понимать, дорогой. Чем выше поднимаешься по этажам, тем больше включается эдакое внутреннее чувство.
- Интуиция?
- Да, - остановилась Рада, - да, интуиция.
Она уставилась на тщедушное тельце моей девочки. Я ощущал, как кровавые пяточки Нэникэ дрожали на моих плечах.
- Страшненький, неколоритный ребеночек. На тебя похож, - она пошутила, - хоть убей, но что-то вас, действительно, связывает. Впрочем, это ясно как Ярило. Грешок, какой общий имеете, а?
Я молчал. Нэнику продолжало трясти.
- Что ж, - продолжала наша проводница, - тебе нужно понять: отныне, чем выше - вы в одной связке. Тебе, как самому разумному в вашей парочке, придется самому разобрать вашу общую концепцию, так сказать, греха. Дальше вы оба разочаруетесь, - друг в друге. Ну, это обычное дело, и испытаете чувство вины, так далее. Чем развитее социум, тем больше психологических порабощений.
И если ПогребщИк вас не одарит мУкой независимой индивидуализации: каждому свое, и лишит смелости в данном вопросе, вы уничтожите то, что в жизни есть главным, - в любой жизни – дух авантюризма.
Она перевела взгляд на меня и снова вскользь Нэникэ, - последняя внимательно слушала, будто понимала о чем речь.
- Вина заставляет впадать в зависимость от мессии, а она, - Рада небрежно бросила пальцем на мою девочку, - дважды сорок пять – будет тебя винить, даже не синхронизируясь с тобой, потому что ты приручил ее. И, следовательно, несешь ответственность. Это тебе - не на плечах таскать. Посмотри, какие у нее прозрачные щупальца, - пальцами не назвать, - придет время, и ты готовься: будешь каждый из них сам же выцеловывать. Так устроена жизнь.
Если кто-то из вас допустит ошибку, и дважды сорок пять хоть единицу убавит – это не будет считаться невнимательностью, это мимо теорий Ада и Рая, и это не искусство, это серьезно: депрессия, зацикленное состояние и тупое желание глотнуть воздуха. А воздуха у нас, как следовало бы уяснить, в нашем социуме - ограниченное количество. За все нужно платить! Галлон воздуха – один кивок лопаты, не важно смысловой он или нет. Один кивок – один глоток!
И вот, что мне интересно. Как вы тот глоток будете с ней, - куклой своей делить на двоих? Подарков ждать неоткуда. Ну? – Рада поглядела на меня вопросительно.
 Я сделал плечами.
Нет, я знал ответ или даже точно знал ответ, просто теперь не мог сформулировать его. Ощущая цепкие коготки Нэникэ сквозь рубашку, впивающиеся в мою кожу, я все еще не мог передумать о своем свершившемся поступке. Мне казалось – мы справимся, справимся, непременно справимся!
- Приоритетом для тебя, так сказать операцией «альфа» будет умение скрыть свои мысли о ней, чтобы никто не смог прочесть. Да, допустим: я помогу тебе спрятать ее материально, физически, но она: сможет ли денно- нощно сидеть взаперти?
Нэникэ после этих слов вскрикнула как мартышка. Я не слышал от нее еще таких звуков. Мы вновь притормозили.
- Ну, вот! – Объявила Рада, - что будешь делать с этаким цирком? Отверстие завязывать тряпочками?
Нэникэ щедро улыбнулась нам всем. У Рады подскочили брови.
- Ох, и натер-рпишься!
Мы направились дальше. Слышными стали удары киркой по углям, по камням, по металлу, шум выносящегося жаром огня из печей.
- Нас не заметят ли? – Поинтересовался я, на всякий случай, не понимая прямой бессменный ход Рады, - может, стоит ее спрятать прямо тут?
- Пигалицу твою? Под рубаху-то? Она тебя изнутри раздерет и сожрет. Не так просто, думаю, ох... Погоди, еще несколько шагов и вы вон там меня - перед поворотом. Сюда никогда никто не ходит, не бойся. А если вдруг и зайдет кто-то, не дыши, он вас не увидит. Здесь - слепое пятно.
Скоро мы остановились – Рада дала знак рукой. Не оглядываясь, удалилась за углом.
- Вот такие дела-с…, - прошуршал я.
Нэникэ молча переместилась сверху и прерывисто собачонкой вздохнула. Я попытался переставить ее лапки, чтобы не так жгли меня ее коготки, но она держалась крепко и, взмахнув ручонками, лишь еще крепче вцепилась.
«Целеустремленный человек, - думал я, - наделенный какими-то чуткими способностями – это я. Их проявить нужно непременно хоть методом штурма! И Нэникэ в этом мне поможет, я уверен!
Никакой ПогребщИк, нам не правило. Мы сами станет думать, рассуждать. Уверенностью волей, которая, возможно, еще больше пробудится во мне, направим жизнь нашу в лучшую сторону. Освоив ремесло нижних миров…
Да-с, отсюда просто так не выберешься. Надо уметь найти язык дОговора. Доступно все, что только пожелаешь!»
Сей памфлет, прервался оторопью, когда из-за угла на нас едва не наскочила фигура, - незнакомая для нас особь данного места жительства. Это был представитель Уровня, он проделал шаг вперед и остановился также ровно в шаге от нас. Я ощутил, как Нэникэ на мне словно потеряла вес. Она вытянулась, поддерживая свое равновесие, уложила пятачок клешни мне на темечко.
Я запер дыхание.
Особь расстегнула штаны, и стоя стало справлять малую нужду. Он не видел нас, лишь ощущал, водя глазами по сторонам – как-будто параллельное событие, но вряд ли его задевало наше общество. Ведь здесь все было в перекрестках энергий, - так я подумал. Нет, он не видел нас.
Пришелец справил нужду, застегнул штаны и произнес:
- Не упускайте возможные дела, они – кратковременны!
На том и мне полегчало: что-то случилось с гравитацией, - я ощущал, что сейчас взмою в воздух, как гелиевый шар, вся психика моя растворилась.
Но этот чудак те слова произнес вовсе не нам, он просто их произнес. И я, и Нэникэ пОняли расклад: ныне нас будут преследовать подобные советы из мира ПогребщИка. То были его слова, наверное. Он, Эгрегор- ПогребщИк, зачем-то взялся помогать нам?
- А ты чего тут делаешь? – Мы увидели появление Рады, она обратилась к уходящему человеку.
Человек махнул рукой, ничего не отвечая. Рада поглядела вниз, на лужицу.
- Скот-ты, скотинищ-ща! – Перевела вид на меня, - ну, вот: из огня да в полымя. Скоты – везде скоты, видишь? Сейчас пойдем, ждите, я скажу. Гуськом – за мной!
Мы прожили, прошли втроем еще минуту. Молчали. Рада, будто почувствовав что-то в себе самой, развернулась и бросилась за угол. Мы с моей шишиморкой - вслед.
Нам досталась отдельная комнатка. Меня не покидало чувство тревоги и странное – печали. Ум твердил: я совершил роковую ошибку.
- Ну, так-с, тут располагайтесь. Деваху свою припрячь за кровать, там есть небольшая ниша. Брось подушку, пускай отдыхает. Сам – на работу. Твое отсутствие итак приметили. Я прикрыла, конечно, но мысли твои прикрыть не смогу, увы. Тебе придется научиться врать буквально, - буквально самому себе, потому что здесь мысли особо одаренными - некоторыми могут быть прочтены. В каждом обществе есть свои проявленные Маги.
Представь, что ты один на свете, никого нет: сам за себя, как по нормальной природе заложено, - представь. Раз - мысль о ней, - она указала на Нэнику, - еще могут пропустить, но пару-тройку, увы, прочтут, аж легко. Лгать – это прерогатива нашего общества. Но лгать умело – это твое индивидуальное искусство. Как хочешь – выкручивайся.
Сейчас обед, я вам принесу, устраивайся, через час – на работу. Соберись!
Рада ушла.
«Дух товарищества, сотрудничества. Закрыть душу другим людям... Только ты и я…»
«Главная сфера олицетворяет важную встречу, любовь к ближнему, проблематичное же это дельце. Светлый период, который обязательно будет в конце тоннеля».
«Интересно: там наверху, Рая, не забыла ты меня?»
«Ах, она не представляет, в какие перипетии меня ввязало!»
«И любит ли она еще меня?»
***
Вечером, после работы сели ужинать. Рада предупредила, что принесёт все продукты – мне показываться в столовой пока никак нельзя. Мне нужно было справиться с мыслями. Тот уровень пресмыкающихся существ, где я был Богом, не подразумевал лжи, - там все было честно, в отличие от уровня нынешнего.
- Я, конечно, не повариха, - заявила Рада, внёсшая корзину еды, плотно запирая за собой дверь, - возьми-ка.
Эта сцена мне что-то напоминало: Рая, камбуз… Дежавю.
- О! Картошечка! – Воскликнул я. Нэникэ выползала из укрытия.
- Соус Цезарь! – Выставила девушка коробку на стол, - оливковое масло, чеснок, анчоусы, желток, дижонская горчица!
- Откуда это все?
Рада не спешила отвечать. Нэникэ подсела ко мне вплотную и глядела на яства. Ей ничего не нравилось. Она взяла корку мочёного арбуза и стала жевать его, сок небрежно лился по ее щекам.
- Передай-ка, - Рада протянула салфетку.
Нэникэ поморщилась, засунула салфетку в рот и стала жевать, давясь всем своим существом, слезы выступили на ее глазах.
- Да, - сказала Рада, - характер - невыносимый.
- Она просто старается понравиться тебе, - отметил я.
- А ты зачем: мне стараешься? – Спросила.
- Я, при чем?
- Знаешь, ведь не без моей воли тебя забросили в яму, почему не спросишь?
- Знаю, но…
- Что?
- Я тебе верю.
- А здесь верить никому нельзя. Я скажу тебе, почему отозвалась, - она сделала паузу и попыталась отвлечься на Нэнику, подойдя к ней и наливая стакан воды, чтобы та запила салфетку.
- Может быть, - допустила она, - они, эти твои нижние, бумагу едят?
- Она всеядная, насколько я знаю. Ничего.
- Это нехорошо. Если ты хочешь не думать о ней, когда находишься на работе - требуется вам обоим, есть, значит, по одному рецепту. Или диету соблюдать.
- О, нет! Я готов сейчас съесть слона!
- Слона? Это что? – Задалась Рада и покраснела.
- Это такое млекопитающее, крупное, с длинным хоботом и хвостом, то есть, бивнями.
- Я еще многого не знаю, да, ну и ладно, - призналась девушка. Она положила руку на голову уродливой Нэни и провела по ней. По моей протеже протекла дрожь от самых ручек до хвоста. Она жалобно поглядела на взрослую девушку. Хотела спросить ли что-то?
- Хорошая она, да? – Спросила Рада, - тебе жаль ее, да?
- Да, не жаль, просто так…
- Ведь ты любишь ее, правда?
- Ну-у, это глупость. Просто я не хотел оставлять ее там внизу. Ей там плохо. Мне хотелось вывести ее наружу, к чему-то более светлому.
- А, знаешь, почему я к тебе вернулась? – Спросила Рада, - ведь у меня Кип есть. Он сильный, популярный, деловитый, и в обиду меня не даст, если что. За ним я, как за каменной стеной или за огнем. Он очень привязан ко мне.
- А ты?
- А я, вот, - Рада занесла в рот кусок варёной картофели, обильно смоченной соусом, - а я вот, с тобой.
- Это не измена?
- Это не измена, - посмеялась она, - меня тянет к тебе. Я и поволоклась за тобой, искать, то есть, тебя. Ты знаешь, как долго мне пришлось ждать, пока ты сообразишь…
- А почему нить?
- Какая нить?
- Я же нашёл выход по нити.
- Какая нить?
Мы переглянулись. Рада, действительно, не понимала.
- Но, черт! Красная нить! – Повторил я.
- Я подумала…
- Что?
- Я подумала – ты по зову души… Нить…?
«Если красная нить была камнем в смысле особого знака между мной и Евгенией, там - на палубе, то… Этот знак был нашим ключом с Женей, когда я ее ещё тогда давно вытаскивал из люка, и все эти приключения… То, откуда она – нить – теперь-то объявилась?» Здесь было что-то не так.
И мне этого было сейчас не разобрать.
- Ну, вот, что: ответь-ка, как тебе удалось замагнитить меня, а? – Рада не радостно посмеялась.
- Я ничего никогда не магничу. Я поступаю единственно честно и верно. Мне не нравится притворяться.
- Ух, ты! Тогда готовься, тебя завтра живьём сожрут.
- Ах, да, - забыл я, - нужно что-то с мозгами сделать – лгать…
- Нужно вести себя так снаружи, и, разумеется так, чтобы ты сам верил, что у тебя никого, кроме себя, и нет никого. Здесь одиночкам - избранно счастливо и по-настоящему свободно живётся. Все привязки – на лицо тут же, так что … Я, пожалуй, тебя еще смогу прикрыть, как сегодня пару-тройку дней, находясь с тобой где-нибудь поблизости, но меня могут в любой момент перебросить на другие работы, так что…
- Ты сказала: тебя тянет ко мне?
- Да, я так сказала, и что? Не думаешь ли ты… Или нос задрал?
- Я нос не задрал, но жить без риска – это тоже не того, не хорошо. Ведь что-то живое на этом этаже, в среде этих серых людей, что-то живое должно быть. Я…
- Ты..., - пыталась прервать мою речь Рада, но я не позволил.
- Там, внизу мне, честно, было здорово. Я там был Бог для тех, ползающих, и меня принимали во всем образе моем, со всеми недостатками и святостью. И если бы они могли писать, то и книгу бы написали.
- Но они не написали?
- Они не умеют писать, они могут только верить.
- А, вот, здесь и писатели имеются.
- Даже писатели?
- Даже писатели. Только последнего отправили наверх. Это было как раз перед тобой.
- Что же он такое писал, и зачем - наверх?
- Вакансия капитана пришла, вот и отправили самого умного. Тут ему, видите ли, скучно пришлось, вот и отправили. И, знаешь ли, вакансия снова свободна.
- Свободна?
- Да, свободна. Место капитана свободно, представляешь? И, знаешь… И, знаешь ли, мне, конечно, жаль, может быть, может быть эта тяга моя к тебе… она…
- Ну, говори.
- Я не верю в любовь разную, чушь чувственную разную. Не верю и все. Блажь, грязь. Здесь никто не верит. Здесь телесные наслаждения в измерении. Остальное – дрянь собачья.
- Не веришь в любовь?
- Нет, уважаемый, увы. Я заметила в тебе эдакую заморочку на этой Нэникэ, но я-то тут при чем?
- Рада, мне казалось…
- Тебе казалось? Меня, слава ПогребщИку не наделили эдакой слабостью. Я – вольная и сильная, и в любой момент могу переспать с кем угодно, мне просто жаль…
- Тебе жаль Кипа?
- Мне жаль, что он изобьёт меня до полусмерти. Вот, что мне жаль.
- Но даже если это…
- Нет, жалость к себе – особенная стать. Не хочу, не хочу больше спорить, нет!
Помолчали.
Нэникэ громко сосредоточенно чавкала. Поглядывая на нас, она старалась приглушить звук употребления, но устройство рта ей этого не позволяло, - не брызгать во все стороны пищей и не чавкать.
- Так ты сказала – тебя тянуло ко мне? – Напомнил я девушке.
- Да, сказала. Но потом дополнила, заметь, - вакансия капитана пустая. Он ушел, покинул танкер.
- Как он мог покинуть танкер, интересно даже!
- Не знаю. Есть какой-то способ.
- Ну, ты же знаешь – танкер годами ходит по океану и не касается берегов.
- Я же говорю – есть способ.
- А-а-а, катер?
- Нет, ты имеешь в виду тех мужичков, что привозят откуда-то канистры воды и коробки с провиантом?
- Да.
- Нет. Он смог самостоятельно выбраться, капитан. Самостоятельно, понимаешь? И сие есть тайна пока для всех нас, по крайней мере – нашего этажа, наших отсеков. Ты, дорогой, уважаемый товарищ, должен, обязан обо всем этом подробнее узнать.
- Я подумаю, - ответил я и рефлексивно вытер с силой рот Нэникэ поднятым краем скатерти.
- Ого, ты подумаешь!? Ничего себе! – Рада поднялась. – В таком варианте, я тебя назад сдам вместе с твоей девчонкой.
- Ты этого не сделаешь!
Нэникэ и я глядели в упор на возвышающуюся над нами фигуру Рады.
- Хорошо, - ответила она кратко, и пошла на выход, - поглядим!
Дверь в наше логово была заперта, заперта снаружи.
Я снова поднял руку, чтобы подтереть слюни моей уродицы, но она всплеснула плетьями-ручонками и противодействовала данному для неё издевательству. Щека ее была повреждена и немного кровоточила.

15

Рада исчезла. Я пребывал в тревоге, продолжал ходить на работу и прятать Нэникэ. Она встречала меня всякий раз, вылезая из-под кровати, тяжело дыша и трепеща что-то своим языком мне в приветствие.
Чаще всего я ощущал какое-то смутно-предупреждающее расставание с прежним днём, но меня все же не покидало понимание, что все, в конце концов, должно закончиться хорошо.
По возрасту ли души, по наИтию переживаний, мерещилась некая грамота и плюсик в ней за то, что я ухаживаю за этим чудаковАтым ребёночком потусторонней реальности.
Нэникэ не хватало воздуха.
Она делала перерывы в потреблении пищи и долго, и жалостливо глядела на меня, не отрывая узких кошачьих зрачков. Давно знакомым чем-то, наверное, веяло от неё, и я также покорялся ее взгляду, и наступала некая пауза… Волшебством.
Волшебством, которой была тихая ноющая боль в ее крохотной груди, и моем мятежном сердце. Опустошённость, неуверенность – что было делать дальше?
Существовало два праздничных дня в месяц - никто не работал, все сидели по своим отсекам. Это были дни ПогребщикА. Никто никогда его не видел, разве что слышал? Глухой стон чьей-то злой воли из двух существительных: тот, кто забирал что-то у кого-то и тот, кто едва ли отрицал данному изъятию.
Нэникэ в это время прижималась к дверям всем своим дрожащим ничтожным тельцем и чутко прислушивалась каждому шагу по ту сторону. Но нас миновала участь ПогребщикА.
Я пытался завести на эту тему разговор с напарником, которого дали мне на смену. Он курил большую деревянную трубку, которую, по его словам, часто менял из-за того, что чаша стАммеля имела свойство перегорать, и просил меня зайти в цветочный купол, где содержались разные растения и украсть для него декоративный комель какого-то, на его мысль, негодного дерева.
- Почему ты сам не можешь? – Спрашивал я.
- Ну, во-первых, мне туда дороги нет. Дверь не откроется, я ведь в прошлой жизни того: вор. Во-вторых, ты - точно сможешь. Вот, чувствую – сумеешь, пройдёшь.
- Если я совершу преступление – мне нагорит ещё срок, и тогда не подняться наверх никогда, может быть...
- А у тебя есть надежда подняться на палубу? Ух, ты! У нас почти никого этой надежды нет, а у тебя есть, почему?
Я ушёл от ответа.
Но мой рабочий приятель сильно заинтересовался открытыми намерениями, и ещё - он чувствовал во мне мою девочку. На запах ли, в живом блеске глаз моих – не знаю. Чувствовал. И когда однажды поднёс мне странный подарок в виде сломанной брошки из медной проволоки бабочки без одного крыла, я принял ее, безусловно. Он внимательно изучал мою эмоцию, и оторвал взгляд ровно тогда, когда об этом эффекте я стал только догадываться. Он что-то учёл для себя - да, что-то взял на заметку. А наследующее утро спросил:
- Давай-ка по-честному. Здесь, конечно, так не принято. И это понятное дело – грех, - по-честному. Каждый сам за себя, человек человеку – волк, все такое, но!
- Я не пойду за твоим чубуком, - опередил я.
- Ты пойдёшь, ты пойдёшь, пойдёшь, и знаешь почему? У тебя в комнате кто-то есть, а, угадал?
Мне не удалось скрыть и эту молниеносно-ответную эмоцию.
- Да, браток, есть-есть, вижу-вижу. И если это дескендинг (descending) – ух, об этом пронюхают. Тебе лучше от него избавиться.
- Ничего у меня нет, - отрицал я, - хочешь – приди, проверь.
Он не пришёл, а мне пришлось достать ту декоративную деревянную штуку.
Несколько дней я хворал.
Нэникэ подносила мне воду в крохотном метрИческом аптечном стаканчике – больше она поднять не могла. Она лила воду на мои горячие сухие губы, пришёптывая что-то своё.
Я уловил суть дурных поступков: или тебя окунают этажом ниже, как было со мной прошлый случай - к «дескендингам», либо ты жёстко болеешь. Это вроде Кармы. Но в варианте номер два был некоторый нюанс: «Кто-то» тебя защищал, явно окутывал, прикрывая крылом, - Ангельским крылом.
И я предполагал, мне так думалось - это была душонка Нэникэ.
Бисерное тельце и большая, недетская душа. Иногда в ее глазах я угадывал дно какого-то глубоководного озера, цвет его, - озера 377. Она, расплёскивая из той крохотной глазнОй ванночки, что держала у моего лица, притупив губки, аккуратно держала, осторожно, дорожа каждой каплей, невольно выплёскивающейся от ее слабых нервических ручонок, - глядела на меня, потупив взор, искала что-то. Поддержки? Она всегда ожидала от меня поддержки.
Ей бы выговориться.
Ведь однажды я слышал уже ее голос, он явился мне образом странным, - телепатическим, и более, увы, не проявлялся.
Я укладывал ее на подушку в нише за своей кроватью и ждал, когда она перестанет похрапывать своими дыхательными жабрами. В них чем-то долго не могло успокоиться, а как только шелест перепонок в груди затихал ее – я знал, она глубоко и уютно спит, и мне - пора было.
Паранойя сдерживания мыслей – моя борьба.
Мне тщательно приходилось скрывать то, о чем я мог бы радостно или хотя бы в чуть свободы думать. Душа моя закрепощена была в титАновых прутьях клетки социума, коей назначение только я мог фантазировать. Все намерения мои – благИе, следствия – чЕстные и дОбрые.
Однако.
Однако в этом мире, этого сЕктора танкера преступлением было проявлять искренность. И это странным образом, диалектичным, возможно, сочеталось с тем правилом исправительного нашего этажа, что нужно было от чего-то в себе самом избавиться, искоренить. И, следовательно, каждый из нас, перед кем магнитная дверь громоздкого соленоида наверх была заперта, тайну какую-то содержал в себе.
Я думал ещё о загадке капитана, что посвятила бЫлью меня исчезнувшая Рада. Мне, действительно, не лишним было б знать суть ее, потому что та радость и надежда во мне, моя борьба - вскарабкаться наверх, к моей Рае, составной частью было она, - загадка шкипера.
Психотехника «отсутствия» – сильно расчленённая часть Души, намного,- на полкилометра. Приподнятые русла живых рек над прилегающими равнинами закругляющейся земли.
Это пространство, пространство, куда хватает взгляда чужого внимания - не острые пики, а будто округлые части ландшафта подснеженных гор. И там, где-то там ты – истинный ты!
Кусочек от ледника, свалившегося с вершин, чело, которое греется ещё, которое близко к небу, откуда можно дотянуться до заблудившихся облаков, и, наверное, они – висят, висят так низко, низко так. Можно, можно дотянуться рукой или допрыгнуть…
Мне снилась Нэникэ. Она стояла на моих плечах и простирала жгутики рук, крючками своими кверху. Призраки голубоватым цветом на фоне неба проявлялись очертания облаков, и очертания их, покровами перьев венценосного журавля напоминали мне слова: «моя Борьба!»
***
Переживания о Нэникэ, остававшейся одной дома, меня не отпускали. И сделать с этим я ничего не мог. Настройка «психотехники отсутствия», другими словами: жанр равнодушия - мне претил. Что сие было во мне, что не боялось смерти, что упрямо радовалось бессознательно, бесповоротно, безропотно, бестолково – Совесть? Это, кажется, то, что станет говорить с Высшим, когда я когда-нибудь туда попаду.
Аксиому: «каждый за себя» следовало читать: «отвечаешь сугубо за себя», однако Нэникэ засела в мой ум и я испытывал навязчивое и многоречивое чувство: избавиться от неё, мыслей о ней, сохранить ее, сохранить ей жизнь, возвысить, развить ее, черт побери! И, наконец, выйти сухим из влаги нижнего и последнего измерения перед восхождением на палубу. И сие обязано было случиться поздно или рано – такова была установка и чёткие намерения.
Я вспоминал слова Рады, ехидный смешок ее о том, что моя уродливая девочка и я,- вместе имеем какой-то общий «грешок» (по выражению девушки).
Вымотав себя окончательно, нервную систему истощив во спасение, мне был сон, где неизвестная женщина в лёгкой ночной рубашке соблазняла меня, и мы занимались любовью… Я никогда ее не встречал в жизни, и даже ассоциаций…
Но это было исключительно прекрасно, исключительно, неповторимо, это было так искусно, нежно и так здорово…
Утром я проснулся с какой-то слизью на щеке.
Каждый человек должен уметь быть посторонним сам себе. Ведь это игра. С другой стороны, а прямее: с Третьего лица ты инородность свою всуе фактически понимаешь. Но все это идёт как-то мимо эмоций, мимо, мимо, или воли - мимо.
Очевидна некоторая недостаточность мазута для полного хода поршня в тебе. Пока ты не сольёшься с нЕким центром, пока не осознаешь, что тот центр есть целостность и ничтО другое, отнюдь не включающее в себя ни детей, мужа, жену, родственников, ни друзей, это - нечто инОе.
И вот когда придёт смерть, а именно, - когда ты поднимешься на уровень выше, - на палубу взберёшься, вздохнёшь открытой атмосферой – там, оставшись беззащитным поистине, поистине обретёшь и всю искренность, и глубокую волю понимания, как, на самом деле, все эти годы ты был просто одинок.
Кип – парень Рады, знал больше меня. Не отброшу идею: он знал больше многих остальных, недаром у него был такой высокий авторитет. Да, он был неуклюж, толстоват, низок ростом меня на две-четыре головы, но взгляд его -пронзителен. Он умел глядеть сквозь болтающийся на мне спереди драный шерстяной шарф, которым иногда я утирал пот с лица, особенно в том случае, когда проходили чужие.
Иногда вид Кипа мне был понятен в степени жестокости его, и следующая идея, что он просто избавился от Рады, да: просто-напросто избавился от неё - последнее время не покидала меня.
Он мог убить и бросить в пылающую печь, он мог опрокинуть ее в мир нижний, откуда недавно сам лично я (лично я) выбрался.
Она, Рада, никак не давала о себе знать. И тот сон, та милая, нежная женщина – кто она? Если бы я услышал пресловутое «ты узнаешь меня…», я бы без рассуждений кинулся в лОно горящих печей нижнего ада. Да, да, да! Но мир молчал, Нэникэ молчала, все молчало.
Нэникэ последнее время была занята сугубо собой, - внешностью своей. Прихорашивалась.
Ей едва получалось удерживать расческу в руке. Она терпеливо выравнивала три волоска на макушке, всякий раз придавая им некую кудрявость, расценивая всю методологию работой брАшем. Ее никто не учил парикмахерскому или делу косметолога, она сама высушивала кОрки картошки, измельчала их в ступке, а потом наносила крахмаль на щеки, запудривая кровавые паутинки постоянных разрывов мелких сосудиков, подобием варикозных.
Она хотела жить. Это так видно было, так явно.
Она хотела бы изменить свою внешность, бЫтность, полностью жизнь свою изменить. Она никогда кроме темных подвалов своих ничего не видела. А если бы с нею вынырнуть в платО платформы тАнкера, и если бы ей хоть раз увидеть фантастическую плотность Океана, его волшебных глыб, играющих в секвойях чудовищных морских животных. Что бы она вЫдала? А не умерла бы она тогда, узрев, потеряв разум, что жизнь ее и пятаком не была пройдена?
«Погибла бы она?» - Вот и ещё Сущность приклеилась ко мне.
Я стал посещать места не столь отдалённые, а именно лАзы, ведущие вниз. Стоял перед бронированной дверью и ожидал, что вот-вот она отворится – дать мне лишь глазком, лишь краешком взглянуть на содержание нижнего мира. Мне бы совершить смертный грех бы, чтобы окунуться с головой бы в преисподнюю.
И всякий раз, приходя в себя, я, осознав подобные просьбы в себе, отшатывался от изжитого места и торопливо удалялся под канонады ещё не усопшей Совести. Нэникэ чувствовала мою смятенность, жалела, квакала на своём языке что-то и тем лишь приумножала напряжение, и растерянность, и хандру, и уныние во мне.
Однако самое страшное поджидало буквально скоро. Это было тотальное оцепление нескольких камер и глобальная ревизия всех в них вещей. Я тогда был на работе, а Нэникэ, как всегда хозяйничала в доме.